"Гарпагониана" - читать интересную книгу автора (Вагинов Константин Константинович)

Глава II. Поиски соловьиного пения

Тридцатипятилетний человек проснулся. Глаза его были закрыты. Он знал, что если только он раскроет глаза, то ему уже не удастся узнать, видел он сон в эту ночь или нет, поймать быстро исчезающее, если на него вовремя не обратить внимания, сновидение. Лежать утром с закрытыми глазами он решил еще вчера, потому что он чувствовал, что больше не может жить без своего сновидения.

Он лежал неподвижно, погруженный в себя, и силился вспомнить, но вспомнить ничего не мог.

«Между тем все люди видят сны, только не всем дано запоминать их, закреплять в ощутимых образах. Не яблоки ли я видел? – думал Локонов. – Не себя ли я видел маленьким мальчиком, ворующим яблоки?»

Локонов лежал с закрытыми глазами. Сон, виденный им, волновал его.

«Что все это значит, – думал он, – что могло вызвать это сновидение?»

Но постепенно из-под этого сна выплывал другой сон. Локонов понял, что он едет в трамвае на свидание с собой и видит, что вот там, на панели, у Публичной библиотеки стоит он, Локонов, и вот из-под этого сна вырастает еще сон...

«Где же мой прекрасный сон, где же сон моей юности!» – почти воскликнул Локонов и раскрыл глаза.

«Что ж, встанем, почитаем Артемидора, – подумал он иронически. – Нет, нет, почитаем лучше о любви. Не почитать ли „Il Согbассio“[3], или «Азоланские беседы» Пьетро Бембо, или «Il Coгtegiano»[4] Бальтазаро Кастильоне, или, может быть, «Картины супружеской любви» доктора Венетта, или, может быть, индусскую книгу «Кама-сутра». Но не лучше ли попасть в живое высокое женское общество?»

Локонов вспомнил, что вчера его пригласила на свое рожденье одна дама, знакомая его матери.

«Надо пойти. Наверно, там будет и молодежь, – думал Локонов. – Милые лица, задушевные разговоры. Надо окунуться в молодое женское общество».

Долго Локонов приводил себя в порядок.

На улице он открыл в своей походке нечто, что его ужаснуло. Это уже не был легкий шаг юноши.

Локонов вошел в длинную комнату, всю заставленную громоздкой мебелью. Он окинул взором комнату. Бюро грушевого дерева, старинный комод, зеркальный шкаф, портрет оперного артиста с надписью.

Натоплено.

Сидят две пожилые грушевидные дамы; молоденькая, тоненькая, как хлыстик, барышня и пожилой инженер.

– Не заграничный ли у вас галстух? – после первых приветствий спросила Локонова близорукая, седая, лет пять тому назад омолодившаяся дама.

Локонов ответил, что у него галстух самый простой, не заграничный.

– Но, может быть, у вас ботинки заграничные? спросила дама. – Подумайте, у меня в Париже остался целый сундук трофимовских туфель. У меня и сейчас есть заграничные туфли, – пояснила она, смотря на ботинки Локонова, – только я носить их не могу, пятки они до крови стирают. Как вы думаете, – обратилась она к другой пожилой даме, – что, если дать кому-нибудь их разносить, я думаю, тогда им и сносу не будет, лет пять можно будет носить? Ах, какая у вас сумочка, – повернулась она к молоденькой девушке, – наверно, заграничная, – и, не слушая ответа, продолжала: – У меня есть дивный бювар, зеленый сафьян. Не знаю, кому заказать. Работают все теперь так грубо, только кожу испортят, да и замков изящных нет, а сумочка из него вышла бы модная. И вот, на днях, – обратилась она к пожилому инженеру, – была я на Николаевском вокзале. Мне страшно захотелось пить. Как они едят, как они едят, – прервала она себя, – каждую косточку обсасывают, а от компота косточки плюют прямо на стол. А я, знаете, к этому не привыкла. У меня была дивная сервировка. Вообразите, весь стол усыпан гвоздиками, резедой, розами! Бедные, бедные цветы, они вянут! На эти цветы ставились приборы, тарелки, закуски, вина.

Локонов чувствовал себя не совсем хорошо в этом обществе, «Душа общества» продолжала:

– Еду я в трамвае, и вдруг незнакомый господин мне говорит: «Гражданка, у вас на шляпе плевок!»

«Как мог попасть на мою шляпу плевок?» – подумала я. Но все же я сняла шляпу, И что ж вы думаете, действительно, плевок. Пришлось вытереть носовым платком. Стала я делать разные предположения, как мог попасть на шляпу плевок. Должно быть, кто-нибудь рассердился, что я сижу, а ему приходится стоять. Взял и плюнул.

Локонову хотелось молодости. Он подсел к худой, как хлыстик, девушке.

Она оживилась.

– Я работаю на «Электросиле», – сказала она. – У нас работает много иностранцев. И каждый иностранец имеет право пригласить в «Асторию» двух знакомых дам. Вот, однажды, подходит ко мне иностранный инженер и говорит:

«Не хотите ли вы вместе с вашей подругой пойти со мной пообедать в „Асторию“.

А я ему говорю: у меня не одна, а две подруги. «Но, милая барышня, – ответил он, – мы ведь имеем право брать только двух дам с собой». И вот он мне рассказал:

«Дамы, которые с нами там бывают, совсем не умеют есть. Они не знают, где нужно прибегать к помощи ножа и что вообще не следует злоупотреблять ножом. Они, например, режут бефстроганоф ножом».

– Я теперь служу машинисткой, – обратилась девушка к Локонову, – но я хочу стать переводчицей и обслуживать иностранных специалистов. Это моя мечта. Как вы относитесь к этому?

Опять в ушах Локонова раздался голос хозяйки, помнившей, что следует занимать гостей.

– Подумать только, какие я подарки делала. Прислуге, например, подаришь зеркальный шкаф или кровать, просто потому, что мне не нравится.

Хозяйка помолчала.

– Подумайте, какая я непрактичная!

Локонов обвел общество взглядом визионера. Голос дамы доносился как бы издалека. Девушка, сидевшая с ним рядом на диване, казалась ему неполным созданием, ей чего-то не хватало. Ему казалось, что и всему обществу чего-то не хватает, что оно к чему-то не причастно. Он чувствовал, что он сидит в обществе, лишенном душ, обладающем только формами, как бы в плоскостном обществе.

Но тут вошла Юлия.