"Наполеон I и его гений" - читать интересную книгу автора (Ковалевский Павел Иванович)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ НАПОЛЕОН КАК ОБЩЕСТВЕННЫЙ И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ

Существует рассказ, что появление Наполеона I было предсказано за сотни лет, и это предсказание принадлежит Philippe Dieudonne Noel Olivatius. Этот доктор и археолог, занимавшийся некромантией и вызыванием духов, оставил после своей смерти рукопись, которая после революции была найдена генеральным секретарем парижской коммуны, Francois de Metz. Во время производившихся последним обысков в библиотеках бенедиктинских или неневьевских монахов Francois de Metz снял копию с манускрипта и обозначил ее 1793 годом. После коронования Наполеона I эта копия была ему представлена и вызвала следующий эпизод. Однажды вечером Наполеон, немного взволнованный, пришел к Жозефине. “Прочтите это, – сказал Наполеон. – “Франция и Италия (la Franco-Italie) произведет на свет сверхъестественное существо. Этот человек, еще совсем молодой, придет с моря и усвоит язык и манеры франкских кельтов. В период своей молодости он преодолеет на своем пути тысячи препятствий, при содействии солдат, генералиссимусом которых он сделается впоследствии. Этот извилистый путь будет для него сопряжен со многими страданиями. Он будет в течение пяти и более лет воевать вблизи от места своего рождения. По всем странам света он будет руководить войною с великой славой и доблестью; он возродит заново романский мир. Он дарует законы германцам; он положит конец смутам и ужасам в кельтской Франции и будет впоследствии провозглашен не королем, как практиковалось раньше, а императором, и народ станет приветствовать его с превеликим энтузиазмом. Он в продолжение десяти лет и более будет обращать в бегство принцев, герцогов и королей. Затем он создаст новых принцев и новых герцогов и с вершины своего высокого трона он воскликнет: “О sidéra, о sacra!” У него будет войско, численность которого можно обозначить как 20 000, умноженное на 49; у солдат будет оружие и трубы из железа. У него будет семью семь тысяч лошадей, будут всадники с саблями, пиками и кирасами из стали. У него будет семижды две тысячи человек для управления ужасными машинами, которые станут изрыгать серу, огонь и смерть. В правой руке у него будет орел, символ победы и войны. Он даст народам многие земли, и каждому из них дарует мир. Он придет в великий город, создавая и осуществляя великие проекты, здания, мосты, гавани, водостоки и каналы. У него будет две жены…”

Жозефина прекратила чтение.

– Читайте дальше, – сказал император, не любивший прерывать дело.

Чтение манускрипта кончилось. Жозефина спросила императора его мнение о пророчестве. Наполеон дал уклончивый ответ. “Предсказания всегда говорят то, что хотят заставить их предсказать. Однако, признаюсь, что это пророчество сильно меня изумляет”. По возвращении своем с острова Эльбы император вспомнил предсказание Оливариуса и говорил о нем полковнику Абду.

Наполеон I родился на Корсике, в городе Аяччо, 15 августа 1769 г. Он происходил из фамилии Буонапарт, или Бонапарт. Отец Наполеона – Шарль Бонапарт, мать – Летиция происходила из семейства Рамолино. Наполеон имел четырех братьев и три сестры. Братья: Иосиф – впоследствии король Неаполя и Испании, Люсьен – имперский принц, попавший впоследствии в немилость у Наполеона, Луи – король Голландии и Иероним – король Вестфалии. Сестры: Элиза – герцогиня Тосканы, Полина – княгиня Боргеза и Каролина – Неаполитанская королева.

Шарль Бонапарт был человек недалекий, слишком пассивный и без особенно твердых политических убеждений. Увлеченный, подобно всем корсиканцам, движением за независимость родины, Шарль Бонапарт примкнул к партии Паоли и даже состоял адъютантом этого генерала; но затем вскоре у него остыл военный пыл. Он оставил войско, присоединился к сторонникам Франции и сделался французским подданным. Вскоре он поступил асессором корсиканского апелляционного суда, а затем членом верховного совета, депутатом от которого он и был послан в Париж.

Не имея прочных политических устоев и надлежащей выдержки характера, Шарль Бонапарт к такой неустойчивости вынужден был и материальным своим положением. Принадлежа к дворянской семье, Бонапарты не обладали, однако, достаточными материальными средствами; а между тем семья была очень велика. Нужно было ее воспитать, нужно было ее устроить. Приходилось серьезно подумать над тем, где лучше и надежнее. И Шарль примкнул к сильному.

Зато мать Наполеона обладала противоположными нравственными качествами. “Это была деятельная, ловкая и разумная женщина, с суровой сдержанностью и вместе с нежностью управлявшая своей семьей, заботливо исправлявшая в Наполеоне все детские выходки его независимой гордой души” (Пеэр).

“Моей матери, – говорит Наполеон, – ее твердым принципам обязан я своим положением и всем, что я успел сделать доброго… Моя мать обладала твердым характером, была хорошо воспитана и горда. Низкие чувства были далеки от нее. Она окружала своих детей всем, что было великого и славного…”

Наполеон-мальчик обладал мрачным и горячим темпераментом и раздражительным характером. Он чувствовал в себе непобедимое желание власти. Этот дикий, пылкий и непостоянный темперамент умерялся только твердою волею матери.

“Я не отступал ни перед чем, – говорит о себе Наполеон, – и не боялся ничего: колотил одного, царапал другого и наводил страх на своих сверстников. Больше всего доставалось от меня моему старшему брату, Иосифу… сверх сего он получал еще выговор от матери, так как я сваливал вину на него, прежде чем он мог одуматься и сообразить в чем дело…” Вот истинный прототип будущего Наполеона.

Шести лет Наполеон отдан был в школу, где обучение шло на корсиканском наречии. Здесь он также проявлял свою натуру без стеснения. На насмешки он отвечал ударами, пуская в ход палки, осколки кирпичей и вообще все, что попадалось под руку, причем он никогда не обращал внимания на преимущества вражеских сил. Первые уроки по Закону Божию давал ему его дядя, архидиакон Феш.

Перешедши на сторону французов, Шарль Бонапарт этим желал устроить благополучие свое и своей семьи. Но чтобы дать ход детям, нужно было извлечь их из этой скорлупы Корсики и дать им более широкое воспитание и образование. Между тем они не владели даже французским языком. В это время Шарля назначили представителем от дворян Корсики ко двору короля Франции. Воспользовавшись случаем, он взял обоих старших сыновей, Иосифа и Наполеона, и поместил их в коллегию д'Отень. Здесь, однако, Наполеон пробыл недолго. Через три месяца он перешел в Бриеннскую военную школу, старший же брат был принят по духовному ведомству. Нелегко было корсиканцу Бонапарту пристроить своих детей, тем не менее это ему удалось благодаря протекции главным образом генерала Марбефа.

Бриеннская школа была военная школа и имела в виду готовить суровым воспитанием к понятиям военной службы, но на деле это было не так. Воспитателями явились полуобразованные монахи. Молодые дворянчики жили аристократической жизнью, соответственно получаемым ими карманным деньгам. Воспитанники считались между собою происхождением, положением родителей и финансовыми средствами и соответственно тому делились на касты. Дети бедных дворянских семейств были в забросе и их всюду теснили назад. Можно себе представить, как себя почувствовал в такой среде Наполеон, происходивший из захудалой дворянской семьи, обладавшей ничтожными средствами, да еще корсиканец…

Внешность Наполеона в тот период описывают так: он производил впечатление какого-то зверька. Цвет лица смуглый, волосы на голове “торчком, вся фигура до крайности худощава. Он не обладал особенно располагающей внешностью, не имел приятных манер и не умел изящно выражаться. Мало того, он даже плохо владел французским языком, проявляя резкий итальянский выговор. Грубые задирания и насмешки, которыми учащаяся молодежь имеет привычку встречать новичков, приводили Наполеона в величайшее озлобление. Он оставался одиноким, избегал товарищей и всецело предался изучению наук. Он презирал игры и забавы своих товарищей, если же ему приходилось быть в обществе товарищей, то он высказывал к ним такое презрение, что оно приводило их в справедливое негодование…”

Зато учение Наполеону давалось легко. Он имел прекрасную память, быстро схватывал предметы и твердо их удерживал. Его фантазия питалась всеми открытиями и приключениями, о которых ему приходилось читать, “причем все это он перерабатывал по-своему и создавал свой особенный мир. Лишенный, по недостатку средств, тех удовольствий, которые доставляли себе его товарищи, он весь уходил в книги. Его гордость страдала, и он искал ей удовлетворения в занятии и знаниях. Постепенно работая в тиши и уединении, Наполеон сделался одним из первых учеников. Он читал все, что попадалось ему под руку: и древних авторов, и исторические сочинения, и географические описания, и даже запрещенные книги. Его ум стремился все обнять и все узнать.

Такие отношения к товарищам и частые издевательства последних над его корсиканским происхождением послужили, вероятно, главным поводом к тому, что Наполеон стал крайним патриотом-корсиканцем. “Я никогда не прощу своему отцу, – воскликнул он однажды, – участие, которое он принимал в присоединении Корсики к Франции”. Генерал Паоли сделался его любимым героем. На подшучивания товарищей-французов по поводу Корсики он отвечал: “Надеюсь, что мне когда-нибудь удастся вернуть свободу Корсике”. Однажды Наполеон вошел в парадный зал и внезапно увидел там портрет Шуазеля. С диким бешенством он стал осыпать его проклятиями и резкими укоризнами за то, что тот способствовал присоединению Корсики к Франции.

Мало-помалу, однако, твердость характера Наполеона, выдержка, успехи в занятиях, терпение, с которым он переносил неудачи, а главное, что на всякую насмешку и обиду он отвечал взаимною платою, сделали его любимцем наставников и внушили уважение товарищей, среди которых он особенно отметил Демези, Гуден, Нансути, Фелипо и Бурриена.

Наполеона особенно огорчала его бедность. Вот что он писал своему отцу. “Отец, если вы или мои покровители не в состоянии дать мне средств содержать себя лучше, возьмите меня к себе. Мне тяжело показывать мою нужду и видеть улыбки насмешливых школьников, которые выше меня только деньгами, потому что ни один из них не лелеет в себе тех благородных и святых чувств, которые волнуют меня. И что же, сударь, ваш сын будет постоянною мишенью для нескольких благородных болванов, которые, гордясь своими деньгами, издеваются над его бедностью! Нет, отец, если фортуна отказывается улыбнуться, чтобы улучшить мою судьбу, возьмите меня из Бриенна. Если нужно, сделайте меня механиком, чтобы я мог видеть вокруг равных себе. Поверьте, я превзойду их всех. Судите о моем отчаянии, если я готов на это. Но, повторяю, я предпочитаю быть первым на фабрике, чем артистом, презираемым академией. Поверьте, это письмо не диктовано глупым желанием каких-либо удовольствий и развлечений. Я вовсе не стремлюсь к ним. Я чувствую только потребность доказать, что располагаю средствами не меньшими, чем у моих товарищей”. К сожалению, у родителей денег было тоже немного. Но сама судьба пришла на выручку Наполеону. Прежде всего генерал Марбеф принял в его судьбе участие, причем не только заботился о его положении в училище, но и снабжал деньгами. Затем он же познакомил Наполеона с местною помещицей де Бриенн, замок которой находился недалеко от училища. Она сделалась второю матерью Наполеона. Она приглашала его в свободные дни к себе, влияла на его суровый характер и помогала материально.

Каждому из воспитанников училища в саду был отведен клочок земли. Достался такой же участочек и Наполеону. Не задумываясь, он присоединил к нему участки двух своих товарищей, которые не интересовались ими, огородил их высокой живой оградой и превратил все это в цитадель. С диким бешенством, доходящим иногда до исступления, он защищал это свое сокровище от всяких покушений со стороны других лиц. Летом и зимою он удалялся туда с своими книгами, составлявшими его друзей и сотоварищей.

В течение этого времени в нем возникла какая-то гордость и беспокойство, доводившие его иногда до самозабвения, а также мрачная раздражительность. Вместе с этим Наполеон был до безумия самолюбив. Однажды учитель наказал его. Он велел надеть ему платье из грубой шерстяной материи и обедать, стоя на коленях, на пороге столовой. Это наказание вызвало у мальчика сильный нервный припадок, сопровождавшийся рвотой.[1]

Другой раз один из воспитанников издевался над Корсикой, а отца Наполеона назвал полицейским крючком. Мальчика это так оскорбило, что он вызвал оскорбителя на дуэль. Наполеону за это плохо досталось бы и только заступничество генерала Марбефа спасло его от беды.

К Наполеону стали относиться пристрастно преподаватели и администрация. Придравшись к пустяку, начальство разжаловало его из капитанов, каковое положение он получил по праву лучшего ученика в успехах, в рядовые. Этот пассаж послужил ему на пользу. Товарищи стали относиться к Наполеону лучше. Они сблизились с корсиканцем и невольно предоставили ему роль предводителя в их играх. Следующий случай особенно много заставил говорить о Наполеоне. Однажды Наполеон предложил воспользоваться выпавшим снегом, чтобы построить из него укрепления, которые можно будет штурмовать и защищать, действуя в качестве оборонительного и наступательного оружия снежками. Игра эта в Бриенне появилась впервые. Воздвигнутые, по его указанию, форты, бастионы и редуты приводили в изумление всех видевших их. Наполеон, командуя то тою, то другою партией, выказал такое понимание и распорядительность, что в Бриенне долго еще вспоминали зимние его игры в крепость.

Постепенно Наполеон перестал быть замкнутым и осторожным, а дикость нрава заменилась необыкновенной общительностью и доверием. “Для моей мысли, – пишет он, – Бриенн – мое отечество… Здесь моя голова стала мыслить, я почувствовал потребность учиться и все знать. Книги я пожирал. Скоро в школе заговорили обо мне. Мне удивлялись. Мне завидовали. Я сознавал свою мощь и гордился этим превосходством”. И действительно, уже в первый год своего пребывания в училище Наполеон получил первую награду. Наполеон особенно любил заниматься математикой и историей, к латинскому же языку относился с презрительным равнодушием.

Благодаря его блестящим способностям и прекрасным успехам, Наполеон отправлен был в Париж в военную школу. Записан Наполеон в Бриеннской школе коротко: “Наполеон Бонапарт 9 лет, 8 мес. и 5 дней. Он провел в ней 5 лет, 5 месяцев и 27 дней и вышел из нее 15 лет, чтобы поступить в высшую школу в Париже. 27 апреля 1779–1784 гг.”. Рекомендация администрации, при отправке Наполеона в высшую школу, была следующая: “Г. де Буонапарт (Наполеон) родился 15 августа 1769 г., ростом 4 фута 10 дюймов 10 линий. Хорошего сложения. Характер добрый. Здоровье превосходное. Честен и благороден. Поведения очень хорошего. Отличался всегда прилежанием в математических науках. Посредственно знает историю и географию. Слаб в танцах, музыке и других предметах изящного образования. Заслуживает поступления в парижскую военную школу”. В кондуитном списке, посланном вместе с Наполеоном из Бриенна в Париж, значилось: “Характер властолюбивый, требовательный и упрямый”.

Находясь в высшей школе, Наполеон жил в одной комнате с де Мази, с которым очень подружился. Здесь по-прежнему он очень усиленно занимался, хотя не чуждался и общества. С особенною любовью он относился к занятиям по математике и в этом предмете шел первым учеником.

Воспитанники высшей военной школы в большинстве принадлежали к состоятельным семействам и вели образ жизни, имеющий мало общего с военною строгою жизнью. Это очень поражало и возмущало Наполеона. В конце концов он осмелился написать проект преобразования высшего военного училища и представил его военному министру. Разумеется, на это заявление не было обращено никакого внимания. Зато когда Наполеон стал властителем, то он вспомнил о своем проекте и действительно пересоздал учебное заведение соответственно своим взглядам.

Через год он держал экзамен на офицера и окончил курс 48-м учеником. Наставники его аттестовали так: “Корсиканец по рождению и характеру. Пойдет далеко, если обстоятельства будут благоприятствовать ему”.

В послужном списке, посланном из военной школы в артиллерийское ведомство, о Наполеоне говорится, как о молодом человеке, скромном и прилежном, но малообщительном, который предпочитает научные занятия забавам, с особенной охотой читает классических авторов, прилежно занимается отвлеченными науками, но мало интересуется всеми остальными, обладает основательными сведениями по математике и географии, молчалив, любит уединение, капризен, высокомерен, чрезвычайно наклонен к эгоизму, говорит мало, но чрезвычайно энергичен, находчив и резок в своих возражениях, обладает большим самолюбием, безгранично честолюбив и вообще заслуживает поощрения.[2]

В это время отец Наполеона умер и последний остался совершенно без всяких средств. Наполеон и де Мази оба назначены были в один и тот же артиллерийский полк, стоявший в Валенсе, где служил брат де Мази. Назначение последовало 1 сентября 1785 г. Наполеон был настолько без средств, что ему до Лиона пришлось ехать на счет де Мази, а от Лиона и до Баланса оба молодые поручика совершили путешествие пешком.

Итак, шестнадцатилетний Наполеон – офицер. Теперь ему предстояло самому составить себе положение и создать благоприятный служебный успех. Мало того, не будучи старшим в роде, Наполеон принял на себя роль главы семейства и всеми силами заботился о положении и существовании семьи.

Период жизни Наполеона от получения им первого офицерского чина и до тулонского успеха исполнен массы приключений. Французские жизнеописатели Наполеона, ему сочувствующие, обыкновенно упоминают об этих восьми годах жизни Наполеона вскользь, напротив, противники уснащают этот период слишком густыми мрачными красками. Мы будем придерживаться в данном случае преимущественно изложения американца Слоона, более беспристрастно относящегося к личности Наполеона.

В первое время по выходе в офицеры и у Наполеона немножко закружилась юношеская головка. Он появился в обществе, был весел, танцевал, увлекал и увлекался. Вот как описывает Сальванди личность Наполеона в ту пору. “Краткая, отрывистая речь, остроумная, иногда блестящая, поражающая, выделяла из толпы молодого корсиканского офицера. Он был маленького роста, строен и в манере держать себя сказывалась смесь решимости, серьезности и грубоватости… Желтоватый цвет лица, впалые щеки, поразительная худоба имели что-то привлекательное. Задумчивый взор дополнял общее выражение физиономии”.

В Валансе он был введен в дом де Коломбье, где пользовался покровительством матери и стал неравнодушен к красавице дочери. С товарищами Наполеон плохо сходился не потому, что они его чуждались, а потому, что у него вообще был плохо развит дух товарищества. Вместе с тем Наполеон не покидал и своих друзей – книг. В ту пору он особенно увлекался сочинениями Руссо и аббата Рейналя. Мало того, он рискнул и сам пуститься в литературу. Он написал первые две главы “Истории Корсики” и послал их на суд Рейналя. Ответ получился милый, хотя автору советовали получше ознакомиться с источниками и строже, критически относиться к авторам.

Вообще усердие Наполеона к умственным занятиям поразительно. Ознакомившись в детстве с Плутархом, он зачитывается Геродотом, Страбоном и Диодором Сицилийским. Особенно он увлекается Китаем, Японией и Индией. Затем он переходит к истории Германии, Англии и Франции. Вместе с этим он усердно изучил философию и образцовые произведения французской литературы.

Вскоре, однако, на Наполеона посыпались невзгоды. Покровитель, генерал Марбеф, скончался. Брата Луи не приняли в училище. Матери не платили субсидии на разведение тутовых растений. Дядя серьезно заболел. Все это так повлияло на Наполеона, что он впал в какой-то сплин. В довершение всех бед он схватил болотную лихорадку. У Наполеона развивается тоска по родине, и он уезжает в отпуск на Корсику.

Дома Наполеона поглощали три главных занятия: ходатайства по семейным делам, научно-философские занятия и литературная деятельность. Первые и последняя шли из рук вон плохо. Лихорадка продолжала мучить юношу. Срок отпуска был ему продлен. Наконец, Наполеону пришлось возвращаться во Францию. Но возвратился он не к своему полку, а в Париж, где является ходатаем по делам матери, причем не стесняется извращать обстоятельства дела и допускать бесцеремонную неправду. Вместе с этим он просит у военного министра нового отпуска в Корсику, причем опять-таки обращается с правдою очень свободно. Новый отпуск получается. Но положение Наполеона представляется безотрадным. Будучи корсиканцем в душе, он состоял на службе у Франции, поработившей Корсику. Отдав одной тело, он душой принадлежал другой. Не более завидно и материальное его положение. Глава и опора большой семьи, он был почти без средств и без возможности добыть их. Исполненный кипучей мозговой деятельностью, он разряжался негодными литературными произведениями. Находясь в том возрасте, когда другие создают себе карьеру, Наполеон вынужден был идти по самой обычной дороге артиллерийского офицера. Все это крайне его тяготило и очень дурно отражалось на его физическом и душевном состоянии. Наполеон совершенно запутался, метался из стороны в сторону и ни на чем не мог долго останавливаться. Единственное его увлечение и удовольствие – умственный труд. Он выработал проекты укреплений для обороны Сен-Флорана, Ламортиллы и залива Аячио, составил доклад об организации корсиканского ополчения и записку о стратегическом значении Маделенских островов. Но главное внимание свое он обратил на историю Корсики. Вскоре он окончил ее. Вся история пропитана была ненавистью к Франции, на службе у которой он состоял. Сочинение страдало недостатками знакомства с фактическими данными, неспособностью критически отнестись к изучаемым авторам и даже громадными грамматическими неправильностями. Нужно заметить, что орфография для Наполеона осталась на всю жизнь серьезным камнем преткновения. Несмотря на то что сочинение было посвящено известному епископу Марбефу, оно и до сих пор не увидело типографского станка, ибо никто не хотел его издавать. Расчет Наполеона поправить свои финансовые обстоятельства продажею сочинения не удался.

Наполеон не унывал. Он опять засел за историю Корсики. Епископ Марбеф впал в немилость. Пошли новые веяния. Можно было предвидеть возвращение героя Корсики, генерала Паоли. Наполеон вновь переделал сочинение, еще больше выдвинув свой корсиканский патриотизм и нелюбовь к Франции. Нашелся в Париже охотник, который соглашался издать сочинение на половинных расходах. Но Наполеон уже не увлекался и не напечатал своего сочинения, а стал выжидать обстоятельств. Одновременно с этим Наполеон писал и другие сочинения, но у всех их была одна и та же судьба – покой в портфеле, так как они были ниже всякой критики во всех отношениях.

Наконец, обстоятельства установились так, что Паоли должен был подняться. Тогда Наполеон посылает Паоли письмо с историей Корсики. В этом письме он излагает, что данная история пишется вынужденно, пишется с целью вызвать французскую администрацию на суд общественного мнения, сравнивая ее с администрацией Паоли в Корсике, самую историю Корсики он посвящает Паоли. Но и на этот раз Наполеон понес фиаско. В очень милых и вежливых словах Паоли отклонил от себя эту честь и дал несколько благоразумных советов автору; между прочим, и то указание, что он еще слишком молод писать историю. Тогда Наполеон делает последнюю версию со своей историей Корсики. Он ее переделывает еще раз и посвящает французскому министру финансов Неккеру. Но в то время Неккер пал и история Корсики не увидела света.

Этот пример прекрасно рисует нравственный облик Наполеона того времени, хватающегося за все, дабы только дать себе какой-нибудь ход. Дела его шли вовсе не так, как бы он хотел. Наполеон впал в уныние. “Единственным моим утешением служит усиленный труд, – пишет он матери. – Я одеваюсь в мундир всего раз в неделю и, со времени моей болезни, сплю очень мало, до невероятности мало: ложусь спать в десять часов, а встаю в четыре часа утра, ем же всего раз в день, а именно в три часа пополудни и нахожу такой режим полезным для своего здоровья”.

Видя неуспех во всех своих начинаниях, Наполеон взял продолжительный отпуск домой, рассчитывая, вероятно, совершенно покончить со службой и пробивать себе карьеру на почве патриотизма и в смуте корсиканских дел. Все неудачи очень огорчили его, сделали еще более замкнутым, еще более сосредоточенным. Книги для него стали не только духовною пищею, утолявшею его умственный голод и душевную жажду, но и друзьями-собеседниками, прочитав которые он мог подумать, поразмыслить и составить свой собственный взгляд на прошлое и настоящее.

В то время революция во Франции начала занимать и охватывать всех все больше и больше. Париж есть сердце и душа Франции. Его бурная жизнь отражается тем ли, другим способом и на периферии Франции. Правда, это отражение обратно пропорционально расстоянию периферии от центра; тем не менее всякое движение в Париже невольно отражается и на отдаленных частях Франции. Революционное направление разлилось по всей Франции. Достигло оно и Корсики. Но здесь оно приняло особенное направление. Корсика не была Францией. Корсика была Корсика. Она только считалась под протекторатом Франции, но мнила себя чем-то самостоятельным. Правда, еще на днях в Париже было провозглашено полное присоединение Корсики к Франции; но это решение имело чисто либеральный характер. Присоединение Корсики к Франции было провозглашено с тою целью, чтобы дать и Корсике те свободные государственные устои, кои ныне провозглашались во Франции. Но многие корсиканцы начали понимать дело иначе. Они принимали эти свободные государственные устои, но с тою заднею мыслью, чтобы Корсика была свободна не только сама в себе, но и сама по себе. Они не только хотели свободы общественной жизни, но и независимости политической. Это направление мысли стало особенно любо Наполеону. Он горячо схватился за эту мысль, но не с тем, однако, чтобы в случае надобности принести свою жизнь на алтарь отечества, а чтобы составить благим свое личное существование, для чего он не задумался бы пожертвовать и отечеством. Понятие патриотизм представлялось средством для понятия карьеризм. Это, впрочем, было не только во времена Наполеона, но часто повторяется и ныне.

Наполеону в это время было двадцать лет. Слоон характеризует его для этого времени так: “Этого юношу можно было признать самоуверенным и склонным держать свои замыслы в тайне, честолюбивым и расчетливым, властолюбивым, но добродушным… В эпоху, когда все помешаны были на френологии, адепты ее находили на черепе Наполеона органы того, что у них называлось способностями воображения, причинности, индивидуальности, сравнения и локализации. На общечеловеческом языке это значило, что они приписывали ему большую способность образного и индуктивного мышления, знание людей, мест и предметов. Он обладал способностью в большей степени, чем кто-нибудь до него и после него, охватывать одним взглядом массу подробностей. Он располагал обширным запасом сведений, вмещающихся в рамку историко-философских теорий, набросанных изящно и в то же время размашисто. Суждения его о политике и людях не имели научного характера, но отличались отчетливостью и практичностью. Он искренне ненавидел рутину и от всего сердца презирал мелочные свои служебные обязанности. Его увлекали подвиги великих завоевателей. Он тщательно обдумывал и анализировал их походы. Особенно ослеплял его блеск великолепия Востока…”

Появившись на корсиканском горизонте, Наполеон мог рассчитывать на очень многое уже потому, что он был единственным офицером, получившим надлежащее военное образование. Искренне или неискренне, трудно сказать, он представлялся горячим патриотом, во всем проявлявшим ненависть к Франции и, быть может, мечтавшим совершенно отделить от нее Корсику. Молодой офицер держался наготове принять на себя, при первом удобном случае, роль верховного руководителя судьбами родного края, к сожалению, обстоятельства сложились так, что эти надежды рушились. Несмотря на то что Наполеон состоял офицером французской армии, его на Корсике почти все считали корсиканским революционером. Действительно, он примкнул к партии революционеров и был одним из видных ее деятелей. Он написал и прочитал в клубе демократов замечательный политический памфлет против изменников отечества, который произвел полный фурор, так что клуб постановил безотлагательно напечатать этот памфлет. Авторское самолюбие Наполеона было удовлетворено, – его литературный труд увидел в печати свет. Наполеон настаивал на том, чтобы и Корсике даны были те же права и учреждения, как и всей Франции, а главное – национальная гвардия. Он рассчитывал стать во главе этого войска. Но мечтам его не пришлось осуществиться. Французское национальное собрание не пожелало организовать на Корсике национальную гвардию. Наполеон возвратился во Францию. Притом он значительно просрочил время своего отпуска; тем не менее он не только не подвергся взысканию, но за все время получил жалованье и даже повышение по службе в чин капитана. Вместе с этим Наполеона перевели в другой полк. Положение здесь Наполеона стало хуже прежнего. Его тянули к себе корсиканские смуты. Наполеон вновь просится в отпуск. Его не отпускают. Тогда он удаляется на Корсику самовольно и, состоя капитаном французской армии, добивается того, чтобы его в то же время на Корсике назначили подполковником национальной гвардии. В это время Франция готовилась вступить в войну с соседними державами, поэтому правительство объявило, чтобы все офицеры, находящиеся в отпусках, немедленно явились к своим частям. Наполеон, занятый на Корсике якобинским движением, и не подумал прибыть в свой полк, почему он был исключен из списков французской армии. Это, однако, нисколько не обеспокоило Наполеона. Мало того, он с крайнею дерзостью потребовал из полка себе жалованье и даже получил его, хотя на деле был дезертиром армии. Таким образом, Наполеон достиг необыкновенного положения: получая жалованье как офицер французской армии, он в то же время стоял во главе корсиканской армии, готовой всегда стать против Франции. Своими интригами на Корсике Наполеон довел дело до того, что ему неизбежно пришлось оставить остров, причем его снабдили даже благоприятными письмами к парижским якобинцам, лишь бы только отделаться от него на Корсике.

Прибыв в Париж без всяких средств, Наполеону пришлось очень сильно бедствовать, тем не менее и на этот раз он вышел победителем. Его вновь приняли на службу и послали в армию на юг Франции. Но здесь ему не сиделось. Он вновь получил отпуск и вновь явился на Корсику.

В это время Паоли был амнистирован, возвратился на Корсику и занял там соответствующее положение. Наполеон сошелся с Паоли. Вновь он захватил начальство над национальной гвардией Корсики и вновь делал, что хотел. Тем не менее и на этот раз на Корсике Наполеону не повезло. Он рассорился с Паоли и так вооружил многих корсиканцев против себя, что не только сам должен был уйти из Корсики, но и вся семья Наполеона. Замечательно в этом случае было его отношение к Паоли. Сначала Наполеон был его самым горячим приверженцем, а когда одно время Паоли был несколько скомпрометирован перед конвентом, Наполеон написал такой горячий панегирик, какой другой трудно было и изобразить. Но скоро он разошелся с Паоли, и тогда не постеснялся написать тому же конвенту донос на Паоли.

Теперь Наполеон, перебираясь со всей семьей во Францию, становится ярым французом. “Самой выдающейся характерной чертой молодого Наполеона являлась способность его к быстрым переменам фронта, как в хорошем, так и в дурном значении”, – говорил Слоон. Тот же Слоон говорит далее, что при переселении Наполеона с семьей во Францию некоторые из членов этой семьи, для получения мест и обеспеченного положения, не побрезгали прибегнуть к подлогам: так, Люсьен воспользовался метрическим свидетельством Наполеона для получения места в комиссариатском департаменте, а Иосиф – другими бумагами Наполеона, дабы выдать себя за полковника национальной гвардии, и получил хорошее место.

Теперь Наполеон попал в южно-французскую армию, действовавшую против инсургентов. Ему поручена была батарея. Хотя военные действия не имели серьезного характера, тем не менее Наполеон успел доказать, что может управлять артиллерией.

Во Франции было сильное брожение. В тот момент можно было и сильно выдвинуться, и потерять голову. Обстоятельства повернули в пользу Наполеона. Он опять сел за литературу и написал повесть “Бокерский ужин”, где он высказывает свой взгляд на положение государства, политические движения, промахи тех и других партий и средства все эти передряги упорядочить. В это время приехали в армию три члена конвента: Эскюдье, Рикор и Робеспьер-младший. При них состоял корсиканец Соличетти. Разумеется, он постарался представить Наполеона членам конвента, а равно и сообщить им “Бокерский ужин”. Достоинства памфлета были оценены; особенно увлечен им был Робеспьер-младший. Через несколько дней “Бокерский ужин” был напечатан во множестве экземпляров и разослан по всей Франции. Положение Наполеона было улажено.

В это время инсургенты Тулона призвали на помощь испанско-английскую эскадру и сдали ей Тулон. Армия конвента обложила Тулон под предводительством генерала Карго. Наполеон был назначен капитаном в эту армию. Дела шли, однако, плохо. Карго был живописец столь же плохой, как и генерал. Наполеон описал положение дела, план, как его улучшить, и просил назначить генерала более деятельного и энергичного. Все это он послал в министерство. Министерство план действий Наполеона одобрило и назначило его начальником всей артиллерии в тулонской армии. С этих пор, собственно, начинается проявление гения Наполеона.

Тулон был обложен армией конвента. Но прибрежная его часть была совершенно свободна, причем с моря его поддерживала англо-испанская эскадра. На берегу моря господствовал форт, прозванный “малым Гибралтаром”. Обладание этим фортом отдавало в руки и Тулон и флот. Англичане это понимали и очень сильно укрепили форт. Понимал это и Бонапарт. Он говорил: малый Гибралтар – это Тулон. Поэтому он прежде всего предлагал овладеть этим фортом. Карто не соглашался, почему осада тянулась и являлась совершенно безуспешною. Наконец, Карто был заменен Дюгомье. Последний вполне одобрил план Наполеона. Тулон был взят, причем захвачен был и командующий английскими войсками генерал О'Тара. Успех взятия Тулона принадлежал всецело Наполеону. Начальник артиллерии пишет о Наполеоне военному министру: “Большие научные сведения, замечательный ум и чрезмерная храбрость – таков в общих чертах слабый очерк достоинств этого редкостного офицера. От вас, г. министр, зависит употребить эти достоинства с возможно большею пользою для славы республики”. Дюгомье же писал Комитету общественного спасения: “Наградите и выдвиньте молодого человека, потому что, если вы будете неблагодарны по отношению к нему, он выдвинется и без вас”.

Представители народа, Баррас, Фреран и Робеспьер, произвели Наполеона в бригадные генералы.

Вот отзывы о генерале Наполеоне Робеспьера: “Этот человек одарен сверхъестественными достоинствами”. Мармон говорил: “В Наполеоне было так много предвидения… Он приобрел над народными представителями неописуемое влияние…” Бонапарт был вдохновителем Робеспьеров как в военном, так и в политическом отношениях.

Наполеону было поручено составление береговой охраны по Средиземному побережью. Наполеон исполнил поручение блестяще, насколько могли тому благоприятствовать условия событий и жизни. Зависть, однако, начала уже тогда точить жало. На него был сделан донос конвенту. Только заступничество Робеспьера спасло его от беды. Наполеон, между прочим, участвовал и в войне, ведшейся в это время на юге Франции, но на этот раз он ничем особенным не отличился. Он был действительно серьезно занят изучением стратегического положения юга Франции, Италии и соседних мест, на случай будущих военных действий.

В это время дела конвента шли очень туго. Пришлось прибегнуть к террору. Нужно было найти лицо, которое стало во главе национальной гвардии и не задумалось бы перед средствами и способами принятия мер к усмирению и упорядочению страны, особенно Парижа. Командование национальной гвардией было предложено Наполеону. Но это Наполеона не устраивало. “Молодой Робеспьер – честный человек, но его брат не любит шутить. И мне поддерживать подобного человека!.. Нет, никогда!.. Я вижу, понимаю, насколько я могу быть полезен, заменив дурака, командующего гвардией, но я не хочу, – теперь не время еще. Самое почетное место для меня – в армии… Я буду командовать парижской гвардией, но позднее…”

Наполеон оставался начальником артиллерии итальянской армии и составлял план кампании в данном месте.

В это время дела Генуи были неладны. Наполеону было поручено отправиться туда и заключить мирный трактат. Посольство Наполеона в Генуе имело чисто политический характер, во внешности, но на деле это была военная рекогносцировка. Наполеону конфиденциально было поручено осмотреть укрепления в Савойе, Генуе и окрестностях, ознакомиться с состоянием генуэзской артиллерии, проверить образ действия французского посланника по отношению к правительству Генуэзской республики, выведать как можно обстоятельнее намерения генуэзской олигархии, – короче сказать, собрать все справки, которые могли бы оказаться полезными на случай, если бы дело дошло до войны, последствия которой тогда нельзя было предвидеть. Все эти поручения Наполеон исполнил блестяще. Но вместо награды его ожидала страшная неожиданность.

“Гора” пала. Конвента не стало, Робеспьеры погибли. Добирались и до присных Робеспьера. Так дошли и до Наполеона. Поводом к преследованию послужили корсиканские события. Термидорцы увидели в движении на Корсике стремление отделиться от Франции. В первую голову виновным являлся Соличетти. Не желая нести свою голову на плаху, Соличетти подставил Наполеона.

Наполеона сначала отрешили от командования артиллерией, а затем заключили в форте Карре. Счастье Наполеона, что его не отправили прямо в Париж. Иначе ему бы несдобровать.

Пересмотр дела Наполеона попал в руки того же Соличетти, который его и предал. Так как обстоятельства несколько изменились, то, понятно, дело Наполеона оказалось правым, и он был отпущен из заключения.

Еще находясь в заключении, Наполеон писал правительству: “Я пожертвовал пребыванием в родном моем департаменте, покинул там все свое имущество и не пожалел ничего для республики. С тех пор я служил не без отличия под Тулоном и удостоился разделить с итальянской армией лавры, добытые взятием Соорджио, Онельи и Танаро. При обнаружении робеспьеровского заговора я вел себя как человек, привыкший руководствоваться только принципами… Часом позднее, если злодеям понадобится моя жизнь, я с радостью отдам ее им. Я так мало интересуюсь жизнью, что зачастую она меня даже тяготит. Одна лишь мысль о том, что жизнь эта может еще оказаться полезной отечеству, заставляет меня мужественно выносить столь тяжкое бремя”.

Хотя Наполеон был выпущен из заключения, однако остался не у дела и должен был состоять под надзором при главном штабе армии. Благодаря стараниям Соличетти, он был назначен начальником артиллерии в экспедиции на Корсику, а также по итальянскому побережью; однако особенно заметного участия в этой экспедиции не проявил. Только после этого он был правоспособным и способным гражданином, но не у дел.

Страшные усилия напрягал Наполеон, чтобы вернуть себе влиятельное положение, но ему это очень плохо удавалось. Самым скверным было то, что в высшей администрации, долженствовавшей его судить, он встретил людей неспособных и завидовавших его личному успеху. Наполеона упрекали в том, что он достиг генеральского чина слишком молодым. Главная вина была его молодость. Не выдержав, он упрекнул своего судью, Обри, не видевшего войны, следующею фразою: “Под огнем стареешь быстро”, но, разумеется, этим дела не исправил. После долгих стараний его, наконец, назначили командовать бригадой в западной армии. Вести войну против французов же во Франции – было не в видах Наполеона. Он искал карьеры, а тут карьера не устраивалась. Вместо Вандеи Наполеон отправился в Париж и стал хлопотать о переводе его в действующую армию на восток. В Париже он поместился в темном квартале, в бедном “Отеле Свободы” и жил очень скромно. “Так как он ничего не крал, – говорит Стендаль, – и ему платили ассигнациями, то скоро он впал в крайнюю бедность”. Корсиканец родом, он сохранил свойственную его соотечественникам чуткость восприятий и громадную как физическую, так и умственную выносливость, которые соединялись у него с настойчивым упорством, отличавшим средневековых корсиканцев. Любовь к семье и соотечественникам имела у него характер античной доблести, но вместе с тем он был готов пожертвовать и чувством патриотизма своему честолюбию. Что касается до нравственных чувств, то они в действительности отсутствовали у Наполеона. Воспитание не содействовало развитию у него этого чувства. Напротив того, хватавшая через край чувствительность Руссо и хаотические времена, вызванные попытками воплощения теорий этого революционного предтечи, могли только еще более отуманить совесть молодого генерала. Враждебное чувство, которое питал отец Наполеона к католической религии (иезуиты безвозвратно захватывали его имущество), и неприятности, которые ему самому пришлось вынести от своих воспитателей монахов, были не в силах окончательно искоренить у него суеверие, которое он, впрочем, в глубине души считал религиозностью. Теоретическое образование Наполеона было узким и односторонним, но чтение и попытки литературного творчества, несмотря на свой поверхностный и беспорядочный характер, доставили ему кое-какие широкие и точно определенные понятия из области истории и политики. Зато Наполеон приобрел такое практическое воспитание, какими могли похвастать разве лишь очень немногие. Современный ему мир вращался с изумительной быстротой, не виданной ни раньше, ни позже. Эта необычайная быстрота вращения до тонкости отшлифовала и отточила корсиканца, которому предстояло играть такую крупную роль в мировой истории… Он был честолюбцем, политические принципы которого не отличались солидностью. Вообще он заметно превосходил окружающую его среду разнообразными способностями и талантами, в особенности же уменьем комбинировать, оригинальностью и предусмотрительностью. Сам он отлично умел лицемерить и скрывать свои замыслы, но читал в чужих сердцах, как в открытой книге. “Я теперь как раз в таком настроении духа, в каком обыкновенно чувствуешь себя накануне сражения”, – определил сам себя в этот момент Наполеон (Слоон).

Денежные дела Наполеона шли крайне плохо. Ему приходилось голодать в буквальном смысле слова. Одежда его была слишком непрезентабельна: стара и безобразно сшита. Он был худ и истощен до крайности. Он страшно отощал от недостатка порядочного питания. Неуверенность в будущем проявлялась в выражении исхудавшего его лица и беспокойно бегавших глаз. В таком виде он даже стыдился появляться между людьми, появляясь же, был скрытен, замкнут и загадочен. “По временам на него находят припадки какой-то озлобленной веселости, при которых чувствуешь себя крайне неловко и утрачиваешь дружеское к нему расположение”.

Наполеон, однако, понимал одно хорошо, что во все времена женщина была великая сила. И вот он крепко держался этой силы и всеми способами поддерживал с ними более или менее тесную связь, и его расчет оказался верным. “Единственно только лишь женщины здесь и заслуживают держать в руках своих кормило правления, – пишет Наполеон своему брату, – мужчины сходят по ним с ума, думают только о них и живут единственно лишь благодаря их влиянию”. На острове Св. Елены, вспоминая это время, Наполеон говорит: “Я проживал тогда без определенных занятий на парижских улицах и, в сущности, редко бывал в обществе, так как посещал дом Барраса, где встречал радушный прием… Я ходил туда потому, что у меня не было никаких шансов чего-нибудь добиться в другом месте, и уцепился за Барраса за отсутствием других влиятельных знакомых. Робеспьера казнили, Баррас же играл видную роль, а мне в моем положении непременно надо было уцепиться за кого-нибудь и за что-нибудь”. Дело в том, что квартира Барраса в Люксембургском дворце служила центром блеска и веселья тогдашней столичной жизни; царицей же в этом центре была m-me Тальен, за которою Наполеон очень настойчиво ухаживал.

Между тем враги Наполеона не дремали. По пересмотре списков армии Наполеону не только ничего не дали достойного, а даже перевели в пехоту. Это его окончательно озлило, и он начал проситься в отпуск.

Между тем Наполеона причислили к топографическому бюро. Занимаясь здесь, Наполеон составил гениальный план военных действий в Италии. План этот удостоился жестокого порицания со стороны бездарностей и полного одобрения со стороны лиц, понимавших дело. Был один недостаток этого плана: нужно было, чтобы этот гениальный план выполнен был самим Наполеоном, и он его самым блестящим образом через три года выполнил на деле.

Находясь прикомандированным к топографическому бюро, Наполеон не унимался и стучался к судьбе во все двери. Опыт жизни говорит нам, однако, что не всегда стучащимся открывают двери, бывает, что и по шее дают. Наполеон просится, чтоб его вновь зачислили в артиллерию и командировали на поле военных действий. Наполеон просит, чтобы его откомандировали в Константинополь для сформирования артиллерии. Наполеон просит, чтобы его вознаградили за его убытки в виде проданных лошадей и проч.

Все эти ходатайства рассматриваются. Усматриваются неблаговидные действия и заявления Наполеона в виде вымышленных заслуг, расходов и проч.; припоминаются ослушания и в конце концов Наполеона вычеркивают из списков армии. Но если в одной двери здания фортуны Наполеону не посчастливилось, то для него открылась другая дверь: в тот самый день, когда он был вычеркнут из списков генералов армии, подкомиссия иностранных дел внесла предложение отправить генерала Бонапарта с подобающей торжественностью и в сопровождении многочисленной свиты в Константинополь, где он будет уполномочен состоять на службе турецкого султана, причем Дебри заявил, что полезнее было бы повышение Бонапарта, чем удаление из страны способного офицера, который может оказать серьезные услуги отечеству.

Наполеон стоял на перепутье. Едва-едва он не отправился на свой излюбленный Восток. Но судьба произвела новую версию.

В Париже началось движение. Якобинцы сошли со сцены, но не были уничтожены. Были сильны и роялисты. Спокойный и умеренный образ правления часто принимается за бессилие. Так было и теперь. Сдержанность и стремление термидорцев были приняты за слабость их. Якобинцы и роялисты слились вместе, чтобы свалить термидорцев, каждый, разумеется, для себя. Появилось брожение. Толпы народа бушевали по улицам Парижа. Национальная гвардия была за них. Явились баррикады. Конвенту грозила серьезная опасность. Нужно было для успокоения принять решительные и скорые меры. Войско, охраняющее, было под командою неспособного Мену, да и войска было мало. Нужно было организовать защиту. Нужно было найти надлежащего человека. Конвент поручил защиту дела Баррасу. Баррас указал на человека, способного все привести в порядок. Человек этот был Наполеон. “Корсиканский офицерик, – говорил он, – не расположен особенно церемониться”. Наполеон принял предложение, но на условиях: главным распорядителем был Баррас, Наполеон – помощником. На деле же Наполеон был все, а Баррас – ничто.

Говорят, что в этот вечер Наполеон был в театре. Возвращаясь домой и видя, с одной стороны, неудачные распоряжения командующего армией, а с другой – не менее непригодные приготовления инсургентов, он воскликнул: “О, если бы меня поставили во главе заговорщиков, я ручаюсь, что через два часа провел бы их в Тюильри и выгнал бы несчастных членов конвента”. Несколько часов спустя Баррас предложил Наполеону командование войсками против инсургентов, причем Наполеон заявил: “Я принимаю предложение, но предупреждаю, что, вынув шпагу из ножен, я вложу ее только тогда, когда водворю порядок”. “Я сам так понимаю”, – ответил Баррас. “Ну, хорошо, – прибавил Наполеон, – не будем терять времени, минуты теперь часы; только деятельность может нам возвратить проигранную партию”.

Начались обычные состязания, толки и пересуды. Это было не в духе Наполеона. Передают о следующей встрече Наполеона с лицом, которому в дальнейшем еще придется играть роль, именно с аббатом Сийесом. Видя нелепые толки, которые ни к чему не вели и только затягивали время, Сийес подошел к Наполеону и сказал: “Вы слышите, генерал, они болтают, когда надо действовать. Они не годны управлять армией, потому что не знают цены времени и случаю. Вам нечего здесь делать. Идите, генерал, слушайтесь вашего гения и вашей любви к отечеству. Вся надежда республики возлагается на вас одного…”

И Наполеон действовал. В течение ночи весьма удачно расставлены были войска и установлены пути. К утру было все готово. 13 вандемьера национальная гвардия и инсургенты громадными толпами двинулись к Тюильри. Париж принял воинственный вид. Строились баррикады. Делались приготовления к приступу и бою. Одни войска, защищавшие конвент, были покойны и неподвижны, как и их холодные пушки. Зловещее спокойствие озадачило инсургентов. Долго они не решались проложить себе силою путь к конвенту, но, наконец, по данному сигналу ринулись на Тюильри. Раздались выстрелы. Масса инсургентов с национальной гвардией заняла главную улицу и направилась к помещению конвента. Шум, стрельба и приступ были очень свирепыми.

Но вот явился на коне молодой генерал. Это был Наполеон. По его знаку заговорили пушки. В один миг картечь пушек очистила улицы от инсургентов и национальной гвардии. Напрасно вожди инсургентов собирали толпу, напрасно с яростью многократно бросались на чугунные чудовища Наполеона, – всюду картечь опрокидывала их и возвращала вспять. С разных концов и в разных местах производили эти приступы; но пушки были поставлены так умело, что всюду встречали нападающих. А сам молодой генерал, исчезавший по отбитии приступа, по мановению руки моментально вырастал там на коне, где готовился приступ. К вечеру инсургенты были уничтожены. Париж успокоился. Конвент был спасен.

Наполеон был назначен помощником командующего внутренней армией, на деле же командующим армией, так как Баррас только по имени нес должность командующего армией, да и от этого скоро отказался.

13 вандемьера совершился факт многозначительной важности. Наполеон доказал миру, что пушка и картечь великие факторы. Он показал миру и то, что власть без силы – ничто. Кто держит в руках силу, тот держит и власть. Вскоре Наполеон это и доказал.

С этого момента Наполеона стали называть генералом вандемьера. Эпитет двусмысленный. Получив власть над внутренней армией, Наполеон стал создавать из нее силу. Прежде всего он перевел внутреннюю армию на военное положение и сконцентрировал ее под руками. Затем он обратил внимание на голодную массу Парижа, частью накормив, а частью пристращав ее; реорганизовал национальную гвардию и создал особый отряд, служивший исключительно для охраны конвента. Занимаясь неустанно общественными делами, Наполеон не забывал и семью. Он пристраивал братьев, устраивал сестер, посылал им громадные деньги (сотни тысяч франков) и вообще делал все, что можно было сделать.

Вместе с этим Наполеон очень изменился и сам в себе. Он перестал быть застенчивым, сделался общительным и даже превратился в великосветского человека. Он ухаживал за всеми, льстил всем и старался привлечь всех на свою сторону. При этом он не разбирал ни роялистов, ни якобинцев, ни жирондистов, ни людей других оттенков. Было видно, что ему нужны были все и все они представляли для него пригодный материал. Такое поведение Наполеона не могло не броситься в глаза правительству. Конвент прозрел. Он увидел, что времена переменились, а вместе с ними изменились и обстоятельства. Прежде конвент был все и армия была его послушным орудием. Теперь стало ясно, что все командующий армией, а конвент его марионетка. Но опасения конвента были напрасны. Плод не созрел. Наполеон это видел ясно. Видимо, уже в это время у него в голове назревала великая идея, для осуществления которой требовались и время, и боевые заслуги.

А кроме того, Наполеон задумал жениться. Его избранницей стала Жозефина Богарне. Маркиза Богарне была другом Тальен. Тальен была другом Барраса, Баррас был другом Наполеона. Наполеон впервые увидел Жозефину Богарне в доме Барраса, полюбил ее и решил жениться на ней.

Маркиза Богарне была вдова, 33 лет, креолка, имела детей-подростков. Она была красива, но уже во второй красоте, грациозна, жива, умна, бойка, изящна и остроумна. Наполеону было 27 лет. Друзья Жозефины Богарне считали ее добродетельной женщиной. Другие считали ее ветреной, легкомысленной, беспринципной и вообще истинной дочерью современного ей безнравственного и жадного до наслаждений общества. Она занимала видное место в женской котерии, устроившей у Барраса нечто вроде старинных вечеров и собраний. Мало того, в салоне Барраса Жозефина пользовалась таким влиянием, которое под конец стало не совсем приятным безнравственному провансальскому дворянину, расплачивавшемуся за сумасбродную роскошь и кутежи, которые устраивал этот кружок. Из дальнейшего мы увидим, что и жена Наполеона, Жозефина, предавалась сумасбродным выходкам, кои были далеко не по сердцу Наполеону.

Наполеон, встретив Жозефину Богарне у Барраса, с первого же взгляда полюбил ее, и полюбил сильно и страстно; полюбил так, как могут любить люди, подобные Наполеону. Человек необыкновенной мозговой и душевной жизни и энергии, отдавшийся всецело общественной деятельности, мог любить только в свободные промежутки времени. Такому человеку некогда было заниматься сентиментальностями: распевать серенады, ухаживать, писать стихи и проч. Если он полюбил, то полюбил сразу, всею страстью своей души и всем своим существом. Насколько велика была его душевная жизнь, настолько же велика была и его любовь. Это общее положение всецело относится и к Наполеону. “То начало, которое обеспечило продолжение рода человеческого, в нем страдало отсутствием эстетического чувства, а так как в этом заключается почти вся сущность любви, то в этом смысле она была чужда его сердцу”. Любовь Наполеона была сильная, любовь страстная, но любовь чисто чувственная. Лучшим тому доказательством служат его письма и его отношения к Жозефине после женитьбы. Вот выдержка из одного его письма: “Я проснулся полный тобою. Твой портрет и опьяняющее очарование прошлого вечера не давали моим чувствам покоя. Милая, несравненная Жозефина, каким странным и могучим влиянием обладаете вы над моим сердцем! Если вы сердитесь, если я вижу вас печальной, если вам от чего-либо не по себе… моя душа томится горем и верный ваш друг не находит себе ни минуты покоя! Но разве я могу чувствовать себя покойнее, когда, уступая непреодолимому желанию, вызываю из ваших уст, из вашего сердца пожирающее меня пламя?… Вот хотя бы сегодня ночью: как горько я сознавал, что ваш портрет все-таки не вы сами! Ты встаешь в полдень – значит, через три часа я тебя опять увижу. Тем временем, mio dolce amor, шлю тебе тысячу поцелуев, ты же не целуй меня, так как твои поцелуи вызывают во мне жгучее пламя”.

Наполеон любил Жозефину всеми силами своей могучей души. Он любил в ней ее оригинальную красоту, ее живость, бойкость и юркость, ее изящество, лоск и образование, ее ум, находчивость и внешний шик, ее аристократизм, положение и даже средства. Вся она во всем своем целом представляла и составляла тот идеал, который легко мог возникнуть у Наполеона-демократа. Говорят, Наполеон, сверх того, получал за Жозефиной и главнокомандующего итальянской армией. Может быть. Сам Наполеон этого не отрицает, да и факты это подтверждают. Тем не менее Наполеон уже знал себе цену и вот как отзывался об этом: “Неужели они думают, что я нуждаюсь в протекции, чтобы пробить себе дорогу? Настанет день, когда они сочтут большим для себя счастьем возможность пользоваться моей протекцией! Я рассчитываю больше всего на свою саблю и знаю, что она меня выведет в люди!” И Наполеон был прав. Тогда судили о людях не по выслуге лет, а по их достоинствам и заслугам… Как бы то ни было, а Наполеон любил, любил страстно, любил всем существом… А Жозефина? Она свое уже отлюбила и теперь ей оставалось делать выбор лучшего. Выбор предстоял из троих: Гоша, Коленкура и Бонапарта.

Ей указали на Бонапарта, и она выбрала Бонапарта. Многие ей, впрочем, не советовали останавливаться на этом выборе. Особенно много порицал Жозефину ее нотариус, Ригадо, за брак с Бонапартом, “у которого нет ничего, кроме фуражки да шпаги, который гол как сокол, генерал без имени, без будущего, ниже всех великих генералов республики”. Этот отзыв Наполеону пришлось выслушать, не будучи замеченным говорившим, и он его страшно озлил. Накануне своего коронования Наполеон приказал позвать Ригадо, показал ему императорскую мантию, корону с бриллиантами и золотой скипетр. “Вот моя фуражка и шпага”, – сказал он перепуганному нотариусу.

9 марта 1796 г. Наполеон заключил с Жозефиной Богарне гражданский брак. Наполеону было помечено 28 лет вместо 27, а Жозефине 29 вместо 33. На деле она была старше Наполеона на шесть лет. 2 марта Наполеон был назначен главнокомандующим итальянской армией, а 11 марта, через два дня после свадьбы, он уехал в армию.

К чести Наполеона должно сказать, что представление в главнокомандующие было сделано директории не Баррасом, а знаменитым генералом Карно, умевшим различать и отличать людей и вполне по заслугам ценившим Наполеона.

Мать Наполеона была очень недовольна этим неравным браком и не ожидала от него ничего хорошего, особенно ввиду такой разницы в летах.

“Великие события, – писал Наполеон из армии, – висят всегда, если можно так выразиться, на волоске. Ловкий человек пользуется решительно всем, не пренебрегая ничем, что могло бы увеличить его шансы успеха; менее ловкий не обращает иной раз внимания на который-нибудь из этих шансов и вследствие этого губит все…”

Это философия всей жизни Наполеона.

“Корсиканский дворянин де Буонапарте успел уже совершенно превратиться во французского генерала Бонапарта. Превращение это шло долгими и трудными путями. Из честного корсиканского патриота выработался продажный космополит, готовый служить в качестве искусного артиллерийского офицера где угодно и под каким угодно знаменем. Этот космополит превратился в последнее время во французского либерала и революционера”. Отзыв меткий, но несправедливый. Едва ли когда-нибудь Наполеон был искренним корсиканцем. Он всегда был рабом своего ума, своего влечения, своей энергии и своей мощи.

Генерал вандемьера проявил гений укротителя толпы, распорядителя и усмирителя мятежного восстания. Главнокомандующий итальянскою армией, генерал Бонапарт обнаружил во всей своей силе, мощи и величии военный гений. Я не берусь описывать войн Наполеона. Это не по силам мне и не составляет главной моей задачи. Для меня важен Наполеон как человек.

Итальянская армия находилась в очень плачевном состоянии. Кавалерия была без лошадей. Артиллерия с плохими орудиями и еще худшими лошадьми. Пехота оборванная, голодная и без жалованья. Всюду бедность и беспорядки. Солдаты жили грабежами. Офицеры недалеко стояли от них. Мародерство составляло едва ли не часть войны. “Хорошо в этой армии только мужество солдат и офицеров и непреодолимое терпенье тех и других”. Сегюр пишет: “Французские солдаты без жалованья, без достаточного количества пищи, без обуви, не имели почти оружия, у большинства солдат не было даже штыков… Офицеры столь же бедны, как и солдаты”. Генералы итальянской армии Серюрье, Стенгель, Кильман, Лагарп, Ожеро, Массена и др. уже успели составить себя имя боевых генералов. Каждый из них рассчитывал быть главнокомандующим, а уж во всяком случае считал себя поважнее Наполеона. Назначение Наполеона главнокомандующим было весьма неприятно, особенно генералам. Это назначение приписывали интригам и протекции. От Наполеона не ожидали ничего путного и собирались встретить его очень недружелюбно. Особенно был недоволен Ожеро, который похвалялся оборвать этого выскочку. Наполеон приехал в армию. Настал момент представления главнокомандующему. Явились все генералы с очень недобрым сердцем и намерениями. Вышло иначе. Прежде всего Наполеон заставил их немного подождать. Потом вышел, подтягивая на ходу шпагу, надел фуражку и начал говорить с ними таким сухим и повелительным тоном и вместе с тем так авторитетно и умно, что у генералов исчезла всякая охота осаживать главнокомандующего. Напротив, они ясно увидали, что в главнокомандующем они нашли дельного и строгого начальника. Особенно Ожеро, самомнение которого не допускало возможности существования в других каких-либо достоинств, долго не мог опомниться от впечатления, произведенного на него Бонапартом.

“Этот сухопарый, маленький генерал просто испугал меня, я не могу объяснить себе того впечатления, которое он произвел на меня с первого взгляда”, – сказал Ожеро. А впечатление это Taine [3] описывает так: “Отрывистый голос, быстрый и резкий жест, испытующий и повелительный тон, не допускающий возражения, и вы поймете, почему они, едва успев подойти к нему, уже чувствовали на себе его властную руку, которая опускается на них, сгибает их, сжимает и уже более не выпускает”. Casault говорит: “Чтобы охарактеризовать рост Наполеона, его силу, цепкость, бодрость, живость, его скачки и все, что в нем есть, я его называю маленьким тигром”. Все современники Наполеона говорят о том безотчетном чувстве, которое овладевало ими, когда они становились лицом к лицу с огромной силой, и которое заставляло подчиняться ей еще раньше, чем она была направлена против них.

Вот воззвание Наполеона к солдатам по прибытии его в итальянскую армию: “Солдаты! вас плохо кормят, вы почти наги. Правительство всем обязано вам, но не может ничего сделать для вас. Ваше терпение, мужество, выказанное вами в стране горных отрогов, замечательно. Но они не доставили вам никакой славы, блеск их не озарил вас победоносным сиянием. Я поведу вас в самые плодородные равнины. Вы найдете там огромные города и богатые провинции, найдете там почести, славу и добычу. Солдаты, неужели у вас не хватит мужества?”

Воззвание довольно недвусмысленное и приличное скорее корсару, нежели полководцу, ведущему войну за независимость и неприкосновенность личности. Но положение армии было ужасное. Наполеон это понимал и бил по живой струне. Солдаты поняли Наполеона и оправдали его надежды…

В делах серьезных, имеющих государственное значение, обещания и личное влияние не могут иметь продолжительного и серьезного значения. В таких случаях дело решает все. Нужно было, чтобы Наполеон был авторитетом для армии не только на словах, но и на деле. Наполеон вскоре оправдал себя.

Теперь итальянская армия должна была сражаться не только для славы и победы, но и для добычи. Для этого нужно было приступить к наступательным действиям, что Наполеон быстро и предпринял.

Старые, испытанные и опытнейшие полководцы австрийской и итальянских армий смотрели на Наполеона более чем свысока. Двадцатисемилетний возраст и отсутствие боевого крещения и воспитания у главнокомандующего французской армией служили им полным к тому оправданием. Тем хуже было для них пробуждение и разочарование.

В одиннадцать дней Наполеон успел разбить австро-сардинскую армию и принудил сардинцев заключить перемирие. Спустя две-три недели Милан был подвластен Наполеону и большая часть Средней Италии была в его руках. Еще короткое время – и знаменитый генерал Вурмзер, Квазданович и Альвинчи сделались жертвами доблестных битв Наполеона. Вскоре папа должен был подписать толентинский мир, а затем и могущественная Австрия заключила лобенский мир с республикой, имея ее полководца в ста верстах от столицы. Все эти деяния Наполеона не могли не подтвердить фактически его влияния на генералов и солдат подчиненной ему армии. И действительно, солдаты его боготворили, и генералы друг перед другом старались доказать Наполеону не только свою преданность, но и храбрость и расторопность. Наполеон не был перед ними в долгу и щедрою рукою платил за их храбрость и преданность.

Солдатам не только вскоре оплатили недоданное жалованье, но и позволили малую толику поживиться на счет побежденных. Солдаты были одеты, сыты и с карманными деньгами. Генералы тоже не остались в обиде. Каждый захватил столько, сколько мог. Все были удовлетворены, все были довольны. Первый голод был насыщен. И все это сделал Наполеон. Наполеон не оставил забытой и директорию. Он хорошо изучил Италию и прекрасно знал ее. Контрибуции взимались властною рукой и доставляли пищу не только армии, но и родине. Миллионы были посланы директории, и директория первый раз узнала и сознала, что опытный и славный полководец не только требует от родины, но и обогащает ее. Один Наполеон остался бескорыстным и по-прежнему простым и более чем просто одетым генералом. Были делаемы частые попытки подкупить Наполеона, но он не попадал на эту удочку, держа на ней всех генералов, директорию и даже армию. Франция быстро узнала, что у нее есть генерал, который умеет не только побеждать, но и доставлять богатства родине.

Трудно определить сумму денег, награбленную Наполеоном в Италии за войну, веденную под благовидным предлогом освобождения Италии от туземного ига, а на деле для закрепощения под иго Франции.

Наполеон в одну сторону произносил пылкие республиканские речи и обещания об освобождении итальянского народа от цепей рабства, а в другую писал директории, что взимает двадцать миллионов контрибуции со страны, которая хотя отчасти и разорена пятилетними войнами, но все-таки остается богатейшей во всем цивилизованном мире.

Нужно, однако, сознаться, что слишком грубый грабеж был допущен только на первое время; когда же солдаты насытились, тот же Наполеон выступил против грабежа и мародерства. “Друзья, – взывал Наполеон, – я обещаю вам победу, но с одним условием, которое вы дадите клятву исполнить, – это уважать народ, который вы освободите, подавлять все грабежи и неистовства, которым предаются негодяи, подкупленные нашими врагами. Без этого вы не можете быть освободителями народов, вы будете бичами их, вы опозорите французский народ и он откажется от вас. Что касается меня и генералов, которым доверяете, – нам придется краснеть за армию, не признающую никакой дисциплины, никакой узды, повинующуюся только законам грубой силы. Но я сумею заставить этих негодяев признать законы человечности и чести, которые они попирают ногами. Я не потерплю, чтобы разбойники позорили лагерь. Грабители будут безжалостно расстреляны. Некоторые из них уже убиты”. Слово у Наполеона в этом отношении не расходилось с делом. Мародеры расстреливались. К итальянцам Наполеон обратился со следующим воззванием: “Народы Италии, французская армия разобьет сковывающие вас цепи. Народ французский – друг всех наций, идите навстречу ему. Ваше имущество, нравы и обычаи, ваша религия будут неприкосновенны и уважаемы. Мы будем воевать, как ваши великодушные враги, и только с поработившими вас тиранами”.

Разумеется, такое направление Наполеона не понравилось армии и в ней раздались крики: “Нам обещали грабеж Италии и не сдержали слова”, но с Наполеоном разговоры были плохи.

Запретив в Италии грабеж по мелочам, Наполеон приступил к грабежу оптом и в крупную. Ему казалось правильным, чтобы итальянские народы помогли привести в порядок расстроенные французские финансы и пополнить казну “итальянской” армии. Вместе с этим Наполеон признавал за благо лучшие сокровища искусства и художества Италии переселить во Францию. С этой целью Наполеон обратился к директории с предложением, чтобы из Парижа выслана была комиссия ученых и экспертов для исследования художественных произведений, дабы лучшие из них отправить во Францию. Директория не замедлила исполнить желание Наполеона. И вот в Италии начался грабеж научных коллекций, рукописей, картин, статуй и других произведений искусств. Рафаэль, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Корреджо, Джорджоне, Поль Веронезе с картинами других менее выдающихся великих художников отправлялись целыми возами в Париж. Величайшие сокровища изящных искусств, науки и литературы начали стекаться в парижские музеи, картинные галереи и библиотеки. Все это не считалось грабежом.

Безграничная преданность армии, мужество, храбрость и отвага генералов, военный гений Наполеона – все это вместе с тем соединялось с такою осторожностью и осмотрительностью, на какие мог быть способен единственно только человек, обладающий первоклассными дарованиями и высшим военным образованием. Наполеону оставалось доказать только свою личную храбрость и отвагу. Вскоре и то было доказано. Бой при Лоди показал, что и в этом отношении Наполеон достоин удивления. Солдаты в память этого знаменитого боя дали Наполеону прозвище маленького капрала, которое осталось за ним в рядах армии навсегда. Атака на Аркольском мосту еще более утвердила за Наполеоном чрезмерную личную храбрость и отвагу.

На первое время Наполеон совершенно сбил с толку военных специалистов. Его гений не укладывался в обычные рамки. Лучшим доказательством тому служит следующий отзыв венгерского пленного офицера, жаловавшегося на то, что Наполеон слишком мало знаком с военной тактикой, почему с ним было воевать невозможно. Он на каждом шагу нарушал правила тактики. “Он совершенно не принимает во внимание стратегических и тактических правил. Он оказывается у нас то перед фронтом, то на фланге, а то и в тылу. Такое грубое нарушение всяких правил положительно сбивает с толка. Мы этого выносить не можем…”

Военные специалисты были подавлены необыкновенным величием наполеоновской кампании и ее результатов. Они не были в состоянии разгадать истину и охватить гений Наполеона. Этот гений наводил на них ужас и порождал мысль о том, что Бонапарту помогали сверхъестественные силы. На деле же это была битва гения с тупостью, необыкновенной энергии со спячкою, живых принципов с безжизненною рутиною и отжившею ходульностью. Успех Наполеона обусловливается не случайностью и не счастьем, а гениальной предусмотрительностью и тщательнейшим расчетом.

Будучи идеалом воссозданной и прославленной им армии и примером, достойным подражания для своих генералов, Наполеон делал со своей армией, что хотел. Целый ряд блестящих побед и завоеваний покрыли его имя необыкновенной славой – и во всей Франции Наполеон стал предметом обожания. С этой стороны Наполеон был покоен. Умелые публицисты постарались все деяния Наполеона не только оповестить по всей Франции, но и преувеличить их. Наполеон был глубоко убежден, что вся Франция стоит столь же крепко за него, как и армия.

Немалою любовью Наполеон пользовался и среди большинства итальянского народонаселения. Этому прежде всего помогло то обстоятельство, что он сам был корсиканец. Кроме того, он хорошо знал дух итальянского народа, его желания, потребности, нужды, надежды и идеалы; он хорошо изучил его благосостояние и богатство страны, характер населения и взаимные отношения отдельных владений. Появляясь в той и другой части Италии, Наполеон прежде всего через своих агентов разыскивал недовольных положением дела; теми и другими способами и приемами склонял их на свою сторону и подготовлял почву для воздействия; а затем объявлял, что он явился представителем от Франции с целью освобождения порабощенной страны от рабства и для проведения в жизнь начал свободы, равенства и братства. Все это так ослепляло доверчивый народ, что он без рассуждения бросался в пасть акулы. Поэтому неудивительно, если этому новому Атилле в завоеванных странах устраивались такие торжества и овации, каких не имели и законные владыки стран. Итальянские народы преклонились перед необыкновенным человеком, который одновременно их и парализовал и очаровывал. Австрия упала духом, а ее армии уже вперед считали себя побежденными и уничтоженными.

Повелевая фактически армией и страной, Наполеон сам оставался самым смиренным и скромным генералом, он вел самую простую жизнь, одевался более чем скромно, причем ходил в сильно поношенных мундирах и решительно отказывался от колоссальных взяток, настойчиво предлагаемых ему итальянскими владыками. Являясь рыцарем третьего сословия, генерал Бонапарт воплощал и олицетворял в себе революционную простоту нравов. Он щеголял умеренностью в пище и питье, презрением к нарядам, к личному богатству и внешним его проявлениям. Все это выделялось еще резче в роскошной обстановке, царившей вокруг него в обществе его генералов.

Такая внешняя скромность и сдержанность не мешали, однако, создаваться мало-помалу вокруг Наполеона особенной атмосфере, указывающей на постепенно возникающую перемену в духовной жизни юного повелителя.

После проявления безумной отваги и храбрости в Лоди на Аркольском мосту вокруг Наполеона начал образовываться особый кружок, нечто вроде отряда телохранителей. Этот отряд мало-помалу увеличивался и превращался в новую, отборную часть войска, попасть в которую считали за честь лучшие офицеры и отличнейшие из солдат итальянской армии. Этим самым Наполеон стал выделяться из числа других генералов и отделяться от них. Прежние товарищеские отношения стали постепенно ослабевать и заводился формальный этикет. С течением времени прежние товарищи относились к своему главнокомандующему с полным почтением и повиновением.

Но то, что питали к своему полководцу подчиненные генералы, представлялось ничтожным сравнительно с отношением Наполеона к мелким владетельным лицам Италии и представителям других стран. В этих случаях Наполеон проявлял не только республиканскую простоту, но даже плебейскую грубость и вандальскую дерзость. Не угодно ли полюбоваться ответом Наполеона послам Венеции: “Я не потерплю больше инквизиции и не позволю вашему сенату своевольничать. Я буду для Венеции хуже Атиллы. Не нуждаюсь ни в вашем союзе, ни в ваших интригах, а заставлю вас повиноваться моим приказаниям…” Этот ответ послан знаменитой венецианской республике, которую директория строго-настрого приказала Наполеону соблюдать и охранять…

А лучше он поступил с Кобенцелем, уполномоченным дипломатом от австрийского правительства для составлений Кампо-Формийского договора?

Вышедши из себя, Наполеон схватил фарфоровый прибор Кобенцеля, подаренный ему императрицею Екатериною II, и брязнул его о землю, причем заявил: “Вы хотите еще войны, – хорошо, она будет; она уже объявлена; но смотрите, чтобы раньше, чем через три месяца, ваша монархия не была разбита так же, как я разбил этот фарфор…” Сказав это, Наполеон покинул залу заседания, оставив членов в полном недоумении.

Талейран полагает, что эта выходка Наполеона была проявлением искусственно выраженного гнева. “Этот удивительный человек, – говорит он, – обманывал на всех пунктах. Даже истинная страсть ускользает от вашего внимания, потому что он находит возможность представляться даже и тогда, когда он ею обуреваем”. Если эта выходка Наполеона была искусственно создана, тем большую дерзость она представляет.

Несмотря на свою неограниченную власть над могущественной армией и народами, Наполеон не брезгал в заигрывании перед французским обществом, доказательством чему служат его письма к родным убитых воинов, при расчете, что эти письма сделаются достоянием общества. Вот отрывок его письма генералу Клерку: “Племянник ваш, Эллиот, убит в сражении под Арколе. Этот юноша освоился с военным делом и не раз уже шел во главе атакующих колонн. Из него выработался бы с течением времени превосходный офицер. Он пал славною смертью перед лицом неприятеля и умер мгновенно, без всяких страданий. Какой разумный человек не позавидует такой смерти? Ввиду превратности здешних судеб, кто не пожелал бы таким образом покинуть мир, зачастую достойный только презрения! Кто из нас не жалел уже стократно о том, что ему не удалось исчезнуть из сферы действия клеветы, зависти и всех ненавистных страстей, почти всецело управляющих здесь поведением человека?” Еще трогательнее письмо, которое Наполеон писал вдове одного генерала: “Мюкрон убит подле меня на поле сражения под Арколе. Вы лишились нежно любимого супруга, а я – человека, к которому давно уже питал искреннюю дружбу. Отчизна теряет, однако, более, чем мы оба, со смертью офицера, отличавшегося столько же своими талантами, как и редким мужеством. Если я могу быть чем-нибудь полезным вам или его ребенку, прошу вас всецело на меня рассчитывать”.

Будучи фактическим владыкою армии и страны, Наполеон не церемонился ни тем, ни другим.

Он разрушал одни государства и создавал другие. Лишал престола и владений одних и награждал других. Создавал одни республики и уничтожал другие. Это был на деле всесильный повелитель, хотя состоял только главнокомандующим армией. Правда, в некоторых случаях свои горькие пилюли Наполеон покрывал позолотой, но эта позолота была фальшивая и показывала обычное двоедушие Бонапарта. Так, 26 мая Наполеон пишет одному из друзей в Венеции, что сделает все от него зависящее для упрочения свободы и независимости венецианской республики. “Ничего на свете не желаю я до такой степени пламенно, как того, чтобы Италия, покрывшаяся теперь славою и освобожденная от всех чужеземных влияний, появилась опять на мировой сцене и заняла в ряду великих держав то место, на которое дают ей права природа, географическое положение, а также исторические ее судьбы…” А на другой день тот же Наполеон пишет директории: “Венецию естественнее всего отдать тому, кому Франция уступила уже венецианские владения, себе же возьмем венецианский флот, опустошим венецианские арсеналы, вывезем оттуда всю артиллерию и боевые припасы, очистим государственный банк, удержим за собою Анкону и остров Корфу…”

Резиденцией Наполеона была вилла Монтебелло, недалеко от Милана. Близко отсюда находилась волшебная страна итальянских озер. В этот-то центр не официального, но фактического властителя стекались со всех сторон правительственные агенты, военные и дипломатические, тайные и аккредитованные. Сюда они ехали и из Вены, из Рима, и из Неаполя, и из Турина, Порты и проч. Все эти послы и агенты являлись в роли смиренных искателей и просителей. Друг перед другом они старались превзойти в ухаживании за восходящим владыкою. Курьеры толпами мчались сюда и такими же толпами мчались отсюда. Недоставало женщин.

Наполеон их нашел. Он выписал свою жену. Около Жозефины Бонапарт быстро образовался блестящий кружок из приближенных.

По-видимому, Наполеон страстно любил Жозефину. Все свободное от занятий, правда, очень небольшое, время он отдавался страсти к жене. Но не такова была Жозефина. Она пламенно клялась в верности своему мужу; но эти клятвы уже с первых дней разлуки оказались писанными на воде. Жозефина скоро утешилась в разлуке с мужем и вела себя довольно двусмысленно.

До Наполеона доходили верные слухи о поведении его супруги, и это его сильно огорчало. Несмотря на то что Наполеон тоже не оставался в долгу по отношению к своей новобрачной жене, он продолжал любить Жозефину и очень ревновал ее. Страсть Наполеона усилилась от отказа Жозефины прибыть к нему в армию. С каждым курьером Наполеон посылал Жозефине письма, полные любви, страсти и обожания. На все это она отвечала милою любезностью и заявлением о традиции, что у французов не принято, чтобы их жены сопровождали своих мужей на войну. На деле ее мало что тянуло на поле военных действий. Военные успехи генерала Бонапарта принесли надлежащую выгоду и его супруге. Она и в Париже являлась центром внимания и героиней. Ее всюду встречали с почетом, осыпали ласками и ухаживаниями. Страсть Наполеона к Жозефине особенно усилилась с тех пор, как явилось подозрение, что он может стать отцом. Вот отрывок письма Наполеона: “Меня интересуют почести лишь потому, что ты ими интересуешься; стремлюсь к победе, потому что это тебя обрадует; в противном случае я покинул бы все, чтобы самому броситься к твоим ногам. Милый друг, будьте уверены и смело уверяйте других, что я люблю вас превыше всякого воображения! Знайте, что каждое мгновение моего времени посвящено вам; что не бывает такого часа, когда бы я о вас не думал; что мне никогда не случалось думать о другой женщине; что все они кажутся мне некрасивыми, неграциозными и лишенными остроумия. Вы, вы одна, такая, какой я вас вижу мысленными своими очами, можете мне нравиться и поглотить все способности моей души, пучины которой вы измерили. В моем сердце не осталось затаенных складок, которые бы не остались перед вами открытыми. Все мои мысли подчинены вам, так как в вас заключается вся моя умственная и физическая энергия. Моя душа связана с вами до такой степени, что день, когда вы перестанете меня любить или когда жизнь ваша прекратится, будет также и днем моей смерти. Природа и весь земной шар облечены в моих глазах прелестью единственно лишь потому, что вы здесь живете. Если вы не поверите всему этому, если ваша душа не убеждена до полного насыщения уверенностью в моей любви, то вы приведете меня в отчаяние, так как у меня родится предположение, что вы меня не любите. Между любящими сердцами устанавливается как бы магнетическая связь. Вам известно, что я не могу вынести даже и мысли о том, что у вас завелся любовник. Еще более невозможным было бы терпеть его присутствие. Увидеть его и вырвать сердце из его груди было бы для меня делом одного мгновения, и тогда, чего доброго, я мог бы в гневе наложить руку и на вашу священную особу. Впрочем, нет, я никогда не решился бы этого сделать, но тотчас же покинул бы мир, где даже и добродетельнейшая из женщин меня обманула. На самом деле я верю в вашу любовь и горжусь ею. Несчастия являются ведь только испытаниями, еще более увеличивающими силу нашей взаимной привязанности. Младенец столь же милый, как и его мать, увидит свет в ваших объятиях. Подумаешь, до чего доходит моя слабохарактерность! Я пожертвовал бы, кажется, всем за возможность увидеться с тобою хоть один день. Тысячу раз целую ваши глазки и губки. Восхитительная женщина! Каким могуществом ты обладаешь! Зная, что тебе нездоровится, я положительно чувствую себя больным. Впрочем, у меня действительно лихорадочный жар. Не задерживай у себя курьера долее шести часов и отправь его сейчас же ко мне с драгоценным письмом от царицы моего сердца”.

Ожидания и надежды Наполеона на появление наследника не оправдались. Это была ложная тревога. Тем не менее жена генерала Бонапарта решила ехать к мужу в Италию. Главным поводом к тому были ожидавшие ее там царские почести. По прибытии в армию она нашла в лице своего мужа могущественного диктатора, у которого заискивали владетельные князья и короли. Жозефина стала в настоящее положение царицы всего там живущего. Если генерал Бонапарт был цезарем, то Жозефина явилась достойною его соправительницею. Августейшие дамы искали ее расположения и вельможи добивались через нее поддержки. Главным местопребыванием могущественного владыки и его супруги в это время была вилла Монтебелло, но Жозефине приходилось иногда и выезжать оттуда. Однажды в Бречио Наполеон и Жозефина, благодаря измене проводника, едва не попали в руки австрийцев. Жозефина должна была уходить под прикрытием очень слабого эскорта, причем едва не была подстрелена австрийцами. Расставаясь с Жозефиной, Наполеон сказал: “Прощай. Вот Вурмзер с 80 000 человек. Будь спокойна, он дорого поплатится за твои слезы”. И он действительно дорого поплатился.

Наполеон пользовался почтением и преклонением перед ним не только со стороны толпы и людей, ниже его стоящих, но и равные по положению люди одинаково отдавали ему должное за его необыкновенные дарования и дела. Знаменитый генерал Гош пишет Наполеону: “Честь и слава героям Миллезимо! Честь и слава храброму полководцу их! Директория нашла нужным передать армии, будто бы мне обязаны блестящей победой, которую одержала Италия над врагом республики. Примите, мой милый генерал, выражение чувства глубокой и искренней радости, которую мы почувствовали, получив известие о ваших блестящих победах. Вы будете, конечно, храбрый генерал, продолжать доставлять нам такие ощущения, а я скажу вам от себя, что глубоко счастлив, узнав вас. Мой привет вам и дружба”.

Известный генерал Карно пишет Наполеону: “Мы ожидаем, милый генерал, с великим нетерпением, что вы без труда сообразите результат дела, о котором вы нам сообщили с последним вашим курьером. Мы уже имеем последние известия о вас, и хотя привыкли ко всему необыкновенному с вашей стороны, но победа при Бассоно превзошла все наши надежды и ожидания. Какая слава для вас, бессмертный Бонапарт, какой жестокий удар гордой Австрии”.

Получая должное почтение своим достоинствам от современников, Наполеон умел оценивать таковые же и у других. Лучшим доказательством тому служит его поступок с генералом Вурмзером. Историки передают о следующем случае. К генералу Серюрье явился парламентер для переговоров о сдачи Мантуи. При разговоре с Серюрье о положении дела у Вурмзера парламентер заметил, что за письменным столом сидит какой-то офицер и что-то пишет на листе бумаги. После того как австрийский посланец закончил перечисление всех средств обороны, какими располагал гарнизон осаждаемой крепости, офицер поднялся из-за стола и, подавая только что исписанный лист, сказал: “Вот мои условия. Если бы Вурмзер говорил о сдаче, располагая еще двадцатидневным запасом продовольствия, то он не заслуживал бы почетной капитуляции. Преклонные лета, храбрость и несчастья фельдмаршала внушают мне уважение, а потому, отворит ли он ворота крепости завтра или же через две недели, через месяц или три месяца, я все-таки не отступлю от своих условий. Он может, если угодно, ждать, пока в Мантуе будет съеден последний кусочек хлеба”. Условия, предложенные Наполеоном, были для Вурмзера почетны; последний их оценил и благодарил Наполеона письмом, в котором, между прочим, предупреждал его о заговоре отравить Наполеона ядом.

Заслуживает внимания письмо Наполеона к эрцгерцогу Карлу, главнокомандующему австрийской армией. “Г. главнокомандующий! Храбрые войска ведут войну и желают мира. Не довольно ли мы истребили людей и натворили зла бедному человечеству в течение последних шести лет? Со всех сторон слышатся воззвания к миру. Европа, поднявшая оружие против французской республики, положила его. Ваша нация остается единственною, и тем не менее предстоит большее, чем когда-либо, кровопролитие. Эта кампания предвещает его роковыми признаками. Каков бы ни был ее исход, мы уничтожим с обеих сторон еще тысячи людей; не лучше ли кончить соглашением, ибо все должно иметь свой предел, даже страсть ненависти. Исполнительная власть французской республики обратилась с уведомлением к его величеству, императору, о желании ее положить конец военным действиям, повергающим в бедствия оба народа, и только вмешательство лондонского кабинета воспротивилось ему. Неужели нет надежды на взаимное соглашение, неужели ради интересов и чувств иностранной державы, чуждой бедствиям войны, которую мы ведем, следует продолжать обоюдные убийства? Ваше истинное призвание, г. главнокомандующий, как лица, приближенного к трону и стоящего выше мелочных страстей, столь часто обуревающих государственных людей и правительства, быть благодетелем человечества, истинным спасителем Германии! Прошу вас, г. главнокомандующий, не думать, чтобы не допускалась возможность ее спасения силой оружия. Но даже в предположении, что случайности войны будут вам благоприятствовать, Германия тем не менее испытает ужасы разорительности враждебных действий. Что касается меня, г. главнокомандующий, если предложение, которое я имею честь вам сообщить, может содействовать спасению жизни хотя бы одного человека, я буду более гордиться гражданской заслугой, какая выпадет на мою долю, чем грустной славой военных успехов”.

Если в военном отношении гений Наполеона был принимаем современниками за проявление какой-то непостижимой высшей силы, то такова же сила проявилась в Наполеоне и в его организаторских и дипломатических предприятиях. В организаторских предприятиях Наполеона в Италии проявляется такая верная и замечательная точность анализа, такое короткое знакомство и с общими характерными чертами, и с второстепенными особенностями, такая отчетливость и ясность понимания, такая определенность и стойкость замыслов, что представлялось на самом деле простительным предположить, будто на земле явился герой: полубог или демон… Совершенно то же можно было бы сказать и о политической деятельности Наполеона. Казалось, его разум и ясновидение не подчинялись общечеловеческим ограничениям… В дипломатии гений Наполеона проявлялся не меньше, как в стратегии и организаторской деятельности.

И при всех этих, всеми признаваемых достоинствах Наполеон никогда не любил выдвигать себя вперед; напротив, он очень заботился о том, чтобы не оставить не оцененным по заслугам кого-либо из своих подчиненных. Молодой главнокомандующий осыпал заслуженными похвалами мужественные свои войска и их вождей, но в донесениях о своих победах не упоминал о самом себе. Предоставлялось изумленному миру решать: был ли это человек или же демон?

Таким образом, силою своего гения Наполеон стал властным повелителем и владыкою данного положения. Все перед ним преклонялось, все благоговело.

Было, однако, учреждение, которому Наполеон был подвластен и от которого он стоял в зависимости, – это директория. Уже с самого начала военных действий Наполеона в Италии проявился антагонизм между Наполеоном и директорией. Наполеон делал вид, что все свои действия он сообразует с желаниями и приказаниями директории, поэтому по всем важным вопросам он писал свое мнение директории и просил ее согласия, разрешения или одобрения. Это не значило, однако, чтобы Наполеон для приведения в исполнение своих планов выжидал ответа директории. Сплошь и рядом он приводил свои планы в исполнение прежде, чем они достигали директории. А если директория присылала свои решения, не согласные с мнением Наполеона, то это нисколько не служило для него обязательным к отмене своих действий.

Наполеон действовал как республиканец и как француз. Им руководили принципы и интересы французской республики. Но вдохновение своим действиям он находил в самом себе, в своем гении. Говорят, Наполеон во всем руководствовался своими личными интересами и выгодами. Это правда. Но эти интересы не были интересами ограниченного честолюбца. Это были помыслы и воззрения гения. Слава и почести Наполеона были тесно связаны со славою и почестями Франции. Служа Франции, Наполеон возвышал себя и, возвышая себя, он приносил славу и счастье Франции. В могуществе Франции заключалось могущество Наполеона. В богатстве, успехах, счастии и величии Франции заключались те же свойства Наполеона. Диво ли, если Наполеон действовал по личному своему разумению, находя в нем все в пользу Франции. Трудно уличить Наполеона в том, что он был эгоист и заботился о себе. Скорее, он заботился о благе Франции и в нем находил благо для себя. Таковы свойства великого гения, каковым был и Наполеон.

Тем не менее ни директория, ни другие современники Наполеона не могли уяснить себе этого свойства и не могли предусмотреть будущего. Поэтому не кажется удивительным, если директория захотела подрезать крылья молодому орленку, который, не спрашивая директории, сам вел войну, заключал перемирие, изменял границы государств, уничтожал одни, создавал другие и т. п. Поэтому, помирившись с несколькими из этих выходок, директория задумала положить тому предел и назначила Наполеону сотоварища по управлению армией в лице генерала Келлермана. Однако подозрительность демократической директории и на этот раз понесла фиаско. Наполеон написал директории: “При существующих условиях главнокомандующим здесь должен быть генерал, пользующийся вполне вашим доверием. Если я должен совещаться о каждом своем шаге с правительственными комиссарами, если они облечены будут правом отменять мои распоряжения и двигать войска по собственному своему усмотрению, не ожидайте тогда ничего путного”. Вместе с тем Наполеон писал министру Карно:

Нет надобности дополнять, что директория отказалась от своего назначения второго главнокомандующего, а равно признала за Наполеоном право вести самостоятельно дипломатические переговоры. Фактически Наполеон освободился от контроля недоверчивой демократической директории; но это не устранило в дальнейшем новых столкновений с директорией. Разумеется, Наполеону вначале было очень трудно ладить с директорией, не то было позже. Наполеон, создавший “итальянскую армию”, одевший, накормивший и обогативший ее, создавший штат генералов, получавших все из рук Наполеона, посылавший миллионы директории, а равно и другим генералам, ведшим войну на восточной границе, разрушавший и созидавший государства, лишавший и награждавший престолами, это не был Наполеон – искатель приключений. Этот Наполеон был идолом парижской черни и солдат; коснуться этого генерала было и для самой директории небезопасно. Поэтому неудивительно, что в дальнейших сношениях Наполеон с директорией был груб и непочтителен. Не угодно ли обратить внимание на такую депешу Наполеона:

“Сим уведомляем о получении нами копии с условий достославного мира, заключенного Нами с королем сардинским”. Засим следовало немаловажное добавление, что войска чувствуют себя довольными, так как жалованье выплачено им наполовину звонкою монетою. Кое-где в Париже говорили в это время, что автора такой депеши по-настоящему следовало бы расстрелять.

Если директория в чем-либо перечила Наполеону или стремилась в чем-либо проявить независимость, то депеши Наполеона становились резкими до дерзости. Тогда Бонапарт начинал жаловаться на дурное состояние своего здоровья, угрожая сложить с себя командование войсками, и требовал присылки нескольких человек, “дабы заменить его во многих должностях”, которые он до того выполнял один.

Обязанный своими военными, политическими, административными и дипломатическими успехами самому себе, Наполеон вправе был сказать: “Комиссарам директории нет дела до моей политики!”

Но были вопросы, в которых Наполеон в своем непослушании заходил слишком далеко, нарушая в основе принципы республиканской Франции. Таковым роковым вопросом являлся римский вопрос. Наполеон мог и должен был уничтожить папу; но он этого не сделал. Бонапарт заявлял, что в этом случае он руководствовался принципами гуманности. На самом деле в этом отношении Наполеон извлек для себя очень большую пользу. Это открытое и коренное уклонение Наполеона от правительственной французской политики не только обеспечило его личности безграничную популярность среди верующих католиков в самой Франции и за границей, но и послужило первым шагом к последующему его сближению с римской курией. Народные массы, не привыкшие вникать в причины явлений, начали сравнивать угнетение католической церкви во Франции, санкционированное правительственными распоряжениями, с совершенно иной участью, обеспеченною в Риме верным ее последователям, благодаря гуманности генерала Бонапарта. Его святейшество, Пий VI, восчувствовал к генералу Бонапарту благодарность за сохранение остатков папской власти и отправил легата с апостольским своим благословением к “милому сыну”, спасшему эту власть от неизбежной, по-видимому, гибели. На любезность папы последовал из квартиры армии учтивый ответ, копия с которого была послана в директорию. С этой минуты, однако, каждый благочестивый католик Франции и остальной Европы видели в лице Наполеона открытого союзника религии. Что же касается римской курии, то она стала послушным его орудием. Один из кардиналов подарил “милостивейшему покровителю и защитнику католицизма” бюст Александра Македонского.

По поводу своих отношений к Риму и вообще отношений к нему директории Наполеон писал: “Вам следовало бы заботиться о том, чтобы уменьшить число ваших врагов. Влияние, которым пользуется Рим, неисчислимо. Разрыв с Ватиканом был крупной ошибкой, вследствие которой все преимущества оказываются теперь на стороне папы. Если бы посоветовались со мною, переговоры с Римом не были бы прерваны. Вообще, как только главнокомандующий в Италии не служит опорной точкой для ваших там предприятий, вы подвергаетесь крупному риску. Надеюсь, эти заявления не будут приписаны моему честолюбию. На меня без того обрушилось слишком много почестей”.

Не меньшее недовольство и негодование в народных представителях вызвало своеволие Наполеона по отношению к венецианской республике. Директория строжайше воспретила Наполеону вмешиваться в дела венецианской республики и никоим образом не касаться ее образа правления. Это распоряжение было получено главнокомандующим 8 мая, а венецианская республика была уничтожена Наполеоном еще за неделю до этого.

Наконец, Наполеон очень раздражил народных представителей полным своеволием и пренебрежительным отношением к распоряжениям исполнительной власти французской республики при заключении Кампо-Формийского договора.

Однако Наполеон, ведя весьма удачно и счастливо войну, не терял из вида внутренних дел Франции. Во время работы в Италии ему удалось перехватить документальные данные, компрометирующие очень многих влиятельных лиц из народных представителей по отношению к роялистскому движению. Обнаружен был даже целый заговор. Равным образом ему удалось получить и документы, компрометирующие некоторых лиц самой директории. Теперь ему предстояло разыграть до конца жизненную трагикомедию, имевшую место вне его жизненных сфер и вдали от него.

С одной стороны, являлись представители советов, стремящиеся сломить директорию, с другой – директория, теряющая под собою почву, наконец, Наполеон, против которого были и народные представители, и директория. Нужно прибавить к этому, что и роялисты очень недвусмысленно улыбались Наполеону.

Главная задача Наполеона состояла теперь в том, чтобы обещать всем и не дать никому. Тем не менее Наполеон выбрал директорию. Он выслал директории документы, компрометирующие противников. Для спасения себя, в конце концов, директория обратилась к Наполеону с просьбою прислать ей генерала. Наполеон выслал Ожеро.

Борьба между народными представителями и директорией дошла до последнего напряжения. Начальником стражи народных представителей был назначен заведомый роялист. 3 сентября восторженными рукоплесканиями было приветствовано в собрании народных представителей предложение Вильо о низвержении директории.

Но Ожеро был на месте. Директория вновь была спасена и спасена опять армией. Произошел новый государственный переворот. Все это было сделано в отсутствии Наполеона и, по внешнему виду, без всякого его участия. Между тем сам Наполеон впоследствии по этому поводу говорил: “С одной стороны, я своими приказами по армии поддерживал правительственную сторону, а с другой – втайне сносился с эмигрантами, дозволяя им ласкать себя тайными надеждами… Мне лично делали самые блестящие предложения на случай, если я соглашусь последовать примеру Монка. Претендент на французский престол писал мне собственноручные послания. Я подчинил себе папу гораздо надежнее, держась в стороне от Рима, чем если бы сжег его столицу…”

Между тем, когда все эти неурядицы происходили в Париже, Наполеон и со своей стороны постарался показать своим врагам издали железный кулак. С этою целью он устроил великое военное празднество в Милане, причем обратился к солдатам со следующим воззванием: “Солдаты, знаю, что вас глубоко волнуют бедствия, угрожающие нашей стране. На самом деле отчизна наша вовсе не в опасности. Она располагает еще людьми, давшими ей возможность восторжествовать над соединенной Европой. Правда, что мы отделены от Франции горами, но если бы понадобилось, вы перелетели бы через них, как орлы, чтобы поддержать конституцию, защитить свободу, отстоять правительство и республику. Солдаты! Правительство ограждает законы, вверенные его охране. Для роялистов пробьет последний час, как только они вздумают поднять голову.

Отбросьте же всякие опасения и поклянемся тенями героев, павших возле нас, защищая дело свободы, поклянемся новыми нашими знаменами вести вечную войну с врагами республики и конституции третьего года!”

Смысл прокламации был ясен. И она возымела свое воздействие. Со всех дивизий армии начали получаться адресы с изъявлениями преданности принципам революции… Все эти адресы Наполеон отослал восстановленной и укрепленной директории.

Ввиду всего этого представляется совершенно правдоподобным положение, что “13 вандемьера устроено Баррасом с помощью Бонапарта, а 18 фрюктидора – Бонапартом с помощью Барраса”.

Между тем война действительно всем надоела. Все хотели мира. Наполеон дал его.

Кампо-Формийский договор дал Франции очень большие выгоды. Франция получала австрийские Нидерланды и всю рейнскую границу от Базеля до Андернаха, немедленно – майнцскую крепость, Ионические острова и венецианские фактории на противоположном берегу Балканского полуострова. Кроме того, под французским протекторатом образовался целый ряд республик, которые, разумеется, являлись послушным орудием в руках Франции.

Наполеон возвратился в Париж. За свое отсутствие Наполеон дал Франции давно не виданные честь, славу и могущество. Принес неисчислимые дары в области художеств, искусств и науки. Снабдил финансами в тот момент, когда государственная касса была пуста. Наконец, расширил владения. По всем правам божеским и человеческим Наполеон являлся героем. Таковым его принял весь французский народ и достойно почтил его. Все эти почести Наполеон принял очень скромно и тихо, но с достоинством.

После этого он поселился в своей квартире и вел, по-видимому, самую тихую, скромную и уединенную жизнь, ничем не напоминающую блеск и величие Монтебелло и Милана. Пока во Франции была республика, и Наполеон являлся одним из скромных граждан ее. Парижанам очень нравился контраст между блестящими результатами Кампо-Формийского договора и беспритязательным поведением великого полководца, который смирил Австрию и привлек два центра европейской цивилизации – лучшие страны всей Европы, а именно Италию и Нидерланды, в сферу более яркого сияния революционных французских принципов.

Разумеется, эта скромность была напускная. Наполеон выжидал. Собственно, уже и теперь дела принимали такой оборот, что он мог бы быть полезным; но тем не менее положение дела еще не соответствовало видам Наполеона. Должно добавить, что Наполеон умудрился поставить себя в крайне обостренные отношения и с новой директорией.

Хотя мир с Австрией был заключен с большой выгодою как для Франции, так и для Австрии, тем не менее никто не сомневался и не обманывал себя в том, что это только затишье еще перед большой бурей. Самый Кампо-Формийский договор был составлен весьма неопределенно и давал много поводов к его нарушению в каждый момент; так что известный австрийский дипломат Тугут был совершенно прав, говоря: “Все здесь твердят о мире, где же, скажите на милость, мир? Я, признаться, не усматриваю его в Кампо-Формийском договоре!”

На деле недоразумения между сторонами возникли гораздо скорее, чем можно было бы того ожидать. Когда директория находилась в затруднении по поводу обострения этих вопросов, Наполеон предложил свои услуги привести дело опять в порядок. Предложение это не было принято, так как директория имела уже своего кандидата для посылки на место. Бонапарт, по обыкновению, пригрозил отставкой. “Ну, так что же, подайте просьбу. Вот вам перо. Вам и в самом деле полезно будет отдохнуть”, – сказал Ревбель. Видя такое неуважение к себе, Бонапарт вышел из комнаты в бешенстве, бормоча: “Груша еще не созрела”. После этого в частной беседе Баррас сказал Наполеону: “Поверьте моему доброму совету. Уезжайте как можно скорее из Франции”. Сегюр передает, как слух, что директория не была прочь устранить Бонапарта путем наемного убийцы; говорили даже, что лицо, предотвратившее заговор, потом таинственно исчезло.

Наполеон уехал в Египетскую экспедицию.

Итальянская война дала Франции очень многое. Дала она еще больше Наполеону. Но не осталась она бесследною и для всего мира. Гений тем и велик, что он порождает великие мировые события бессознательно для себя. Так было и здесь. Пребывание и войны Наполеона в Италии дали толчок к национальному объединению итальянских народов. Мало того, они дали толчок и первый импульс к национальному возрождению в Греции и даже в Польше.

Приведем здесь характеристику Наполеона данного времени, представленную Д'Антрегом.

Сюси говорит короче: “Я не вижу для Бонапарта иного конца, как только престол или эшафот”.

По заключении Кампо-Формийского договора Наполеон назначен был главнокомандующим “английскою армией”. Вести войну с Англией без флота было невозможно. Несмотря на давнишнюю вражду Франции и Англии, несмотря на то, что Наполеон уже давно питал враждебные чувства к Англии, начинать войну, недостаточно к тому подготовившись, было немыслимо. Правда, благодаря Наполеону, Франция обогатилась флотом на счет Венеции, Генуи и Нидерландов. Во время итальянской войны Наполеон послал директории два миллиона специально для устройства флота, но эти два миллиона директория пустила не туда, а французский флот даже с присоединенными не мог рассчитывать на удачную борьбу с английским флотом. Поэтому для нанесения Англии больной раны нужно было искать удобного времени и места. Несомненно, что житницею Англии во всех отношениях была Индия. Лишить Англию Индии или даже затруднить сообщение с нею было бы великим уроном для Англии. Прежде чем, однако, завладеть Индией, нужно было завладеть попутными местами и устроить там надлежащие этапы. Одним из важнейших таких этапов являлся Египет. Овладев Египтом, с одной стороны, можно было затруднить Англии сообщение с Индией, а с другой – это уже был большой шаг к овладению и самой Индией.

Наполеон ясно видел, что временно ему нужно исчезнуть. До сих пор он успел доказать, что он великий полководец, гениальный дипломат и замечательный администратор. Но это не значило, что Франция не могла обойтись без него. Он делал честь, славу и могущество Франции. Но до сих пор не было доказано, что эта слава, мощь и величие Франции заключались в Наполеоне Бонапарте. Теперь требовалось доказать, что Франция без Наполеона была немощна, что она нуждалась в Наполеоне и искала в нем свое спасение. Для этого он должен был удалиться.

А раз Наполеону приходилось стушеваться с поля действия во Франции, то ему, как главнокомандующему “английской армией”, лучше всего было исчезнуть в Египет и захватить в свои руки этот важнейший стратегический пункт на пути в Индию. Директория вполне к этому присоединилась и совершенно развязала руки Наполеону действовать, как ему угодно; тем более что этим приемом она освобождалась от очень опасного генерала и его соратников.

Наполеон весьма энергично принялся за снаряжение. Цель вооружения очень тщательно скрывалась. Разумеется, Англия всецело приняла это на свой счет и начала сосредоточивать флот для обороны берегов Англии. Наполеону это было очень на руку. Ему нужно было проскользнуть через Средиземное море без всякого риска потерпеть малейшие потери.

Приступая к экспедиции в Египет, Наполеон и на этот раз остался верен своему всеобъемлющему гению. Он взял с собою лучшие войска и лучших генералов. Его соратниками были генералы: д'Иллье, Воуба, Дезе, Клебер, Мену, Ренье, Дюгуа, Ланн, Даву, Мюрат, Андреосси, Маршон, Жюно, Лефер, Денцентт и Бессер. Вооружения были достойны полководца. Но в этот поход Наполеон шел как начальник экспедиции, имеющей назначение изучить край во всех его мелочах и дать научно освещенное представление о земле, которая давно интересовала всех, но которую знали все-таки мало. Поэтому в составлении египетской экспедиции Наполеон проявил не только военный гений, но и гений познания и света науки и просвещения. В его отряде находились не только лучшие полководцы, но и лучшие ученые того времени по всем отраслям естествознания, археологии, истории и проч. Имена Бертолета, Конте-Долимье, Деженера, Ларрея, Женара, Манта и других служили тому ручательством. Ученая экспедиция была обставлена прекрасными приспособлениями по части инструментальной и библиотеки, а музеи она составила уже сама на месте. Сам Наполеон, отправляясь в добровольное изгнание, был полон мечтами о восточном великолепии, грезами об империи, раскинувшейся на трех материках, о могуществе и власти, затмевавших собою все, что существовало ныне. Витая, однако, лично в облаках, он знал, что фантазией и идеалами солдат увлечешь ненадолго. Им нужно было нечто посущественнее. Поэтому при посадке солдат на суда Наполеон без стеснения им заявил, что каждый солдат вернется из похода с капиталом для покупки не менее трех акров земли. В изданном воззвании Наполеон обещал солдатам полный успех похода при соблюдении, однако, трех условий: уважать жен, имущество и веру мусульман.

По пути в Египет Наполеон почти без боя захватил остров Мальту и присоединил его к французским владениям. Этот пункт считался очень важным в области Средиземного моря. Не менее удачна была и высадка Наполеона в Египте.

Мы не станем следить за всеми действиями Наполеона в Египте. В общем выводе вытекает одно: для Наполеона эта экспедиция была не вполне удачна. Да и могло ли быть иначе. С тридцатитысячным корпусом Наполеон отправился завоевать едва ли не весь свет: он имел против себя море, англичан, мамелюков и турок, а главное, безводную, знойную песчаную пустыню, неимоверное утомление, бесконечную площадь, чуму и отсутствие всяких подкреплений, родины. И при всем том, чтобы сделать то, что Наполеон сделал в Египте, нужно действительно обладать гениальным умом, энергией и деятельностью. Нужно добавить, что армия Наполеона не только не получала никаких подкреплений из Франции, но она была совершенно отрезана морем и англичанами от родины и даже не получала никаких известий о ней. Единственные сведения имелись из английских газет, которые умышленно рисовали дела Франции в очень плачевном виде, причем такие газеты в очень большом количестве сваливались к сведению отрезанных от мира французов.

Эта замкнутость французов имела и свою хорошую сторону для Наполеона. Франция тоже не ведала того, что делается с горстью ее детей, закинутых в Африку. Все, что имелось, получалось из донесений Наполеона, а Наполеон знал, что и как доносить.

Несмотря, однако, на поражающее неблагоприятное положение армии Наполеона, он сумел сделать все, что только мог сделать гениальный человеческий ум, в пользу армии и Франции. Прежде всего Наполеон не являлся для народа хищником и разорителем. Напротив, он употреблял все усилия к тому, чтобы на деле показать, что он является защитником и покровителем униженных и обиженных. Французы в Египте не только не запятнали себя, а, напротив, оставили после себя очень много добрых воспоминаний, и, почему-то, мы не теряем надежды, что во Франции явится новый гений, который закончит дело Наполеона, пожнет плоды его посева и освободит страну от зверства и алчности современных цивилизованных мамелюков Англии.

Прибавим к этому, что представители науки, участвовавшие в экспедиции, вывезли неоценимые сокровища знания и положили основу современному необыкновенно богатому изучению страны фараонов и вообще Востока.

Одно из этой экспедиции осталось для Наполеона непростительным – это небрежение и непонимание окончательного урока, который дала ему экспедиция. Наполеон не обратил внимания на то, что бороться даже гению с стихийными силами природы не под силу. С этими стихийными силами бороться можно и должно, но единичная мощь в этих случаях является ничтожною. Этого урока Наполеон не понял и за то жестоко поплатился. Если зной, пустыня и пески Наполеона пощадили, то стужа, бесконечные степи и снег погубили даже Наполеона-императора.

Французская армия в Египте была совершенно отрезана от родины и не имела из нее никаких вестей. Но не был без этих вестей Наполеон. Он знал все, что там делается. А делалось там очень нескладное. Пора было кончать дела вдали. Груша созрела. Неурядицы внутренние достигли крайних степеней. Вся Франция терпела поражения. Франция искала спасителя. Она нуждалась в Наполеоне, и Наполеон явился.

Оставляя Францию, в своих предположениях Наполеон был совершенно прав. Директория не сумела воспользоваться выгодами положения, созданного миром и Кампо-Формийским договором. Вскоре как внутренние, так и внешние дела Франции стали слишком быстро разрушаться. Директория как бы нарочно стала вызывать новую европейскую коалицию. Она продолжала вести революционную политику, которая ныне была уже совершенно бесцельной и еще раньше осуждена сознанием французского народа. Директория вполне без надобности затрагивала разнородные интересы и даже не останавливалась пред оскорблением религиозной совести верующих. Австрия, Швейцария и Италия со стороны Франции встречали такой задор, нарушения международного права и оскорбления национального чувства, каких никак нельзя было ожидать не только от республики, но и вообще от государства, стоящего в мирных отношениях. Тем более Франция должна была быть осторожна в этих отношениях, что все эти государства были потерпевшими и потому только выжидали случая отплатить за понесенные поражения и потери. Поэтому весьма естественно, что в Европе очень скоро образовалась новая коалиция, значительно сильнейшая прежней, так как в состав ее вошли Россия и Турция. Со стороны французского дипломатического представителя при прусском дворе потребовалось очень большое усилие и умение, чтобы отвратить Пруссию от участия в общей европейской коалиции. Началась война на очень большом районе, и притом война далеко не удачная для французов. Французские армии терпели поражения на всех пунктах. Даже знаменитая “итальянская армия” на этот раз терпела сильные и неожиданные поражения. Особенно много неприятностей и огорчений последней армии причинял Суворов. Этот военный гений[4] воспроизвел времена Наполеона, но только не во главе его армии. “Итальянская армия” вскоре впала снова в крайнюю нужду, а от директории не было никакой помощи и поддержки. Поэтому неудивительно, что армия представляла массу дезертирств и преступлений против дисциплины. Не лучше было положение армий и в других частях военных действий.

Внутреннее положение страны также находилось в отчаянном положении. Правительство совершенно уронило свой авторитет в стране; оно не умело поддержать ни уважения, ни страха к себе. Постоянно изменявшаяся конституция для страны не представляла ни гарантии, ни значения закона. Отдельные лица страны непомерно обогащались, общее же народонаселение разорялось и нищало. Государственные финансовые операции терпели неудачу, а гарантирующие их бумаги совершенно обесценивались. Отправление общественных должностей шло крайне беспорядочно и дело клонилось к анархии. Контрибуции не вносились, а налоги распределялись крайне пристрастно и несправедливо, да и то вносились весьма скудно и неисправно. Доносы царили во всей своей полноте, причем чиновники не были гарантированы не только в своем положении, но и в жизни. Жалованье выдавалось обесцененными ассигнациями, да и то часто не выплачивали по 6–8 месяцев. В этом отношении безденежье терпели не только гражданские чиновники, но и армия, причем последняя жила реквизицией. Взяточничество царило всюду и контроль отсутствовал.

Цветущее в прежние времена французское производство еле-еле существовало; бедность народонаселения достигла крайних пределов. Фабриканты нарушали свои обязательства и прекращали платежи. Пути сообщения были невозможные. Вместе с тем появились шайки разбойников, наводившие ужас на путников и местных жителей, если последние не стояли в близких отношениях с ними. Разбойничьи шайки не боялись нападать даже на городские предместья. В некоторых местах разбойничьи шайки брали выкуп и даже объявляли определенный налог на проезжающих.

Одновременно с этим в Париже царил порок. Испорченность нравов и растление общества времен директории вошли в пословицу. Безумная роскошь и растление нравственности было обычным явлением. Нужно добавить, что как роскошь, так и порок не отличались особенною утонченностью и проявляли довольно грубоватый оттенок.

Все это не устраняло со стороны директории проявлений жестокости и бесчеловечности по отношению к побежденным. Только теперь вместо открытой казни и настоящей гильотины применяли “сухую гильотину”, т. е. ссылку в Гвиану и другие места, откуда ссылаемые обыкновенно не возвращались. Бывали, однако, нередкие случаи, когда опасных людей лишали жизни и во Франции, только их не гильотинировали, а расстреливали. Террор продолжал существовать, только этот террор был более утонченный.

Все это наводило на общество крайнюю апатию, уныние, недовольство и даже отчаяние. “Дух общества находился в каком-то летаргическом состоянии, близком к совершенному угасанию”.

Директория сознавала полную свою несостоятельность и искала спасения вокруг себя. В конце концов их поиски остановились на Наполеоне. И вот 26 мая директория отправила к нему особого курьера, которому поручено было выразить ему от имени центрального правительства надежду, что генерал Бонапарт вернется и примет начальство над армиями республики. Этот курьер был перехвачен англичанами и не дошел до Наполеона. Но Наполеон и без того хорошо знал положение дела. Вот что он заявил Мармону: “На кой черт все эти бездарности, стоящие у кормила правления? Они только колеблются, вместо того, чтобы энергично действовать, или же делают только глупости. Они умеют только брать взятки. Я, я один выносил на своих плечах все и постоянными моими победами вливал новые силы в то правительство, которое без меня не в состоянии было бы даже поднять голову от земли. Неудивительно, что с моим отъездом все пошло прахом. Нельзя, однако, сидеть сложа руки, пока Францию окончательно разгромят. Беда могла бы оказаться тогда непоправимой. Известие о моем возвращении во Францию распространится одновременно с известием об уничтожении турецкой армии под Абукиром. Мое присутствие ободрит упавших духом, возвратит армии утраченную ею уверенность в победе и воскресит в народных массах надежду на счастливое будущее”. А вот отповедь Наполеона одному из членов директории, уже в Париже: “Позвольте спросить, что сделали вы с Францией, которую я окружил такою славой? Я оставил вам победу, а нахожу взамен поражение; оставил вам итальянские миллионы, а вижу взамен нищету и законы, направленные к ограблению народа! Куда девали вы сто тысяч воинов, исчезнувших с лица родной своей французской земли? Они мертвы, а между тем они были ведь боевыми моими товарищами? Такое положение не могло продлиться уже само по себе. Еще каких-нибудь три года и анархия привела бы нас к деспотизму. Нам нужна республика, зиждущаяся на равенстве, сознании нравственного идеала и неприкосновенности нравственной свободы, добытых нами путем политических страданий”. И это все сказано было громогласно и публично!

Отправляясь из Египта во Францию, Наполеон захватил с собою лучших генералов и более выдающихся политических деятелей из числа бывших с ним в Египте ученых. От высадки на берег Франции и до Парижа шествие Наполеона было сплошным триумфальным шествием. Народ осыпал Наполеона почестями и славою. Он видел в нем героя Франции, он видел в нем своего спасителя.

В отсутствие Наполеона главным его агентом во Франции была Жозефина и братья Наполеона. Дом жены Бонапарта сделался центром блестящего кружка. В нем постоянно обитали лучшие представители тогдашнего парижского общества. Этот кружок на деле доказал свою искреннюю преданность интересам отсутствующего хозяина. Он вербовал ему друзей и приверженцев во Франции, интриговал в его пользу за границей, старался извлечь пользу для Наполеона от всякого случайного политического обстоятельства и организовал могущественную партию, исповедующую ту идею, что спасение Франции единственно только в Наполеоне. Нужно добавить, что жизнь этого кружка шла очень весело и беззаботно, даже разнузданно, и душою всего этого была Жозефина. Деньги лились щедрою рукою и богиня нравственности смотрела на веселье этого кружка сквозь пальцы. Приятели Наполеона не прочь были, между прочим, пустить в общество и ту идею, что Наполеон является жертвою политической зависти, сосланною в политическую ссылку, подальше от людей, которые в это время обделывают свои дела.

И вот этот мученик за славу родины явился в Париж. Париж не был так увлечен почетом герою Египта, как провинция, но и здесь ему было воздано должное. Главное, однако, для Наполеона заключалось не в народных овациях, торжествах и восхвалении, а в деле. И он принялся за дело. Самые разнообразные партии протянули руку к Наполеону. И он не отталкивал этих рук. Напротив, он схватил все эти руки при лозунге: не нужно больше партий, долой все партии! Идея Наполеона воплотилась в его тосте на торжественном банкете, данном ему народными представителями: “За согласие между всеми французами!” Замечательно, однако, то, что при этом тосте Наполеон выпил вино из бутылки, привезенной ему его адъютантом. Предосторожность, имевшая, вероятно, свое основание.

По возвращении Наполеона дом его в Париже продолжал быть центром примирения всего лучшего из общества. Он отличался пышностью еще больше, чем в Монтебелло. Здесь сосредоточивались все политические и военные деятели и все искуснейшие политические интриганы. Один Наполеон держал себя очень просто, казался совершенно спокойным, сдержанным и облеченным какою-то таинственностью, но вместе с тем добродушным, чистосердечным и откровенным.

Директория того времени состояла из следующих пяти лиц: Гойе, Мулена, Сийеса, Барраса и Дюко. Гойе и Мулен вскоре оказались несговорчивыми, тогда как последние три члена директории быстро присоединились к затеям Бонапарта. Сюда вскоре пристали Талейран и Фуше. Генералы все были на стороне Наполеона и только некоторые из них, как Ожеро и Бернадотт, выжидали обстоятельств. Большинство совета старейшин и совета пятисот было на стороне Наполеона. Председателем совета пятисот был брат Наполеона Люсьен.

Заговорщики быстро столковались. Роли были разделены, и все дело велось в величайшем секрете. Даже действующее лицо каждое знало только свою роль и свое дело. Революция была решена и начало дела должно было принадлежать совету старейшин. Он должен был объявить: 1 – о существовании политического заговора, имеющего целью ниспровержение власти и государственного порядка, 2 – об экстренном собрании в Сен-Клу совета старейшин и совета пятисот и 3 – о назначении главнокомандующим войсками Парижа генерала Бонапарта. Сийес, Баррас и Дюко должны были подать Бонапарту прошение об отставке из директории, тогда директория падает сама собою и новая директория имелась быть назначенною из Бонапарта, Сийеса и Дюко. Государственный переворот был назначен на 16 брюмера. Революция могла рассчитывать на полный успех. Директория слишком уронила себя в глазах народа, и народ искал власти твердой и определенной. Наполеон как нельзя более соответствовал этому идеалу. Большинство администрации, народ и армия были на стороне переворота. Противиться могли те, чьи интересы задевались этим переворотом. Но для их усмирения существовала армия.

Однако всему этому делу едва не помешало самое простое обстоятельство.

За несколько дней до революции Наполеон уехал к брату своему Жозефу в Монтфонтень на несколько дней. Желая побеседовать с Реньо наедине, Наполеон предложил ему верховую поездку. Достигнув озера, лошадь Бонапарта споткнулась на всем скаку о скрытый под песком камень и сбросила всадника с седла метров на шестнадцать. Реньо соскочил с своей лошади и подскочил к Наполеону, которого застал в беспамятстве. Не заметно было ни пульса, ни дыхания. Через несколько минут, однако, Бонапарт очнулся, как бы от сна, и вскоре с той же легкостью, с какою был сброшен, вскочил снова в седло (Пеэр, 241).

17 брюмера совет старейшин заслушал вышепоименованные три вопроса и принял их единогласно. Наполеон был приглашен в заседание совета.

В то время все генералы, за исключением Журдана и Ожеро, были в квартире в блестящей форме. Когда получено было приказание совета старейшин, Наполеон, во главе блестящего генералитета, немедленно выехал в Тюильри. Его сопровождали Макдональд, Серюрье, Мюрат, Ланн, Андриосси, Бертье и Лефевр. При проезде через город нетрудно было убедиться, что заранее отданные приказания были в точности исполнены. Войска парижского гарнизона стояли под ружьем на своих местах во всех стратегических пунктах, командующих столицей. Приехав в Тюильри, Бонапарт с блестящей свитой вошел в зал заседаний. “Граждане делегаты, – сказал он, – республика находилась на краю гибели! Вы оказались на высоте положения и спасли ее энергическим вашим решением. Горе тем, кто вздумал бы вызывать беспорядки и волнение! С помощью генерала Лефевра, генерала Бертье и других моих товарищей по оружию я их немедленно же арестую. Не к чему было бы теперь справляться с прецедентами прошлого. Никакая историческая эпоха не может сравниться с концом XVIII столетия, а тем более с настоящей минутой! Ваша мудрость постановила решение, а мы его выполним, если понадобится, силой оружия. Нам нужна республика, зиждущаяся на истинной свободе граждан народного представительства. Такая республика у нас и будет! Клянусь в том за себя и за своих товарищей по оружию!” “Мы все клянемся!” – единодушно воскликнули сопровождавшие его генералы.

Решения совета старейшин были немедленно объявлены в совете пятисот и совершенно молчаливо им приняты.

Не то было во дворе Тюильри, где Наполеон выходил из зала заседания. Пока генерал Бонапарт садился на коня, караул Тюильри приветствовал своего возлюбленного полководца громким и дружным “ура”. Приветствие многознаменательное.

Все происшедшее в совете старейшин и в совете пятисот на другой день было опубликовано в газетах с комментариями, подобающими данному случаю.

На другой день роли были распределены так: военный караул держали Ланн в Тюильри, Серюрье – в Наун де Журе, Мармон – в военном училище, Макдональд – в Версале, а Мюрат – в Сен-Клу. Директора Сийес, Дюко и Баррас подали прошения об отставке и вручили их Наполеону, как представителю высшей исполнительной власти в Париже. Так как Гойе и Мулен оказались несговорчивыми, то их арестовали в Люксембургском дворце и охрана их была поручена Моро, который вместе с тем состоял начальником караула в резиденции правительства. Фуше предложил запереть все входы Парижа и подвергнуть ревизии омнибусы и курьеров; но Наполеон это предложение отверг, заявив, что он действует во имя народа и для народа. Ожеро, увидев свой промах, тоже явился к Наполеону, но ему было сказано, что он хорошо сделает, если будет сидеть смирненько и то же передаст Журдану. Тем не менее ночью в квартире Соличетти собралась партия недовольных, которая решилась устроить контрреволюцию; но заговор был выдан самим Соличетти, причем Фуше принял надлежащие меры против членов заговора.

На другой день, 18 брюмера, всеми действующими лицами роли были прекрасно исполнены и дело было выиграно. Единственное лицо путало свою роль и едва не погубило всего дела – это был сам гениальный Наполеон.

Прежде всего вышла очень важная путаница с местом заседания. Для совета старейшин в Сен-Клу отведен был наверху зал Аполлона, а совет пятисот помещен в оранжерее. Но при этом забыли все приготовить ко времени открытия заседаний. Принялись за приготовления, когда стали собираться члены советов, и закончили приготовления только к двум часам. За это время агитаторы противных партий успели сделать очень многое. При открытии заседаний неожиданности начались с совета старейшин. Было внесено предложение о том, чтобы отложить поручение Наполеону верховной власти, так как требовали прежде выяснить, находится ли исполнительная власть в надлежащем составе. Когда же секретарь заявил, что четыре директора подали в отставку, то в совете произошла полнейшая анархия.

В это время у дверей совета появился со своим штабом Наполеон. “Он страшно побледнел, но сделал над собою энергичное усилие, оправился и начал говорить отрывистыми, хлесткими, красноречивыми фразами: “Мы находимся теперь над вулканом. Я не Цезарь и не Кромвель, а простой бесхитростный солдат, который жил спокойно в Париже и оказался, неожиданно для самого себя, призванным спасать отечество. Если бы я был узурпатором, я обратился бы теперь не к народному представительству, а к солдатам прежней моей итальянской армии. На обязанности всех присутствующих принять меры, необходимые для спасения свободы и равенства… (“А также и конституции”, – крикнул один голос.) Стоит ли говорить о конституции? – возразил Бонапарт. – Вы нарушили ее 18 фрюктидора, а затем 22 флореаля и 30 прериаля. Все фракции ссылаются на конституцию и все ее нарушали. Служа предметом всеобщего неуважения, она стала непригодной для республики, так как, очевидно, не может спасти тех, кто ее и в грош не ставит”. Затем Наполеон обратился к совету старейшин с просьбою облечь его надлежащими полномочиями, обещая их сложить тотчас же по устранении опасности, в которой находится теперь государство. Какая это такая настоятельная опасность, спросили его. “Ну что же, если на то пошло, я не стану молчать, – воскликнул Наполеон. – Знайте же, что Баррас и Мулен предлагали мне стать во главе партии, замышляющей окончательное ниспровержение либерального порядка дел!” На Бонапарта посыпался ряд требований объяснений.

На это Бонапарт разразился обвинениями совета пятисот и конституции и пригрозил, что если бы кому-либо вздумалось объявить его вне закона, то он обратится к гренадерам, штыки которых сверкают здесь по соседству. “Вспомните, что я иду под сенью богини Счастья, сопровождаемой богом Войны!” “Помилуйте, генерал, вы сами не знаете, что говорите теперь”, – шепнул ему на ухо Буррьен… На требования дать более точные сведения о заговоре Наполеон не мог придумать ничего иного, кроме нелепого сочетания имен Барраса и Мулена, и только присовокупил, что истинная опасность заключается как раз в совпадении программы заговорщиков с общими желаниями, вследствие чего сами заговорщики нисколько не хуже несметного множества других людей, которые в глубине души разделяют их мнения. Раздосадованные соучастники Бонапарта буквально вытащили его тогда из залы заседания. По удалении Наполеона бонапартистское большинство благополучно провело заранее условленную программу и вотировало доверие Бонапарту (Слоон).

Вышедши из залы заседаний совета старейшин, Наполеон воскликнул: “Надо положить всему этому конец!” В это время генералы, стоявшие у войск, не теряли напрасно времени. Серюрье, расхаживая перед фронтом войск, воскликнул: “Там, кажется, собираются убить вашего генерала, а вы все-таки извольте стоять смирно!”

В совете пятисот в это время свирепствовала целая буря. Уже в начале заседания предложено было, чтобы каждый депутат возобновил свою присягу конституции. Все, не исключая и Люсьена Бонапарта, выполнили эту формальность. Во время принесения присяги начали, однако, раздаваться беспорядочные крики: “Не хотим самоуправства! Долой диктаторов! Мы все здесь люди свободные!” Затем президентом прочитано было заявление Барраса о выходе в отставку. Оно было прочитано вместе с документом, где Баррас утверждал, что с возвращением во Францию знаменитого полководца, которому он имел честь и счастье открыть дорогу к славе, и ввиду доказательств полнейшего доверия законодательной власти к этому генералу, он убежден, что свободе не угрожает более никакой опасности, а потому с радостью возвращается на стезю частной жизни.

Депутатам, или, по крайней мере, большинству их, не было известно, что Сийес и Дюко подали тоже Бонапарту прошения об отставке. Точно так же они не знали об аресте Гойе и Мулена. В заявлении Барраса можно было прочесть, однако, между строк, что директория уже рушилась или находилась накануне полного распадения. Возникшие уже и перед тем подозрения, что подготовляется государственный переворот, получили таким образом веское подтверждение. Якобинское большинство совета пятисот пришло в величайшее смущение. Одни предлагали безотлагательно выбрать новую директорию, другие настаивали на необходимости соблюсти требуемый конституцией срок и отложить заседание. Наиболее проницательные поняли, что попались в ловушку, и начали объяснять своим товарищам, в чем именно она заключалась. “Думаю, что из числа присутствующих некоторые знают, откуда мы пришли и куда идем!” – многозначительно заметил Гранмезон. В эту критическую минуту двери залы заседаний распахнулись настежь и на пороге показался Бонапарт, окруженный гренадерами. Это вызвало невообразимый хаос. Депутаты повскакали с мест. Некоторые из них устремились к окнам, другие с угрожающими жестами бросились навстречу генералу, осмелившемуся явиться с вооруженною силою в залу заседания. Многие принялись кричать: “Объявим его вне закона!” – и требовать, чтобы это заявление немедленно же было подвергнуто голосованию. Беспорядок все более усиливался… Возбуждение умов дошло до того, что раздраженные представители перешли от слова к делу и бросились на Бонапарта с кулаками. Взволнованный до крайности Бонапарт, которого, без сомнения, истомили опасения, естественные у человека, поставившего решительно все на ставку в таком рискованном деле, внезапно побледнел и лишился чувств. Солдаты подхватили его на руки и вынесли на свежий воздух, где он тотчас же пришел в себя и сел на коня. По выходе Наполеона из совета пятисот Сийес, человек более покойный и выдержанный, заявил: “Они хотят вывести вас из-под охраны закона, а вы должны вывести их из залы”.

Наполеон отправился к войскам. В то же время к войскам прибыл и Люсьен Бонапарт и объявил, что большинство совета пятисот люди порядочные, заслуживающие уважения, но в числе их имеется несколько убийц, английских наемников, которые держат всех остальных в страхе; они вздумали умертвить его брата – генерала, на которого возложено было поручение. В войске поднялся крик: “Ура, да здравствует Бонапарт!” Тогда Мюрат обратился к Наполеону: “Прикажете нам войти в залу заседания?” – “Да, – отвечал ему Бонапарт, – если они будут сопротивляться, колите их насмерть! Да, следуйте за мною, я должен быть для вас сегодня божеством!” К счастью, эти необдуманные слова, вырвавшиеся у Бонапарта словно в припадке, удалось услышать лишь немногим. “Замолчи же наконец, – сказал Люсьен брату, – уж не воображаешь ли ты, что говоришь с мамелюками?” Раздалась команда, и гренадеры, предводимые обоими братьями, ехавшими на конях, двинулись вперед… Вскоре зал совета пятисот опустел. Видели, как несколько довольно тучных тел вылетело из окон оранжереи.

Вечером в этот день Люсьен Бонапарт созвал в Париже верных членов совета старейшин и некоторых членов совета пятисот, которым представлен был проект новой конституции. При этом было постановлено: отменить директорию, исключить 60 членов законодательного корпуса, учредить временное правительство из трех консулов: Бонапарта, Сийеса и Дюко, распустить законодательный корпус, учредить две временных комиссии для пересмотра конституции и законов и выразить благодарность отечества Бонапарту, генералам и солдатам.

Наполеон теперь стал полным владыкою Франции. Однако это стоило ему недешево в буквальном смысле слова. По мнению людей, хорошо знающих дело, этот переворот обошелся ему в полтора миллиона. Было не секретом, что 18 брюмера каждый солдат парижского гарнизона получил от Бонапарта по 12 франков, новый мундир и чарку водки. А сколько роздано было другим, более важным лицам, трудно и сосчитать.

Тем не менее дело было сделано. Наполеон был избран первым консулом и семья его перебралась в Люксембургский дворец.

Главное дело теперь состояло в составлении конституции. Над нею трудилась комиссия из опытных, сведущих людей в течение шести недель; но больше всех работал первый консул. Составленная конституция была представлена на утверждение всего государства путем плебисцита, причем за конституцию было подано около трех миллионов голосов, а против конституции всего только 1567 голосов.

Наполеон, однако, не выжидал утверждения конституции всеобщим голосованием, а привел ее в исполнение еще раньше. Первым консулом был избран Наполеон Бонапарт, его товарищами – Камбасерес и Лебрен. В руках первого консула находилась полная власть. Он предлагает и обнародует законы, управляет сухопутными и морскими силами, устанавливает отношения Франции к иностранным государствам, подписывает трактаты, объявляет войну, назначает и отстраняет общественных чиновников, выбирает членов государственного совета. Другие консулы пользуются лишь правом совещательного голоса.

Консулы избираются на десять лет. Г-жа Пермань сказала при этом матери Наполеона: “Щука непременно скушает двух других рыбок”. Разумеется, madame Mere постаралась при этом обидеться.

Будучи великим военным гением, Наполеон оказался столь же великим и в деле внутреннего благоустройства государства. Разумеется, выбор консулов, министров и лиц первых важнейших должностей принадлежал первому консулу, – остальных избирают лица, соподчиненные Наполеону, но почти всегда под его контролем и с его ведома. А ведал Наполеон всех и все. И Сийес был прав, говоря Талейрану после избрания Наполеона: “У нас теперь есть повелитель; он все знает, он все видит, все может”.

При выборе людей на должности принимались во внимание: характер человека, большая или меньшая степень его честности и пригодности к делу и преданности самому консулу. Политические убеждения принимались мало в расчет. И действительно, у Наполеона на службе находили место и республиканцы, и роялисты, и жирондисты, и радикалы, и умеренные республиканцы, и антифрюктидорцы. Достаточно указать на первых ближайших сотрудников Наполеона, чтобы найти оправдание данному положению. Таковы были: министр военный – знаменитый Карно, министр полиции – Фуше, министр иностранных дел – Талейран и т. д. Несомненно, что у многих из этих деятелей совесть и нравственность находились в латентном состоянии, зато все они отличались прекрасным знанием дела, блестящим умом и образцовой исполнительностью.

Первым делом Наполеона, по вступлении в должность первого консула, было улучшение финансов Франции. Нужно было исправить государственную доходность, финансовые обороты государства, поднять ценность бумаг, улучшить благосостояние и промышленность края, уменьшить задолженность и т. д. Для всего этого нужно было найти подходящих людей. И Наполеон их нашел. В этом отношении ближайшими его помощниками были: Лекуте-де-Кантле, Годен, Молльен и др.

С первых же шагов своей деятельности Наполеон сократил периодические издания. Он оставил только тринадцать газет, причем подверг их строжайшей цензуре. Вместе с этим Наполеон стремится все упорядочить, все умиротворить. Он отменяет нелепый закон о заложниках и лично освобождает заключенных. Отменяет и другой закон, по которому родственники эмигрантов лишались политических прав и удалялись из государственной и общественной службы. Священникам, сосланным 18 фримера, разрешено возвратиться на родину. Эмигрантам, попавшим вследствие кораблекрушения на берег Франции и потом заключенным, дарована была свобода. Многим эмигрантам дозволено было возвратиться на родину.

Вместе с финансовыми предприняты были административные и судебные реформы, настолько совершенные и законченные, что они и ныне признаются едва ли не образцовыми.

Наполеон обратил также особенное внимание на умиротворение Вандеи и Бретани и вскоре в этом достиг полного успеха.

Проекты всех реформ предварительно весьма тщательно изучались самим Наполеоном; причем последний, будучи вначале учеником, скоро становится полным обладателем и руководителем данного дела. Все отрасли администрации действовали легко и плавно, что обусловливалось опять-таки непосредственным внимательным надзором самого Наполеона. Все сношения с иностранными державами велись не иначе, как с ведома Наполеона, причем Талейран сознается, что почин выяснения самой хитросплетенной сети дипломатических интриг, а равно и составления такой сети производился всегда по инициативе Наполеона. Несмотря на то что военным делом ведал гениальный Карно, тем не менее и здесь Наполеон делал все мелочи относительно каждой отдельной части, каждого полка, батальона, даже роты – в пехоте, артиллерии и кавалерии. Он знал везде число старослужащих солдат и конскриптов и в то же время имел самые подробные сведения о составе и численности национальной гвардии… “Все это в совокупности производит такое впечатление, как если бы в Европе в критический момент появилось существо, которое нельзя было бы признать ни человеком, ни демоном, ни ангелом. Это был человек со сверхъестественной выносливостью, сообразительностью и способностью к труду. Он напоминал ангела без совершенств или же демона без зложелательства. Все, совершенное Наполеоном, оказалось в конце концов благодетельным, созидающим и прочным по отношению не только к Франции, но тоже ко всей Европе и к остальному миру”.

Одним из важнейших шагов первого консула был, однако, конкордат, заключенный с папой. Со времени революции религия во Франции была очень не в фаворе. Правда, мало-помалу острые отношения между правительством и представителями церкви с верующими сглаживались. Уже во времена директории фактически установилась свобода совести и вероисповедания, но законные отношения государства к церкви остались в прежнем виде. Мы видели уже, что Наполеон, главнокомандующий итальянской армией, отнесся к Риму очень снисходительно и даже покровительственно. “Милый сын” мог стереть Рим с лица земли и сохранил не только духовную и физическую целость его, но и политическую. Шаг весьма важный для человека дальновидного. Теперь первый консул видел ясно, что без религии он обойтись не может. Армия – великая сила. С нею можно повелевать народами; но управлять народами можно только при свободе совести и душевной привязанности. Нужно было эту свободу совести для верующих легализировать. И Наполеон с первых же дней пошел по этому пути. Прежде всего, по смерти папы Пия VI во Франции назначена была панихида. Этот акт со стороны Наполеона послужил наилучшим доказательством его сочувствия и отзывчивости к чувствам народных масс. Далее. По избрании нового папы, Пия VII, Наполеон поспешил уведомить его, что светские владения его предшественников, за исключением легатств, могут поступить в его ведение, но, разумеется, на известных условиях.

Ответом на этот шаг Наполеона к папе был приезд папского секретаря, кардинала Гонзальви, в Париж, где обе стороны скоро сговорились и заключили договор, по которому первый консул отменил законы 1790 года и признал папу главою церкви; папа же обязался утвердить епископов, назначенных правительством, и согласился на положение духовенства в денежной зависимости от правительства. Этот конкордат имел весьма важные последствия: 1) французский народ в делах совести становился под контроль папы, зато 2) в государстве признавалась духовною властью ныне существующая гражданская законом и Богом дарованною, через что все притязания Бурбонов падали сами собою. Таким образом, гений Наполеона уже давно прозрел силу и значение папской власти и для него папа – мелкий владетельный князь был гораздо удобнее папы – главы церкви. Папа – державец весь во власти Наполеона, папа – глава церкви является властителем и Наполеона. Этот шаг Наполеона дал ему мир и спокойствие с Римом и Италией, а главное, упрочил его положение не только в настоящем, но и в будущем. Пользуясь случаем, папа просил об увеличении своих владений, на это Наполеон ответил посылкою в Рим останков папы Пия VI. Вообще в дипломатическом отношении Наполеон показал себя вполне достойным дипломатических представителей римской курии.

Но особенное внимание первого консула было обращено на устройство армии. А армия нужна была, так как политический горизонт представлялся слишком мрачным и темным.

Немедленно по вступлении в должность первый консул обратился письменно к германскому императору и английскому королю с предложением заключения мирных договоров; однако и от того и от другого получил отрицательный ответ. Приходилось воевать.

По-прежнему военные действия происходили в Австрии и в Италии. Главнокомандующим австрийской армии был назначен Моро, главнокомандующим итальянской армией – Массена. По статутам конституции первый консул не мог быть главнокомандующим армией. Это не значило, однако, чтобы первый консул не мог управлять ходом кампании. Назначив главнокомандующим Моро, Наполеон вместе с этим составил и план военных действий. Для более успешного выполнения его Наполеон вызвал начальника штаба армии Дессоля и старался уяснить ему план действий с целью более успешного воздействия на Моро. Выслушав Наполеона, Дессоль отвечал: “У вас способ вести войну, превосходящий все иные способы, но у Моро тоже свои приемы, которые, несомненно, ниже ваших, но в своем роде тоже прекрасны. Предоставьте его самому себе; он будет действовать медленно, но верно, и даст вам те результаты, какие вам необходимы для общих комбинаций. Если же вы навяжете ему свои идеи, вы смутите его, вы даже, может быть, его оскорбите и, желая получить многое, не получите ничего”.

Первый консул сдался на доводы Дессоля. Основная черта тупоумных людей – обижаться честно высказанным мнением подчиненного.

Предоставив право Моро действовать на свой страх в Австрии, Наполеон двинулся на помощь Массене, предварительно необыкновенно быстро изготовив восьмидесятитысячную армию. Полководцем австрийской армии в Италии был почтенный генерал Мелас. Узнав о походе Наполеона в Италию на помощь Массене, он не придал ему никакого значения, так как, во-первых, скептически относился к способностям Наполеона, во-вторых, не верил в существование резервной армии у французов и, в-третьих, был защищен от Франции горными высотами с Сен-Бернаром во главе. Во всех трех отношениях Мелас ошибался. Наполеон был гений, имел готовую резервную армию и перешел Сен-Бернар. Находясь у Сен-Бернара, Наполеон пригласил инженерного генерала Мареско и спросил его о возможности перехода через этот хребет, на что получил ответ, что переход будет очень трудный. “Трудно – это ничего, но возможно ли?” – спросил первый консул. “Я считаю это возможным, но для этого понадобятся необычайные усилия”. – “В таком случае в путь”, – сказал Наполеон.

В этом переходе через Сен-Бернар сказался весь гений Наполеона. Он видел и знал все, он не упустил из виду ничего. Провиант был заготовлен. Носильщики были готовы. У ущелий были запасены артели кузнецов. Здесь же устроена была шорная мастерская для упряжи. Словом, не было той мелочи, которой бы не предусмотрел прозорливый глаз Наполеона. В силу этого армия Наполеона не только вполне удачно вошла в Италию, но даже очень скоро достигла Милана. Результатом этого посещения Милана Наполеоном была постановка прекрасной статуи Наполеона на Миланском соборе, в числе остальных шести тысяч находящихся там статуй.

Можно себе представить весь ужас Меласа, когда он узнал, что Наполеон уже в Италии и армия его не миф. Это последнее вскоре он испытал на опыте под Маренго, оставив Наполеону 7000 убитых, 40 пушек и 3000 пленных. Мелас был уничтожен и просил перемирия.

Теперь первый консул-победитель вновь обратился к германскому императору с предложением мира. Между прочим, он пишет: “Я имел возможность взять всю армию вашего величества; но я довольствовался перемирием, в надежде, что это будет первый шаг к миру, мысль о котором тем более близка моему сердцу, что я могу навлечь на себя подозрения в нечувствительности к ужасам войны… Прошу ваше величество читать это письмо с теми чувствами, какие меня заставили писать его, и быть уверенным, что после мыслей об интересах и счастии моего народа ничто не будет меня занимать столь живо, как благосостояние воинственной нации, мужество и военные качества которой возбуждают уже в течение восьми лет мой неизменный восторг. Бонапарт”.

К сожалению, за несколько часов до предложения Наполеона подписан был Австрией договор с Англией – не вступать с Францией ни в какие сепаратные предложения. Война продолжалась. Зато Наполеон успел заключить почетный мир с Неаполем. В силу этого договора порты Неаполитанского королевства закрывались для Англии.

Оставив армию на попечение полководцев, Наполеон уехал во Францию. Его возвращение в Париж было триумфальным шествием от французской границы и до Парижа.

Обстоятельства Наполеону благоприятствовали. Русский император Павел, оскорбленный заведомо недружелюбным отношением австрийцев к своему знаменитому полководцу, Суворову ,[5] и всей русской армии, а также и другими фактами непорядочного отношения к авторитету императора и истории, с одной стороны, и не менее неприличными поступками Англии, резко порвал отношения с Австрией, заключил с Данией, Швецией и Пруссией вооруженный нейтралитет против Англии и искал сближения с Францией. Наполеон зорко следил за всеми фазами этих отношений и всеми мерами старался склонить императора Павла на свою сторону. При этом он совершил целый ряд авансов, действительно могших понравиться императору Павлу. Он признал за императором Павлом звание гроссмейстера Мальтийского ордена и прислал ему гроссмейстерский меч, взятый французами на острове Мальте.

Затем Наполеон обмундировал 7000 русских пленных и приказал их отправить императору Павлу. Ввиду этих и других любезностей Наполеона император Павел написал ему следующее письмо: “Гражданин первый консул! Я пишу вам не с тем, чтобы вступать в прения по поводу прав человека и гражданина; каждая страна управляется по своему усмотрению. Повсюду, где бы я ни встречал человека, умеющего управлять и сражаться, мое сердце склоняется к нему. Я пишу вам, чтобы довести до сведения вашего о моем неудовольствии против Англии, которая нарушает все международные права и которая руководствуется единственно своим эгоизмом и собственными интересами. Я хочу соединиться с вами, чтобы положить предел несправедливостям этого государства”.

В это же время последовали новые военные неудачи в Австрии и последняя волей-неволей вынуждена была заключить с Францией сепаратный договор как за себя, так и за мелкие германские государства. Условия этого мира были уже далеко не столь благоприятны для Австрии и нанесли тяжелый удар завоевательным стремлениям, которыми Австрия до сих пор слишком широко пользовалась.

Несомненно, что моневильский договор с Австрией дал очень многое Франции, но еще более он важен был для Наполеона, которому предстояло сделать весьма многое для упрочения своего положения.

Государственный переворот 18 брюмера произошел весьма благополучно для Наполеона. Народ не только не протестовал против него, а, напротив, слишком радушно приветствовал его. Народ жаждал тишины, мира и спокойствия. Но он не прочь был и от славы. В Наполеоне он видел и то и другое. Французские народные идеалы воплотились в Бонапарте. Свое благополучие французский народ видел в военном гении Наполеона, который даст Франции и мир и благополучие. Швед Брикман говорит, что “ни один законный монарх, при вступлении своем на престол, не встречал такой готовности к повиновению, какую нашел Бонапарт у своих сограждан. В буквальном смысле слова, Франция стремилась выполнить невозможное, чтобы оказать Наполеону помощь для упрочения правительства. За исключением презренной шайки анархистов, весь французский народ до такой степени жаждет отдохнуть от опротивевших ему революционных ужасов и безрассудств, что считает каждую перемену в своем положении к лучшему… Даже роялисты всех оттенков питают к Бонапарту искреннюю преданность, так как приписывают ему намерение постепенно восстановить прежний порядок вещей. Равнодушные к политическим принципам относятся к Бонапарту как к человеку, наиболее способному доставить Франции внутренний и внешний мир. Просвещенные республиканцы хотя и трепещут за свои учреждения, но предпочитают, чтобы государственная власть находилась лучше в руках одного талантливого человека, чем целого клуба интриганов”.

В этом было счастье Наполеона; но в этом было и его несчастье, ибо все эти партии не теряли надежды воспользоваться Наполеоном для своих собственных услуг и интересов. Сам Наполеон по этому поводу говорил следующее: “Это была одна из тех эпох моей жизни, когда мне довелось обнаружить больше всего искусства и ловкости. Я обещал Сийесу претворить выработанную им конституцию от слова к делу. Я принимал у себя вождей якобинской партии и агентов Бурбонской династии. Я выслушивал все советы, но сам советовал лишь то, что сообразовалось с моими интересами… Все и каждый запутывались в мои сети, и, когда я сделался главой государства, не было во Франции ни одной партии, которая не возлагала бы на меня своих надежд!”

Людовик XVIII возлагал на Наполеона большие надежды и писал ему следующее: “Вам известно, генерал, что с давних пор я питаю к вам глубокое уважение. Если вы сомневаетесь в силе моей благодарности, то назначьте сами для себя любое положение, решите сами участь своих друзей. Что касается моих принципов, то вы узнаете, что я француз: милосердный по природе, я буду еще милосерднее по требованию рассудка. Нет, победитель при Лоди, Кастильоне, Арколе, покоритель Италии не может предпочесть славе мишурную известность. Между тем вы теряете драгоценное время: мы можем обеспечить спокойствие Франции. Я говорю мы, ибо я нуждаюсь для этого в Бонапарте, который не мог бы без меня этого совершить. Генерал! на вас смотрит Европа, вас ожидает слава, а я с нетерпением желаю возвратить мир моему народу. Людовик”. И подобных посланий Наполеон получил несколько. Долго Наполеон не отвечал на эти послания. Теперь наконец ответил: “Милостивый государь! Я получил ваше письмо. Благодарю вас за ваши милостивые слова. Вы не должны желать вашего возвращения во Францию. Вам пришлось бы пройти через 500 000 трупов. Пожертвуйте вашими личными интересами ради спокойствия и счастия Франции. История зачтет вам эту заслугу. С живым участием я отношусь к несчастиям вашего дома и с удовольствием буду способствовать спокойствию и миру вашего убежища. Бонапарт”.

Наполеон – первый консул, Наполеон великий военный гений, Наполеон, умиротворивший Францию, Наполеон победитель Италии и Австрии, Наполеон, принесший мир с Австрией, Италией и Россией, – мог постепенно открывать свои карты.

А мир с Россией имел свои интересы для Наполеона. Император Павел не только вошел в мирный договор с Францией, но и проникся воззрением Наполеона на отношения к Англии. Он ей объявил вооруженный нейтралитет. Вместе с этим совместно вырабатывался проект похода на Индию. Предполагалось отправить туда две армии. Одна из них – русская, сосредоточившись на Дону и в низовьях Волги, должна была пройти через Хиву и Афганистан на Инд, а оттуда выйти в долину Ганга; другая, франко-русская, двигаясь по Дунаю, Черному морю, Дону и Волге, должна была выйти в Каспийское море, высадиться в Персии, а затем войти в связь с первою армией и двинуться вместе в Индию. Планы были рассмотрены и одобрены самим Наполеоном.

Император Павел писал Наполеону собственноручное письмо, чтобы тот скорее принимал королевское звание, дабы скорее приступить к исполнению проекта похода в Индию.

При таком положении дела изолированной Англии оставалось одно – заключить с Францией мирный договор. Заключены были также мирные договоры с Испанией и Португалией. Вместе с этим в Италии были созданы новые республики и новые королевства. Наполеон и на этот раз являлся раздавателем милостей. Однажды, в бытность Наполеона в парижском театре, один из актеров произнес следующую строчку стиха:

При этом весь театр задрожал от рукоплесканий.

Доставив Франции полный мир, теперь оставалось упорядочить и упрочить ее благосостояние. Внутренняя жизнь Франции стала понемногу изменяться сама собою. Это прежде всего выразилось в смягчении нравов. Так, общепринятое при директории обращение со словами “гражданин” и “гражданка” заменилось при консульстве прежними monsieur и madame. В высшем обществе, с возвращением эмигрантов, постепенно стали восстанавливаться прежние нравы и обычаи. Утонченная вежливость, по-видимому, не грозила делу свободы. В гостиных первого консула незаметно положено было начало придворному этикету, который с течением времени проводился все строже и строже. В приемных Жозефины вращались люди уже с громкими аристократическими именами. Наша соотечественница, княжна Долгорукая, отзывается по этому поводу так: “Это нельзя сказать, чтобы был настоящий Двор, но уже и не лагерь”.

Наполеон ежедневно трудился от двенадцати до пятнадцати часов. При таком количестве дела ему не было времени самому заняться полировкою собственного поведения, поэтому не удивительно, если в дамском обществе он являлся совершенно невыносимым. Общество людей, доводивших искусство нравиться и пользоваться наслаждениями жизни до степени художества, – людей, признававших удовольствие главной целью существования, производило в большинстве случаев раздражающее, неприятное впечатление на человека, смотревшего на молодую хорошенькую женщину как на орудие для удовлетворения физической страсти. В качестве полководца Бонапарт в каждой женщине видел мать одного или нескольких солдат. С научной точки зрения, семья и дети представлялись ему, как политическому деятелю, простыми данными определенной математической задачи. Наконец, в качестве властного диктатора, он не выносил даже мысли о преобладании женщины в законной сфере его веления. Это не мешало ему относиться с уважением к женщинам, обладавшим развитым сознанием долга. Вообще Наполеон так серьезно был сосредоточен на своих делах, что был не чувствителен по отношению к женским чарам. Наполеон не чуждался общества приятелей своей жены, но он не дозволял друзьям своей жены вмешиваться в его дела, а также, по-видимому, не забыл и того, что ее собственная нежная и ревнивая преданность имела много основы в его славе и могуществе.

В это время Наполеон был много занят составлением свода законов. Лучшие юристы того времени, как Тронше, Биго де Преамене, Порталис, Адриаль, Берлье, Буле, Камбасерес и Лебрен, принимали самое деятельное участие в этом деле, но душой этого дела был сам Бонапарт. Простота, ясность, понятность и целесообразность, характеризовавшие способ мышления Наполеона, являются выдающимися чертами всего Наполеоновского кодекса. Кодекс Наполеона в некоторых странах Европы и до настоящего времени служит основным законом жизненных отношений.

Одновременно с этим Наполеон очень был занят улучшением народного образования, причем ему обязан существованием Парижский университет.

Наконец, Наполеон учредил орден Почетного легиона. Когда ему возражали, что это не больше как детская игрушка, то Наполеон совершенно основательно возразил: “Вы называете это детскою игрушкою! Пусть так, но с помощью этих именно игрушек легче всего управлять людьми”.

По заключении Амьенского договора, с которым Франция вступала в полный мир и на путь внутреннего благоустройства и преуспевания, друзья Наполеона подняли пропаганду о вознаграждении первого консула за все благодеяния, доставленные им Франции.

Когда Амьенский договор был объявлен в трибунате, то председатель трибуната предложил выразить первому консулу, Бонапарту, какую-нибудь осязательную благодарность. Предложение было передано в комиссию. Своевременно комиссии были выражены желания Бонапарта, почему она скоро внесла в сенат свое предложение: в знак благодарности объявить Наполеона Бонапарта пожизненным консулом и сделать эту должность наследственной в его семье. Это предложение сенату не понравилось и было отвергнуто большинством. Вместо этого сенат 11 мая 1802 г. постановил: продлить консульство Наполеона еще на десять лет.

Наполеон страшно был взбешен нелепой щепетильностью собственных креатур и едва было не скомпрометировал себя; но успел удержаться и выразил признательность сенаторам, сообщившим ему о решении сената. На следующий день Наполеон явился в сенат и заявил, что он не может принять предложения полномочий, предоставленных ему сенатом, так как на это требуется народное голосование, почему он предлагает произвести плебисцит по вопросу: надлежит ли Наполеону Бонапарту быть пожизненным консулом; когда же один из сенаторов внес добавление “с правом назначать себе преемника”, то генерал Бонапарт объявил, что это было бы посягательством на державные права народа, и собственноручно вычеркнул поправку. Результаты плебисцита были самые благоприятные: 3 568 000 за назначение и только 8374 против назначения.

Как только ясно и открыто определились замыслы Наполеона, как последовало множество покушений на его жизнь и заговоров с целью ниспровержения господствующего порядка. Наибольшее число покушений и заговоров принадлежит роялистам. Самым жестоким покушением была адская бомба в улице Сен-Некез, причем было убито несколько людей, около 60 ранено и 40 домов разрушено или сильно повреждено. Из заговоров был наиболее выдающимся заговор Кадудаля, из-за которого пострадали Моро и Пишегрю. Связанная с этим заговором казнь герцога Энгиенского является наиболее серьезным темным и неразгаданным пятном на личности гениального Наполеона.

В это же время начали постепенно раскрываться и внешние дела. Отношения к Англии начали постепенно ухудшаться и закончились полным разрывом. Смерть императора Павла и восшествие на престол Александра также много способствовали изменению положения дела. Уже с восшествия на престол Александр прекратил враждебные действия против Англии и предупреждал своего посла в Париже о нечистосердечии отношений Наполеона к русским интересам. После казни герцога Энгиенского император Александр прервал сношения с Францией и отозвал своего посла, это, впрочем, был единственный в Европе рыцарь, который решился протестовать против нарушения общепринятых международных отношений.

Между тем пожизненный консул настойчиво продолжал заниматься внутренним благоустройством Франции. Гений Наполеона отличался не только всеобъемлемостью, проницательностью и необыкновенным блеском, но в такой же мере настойчивостью и упорным постоянством внимания. Редерер говорит, что “Наполеон мог провести восемнадцать часов за одной и той же работой или за многими занятиями одновременно. Я никогда не видал его умственно уставшим, никогда мысль его не находилась в бездействии, даже при самом большом физическом изнеможении. Никогда ни один человек не был до такой степени способным предаться всецело тому, чем он в данную минуту был занят, и никто не умел лучше распределять своего времени для разнообразных дел, которые ему предстояли”. Сам Наполеон говорил о себе: “Когда я желаю прервать какое-нибудь занятие, я запираю ящик и отпираю другой. Поэтому все дела у меня не перепутываются между собою и не утомляют меня. Когда я хочу спать, я запираю все ящики и этого достаточно, чтобы немедленно заснуть”. Наполеон действительно обладал способностью заснуть всегда и везде, когда сам вздумает.

В деловом отношении Наполеон знал состояние дел каждого департамента министерства не хуже самого министра. “Я всегда тружусь и постоянно размышляю, – говорил Наполеон. – Если у меня во всякое время на все как бы готов ответ, то это потому, что прежде, чем предпринять что-нибудь, я долго обдумываю и предусматриваю, что из этого может выйти, но дух тайно и внятно подсказывает мне, что мне в том или другом случае надо делать или сказать. Я работаю всегда, даже обедая, даже сидя в театре. Я часто просыпаюсь ночью и сажусь за работу”. Пеле-де-ля-Ловер говорит: “Наполеон часто задерживал нас в Сен-Клу от 9 часов утра до 5 вечера, предоставляя нам отдых на четверть часа, когда он удалялся в свои покои, а нам в большой галерее приготовлялась закуска. В конце заседания он был так же свеж и бодр, как и в начале. Великий канцлер часто должен был объявлять, что за поздним часом заседание не может продолжать, и Бонапарт всегда шутил, уверяя, что находит его предупреждение преждевременным”.

Кроме общих собраний, Наполеон председательствовал и на заседаниях частных советов разных секций, которые начинались с десяти часов вечера и часто длились до шести утра. Он иногда ночью совещался с министрами и, когда последние нередко засыпали от утомления, будил их словами: “Проснитесь, проснитесь, гражданин, всего два часа: надо заслужить жалованье, которое дает нам народ”. После ночных заседаний он часто брал ванну, после которой находил возможным снова работать. “Час посидеть в ванне для меня то же, что четыре часа сна”, – говорил он.

Неутомимо работая сам, Наполеон того же требовал и от других, беря, однако, от каждого не больше того, что он мог дать.

“Каждому человеку свое место”, – говорил Наполеон. Никогда члены сената, законодательного корпуса или трибуната не уходили от Бонапарта, не получив каких-нибудь полезных советов; они встречали в нем, вместо спеси, которая так обычна в карьеристах, достигших власти, необыкновенную любознательность, источником которой была преданность общему благу и уважение к общественному мнению. Он большей частью сам вызывал те мысли и соображения, которые хотели ему представить, и охотно входил в обсуждение мнений, противоположных его собственным. Его разговоры были настоящими “государственными советами” (Редерер).

Если в эпоху революции говорили очень много о свободе, то редко когда на деле пользовались такой свободой, как теперь. Наполеон с необыкновенным искусством, для достижения внутреннего мира и порядка, умел расположить к себе самые враждебные к новому режиму партии, проявляя тонкий такт, выходящие из ряда политическое чутье и необыкновенную деликатность. Он предоставил эмигрантам искать конфискованные, но непроданные имения, чем очень многих привлек на свою сторону. Многим якобинцам вернул занимаемые ими прежде должности. Наполеон отдавал должное народному чувству и в прошлом, выразив, например, одобрение национальному совету Орлеана за намерение воздвигнуть памятник Жанне д'Арк. Когда во время своей поездки по Нормандии Наполеон остановился в Иври, то, въезжая в город, воскликнул: “Слава лучшему из французов, восседавшему на престоле Франции”, относя эти слова к Генриху IV.

Несмотря на присущее гениальной, полуварварской и полуцивилизованной натуре Бонапарта презрение ко всяческим установленным рамкам и ограничениям, он в глубине сердца обладал ясным сознанием, что добро порождается только добром, и задавался совершенно определенною целью сделать все, что может, для возрождения общества в добрых началах. У него лично не было отечества, так как все его патриотические стремления погибли в неудачной попытке корсиканцев возвратить себе самостоятельность. Быть может, именно поэтому он и придавал так мало значения территориальным границам и оказывался не в состоянии понять могущества национальных уз. Не обладая в настоящем искренней верой и благочестием, он с детства не лишен был религиозного чувства и теперь сознавал его значение как для отдельного лица, так и для общества. Во время экспедиции в Сирию он велел служить обедню в церкви Назарета; когда ж он стал главой государства и когда ему пришлось рассматривать религию как один из элементов, необходимых для благоустроенного общества, и как орудие правления, он не замедлил воспользоваться удобным случаем и ярким образом высказать те чувства, которые всегда питал к религии.

Будучи в Милане, Наполеон обратился с следующей речью к духовенству: “Я желал вас видеть всех вместе, дабы высказать вам свои чувства по поводу религии, религии апостольской, римской, которая одна может принести истинное счастие благоустроенному обществу и укрепить основы разумного правления”.

Наполеон не чужд был и суевериям. Он искренне верил в свою звезду. Он верил в предсказания и задумывался над их смыслом. Своих взглядов в этом отношении он не думал даже скрывать. Наблюдавшиеся у Наполеона припадки усиленной чувствительности многие объясняли истерическим темпераментом. В обществе зачастую он угрюмо молчал. Ему случалось иногда проливать слезы при таких обстоятельствах, когда это для мужчины могло считаться неприличным. В еще более редких случаях у него обнаруживалось нечто вроде умственного расстройства (Слоон).

Наполеон сам иногда сознавал нечто странное в себе. Однажды он сказал де Жирардену, стоя перед памятником Жан Жаку Руссо, следующее: “Лучше было бы, если бы этот человек никогда не существовал”. – “Почему же это, гражданин консул?” – “Это он подготовил революцию”. – “Я полагаю, что вам-то не следовало бы жаловаться на революцию”. – “Посмотрим, будущее покажет, не лучше ли было бы для спокойствия страны, если бы ни Руссо, ни я никогда не появлялись на свет Божий”.

Вместе с этим Наполеон был крайне обидчив и легко огорчался каждой оппозицией. Он считал все нападки на руководимое им правительство как лично направленные против него, как интриги, имевшие целью отнять у него власть.

Но будучи даже на высоте своей славы, Наполеон всегда был доступен и добр к маленьким людям и боевым своим товарищам. “Я получил твое письмо, любезный товарищ, – пишет он одному сержанту. – Знаю твои заслуги. Ты один из храбрых гренадеров нашей армии. Твое имя внесено в список ста храбрецов, которых я приказал наградить почетными саблями. Все солдаты твоей полубригады находят тебя достойным этой награды. Мне очень бы хотелось с тобой свидеться. Военный министр пришлет тебе предписание явиться в Париж”.

Вечером после битвы при Монтебелло, в которой простой новобранец Куанье, не умевший ни читать, ни писать, отличился выдающейся храбростью, он был представлен в десять часов вечера первому консулу. Наполеон шутя взял своего посетителя за ухо и держал таким образом в продолжение всей краткой с ним беседы… Не удивительно, что подобное обращение Наполеона с простым солдатом производило сильнейшее впечатление на умы французского народа и вызывало страстное ему поклонение.

Подводя итог настоящему положению дела во французской республике, с положительностью можно было сказать, что республика, в которой глава государства настойчиво твердил, что он управляет волею народа, de facto превращалась в либеральную империю под державою человека, неуклонно стремившегося к самой неограниченной власти. Здание французского государства от вершины до основания было переделано, обновлено и подведено под новый ход. Французский народ, достигший равноправности перед лицом закона, гордился своими учреждениями, хотел видеть плоды своего государственного переустройства и вовсе не имел в виду ставить преграды деятельности своего кумира. Французы были искренне убеждены, что пламенное их чувство патриотизма к обновленной Франции является, в сущности, тождественным с беззаветною преданностью человеку, который помогал ее возрождению и приписывал себе причину такового.

Поэтому весьма естественно было для французов обращение сената в марте 1804 г. к Наполеону, чтобы он принял меры к сохранению “сынам содеянного им для отцов”. Предложение было внесено в трибунал и государственный совет и всюду прошло почти единогласно. Наполеон был избран волею народа императором Франции, причем он окружил себя надлежащим и соответствующим двором. Всем его сподвижникам досталось каждому по делам его.

Став императором, Наполеон, однако, понимал под империей нечто иное, чем весь остальной род человеческий. Империя для Наполеона – это не была Франция. Франция – это географическая единица, составлявшая только частицу того великого, рисовавшегося в фантазии Наполеона, целого, к которому он стремился. “Все сделанное мною до сих пор, собственно говоря, еще ничтожно, сравнительно с тем, что предстоит сделать. В Европе водворится мир только тогда, когда в ней установится единоначалие, когда в ней будет император, царствующий над королями и распределяющий королевства между своими помощниками. Одного он назначит итальянским, другого – баварским королем, третьего – швейцарским ландманом, четвертого – голландским штатгальтером, и все они будут занимать соответственные должности при императорском дворе… Вы скажете, что это лишь подражание плану, по которому была построена Карлом Великим германская империя; но вспомните, что ничто не ново под луною, что политические учреждения описывают сомкнутые орбиты, в которых зачастую надо возвращаться к прежним комбинациям…” Мио де Мелито пишет: “Пред нами предстал новый монарх, и притом не заурядный монарх, а нечто вроде царя царей…”

Таким образом, идеалом Наполеона был Карл Великий и воссоздание всемирной монархии, в которой Франция играла бы главную роль и служила бы только главной резиденцией. Свои мечты Наполеон скоро проявил и на деле. Вполне мечтая повторить деяния Карла Великого, Наполеон устроил свой придворный штат и государственный строй по тому типу, как это было у Карла. Мало того, Наполеон решил провозгласить себя императором именно в том городе, который составлял главный центр деятельности Карла. С этой целью он отправился в Аахен. Последовал ряд блестящих празднеств и торжеств, на которые притекли все германские князья, герцоги и короли. Даже римско-германский император, австрийский Франц, прислал своих делегатов в Аахен с приветствием новой царственной четы, как бы не замечая того, что во всем этом высказывалось явное посягательство на его имперские права. Только русский император воздержался от приветствия и преклонения перед новым светилом.

Наполеону недоставало одного – признания его державных прав церковью и освящения их папским благословением. Вскоре совершилось и это. Папа – владетельный князь силою вещей становился соподчиненным агентом великого императора и потому папа – глава церкви должен был поступиться своим достоинством, чтобы спасти папу – главу мелкого государства. Поэтому Пий VII, при первых же предложениях со стороны Наполеона, согласился помазать его на царство. Мало того, Карл Великий для такого признания его церковью главою всемирной империи должен был прибыть в Рим; Наполеон же потребовал папу к себе в Париж. И папа прибыл.

Здесь раздавались великие милости, и он их рассчитывал получить, хотя и ошибся.

Коронование последовало 2 декабря 1804 г. в знаменитой Notre-Dame de Paris. Окруженный блестящей свитой, при громе пальбы из орудий и неумолкаемых криках стотысячной толпы, Наполеон явился в собор Богоматери. Когда Наполеон стал на указанном месте, папа, сойдя с престола, при всеобщей тишине, провозгласил величественный гимн: veni Creator. Затем, держа перед собою библию, папа спросил на латинском языке императора: обещается ли он делать все зависящее для водворения законности, справедливости и мира в церкви и среди его подданных. Император возложил обе руки на библию и торжественно произнес “profiteor”! Началось молебствие. Во время обедни император должен был получить из рук папы перстень, мантию и корону. Первые две регалии император взял из рук папы, но в то самое мгновение, когда папа поднял уже корону, император крепко схватил ее руками и плотно надел на свою голову. Точно так же собственноручно Наполеон возложил корону и на Жозефину. Папа был озадачен, но не лишился самообладания. Он обратился к Наполеону и произнес: “Да утвердит вас Господь на этом престоле и да удостоит вас Христос править купно с ним в вечном его царствии…” Затем, дав ему лобызание мира, папа воскликнул: “Vivat imperator in aeternum!” Оглушительные крики несметной толпы подхватили восклицание папы и разнесли по всему Парижу… По окончании богослужения к Наполеону подошли президенты всех высших учреждений империи. Наполеон, возложив руки на библию, произнес: “Клянусь отстаивать принципы революции и целость французской территории; клянусь управлять в интересах благоденствия, счастья и славы французского народа!..” После принесенной присяги императора на служение народу старший герольд провозгласил: “Трижды августейший император Наполеон коронован и воссел на престоле! Многая лета императору!..” Ответом был гром пушек и неумолкаемые восклицания стотысячной толпы. Наполеон сказал Жозефине: “Я выиграл сражение”. Да, Наполеон выиграл, а папа проиграл, так как уехал из Парижа, не добившись исполнения своих мечтаний. Естественно, не с добрым сердцем по отношению к Наполеону папа оставил Париж. Итак, ныне Наполеон стал императором волею народа и милостию Божиею.

Для полноты выполнения замыслов Наполеона о всемирной империи ему недоставало коронования короною Италии, дабы стать римским императором. Ожидать этого ему пришлось недолго.

Государства, находившиеся в зависимости от Франции, следуя примеру своей метрополии, меняли тоже свои конституции и переходили от директорий к консульствам. Теперь оставалось сделать следующий шаг и провозгласить империю. Стараниями людей близких и умелых все дело обделалось скоро и гладко. 26 мая Наполеон, провозглашенный итальянским королем, собственноручно короновал себя в миланском соборе железною ломбардскою короною. Возложив корону на себя, Наполеон сказал: “Бог дал мне ее, пусть побережется тот, кто вздумает до нее коснуться!”

Когда данное лицо или общество преуспеет, то оно всегда порождает к себе во многих неудовольствие, недоброжелательство, вражду и ненависть. Да это и естественно. Успехи одного захватывают отрицательно соседей и, следовательно, пропорционально степени успехов и усиления положительных сторон жизни одного порождают отрицательные явления в другом. Так было и здесь. Успех и возвышение Наполеона и Франции вызвали неудовольствие и враждебные действия в соседних государствах. Стремления и планы Наполеона стали ясны для всех, и потому неудивительно, что против Франции составилась новая коалиция, в совокупности всех государств Европы.

Наполеон ясно понимал положение дела. Все это, однако, нисколько не смущало его. Одна Россия была не по душе Наполеону и ее вражда была ему неприятна. Вот что говорил Наполеон в государственном совете: “Он желает, чтобы дух Екатерины Великой руководил советом императора Александра. Он вспомнит тогда, что дружба Франции является для России необходимым противовесом в системе европейского равновесия… Россия, не сопредельная с Францией, не может затрагивать ее интересов и смущать ее спокойствия”.

Началась новая война. На этот раз Наполеон впервые вел войну по собственному своему усмотрению, без всякой помехи и без необходимости давать кому бы то ни было отчет в своих действиях. Его армия состояла из молодых, хорошо обученных солдат, между которыми находилось также много старослуживых солдат, и, несомненно, была лучшею в Европе. Все генералы, несмотря на свою строгую боевую известность, были еще люди молодые, полные ума, энергии, знаний и жажды славы и добычи. Сам Наполеон забыл о своем императорском достоинстве и со всею силою ума и энергии проявил себя гениальным главнокомандующим и начальником штаба. Через три недели от начала похода Наполеон писал Жозефине: “Я уничтожил неприятеля без боя, одними только маршами”. Это была правда. Вена увидела на своих улицах французскую армию. Вся Австрия была в руках Наполеона. Но решающим моментом был Аустерлицкий бой. После этого Австрия смирилась. Смирились и другие государства. Наполеон стал фактическим повелителем на континенте Европы. Он предписывал условия мира. Он чертил новую карту Европы. Неудачи на море в борьбе с Англией не смущали Наполеона, так как, в свою очередь, он был неуязвим на суше, нанося, однако, существенный урон интересам торговой Англии.

Теперь Наполеон мог фактически осуществить создание новой римской империи под верховным владычеством французского императора, на развалинах старой римской империи с австрийским императором во главе.

Жозеф Бонапарт был назначен неаполитанским и сицилийским королем, приняв на себя роль союзника, вассала Франции и сохранив за собою французские титулы и звания. Элизе даны были, кроме Лукки, округа Масса-Каррарский и Горфоньянский, а княгиня Полина Боргезе получила княжество Гуастальское. В непосредственной зависимости от Наполеона было создано двадцать новых наследственных герцогств: Далматское, Истрийское, Фугульское, Кадорское, Беллуно, Конельяно, Тревизо, Фельтрское, Бассано, Виченцское, Падуанское, Ровиго, Пагузское, Гаагское, Отранто, Тарентское, Реджио, Луккское, Пармское и Паченцское. Итальянскими титулами жаловались французские граждане. В Голландию королем назначен был Луи Бонапарт, и страна становилась в вассальную зависимость от Франции. Бавария, Вюртемберг и Баден, получив прибавления территории из рук Наполеона, вместе с тем становились его вассальными владениями. Эти, по внешности независимые, государи при первой же попытке к проявлению своей независимости получили из Парижа такие недвусмысленные замечания, после которых им оставалось только сидеть смирненько.

Вскоре после Аустерлица баварский курфюрст выдал свою дочь за итальянского вице-короля Евгения. Жером женился на Екатерине, дочери короля Вюртембергского. Были и другие браки лиц семьи Наполеона с лицами царствующих домов. Все это делалось с целью поднять вес и значение семьи Бонапартов. Наконец, из множества мелких прирейнских княжеств, герцогств и проч. составлен был обширный рейнский союз, который становился в вассальные отношения к Франции.

Сюда входили: Бавария, Вюртемберг, Баден, Нассау, Гессен-Дармштадт, Франкфурт, герцогство Клевско-Берское и др. Все эти государства в военное время обязаны были выставить известное число войска, а в мирное – быть в полном послушании Наполеона. Этим последним актом наносился тяжелый удар Пруссии и отчасти Англии. Таким образом карта Европы была совершенно видоизменена. Такое распределение в значительной степени ослабляло влияние и могущество Австрии, Пруссии, Англии и даже России и de facto создавало могущественную западную империю Наполеона. Наполеон задумал принять титул римского императора и даже короноваться в Риме и только опасность серьезно поссориться с папою удержала его от этого рискованного шага.

Наполеон-император резко изменил свою внешнюю обстановку. Его дворец был наполнен людьми, уже вышлифованными; двор был организован и состоял из людей, которые умели себя держать с достоинством и ловкостью. Старинные его друзья не решались обнаруживать перед ним товарищеской короткости. Сама Жозефина почтительно обращалась с Наполеоном и называла “государь” или “ваше величество”. Наполеона окружали его вассалы: короли, великие герцоги и другие государи, за ними следовали вновь назначенные князья и герцоги, далее шли маршалы и высшие придворные чины.

Все это не мешало, однако, Наполеону серьезно заниматься делами государства. С большей, чем когда-либо, неутомимостью и энергией он трудился и работал. Всеми мерами он старался оттянуть время от удовольствий и отдыха и отдать его государственным делам. На первом плане, разумеется, была армия, и он ничего для нее не жалел. Он не только заботился об ее обмундировке, но также и ее благополучии и благосостоянии. Не менее занимался также Наполеон финансами империи. А этим нужно было заняться, так как нашлись охотники, в отсутствие Наполеона, попользоваться казенным добром. Внутреннее управление и народное образование также не лишены были внимания Наполеона. К сожалению, на все это ему приходилось тратить не много времени. На горизонте возникала новая война, и Наполеон спешил туда.

До сих пор прусский король старался держаться нейтралитета. Напрасно его старались уговорить принять активное участие в войне Австрия и Россия, напрасно и Наполеон соблазнял Фридриха III принять его сторону. Прусский король оставался нейтральным, желая тем, с одной стороны, сохранить целыми войска, а с другой – оставить страну полную сил и могущества. Кончилось, однако, тем, что он должен был выйти из своего нейтралитета и вступить в борьбу с Наполеоном. Только теперь его положение было хуже, нежели раньше. Прежде Пруссия могла войти в коалицию против Наполеона с Австрией и Россией, теперь же только лишь с Россией, так как Австрия была разгромлена, бессильна и бездеятельна.

Несмотря на то что при войне с Пруссией французские войска на пути не встречали ни труднопереходимых рек, ни неприступных скал, ни недоступных вершин, тем не менее Наполеон готовился очень серьезно к этой войне. За прусской армией были хорошие традиции и с ними приходилось считаться. К сожалению, полководцы прусской армии были люди отсталые и мало научившиеся войнами Наполеона. Война эта была непродолжительна. Русская армия не успела прийти Фридриху на помощь, а прусская армия была быстро уничтожена. Берлин был взят, и королю пришлось скитаться в северных пределах своего королевства, доселе французами не занятых.

Французы не постеснялись и Пруссии, как Италии. Картинные галереи, музеи и дворцы были разграблены. Наполеон не постеснялся даже такими драгоценными предметами, как шпага, портупея и шляпа покойного Фридриха Великого, и послал их в Париж. Маршалы не уступали главнокомандующему. Особенно на этом поприще успешно действовали Массена и Даву. Французские солдаты не нуждались в примерах и поощрениях, дабы хозяйничать в завоеванном крае по-своему. Особенно сильно пострадал Любек, отданный Наполеоном солдатам на разграбление. Вообще требования победителей не отличались скромностью. Наполеон снисходительно относился ко всему этому, а потому солдаты могли проявлять самую безграничную алчность. Император полагал, что все такие мелкие отступления от кодекса общепризнанной нравственности должны увеличивать верноподданническую преданность к нему войск… Это же удерживало и маршалов в должном повиновении.

Уничтожив Пруссию, Наполеон обратился теперь к разрушению России и Англии. Первым серьезным шагом на этом пути было обещание восстановления Польши. Это была угроза в такой же мере России, как и Пруссии и Австрии. Поляки, всегда беспредельно любившие свою родину и свою нацию, готовы были отдать за это Наполеону все.

В лице поляков Наполеон имел против России союзника верного, преданного и воодушевленного ненавистью. Поэтому весьма естественно, что он заигрывал с поляками, льстил им и обнадеживал несбыточными надеждами. Представлявшейся ему в Берлине польской депутации Наполеон заявил, что Франция никогда не признавала раздела Польши и что поэтому он, в качестве императора французов, считает необходимым восстановить польскую независимость и снова организовать королевство, которое, будучи основано им, несомненно, окажется устойчивым на вечные времена (Слоон). Обещая полякам одно, Наполеон не стеснялся в то же время говорить представителям держав совершенно другое. Сами поляки не все одинаково были обольщены Наполеоном: были между ними и такие, которые надеялись скорее получить свободу из рук неограниченного монарха Александра, нежели из рук императора Наполеона.

В настоящей войне Наполеон являлся фактически императором великой империи, а не только Франции. Это особенно отразилось на его армии. В ее состав входили не одни только французы, но там были и баварцы, и вюртембергцы, и голландцы, и итальянцы, и поляки и т. д. Таким образом, численность армии возрастала за счет вассальных государств, что, несомненно, облегчало Францию. Но вместе с этим важным преимуществом в армии можно было подметить и некоторые недостатки. Прежде всего Наполеон не был теперь так близок для армии, как прежде. Он был в армии, он любил ее, он все силы напрягал хорошо содержать ее, он даже допускал ей такие грешки, которые, быть может, были и непростительны; но эти были не те отношения к солдатам, какие существовали в Италии. Наполеон теперь был императором, прекрасный повелитель, но это уже не был солдат-товарищ. Маленький капрал стал великим главнокомандующим. Да и весьма естественно, что эти отношения Наполеона к солдатам изменились: армия стала разношерстной и изменилась в существе. В самом деле. Старые солдаты выбывали, а новые набирались из различных стран и народов. Далее, нельзя было не заметить в армии и того явления, что солдаты-французы пользовались некоторым предпочтением перед солдатами других национальностей. Наконец, солдаты-французы сражались за идею, за славу своей родины, за честь своего главнокомандующего, ну, а баварцы, вюртембергцы, голландцы и проч.?! Они несли свою жизнь на поле брани поневоле… или из-за добычи.

Война с русскими для французов имела и другую новизну. Им пришлось вести войну в стране малокультурной, редко заселенной, бедной, с народом, глубоко преданным вере, царю и отечеству. Наконец, сама армия русская, не так хорошо организованная, как французская, отличалась, однако, беспредельной храбростью, выносливостью, устойчивостью и беззаветной преданностью царю и родине. Сами полководцы были люди молодые, но опытные в бою и с традициями такого знаменитого полководца, как Суворов. Все это заставляло ожидать от данной войны иного исхода, чем это было раньше. И действительно, если под Пултусом французы нанесли урон русской армии, то русские воспользовались этим уроком и отплатили за него под Прейсиш-Эйлау. От этой войны французская армия не вынесла ни славы, ни добычи. Напротив, солдаты голодали. Интендантство осталось верно себе и безбожно крало. Наполеон уже не был тем прозорливым, каким он был в Альпах. Армия роптала и впервые не постеснялась кричать императору в лицо нелестные эпитеты…

Война с Россией и Пруссией затянулась. Армия стала на зимовку, причем для русских эта зимовка не представляла ничего особенного, тогда как для изнеженных и привыкших к комфорту и роскоши французов это была каторга. Прибавим к этому, что неприятельская армия много страдала от набегов неуловимых и вездесущих казаков, которые не бесполезно для себя проводили зимнее время в соседстве французской армии. А Наполеон в это время веселился в увлеченной и опьяненной идеей освобождения Варшаве. Он проводил медовый месяц с Валевской, хотя дела армии обстояли далеко не так хорошо, как можно было бы думать. Видимо, гениальный дух Наполеона поддавался влиянию обычной человеческой плоти. И он был доступен страстям, подвержен утомлению и склонен к состарению… По мнению Слоона, Наполеон уже в это время стал заметно опускаться. В нем обнаружились две некрасивые черты: распутство и ослабление внимания к подробностям своей работы. Но в то время, когда поляки за спасение родины отдавали французам свое имущество, своих детей, своих жен, Наполеон заявляет и австрийскому императору, и прусскому королю, что он ничуть не интересуется Польшей.

В это же самое время Франция вела переговоры и подняла против России Турцию и Персию, но Россия вела свои дела в этих странах далеко успешнее, нежели Наполеон на поле своих военных действий.

Не имея надежды с успехом вести войну с Англией на море, Наполеон объявил ей беспощадную войну на суше. Англия – страна торговли. Благосостояние ее жителей стоит в тесной связи со сбытом вне страны продуктов ее производства и количеством ввозимого хлеба. Затрудните сбыт товаров и прекратите доставку на остров хлеба, и Англия погибла. Наполеон это понимал и принял все меры к тому, чтобы изолировать Англию от Европы, а Америка сама о себе позаботится. Поэтому, еще будучи в Берлине, Наполеон издал декрет: “Британские острова объявляются отныне в блокаде. Торговые сношения с ними воспрещаются. Письма и посылки, адресованные в Англию, конфискуются. Точно так же конфискуются и все склады английских товаров на материке Европы, в пределах Франции и союзных с нею держав. Все без исключения английские товары, английские суда, а равно также суда, нагруженные товарами из английских колоний, не допускаются в порты Франции и дружественных с нею, хотя бы даже нейтральных, государств”. Наполеон на этом, однако, не остановился. Он пошел далее и постановил, что каждый английский подданный, оказавшийся в упомянутых странах, признается военнопленным и частная собственность всех англичан подлежит законным образом захвату и конфискации.

Но все эти меры, на сколько были гибельны для англичан, на столько же оказались вредными и для самой Франции и всей Европы. Производство Англии и ее колоний стало уже для населения Европы жизненною потребностью, и лишение их вызвало сильное раздражение против Франции и ее императора, а в самой Франции – невероятную контрабанду, которая иногда была не без ведома самому Наполеону.

Далее, пока берега России, Пруссии, Дании, Швеции, Норвегии и проч. были открыты кораблям Англии, борьба Наполеона с Англией была бесплодна. Ему нужно было добиться во что бы то ни стало закрытия этих берегов. Ко всему этому Англия объявила, что она высадит свою армию на материке Европы.

В Пруссии началась весьма опасная партизанская война.

Народонаселение Франции, вследствие постоянных наборов для войск, сильно редело. Государственные ценности и финансы сильно понизились. Начало открыто проявляться раздражение и недовольство против императора и его непрерывных и не вполне удачных войн, вопреки его официальным реляциям. Требовалось присутствие Наполеона в Париже.

Все это Наполеон видел, понимал и очень хотел заключить мир. Мира хотели все, и мир был дан. Наполеон особенно интересовался миром с Россией, почему предложил очень выгодные условия для нее, именно: раздел Турции и присоединение к России пространства по Висле, до впадения ее в море. Заключение мира с Россией тем более могло совершиться удачно, что личных раздражений между Наполеоном и Александром не было. Наполеон, отзывавшийся обо всех царственных особах пренебрежительно и дерзко, по отношению к Александру всегда вел себя сдержанно и почтительно. Точно так же и русский государь не допускал по отношению к Наполеону ничего такого, что могло бы оскорбить его достоинство и самолюбие.

Для большого успеха мирных переговоров императоры назначили личное свидание, каковое и состоялось 25 июня 1807 г. в Тильзите. Для этого посередине Немана французскими саперами был устроен павильон. Этот павильон изящно убрали флагами и гирляндами, расположенными с большим вкусом, вообще характеризующим французов. В павильоне имелись две удобные комнаты: одна для монархов, другая для свиты. Русские и французские гвардейцы были выстроены лицом к лицу, одни по правую, другие по левую сторону реки. По сигналу, поданному пушечным выстрелом, отчалило от каждого берега по лодке, направлявшейся к павильону, причем восторженные русские “ура” сливались с французскими “да здравствует император!”. В одной лодке находился император Александр в блестящем гвардейском мундире, в другой – император Наполеон в своем обычном костюме. Французский император первый причалил к плоту и встретил августейшего своего гостя с любезностью, которая у французов вне конкуренции. Свидание происходило наедине. Свита могла уловить только слова: “Государь, – заключил русский император, – я готов с вами действовать заодно против англичан”, на что Наполеон отвечал: “В таком случае мы поладим друг с другом и мир между нами фактически заключен”. Беседа продолжалась более двух часов.

Император Александр был очарован Наполеоном; видимо, и Наполеон остался под хорошим впечатлением от личности Александра. Император Александр вместе с рыцарской откровенностью обращения и самой романической восторженностью проявлял твердую настойчивость и значительную степень здравого ума.

После этого государи встречались ежедневно, причем следовал ряд торжеств. Переговоры велись большею частью императорами лично. Рядом с этим велись частные разговоры, преимущественно касавшиеся будущей переделки карты Европы. Император Александр часто восклицал: “Отчего мы не познакомились друг с другом раньше?” Приглашался иногда в общество и прусский король, но его положение было более чем плачевно. Русские и французские офицеры также очень быстро сдружились, тогда как пруссаки держались особняком. По желанию императора Александра Наполеон часто рассказывал о своих победах и средствах, коими он пользовался для их одержания, искренне и обстоятельно объяснял устройство и действие административного своего механизма, часто также говорил о своих душевных делах.

Вскоре на тильзитском горизонте появилась прусская королева Луиза. Она была в полном смысле слова красавица, умная женщина и горячая патриотка. Наполеон был с нею крайне мил, любезен, предупредителен и вежлив, но в политике ее влияние оказалось ничтожным. Поэтому договору Франция становилась посредницею между Россией и Турцией, а Россия – между Францией и Англией. В случае отказа Англии в перемирии Россия совместно с Францией, Данией, Швецией, Португалией и Австрией должна была объявить Англии торговую войну, в случае отказа Турции от заключения мира на выгодных для России условиях все европейские владения султана, за исключением Румелии и Константинополя, предполагалось разделить между Россией и Францией, причем на долю России доставались: Бессарабия, Молдавия, Валахия и Болгария. Кроме того, Россия имела в виду занять Финляндию. Пруссию Наполеон хотел вовсе исключить с лица карты Европы, и если она сохранилась, то всецело была обязана заступничеству императора Александра.

Наконец, мир был заключен и Наполеон возвратился в Париж. Мы не будем описывать всех тех празднеств и торжеств, которые парижане устроили Наполеону. Все это было настолько же искренне, как и принужденно.

Государство требовало вновь внимания повелителя, и Наполеон очень усердно занялся государственными делами. Начались сооружения новых общественных зданий, богаделен, приютов, водопроводов, проведение дорог и каналов, проложение новых путей сообщения через горные цепи. Все это дало народу заработок и вместе с тем служило благосостоянием государства. Лучшим образом деятельности того времени служат: дороги через Симплон и Мон-Сенис, реставрация собора в Сен-Дени, главные каналы, соединяющие речные системы, сооружение набережных в Париже, большая триумфальная арка, Вандомская колонна, улицы Мира и Риволи, мосты Аустерлицкий, Иенский и т. д. Все эти предприятия имели в виду поднять экономическое благосостояние земледельческого населения, которое в некоторых округах значительно пострадало и находилось в бедственном положении. Это приписывалось многочисленности проживавших там евреев. Строгие законы прежнего режима отняли у злополучных евреев возможность заниматься чем-либо, за исключением мелкой торговли и ростовщичества. В обеих этих отраслях промышленной деятельности они считались знатоками. После эмансипации евреев они начали злоупотреблять свободой, которую доставила им революция. Вместо того чтобы расширить сферу своей деятельности, евреи продолжали заниматься мелким торгашеством и ростовщичеством и окончательно захватили в свои руки обе эти отрасли торгового посредничества. В 1791 г. поселилось на правом берегу Рейна значительное число польских и германских евреев. Оказывая энергичное содействие своим единоплеменникам на левом берегу этой реки, они общими силами так ловко обирали французских крестьян, скупая у них хлеб на корню и выдавая ссуды под лихвенные проценты, что через несколько лет сделались самыми крупными землевладельцами, причем сверх того у них числились за крестьянами долги в общей сложности более двадцати трех миллионов франков. Питая отвращение к физическому труду, они не прикладывали к нему рук, и, благодаря отсутствию фамилий, безнаказанно уклонялись от исполнения воинских обязанностей; между тем судьи были обременены множеством предъявленных евреями тяжб по взысканию долгов и продажам с публичного торга заложенных имений, причем во всех случаях сумма первоначального долга являлась исчезающей величиной сравнительно с наросшими на нее процентами.

Уже в предшествовавшем 1806 г. императорским декретом были временно приостановлены в некоторых округах судебные взыскания по долговым обязательствам, в которых заимодавцами являлись евреи. Наполеон обратился к выдающимся и просвещенным представителям еврейства с целью собрать совет для урегулирования данного дела… Синедрион издал декрет, в котором запрещалось многоженство и признавался принцип гражданского брака; вместе с этим предписывалось всем евреям относиться к людям верующим, как к своим братьям и согражданам. Евреям предписывалось также повиноваться гражданским и военным законам, не исключая закона о конскрипции. Они должны были обучать своих детей различным ремеслам и промыслам, их приглашали также посвящать себя научной карьере и обнаруживать свой патриотизм покупкою облигаций государственного долга. Лихоимство было категорически воспрещено. Евреям предписывалось во имя религии не дозволять себе в денежных сделках никакой разницы между единоверцами и христианами. Все мелочные подробности этих постановлений были предусмотрены и выработаны самим Наполеоном (Слоон). Вместе с тем Наполеон заботился об улучшении финансов страны и общего экономического благосостояния.

Наполеон был велик не только в военном деле, но и в устройстве внутреннего благосостояния Франции. Вскоре народные массы были обеспечены работой, а потому стали сыты, одеты, благодушны и даже могли откладывать копейку про черный день.

Совершая все как по мановению жезла, Наполеон не мог не возгордиться. И действительно, он стал слишком самоуверен, слишком величествен и слишком важен. Даже братья его не имели к нему свободного доступа. Мало того, они теперь именовались не Жозеф, Жером и Луи Бонапарты, а Жозеф, Жером и Луи Наполеон. Наполеон явился главою и родоначальником не только государства, но и собственной семьи. В правительственном органе было объявлено публично, что все они должны помнить, что первая их обязанность служить верой и правдой прежде всего Наполеону, а затем Франции. “Что касается прочих обязанностей, даже по отношению к народу, управление которым вам вверено мною, то им должно придавать только второстепенное значение”. Рапети говорит, что “в своих взглядах на образ правления он не разделял авторитета от свободы, но на практике он требовал безусловного подчинения и не терпел возражений… Хотя империя и не имела деспотического образа правления, все же она видела многие его признаки”. О народе он сам говорил следующее: “Что касается народных масс, то они всюду нуждаются в отеческой опеке и чувствуют себя совершенно довольными до тех пор, пока им живется под нею хорошо”, а Барбе-Марбоа Наполеон предписывает: “Пусть народ гибнет, но вы не имеете права выходить из границ предоставленной вам власти”. Наполеон теперь становится настоящим деспотом. Он король над королями, и все остальные государи должны ему подчиняться, как вассалы. Напуганные государи теперь поняли, что нет более границ их унижения, потому что нет границ и честолюбию Наполеона. Будучи прежде вежливым и тактичным, он требует от других королей уважения и почтения, являясь своего рода Тамерланом. Он теперь ищет войны для войны. 4 апреля 1807 г. он приказывает ввести катехизис, где предписывалось всем гражданам полное повиновение всякому императору, особенно же Наполеону, “тому, которого Бог поддерживал в трудные минуты в его заботах о восстановлении религии наших отцов, помазаннику Божию оказывать повиновение глубокое и деятельное”.

Двор Наполеона блистал роскошью и величием. Блестящие парадные мундиры маршалов, изящные и богатые платья дам и девиц, расшитые золотом ливреи придворных лакеев, танцы, домашние спектакли, концерты и увеселительные прогулки – все это должно было бы оживлять и веселить придворную жизнь.

На деле же там царила натянутость, тоска и скука. Когда, наконец, Наполеон пожелал узнать правду, почему жизнь такова, то Талейран решился сказать эту правду, хотя она была и дерзка: “Если при дворе такая смертельная скука, то единственно лишь потому, что удовольствия не могут идти под барабанный бой. У вашего величества всегда такой вид, как если бы вы предполагали, что командуете войсками. Каждый ежеминутно ожидает услышать приказание: monsieurs et mesdames, вперед марш!”.

А что же сам император? С самим императором, являвшимся средоточием этой жизни, творилось что-то неладное. Он зачастую впадал в дурное расположение духа, становился угрюмым, неразговорчивым и раздражительным. Иногда с ним случались даже истерические припадки. Чтобы успокоить нервное возбуждение императора, придворный врач прописывал ему теплые ванны, на которые он и затрачивал несколько часов в день. В образе жизни Наполеона обнаруживалась крайняя беспорядочность. Днем он зачастую впадал в дремоту или даже засыпал, но зато в полночь часто вставал и принимался диктовать своим секретарям с такою поспешностью, что они едва успевали за ним записывать. Со старыми своими друзьями он обращался грубо и сурово… Среди всех маршалов в блестящих мундирах, звездах и лентах сам Наполеон расхаживал в сером походном сюртуке и треугольной шляпе с излюбленной грошовой кокардой (Слоон).

Положение дел в Европе таково: Италия составляла частицу Франции, Австрия была разбита и тиха, Пруссия почти не существовала, Россия направлена была на Финляндию, Швеция – занята Россией, Турция – покорная раба Франции, Англия – в самом жалком положении ввиду закрытия для нее почти всех европейских портов, мелкие государства – такое ничтожество, о котором не думают. Был еще, однако, уголок, который манил Наполеона, – это Испания и Португалия. Нужно было и оттуда удалить Бурбонов и заменить их наполеонидами. Испания была в дружественных отношениях с Францией. Но что для Наполеона значат дружественные отношения!.. Португалия стояла в несколько натянутых отношениях. Придравшись к ничтожному поводу, а может быть, и создав его, Наполеон посылает корпус, под предводительством Жюно, в Португалию. Португалия быстро занята. Королева бежала. Португальцы с восторгом принимают французов. Наполеон мечтает возвести на португальский престол кого-нибудь из своих близких. Но Жюно не зевает. Почему бы и ему не стать королем Португалии? Чем он хуже других!.. К сожалению, алчность Жюно, хищничество его солдат испортили все дело. По всей Португалии образовались воинственные хунты. Началась партизанская война, и французский король оказался в очень плачевном положении.

Еще непорядочнее поступлено было с Испанией. Агенты Наполеона сумели так поссорить короля с наследником престола, что волей-неволей Наполеон явился третейским судьей между ними. Кончилось тем, что Наполеон не считал возможным признать королем наследника, а король отказался от престола. Здесь же немедленно написано было и отречение от испанской короны в пользу Наполеона. Издано было воззвание к народу, в котором король Карл IV призывал народ обратиться к доброму сердцу Наполеона и выразить ему, что счастье Испании в мудрых распоряжениях и могуществе ее нового повелителя. Однако здесь Наполеону еще больше не повезло. Дело в том, что присланный сюда с войсками Мюрат, подобно Жюно, тоже пожелал стать королем Испании. Между тем Мюрат более, чем кто-либо, доказал, что можно быть прекрасным кавалеристом и прескверным администратором. Он со своими войсками так сумел вооружить против себя испанцев, что не оставалось никаких надежд на то, чтобы французы без жестокого боя овладели расположением и подчинением Испании. Это видел и Наполеон. Но он был слишком самоуверен и дерзок, чтобы отказаться от добычи. Королем Испании он объявил своего брата Жозефа, прибавив, что если испанцы не будут ему подчиняться, то Испании наступит конец: он ее разделит на провинции и присоединит к Франции. Началась жестокая партизанская война, которая, как известно, окончилась очень печально для Франции.

Итак, дух великого и всемогущего владыки мира был помрачен. Народные восстания в Испании и Португалии показали, что с народом трудно бывает иногда управляться. Хотя эти государства до некоторой степени и сдерживались войсками Франции, но всемогуществу Наполеона нанесен был удар.

Не клеились дела Наполеона и дома. Правда, он всемогущ и всесилен. Весь мир может быть в его руках. Но что же дальше? Умри он, и что станется с империей?! У него нет даже наследников, кому бы он мог передать свое дело. И вот теперь впервые возникал вопрос о разводе с Жозефиной…

Между тем дела в Европе для Наполеона шли вовсе не так удачно, как бы он того хотел. Австрия оживала, усиливалась, увеличивала армию, а главное, умудренная уроками Наполеона, реорганизовала ее. В Пруссии произошел очень сильный подъем национального самосознания, поведший ее к обновлению и даже возрождению, что мало говорило в пользу Франции. Россия также была ненадежна. В последнем случае Наполеон сам много виновен. Как дипломат, Наполеон был столь же гениален, как и полководец, но только его дипломатия не всегда достигала желанных результатов. Он ласкал обещаниями, избегая строго определенных обязательств, изображал собственные свои поступки в самом лучшем свете, нисколько не стесняясь искажением истины, умышленно затягивал переговоры в надежде выиграть время и дождаться более благоприятных обстоятельств, говорил намеками, пользовался Россией, пока она послушно содействовала достижению его целей, а затем покидал ее без помощи и даже противодействовал ее стремлениям и планам. Русский посланник при дворе Наполеона, генерал Толстой, непрерывно извещал императора Александра, что Наполеону решительно ни в чем нельзя было доверять. Факты вскоре подтвердили эти донесения. Толкнув Россию на Турцию с надеждою на получение Молдавии, Валахии и проч., теперь Наполеон сошелся с Турцией и требовал выведения русских войск из Молдавии и Валахии. Указав на Финляндию, Наполеон обещал послать свой корпус на Швецию. И действительно, Бернадот двинулся было в поход, но почему-то скоро остановился, а остановился он по желанию Наполеона. Последний писал Талейрану: “Неужели воображают, что я стану легкомысленно посылать своих солдат в Швецию? Никаких барышей для меня от этого не получится!” На требование императора Александра, чтобы Наполеон, согласно своему обещанию, вывел войска из Силезии, Коленкур ответил: “Император Наполеон просит Ваше Величество не предъявлять ему таких настоятельных требований, с какими он не дерзает обращаться к вам”. Одновременно с этим французские войска сосредоточивались против русской границы и во вновь образованном варшавском герцогстве устраивали на русской границе крепость. Все это не могло не открыть глаза императору Александру. Было ясно, что сладкоречивая сирена хотела усыпить единственного опасного для него монарха, занять его собственными делами, пока он будет умиротворять Испанию и Португалию, насолить Англии и при помощи России, будет возможно, достигнуть Индии. А там… Едва ли бы смогли ужиться два медведя в одной берлоге. Во всяком случае, граф Толстой неукоснительно предупреждал императора Александра, что Наполеон, уничтожив Австрию, обязательно обрушится на Россию.

Наконец, Наполеон совершил еще один серьезный промах. Он поссорился с папой, лишив его владений и переселив в Гренобль. Папа на это отвечал отлучением от церкви насильников, факт сам по себе не особенно важный, тем не менее он имел не последнее значение в дальнейшей судьбе Наполеона. В пылу увлечения Наполеон в своем декрете 12 мая 1809 г. писал, что “западный император (Наполеон) взял обратно от папства лен, пожалованный Карлом Великим, находя, что папа злоупотребляет этим леном”. Однако на острове Св. Елены сам Наполеон говорил, что ссора его с папой являлась одним из самых неприятнейших эпизодов во всей его карьере; она значительно подорвала обаяние, созданное Наполеону конкордатом, так как лишила его симпатии верующих католиков не только в самой Франции, но и во всех других странах.

Все это не могло не омрачить духа Наполеона…

Нужно было исправить дело. И он нашел исход.

Таким исходом послужило новое свидание Наполеона с императором Александром в Эрфурте.

Император Александр был гостем Наполеона, и последний решил принять его во всем блеске и с величайшим почетом. Короли, герцоги, князья и маршалы составляли там свиту Наполеона. В личных отношениях Наполеон выражал императору Александру величайшее доверие и царственное великодушие. Наполеон и Александр ежедневно видались и почти все время проводили в дружной беседе. Вечером давались балы, концерты и представления. Однажды давали трагедию Вольтера “Эдип”. Александр и Наполеон были в театре. При словах “дружба великого человека является даром богов” император Александр поднялся с места и, схватив Наполеона за руку, стоял несколько мгновений в позе, ясно свидетельствовавшей о чувствах и отношениях его к Наполеону. Театр гремел от рукоплесканий.

Условия договора не дали ничего нового. Да едва ли и могли они дать что новое, так как Молдавия и Валахия уже были заняты русскими войсками, а в Финляндии русские дела тоже шли недурно.

Было, однако, нечто и новое. Между прочим, Наполеон провел мысль о возможности породниться браком с русским царствующим домом. На это император Александр дал очень уклончивый ответ, а по прибытии в Петербург поспешил выдать сестру за герцога Ольденбургского.

Александр и Наполеон расстались с выражением самых пламенных заверений в дружбе и преданности. На деле, однако, они едва ли уже доверяли друг другу.

В то время, когда Наполеон был в Эрфурте, дела французов в Испании были в очень не блестящем виде. Из Эрфурта Наполеон немедленно отправился в Испанию. Но трудно было сказать, где дела Наполеона обстояли хуже: в Испании или в самом Париже. Дело в том, что хотя Наполеон был и гений, однако и гений, как человек, живет во времени и пространстве; поэтому приближенные Наполеона серьезно задумывались о том, а что будет потом?… Тем более и назойливее эти мысли возникали, что Наполеон был бездетным и пока наследником престола считался усыновленный принц Евгений… А в числе недовольных смутьянов стояли такие умные и ловкие люди, как Талейран и Фуше. Эти люди не ограничивались внутренними заговорами и смутами, а вели свои дела с успехом и за границей. Так, Талейран уверял Австрию, что дела Франции и Наполеона далеко не так блестящи, как нужно думать. Народ истощен войнами материально. Государство обезлюжено. Недовольны Наполеоном все. И нужно маленькой искорки, чтобы вспыхнул пожар, который поглотит Наполеона и всю его систему. Австрия увлеклась идеей восстановить свое могущество и стала готовиться к войне. Император Александр, зная хорошо обязательства Наполеона, платил ему тою же монетой. Узнав о вооружениях Австрии, император Александр формально предупредил императора Франца, что он приглашает его разоружиться, иначе он должен выполнить обязательства, данные им Наполеону. Вместе с тем секретно было сообщено императору Францу, что Россия и не подумает активно препятствовать Австрии в случае войны последней с Францией.

Все эти обстоятельства стали известны Наполеону, и он поспешил в Париж. С внутренними своими врагами он разделался быстро. Нужно было приниматься за Австрию. Это была уже шестая война с нею. Еще из Испании Наполеон предписал вассальным государствам готовиться к военным действиям, так как он не знает, пьет ли венский кабинет воду реки Забвения – Леты или же пробавляется дунайской водой. Встретив в Париже австрийского посланника, Наполеон очень грубо ему заявил: “Неужели Иосиф станет говорить, как англичанин, или же поступать, как Талейран? Я покрыл с ног до головы Талейрана почестями, богатством, брильянтами, а он пустил их в ход против меня самого и при первом же случае изменил мне настолько, насколько это оказалось возможным. В мое отсутствие он утверждал, будто умолял меня на коленях отказаться от вмешательства в испанские дела, тогда как в действительности целых два года приставал ко мне с проектами такого вмешательства… Совершенно так же поступил он со мною и в истории герцога Энгиенского… Я ровно ничего не знал про герцога, и сам Талейран заставил меня обратить на него внимание. Я не видал, где именно находится герцог, Талейран указал мне его местопребывание… Он посоветовал мне казнить герцога, а затем разыграл комедию, оплакивая перед всеми знакомыми его кончину…”

Сам Наполеон признает, что план его военных действий против Австрии был одним из лучших и выполнен им блестяще. И на этот раз Австрия потеряла и должна была смириться. Правда, обновленная австрийская армия дала Наполеону хороший урок под Асперном, но битва под Ваграмом показала, что австрийцы пока еще дети и Наполеон – все тот же великий гений, каким он был и раньше. При этом, однако, Наполеон понес величайшую потерю в лице своего маршала Ланна. Говорят, что на смертном одре Ланн решился сказать своему другу то, чего никто не считал возможным сказать: “Армия утомилась бесцельным кровопролитием, а французский народ более не расположен истощать свои последние силы. Он понимает, что проливает свою кровь и разоряется не ради принципа, а единственно только для удовлетворения ненасытного наполеоновского честолюбия…”

В самой армии Наполеона слышался ропот. Постоянные передвижения не позволяли войскам хорошо награбить и сохранить награбленное, и молодые воины оставались столь же неимущими, как и пришли. Это не могло не породить в них неудовольствия. Не менее были недовольны и маршалы. Они, напротив, слишком много награбили, но только все это для них было бесполезно, так как они не имели времени, за войною, воспользоваться благами своих богатств. Многомиллионное состояние Массены не избавляло его от необходимости подвергать себя на поле сражения серьезным лишениям и опасностям, хотя он открыто говорил, что предпочел бы приятную и покойную жизнь славной смерти.

Подобно своему полководцу, французские войска стали слишком самонадеянными, а это черта в войсках часто ведет к дезорганизации и нарушению дисциплины. Так это и было. В отряде Бонапарта, например, обнаружено было открытое ослушание. Являясь превосходной машиной, армия билась в целом блестяще, но остальные ее части отдельных ее элементов утратили свою прежнюю суровую доблесть. Они считали теперь победу, грабеж и кутежи чем-то вроде законного вознаграждения за понесенные ими труды. Ко всему этому для Наполеона явилась еще одна неприятность. Хотя австрийские войска были и разбиты, однако император Франц не считал себя побежденным и решил вести войну до последней возможности. Это не входило в планы Наполеона, почему он искренне желал мира и стал его добиваться. К этому был еще и другой повод.

Наполеон уже давно решился развестись с Жозефиной, чтобы дать империи наследника и прочнее закрепить за наполеонидами приобретенное ими положение. Разумеется, не в духе Жозефины было без боя отказаться от своего положения. Слезы и сцены были ее орудием защиты. Однажды Жозефина на вопрос, поставленный Наполеоном прямо, отвечала: “Что же ты хочешь, чтобы я тебе сказала… Если твои братья, твои министры, весь мир против меня, а у меня лишь один защитник, который может меня отстоять, и этот защитник – это ты!” – “Я один у тебя защитник, – воскликнул Наполеон, – хорошо, я им и останусь!” Эта вспышка у Наполеона вскоре была забыта, и теперь он очень настойчиво стремился к осуществлению своей мечты. Еще во время эрфуртского свидания Наполеон желал подготовить Александра к своему предложению. Теперь он повторил его формально. Александр не желал этого брака, но нужно было отказ облечь прилично. Было заявлено, что великая княжна еще слишком молода и что вообще брак есть дело чувства и симпатии, поэтому предложение не отстраняется, а только лишь исполнение его откладывается. Для Наполеона же промедление равнялось отказу, тем более, что он знал истинное положение дела. Поэтому, записав это в счет императору Александру, Наполеон обратил свои взоры на одну из принцесс австрийского царствующего дома. При таком положении дела Жозефине ничего не оставалось, как, для блага отечества, добровольно отказаться от брака, добровольно также отказался от всяких своих прав и усыновленный Евгений Богарне.

Мир с Австрией был заключен. Вместе с этим сделано было предложение эрцгерцогине Марии Луизе и предложение принято. Церковный брак был торжественно совершен в большой галерее Луврского дворца в присутствии блестящего собрания; но при этом не обошлось и без маленькой неприятности: все двадцать семь кардиналов, живших в то время в Париже, блистали своим отсутствием при бракосочетании. Разумеется, все эти кардиналы были изгнаны из Парижа, лишены своих доходов и права носить красное кардинальское облачение – почему они и известны стали под именем черных кардиналов.

Несмотря на неимоверное число занятий, дела, неприятности и проч., Наполеон, еще будучи женихом, воспылал нежною страстью к Марии Луизе и, став мужем, окружил ее заботою, ласкою, любовью и роскошью. Особенно был нежен и ласков Наполеон, когда узнал, что ему скоро предстоит быть отцом. Все существо Наполеона, казалось, совершенно переменилось. До самого момента разрешения Марии Луизы он был для нее преданным, любящим и верным мужем. Рано утром 20 марта 1811 г. Наполеону доложили, что императрица мучается родами и что, вследствие неправильного положения плода, приходится выбирать между смертью матери и плода. Наполеон ни на секунду не задумался приказать: заботиться исключительно только о матери. Роды окончились, однако, благополучно, и у Наполеона явился наследник. Теперь у Наполеона были смысл и цель к жизни. Теперь он знал, для кого и для чего он работал. Европа должна была готовиться к новой войне. Из уст Наполеона стало срываться выражение: “Император материка Европы”. Уже в марте месяце было снаряжено две флотилии – в Сицилию и Египет и в Ирландию. Передают о следующих словах, сказанных при этом Наполеоном: “Спрашивают, куда именно мы идем и где поставлю я новые Геркулесовы столбы? Мы сперва покончим Европу, а затем, подобно разбойникам, отбивающим добычу у другой разбойничьей шайки, сравнительно менее храброй, ударим на Индию”. Около этого времени баварский посланник говорил Наполеону о желании сохранить мир. На это он услышал в ответ: “Через каких-нибудь три года я буду властелином всего земного шара”. Моллиен докладывает Наполеону о расстройстве финансов Франции и несвоевременности войны. На это Наполеон отвечает: “Напротив, расстройство финансов само по себе уже является побудительным поводом к войне”.

Наполеон ясно сознавал, что с императором Александром ему придется столкнуться. Ему хотелось это столкновение устранить заключением брачного союза, причем, разумеется, он рассчитывал подчинить себе мягкого и уступчивого Александра. Но эти мечты не оправдались. Приходилось силою устранить препятствие, стоящее на пути его всемирного владычества. Разумеется, император Александр тоже видел и понимал Наполеона. Расставшись дружески в Эрфурте с Наполеоном, Александр немедленно же передает заверение Англии, что он вовсе не намерен выступать против нее враждебно, тем более, что Финляндия вскоре была в русских руках. Точно так же и во время войны с Австрией Наполеон не имел никакой осязательной поддержки от России. Швеция, в которой главным действующим лицом был Бернадот, не только не представляла вассальных отношений к Франции, а, напротив, сблизилась с Россией и готова была ей помогать, имея в перспективе за это присоединение Норвегии. Наконец, Александр, не видя ничего от Наполеона, кроме враждебности и противодействия его предприятиям на благо России, издал указ, по которому воспрещается ввоз колониальных товаров под нейтральным флагом, а также ввоз предметов роскоши из всех стран, как-то: бронзы, шелковых товаров, лент, кружев и в особенности вина. Эта мера, примененная официально ко всем странам, на деле направлена была исключительно против Франции. Неудивительно, если, узнав об этом, Наполеон произнес: “Я предпочел бы пощечину”. Разумеется, все еще это не могло служить достаточным поводом к войне для всякого человека, только не для Наполеона. Прежде всего, это наносило жестокую рану его самолюбию, во-вторых, Александр стоял на пути ко всемирной славе Наполеона и потому его нужно было уничтожить. И Наполеон принялся за это дело. Вскоре в голове Наполеона план кампании был готов, и теперь он был достоин своего гения. Стратегические комбинации Наполеона в это время были грандиознее, чем когда-либо, хотя в самой личности уже заметны были перемены. Человек не вечен, и время, несомненно, оставляет на нем свои следы. “Он сильно пополнел, и все его движения, утратив прежнюю живость и угловатость, сделались до чрезвычайности медленными. По временам у него обнаруживались проявления повышенной чувствительности, истолковывавшиеся компетентными людьми в смысле симптомов истерики, но, вообще говоря, преобладающее настроение оказалось вялым. У него уже начинали проявляться первые признаки мучительной болезни (затруднительного мочеиспускания), которая вскоре достигла полного своего развития. Быть может, поэтому император имел всегда утомленный вид. Ему случалось приходить также и в возбуждение, но оно зачастую вызывалось до смешного ничтожными причинами. “Вид у него остался в достаточной степени внушительным и величественным, но во взоре его не замечалось прежней живости и прежнего огня. Он производил впечатление больного, равнодушного ко всему окружающему” (Слоон). Другой раз, напротив, Наполеон предается какому-то фатализму. “Судьба его должна совершиться. Ему кажется, что в его жизни должна быть какая-нибудь развязка. Пятый акт его драмы должен разыграться в Москве, а затем можно отдохнуть! Западная цивилизация будет тогда упрочена…” “Удивительный человек! – говорил Нарбонн после аудиенции у Наполеона. – Удивительный человек! Когда разговариваешь с ним, кажется, что находишься между Бедламом и Пантеоном!” (Пеэр, 604). Военные специалисты считают важною ошибкою со стороны Наполеона прежде всего то, что он начал войну с Россией в конце июня, когда оставалось всего лишь три месяца до зимы. Далее, немалою ошибкою почитают и то, что он впереди всех войск пустил кавалерию. Она съела все пищевые запасы, и следующие партии не могли следовать своевременно и в надлежащем порядке. Подвоз пищевых продуктов сделался невозможным. Армии уже в начале похода пришлось голодать. А что было дальше, то показал исход кампании.

Мы не будем останавливаться на подробностях войны 12-го года. Она каждому русскому хорошо известна. Напрасно неуспех кампании приписывают суровой зиме и лютым морозам. Бегство и гибель начались гораздо раньше зимы, и зима только завершила неразумно начатое человеческим умом. Несомненно, во всей этой кампании Наполеон совершил ряд странных поступков, которые могут быть объяснены только его болезнью. Русская армия не желала немедленно, по вступлении французов, давать им сражение; напротив, она отступала и увлекла их в глубь страны. На своем пути она все разрушала и уничтожала, а чего не успевала сделать армия, то заканчивали крестьяне, не допускавшие мысли, чтобы можно было доставить продовольствие врагу царя и отечества. Следствием такого положения было то, что уже немедленно по вступлении в Россию французская армия стала ощущать недостаток в пище и должна была обратиться к грабежам и насилию. Но и грабеж и насилие дали не много. “Даже солдаты молодой гвардии умирали с голода, а многие посреди дороги приставляли дуло ружья ко лбу и раздробляли себе череп. Отсталые составляли уже целую армию, а между тем это было лишь начало кампании” (Пеэр, 609). Наполеон, по-видимому, мало понимал тактику императора Александра. Он сказал Нарбонну: “Итак, что же вы думаете относительно твердости императора Александра? Находите ли вы, что это согласуется с политикой и военным искусством – дать нам пройти такой путь без всякого сопротивления?” – “Государь, – отвечал Нарбонн, – с нами борются временем и пространством, как нам это и было обещано; вы, государь, можете судить, насколько это справедливо, потому что без малейшего почти сопротивления, которое если и делалось, то лишь для уравнения движения линии войск, вы пребываете в настоящее время в Вильно”. Несмотря на то что армия Наполеона слишком быстро таяла, несмотря на постоянное заявление Наполеону, что война эта во Франции не национальна, Наполеон решил достигнуть Москвы, и он стоял на своем.

Наконец, русская армия решила дать сражение под Бородино. Наполеон обрадовался. Он уже видел всю армию в плену. Но не так легко далось ему это дело. Русская армия должна была отступить. Но чего стоило, каких жертв это стоило французской армии, почти вдвое превосходившей числом русскую армию. Этого мало. Наполеон, создавший замечательный план атаки, не мог воспользоваться плодами его. “Наполеон оставался мрачен и задумчив, мучимый физическими страданиями, которых он уже не мог скрывать, еле отвечал на вопросы и, при известии о смерти своих генералов, только сокрушенно качал головой. Это уныние и нерешительность не дали возможности окончить сражение к одиннадцати часам утра или, по крайней мере, к двум…” На просьбу – двинуть гвардию Наполеон с боязливостью, которая в нем раньше не замечалась, отвечал: “Если придется дать новое сражение, с кем же я начну?” Мюрат и Ней были в отчаянии. Последний с обычной своей горячностью воскликнул: “Если император остается позади армии – он больше не генерал, и если он желает остаться императором, то пусть возвращается к себе в Тюильри и предоставит нам быть настоящими генералами”. В десять часов вечера Мюрат, который дрался уже пятнадцать часов, высказывает желание вновь начать бой. Но Наполеон довольствуется лишь тем, что приказывает гвардии занять поле битвы (Пеэр, 622). Наполеон ждал, что император Александр будет просить о мире; но ничего подобного не было. Наполеон двинулся на Москву. Хотя после Бородино русская армия и отступила, это отступление, однако, очень дорого стоило французам. Тем не менее Наполеон стремился в Москву, ожидая там найти все и даже унижение Александра и России. Он нашел там свое падение… По пути от границы в глубь России Наполеон мечтал возбудить сепаратное национальное чувство у поляков, литовцев, малороссов и проч. против России, но ничего подобного и там он не увидел. Одни только евреи пользовались подачками за свои услуги, но и от этих услуг Наполеону не поздоровилось.

Итак, в Москву, в Москву!.. 15 сентября французская армия под звуки марсельезы шумно и весело вошла в Москву. Наполеон был счастлив. “Вот он наконец, этот знаменитый город… Да, пора!”

Увы! Москва была пуста и безлюдна. Жители Москвы бросили все и ушли. В ночь взвилась ракета, и Москва вспыхнула со всех сторон… Наполеон был удивлен, поражен и угнетен… Он послал офицера к Александру с предложением мира; но Александр не отвечал, как не отвечал на подобное предложение и раньше.

Быстро пожар разливается по всему пространству Москвы. Искры, вздымаемые ветром, долетают до Кремля. Наполеон подвергается опасности, так как вблизи его помещения пороховой погреб и артиллерийский склад. Гвардия охраняет императора. Наполеон просыпается от яркого пламени пожара. Уже пылают ставни его окон. “Какое ужасное зрелище! Сколько дворцов! Какое дикое упрямство! Что за люди!..”

Мюрат, принц Евгений и Бертье умоляют его на коленях уйти, но Наполеон стоит на своем и остается на месте. В это время раздается крик: “Кремль горит!” Император уходит. Он проходит по узкой улице, в дыму, среди искр и головешек, по земле, устланной горящими предметами и потрескавшейся от жара, под небом, заволокшимся дымом и пламенем. Всюду огонь, огонь и огонь!.. На другой день все тот же пожар, пожар и дальше. Наполеон невольно промолвил: “Это предсказывает нам большие бедствия…”

Чего же достиг Наполеон, заняв Москву? Ровно ничего. Он был в Москве и не видал москвичей. Он был в России и не видел русских. Все они куда-то ушли. Ему не с кем было вести даже переговоров. Кроме остатков от пожара, ему нечего было взять с Москвы и России. Положение более чем отчаянное. Что ему делать с Москвой и Россией? Он жил на земле, но не видел людей. Прийти за много тысяч верст, провести несметную армию и теперь остаться ни с чем… Положение почти глупое. Наполеон ждал неделю, другую, третью… Никого и ничего… С тоской он предался обжорству, кутежу и разврату… но это мало помогало его нравственному гнету. Явилась бессонница, и он целые ночи проводил в беседах с Дарго. “Отступить – значит признать себя побежденным. Возможно, что мой первый шаг назад может повлечь за собой целый ряд неудачных и гибельных войн. Раз сделал ошибку – нужно упорствовать, одно лишь это может ободрить”.

Фантазируя в безделье, Наполеон издал декрет об уничтожении крепостного права, о восстановлении татарского царства на Волге, о провозглашении себя польским королем, отделении западной России, восстановлении смоленского княжества и т. д., и т. д. Груды фальшивых бумажных денег ввозятся в Россию, но и это не оказывает никакого влияния. Наполеон омрачен, угнетен и впадает в отчаяние.

Он пишет Александру: “Я хочу мира, – мне нужен мир, он мне необходим, – спасите только честь”. Но Кутузов не пропускает посланного к императору.

Однако пришлось возвращаться назад без всякого выигрыша, без всякой прибыли, со страшными потерями, полным расстройством, крайним унижением и невероятным позором. Трудно представить себе, как Наполеон пережил этот момент.

Но как отступать? Русская армия, отступая перед неприятелем, делала это не страха ради, а осмысленно, в порядке, с определенною целью, завлекая неприятеля и губя его бескормицею и собственною беспорядочностью. Вместе с тем она загораживала все пути, где бы неприятель мог воспользоваться плодами и дарами русской житницы. Волей-неволей приходилось возвращаться по старой дороге, усеянной уже десятками тысяч трупов, жертв голода, бескормицы и беспорядочности.

Ужасы отступления французской армии, а также гибель войск от голода, холода, на переправах, от нападения казаков и крестьян – не поддаются описанию.

Сегюр говорит следующее: “Солдаты без пищи и теплой одежды шли дрожа от холода; если, изнемогая от усталости, они падали, то снег покрывал их моментально и только по маленькому бугорку можно было узнать их присутствие. Вся дорога была покрыта такими бугорками, как на кладбище. Самые хладнокровные и равнодушные с ужасом глядели на эти бугры и, отвернувшись, быстро проходили мимо. Но впереди них, вокруг них – всюду снег, взгляд теряется в этой бесконечной равнине”. Каждый шел сам по себе, говорит Соанье, ни малейшей человечности солдаты не выказывали друг к другу; никто не протянул бы руку помощи даже своему родному брату. За ночь снег настолько засыпал бивуаки, что место расположения их можно было узнать только по трупам солдат и лошадей…

С этими несчастными, голодными, оборванными, изнуренными и изможденными шел их император, угнетенный, подавленный и больной, неся на себе кару своей несчастной неосмотрительности.

Французская армия гибла беспощадно. Из полумиллионного состава теперь осталось всего 15–20 тысяч. Весть о гибели армии дошла до Парижа. Наполеону нечего было делать в армии. Ему нужно было спешить в Париж спасать себя и империю. В Сморгони Наполеон издал следующий бюллетень: “Лошади кавалерии, артиллерии и обоза падали тысячами”. Об убыли людей не говорилось ничего, но многое могло быть читано между строк: “Те, кого природа создала более совершенными, сохранили свою обычную бодрость духа и энергию и в новых опасностях видели лишь повод к новой славе”. Но лучше всего было окончание бюллетеня: “Состояние здоровья его величества, императора и короля, лучше, чем когда-либо…”

Шестого ноября Наполеон созвал маршалов, объявил им о своем отъезде в Париж и благодарил их за доблестную службу. Главнокомандующим он оставил Мюрата, а с собою взял Дюрана, Коленкура, Лобау и Рустана.

Во время отсутствия Наполеона в Париже произошло событие, которое едва не произвело государственного переворота. Генерал Мале решил воспользоваться отсутствием Наполеона, произвести замешательство и стать во главе правления. Генерал Мале был ярым республиканцем и вместе с тем был душевнобольным и параноиком, из-за чего он содержался в заведении для душевнобольных. 23 ноября, пользуясь слабостью надзора, он бежал из больницы и направился к казармам Попинкур. Здесь, при помощи подложных документов, он убедил генерала Ламота в том, что Наполеон умер 7 октября в Москве и что сенат, собравшийся ночью, провозгласил республику. Вместе с Ламотом он отправился в крепость, где освободил генералов Лагория и Гидала, заключенных там за сношения с Англией. Рядом с этим они арестовали и заключили в тюрьму герцога де Ровиго и префекта полиции. Только мужество и стойкость коменданта крепости генерала Гюлена спасает дело. Мале был арестован и казнен. Все это не могло не потревожить Наполеона и не заставить поспешить в Париж, что он и сделал.

Очутившись в Париже, Наполеон переродился. У него вновь явились энергия, мощь, неутомимость и страшно кипучая деятельность. Масса затруднений, явившихся в государственном механизме, только изощряли его находчивость и изобретательность. Обращаясь к сенату, он заявил, что в настоящий момент все малодушные должностные лица должны быть удалены, так как их присутствие на службе только подрывает авторитет закона. По отношению к государственному совету были пущены громы и молнии по адресу лиц, приписавших народу державные права, которыми на деле народные массы не могут пользоваться. Вместе с этим Наполеон строго порицал всех, мечтавших основать авторитет власти не на принципе справедливости, естественном порядке вещей или гражданских правах, а на капризе людей, не понимающих ничего в законодательстве и администрации. Все поняли то, что кому надлежало понять, и все притихли. Наполеон был еще Наполеоном.

Наполеон хотел мира, но мира достойного чести, славы и доблести имени Наполеона. Александр не хотел мира. Он не хотел никакого мира. Он прекрасно теперь понимал, что пока Наполеон будет на престоле, миру не бывать. Кроме того, Александр ясно сознавал, что он лично является миротворцем Европы и спасителем ее от ужасных бед войны; а это сознание для мечтательного Александра служило весьма важным стимулом для ведения войны до тех пор, пока он не даст мира Европе.

Наполеон знал, что ему придется воевать, и воевать не только с Россией, но и со всей Европой, поэтому он прежде всего позаботился найти себе союзников. Одними из многочисленнейших врагов его в Европе были католики, имевшие полное право быть озлобленными на него за плен папы сначала в Гренобле, а затем в Фонтенбло. Наполеон захотел исправить этот грех и исправил его. Он явился к Пию VII в Фонтенбло и, путем личных переговоров, успел заключить новый конкордат. Разумеется, этот мир был несколько искусственный, но все-таки лучше доброй ссоры.

Одновременно с этим Наполеон все силы своего гения направил на создание новой армии. Полный разгром его армии повел к тому, что теперь ему ожидать поддержки в армиях других державных владельцев было мало надежды. Главное ядро все-таки должны были составлять французы. А где их взять, если все, что можно было набрать, он уже забрал для прежних войн. Довольно того, что уже в Испании над французскими войсками издевались, видя в них не солдат, а подростков и школьников. Тем не менее Наполеон успел набрать новую, почти двухсоттысячную армию. Правда, этих солдатиков сами французы называли Мариями-Луизами, а все-таки это была славная французская армия, славная славою и подвигами прежних подвижников ее и предводительством великого гения – Наполеона. Однако сам Наполеон видел и сознавал, что это была армия подростков. Старых ветеранов в ней было очень мало. Все они или лежали на полях необъятной России, или находились в плену, или были в госпиталях. Не было у Наполеона и артиллерии, – она тоже осталась в руках недавних победителей. Не было и кавалерии, ибо лошади пали в прежнем походе… Тем не менее воевать было нужно.

Как и следовало ожидать, к одной беде присоединилась и другая. Прежние союзники и вассалы стали отпадать от своего повелителя и или старались стать в нейтральное положение, или даже перешли во враждебный лагерь. Естественно, что на помощь России пришла Англия; но вскоре к ним присоединились и Швеция, и Испания, и Турция, и Пруссия. Пруссия переживала в данный момент народное возрождение и вместе с сознанием своего национального достоинства и единства там возникала и стояла идея освобождения от гнета и рабства Наполеона и отмщения за все предыдущие невзгоды, принесенные ей под предлогом освобождения от гнета и рабства. Мало того, по виду искренне преданные дворы оказались далеко не столь верными Наполеону, как он мог того желать. Варшавское герцогство, созданное Наполеоном и слишком много ему давшее, было уже в руках Александра, к которому многие из поляков относились не хуже, чем к Наполеону. Наполеон взял от поляков очень многое; еще более он им обещал, на деле же сделал для них совершенные пустяки; тогда как ныне всемогущий Александр, всегда послушный советам Чарторыжского, мог сделать для Польши гораздо большее. Таким образом, расчеты теперь на Польшу у Наполеона были плохие. Еще хуже того было с Саксонией. Король Саксонии всегда был монархом, искренне преданным Наполеону; а между тем ныне появление русско-прусских войск у ворот Дрездена вызвало у жителей этой страны неописуемый восторг… Знамение времени!.. Немалым огорчением для Наполеона было и то, что среди его новых помощников и сподвижников, маршалов завелся дух строптивости и неповиновения. Бессознательно они почуяли, что слава Наполеона падает и могуществу его настает конец. Все это, естественно, заставило Наполеона встряхнуться и сказать: “На время этой войны я стану опять генералом Бонапартом!” И он стал таковым, хотя обстоятельства уже становились против него.

Сражение под Боценом было Наполеоном блестяще выиграно, но, не имея кавалерии, он не мог воспользоваться плодами этой победы, дав возможность расстроенному неприятелю уйти и вновь сомкнуться. Мало того, в этом сражении Наполеон потерял дельных своих генералов и это на него подействовало потрясающе. “Он остановился и до поздней ночи пробыл в состоянии самого глубокого отчаяния. К нему обращались за приказаниями, но он был не в силах их отдавать и отвечал на все вопросы: “до завтра…” Наполеон переживал в это время упадок духа…” (Слоон).

Победа под Боценом расстроила союзников, но не дала она много успокоения и Наполеону, напротив, именно теперь он понял, что для его армии не хватает многого, и всею силою своего гения он взялся за ее улучшение.

Между тем начались переговоры о мире или перемирии. Наполеон шел и на то и на другое, но его требования были требованиями прежнего властителя Европы, тогда как союзники считали себя господами положения дела и, следовательно, представляли Наполеону условия, на которые его самолюбие едва ли могло согласиться. Поэтому весьма естественно, что переговоры шли вперед с видимым призраком новой войны.

При этом произошел один очень комический инцидент, показывающий, что он далеко не заблуждался в понимании своего положения. Беньо, стоявший во главе французского регентства в великом герцогстве Бергском, был неожиданно приглашен исполнять у Наполеона должность секретаря. При этом Беньо дважды пытался сесть в кресло, предназначенное для императора. Заметив ошибку секретаря, Наполеон сказал: “Вы, как я вижу, решились сесть на мое место, но, признаться, выбрали не совсем удобный момент”.

Во всяком случае, переговоры ни к чему не привели, и война должна была начаться с новыми силами. Особенно на этот раз огорчила Наполеона Австрия. Дело в том, что он имел право рассчитывать на ее содействие или, по меньшей мере, на ее нейтралитет. И действительно, Меттерних явился к Наполеону с своими предложениями, но с такими, на кои Наполеон никак не мог согласиться. “От вас зависит располагать нашими силами, – сказал Меттерних, – мы не можем оставаться нейтральными, мы будем или за вас, или против вас”. При этом за помощь он требовал Иллирию, половину Италии, Польшу, Голландию, Швейцарию, возвращение папе Рима, Испании – прежнего короля и уничтожение Рейнской федерации. “Как, – воскликнул Наполеон, – мне покинуть Европу, половину которой я теперь занимаю, увести свои легионы за Рейн, за Альпы, за Пиренеи!.. И это тогда, когда наши знамена развеваются в устье Вислы и на реке Одере, когда моя победоносная армия стоит у дверей Берлина и Бреславля, когда я нахожусь во главе 300 000 человек!.. Австрия без выстрела, не обнажая меча, осмеливается предлагать мне такие условия! И это выдумал такой проект мой же тесть! Это он вас сюда прислал!..” О, Меттерних! Признайтесь, сколько вам заплатила Англия за то, чтобы вы объявили мне войну!..” Меттерних указывает на могущие произойти от этой войны для народов несчастья. “Вы сами не солдат, – говорит Наполеон, – вы не знаете, что происходит в душе солдата. Я выдвинулся на поле битвы и такой человек, как я, не может беспокоиться о жизни даже миллиона людей!” Меттерних заметил, что Наполеон чем-то озабочен, не так владеет собой, не так быстро схватывает общее положение дел; он видел, что эта нравственная невоздержанность, которая уже не раз была причиною его ошибок, была теперь в нем сильнее, чем когда-либо (Пеэр).

Война продолжалась, и особенно счастливо опять-таки для Наполеона. Особенно блестящая победа досталась на его долю под Дрезденом. Уже с утра поднялся бурный ветер с дождем. Это для французов было выгодно, так как скрывало их движения и расположение. Бой шел весьма удачно. Между тем Наполеон весь день просидел перед костром в какой-то странной апатии… В шесть часов Наполеон убедился, что сражение кончено, и, сев на коня, апатично поехал рысью во дворец, причем дождь струился потоками по традиционной его шляпе и серому походному сюртуку (Слоон).

Неприятельская армия была разбита, и ее можно было совершенно уничтожить. “Между тем на другой день, лишь в четыре часа пополудни, Наполеон приказал одному корпусу Вандама преследовать неприятеля. Оставив затем Мортье предписание держаться в Пирне, он сел в карету и преспокойно уехал в Дрезден. Вообще, весь образ действий такого гениального полководца, как Наполеон, представлялся в данном случае до чрезвычайности странным. Он мог нанести во второй день боя страшный удар союзной армии, но вместо того ограничился разгромом одного только ее крыла и, после второго дня, не распорядился сколько-нибудь энергически преследовать отступавшего врага. Даже и на третий день преследование производилось только для вида. Наполеон, начав приводить свой план в исполнение, впал тотчас же в состояние загадочной усталости и апатии. В продолжение всего боя он находился в таком состоянии, из которого слегка пробудился, лишь когда ему донесли, что Моро смертельно ранен… По словам Наполеона, у Пирны с ним сделался страшный приступ рвоты, заставивший его в этот роковой день положиться во всем на других (Слоон).

В это время стали приходить известия, что союзники Наполеона начали ему изменять. Ему изменила Бавария, а во время сражения под Лейпцигом 35 тысяч саксонцев также перешли на сторону неприятеля. Это страшно поразило Наполеона. Кто-то из приближенных императора пододвинул деревянный стул, на который он тяжело опустился и тотчас же впал словно в оцепенение. С полчаса просидел он на стуле в бессознательном состоянии, напоминавшем по внешности глубокий сон. Мрак все более сгущался. Французские маршалы и старшие генералы, столпившись вокруг соседних бивачных костров, угрюмо ожидали пробуждения императора. Очнувшись, Наполеон отдал последние приказания к отступлению… Все утро Наполеон бесцельно бродил по Лейпцигу, отдавая приказания, имевшие целью по возможности сохранить спокойствие и порядок в рядах отступавшей армии. Вид у него был, однако, такой растерянный и одежда в таком беспорядке, что французские солдаты и офицеры зачастую его не узнавали и, вместо того, чтобы повиноваться, отвечали ему дерзостями… Один из французских генералов, увидев человека, который совершенно безучастно смотрел на проходившие мимо войска, потихоньку насвистывая песенку: “Мальбрут в поход пустился…” обратился к нему с расспросами. В первую минуту он не узнал императора в плохо одетом человеке, который стоял совершенно один, без свиты. В следующее затем мгновение генерал, заметив свой промах, страшно растерялся, но император, по-видимому, даже не слышал его расспросов. Очевидцам казалось, будто сердце его окаменело” (Слоон). На следующее утро Наполеон был вновь бодр, энергичен и деятелен.

Помимо уничтожения армии Наполеона в полях сражения и отпадения союзников, солдаты страдали от голода и холода, а под конец появился сыпной тиф, верный спутник воровского интендантства. Наполеон со своей армией все ближе и ближе отступал к Франции, а противники на него надвигались. Единственными верными союзниками его были раздоры и несогласие между противниками.

Наполеону пришлось вновь вернуться в Париж, добывать войска. На этот раз не хватало уже не только людей, но и оружия. Боевые припасы и артиллерийские принадлежности были разбросаны по всей Европе, и только во Франции их не было. Пришлось новобранцев вооружать всяким хламом и старьем, а нередко охотничьими ружьями и ножами или же старыми мушкетами, с которыми не умели даже управляться. Мундиров тоже не было, и новобранцы оставались в блузах. Эти молодые войска не только не были обучены, но даже не умели справляться с ружьями. Передают о следующем случае: один офицер спросил в бою новобранца, стоявшего безучастно под сильнейшим неприятельским огнем, почему он сам не стреляет; на это юнец очень простодушно ответил, что он сам стал бы стрелять не хуже кого другого, если бы только умел стрелять. Артиллерии не было. Лошадей не было ни для артиллерии, ни для кавалерии, ни для обоза. В народе сеялись смуты. Роялисты подняли голову. Предатели министры, вроде Талейрана, делали все, чтобы погубить императора и создать себе мостик для перехода к другому правительству. Тем не менее Наполеон не падал духом. Он один ходил по Парижу, и народ его встречал очень радушно. Подготовив кое-какие войска, Наполеон решил оставить Париж и броситься вновь в борьбу с врагом, уже в пределах Франции. Защита Парижа, а значит, и императорской семьи, лежала на национальной гвардии. Офицеры национальной гвардии далеко не симпатично относились к Наполеону. Теперь, уезжая в армию, Наполеон оставлял свою семью на защиту этих людей. Перед отъездом он пригласил во Дворец всех офицеров национальной гвардии. К ним вышел Наполеон, императрица и вынесли малютку сына. Наполеон объявил офицерам, что он отправляется в армию, рассчитывая, с помощью Божиею и храбростью доблестных войск, одержать победу над неприятелем и удалить его из пределов Франции. Это заявление было встречено гробовым молчанием. Тогда император, взяв за руку императрицу и малютку сына, вновь обратился к офицерам: “Вверяю императрицу и римского короля мужеству национальной гвардии”. Офицеры продолжали молчать. Спустя минуту, с трудом сдерживая волнение, Наполеон добавил: “Вверяю вам мою жену и сына”. Раздались громкие крики: “Да здравствует император!” – и офицеры бросились к царственной семье с чувством полной преданности. У многих на глазах были слезы.

Наполеон в армии. Гений не оставляет его и в тяжкие минуты. Смелость его планов, быстрота движений, неожиданности, которые он приготовляет неприятелю, поддержка, которую ему удалось получить от истощенной Франции, преданность, которую он успел внушить своим плохо одетым и переутомленным войскам, находившимся в самом опасном положении среди союзных армий, многократно превышавших их своею численностью, – все это представляется столь необычным и могущественным, что вполне достойно гения Наполеона. Вместе с тем на поле военных действий Наполеон остался столь же сильным и храбрым, как это было при Арколе и в других местах Италии. К сожалению, его генералы были уже не те.

Самым непримиримым врагом Наполеона был Александр. Он решился не покидать оружия, пока Наполеон не покинет Францию. Все остальные союзники готовы были вести переговоры о мире, и переговоры эти велись. К сожалению, доброго исхода этим переговорам не было видно. Наполеон предъявил требования, как бы он de facto состоял повелителем Европы, он их понижал по мере неудач и повышал непомерно в случае победы. То же проделывали и союзники. Главное же было то, что союзники не допускали дальнейшего пребывания Наполеона на троне.

После неудачного сражения при Ла-Ротьер Коленкур просил Наполеона дать ему полномочия на какие угодно уступки, лишь бы заключен был мир. Наполеон в это время читал Монтескье “О причинах величия и упадка римлян”. Море, подававший письмо Наполеону, выслушал от него следующее место: “Наиболее поразительный известный мне случай величия духа проявился в решении современного нам монарха – скорее погибнуть под развалинами своего трона, чем согласиться на предложения, унизительные для его царственного сана. Он обладал слишком возвышенною душою, для того чтобы спуститься ниже того уровня, на который его оттеснила неприязненная воля рока”. – “Мне лично, государь, – возразил Море, – известна еще более грандиозная комбинация. Вам представляется теперь возможность пожертвовать славой, дабы закрыть бездну, угрожающую в противном случае поглотить не только вас самих, но и Францию”. – “Ну, что же, господа, если вы пришли к такому убеждению, заключите мир! – отвечал он. – Пусть Коленкур устраивается как хочет и подписывает, что ему заблагорассудится. Я могу вынести всякое бедствие, какое на меня обрушится, но, разумеется, не стану диктовать унизительные для себя условия мирного договора!”

Между тем союзники требовали, чтобы Франция отказалась от всех ее приобретений с 1792 г. и чтобы Наполеон не принимал никакого участия в международных соглашениях, которые могут иметь место по заключении мира. В последней фразе имелось в виду отречение Наполеона от престола. Можно себе представить бурю раздражения, вызванную у Наполеона этим предложением… Наполеон заявил: “Если нам нельзя будет положить оружие иначе, как на оскорбительных условиях, предлагаемых конгрессом, то гений Франции и Провидение, без сомнения, окажутся на нашей стороне”. Гений был с ними, но судьба была против них. Не было войска, не было средств, полководцы переутомились, а в Париже и Франции начала царить враждебная интрига.

Неприятельское кольцо все больше и больше суживалось и все ближе подходило к Парижу. Маршалы Наполеона обессилевали и становились неспособными к службе. Часто вырывались резкости и проявлялось ослушание. Наполеон боролся, но и его гений не мог из ничего создать нечто. Наконец, неприятель овладел Парижем. Наполеон был в Фонтенбло. Узнав о занятии Парижа, Наполеон предался самому необузданному гневу. “Забывая свои собственные ошибки и промахи, он обвинял всех других с бешенством, которое граничило с умопомешательством, и не находил достаточно оскорбительных выражений, дабы заклеймить ими Кларка и брата Жозефа. Дойдя почти до состояния невменяемости, император потребовал себе карету и поехал по направлению к Парижу. Увидев, однако, нешуточную опасность, он возвратился обратно…” На другой день он был опять бодр, деятелен и энергичен, как бы с ним ничего не было. Но вот приехал Коленкур и привез условия мира, одним из которых было отречение Наполеона. Наполеон не в состоянии был спокойно выслушать доклад своего верного слуги. “Им овладевала, по-видимому, какая-то загадочная, ужасающая мысль…” (Слоон).

Сделав все распоряжения к сражению, Наполеон, по обыкновению, явился к смене караулов. Войска встретили его восторженными возгласами. Между тем в нескольких шагах от императора, столпившись в кучу и не обращая внимания на его присутствие, о чем-то беседовали маршалы и генералы. Вдруг раздался громкий голос Нея: “Нас может избавить от этого лишь отречение от престола…” Наполеон невольно вздрогнул, но не подал и вида, что он слышал эти слова. Тем не менее для него стало ясно, что его маршалы и генералы против него. Наполеон вошел в кабинет и занялся обычными делами. Вскоре явились к нему маршалы Ней, Лефевр, Удино и Макдональд. При этом Ней спросил: “Известно ли вашему величеству, что происходит в Париже?” Наполеон знал, но сказал: “Нет, не известно”, – “Зато мне это известно”, – и передал обо всем, что там делалось, с требованием от Наполеона отречения включительно. На примирительную речь Наполеона маршалы отвечали угрозами и предостережением. Тогда Наполеон в справедливом негодовании, однако сдержав свой гнев, повелительным движением руки заставил изменивших маршалов удалиться. После этого Наполеон приказал Коленкуру подготовить отречение от престола.

Вскоре Наполеон узнал об измене маршалов Мармона и Бертье. Это его страшно поразило. Уже давно Наполеон носил при себе яд, и вот в эту ужасную ночь он решился принять его. Но и яд изменил ему, доставив ему только мучения. Окружающие слышали вопли Наполеона: “Маршалы совсем меня доконали! Несчастный, я так его любил!.. Измена Бертье поразила меня в самое сердце!.. Вот каковы оказались мои старые друзья и товарищи по оружию!..” На другой день Коленкур описывает такое состояние Наполеона: “Глаза у него ввалились и потускнели. Он, кажется, с трудом лишь узнавал окружающие предметы. Все выражение лица красноречиво выражало страшную душевную муку. Видя, что все и вся против него, Наполеон подписал следующее отречение: “Ввиду заявления союзных держав, что император Наполеон является единственным препятствием к восстановлению европейского мира, император Наполеон, верный своей присяге, объявляет, что отказывается за себя и за своих наследников от престола Франции и Италии, так как нет таких личных жертв, пред которыми бы он отступил ради блага Франции”.

Наполеон был совершенно прав, говоря незадолго перед тем: “У меня в армии ведут честным образом игру только нижние чины и офицеры, не заслужившие себе еще графских, герцогских и княжеских титулов. Страшно сказать, но тем не менее это чистая правда! Знаете ли, что мне следовало бы сделать? Выслать всех этих бывших героев из армии. Пусть себе они спят на своих пуховиках и важничают в гордых своих замках. Надо было бы освободиться от этих недовольных и начать войну опять с молодыми людьми, обладающими юношеской, не запятнанной еще доблестью!”

Еще Наполеон был на месте, как маршалы и генералы Журдан, Ожеро, Мезон, Лангранж, Удино, Келлерман, Нансути, Лефевр, Гюлен, Мило, Латур-Мобур, Сегюр, Бертье и Билляр присягнули Бурбонам. Поразительная поспешность!..

Наполеон оставался императором, но императором острова Эльбы, без права выезда из своих владений и под надзором своих заклятых врагов – англичан… Тяжело было положение Наполеона. “Меня порицают за то, – говорил он, – что я пережил свое падение. Это совершенно ошибочно… Необходимо гораздо более мужества, чтобы пережить незаслуженное несчастье…” Однажды лишь у него подметили упадок духа. Сидя за столом, он неожиданно ударил себя по лбу и, словно говоря с самим собою, воскликнул: “Праведный Боже, неужели это возможно!..”

Перед отъездом Наполеон не забыл никого из служащих и каждого очень щедро наградил. Императрица, долженствовавшая проводить эльбского императора, не явилась к отъезду. Это страшно огорчило Наполеона, и он воскликнул: “Прекрасно, я сдержу свои обещания, но если мне представится еще хотя один повод к жалобе, я буду считать себя от них совершенно свободным…”

Наступил день отъезда. С раннего утра стекались жители Фонтенбло и окрестностей и с душевной тоской взирали на двор. Старая гвардия выстроилась в два ряда. Наполеон выходит и молча тихо пожимает руку всем из свиты, явившимся его проводить. Не проронив ни одного слова, он выходит на крыльцо. Молчаливо, но со слезами на глазах встречает его армия. Слишком глубокое горе сжимает грудь и императора и провожающих. Одна лишь дробь барабанов, бьющих атаку, нарушает торжественную тишину. Желая говорить, император делает знак рукою и все умолкает.

“Солдаты старой гвардии, я с вами прощаюсь! Двадцать лет я видел, как вы неустанно шли по пути к чести и славе. В эти последние дни, как и в дни моей славы, вы не переставали быть образцом храбрости и верности. С такими молодцами, как вы, я мог бы еще бороться; но война продолжалась бы нескончаемо. Это была бы война междоусобная, и положение Франции было бы еще печальнее. Я пожертвовал всеми моими интересами ради интересов страны. Я уезжаю, а вы, друзья мои, продолжайте верой и правдой служить дорогой Франции. Ее счастье было единственной моей мыслью; и оно навсегда останется предметом моей мечты и пламенных желаний! Не печальтесь о моей судьбе. Если я решаюсь пережить события, то только для того, чтобы послужить на пользу вашей славе. Я опишу великие дела, которые мы совершили вместе с вами… Прощайте, мои дети, я всех вас хотел бы прижать к своему сердцу, как я обнимаю вашего генерала. Идите сюда, генерал Пти, дайте прижать вас к моему сердцу! Дайте сюда знамена, орлы, я хочу с ними проститься! О, дорогое знамя! Пусть этот поцелуй отзовется в потомстве! Прощайте, мои дети! Мои мысли, мои мечты будут всегда с вами… Не забывайте и вы меня…” Император уехал. Его провожали всеобщие слезы.

Наполеона сопровождал взятый с собою на Эльбу батальон гвардии и очень ограниченная свита.

Император Александр, с обычным своим великодушием, откомандировал сопровождать Наполеона своего комиссара, генерала Шувалова, сказав ему: “Я поручаю вам важную миссию, и вы ответите мне собственной головой за каждый волос, который упадет с головы Наполеона…”

“В Э император сильно заболел. По-видимому, с ним сделался такой же припадок, как перед тем в Фонтенбло. Этот припадок, впрочем, скоро прошел, благодаря своевременно поданной медицинской помощи. Прусский комиссар утверждал, будто он обусловливался дурной болезнью” (Слоон).

Прибыв на остров Эльбу, император Наполеон с первого же дня серьезно отнесся к своим обязанностям владельца, так как для него это был все-таки мир, хотя и маленький. Он правильно устроил администрацию, создал армию, улучшил пути сообщения, правильно распределил налоги, позаботился о благоустройстве солеварен и рудокопов, – словом, гений Наполеона теперь направлен к благоустройству Эльбы точно так же, как раньше к благоустройству мировой империи. При нем была мать и сестра Полина; вскоре также приехала к нему Валевская с сыном. Все говорило, что Наполеон на своем островке “отдохновения” действительно посвятит свою жизнь мирным занятиям, оставив в стороне Европу и ее интриги. Главным условием изоляции Наполеона было соблюдение полной самостоятельности и государственной независимости на острове Эльбе и нарушение этого условия развязывало Наполеону руки и давало свободу действия. Это не мешало Англии иметь на острове своего агента под почетным именем посла при дворе императора. Разумеется, весь остров кишел шпионами, следившими за каждым шагом Наполеона.

Между тем в Европе не забывали о Наполеоне. На венском конгрессе уже с первых заседаний начали трактовать, что Наполеон слишком беспокойный сосед для Европы и будет безопаснее упрятать его подальше, например, на остров Св. Елены. Все это стало известно Наполеону, но он жил спокойно и тихо. Здоровье Наполеона стало поправляться. Он производил впечатление крепкого и сильного мужчины. Слегка отвисшие щеки и полная нижняя губа выказывали признаки чувственности, но это впечатление стушевывалось высоким лбом и открытыми висками. Движения его, несмотря на присущую ему нервность, казались спокойными. Глаза были ясные и проницательные. К эльбским крестьянам он относился ласково и доброжелательно. Посетители всегда в обращении видели в нем много такта и добродушного юмора. Желание Европы – переселить его куда-либо подальше – наводило на него ужас.

Дела Франции шли, однако, неблестяще. Возвратившееся правительство и аристократия вели себя нисколько не лучше прежнего и несчастье не послужило им уроком. Возвращающаяся армия подверглась оскорблениям и унижению. Офицеры изгонялись со службы, солдаты удалялись в отставку с такой пенсией и пособием, которые очень успешно вели их к голодной смерти. Порядки и учреждения Наполеона немилосердно уничтожались, а всегда ли к добру – этого нельзя сказать. Расходы на двор увеличились, а общее благосостояние государства понизилось. Общее недовольство существующим порядком возрастало быстро и повсюду. Лица, близкие Наполеону, следили за всем этим, поддерживали недовольство и подготовляли его возвращение. Вскоре по всей Франции циркулировала мысль о возврате Наполеона. Всюду были слышны условные лозунги: “мужайтесь и надейтесь”, или “он был и будет”, или “проснитесь, французы, император бодрствует” и т. д.

Все это Наполеон знал. Поводов к нарушению данного им отречения было достаточно: было несколько злодейских покушений на его жизнь, масса невыполненных его совершенно правильных и законных требований, наконец, неуплата обещанного ему содержания 2 000 000 франков в год, – все это давало ему полное право отказаться от своих слов отречения. Вместе с тем своим появлением во Францию Наполеон явился освободителем ее от гнета, введенного новым правительством.

26 февраля 1815 г. маленькая армия из 1600 человек с 80 лошадьми и несколькими пушками была посажена на суда и затем благополучно прибыла во Францию. 1 марта в 4 часа утра вся эта армия успешно высадилась на берегу Жуанвильского залива.

Передают о следующем происшествии. В числе многих лиц, в этот момент ехавших по побережью и захваченных на пути, оказался и князь Монако. Наполеон спросил его: “Куда вы едете?” – “Возвращаюсь в свои владения”. – “Клянусь Девой Марией, я делаю то же”, – весело ему ответил Наполеон.

Весть о высадке Наполеона быстро разошлась по Франции и достигла Парижа. Против него немедленно высланы были войска. Понемногу и около Наполеона стали группироваться. Встреча с королевскими войсками произошла у Гренобля. Офицер, командовавший королевскими войсками, завидев Наполеона, приказал им готовиться к стрельбе. Наполеон подошел на пистолетный выстрел. Королевский офицер скомандовал: пли! Но солдаты, все бледные, дрожали, и никто не выстрелил. Наполеон был в своем сером сюртуке, дешевой треуголке с трехцветной кокардой. Подошедши еще на несколько шагов, Наполеон сказал: “Солдаты 5-го линейного полка, – узнаете ли вы меня?” – “Да, да”, – раздалось со всех сторон. Затем, расстегнув сюртук и обнажив грудь, Наполеон произнес: “Я пред вами. Если здесь между вами найдется хоть один солдат, расположенный убить своего императора, он может это сделать беспрепятственно. Моя грудь к его услугам”. – “Да здравствует император!” – крикнули все солдаты и бросились целовать его платье. “Солдаты, – воскликнул Наполеон, – я прибыл лишь с горстью храбрецов, именно рассчитывая на вас и на весь французский народ! Бурбоны царствуют незаконно, так как возведены на престол не народом…” Вместе с солдатами на сторону Наполеона стали переходить и офицеры. По мере движения его по направлению к Парижу, его армия все увеличивалась и увеличивалась.

Рассказывали, что один из предводителей отрядов, посланных против Наполеона, именно граф д'Артуа, сказал унтер-офицеру: “Ну, камарад, крикни: “да здравствует король”! – “Нет, ваше высочество, я этого сделать не могу, единственное, что я могу крикнуть, это “да здравствует император!”

Вскоре к Наполеону прибыли его маршалы. По мере приближения к Парижу Наполеона и газеты постепенно изменяли свои отзывы о нем: “ Бонапарт высадился в Жуанском заливе”; “Гренобль раскрыл свои двери генералу Бонапарту”; “Наполеон вступил в Лион”; “ Его величество император изволил прибыть в Тюильрийский дворец”.

Сам Наполеон о своем положении выразился так: “Вплоть до Гренобля я был еще искателем приключений, но в Гренобле стал уже государем”. И действительно, все высылаемые против него королем войска немедленно переходили на его сторону. Однажды утром нашли на решетке, ограждавшей Вандомскую колонну, напечатанное большими буквами объявление:

Наконец наступил день, когда Людовик XVIII уехал из Парижа, а Наполеон въехал в него.

Наполеон встречен был с энтузиазмом. Искренним ли? Были люди, которые искренне радовались его возвращению, – были индифферентные люди, – были и такие, которые с глубокой болью в сердце встречали его. В самом деле. Одно имя Наполеона вызывало неизбежные в будущем войну, потерю детей, разорение и несчастье… Понимал это и Наполеон. Взявшись, немедленно по прибытии в Париж, за благоустройство государства, он чувствовал возникновение новой войны, войны беспощадной, и готовился к ней, но готовился втихомолку, чтобы не устрашать Францию. Много труда, много усилий и много забот выпало теперь на долю Наполеона. И он их нес безропотно. Нес с прежней энергией и с прежней гениальностью. Но tempora mutantur et nos mutamur in illis. Не те теперь были люди, не те времена, не те средства, не те нравы и даже не тот Наполеон. В короткий срок, за какие-нибудь два месяца, Наполеон заметно изменился. Лицо сохраняло спокойное свое бесстрастное выражение, но сильно похудело и челюсти начали очень выдаваться вперед. Он похудел всюду, за исключением талии… Иногда у него вырывался тяжелый вздох… К тому же времени явилась у него привычка щуриться и глядеть в полуоткрытые веки, как если бы у него начала обнаруживаться чрезмерная дальнозоркость. Миганье левым глазом и подергивание уха стали проявляться с большею, чем когда-либо, силой. По мере накопления трудностей и неприятностей общее состояние здоровья императора значительно ухудшилось. У него начались серьезные страдания желудка и уринальных путей, к которым присоединился также упорный сухой кашель… Ввиду быстрых изменений душевного настроения, перемежающегося возбуждения и упадка духа, усиленной чувствительности и грубой резкости, находили возможным объяснить состояние французского императора особою формой истерической апоплексии (Слоон).

Как и следовало ожидать, война началась, и притом с многочисленными и отборными войсками Пруссии и Англии пока, а на подмогу им шли и войска других государств. Несмотря на проявление гения Наполеона и удачи в войне, удачи были уже не те, что прежде. Много усилий, много напряжения и много крови стоили эти удачи Наполеону. Да и сам он стал утомляться, поддаваться болезни. Так, под Катр-Бра, сделав надлежащие распоряжения, Наполеон погрузился как бы в летаргическое состояние… Под его командою находились главные силы, и он должен был произвести главный натиск, “но его гениальные способности были отуманены или болезнью, или же чрезмерной самоуверенностью” (Слоон).

Ватерлоо было решающим моментом в судьбе Наполеона. Диспозиция сражения была составлена самим Наполеоном достойно его гения; тем не менее он чувствовал себя во время сражения так плохо, что вынужден был сойти с коня. Сидя у стола, на котором разложена была карта, император то и дело впадал в дремоту и мгновенно из нее опять пробуждался. Энергия и деятельность английского главнокомандующего представляли собою резкий контраст с постоянно возраставшей апатией Наполеона.

Сражение при Ватерлоо было проиграно. Проиграно было и дело Наполеона. К концу сражения “у Наполеона обнаружился полнейший упадок сил, так что на него жалко было смотреть. Глаза его неподвижно уставились вдаль, голова качалась из стороны в сторону, и сам он находился почти в бессознательном состоянии. Ментион и Бертран усадили его на лошадь и поддерживали его с обеих сторон” (Слоон).

Наполеон поспешил в Париж. Но было поздно. Париж знал о поражении, и палата представителей решила предложить Наполеону добровольно отречься от престола. Можно себе представить нравственные страдания великого человека. Наконец, он подписал и вторичное отречение.

“Сто дней” показали, что силы Наполеона были уже подорваны. В первые дни он проявил свой гений во всем блеске, но с каждым днем все более и более выражалась медленность, препятствовавшая немедленному и точному выполнению его планов. Слабость его бывала иногда так велика, что “произношение слов утратило у него обычную ясность”.

Не желая попасть в руки неприятелей или Людовика XVIII, Наполеон поспешил в Рошфор, чтобы оттуда направиться в Англию, а может быть, и в Америку. На пути следования народ всюду встречал Наполеона с выражением преданности и глубокого уважения. Между тем Наполеон хорошо делал, что спешил к морю, так как Блюхер отправил в погоню за Наполеоном отряд пруссаков с приказанием схватить и расстрелять бывшего французского императора там же на месте.

Наполеон рассчитывал найти покровительство в Англии, надеясь на великодушие принца-регента. Вот текст его обращения: “Ваше королевское высочество! Вследствие борьбы партий, которая постоянно тревожит мою страну, и неприязненного ко мне отношения великих европейских держав, я кончаю свою политическую карьеру и желаю, как Фемистокл, приютиться у очага великобританского народа; я отдаю себя под защиту его законов, о чем и прошу ваше королевское высочество, как самого могущественного, постоянного и самого благородного из моих врагов. Наполеон”. Наполеон очень ошибся в расчете. Великодушие у англичан – предмет едва ли доступный. Англия дает приют убийце и разбойнику, но Наполеону… напрасно.

В ожидании ответа Наполеон отправился на одном из английских кораблей к берегам Англии. Во время этого переезда августейший пассажир казался сильно утомленным и зачастую впадал в дремоту, но очень благосклонно относился к офицерам, в особенности же к капитану Майтланду. Вскоре выяснилось, что Наполеон ссылается на остров Св. Елены… Мы имеем следующий протест Наполеона против этого насилия над ним: “Я торжественно протестую пред лицом неба и людьми против насилия, которому я подвергся, против нарушения моих самых священных прав, когда, при помощи силы, располагают моей особой и моей судьбой. Я свободным человеком вступал на борт Bellerephone, я не пленник, а гость Англии… Если правительство, поручая капитану Bellerephone меня, а также мою свиту, имело в виду устроить лишь сети, ловушку, то оно обесчестило себя и запятнало свой национальный флаг… Я взываю к истории. Она скажет за меня, что противник, воевавший двадцать лет с английским народом, теперь обездоленный, является к нему добровольно, отдается под защиту его законов; какое же иное, более веское, мог он привести доказательство своего уважения и доверия? И как же ответила Англия на подобное великодушие? Она лицемерно протянула ему свою гостеприимную руку и, когда он преисполнился верой и доверием к ней, – она его умертвила. Наполеон”.

Удивительно, как Наполеон мог забыть о великодушии англичан по отношению к Жанне д'Арк и проч.

Абелль, встретившая Наполеона на острове Св. Елены еще 14-летней девочкой и бывшая его любимицей, так в своих записках описывает этот остров: “Это крутой утес, почти вертикально выходящий из воды. Удлиненная форма острова, однообразный, совсем темный колорит наводят на мысль, что его можно скорее назвать плавающим гробом, чем землей, созданною носить и кормить живых существ”.

Граф Бельмен так описывает остров Св. Елены: это место самое печальное, самое неприступное, самое удобное для защиты, самое трудное для атаки и самое годное для своего настоящего назначения. Прибавим, что эта одиночная тюрьма тщательно охранялась английской эскадрой.

Находясь в этом заключении, Наполеон был под строгим надзором стражи; он не смел никуда один ходить, ни с кем без позволения говорить. Такое стеснение страшно раздражало Наполеона. Ему оставалось читать и писать, что он и делал. Насколько губернатор острова, англичанин, был к нему придирчив, доказывается тем, что он удалил от Наполеона даже доктора О'Меага, который, по его мнению, слишком сильно привязался к Наполеону. В редких случаях остров посещали иностранцы, которые просили позволения видеть Наполеона; Наполеон их принимал и был с ними любезен и обходителен.

Во время прогулок Наполеон любил разговаривать с жителями острова и ласкал детей, которые напоминали его сына, хотя жителям острова было запрещено поддерживать разговор с знаменитым пленником.

Несомненно, Наполеону неоднократно предлагали бегство, но он решительно отвергал его как проявление трусости и слабости. В своем мученичестве он видел искупление прошлого и залог благополучия своей династии. В величии своего несчастья он видел освящение своей славы. “Для моего сына лучше, что я здесь. Если он будет жив, мое мученичество возвратит ему корону”. Мысль о неизбежности мученичества всецело наполняла Наполеона. Он перестал противиться судьбе. Он полюбил свои страдания.

Папа Пий VII ходатайствовал о смягчении участи пленника на острове Св. Елены. “Наполеон несчастлив, очень несчастлив, мы забыли его заблуждения… Он сделал для церкви столько, сколько, быть может, никто не осмелился бы в его положении сделать… Знать, что этот несчастный страдает через нас, это одно уже для нас большое горе… Мы не желаем, мы не можем, мы не должны, наконец, быть причиною тех страданий, которые он претерпевает; напротив, мы глубоко, от всего сердца, желаем, чтобы его участь была облегчена; испросите этой милости от нашего имени…”

Однако измученный Наполеон иногда прорывался и, в раздражительности, говорил англичанам слишком нелестную для них правду. Вот что он раз приказал перевести по-английски Арноту: “Я прибыл, чтобы приютиться у очага английского народа; я искал законного гостеприимства. Вы мне надели кандалы… Это ваше министерство выискало эти ужасные скалы, где каждый месяц сокращает жизнь европейца на три года, чтобы убить меня медленной смертью… Не было такой гнусности и подлости, которые бы вы не сделали со мной, доставляя себе этим удовольствие. Вы мне не позволяли вести даже самую обыкновенную семейную переписку, которая никому не возбраняется. Вы не допустили до меня ни одного извещения, ни одной бумаги из Европы; моя жена, мой сын даже не существуют для меня больше… На этом негостеприимном острове вы заставили меня жить в месте, менее всего удобном для жилья, в месте, где убийственный тропический климат дает себя знать всего чувствительнее. Заточение меня в четырех стенах, в нездоровом климате, меня, который объехал верхом всю Европу… Умирая на этой проклятой скале, отторгнутый от всех и лишенный всего, я завещаю честь и бесчестие моей смерти царствующему дому Англии…” После этих слов император впал в обморок.

В апреле 1821 г. явилась комета. “Комета! – она была предвестницей смерти Цезаря!”

15 апреля Наполеон написал завещание.

Через несколько дней Наполеону стало лучше. Его поздравили.

Великий человек и в предсмертном состоянии был велик, хотя, несомненно, бесконечно был несчастен…

В ночь на 5 мая 1821 г. над островом Св. Елены разразилась страшная буря. В эту ночь, в 5 часов, отошла душа великого человека. В предсмертные минуты он шептал отдельные бессвязные слова, из которых можно было разобрать: “Голова… армия… Боже мой!”

В 5 часов 40 минут глаза его покрылись легкой дымкой… он скончался.

Скончался не только гений, но великий гений…

Слова английского поэта как нельзя более приличествуют этому моменту: