"Владычица небес" - читать интересную книгу автора (Мак-Грегор Дункан)

Глава девятая. Имя убийцы

Гвидо вытянул шею и крикнул:

— Ламберт! Позови хозяина! — Слушаю, господин, — откликнулся старый слуга, сидевший на табурете в дальнем углу зала и с удовольствием наблюдавший всю сцену разоблачения.

— Пока наш добрый Ламберт не привел достопочтенного Сервуса, я расскажу вам, как мне удалось понять, что он жив и невредим. Да, Маршалл, придержи пока вместе с Бенине этого странного человека, для которого драгоценная безделица дороже жизни (чужой, естественно).

Так вот. Впервые мысль о том, что рыцарь жив, появилась у меня в тот момент, когда я бежал из своей комнаты в комнату Теренцо и Лавинии, услыхав крик девушки. Вы спросите, почему? Почему именно тогда? Да потому, что я услышал запах! Запах той травы, кою он сжигал, вдыхая едкий дым через трубочку. Но его покои, где еще сохранился этот приятный запах, находятся довольно далеко от комнат гостей. Каким же образом я сумел учуять его в коридоре? Очень просто: Сервус Нарот прятался там! Его дверь выходила прямо к двери Теренцо и Лавинии (что, кстати, потом сослужило нам хорошую службу).

Проверив свое предположение и убедившись в том, что оно верно, я не стал пока тревожить рыцаря, а занялся поисками пропавшего лала… Увы, безрезультатно…

— А Лумо Деметриос? — перебил его Маршалл.

— Лумо Деметриос… — насупился Гвидо. — Я хотел сказать о том позже, ну да ладно. Лумо погиб вместо Сервуса Нарота.

— Как? — выдохнул Бенине. — Но я же сам видел Сервуса с кинжалом в спине!

— Ты видел Лумо, милый друг Бенине, — грустно ответил Гвидо. — Если помнишь, он одного роста и одной комплекции с рыцарем. Правда, цвет его волос совершенно бел, а у достопочтенного Сервуса просто светел, да еще с сильной рыжиной. Но вспомни! Когда мы вошли в комнату, занавеси были плотно задернуты, поэтому яркий белый цвет преобразовался для нашего зрения в более темный. Ну, а лица его не видел никто, ибо убитый лежал на животе.

Должен сказать, неплохо сыграл свою роль Ламберт. Я интересовался: в ранней молодости он путешествовал с балаганом и там, налепив накладную бороду, изображал старых сварливых отцов молоденьких красивых девушек. Так вот Ламберт отлично знал, что убит вовсе не его хозяин. Помнишь, Бенине, он не дал мне подойти к телу близко? Он упал на него и зарыдал. Все было сделано для того, чтоб нам не пришло в голову заглянуть в лицо несчастного! Между прочим, добрый старик признавался мне, что в тот момент нисколько не лукавил: ему вдруг живо представилось, что убитый — и есть его обожаемый Сервус…

— Но как же в постели Сервуса оказался Лумо? — растерянно спросил философ. — А сам Сервус где был?

— В комнате Лумо! — раздался низкий громоподобный голос рыцаря. — Дай я обниму тебя, друг Бенине, а потом расскажу, как все произошло.

Обнявшись и расцеловавшись (а Бенине не удержался и пустил слезу), они уселись на места, и повествование продолжил Сервус Нарот, за время своего добровольного заключения несколько располневший и обросший.

— Я сам попросил Лумо занять мое место, о чем сейчас весьма сожалею. Бедняга не чувствовал тех страхов, кои чувствовал постоянно я, а посему был спокоен, и уснул тоже спокойно, не ожидая предательского удара.

Как заметил умнейший из умных — Гвидо Деметриос (теперь я знаю, твой отец недаром хвалил тебя) — Лумо схож со мной внешне. При первой же встрече с ним меня поразило и обрадовало сие обстоятельство, так как план действия был уже готов. Сначала предполагалось, что мое место займет обычная кукла из покрывал или Ламберт, но тогда шанс изловить убийцу был небольшой — он мог приблизиться и посмотреть на свою жертву. Лумо же в полумраке никто не отличит от меня. Я наскоро придумал незатейливую историю и выложил ее Лумо. Он поверил и согласился помочь мне. Я надел ему на палец свое кольцо и отправил в свою комнату, сказав, что переночую в его. На самом же деле я желал найти того, кто хочет покуситься на мою жизнь. Вот почему я не пошел в комнату Лумо, а дождался, когда он уснет, и потихоньку прокрался обратно. Там я сел в самом темном углу, за креслом, и притаился.

Вскоре появился он. Увы, я не подумал о том, что он может скрыть лицо маской! Напрасно тщился я разглядеть его: на нем был надет огромный балахон, скрывавший фигуру; крадучись, он согнулся и вжал голову в плечи, что тоже мешало его узнать; к тому же ступал он только в тень от занавеси и ни в коем случае не касался полосы лунного света. Что ж я видел? Да ничего!

И тут я совершил ошибку. Я хотел посмотреть, что он будет делать. Может быть, пошарит на столике и под ним, заглянет под ложе… Нет! Не успел я опомниться, как он резко взмахнул рукой — она попала как раз в лунную полосу, — и я увидел кинжал! Конечно, я сразу кинулся на него, но… кинжал уже опустился…

Услышав короткий хрип несчастного Лумо, я в ярости сжал руками горло убийцы. Еще миг — и я задушил бы его!.. Нет, Митра оставил меня в эту ночь… Убийца ловко пнул меня коленом в самое больное место, я разжал пальцы — и он моментально скрылся!

В бессилии лежал я на полу своей комнаты. Мне хотелось рычать и кричать от обиды и ярости! Я, рыцарь, одолевший самого Всадника Ночи, сражен каким-то ублюдком, затесавшимся ко мне в дом под видом друга! Признаюсь, Бенине, сначала я подумал на тебя… Только ты из всех моих друзей обладаешь достаточной силой для того, чтобы свалить меня. Но затем я понял, что дело тут было вовсе не в силе, а в ловкости и удаче. Но все равно это мог быть ты. Просто мне не хотелось в это верить, и я решил присмотреться к другим.

Я прокрался по коридору вниз, в комнату Ламберта, рассказал ему все, и мы вместе разработали дальнейший план. Он открыл пустую комнату для гостей — такую, что я мог видеть в паз замка почти все двери — и… Я поселился там.

А более я ничего не могу вам поведать — кроме того, пожалуй, что я отлично видел эту гниду Леонардаса, когда он так же крадучись вошел в комнату Теренцо и Лавинии, а потом выбежал оттуда и начал кудахтать и визжать на весь дом.

— Бедный Лумо… — пробормотал Бенино. — Что ж ты, Сервус?..

— Я виноват, знаю. И если б я мог повернуть время вспять…

— Этого никто не может, — угрюмо сказал Гвидо. — И Лумо теперь не вернешь. Ламберт показал мне то место в саду, где закопал его тело. Что я скажу отцу? Как оправдаюсь перед ним? Ведь Лумо — сын его любимой сестры!

— А зачем ублюдок зарезал Теренцо? — с любопытством спросил Заир Шах, коего вся история скорее развлекла, чем опечалила.

— О, это совсем другое! Он был влюблен в Лавинию — она рассказала мне все, но прежде я догадался о том сам. Он тоже аквилонец; они вместе росли. А когда выросли — девушка предпочла тощему Леонардасу толстяка Теренцо за добрый и веселый нрав. Тогда злодей уехал в Офир, где занялся тем же, чем и его соперник увлекался в Аквилонии — то есть самоцветами. Он завидовал Теренцо, завидовал во всем, вот и хотел обогнать его, хотя бы в коллекционировании драгоценных камней. Ну, а встретив супругов здесь — между прочим, случайно, — решил показать себя Лавинии во всей красе…

Поначалу-то он не собирался убивать Теренцо, но первый подвиг его вдохновил, и он вздумал повторить его.

— А кинжалы?

— Кинжалы он украл. Первый — у Лумо. Это было очень просто сделать. Лумо всегда был растяпой. Второй — у меня. Помните, я говорил, что дал его Ламберту, тот воспользовался им и положил на стол, откуда я забыл его забрать. Потом я спросил Маршалла, кто заходил в трапезный зал. Кроме Ламберта он никого не видал. Зато Ламберт видал — Леонардаса. Ну, а третий кинжал он взял в комнате Бенино и, как вы знаете, никого им не убил.

— Но собирался?

— Возможно. Дурное дело нехитрое.

— А письмо?

— Письмо, где говорится, что Сервуса убил шемит? Конечно, его написал Леонардас. Лавиния показала мне строчку записки, что он адресовал ей еще в молодые годы — буква к букве! То же самое, что и в моем письме. Кстати, Бенино, вспомни! Тебе не показалось странным, что после убийства Теренцо, скорее, Лавиния утешала нашего мнимого офирца, хотя должно бы быть наоборот? Вот тогда я и заподозрил его прямое участие во всех событиях. Лавиния поняла, что ее супруга зарезал из ревности Леонардас, но — неведома нам душа женщины, неведома будет и впредь! — пожалела убийцу. Может, в память о прежней дружбе? Не ведаю. Одно точно: она не желала более видеть его. Она боялась, что не выдержит и откроет тайну гибели Теренцо. Когда я нагнал ее у ворот Лидии, я не стал спрашивать ее обо всем этом. Я просто сказал: «Молчи. Я все знаю» — и поведал ей то же, что и вам сейчас. Выслушав до конца, она промолвила: «Не могу понять, как ты догадался, но все — истинная правда. А засим прощай. Пусть Сервус не держит на меня зла. Вот его диадема, верни ему». Я взял диадему, поклонился Лавинии и помчался назад.

— Бедная девочка, — качнул большой головой Сервус Нарот. — Я ничуть не сержусь. Она — женщина. Мало ли искушений в моей чудной сокровищнице? А вот вас… — он гневно посмотрел на Маршалла, потом на Заир Шаха, — вас бы отходил плетьми за воровство, да уж ладно. Но в дом мой более не наезжайте.

— Забыл сообщить тебе, Сервус, — вздохнул Гвидо. — Я посылал моих помощников разузнать, что это за разбойники, убившие твоего друга (и твоего племянника, Ламберт) Фенидо. Так вот что они мне пишут в ответ, — он вынул из кармана куртки свернутый в трубочку лист папируса, — «никаких разбойников там не бывало уж лет так двадцать. А парня по имени Фенидо убил некий господин. Кто он — крестьяне не знают, но описывают так: глаза светлые, волос темный, сам весьма худ и длинен…»

— Леонардас! — ахнул благородный рыцарь.

— Точно! Ну вот и открылась тайна… — сказал Гвидо, зевнул и потянулся. — А теперь, если позволите, друзья, я пойду спать. С тех пор, как тебя убили, Сервус, я глаз не сомкнул…

Но Гвидо удалось поспать совсем немного. Только ему приснилось, что он несет в руке Лал Богини Судеб, дабы отдать его благородному рыцарю, как в дверь заколотили — по всей видимости, сапогом.

— Вставай, Гвидо! Гвидо! Скорей! Младший Деметриос с трудом продрал глаза, вскочил и кинулся к двери. Перед ним стоял встрепанный и снова утративший свой девичий румянец Сервус Нарот, На нем были только синие бархатные штаны, обтягивающие могучие ноги, а более ничего. Голая, поросшая белыми волосами грудь вздымалась, и из глотки вырывалось громкое прерывистое дыхание. Волнение Сервуса было так глубоко, что Гвидо мгновенно проснулся.

— Что опять? — быстро спросил он, снизу вверх глядя в расширенные и блестящие глаза рыцаря.

— Леонардас… Он… сбежал… — задыхаясь, произнес тот.

— Как это сбежал? Ведь ты велел Ламберту хорошенько запереть его!

— Он сломал замок. Не знаю как, но сломал. О, боги — все, кого я помню! — почему вы оставили меня? — горестно воскликнул Сервус, усаживаясь прямо на пол в коридоре и тем самым становясь ростом ровно с Гвидо.

— А Лал?

— Что «Лал»? Конечно, он прихватил его с собой. Или ты думаешь, что я из-за Леонардаса так убиваюсь? Тьфу! Пусть он убирается к Нергалу!

— Мы перерыли весь дом и не нашли такого места, где можно спрятать камень величиной с глаз бизона. Или… О, дурень, старый дурень!

— Кто? — недовольно поинтересовался рыцарь, подозревая, что он.

— Я, кто ж еще! Как мне раньше в голову не пришло, что он все это время носил его с собой!

— С собой?

— Ну да! С собой, на себе, в себе… О, Митра, простишь ли ты когда тупейшего из тупых раба своего? Обратишь ли вновь светлый взор свой на него, ничтожного…

— На кого?

— Фи, Сервус! На меня, разумеется… — Гвидо был слегка раздосадован тем, что рыцарь прервал его молитву. — Ладно, не время петь, время действовать. Надеюсь, ты догадался снарядить за ним погоню?

— Уже уехали.

— Отлично. Ну, а теперь вставай. Пойдем, выпьем немного твоего чудесного розового вина и подождем вестей о Леонардасе.

Успокоенный веселым тоном малыша Гвидо, благородный рыцарь поднялся, отряхнул штаны и устремился к лестнице. Предложение выпить оказало требуемое действие: сейчас Сервус был гораздо бодрее и спокойнее.

В трапезном зале к ним присоединился Бенине, который слышал вопль друга и, естественно, выскочил в коридор узнать, в чем дело. Пропажа лала ничуть не огорчила его.

— Ну его, — передернул он плечами. — Одни заботы от этого камня. Забудь, Сервус. У тебя достаточно других, не менее красивых безделушек.

— Все отдам за Лал Богини Судеб! — не согласился рыцарь, опустошая огромный кубок, вмещающий в себя три четверти бутыли. — Из-под земли достану этого кретина Леонардаса! Достану и шею сверну!

— Я уже обещал ему сию участь, — мрачно признался Бенине. — Да вот не исполнил…

В такой приятной беседе трое друзей провели время до утра. На рассвете вернулись гонцы рыцаря. Леонардаса они догнать не смогли, но расспросили стражников у ворот и выяснили, что он на гнедой кобыле припустил в сторону Аквилонии.

— Лавиния! — воскликнули все трое в один голос.

— Ясно! — Гвидо решительно рубанул воздух тонкой рукой. — Надо отправляться в Аквилонию. Он наверняка попробует разыскать девушку…

— Поеду, — решил рыцарь. — Бенино, ты со мной?

— Нет, — отказался философ. — Мне нужно вернуться в Мессантию — у Пеппо снова начинаются занятия… И вообще… Я, пожалуй, пойду — пора будить моего мальчика. Прости, Сервус.

Бенине, весьма смущенный, удалился.

После его ухода в трапезном зале надолго воцарилась тишина. Сервус Нарот опять был угрюм и беспрестанно хлебал вино, а младший Деметриос раздумывал о том, что найти сбежавшего Леонардаса им вряд ли удастся — даже после известия о том, что отбыл он в Аквилонию.

— Итак, Бенине не едет… — пробормотал благородный рыцарь, вновь присасываясь к краю кубка. — Что ж…

— А меня возьмешь? — улыбнулся Гвидо.

— Ха! Еще бы!

Несмотря на то что слова его были вполне бодры, сам рыцарь явно не испытывал желания куда-либо ехать. Маленький дознаватель, поглядев на него внимательно, понял: он уже потерял надежду вернуть свой Дал и сейчас хорохорился только для поддержания репутации мужественного и сильного человека.

Не говоря ни слова, Гвидо поднялся и вышел в сад.

Да, к концу этой истории, растратив остатки энергии на разговоры с Сервусом и Бенино, младший Деметриос тоже лишился той бойкости духа, каковая была при нем все время расследования. Впрочем, так случалось с ним всегда по завершении дела. Не то чтобы он отдыхал — хотя сил после напряженной работы ума вообще не оставалось, — а просто уходил в себя, погружался вглубь своей души, где, как ни странно, в эти моменты не было совсем никаких чувств — одна сплошная пустота. Но эта-то пустота и спасала его. Вялые мысли не имели ни продолжения, ни развития; сон не прерывался внезапно; слово не содержало остроты и не было столь точно, как всегда.

К счастью для отца и прочих окружающих, такое состояние у Гвидо продолжалось недолго — день или два. Потом он снова становился тем веселым, любез-и остроумным парнем, кои все так любили за добрый легкий нрав.

Сейчас, сидя в саду, на низкой широкой скамье под раскидистым деревом персика, он как раз погружался вот в это неприятное состояние. Думы его постепенно мельчали, улетали в чернеющее меж ветвей небо и там растворялись, а глаза наполнялись пустотой. Всяк незнакомый прохожий, коему вдруг довелось бы увидеть в сей момент маленького дознавателя, непременно решил бы, что перед ним один из тех несчастных, коих в Шеме и Аквилонии запирают в темницы, в Аргосе отправляют в плавание по реке на бревне, а в Черных Королевствах и вовсе уничтожают — то есть он решил бы, что перед ним сумасшедший. Но Гвидо, конечно, им не был, и то, что мысли в его глазах теперь не существовало, являлось опять-таки всего лишь следствием бурно проведенных трех последних дней…

Вздыхая без причины, он поднял голову и обратил внимание на звезды. Как и он сам, они тускнели и гасли, завершив ночной свой труд. Вот туча закрыла больше половины луны, и оставшийся край блистает старым серебром; а вот клочья соседней тучи закрыли и его…

Гвидо еще раз вздохнул, поднялся и прямиком пошел на улицу, думая пройти по ночным улочкам Лидии и, может быть, заглянуть в какой-нибудь славный кабачок… Бедный Сервус! Бедный Бенино! Такие странные мысли плескались в его пустой голове, и сам бы он сейчас ни за что не смог объяснить, с чего вдруг рыцарь и философ оказались бедными. Лал Богини Судеб? Бенино прав: ну его, одни заботы от этой безделицы неземной красоты…

Выходя за ворота дома рыцаря, Гвидо заметил огромную черную тень, пересекавшую улицу. Еще в начале ночи, когда душа его жила, он обязательно всмотрелся бы в нее и постарался бы найти за нею человека, но теперь он лишь скользнул по ней равнодушным взглядом, прикрыл ворота и пошел по улице, шаркая ногами по пыли.

— Хей? — удивленно сказал сзади чей-то низкий и глубокий, слегка хрипловатый голос. — Да никак это ты, блоха?

Гвидо вздрогнул и остановился. Не поворачивая еще головы, он поднял брови, тоже удивляясь, потом растянул губы в улыбке, резко повернулся и сказал:

— Ну конечно это я. Хей, Конан, рад тебя видеть!