"Мы с тобой Макаренки" - читать интересную книгу автора (Лезинский Михаил)Глава шестая БЛОК, ЕВТУШЕНКО И ПУШКИН– Пи-ить, пи-ить,- просит какая-то пичуга. Игорь свинчивает пробку с фляжки и жадно глотает тепловатую воду. На какую-то долю секунды становится легче. – Пи-ить, пи~ить, – не унимается пичуга. Пить? Да, надо пойти и дать напиться этому пижону. «Пижон», Жорка Лукьяненко, просто-напросто забыл свою флягу в палатке, а без воды попробуй в такую жару! Игорь из-под ладони всматривается в квадраты вырытых ям. Где-то здесь должен быть Лукьяненко. Третий день возится он со своей ямой и никак не может ее одолеть. То ему помешала мозоль, которую он натер ровно через пять минут после того, как взял лопату в руки, То грунт, который в его яме оказался крепче, да казалось, что голос светится. так исполнять Блока мог только талантливый артист, а что это был Блок, Игорь ни на секунду не усомнился, он узнал поэта по строю мысли, по душевной интонации. Чтец продолжал: Женщины с безумными очами, С вечно смятой розой на груди! Пробудись! Пронзи меня мечами… Игорь заглянул в яму и встретился глазами с Лукьяненко. Одну секунду длилась пауза, я совсем другой голос, словно в яме находился второй человек, ядовито и насмешливо спросил: – Подглядываете, товарищ начальник. Неэтично с вашей стороны. – Да нет, я слушал, – словно оправдываясь, ответил Мартьянов и в свою очередь спросил: – Блок? Раннего Блока читал? – Блока. А вы, товарищ техник, даже знаете, что на свете существовал такой поэт? – В школе проходил, – ответил Игорь, пропуская иронию мимо ушей. – А ты знаешь, чьи вот эти стихи? И он без всякого перехода продекламировал: Выходи на балкон. Слышишь - гуси летят. Как тогда? Как тогда! Время к старости, брат… Нет, я в старость не верю, на крыльях держись! Верю в жизнь, верю в смерть и опять снова в жизнь… – Чьи? Говори быстрей! – Маяковского, – Неуверенно произнес Лукьяненко, угадывая знакомую со школьной парты поэтическую лесенку. – Не знаешь. Владимир Луговской. – Не знаю, – передразнил Лукьяненко, – я вам сейчас столько стихов наговорю, что и вы знать не будете. – А ну, давай! – Даю. Живописцы, окуните ваши кисти В суету дворов арбатских и в зарю, Чтобы были ваши кисти, словно листья, Словно листья, словно листья к ноябрю. Игорь еще раз подивился мастерству исполнения Лукьяненко. Что-что, а подавать слова Жора умел. – Булат Окуджава. – Он самый, – удивился Лукьяненко быстрой разгадке, – а это? Ты мерцаешь многие сотни веков, Марс, планета мечтателей и чудаков. Марс - обитель таинственных Аэлит… – Роберт Рождественский, – без всякого труда назвал поэта Мартьянов. – Теперь слушай ты. Ваш выход, артист. Ваш выход. Забудьте усталость и робость. Хотя не для вас ли вырыт зал, бездонный, как пропасть? И вам по краю, по краю, по очень опасной грани, по грани, как по канату, с улыбкой двигаться надо… Ваш выход, артист… Нравится? – Здорово. Кто? – Тоже Рождественский. – А я почти ничего не читал Рождественского, – признался Лукьяненко. – Попадется, обязательно прочту. Здорово он об артистах… – А что ты вообще читаешь? – полюбопытствовал Игорь. – Недавно «Трех товарищей» прочел. Мировецкая книжка. – А Толстого, Паустовского, Пушкина ты любишь? – Пушкина? – Лукьяненко задумался. Когда-то давно, года три назад, вот так же, как и сейчас, зашел разговор о литературе. О поэтах. И .кто-то спросил тогда Жору: – А Пушкина ты любишь, артист? «Артист» ничего не успел ответить, вместо него вмешался Кирюха и безапелляционно заявил: – Пушкин – это пройденный этап. Евтушенко – сила, Окуджавка (он так и сказал – Окуджавка) – сила, Вознесенский – сила,-и тут же процитировал: Я – семья, во мне, как в спектре, живут семь «я», невыносимых как семь зверей, а самый синий свистит в свирель! По всему было видно, что Пушкин обществом тунеядцев и стиляг не принимается. Видно, останется Александр Пушкин во веки веков мерилом чистоты душевных устремлений и побуждений. Как насыщенность химического раствора проверяется на лакмусовой бумажке, так и человек проверяется на Пушкине. – Не знаю. Когда-то любил. А сейчас привык считать, что Пушкин не современен. Белль, Хемингуэй, Ремарк, все, но только не Пушкин, – ответил Лукьяненко. – А ты знаешь, – сказал Мартьянов, – ты не одинок. Это довольно распространенное мнение среди… – Игорь хотел сказать «среди таких, как ты», но, смягчив удар, сказал,-среди некоторой части нашей молодежи. Знаешь, я переписываюсь с одной девушкой. В общем, кто и что она, тебе знать не обязательно, а вот кусочек ее письма я тебе дам прочесть. Как раз об этом пишет. Хочешь почитать? – Конечно, – сказал Лукьяненко и протянул руку за письмом. – Вот отсюда читай, – показал пальцем Мартьянов. «…Прочла с интересом «Слово о Пушкине» Твардовского на юбилейных торжествах, – читал Жора. – Хорошо было сказано, без юбилейного слюнтяйства и патоки, с настоящей живой тревогой за литературу. Недавно был у меня разговор с одним молодым парнем (однаконе зеленой молодости). Он с горячностью сказал, что последние годы читает только современное, преклоняется перед Ремарком, потому что этот писатель будто бы помогает очень многое понять в его сегодняшней жизни. «А вот за Пушкина меня не заставишь взяться!» А я во время этого нашего разговора повторяла про себя: «Фонтан любви, фонтан живой, принес я в дар тебе две розы…» И это – как музыка, как мелодия, которая приходит сама по себе, с которой иной раз встаешь утром. От нее невыразимо хорошо, даже сердце замирает! И еще, знаешь (в который раз!), поразилась я гению Белинского. Этот человек – душа мне до боли близкая. Каждое движение его мысли мне по-человечески понятно, даже его заблуждения, но как он понимал все, до чего могуче мыслил! Подумать только: он сказал, что Пушкин никогда не умрет потому, что он – явление не статичное, а вечно развивающееся; каждое поколение, каждая эпоха будут в нем нуждаться. Он родился на века вперед. Беливежий – тоже. Читать его спокойно невозможно. Я, например, не могу. На меня со страниц его статей смотрят его горящие глаза. Поразительный человек…» – Хватит читать, – отобрал Мартьянов письмо, – дальше не о Пушкине. – Да, здорово пишет девушка, – поднял на Игоря глаза Лукьяненко, – мне таких писем никто никогда не писал. И вообще серьезно о литературе разговаривать не приходилось. Все как-то с шуточками,-словно о чем-то сожалея, произнес Лукьяненко. – Умная девушка. Игорь Николаевич, – неожиданно сказал он. – А в театре ваша девушка разбирается? – Наташа? Конечно! Ни одного нового спектакля не пропускает. А что? – Хотел бы я знать ее мнение об одной вещи. Весной приезжал театр. Симоновскую пьесу ставил.,. – Ну так в чем дело, – обрадовался Мартьянов, – я могу тебя с ней познакомить. Заочно. Напиши ей. Она будет рада. А то я, признаться, не люблю отвечать на письма. А она обижается. – А если я какую-нибудь глупость в письме отколю? – задумался Лукьяненко. – Я ведь не особенно того… Литфака не кончал. – За глупость побьет,-совершенно серьезно ответил Игорь. – Как побьет?! – Вот так, как меня, – засмеялся Игорь и вновь протянул Жоре письмо, – вот здесь читай, после P. S. «…Скажу тебе, что нельзя «над чем-то поспорить», как ты пишешь, а можно «о чем-то поспорить» и «над чем-то задуматься». Кстати, о таинственной власти слов. Знаешь новую песню на слова Евтушенко «Хотят ли русские войны»? У Евтушенко в стихах: «…Солдаты падали в бою на землю грустную свою». Слово это в том именно контексте неожиданное и завораживающее, то единственное, замены которому нет. А поют что угодно, только не это: и «землю славную», и «землю гордую» и еще бог знает что. Как это не чувствуют люди… Наташа». – Н-да, серьезная она… – задумчиво произнес Жора. – Так давать адрес – Уж не знаю, что и делать, – замялся Лукьяненко, – давайте на всякий случай… Может, когда и надумаю. Игорь Николаевич, – внезапно сказал он,-в Евпатории сейчас находится московская труппа. – Ну и что? – насторожился Игорь. – Когоута ставят, – вздохнул Жора. – Семнадцатого числа. Нельзя ли как-нибудь в город смотаться? – Семнадцатого? Сегодня же только второе! – Игорь пошевелил пальцами, что-то высчитывая. – Нет, семнадцатого не могу – это ведь четверг! Поедешь в субботу, после работы. Сафонов как раз за продуктами поедет. Поможешь ему погрузить, а в воскресенье вместе с ним и назад вернешься. Договорились? Жора промолчал. Игорь, вспомнив, зачем пришел, протянул ему флягу с водой. – На пей, жарища лютая. Лукьяненко взял флягу, подержал ее в руках и вернул обратно. – Не надо. У меня есть, – и он ногой выковырнул из земли флягу, – холодней вашей будет – в холодильнике хранится. – Ты ж говорил, что забыл ее в палатке? – Я пошутил. Нате, пейте мою, Игорь Николаевич. – А ты? – Да уже обед. Я свежей наберу. – Верно, – спохватился Игорь и взглянул на часы, – обед. А как же яма?! Проболтали мы с тобой. Синельников теперь задаст нам обоим, он ведь у нас вроде парторга на заводе. – Не задаст. Я эту ямину после обеда добью., – Честно? – Честнее некуда. И они побежали навстречу машине. Настало время обеда, и Генка Сафонов собирал монтажников но степи. |
|
|