"Медитации на Таро. Путешествие к истокам христианского герметизма" - читать интересную книгу автора (Томберг Валентин)

Письмо XII. Повешенный

Дорогой неизвестный друг,

Перед нами карта Двенадцатого Аркана Таро - Повешенный. На ней изображен молодой человек, подвешенный за одну ногу между двумя деревьями, ветви которых обрублены у самого ствола. Деревья вместе с поперечной перекладиной, которая на них опирается, образуют арку.

Человек висит головой вниз. Одной ногой он подвешен к перекладине, тогда как свободная нога согнута в колене и отведена назад, а руки заложены за спину. Положение человека естественно наводит на мысль о гравитации и мучениях, которым подвергается тот, кто действует вопреки ей. Поэтому первое наше впечатление от этой карты ставит нас лицом к лицу с сущностью проблемы взаимоотношений между человеком и земным притяжением, а так же затруднениями, сопутствующими тому, кто вступает с ним в конфликт.

Гравитация - физическая, психическая и духовная - занимает центральное место как регулирующий фактор в Солнечной системе, в структуре атома, в живой клетке, в живом организме, в механизме памяти и ассоциативных связях между идеями, во взаимоотношениях полов, в строении общества, в формировании человеческих общностей в соответствии с их образом жизни, вероучениями и идеалами. И наконец, гравитация играет важную роль в процессе биологической, психологической и духовной эволюции, в которой центр тяготения - или универсальный прототип как конечная причина - действует во все времена, точно так же как солнце, являясь центром тяготения системы планет, воздействует на окружающее пространство. Все мироздание предстает перед нами как всеобъемлющая гравитационная система, состоящая из некоторой совокупности частных систем - таких как атомы, клетки, организмы, планеты, индивиды, общества и иерархии. Каждый из нас пребывает в космической гравитационной системе, которая определяет степень нашей свободы, т. е. то, что мы можем и чего не можем делать. Сама сфера нашей свободы, наша духовная жизнь, свидетельствует о реальном и действенном присутствии гравитации духовного порядка. Ведь что такое феномен религии, как не проявление духовного притяжения к Богу - центру духовной гравитации мироздания? Примечательно, что термин "Грехопадение" - избранный для обозначения первопричины, которая повлекла за собой переход человека из состояния, именуемого "раем", к земной сфере тяжких трудов, страданий и смерти - позаимствован из области гравитации. Ничто по сути не мешает считать концепцию Грехопадения Адама переходом от системы духовной гравитации с центром в Боге к системе земной гравитации с центром в змее (мы называли это в предыдущем письме "принципом электричества"). Грехопадение как феномен, очевидно, можно понимать как переход из одного гравитационного поля в другое.

Итак, сфера свободы - духовная жизнь - расположена между двумя гравитационными полями с различными центрами. Евангелие называет их "небом" и "сим миром", или "Царством Божиим" и "царством князя мира сего". Те, кто по своей воле либо по принуждению следует притяжению "сего мира", в Евангелии названы "детьми мира сего", а те, чья воля послушна тяготению "небес", - "детьми [или сынами] света".

Последователи манихейства сделали отсюда ближайший вывод о том, что незримый мир, или небеса, есть добро, а зримый мир Природы есть зло, начисто позабыв о том, что зло по происхождению духовно и, стало быть, невидимо, тогда как добро запечатлено в сотворенной Природе - а значит, видимо. Хотя оба эти гравитационных поля проникают друг в друга и их не следует запросто отождествлять с видимой Природой и невидимым духовным миром, они, тем не менее, со всей определенностью реальны и нравственно вполне различимы. Ведь так же как существует "различие духов", о котором говорит апостол Павел, точно так можно различать и феномены Природы, что проявляется, например, в медицинской диагностике, в выборе лекарств из царства Природы, в сфере физической и психической гигиены и т. д.

Человек тесно связан с обоими гравитационными полями, что подразумевал и апостол Павел, когда говорил:

"Ибо плоть желает противного духу, а дух - противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы" (Гал. 5: 17).

Эти "противоборствующие желания" суть тенденции, посредством которых проявляются оба гравитационных поля. Человек, который живет во власти притяжения "сего мира" в ущерб притяжению "небес", является "плотским человеком"; тот же, кто живет в равновесии между двумя гравитационными полями, есть "человек душевный"; и, наконец, тот, кто подчинен гравитации "небес", есть "человек духовный".

Этот последний и является предметом Двенадцатого Аркана Таро, ибо на соответствующей карте изображен человек, висящий вниз головой. Такая поза олицетворяет состояние того, для кого гравитация свыше пришла на смену гравитации снизу.

Прежде всего следует отметить, что притяжение свыше так же реально, как и притяжение снизу, и что состояние человека, который при жизни перешел из сферы земного тяготения в сферу тяготения небесного, действительно напоминает состояние изображенного на карте - "Повешенного". Это одновременно и благословение, и мученичество; причем и то, и другое вполне реально.

Реальность притяжения свыше подтверждает история человечества. Уход в египетские, палестинские, сирийские и прочие пустыни, начало которому было положено Свв. Павлом Фивейским и Антонием Великим, представлял собой не что иное, как проявление непреодолимого притяжения свыше. Отцы-пустынники, первыми покинувшие мирскую жизнь, не имели ни программы, ни плана создания каких-либо общин или школ христианской духовности, подобных тем школам Йоги, которые существуют в Индии. Нет, они руководствовались лишь неодолимым призывом свыше к уединению и жизни, всецело посвященной духовной реальности. Так, Св. Антоний Великий говорит:

"Как умирает рыба, вытащенная из воды на сушу, так ослабляют испытание одиночеством те монахи, которые не спешат вернуться в келью и подолгу бывают среди мирян. Поэтому нам необходимо - как рыбе попасть снова в море - вернуться снова в келию, дабы не забыть после всех наших похождений за ее пределами о своем духовном бдении" (19: X).

Таким образом, "испытание одиночеством" - ради некоей черпаемой из этого испытания энергии - присуще душам, которых влечет притяжение свыше. Подобно "рыбе, стремящейся к морю", они искали уединения и находили в нем "испытание", т. е. взаимосвязь между небесным и земным притяжениями, которая оказалась для них столь же необходимой, как для рыбы вода. Только в уединении могли они жить, т. е. развивать свои духовные качества, дышать воздухом духовности, утолять свою духовную жажду и насыщать духовный голод. Вне уединения и напряжения, которое было в их понимании "духовным бдением", отцы-пустынники испытывали холод, не могли дышать и страдали от духовной жажды и голода.

Вот в чем, стало быть, серьезное отличие от всяких программ и планов: реальность небесного притяжения в жизни отцов-пустынников.

Они были первыми. Вскоре, еще при их жизни, в пустынях Фиваиды, Нейтры и Сеуты появилось немало анахоретов. Затем Св. Пахомий основал в верхнем Египте первые обители - прообразы известных нам монастырей, - в которых несколько отшельников жили вместе под руководством старшего, или настоятеля. Этот образ жизни был много позже принят и усовершенствован: на Востоке - Св. Василием, на Западе - Свв. Августином, Кассианом и Бенедиктом.

Хотя уединенная жизнь Свв. Павла Фивейского и Антония Великого послужила зародышем всего этого необозримого дальнейшего развития, оно ни в коей мере не было о сознанным мотивом их ухода в пустыню. Этим мотивом было исключительно желание жить в одиночестве, порожденное непреодолимой силой небесного притяжения.

Небесное притяжение столь реально, что может захватить не только душу, но и физическое тело. В этом случае тело воспаряет и не касается более земли. Приведем здесь отрывок из автобиографии Св. Терезы Авильской, испытавшей это состояние:

"Затем облако возносится к небесам, увлекая за собой душу, и начинает показывать ей достоинства царства, уготованного для нее Господом. Не знаю, верно ли это сравнение, но по сути так оно и происходит. В этом вознесении душа, казалось бы, покидает тело; а потому его природный жар понемногу ослабевает, и оно постепенно остывает, испытывая в то же время чувство великой радости и блаженства. При этом сопротивляться нет никакой возможности... экстаз, как правило, увлекает непреодолимо. Прежде чем мысль успеет предупредить тебя или как-то прийти на помощь, он охватывает стремительно и неистово; ты видишь и ощущаешь это облако или этого могучего орла, уносящего тебя ввысь на своих крылах. Ты осознаешь, повторяю, и видишь воочию, как тебя уносит вдаль неведомо куда... Нам надлежит по доброй воле следовать туда, куда нас уносит, ибо в сущности нас уносит независимо от того, нравится нам это или нет. В случае такой внезапности мне нередко хочется воспротивиться, и я напрягаю для этого все силы, особенно если нахожусь в этот момент среди людей, а зачастую и тогда, когда пребываю в одиночестве, ибо я опасаюсь галлюцинаций. Иногда лишь с великим трудом мне удавалось как-то устоять против этого. Но это походило на борьбу с великаном, и в итоге приводило меня к полному изнеможению. Иной же раз всякое сопротивление было невозможно; моя душа уносилась вдаль, а с нею, как правило, и моя голова, и я ничего не могла с этим поделать; а иногда это распространялось на все мое тело, которое отрывалось от земли... Когда я пыталась сопротивляться, мне казалось, что некая великая сила, которой я не нахожу сравнения, поднимала меня, подхватывая под ноги. Это происходило с большей стремительностью, нежели любое другое духовное переживание... Признаюсь, что во мне это вызывало немалый страх, а поначалу даже очень великий страх. Ты видишь, как твое тело поднимается над землей; и хотя душа тянет его за собой и делает это очень мягко, если оно не сопротивляется, ты не теряешь сознания. По крайней мере мне вполне доставало присутствия духа для осознания этого подъема..." (83: pp. 136-138).

Вот бесхитростное и достоверное свидетельство реальности непреодолимого притяжения свыше и перехода из поля земной гравитации в поле небесной. Св. Тереза переживала состояние, в котором тело "тянулось вверх вслед за душой", пребывающей, в свою очередь, под воздействием притяжения, исходящего из центра духовного тяготения, которым был для нее Господь.

Когда же центр духовного тяготения, когда Сам Бог облекается телесной оболочкой - что имело место в земной жизни Иисуса Христа - что происходит тогда? В этом случае нет речи об экстатическом вознесении, ибо куда бы мог вознестись Господь в человеческом образе - если "восхищающее" и "возносящее" начало, центр духовного тяготения заключается в Нем Самом?

Вот какое объяснение дает нам на этот счет Евангелие:

"Когда же настал вечер, то ученики Его сошли к морю и, вошедши в лодку, отправились по ту сторону моря в Капернаум. Становилось темно, а Иисус не приходил к ним. Дул сильный ветер, и море волновалось. Проплывши около двадцати пяти или тридцати стадий, они увидели Иисуса, идущего по морю и приближающегося к лодке, и испугались. Но Он сказал им: Это Я, не бойтесь" (Ин. 6:16-20). "Петр сказал Ему в ответ: Господи! Если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И вышед из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу. Но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! Спаси меня. Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! Зачем ты усомнился?" (Мф. 14:28-31).

Ключ к ответу прежде всего находится в словах: "Это Я, не бойтесь". Общепринятый перевод греческого "" либо латинского "ego sum, nolite timere" звучит как "Это Я, не бойтесь". Перевод верен, и против него ничего нельзя возразить - "" и "ego sum" буквально означают "Я есмь". В данном же контексте это будут слова "Это Я". Такая интерпретация обусловлена самим контекстом. Вот почему перевод "Это Я" не только оправдан, но и - с учетом контекста - необходим. Тем не менее вполне правомерным было бы понимать слова "" ("ego sum") более буквально и в то же время более глубоко, не подвергая сомнению правильность общепринятого перевода. Дело в том, что страх и смятение учеников подразумевает два вопроса. "Кто тот, кого мы видим идущим по воде?" и "Как он может идти по воде?"

Так вот, "Это Я" отвечает на первый вопрос, а "Я есмь" - на второй. Ибо "Я есмь" открывает нам эзотерическую истину (то есть нечто фундаментальное и не очевидное с первого взгляда), тогда как "Это Я" - это экзотерический, или информативный ответ. Какова же в таком случае эзотерическая истина, открываемая словами "Я есмь, не бойтесь"?

"Я есмь" - это формула откровения Божественной сущности Иисуса Христа миру бытия. Все Евангелие представляет собой историю этого последовательного откровения, этапы которого подытоживаются различными аспектами всеобъемлющего "Я есмь" - таких, как "Я есмь истинная виноградная лоза", "Я есмь путь и истина, и жизнь", "Я есмь дверь", "Я есмь хлеб жизни", "Я есмь пастырь добрый", "Я есмь свет миру" и "Я есмь воскресение и жизнь".

Итак, слова "Я есмь, не бойтесь", произнесенные идущим по воде, равносильны утверждению: "Я есмь гравитация, и тот, кто следует мне, никогда не утонет и не будет поглощен водой". Ибо страх порожден угрозой оказаться в плену у стихийных сил гравитации низшего порядка, т. е. быть вовлеченным в игру слепых сил бурного "моря" "электрического поля" смерти. Стало быть, "Я есмь, не бойтесь" - это обращение центра или Владыки небесной гравитации, подтвержденное помощью, оказанной утопающему Петру. Таким образом, существует иное гравитационное поле, нежели поле смерти, и тот, кто соединяется с ним, может идти по воде, т. е. превосходит бурную стихию "сего мира", или электрическое гравитационное поле змея. Это обращение содержит не только приглашение обратиться к "царствию небесному", но и торжественное провозглашение бессмертия души в той мере, в какой она способна преодолеть поглощающее притяжение и "идти по воде".

Петр, который "вышед из лодки, пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу", испытал такой же возносящий экстаз, какой описан Св. Терезой. Он вышел из лодки, что означает - с точки зрения всех законов разума и памяти - что он был извлечен из сферы обычного сознания, т. е. разума, памяти и чувственного восприятия, и пошел по воде, привлекаемый Иисусом. Следовательно, он испытал то самое вознесение души, которым она увлекает за собой тело, о чем говорила Св. Тереза. Он даже испытал тот самый страх, который, по признанию Св. Терезы охватывал ее, когда она видела, как "тело поднимается над землей". И точно так же, как ее возносила ввысь протянутая оттуда рука, так и Петр принял помощь от той же руки.

Итак, Свв. Тереза и Петр - оба - испытали один и тот же психосоматический экстаз (известный, к тому же, многим святым). Но нас более занимает вопрос каково было состояние Самого Иисуса Христа, когда Он шел по воде. Был ли это экстаз и для Него?

Нет. И вот почему: экстаз - это выход души из сферы способностей дискурсивного мышления, памяти и воображения. Иногда в таких случаях тело следует за душой. И Петр, и Св. Тереза проходили в своем экстазе через несколько стадий: "Ты есть", "Я приближаюсь к Тебе", "Не я, но Ты живешь и действуешь во мне". Следовательно, сущностью их психосоматического экстаза является притяжение к Божественному "Ты", которое завершается слиянием с Ним, тогда как Иисус Христос шел по воде не благодаря экстазу - не благодаря выходу за пределы своей Человеческой сущности, - а скорее благодаря энстазу, т. е. сосредоточению в себе, что является действующей силой формулы: "Я есмь, не бойтесь". Человеческая сущность Иисуса Христа, шествующего по воде, вела не к некоему Ты, притягивающему иподдерживающему ее, но к Божественному Я Сына предвечного Отца, присутствовавшего в Нем.

"EGO SUM; nolite timere" - означает, стало быть, следующее: "Я есмь гравитация; и точно так же как солнце в видимом мире существует само и притягивает планеты, так и Я есмь истинное солнце мира незримого, своим существованием притягивающее и поддерживающее все сущее. - Не бойтесь, ибо Я ЕСМЬ".

Впрочем, Иисус Христос, идущий по воде, раскрывает еще одну тайну, помимо тайны солнца духовного мира, центра небесной гравитации. Ведь Он не просто стоял на воде - чего было бы достаточно для откровения и демонстрации этой истины - Он шел по воде, т. е. перемещался в определенном направлении в горизонтальной плоскости. Он шел к лодке, в которой ученики Его работали веслами. И в этом Его движении к лодке уже содержится в зачаточном состоянии - по сути раскрываясь перед нами - весь Его труд преходящий и вечный, т. е. Его жертва, Его воскресение и все, что подразумевается в Его обещании: "Я с вами во все дни до скончания века" (Мф. 28:20).

А посему лодка с учениками есть и будет до скончания века целью Я есмь, шествующего по воде. Его экстаз, Его глубочайшее сосредоточение в Себе - не удаляет Его от плывущих по бурному морю истории и эволюции и не скрывает Его от них в ином море - спокойном море нирваны. Напротив, из этого следует, что Он до скончания века будет идти за лодкой с учениками.

Жизнь отшельников в пустыне, психосоматический экстаз Свв. Терезы и Петра, Иисус Христос, идущий по воде, - все эти факты призваны внести в наш разум свет духовности и проявить реальность небесной гравитации. По крайней мере мы все это рассматривали именно с этой целью.

Необходимо все же остановиться здесь на некоторых фактах, которые на первый взгляд относятся к сфере небесной гравитации, но в действительности имеют совершенно иную природу. Факты, о которых пойдет речь, связаны с "левитацией", т. е. случаями отрыва тела от поверхности земли, которые легко можно спутать с психосоматическими экстазами Св. Терезы и Св. Петра или даже с хождением по воде Иисуса Христа.

Так, легенда утверждает, что Симон Волхв умел в буквальном смысле парить в воздухе. Примеры парения в воздухе спиритических медиумов известны и в наше время. Характерно, что даже Жерар ван Рийнберк, которому поистине следовало бы лучше разбираться в этих вещах, не отличал левитацию медиумов от того, что временами сопровождало экстатические состояния святых. Вот что он говорит о "левитации медиумов":

"Явление левитации подтверждается отдельными святыми в индуистской, буддийской и христианской религиях. Они воспаряли в воздухе в нескольких футах над землей и витали так некоторое время без всякой опоры. Этот факт считается признанным в отношении целого ряда святых Католической Церкви^{89}. Я ограничусь здесь лишь упоминанием Великой Терезы (XVI в.), ее современника Сан Хуана де ла Крус Петра Алькантарского, также жившего в этот период, а также Иосифа Копертинского (1603-1623), которого несколько раз видели летающим по воздуху... Этот феномен приписывают также нескольким медиумам, но, к сожалению, это почти всегда происходило с ними в полной темноте. Один лишь Хоум продемонстрировал однажды левитацию средь бела дня. В таких случаях необходимо воздерживаться от безоговорочных суждений, несмотря на то, что приведенные факты на первый взгляд кажутся совершенно невероятными (116: pp. 154-155).

Вот и все, что автор, который "полвека с глубочайшим почтением изучал оккультизм" (116: р. 205), мог сказать на предмет левитации.

Однако здесь было бы уместно сказать еще несколько слов. Прежде всего, существует различие между парением тела благодаря небесному притяжению и поднятием тела в воздух вследствие электрического отталкивания, исходящего снизу. Это различие можно сравнить с различием между полетом воздушного шара, наполненного теплым воздухом, и полетом ракеты, которая движется, отталкиваясь от испускаемого ею потока горячих газов. В качестве примера левитации второго типа приведу рассказ моего знакомого:

"Некий джентльмен средних лет (американец) вел разговор со своим попутчиком в купе европейского международного поезда. Беседа вращалась вокруг различных течений и методов современного оккультизма. Американец решительно настаивал на том, что существует практический - и литературный, или словесный оккультизм, что последний едва ли можно рассматривать серьезно и что только первый его тип заслуживает своего названия. Поскольку его собеседник никак не соглашался с тем, что единственным критерием истинности и значимости являются реальные осязаемые факты, американец счел уместным убедить собеседника демонстрацией фактов, о чем и заявил. После этого он растянулся на своей кушетке (в купе было только два человека) и в полном молчании принялся глубоко дышать. Спустя одну или две минуты его тело, распростертое на кушетке, медленно поднялось на несколько дюймов в воздух и оставалось в таком положении около минуты. Поскольку эта демонстрация не вызвала у собеседника ничего, кроме сильного раздражения, анонимный мастер левитации вскоре покинул купе и больше не появлялся".

Помимо самого факта левитации, вызванной усилием воли, внимания заслуживает также и то, что для ее осуществления понадобились значительные усилия. Экспериментатору потребовалась тишина и полное сосредоточение на некоем центре своего организма с тем, чтобы вызвать поток энергии, который, действуя как последовательный ряд волн, оттолкнул его от кушетки и поднял в воздух. Он не поднялся слишком высоко, так как, по-видимому, дальнейший подъем потребовал бы чрезмерных усилий. После окончания демонстрации экспериментатор выглядел изможденным и не проявил никакого желания продолжить разговор. В нем была совершенно очевидна потеря энергии.

Что касается спиритических медиумов - независимо от того, происходит ли их левитация в темноте или средь бела дня, поскольку зримое восприятие ни в коем случае не является единственным способом проверки, - то с точки зрения герметизма ничто не препятствует признанию возможности и даже реальности их левитации. Если бывают случай левитации предметов (таких как столы), подтвержденные фотоснимками, то почему сами медиумы, будучи теми же физическими объектами, не могут подниматься в воздух с помощью тех же сил, которые воздействуют на другие объекты? Утверждают, что движущая энергия, порождающая физические явления на медиумических сеансах, исходит из медиума. Но почему та же овеществленная энергия не может поднять его самого? Почему бы ей не поддерживать и тело самого медиума?

Человеческое электричество, исходящее из организма медиума, может, разумеется, возвращаться к нему как к объекту своего воздействия - что, кстати, и "рассказывают о нескольких медиумах" (116: с. 155). Но в левитации медиумов особого внимания заслуживает то, что сила, поднимающая их вверх, та же, что вызывает левитацию столов и прочих физических объектов, и, стало быть, речь здесь не идет - и не может идти - о воздействии духовной или "небесной" гравитации, которая действует в экстатических состояниях святых.

Существуют, следовательно, три категории левитации человеческого тела: воспарение под воздействием "небесной гравитации" и левитация, вызванная потоком человеческого электричества, излучаемого либо преднамеренно (произвольная магия), либо непроизвольно (медиумическая левитация). Согласно преданию, Симон Волхв - которого Св. Петр с помощью молитвы заставил упасть на землю - владел произвольной магией. Левитация с помощью произвольной магии и левитация медиумическая имеют одну общую черту - в обоих случаях она происходит вследствие электрической силы, излучаемой человеческим организмом, и действует как сила отталкивания. Этим они отличаются от левитации святых, вызванной притяжением свыше.

Что до центра, из которого вызывается излучение энергетического потока, необходимого для "атонической" левитации, то это "четырехлепестковый лотос" (муладхара-чакра), где находится "сила змея" (кундалини) - дремлющая электрическая сила. Отметам, что "сила змея" может пробуждаться и направляться либо свыше (Йога), либо снизу и извне (произвольная магия). В последнем случае она и выступает как фактор левитации. Именно таким образом смог осуществить свой эксперимент американский оккультист, чью демонстрацию своей способности левитировать мы описывали выше. Здесь же, не вдаваясь в подробности, можно упомянуть и всевозможных ведьм с колдунами, разгуливающих в воздухе верхом на "метле". Дело в том, что исходящий из центра у основания позвоночника реактивный поток энергии может напоминать расходящийся пучок света, напоминающий по форме метлу; колдуньи же, отделяясь от своего физического тела и покидая его, перемещаются в воздухе по принципу, напоминающему реактивную тягу. Так, в Эстонии у сельских жителей существует особое название для этого феномена, более, кстати, удачное, чем "метла" - а именно "tulehant", что означает "пучок огня".

Из всего сказанного следует, что не должно мерить одной меркой все случаи левитации - и левитацию святых, и "симоническую" левитацию, и медиумическую. Поистине нет нужды в сверхчеловеческих усилиях для того, чтобы дать себе труд и провести достаточно четкое различие между всеми этими проявлениями.

Возвращаясь к теме человека, живущего по законам небесной гравитации, - к Повешенному, - рассмотрим теперь, что значит жить на земле, находясь в то же время под воздействием "небесного гравитационного поля".

Вообще говоря, законом земной гравитации, эволюции и всей земной жизни является свертывание, т. е. сгущение ментальной, психической и физической субстанции вокруг соответствующих центров притяжения - таких как земля, нация, индивид, организм. В то же время основным законом небесной гравитации, эволюции и духовной жизни является излучение, т. е. расширение ментальной, психической и физической субстанции, восходящей к абсолютному центру тяготения. "Тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их" (Мф. 13: 43) - вот точная и всеобъемлющая характеристика закона небесной гравитации.

Соответствующая формула, выражающая суть закона земной гравитации, приводится в шестой главе Бытия: "В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божий стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди" (Быт. 6: 4).

"Сыны Божии" (bene ha'elohim), т. е. сущности, жившие в поле Божественной гравитации, изменили гравитационное поле, поддавшись притяжению обладания или свертывания, и породили существа, наделенные великой силой свертывания, - "исполинов" (nephelim). Они заменили излучение (состояние сынов Божиих) свертыванием (состоянием земных исполинов). И с этого времени мир свертывания время от времени порождает сильного героя (gibbor), тогда как мир излучения время от времени дает земле провозвестника света, праведника (tsaddik). He так давно Фридрих Ницше во всеуслышание провозгласил себя поборником идеала gibbor, или "сверхчеловека" (Uebermensch). Более того, заклеймив однажды Праведного, Ницше сплел и возложил на Его чело терновый венец, оскорбляя и насмехаясь над Ним в своих книгах Ессе Homo и Антихрист.

Мир разделен. Есть те, кто поклоняется gibbor, сильному герою - как это убедительно и талантливо продемонстрировал Ницше, - и те, кто преисполнен любви к tsaddik, праведнику.

Поистине, так оно и есть. Земная гравитация, "плоть", подталкивает человечество к идеалу свертывания, т. е. к обладанию, власти и наслаждению, тогда как небесная гравитация, "дух", влечет человечество к идеалу излучения, т. е. к бедности, послушанию и целомудрию.

Так пусть же оккультисты, эзотеристы и герметисты примут во внимание это положение вещей и уразумеют, что единственный для них выбор, позволяющий сохранить верность герметической традиции, состоит в том, чтобы решительно и безоговорочно принять сторону излучения, т. е. сторону праведника, "Повешенного"! Да отрекутся они от призрачных мечтаний о "сверхчеловеке", который все еще преследует некоторые эзотерические братства и общества под личиной то ли "Великого Мастера", то ли "Великого Посвященного", то ли "Архимага"! Да будут наши сообщества содружествами людей, которые учатся друг у друга вместо того, чтобы поучать всех и каждого! Пусть они привлекают в свои ряды скорее людей, осознающих свою неправедность по отношению к Богу, ближнему и миру, нежели тех, кто считает себя во всем правым. Одним словом, да откроются они воздействию небесного притяжения, которое проявляется в пробуждении склонности и любви к бедности, послушанию и целомудрию!

Нам должна быть присуща не только ясность видения и мышления, но и ясность воли. Ибо невозможно служить одновременно двум хозяевам.

Я отклонился от нашей темы конкретного состояния человека, живущего по закону небесной гравитации. Вернемся же к ней. Состояние духовного человека характеризуется двумя особенностями: он подвешен, и он находится вниз головой. Вот что говорит Св.Тереза о первой особенности: "Мне кажется, что душа пребывает в этом состоянии, когда небо не посылает ей никакого утешения, и сама она не на небе; и когда она, ничего не желая от мира, не пребывает и в нем. Тогда она как бы распята между небом и землей, страдая и ниоткуда не получая помощи" (83: р. 140).

Душа подвешена между небом и землей; пребывает в полном одиночестве. Ибо речь здесь идет не об обычном одиночестве, когда человек один в мире, но о полном одиночестве, когда человек один, поскольку пребывает вне мира - как небесного, так и земного.

"Перенесенная в эту пустыню, душа, кажется, может с полной уверенностью и по всей правде сказать вместе с Царственным Пророком: "Я не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле" (Пс. 101:8). Возможно, Царь Давид испытывал такое же одиночество, когда писал эти слова. Этот стих приходит мне на память в таких случаях, так что сказанное в нем как бы совершается во мне. Для меня немалое утешение знать, что и другие испытывали подобные наплывы одиночества, и еще больше утешает то, что это были люди таких выдающихся достоинств" (83: р. 140). Такова "нулевая точка" между полями земной и небесной гравитации. Отсюда душа либо возносится в созерцании Бога и небес, либо нисходит к деятельности в земной человеческой сфере, но в любом случае "нулевая точка" безусловно представляет собой место ее постоянного пребывания. Она возвращается сюда как после вознесения, так и после завершения того или иного земного деяния. Прибежищем ей служит пустынное одиночество между двумя мирами.

Другой характерной особенностью духовного человека является то, что он висит вниз головой. Это означает, во-первых, что "твердая почва" под его ногами находится вверху, тогда как земля внизу есть лишь предмет забот и восприятия его головы. Во-вторых, это означает, что его воля связана с небесами и находится в непосредственном контакте (не посредством мыслей и чувств) с духовным миром. Таким образом, его воля "знает" то, что его голова - его мышление - все еще не знает, и таким же образом через его волю действует не опыт и память прошлого, но будущее - небесное предначертание будущего. А посему он буквально является "человеком будущего", ибо волю его побуждает конечная причина. Он есть "человек желания" в том смысле, какой вкладывают в это понятие Книга пророка Даниила и Луи-Клод де Сен-Мартен, т. е. человек, чья воля устремлена ввысь, выше всего, чем наделена голова, - мышления, воображения, памяти.

Отметим, что обычная взаимосвязь между мышлением, чувством и волей у цивилизованного и образованного человека такова, что мышление пробуждает чувства и направляет волю. Мышление посредством воображения играет роль стимулятора по отношению к чувствам, а с помощью воображения и чувств - роль наставника, воспитывающего волю. При необходимости действия человек думает, воображает, чувствует и - наконец - желает и действует.

У "духовного человека" дело обстоит иначе. У него роль стимулятора и наставника по отношению к чувствам и мышлению играет воля. Вначале он действует, затем желает, а затем чувствует значимость своих действий и в конце концов понимает.

Авраам покинул край, где был рожден, и отправился - через пустыню - на чужбину, которая несколько столетий спустя станет отчизной для "семени Авраамова" - целого народа - и где еще через несколько столетий свершится великий труд спасения человечества. Знал ли он обо всем этом? И да, и нет. Да - в том смысле, что он действовал так, словно знал: его воля была пленена этими событиями будущего, их величием и значимостью. Нет - в том смысле, что ни в его мыслях, ни в воображении не было какого-либо плана или четкой программы того, как, когда и каким путем в точности все это будет осуществляться.

Уверенность, которая с самого начала завладевает волей и из которой исходит ее воздействие на чувства и мысли, и есть то самое, что апостол Павел понимал под словом "вера" (, fides). По его словам:

"Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом... Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие; и пошел, не зная, куда идет" (Евр. 11: 1,8).

Таким образом, Авраам "осуществил ожидаемое" после того, как испытал "уверенность в невидимом", т. е. воля его знала, тогда как разум и воображение "не видели", что значит - не имели присущей им уверенности. И все же он повиновался и пошел, не зная, куда идет, т. е. совершил действие, прежде чем его мышление и воображение постигли все необъятное значение этого поступка. Следовательно, когда он отправился в путь, его голова последовала за ногами; его ноги оказались тогда "вверху", поскольку повиновались велению небес, а голова подчинилась им и оказалась "внизу", ибо не видела ничего, кроме лишений, опасностей и невзгод предпринятой затеи. Тем самым Авраам в точности оказался в положении "Повешенного".

"Верою Авраам повиновался призванию..." Вот ключ к тайне веры, или к знанию воли: "...повиновался призванию..."

Воля есть активная сила, не являющаяся, естественно, органом восприятия. Чтобы обрести способность воспринимать, ей не следует - даже нельзя - становиться пассивной, ибо в этом случае она уснет либо исчезнет, поскольку активность - это сама ее суть, и, переставая быть активной, она перестает быть волей. Нет, ей лишь следует сместить центр тяготения, т. е. преобразовать "мою волю" в "волю Твою". Одно лишь духовное проявление любви способно совершить смену того центра, который воля использует либо тяготеет к нему. Вместо тяготения к центру "я" она может подчинить себя велениям центра "ты". Это преображение, осуществляемое любовью, и есть то, что именуется "послушанием".

Итак, только через послушание воля обретает способность воспринимать. Воспринимать или вдохновляться откровением свыше, которое воодушевляет, направляет и укрепляет силы. Вот почему воля мученика способна все вытерпеть, а воля чудотворца способна все свершить.

Господень призыв Авраама был как раз таким проявлением вдохновляющего откровения. "И он повиновался", - говорит апостол. Тем не мен ее здесь необходимо добавить, что он повиновался еще до того, как отправился в путь. Ибо сам по себе Господень призыв предполагает повиновение - трансцентрализацию воли, которая дает ей возможность услышать зов свыше. Ведь воля уже должна быть в состоянии послушания, чтобы быть способной воспринять вдохновение или интуицию свыше и запечатлеть призыв Господа, т. е. дар веры.

В данном случае вера как сверхъестественный дар - это вовсе не одно и то же, что природное, рациональное и нравственно обоснованное доверие, которое человек испытывает по отношению к тому или иному авторитету. Доверие к врачу, судье или священнику вполне естественно. Оно в сущности рационально и согласуется с человеческой склонностью признавать авторитет опытных знатоков своего дела и тем самым доверяться им. Св. Тереза всецело доверяла своим духовникам, которые, тем не менее, заблуждались в серьезнейшем вопросе происхождения ее мистического, гностического и магического опыта, т. е. был ли его источником Господь или дьявол. Но в конфликте между сверхъестественной верой и естественным доверием - возникшем в ней, когда ее духовники и авторитетные теологи объявили, что ее духовный опыт исходит от дьявола, - победила именно вера. Ибо это был конфликт между непосредственным-и-достоверным Божественным воздействием на волю и доверием человеческого мышления и чувств к вторичному по своей сущности авторитету. И это достоверное Божественное откровение возобладало не только в ней одной, но и всех упомянутых выше духовников и богословов привело к признанию своей подлинности.

Экстазы Св. Терезы были экстазами веры, т. е. того единения воли с Богом, которое оставило позади все прочие способности души - мышлением воображение. Вот что говорит об этом она сама:

"Я могу лишь сказать, что душа постигает свою близость к Богу и что это оставляет в ней такую убежденность, что она просто не может не верить. Все способности (мышление, воображение, память) как бы зависают в неопределенности и, как я уже сказала, временно отказываются служить. Если душа перед этим размышляла о каком-то предмете, он сразу же исчезает из памяти без следа, будто о нем никогда и не думали. Если душа перед этим читала, она теряет способность запоминать и понимать прочитанное; то же происходит и с произносимой вслух молитвой. Так обжигает свои крылышки беспокойный мотылек памяти и не может более летать. Воля должна быть полностью поглощена любовью, но при этом она не понимает, как она любит. Если же она и понимает это, то не понимает, как она понимает, или по меньшей мере, не может осознать ничего из понятого. Не думаю, чтобы она вообще что-либо понимала, ибо, как я уже сказала, она не понимает даже себя. Да и сама я тоже не могу этого понять... Следует отметить также, что сколь бы долго душа ни наслаждалась этим бездействием своих способностей, реальная продолжительность этого состояния, по-моему, очень невелика. Любой экстаз, который мне доводилось испытывать, вряд ли превышал полчаса. Очень трудно, право, судить о времени, когда все чувства отказываются служить. Но я не думаю, что проходит так уж много времени, прежде чем пробуждается хотя бы одно из них. Контакт поддерживает одна лишь воля. Обе другие способности вскоре снова начинают тревожить ее. Но поскольку воля пребывает в покое, они вновь на какое-то время умолкают в бездействии. Но в конечном счете они вновь пробуждаются к жизни. Вот так несколько часов могут пройти - и проходят - в молитве. Ибо хотя бы раз опьянившись этим вином, обе эти способности снова готовы отказаться от себя, только бы отведать его еще раз. И тогда они идут рука об руку с волей, и все три радуются вместе" (83: р. 140).

Единение воли с Богом и временное бездействие двух остальных способностей есть то состояние души, в котором она получает сверхъестественный дар веры. И очевидно, что именно вера, обретенная таким образом Св. Терезой, помогла ей одержать победу над сомнениями, порожденными ее доверием к теологам.

Состояние души, описанное Св. Терезой, в точности соответствует положению "Повешенного". Ибо, подобно ему, душа Св. Терезы находилась "в перевернутом положении", в котором воля предшествует голове (пониманию и памяти) и возвышается над нею. Затем воля получает Божественный отпечаток, который голова когда-нибудь поймет - либо не поймет.

Итак, практический герметизм стремится к тому, чтобы две другие способности шли рука об руку с волей, когда последняя пребывает в состоянии всецелого повиновения Богу, т. е. стремится к осуществлению того, о чем идет речь в последней фразе приведенного выше фрагмента:

"Тогда они (две другие способности) идут рука об руку с волей, и все три радуются вместе".

Добавим: все три радуются вместе радостью единения, познания и грядущего осуществления этого опыта - ибо герметизм есть неразрывная совокупность мистицизма, гнозиса и Божественной магии.

Следовательно, практический герметизм направляет свои усилия на воспитание мышления и воображения (или памяти) с тем, чтобы они не отставали от воли. Вот почему требуется постоянное напряжение мышления и воображения для того, чтобы мыслить, медитировать и созерцать символы, поскольку символика является единственным средством, наделяющим мышление и воображение способностью не зависать в бездействии, когда воля всецело повинуется откровению свыше, и объединиться с нею в акте восприимчивого послушания, с тем чтобы душа не только обрела откровение веры, но и участвовала в этом откровении всем разумением и памятью.

Это принципиальное положение практического герметизма и в то же время его вклад в христианский мистицизм. Я сказал "христианский мистицизм", а не "христианская мистическая теология", поскольку теология систематизирует материал мистического опыта, выводя свои законы и правила, тогда как герметизм стремится к тому, чтобы в этом опыте участвовали мышление и воображение. Его цель заключена в самом опыте, а не в сфере его объяснений и толкований.

В то же время герметист также является "Повешенным". И для него как вначале, так и впоследствии вера играет главенствующую роль, поскольку одного лишь духовного аскетизма - пусть строжайшего, даже привычного в развитии и дисциплине мышления и воображения - мало, чтобы достичь главного: встать в полный рост у алтаря, где возжигается огонь веры. Но с течением времени разрыв между непоколебимостью веры и убежденностью знания сокращается все уже. Мышление и воображение все больше обретают способность участвовать в откровении веры, которое дается воле, - пока не придет день, когда они предстанут перед откровением наравне с волей. В этот день свершается духовное событие, называемое герметической инициацией.

Так, я знаком с человеком, служившим некогда в Белой армии, который, будучи однажды, по недоразумению, ложно обвинен двумя офицерами кораблей Антанты, в единый миг "понял" ту взаимосвязь, которая существует между вечностью и мгновением. Это была вспышка молнии, принятая свыше как через волю, так и через мышление и воображение. Все три качества души были ею охвачены и просветлены одновременно.

Поэтому подлинный герметизм не может противоречить подлинной вере. Он может противоречить лишь мнениям теологов, т. е. не вере, но доверию, питаемому к утверждениям теологов. Странно, однако, что богословы, как правило, народ очень скромный и даже смиренный. Но едва поднявшись на кафедру своей учености и облачившись в мантию "первичных и вторичных выводов" - и, превыше всего, "всеобщего единомыслия" - они изменяются до полной неузнаваемости. Из скромных людей они внезапно превращаются в глашатаев божественных истин. Причина в том, что их наука, пытающаяся истолковывать абсолютную истину откровения, - самая претенциозная из всех, какие есть на свете. Представители естественных наук, напротив, сами обычно весьма претенциозны, но суровая дисциплина их наук придает им скромности. Причина в том, что скромна сама их наука, поскольку интерпретирует относительную истину опыта.

Таким образом, перед нами парадокс: люди скромные становятся благодаря своей науке претенциозными, и наоборот, претенциозные люди становятся скромными опять же благодаря своей науке. Для одних опасность состоит в слишком многом знании, для других же - в полном незнании. Так, устами одного из своих безупречных представителей и добросовестного ученого, физиолога Дюбуа-Реймона эмпирическая наука признала себя ignoramus et ignorabimus ("не знаем и не узнаем") по отношению к семи "загадкам" (Weltratsel) сего мира (cf. 33):

1) сущность материи и энергии;

2) источник движения;

3) источник чувственного восприятия;

4) вопрос свободы воли;

5) происхождение жизни;

6) целесообразность организации Природы;

7) происхождение мышления и языка.

С другой стороны, некоторые богословы заявляют о полной ясности в отношении не только вышеупомянутых загадок, но и того, что происходит с душой после смерти тела, а также того, что в связи с этим возможно и невозможно. Так, мы читаем: "Покинув тело, душа не способна более ни изменить свою нравственную ориентацию, ни вернуться к своей прежней приверженности к греху. Напротив, она накрепко связана с тем состоянием воли, в котором та пребывала в момент смерти; с этого момента она утрачивает всякую подвижность и восстает против любой идеи отречения, обращения или покаяния. [...] Вечная кара существует лишь как вечная приверженность к пороку грешников, нераскаявшихся к моменту ухода из жизни" (32: pp. 392, 394).

Согласно этому утверждению, именно тело, а не душа является носителем возможности смены нравственной ориентации и возврата к греху, обращения и покаяния; и стало быть, один лишь момент смерти, а не вся земная жизнь навеки определяет нравственные качества души и тем самым ее судьбу; тело умирает, и душа в тот же момент покидает его, словно ракета по заранее намеченной (установленной) программе на всю вечность. И милость Господня проявляется, следовательно, лишь в момент смерти тела, а дальнейшая судьба души оказывается всего лишь полумеханическим развитием ее состояния в момент отделения от тела. Выводы эти, безусловно, чудовищны. В то же время очевидно, что если добросовестный Дюбуа-Реймон слишком робок и вследствие этого настежь открывает дверь скептицизму, то ревностный теолог, напротив, слишком опрометчив и тем самым распахивает врата неверию. Ибо невозможно верить одновременно утверждениям кардинала Бийо и тому, что говорит Евангелие:

"Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся?.. Так нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих" (Мф. 28: 12, 14).

Человек склонен верить чему-то одному: либо милость Бога ограничена, т. е. распространяется лишь на момент смерти тела, либо она безгранична и бесконечна, т. е. располагает средствами воздействия и после отделения души от тела. Тем самым ставится под вопрос даже не любовь, а сама справедливость Господа.

Дюбуа-Реймону следовало сказать: "Располагая лишь методами современной науки и известными на сегодняшний день способностями человека к познанию, можно сказать, что семь великих мировых загадок, по-видимому, неразрешимы; но если когда-нибудь методы и способности познания изменятся, не утратив своего научного характера, то могут найти свое решение и упомянутые нами загадки". Да и кардиналу Бийо не лучше ли сказать: "В священном Писании есть места, в которых идет речь о Божией любви и наказании грехов и которые с точки зрения современного мышления и нравственных устоев кажутся противоречивыми. Поскольку противоречия в них быть не может, у меня на сей счет составилось личное мнение, которое, как мне кажется, в достаточной мере их примиряет. Но я не знаю, единственное ли это решение проблемы, или существуют другие иные и более удовлетворительные. Тем не менее очевидно, что свобода существует и что она влечет за собой опасность вечной преисподней, каким бы ни был точный смысл слова "вечный" как догмата веры. Относительно механизма реального проявления этой истины мое мнение таково:..." - и далее он мог бы изложить свои соображения о том, что земная жизнь есть сфера свободы, тогда как жизнь в мире ином есть сфера судьбы, - хотя и это мнение ему придется отстаивать перед теми, кто выдвигает убедительные аргументы в пользу противоположных взглядов.

Итак, практический герметизм - подобно христианскому мистицизму - основывается на опыте подлинной веры, т. е. на опыте человека, "висящего вниз головой", у которого воля главенствует над интеллектом и воображением. Однако практическая его цель состоит в том, чтобы уравнять интеллект и воображение с волей, этой избранной восприемницей откровения свыше. И вот как этого можно достичь:

Вначале человек морализует мышление, заменяя формальную логику моральной. Затем он открывает доступ моральному теплу в сферу "холодного мышления". В то же время человек интеллектуализирует воображение, дисциплинируя его и подчиняя законам моральной логики. Гёте называл это "точным воображением" (exakte Phantasie), т. e. отказом от воображения, играющего свободными и произвольными ассоциациями, заставляя его работать в соответствии с ассоциациями, продиктованными моральной логикой - в полной гармонии с законами символики. Именно таким образом мышление и воображение обретают чуткость и способность участвовать в опыте воли, принимающей послания свыше.

Утверждение: "Вначале человек морализует мышление, заменяя формальную логику моральной", пожалуй, слишком лаконично и требует некоторого пояснения. Оно означает, что формальная логика - неважно, явно или скрыто оперирующая формальными силлогизмами, - уступает свои функции высшего апелляционного суда моральной логике сознания. (Формальная логика оперирует формами силлогизмов, в которых два предположения составляют вместе один общий смысл и где вывод содержит то, что предполагалось вначале.) Так, логика доводов Каиафы, убеждавшего синедрион осудить Иисуса Христа, была безупречна с точки зрения формальной логики, но в то же время была грубым нарушением логики моральной. "Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб" (Ин. 11: 50) - вот как рассуждал Каиафа. Этот довод основан на логическом принципе, гласящем, что часть меньше целого, когда частью является "один человек", а целым "народ". Перед лицом альтернативы "Если оставим Его так, то все уверуют в Него; и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом" (Ин. 11: 48) было принято решение пожертвовать частью ради целого.

Однако в моральной логике количественный принцип, гласящий, что часть меньше целого, вообще неприменим; здесь существуют серьезные различия. Ведь уже в живом организме, где главную роль играет не размер, но значимость жизненных функций того или иного органа, тот же принцип будет звучать так: "часть равна целому". Потому что, например, сердце, составляющее лишь малую часть всего человеческого организма, невозможно принести в жертву, не жертвуя при этом всем организмом.

В моральной и духовной сфере, где в расчет принимается одно лишь качество, один праведник стоит больше, нежели целый народ, если речь идет не о добровольной, а о вынужденной жертве. Так в духовной и моральной сфере вышеупомянутый логический принцип может быть преобразован в противоположную по смыслу формулу: "часть больше целого".

Таким образом, здесь перед нами пример действия "моральной", или конкретной и качественной логики, совершенно отличной от логики формальной и количественной. О конфликте между логикой Логоса и логикой "мира сего" говорил и апостол Павел:

"...другие скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления. Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли" (Евр. 11: 37-38).

"Моральная логика" есть человеческая аналогия логики Логоса, который "просвещает всякого человека, приходящего в мир" (Ин. 1:9). Это логика веры, т. е. логика мышления, которое в полном согласии с волей принимает участие в откровении. "Моральная логика" привносит тепло в свет мышления, в результате чего мышление становится солнечным вместо лунного, каковым оно является само по себе: светом без тепла.

"Человек интеллектуализирует воображение, дисциплинируя его и подчиняя законам моральной логики". Это означает, что в жизни воображения следует придерживаться определенного аскетизма, с тем чтобы обратить произвольную его игру в труд, вдохновляемый и направляемый свыше. И здесь символика играет ведущую роль -подготовительную и воспитательную одновременно. Ибо символика обращена и к воображению, и к логическому мышлению, т. е. она логична по законам "моральной логики".

Таким образом, рассматриваемые нами Арканы Таро представляют собой практическую школу воспитания воображения, дабы наделить его способностью участвовать в откровении свыше на равных правах с "солнечным" (sol) мышлением и "зодиакализированной" волей. Итак, оно интеллектуализируется, т. е. теряет обычный для него лихорадочный жар и обретает светоносность; оно "селенизируется" и становится таким же "лунным", каким был интеллект до своей "соляризации" с помощью моральной логики. Молитва о душах, пребывающих в чистилище, - "locum refrigerii, lucis et pacis dona eis Domine" ("дай им, Господи, место отдохновения, света и покоя") - хорошо выражает то, что необходимо воображению, чтобы из фантазирующего стать рефлексирующим.

"Зодиакализация" воли, "соляризация" мышления и "селенизация" (или "лунаризация") воображения - мы избрали три этих понятия для обозначения добровольной жертвы небесам качеств души. Это означает, что воля становится органом восприятия и исполнения воли Божией, подобно Зодиаку в макрокосме; что мышление обретает тепло и светоносность, подобно Солнцу в макрокосме; и наконец, что воображение начинает отражать истину, как Луна отражает свет Солнца в макрокосме.

Стало быть, речь здесь идет о принесении в жертву небесам трех качеств души. Эта жертва есть не что иное, как три традиционных и универсальных обета - послушания, или жертвоприношения воли, бедности, или жертвоприношения мышления, и целомудрия или жертвоприношения воображения. Только так воля, мышление и воображение из орудий человеческого произвола становятся отражением Божественного откровения.

Говоря языком эзотерической психофизиологии, это означает, что состояние теменного центра ("восьмилепесткового лотоса") - который всегда недосягаем для человеческой произвольности и постоянно пребывает в "Божественном покое", т. е. в любой момент находится в распоряжении небес - распространяется и на другие центры, или "лотосы". Один за другим они выходят из-под воздействия человеческого произвола и погружаются в "Божественный покой", т. е. становятся органами непосредственного откровения. Вся человеческая психофизиологическая структура становится, таким образом, Божественным орудием. Святость достигается, когда все семь (в редких случаях восемь) центров полностью подчинены небесам. Различные степени святости - с точки зрения человеческой психофизиологической структуры - зависят от того, сколько центров подчинено небесам и какие именно.

         Что до герметистов, то они, как правило, не достигают полной святости, при которой все семь центров ставятся в подчинение Богу, поскольку их работа и задача если таковая имеется - влечет за собой и требует трудов и усилий, предполагающих сохранение человеческой инициативы, т. е. по меньшей мере лобный центр("двухлепестковый лотос") остается (при необходимости) в распоряжении свободной воли человека. Я говорю "по меньшей мере", т. к. "двухлепестковый лотос" - это центр интеллектуальной инициативы. Разумеется, он тоже может быть накакое-то время захвачен откровением свыше - на мгновения, минуты, даже часы, но, как правило, он остается в распоряжении герметиста. Для него, право, было бы великим несчастьем думать лишь о том, что ниспослано свыше, и направлять свой умственный взор лишь на то, что предопределено свыше.

Я знаю человека, который таким образом "утратил" способность использовать свой центр интеллектуальной инициативы, являющийся в то же время и центром управления вниманием. Будучи герметистом, он испытывал от этой утраты немалые страдания. Он был способен постигнуть многие великие - и прежде всего общезначимые - истины, но был совершенно беспомощен в отношении своих личных проблем. Он не мог ни думать о чем хотел, ни направлять свое внимание на то, что желал увидеть или понять. Это продолжалось в течение некоторого времени, до тех пор пока контроль над упомянутым центром не был "восстановлен", благодаря вмешательству благодетеля свыше. Я бы посоветовал тем, кто сталкивается с такими же или подобными затруднениями, обратиться к Святому Архангелу Михаилу, который, как мне кажется, является особым другом и покровителем тех герметистов, к которым я обращаюсь в этих письмах, т. е. тех, кто желает соединить в себе святость и посвящение, или тех, кто стремится к такому герметизму, который освящен благословением свыше.

Карта Двенадцатого Аркана Таро, "Повешенный", изображает прежде всего человека, чья воля "зодиакализирована", поскольку здесь именно это является решающим духовным событием - а "соляризация" мышления и "селенизация" воображения суть лишь следствия. Два дерева, между которыми находится Повешенный, носят на себе следы двенадцати обрубленных веток. Их двенадцать - этих веток, - поскольку Зодиак оказывает влияние двенадцати различных типов; эти ветви обрублены, потому что Повешенный недоступен их воздействию и потому что их сущность находится в нем самом. Эти двенадцать ветвей обрублены и внешне инертны, став волей Повешенного - волей, как мы уже сказали, "зодиакализированной". "Повешенный" вобрал в себя весь Зодиак; он сам стал Зодиаком. Он - тот тринадцатый, в чьей воле присутствуют двенадцать слуг Божиих, которые суть двенадцать каналов Его воли.

Ибо двенадцать - это число разновидностей воли и ее воздействия; семь -это число основных разновидностей чувств и воображения; три - это числовой закон мышления и слова; и, наконец, один -число Сущности, которая мыслит, чувствует и волит. Следовательно, монада проявляет себя в тройственности мышления и слова, семиричности чувства и воображения и двенадцатиричности воли и действия.

Сумма этих чисел реальности - единицы, трех, семи и двенадцати - составляет двадцать два^{90}. Такова истинная причина того, что существует двадцать два Старших Аркана Таро - не больше и не меньше. Потому что автор Таро (или авторы, если мы мыслим в контексте трех планов бытия, связанных по принципу синархии) стремился дать красноречивое символическое выражение лишь тому, что поддается подсчету. А как он мог насчитать их более или менее двадцати двух?

Мог ли он упустить из виду монаду, это фундаментальное единство в основе миров макрокосма, или Бога, и фундаментальное единство в основе состояний сознания микрокосма, или души? Мог ли он пройти мимо Святой Троицы Бога-Творца, Спасителя и Святителя? Мог ли он пройти мимо тройственности человека, который по аналогии есть образ и подобие Божие в своей духовной, душевной и телесной сущности? А после этого мог ли он пренебречь или не заметить проявления этого тернера в четырех стихиях - излучении, расширении, подвижности и стабильности, или в огне, воздухе, воде и земле? А приняв в расчет действие этого тернера внутри кватернера стихий, разве мог он пройти мимо реального проявления действия этого тернера посредством кватернера, т. е. трех раз по четыре (или двенадцати) разновидностей действия, которые суть три разновидности действия тернера, осуществляемые четырьмя различными способами?

Не смея изъять из этого счета ни один из четырехэлементов священного Имени, или Тетраграмматона, - состоящего из четырехэлементов или чисел: одного, трех, семи и двенадцати, - автор Таро воплотил свой замысел в двадцати двух Арканах. Но двадцать два - это четыре, а четыре -это три, раскрывающие одного. Поэтому Таро представляет собой единство, выраженное посредством двадцати двух символов.

Что до "Повешенного", то двенадцать ветвей двух деревьев, между которыми он подвешен, обрублены. Это означает - или подчеркивает - что он свел двенадцать к одному, единственным проявлением которого является он сам, Повешенный. Он, так сказать, "проглотил" Зодиак, вследствие чего его воля стала тождественной воле Бога, проявляющейся различными путями, число которых - трижды четыре.

Он несет в себе - вернее, его поддерживает в воздухе - синтез двенадцати разновидностей действия основополагающей Божественной воли. Вот что означает "сведение двенадцати к одному". Это означает быть подвешенным; это означает висеть вниз головой; и это означает жить под знаком небесной, а не земной гравитации.

Мы сказали: "Повешенный" - тринадцатый. Заметим, что быть тринадцатым может означать одно из двух: либо сведение двенадцати к одному - и тогда "Повешенный" олицетворяет фундаментальное единство двенадцати разновидностей воли, - либо кристаллизацию некоего тринадцатого синтетического элемента. В последнем случае речь будет идти о скелете, являющемся конечным кристаллическим образованием "зодиакальной" воли и в то же время принципом и конкретным образом смерти. Поскольку смерть и ее взаимосвязь с символом скелета будут предметом обсуждения в следующем письме, посвященном Тринадцатому Аркану Таро - "Смерть", - здесь, дорогой неизвестный друг, я прошу вас лишь запомнить контекст двух выделенных нами проблем. Речь идет о тождестве индивидуальной воли воле Божественной и о притяжении свыше в его двойственном аспекте - экстаза и смерти. Ибо как в экстазе, так и в случае естественной смерти происходит "зодиакализация" воли.

"Повешенный" олицетворяет первую альтернативу, т. е. фундаментальное единство двенадцати разновидностей Божественной воли, которые суть побудительная и конечная причина излучения, расширения, подвижности и постоянства - в плане духовном, душевном и материальном.

Глубокое и захватывающее чувство этих космических бездн можно встретить в космогоническом гимне Ригведы. Он пробуждает у медитирующего по меньшей мере ощущение глубины изначального космического стремления к "зодиакальности". Вот этот гимн (cf. 114):

Вот что более тридцати веков назад почувствовала душа индуса одной звездной ночью, созерцая вселенную. Не напоминает ли это комментарий к самой эссенции мистической космогонии в Книге Бытия - "Fiat lux" ("Да будет свет")?

Анонимный автор ведических гимнов черпал вдохновение в той же глубинной сфере, которая через волю доступна и Повешенному, который есть связующее звено между бытием и не-бытием, между тьмой и сотворенным светом. Мы видим его подвешенным между потенциальностью и реальностью, причем (и это главное) потенциальность для него более реальна, чем реальность. Он живет подлинной верой - тем, что в герметической книге Kore Kosmu называется "даром Черного Совершенства", или "даром Совершенной Ночи", т. е. даром абсолютной уверенности, почерпнутой из ночи сверхсветоносной тьмы. Ибо есть тьма - и Тьма. Первая есть мрак невежества и слепоты; вторая же есть Тьма знания, выходящего за пределы природных познавательных способностей человека; она проявляется как интуитивное видение. Она сверхсветоносна в том же смысле, в каком ультрафиолетовые лучи лежат за пределами естественного зрительного восприятия человека.

Здесь напрашивается параллель из "Жития Св. Антония":

"И действительно... после сего пришло к нему еще несколько человек язычников, почитавшихся мудрецами, и потребовали у него слова о вере нашей во Христа... [Антоний отвечал им через толмача:] "...поелику опираетесь вы более на доказательство из разума и, владея сим искусством, требуете, чтобы и наше богочестие было не без доказательства от разума; то скажите мне прежде всего: каким образом приобретается точное познание о вещах, и преимущественно ведение о Боге, - посредством ли доказательств от разума или посредством действенности веры? И что первоначальнее: действенная ли вера или разумное доказательство?" - Когда же ответили они, что действенная вера первоначальнее и что она есть точное ведение, тогда сказал Антоний: "Хорошо говорите вы. Вера происходит от душевного расположения, а диалектика от искусства ее составителей, Поэтому, в ком есть действенность веры, для того не необходимы, а скорее излишни, доказательства от разума. Ибо что уразумеваем мы верою, то вы пытаетесь утверждать из разума, и часто бываете не в состоянии выразить то словом, что мы разумеем ясно; а посему действенность веры лучше и тверже ваших велемудрых умозаключений"" (6: LXXIV, LXXVII; с. 38, 40).

Перед нами четкое сравнение уверенности, основанной на "активной вере", и уверенности, порожденной доводами рассудка. Различие между ними такое же, как различие между фотоснимком какого-либо человека и встречей с этим человеком. Это различие между образом и реальностью, между чьим-либо представлением об истине и самой истиной, живой и действующей.

Уверенность веры зиждется на реальной встрече с истиной и ее убеждающем и преобразующем воздействии, тогда как уверенность, основанная на здравых рассуждениях, есть лишь некая частица - в большей или меньшей степени - подобия истины, ибо она зависит от правильности наших рассуждений, а также от полноты и ясности тех концепций, которые лежат в ее основе. Любая новая информация может поставить с ног на голову всю стройную систему наших рассуждений; впрочем, к тем же последствиям может привести и всякая информация, оказавшаяся неверной либо неточной. Вот почему любая убежденность, основанная на рассуждениях, по сути гипотетична и предполагает следующую оговорку: "При условии, что информация, имеющаяся в моем распоряжении, полна и точна, и не возникнет других, противоречащих ей сведений, я в результате следующих рассуждений прихожу к выводу, что..." Тогда как в уверенности веры нет ничего гипотетического: она абсолютна. Христианские мученики шли на смерть не ради гипотез, но ради истин той веры, в которой были абсолютно уверены.

Я просил бы избавить меня от возражений, что коммунисты тоже иногда умирают за свой марксизм-ленинизм! Ибо если они идут на это добровольно, то вовсе не во имя своих догм (главенства экономического базиса, идеологической надстройки и т. д.), а во имя той крупицы христианской истины, которая завладела их сердцами, - истины общечеловеческого братства и социальной справедливости. Материализм как таковой не имеет - и не может иметь - мучеников; если же создается обратное впечатление, то те, кого материализм провозглашает таковыми, по правде говоря, свидетельствуют против него. Ибо вот как звучит их свидетельство: "Есть ценности более высокие, нежели экономика, более даже высокие, чем жизнь, потому что мы приносим в жертву не только наши материальные блага, но и жизнь". Таково их свидетельство против материалистического марксизма. А вот как они выступают против христианства: "Мы утратили полноту веры; в нас сохранилась лишь малая ее крупица. Но даже эта оставшаяся крупица столь бесценна, что мы отдаем за нее жизнь. А вы, обладающие всей полнотой веры, какова ваша жертва ради нее?" Таково их свидетельство против христианства... в той мере, в какой оно также является материалистическим. Ибо рядом с волей, пребывающей под воздействием веры, уживается материалистическое учение, равно как и доктрина духовности сосуществует с волей, движимой материалистическими интересами.

Подобная двойственность порождает всевозможные ереси и секты. Так, приверженцы арианства отрицали Божественную сущность Иисуса Христа не потому, что это противоречило здравому смыслу, а потому что им это казалось несуразным, так как против этого была настроена их воля. Мессия, которого они желали, был Мессией, которого ждали ортодоксальные иудеи. По этой причине последние отвергли Христа и отдали Его на распятие, обвинив в том, что Он "сделал Себя Сыном Божиим" ("Иудеи отвечали Пилату: Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим". - Ин. 19: 7). А вслед за ними точно так же поступили последователи Ария, выдвинув то же обвинение против Церкви, будто это она сделала Его Сыном Божиим. Ариане были никак не менее образованны и наделены интеллектом, нежели ортодоксальные верующие. Им недоставало лишь воли, просветленной откровением свыше, т. е. подлинной веры. Их воля осталась такой, какая была до Иисуса Христа, какая жила и действовала в среде иудейской ортодоксии. Ариане в сущности, желали иного Мессию и, будучи христианами, направили все усилия на то, чтобы изменить образ Мессии сообразно своей дохристианской воле.

Но когда воля ощущает откровение свыше, вслед за чем приходит и понимание, как в случае с "Повешенным", уверенность абсолютна, и нет места никакой ереси, если под "ересью" понимать учения или высказывания, наносящие вред великому делу спасения и несовместимые с истинами веры. "Повешенного" можно, разумеется, обвинить в ереси, но виновным в ней он никогда не будет. Его стихия - это подлинная вера, а как может подлинная вера, или Божественное воздействие на человеческую волю, порождать то, что ей же противоречит?

Известно ли вам, что означает непогрешимость папы "ex cathedra" (во время проповеди) в вопросах вероучения и морали? Она означает, что делая заявление "ех cathedra" по проблемам вероучения и морали, он оказывается в положении "Повешенного". В том же состоянии пребывал и апостол Петр, когда говорил: "Ты - Христос Сын Бога Живого", на что Господь ответил: "Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах" (Мф. 16: 16-17). И так же, как камень не движется сам по себе, а лишь приводится в движение извне, так и воля того, кто пребывает в состоянии "Повешенного", лишена возможности двигаться сама по себе и движима лишь велением свыше.

Это лишь одна из сторон таинства непогрешимости в вопросах веры и морали. Непогрешимость суждений в этой сфере гарантируется произвольным оцепенением воли и сведением ее к нулю - к состоянию камня. Прежде всего речь идет об устранении источника ошибок - ибо, как правило, римский папа, выступая ех cathedra, говорит как первосвященник, а не как пророк.

В целом же у таинства непогрешимости есть, безусловно, немало иных аспектов, среди которых и тот, который обсуждался нами в письме о Пятом Аркане Таро, именуемом "Первосвященник". Однако аспект, представший перед нами в свете Аркана "Повешенный", по своей природе призван внести максимальную ясность в рассматриваемый вопрос, ибо это Аркан подлинной веры.

Итак, подлинная вера приносит с собой абсолютную уверенность, особенно когда, не ограничиваясь одной волей, она подключает к опыту откровения разумение и воображение. Тогда душа становится вместилищем своеобразной христианской символики веры-премудрости, подобной символике веры-премудрости книги Зогар, т. е. иудейской Каббалы. Последняя так же относится к первой, как Ветхий Завет к Новому. И как Ветхий и Новый Заветы вместе составляют Священное Писание, так и иудейская Каббала и христианский символизм веры-премудрости вместе составляют христианский герметизм. Подобно тому, как христианская теология не может обойтись без Ветхого Завета, так и христианский герметизм не может обойтись без Каббалы. Таков закон преемственности живой традиции или заповеди: "Почитай отца твоего и мать твою". Матерью христианского герметизма является Каббала, а отцом - египетский герметизм, эллинистическое изложение которого дошло до нас под названием Corpus Hermeticum, включающим двадцать девять (или более) трактатов. Corpus Hermeticum (сочинения, приписываемые Гермесу Трисмегисту либо вдохновленные им) представляет собой египетско-эллинистический аналог иудейского Зогара и Каббалы в целом.

Речь здесь, разумеется, не о "заимствовании" - которое, к тому же, всегда бесплодно - методе, используемом в исторических и филологических науках. Ибо хотя "и научен был Моисей всей мудрости Египетской" (Деян. 7: 22), он все же пережил реальную и подлинную встречу с "Ангелом Господним, который явился ему в пламени огня из среды тернового куста" (Исх. 3: 2). Именно эта встреча и дала начало его миссии.

Нет, то, что пережито в реальном опыте, позаимствовать невозможно. Один опыт следует за другим, как сменяют друг друга поколения людей, и все они связаны между собой лишь прочными узами наследия, т. е. преемственностью жизни традиции, обеспеченной усилиями, решением проблем, стремлениями и страданиями. Подобно тому, как одно поколение передает другому органы познания и животворный импульс, позволяющий их использовать, так и стадии развития такой духовной традиции, как египетско-израильско-христианская, суть как бы воплощения новых душ, наследующих лишь органы и импульс (плоть и кровь) своих предшественников. Израиль есть новая душа по отношению к Египту, а христианство есть новая душа по отношению к Израилю. Но Египет стремился к Богу богов и преуспел в получении высшего знания - и даже подлинной веры в Бога, о чем свидетельствуют писания Corpus Hermeticum; Израиль общался с этим Богом через Моисея и пророков; и наконец, в христианстве Бог явился во плоти. Из храмов Египта через Синайскую пустыню к кресту на Голгофе проложен путь - путь божественного откровения с одной стороны и исторический путь монотеизма в человеческом сознании - с другой. Христианство ни в коей мере не "позаимствовало" у иудаизма "идею Мессии", поскольку Иисус Христос был не "идеей", но Воплощением Слова и свершением упований Израиля. Так же и Бог Моисея и пророков не был "заимствован" в храмах Египта, ибо не могут быть позаимствованы тучи, молния и гром на горе Синай, где Он явил себя. Так же ни у кого не "позаимствовано" и видение творящего Бога в египетском святилище, описанное в герметическом трактате Poemander (По-). Вот что сказано в его первых строках:

"Однажды я глубоко задумался обо всем сущем, и мое разумение возвысилось, тогда как все телесные чувства как бы оцепенели, как бывает с теми, кто впадает в глубокий сон... и пригрезился мне некто необычайно величавый видом, и его бесконечное величие обращается ко мне по имени и говорит мне: "Что ты желаешь услышать и увидеть? Что ты желаешь понять и познать?"" (112: р. 7).

Таким образом, очевидно, что речь идет о духовном опыте, а не о каких-либо учениях, передаваемых изустно. Живая традиция -это не поток слов, а последовательность откровений и подвижничества. Это "биография" подлинной веры.

Подлинная вера - состояние "Повешеннного" нашего Аркана - отличается, таким образом, от рассудочного знания тем, что несет в себе абсолютную уверенность. Однако рассуждение не является единственным методом познания. Есть еще так называемые оккультные, или сверхъестественные методы познания. Я имею в виду различные формы ясновидения - физическую, психическую и духовную. Какова же взаимосвязь между подлинной верой и опытом ясновидения?

Прежде всего следует сказать, что вся сфера сверхчувственного опыта разделяется на две принципиально различные части: на восприятие того, что находится вне души, (горизонтальное восприятие), и восприятие откровения того, что пребывает над душой (вертикальное откровение). Первая часть экстра-субъективна или объективна, тогда как вторая транс-субъективна. Св. Тереза называла их "образным видением" (то есть имеющим "образ") и "интеллектуальным видением" (то есть не имеющим "образа"). Ниже приводится пример "интеллектуального видения":

"Однажды, когда я молилась, - а это был праздник славного Св. Петра, - я увидела рядом с собою Христа - или, лучше будет сказать, я осознала Его, ибо ничего не видела ни очами плоти, ни очами души. Он, казалось, был совсем рядом со мной, и я увидела, что это Он. Едва я успела это подумать, как Он заговорил со мной. Совершенно не ведая о том, что такие видения возможны, я вначале очень испугалась и не могла сдержать слез. Но едва Он сказал мне первое ободряющее слово, как ко мне вернулось обычное спокойствие, я повеселела, и все страхи развеялись. Иисус Христос, казалось, все это время находился рядом со мной, но поскольку это было не образное видение, я не могла сказать, в каком Он был виде. Однако я вполне явственно ощущала, что Он все время находится справа от меня и видит все, что я делаю. Всякий раз, стоило мне об этом вспомнить, либо когда мои мысли не были всецело заняты посторонними вещами, я не могла не осознавать, что Он рядом со мной.

В великой тревоге я немедля отравилась к своему духовнику и рассказала ему об этом. Он спросил, в каком облике я Его видела, и я ответила, что не видела Его воочию. Он спросил, откуда я знаю, что это Христос, и я ответила, что не знаю, но ничего не могу поделать с тем, что осознаю Его присутствие рядом со мной, и что я это отчетливо видела и чувствовала... У меня не было иного способа объясниться, кроме как прибегая к сравнениям; но нет, мне кажется, таких сравнений, которые помогли бы описать такого рода видение, ибо это одно из видений высочайшего порядка. Это мне сказал впоследствии святой человек великой духовности по имени брат Петр из Алькантары... да и другие мужи высокой учености говорили мне то же самое. Из всего разнообразия видений в это дьяволу труднее всего вмешаться... Ибо если я говорю, что не вижу Его очами плоти и очами души, поскольку это не обычное видение, как же тогда я могу знать и утверждать, что Он рядом со мной, с большей уверенностью, чем если бы я Его видела воочию? Если сказать, что это подобно человеку, не видящему в темноте того, кто находится рядом, либо подобно положению слепца, то это неверно. Некоторое сходство в этом есть, но оно незначительно, так как и в полной темноте человек может положиться на прочие органы чувств, слышать голос или движения своего соседа, либо прикоснуться к нему. Здесь же этого нет, как нет и никакого ощущения темноты. Напротив, Он является душе через знание, которое ярче солнца. Я не утверждаю, что взору открывается солнце или иной источник света, но говорю, что есть незримый свет, который просветляет разумение и позволяет душе наслаждаться этим великим блаженством, приносящим с собой иные, поистине величайшие блаженства...

Затем мой духовник спросил: "Кто сказал, что это Иисус Христос?" Я отвечала: "Он Сам часто мне это говорит, но еще прежде чем Он впервые это сказал, в моем разумении было запечатлено, что это Он, но даже до этого Он часто говорил мне, что Он здесь, когда я Его не видела..." Господу было угодно так глубоко запечатлеть это в разумении, что сомневаться в этом можно не более, чем в том, что видишь собственными глазами" (83: pp. 187-189).

А вот пример "образного видения":

"Однажды, когда я молилась, Ему было угодно явить мне одни лишь Свои ладони; их красота превосходит все описания. Это повергло меня в великий страх... Несколько дней спустя я увидела Божественный лик, который тоже, казалось, привел меня в совершенный восторг. Я не могла понять, почему Господь являет мне Себя так постепенно, коль скоро впоследствии Он даровал мне милость видеть Его всего... Однажды, когда я была на мессе в день Св. Павла, предо мною возник Его пресвятой Человеческий образ во всей красе и величии Его воскресшего тела, каким оно изображается на всех иконах... Хотя это было образное видение, я никогда не видела ничего подобного очами плоти, но одними лишь очами души. Люди более сведущие, чем я, говорят, что мое предыдущее видение было более совершенным, нежели нынешнее, хотя и это в свою очередь намного ближе к совершенству, чем все то, что можно увидеть очами плоти... даже затратив на это многие годы, я не смогла бы вообразить ничего столь же прекрасного. Я бы не знала, с чего начать. Ибо одной своей белизной и сиянием оно превосходит все, что можно себе представить. Это не слепящее сияние, а мягкая белизна и нежное свечение, радующее взор и никогда его не утомляющее; не утомляется взор и от созерцания Божественной красоты во всем ее блеске... при этом не имеет значения, открыты глаза или закрыты; если Господь пожелает, чтобы мы это увидели, мы увидим даже вопреки нашей воле..." (83: 196-198).

Этих примеров достаточно, чтобы дать ясное представление о природе транс-субъективного опыта, или "интеллектуального видения" - как называет его Св. Тереза, - и экстра-субъективного опыта, или "образного видения". Первое есть проекция в душу духовного опыта, имеющего место над нею; сама душа при этом не воспринимает ничего - она может лишь реагировать на то, что испытывает дух, и это приводит ее к участию в результатах данного опыта. Он транс-субъективен, так как само откровение происходит не внутри и не вне души, но над нею, т. е. в духе. Вследствие этого душа обретает такую уверенность, словно сама видела и слышала, ничего не видя и не слыша в действительности. Это дух вселяет в нее уверенность в реальности того или иного опыта. Это дух "видит", "слышит" и "осязает" на свой лад и насыщает душу плодами своего опыта - и эта уверенность равна либо даже выше той, которую могла бы обрести душа с помощью собственного зрения, слуха и осязания.

Что до экстра-субъективного опыта, или "образного видения", то здесь "видит", "слышит" и "осязает" сама душа. Она "видит" нечто вне себя, но "очами души", т. е. это не галлюцинации физических органов чувств, а воображение, движимое извне вместо того, чтобы быть движимым собственным произволом. Заметим, что образы, порожденные вне души, не могут ни восприниматься, ни именоваться иначе как ощущения. А поскольку это не физические ощущения, то они испытываются и описываются как ""ощущения души". Вот почему Св. Тереза говорит о видении "очами души".

"Очи души", о которых говорит Св. Тереза, - это то, что мы в современном герметизме называем "цветками лотоса", или просто "лотосами", известными в индийской Йоге как "тонкие центры", или "чакры".

Высшие лотосы - восьми-, двух- и шестнадцатилепестковый - суть органы, используемые духом (то есть либо одним человеческим духом, либо духом человека в единении со Святым Духом, либо, наконец, человеческим духом, объединенным с духом другого человека или духом иерархическим посредством Святого Духа и в Святом Духе) при откровениях свыше, т. е. при "интеллектуальном видении" в опыте Св. Терезы.

Низшие лотосы - десятилепестковый, шестилепестковый и четырехлепестковый - суть органы горизонтального восприятия, т. е. "образного видения" в опыте Св. Терезы.

Что до сердца, или двенадцатилепесткового лотоса, то оно участвует в обоих типах видения или, если угодно, наделено третьим типом ясновидения, представляющим собою синтез двух первых. Ибо "сердце" - это центр (или "лотос") любви. Здесь, по правде говоря, нет больше различий между "свыше" и "вне" и даже между "высшим" и "низшим", так как любовь устраняет все расстояния и пространственные различия (даже различия в духовном пространстве) и способна наделять присутствием все сущее. Вот так и Бог живет в горящем любовью сердце.

Сердце воспринимает присутствие различных вещей как впечатления и оттенки духовного тепла. Именно таким образом сердца двух учеников, идущих в Эммаус, узнали Того, Кто, приблизившись, шел с ними еще до того, как узнали их глаза и разумение. Когда же глаза их раскрылись, и они узнали Его, они сказали друг другу: "Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?" (Лк. 24: 32). Сердце, горящее по-разному, - вот что такое "видение" и духовное знание, присущее сердцу.

Дорогой неизвестный друг, прислушивайтесь к своему сердцу и к оттенкам того сокровенного тепла, которое поднимается из его глубин! Как знать, кто может идти рядом с вами по пути, оставаясь сокрытым для ваших глаз и разумения?

Итак, три высших лотоса суть прежде всего центры внушенной уверенности, или "незримого света", и представляют собой основные инструменты (инструменты, а не источники) "интеллектуального видения", или транс-субъективного откровения.

Три низших лотоса суть центры уверенности непосредственного опыта; они делают нас "очевидцами" вещей незримых. Они проявляют их нам в "зримом свете" как формы, движения, цвета, звуки и дыхание - проявляют конкретными и объективными, хотя и не вещественными с точки зрения физического мира.

Средоточие же всех центров, сердце или двенадцатилепестковый лотос, дает нам уверенность подлинной веры - то, что зародилось в "огне Эммауса", - через которую проявляется непосредственное присутствие сущностей, желающих идти по пути вместе с нами. Этот огонь одновременно содержит в себе и "незримый свет" "интеллектуального видения", и "зримый свет" "образного", которые слиты воедино и названы нами здесь "огнем Эммауса".

Помимо этих двух - или трех - типов сверхчувственного опыта существует еще один, который нередко принимается за духовный, но в действительности не является таковым. Я имею в виду тот тип ясновидения, который обязан своим существованием либо чрезмерной утонченности физических чувств, либо их подверженности галлюцинациям. Св. Тереза Авильская также упоминает о нем в своем жизнеописании, выдержки из которого приводились нами выше. Она, в частности, отмечает, что "люди более сведущие, чем я, говорят, что мое предыдущее видение ("интеллектуальное") было более совершенным, нежели нынешнее ("образное"), хотя и это в свою очередь намного ближе к совершенству, чем все то, что можно увидеть очами плоти..." (83: р. 197).

По-видимому, еще с шестнадцатого века среди "людей сведущих" общепризнано, что помимо "интеллектуального" и "образного" видения существуют образы, "видимые очами плоти", т. е. видения, вызванные либо обостренным чувственным восприятием, либо галлюцинациями. Стало быть, и тогда, так же как сегодня, был известен факт, что есть люди, способные прочесть запечатанное письмо, угадать игральную карту, обращенную к ним рубашкой, видеть разноцветные нимбы вокруг людей, животных и растений ("ауры") и т. д. С другой стороны, тогда, как и сейчас, было известно и о том, что органы чувств могут работать в двух направлениях: получать впечатления извне и проецировать образы души во внешнем мире. В последнем случае речь идет о галлюцинациях.

Отметим, что бывают галлюцинации-иллюзии и галлюцинации-откровения. Все зависит от того, что именно душа облекает в конкретную форму с помощью физических органов чувств. Поэтому вполне может быть - и так оно время от времени и происходит - что душа преобразует подлинные и достоверные ощущения в галлюцинации, т. е. проецирует их из психической - и даже духовной - сферы в физическую. Тогда в физической сфере это будет иллюзия, которая в то же время является откровением в сфере высшего порядка, где находится "оригинал" данной галлюцинации.

"Галлюцинация" и "иллюзия" - отнюдь не синонимы. Когда Мартин Лютер, как утверждает предание, швырнул чернильницу в фигуру явившегося ему демона (или самого дьявола, согласно тому же преданию), он, безусловно действовал под впечатлением иллюзии в данной сфере - поскольку чернильница не относится к той же сфере, что и демон. Но можно ли отсюда сделать вывод, что демона там ни в коей мере не было?... что его образ был всего лишь бессмысленной и беспричинной шалостью воображения?

Нет, ибо точно так же, как есть истерия, основанная на иллюзии, и истерия, основанная на истине, - как, например, в случае появления стигмат и ран от тернового венца у тех, кто прошел через духовный опыт Страстей Господних, - так и галлюцинации бывают иллюзорными, т. е. вызванными страхом или непомерными желаниями, и Богооткровенными, т. е. "галлюцинациями истины".

Вернемся теперь к вопросу о соотношении между подлинной верой и опытом ясновидения, между состоянием "Повешенного" и состоянием "ясновидца". Из вышесказанного следует, что подлинная вера -это прежде всего огонь, пылающий в сердце, которое тем самым свидетельствует о духовной реальности. Сопровождающий это горение свет порожден откровением свыше, нисходящим через три высших лотоса, что и является, по словам Св. Терезы, благодатью и милостью "интеллектуального видения".

Что касается "образных видений" - а тем более видений, вызванных либо чрезмерно обостренной чувствительностью, либо обратным функционированием чувств (не в обычном направлении "внешний мир -мозг", а в противоположном: "мозг - внешний мир"), что имеет место при галлюцинациях, - то они ни в коей мере не являются источником подлинной веры и обладают не большей значимостью, чем та, которую могут придать им подлинная вера, нравственное сознание и рассуждение (если таковое имеет место). В любом случае им предшествует подлинная вера, если они означают Богооткровенный вклад в духовную жизнь души; им предшествует нравственное сознание, если они способствуют обогащению нравственной жизни души; и им предшествует рассуждение, если благодаря им душа обогащается знаниями или приобретает новую ценную для себя информацию.

Ведь то, что человек видит или слышит, должно быть понято. А понять он может только при наличии Богооткровенного "незримого света" и "Эммаусского огня". Человек также не может ни понять, ни оценить значимость воспринятого без участия рассудка, если речь идет о получении новой информации, расширяющей его познания. Рассудок призван сопоставлять разрозненные данные, полученные в результате ясновидения, классифицировать их и выявлять взаимоотношения между ними, с тем чтобы в итоге сделать из них выводы. Любой эмпирический опыт, будь это ясновидение или что-либо иное, неизбежно является гипотетическим. Абсолютную уверенность дает только подлинная вера.

Таким образом, дорогой неизвестный друг, превыше всего по значимости стоит подлинная вера "Эммаусского огня". За нею следует та же вера, просветленная "незримым светом" свыше, присущим "интеллектуальному видению" - после чего все будет верно служить нуждам вашей души: как "образные видения", так и видения, порожденные чрезмерным обострением органов чувств, простой чувственный опыт, нравственное и логическое суждение, изучение всевозможных наук и даже галлюцинации, если они не вызваны либо не спровоцированы вами намеренно. Ничего не подвергайте осмеянию и ничего не отвергайте, если вы наделены подлинной верой. Только она одна придает всему ту истинную полезность и ценность, которой без нее не было бы и в помине.

Таково основное значение "Повешенного", у которого ноги вверху, а голова внизу, "зодиакализированная" воля которого является подлинным свидетелем истинности двенадцати пунктов веры^{91} и который как бы завис между двумя противоположными гравитационными полями - небесным и земным.

Кто же этот "Повешенный"? Святой, праведник или посвященный?

Его, безусловно, можно считать и тем, и другим, и третьим, поскольку всех их объединяет то, что их воля есть послушное орудие небес. Но прежде всего сам он олицетворяет не святость, не праведность и не посвященность, а некий синтез всего этого. "Повешенный" - это вечный Иов, из века в век подвергаемый тяжким испытаниям и олицетворяющий человечество пред Господом и Господа - перед всем человечеством. "Повешенный" - это поистине человечный человек, и удел его поистине человечен.

"Повешенный" олицетворяет собой человечество, оказавшееся между двух царств - миром сим и миром небесным. Ибо все поистине человечное в человеке и человечестве, - это "Повешенный". Таким "Повешенным" был и тот, кто тысячи лет назад произнес эти слова:

"Не определено ли человеку время на земле, и дни его не то же ли, что дни наемника? Как раб жаждет тени, и как наемник ждет окончания работы своей... О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны были они в книге, резцом железным с оловом, - на вечное время на камне вырезаны были! Нога моя твердо держится стези Его; пути Его я хранил, и не уклонялся... А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию; и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей!" (Иов 7: 1-2; 19: 23-24; 23: 11; 19: 25-27).

Вот какова - из века в век - речь "Повешенного".