"Полыновский улей" - читать интересную книгу автора (Власов Александр Ефимович, Млодик Аркадий...)

МИТЬКИН ЛИКБЕЗ

В конце пионерского сбора Митька Круглов — председатель совета отряда — постучал стеклянной пробкой по графину с водой, выждал, когда утихнет гомон, и сказал, для важности растягивая слова:

— Последний вопрос... Кто хочет записаться в ячейку друзей ОДН?

Пионеры хорошо знали десятки обществ и организаций, носивших разные названия, составленные из начальных букв нескольких слов, но об ОДН никто еще не слышал.

— Это что? — крикнул чей-то голос. — Организация для несовершеннолетних?

— Нет! — ответил Митька и, сделав паузу, расшифровал новое название: — Это общество «Долой неграмотность». В городе открываются ликпункты, то есть пункты по ликвидации неграмотных.

— Там что, их будут, тово, ликвидировать как класс?

Вслед за шутливым вопросом по комнате пронесся хрип, будто кого-то душили в задних рядах.

Ребята рассмеялись. Но Митька не любил такие шутки.

— Эй, хрипун! — крикнул он. — Ты тоже был неграмотный, а жив остался! Ликвидировать, то есть научить читать и писать. Сейчас это самое главное!.. Даю подумать до завтра, а завтра чтоб было ясно, кто друг ОДН, а кто против!

— А бабушку учить можно? — спросил тоненький голосок.

— Хоть прабабушку! — отозвался Митька. — Условия такие: либо приходить на ликпункт и там помогать учителям проводить занятия, либо найти неграмотного и учить его на дому. К десятой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции каждый пионер должен ликвидировать хотя бы одного неграмотного!

После этой убедительной речи все оказались в числе друзей ОДН. Одни предоставили себя в распоряжение ликпунктов, другие сообщили фамилии неграмотных, с которыми будут проводить индивидуальные занятия.

— Учтите! — предупредил Митька. — Проверка — в октябре. И если ваши ученики не смогут прочитать передовицу «Правды»... — Чувствуя, что малость перехватил, он закруглился: — В общем, головой отвечаете!

Сам Митька вначале решил пойти в ликпункт, но все сложилось совсем по-другому.

Вечером, когда он изучал по школьному учебнику походы Александра Македонского, пришла соседка Акулина Степановна Голосова, а попросту — Акуля-судомойка. Митька краем уха услышал ее разговор с матерью.

— Марьюшка, — робким, извиняющимся голосом спросила Акулина Степановна, — Митрий-то твой дома?

— Дома, дома! — добродушно ответила мать.

— Покличь-ка его, милушка! Письмо вот пришло... Прочитать бы надо... А может, ты сама?

Наступила пауза. Вероятно, мать взяла письмо и рассматривала его. А Митька в это время раздумывал, нельзя ли использовать подвернувшийся случай.

— Больно почерк мудреный, — донеслось до него из кухни. — По-печатному я бы тебе прочла, а тут сплошные кривулины — без Митьки не обойтись!

В словах матери звучала скрытая гордость за сына. Митька почувствовал прилив сил и, не дожидаясь, когда его позовут, вышел на кухню.

— А как же ты раньше письма читала, тетя Акуля? — спросил он.

— А писем-то, сынок, и не было ни одного. Писать некому... Первое вот пришло. А от кого — ума не приложу.

И Акулина Степановна вдруг прослезилась. Так плачут, когда вспоминают давно пережитое горе, с которым уже успел смириться.

— Жили бы сынки — писали бы... А так... Мир велик, народу много, а до нас никому дела нет...

Митька знал, что сыновья Акулины Степановны пропали в гражданскую войну. У него мелькнула мысль: что, если письмо от одного из них! Митька порывисто протянул руку к распечатанному конверту. Акулина Степановна догадалась, чем вызвано это нетерпеливое движение.

— Нет, сынок! Я хоть и не могу читать, а чую сердцем — не от них. Восемь лет минуло — косточки и те погнили...

Митька взял конверт, вытащил перегнутый пополам листок, прочитал про себя верхнюю строку: «Почтеннейший Карп Федотович и уважаемая Акулина Степановна...» Так сын не напишет. Письмо больше не интересовало Митьку.

— От знакомых, — определил он. — Можно не торопиться. Хочешь, тетя Акуля, я так сделаю, что ты сама письмо прочитаешь?

— Это как же? — удивилась женщина.

— А так! Сейчас всех неграмотных будут ликвидировать. Каждый пионер обязан кого-нибудь ликвиднуть! Вот я, например, возьму и научу тебя! С азбуки начнем: а, бэ, вэ... Слыхала?

Акулина Степановна улыбнулась и пошутила:

— Почему на меня на одну такая напасть? Ты уж и моего Карпа Федотыча не забудь — он грамотей великий: расписывается крестами.

— Могу и его! — обрадовался Митька. — Это даже лучше — сразу двоих ликвидирую!

— Ты не глумись над старшими! — строго сказала мать. — Читай письмо!

— А я ничего! — ответил Митька. — Я серьезно! Им же польза: лезут в письма всякие чужие, а там секрет какой-нибудь! А я месяц похожу к ним — и научу читать!

— Приходи, приходи, сынок! — примирительно произнесла Акулина Степановна тоном, которым успокаивают капризного ребенка. — А секрет... Какие у нас секреты! Давай-ка прочитай письмецо-то!

И Митька начал читать: «Почтеннейший Карп Федотович и уважаемая Акулина Степановна. Пишет вам Лука Самохин. Извещаю, что сижу в местах весьма отдаленных — замаливаю грехи. Половину отмолил. Еще пять лет осталось, а там выйду подчистую. Но не о себе пишу — пишу о сынах ваших. Хочу прояснить вам их судьбу. Как ни прискорбно, но вынужден сказать правду. Убегали они от деникинцев, а попали под копыта красных конников. Те и порубали их. А я тогда уцелел, зато сейчас маюсь. И все потому, что в смутное время жизнь свою спасал, как умел.

Помнится мне, что остался у вас сундучок со старыми, ненужными бумагами. Так выкиньте их в печку. Ни мне, ни вам они не пригодятся. А бывшему хозяину нашему — Сахарову — по земле русской больше не хаживать. Так что и ему они не потребуются. К сему Самохин».

Письмо растревожило материнское сердце. Всхлипывая и причитая, Акулина Степановна ушла.

— Кто это Самохин? — спросил Митька у матери.

— Приказчик был такой... Зверюга! Правая рука заводчика Сахарова.

— А откуда же он тетку Акулю знает?

— Она посуду на кухне у Сахарова мыла, а Карп Федотыч в кухонных мужиках ходил. Потому и знает их Самохин. Но они люди порядочные — не чета этому прохвосту...

Акулина Степановна и Карп Федотович Голосовы жили на первом этаже в отдельной комнате с темной прихожей. По старинке эту квартиренку называли дворницкой. Ее когда-то занимал дворник.

Карп Федотович работал извозчиком в конторе Гужтранс. Акулина Степановна и после революции не сменила свою немудреную профессию — мыла посуду в столовой.

Детство и молодые годы прошли у них на задворках богатого особняка заводчика Сахарова. Их родители — бывшие крепостные — тоже жили, как говорилось, «в услужении» у Сахарова, но не у того, которого вышвырнула из России революция, а у старика, умершего в 1905 году. Богатое наследство досталось молодому хозяину. Вместе с наследством получил он целый штат слуг. Были среди них Акулина Степановна и Карп Федотович с двумя сыновьями. Молодой заводчик не стал ломать порядки, заведенные отцом. Все слуги остались на прежних местах, а подростков Сахаров послал работать на завод.

Акулина Степановна и Карп Федотович по своему положению подчинялись и повару, и горничным, и дворецкому. Но были они людьми какого-то особого характера — прямые и честные, без того подлого угоднического душка, которым обычно пропитываются многие слуги. Одни ненавидели их за это и боялись, другие, наоборот, уважали. Сам Сахаров выделял их, называл потомственными слугами и по большим праздникам им первым вручал подарки.

Неграмотные, всю жизнь прожившие за забором барского особняка, они знали лишь один долг — честно выполнять свое дело. И Сахаров, хитрый, по-своему умный человек, всячески поддерживал в них это чувство.

После революции Акулина Степановна и Карп Федорович вспоминали о бывшем хозяине без злобы и ненависти. Жизнь у них изменилась к лучшему, но не так резко, чтобы старое казалось страшным сном. Они так же много работали, по-прежнему были честны и откровенны, и никто за их прошлое не приклеил им презрительную кличку барских холуев. В 1918 году их поселили в бывшей дворницкой. Здесь они пережили деникинщину. Здесь оплакивали пропавших сыновей. Здесь в последний раз виделись с Самохиным, который притащил им сундучок с бумагами, небрежно бросил его в угол и сказал:

— Тут ведомости по выдаче получки. Похраните!

Когда части Красной Армии неожиданным ударом выбили деникинцев из города, в дворницкой побывали незнакомые люди. Они интересовались заводом Сахарова. Карп Федотович вытащил из-под кровати сундучок, рассказал о приходе Самохина, предупредил:

— Смотреть — смотрите, а взять не дам. Человек доверил. Нехорошо получится.

Гости полистали ведомости и финансовые отчеты, пересмотрели кипу накладных и стопку деловых писем. Это была часть заводского архива за 1916 год.

— Все? — спросили у Карпа Федотовича.

— Все! — ответил он и так посмотрел на людей, что они и не подумали усомниться в его честности.

— Складывай обратно, — сказал один из пришедших. — Будет холодно — протопишь печку.

Но бумаги в печку не попали. Не такие Голосовы были люди, чтобы выкинуть оставленные им на хранение документы. О сундучке забыли, и только неожиданное письмо Самохина напомнило о нем, да и то не сразу. Акулина Степановна поплакала два дня по сыновьям и лишь на третий рассказала мужу о том, что Самохин разрешил сжечь бумаги.

— Сжечь... — недовольно пробурчал Карп Федотович. — Легко сказать... Люди писали, трудились...

— Вот и мне это как-то не по душе, — согласилась с ним Акулина Степановна. — Мы с тобой единого слова за всю жизнь не написали. А тут книги целые настрочены — буковка за буковкой выведена. Старались, — значит, нужно было!

— Собирают их, а не сжигают! — сказал Карп Федотович. — Я намедни целый воз документов с разных учреждениев в архив пригнал. Подшитые приняли, а что навалом было, — вернули. Сказали: пусть в порядок приведут. И предупредили, чтоб ни одна бумажка не пропала.

— Так сдай ты и сундучок туда, в архив этот.

— Пойми, о чем толкую! — рассердился Карп Федотович. — Не берут навалом! Надо разложить по порядку, номера проставить! Ты, что ли, их выставишь?

— Старый, а горячий! — упрекнула его жена. — Я не выставлю. А позовем Митрия — сына соседского, он и выставит тебе что хочешь!.. Сдадим — и руки освободятся. Добро, может, не велико, а все на совести лежит, заботы требует.

Карп Федотович еще раздумывал над этим предложением, когда в дверь постучали и из темной прихожей вошел в комнату Митька. Он бы пришел и раньше, да понимал, что надо выждать несколько дней после письма с печальным известием.

— Это я! — бодро сказал он и с лукавым видом помахал в воздухе букварем.

Акулина Степановна, конечно, не помнила про Митькину угрозу ликвидировать их неграмотность, а Карп Федотович вообще ничего не подозревал.

— Видим, что ты! — произнес он. — Сам бы не пришел, — пришлось бы звать. Как раз тебя тут вспоминали.

— Раз я сказал, — значит, приду! — ответил Митька, гордый тем, что его ждали. — У меня в отряде даром слов не бросают! Сказано — сделано! Месяца не пройдет, а вы уже читать начнете. Сначала по слогам, а потом будете не хуже чтеца-декламатора шпарить!

Карп Федотович ничего не понял. Акулина Степановна всплеснула руками и ахнула:

— Да ты что это — в самом деле из нас грамотеев задумал сделать?

— А то как же! — загорячился Митька. Он уже догадался, что его ждали не для занятий по букварю. — Сейчас всем неграмотным конец! Ликвидируют их! Ни одного темного человека не останется!

— Ликвидируют — туда и дорога, — сказала Акулина Степановна. — Только ты нас, сынок, не неволь. Да и тебе какой интерес с нами возиться? У тебя дружков целый город — с ними и играй-воюй!

— Как же так, тетя Акуля! — взмолился Митька, увидев, что лихим наскоком и страшным словом «ликвидация» ее не проймешь. — Ведь ты сама сказала: «Приходи, приходи!» Помнишь?

— Я думала, пошутил ты. И сама пошутила... За добро твое спасибо и за заботу тоже. Но лучше ты нам в другом помоги — поставь номерки на бумагах.

Митька даже покраснел от волнения. Он успел нахвастать ребятам, что ликвидирует сразу двоих неграмотных. Отступать было некуда, и он переметнулся на Карпа Федотовича.

— Дядя Карпуша! Послушай хоть ты меня! Сам посуди: письмо пришло — надо бежать к соседям. Ответ писать — опять беги! Номерки поставить — снова проси, кланяйся! Разве это жизнь? Да я вас за месяц... Вы у меня не то что номерки — стихи писать сумеете!.. И потом, слово же я дал!.. Всем растрезвонил, что двоих ликвидирую!.. Ну что вам стоит?

Карп Федотович был большой добряк. Не любил огорчать людей. К тому же он надеялся, что через пару вечеров мальчишка поостынет и все прекратится само собой.

— Ладно, мать! — сказал он. — Пусть Митрий поучит нас маленько, авось умнее станем.

Он притянул к себе Митьку, усадил его за стол рядом с собой, добавил:

— А насчет номерков — уважь нашу просьбу! Когда мы еще сами до этой мудрости дойдем...

Митька отбарабанил на столе победную дробь, профанфарил губами сигнал сбора и, вспомнив входившее в моду словечко, объявил:

— Ликбез считаю открытым!.. А с номерками... Да я вам, хотите, все стены цифрами разрисую — от единицы до триллиона!

Митька окончил первый класс пять лет назад и уже забыл, с чего начинались первые уроки в школе. Когда Акулина Степановна и Карп Федотович придвинули стулья к столу и, как настоящие ученики-первогодки, смущенно уставились Митьке в рот, он растерялся, покраснел и спросил:

— Неужели вы ни одной буквы не знаете?

Карп Федотович понял, что неопытный учитель попал в затруднительное положение, и пришел к нему на помощь.

— Помню я букву «сы», — сказал он. — Она над заводскими воротами стояла. Большая такая, с завитушками, а остальные маленькие — завод Сахарова. Вот «сы» я и запомнил.

Митька ухватился за эту букву. Он написал ее на чистом листке бумаги.

— Такая?

— Вроде «сы», — неуверенно произнес Карп Федотович.

Митька написал еще три буквы: «а», «л», «о» — и пояснил:

— А эти буквы — «а», «лэ», «о». Запомнили? «А», «лэ», «о»! Ну-ка, дядя Карпуша, прочитай, что из четырех букв получилось.

Карп Федотович подвинул лист бумаги к себе.

— Сы-а-лэ-о... Вроде нет такого слова...

— Да сало это, дядя Карпуша! Просто — сало!.. А это? Совсем легко...

Митька написал: «лоб».

— Первая буква — «лэ», вторая — «о», третья — «бэ»... Ну?

— Лэобэ, — произнес Карп Федотович. — Не по-русски что-то... Может, ты спутал — вместо русских французские буквы пишешь? Сахаров и тот французскую грамоту не осилил, а ты нас...

— Что ты все этого Сахарова суешь! — вспылил Митька. — Сахаров, Сахаров... Буржуй он и кровопивец! И вспоминать о нем нечего!

— А что делать, коль вспоминается? Нам он зла не чинил, не грех и вспомнить.

У Митьки даже дух захватило.

— А белые — это, по-твоему, что? А деникинцы? Они же из таких недорезанных буржуев и состояли!

— Не путай! — возразил Карп Федотович. — Сахаров как уехал в семнадцатом в Париж, так и живет там. Не воевал он с нами.

Митька разгорячился еще больше.

— Пусть в Париже! А деньги и оружие мог он посылать белякам? Мог! И посылал! Как пить дать — посылал! — запальчиво выкрикнул он и, забыв о букваре, размахивая руками, обрушил на стариков все свои сведения о гражданской войне и вообще о классовой борьбе.

Митьку возмутило миролюбивое, уважительное отношение стариков к Сахарову. Еще больше разобиделся он, когда Акулина Степановна вставила свое материнское словечко:

— Ты говоришь: «Сахаров — кровопивец, Сахаров — душегуб», а при нем наши сынки живы были!..

— А я не верю этому письму! — выпалил Митька. — Врет Самохин! Не могли красноармейцы так простони за что ни про что — порубать ваших сыновей!

— Верь не верь, а нету их...

Так в тот вечер урок русского языка и не состоялся.

На южной окраине города стояли приземистые кирпичные цеха завода Сахарова. До 1918 года основное оборудование предприятия оставалось на прежних местах. А после того как в городе побывали деникинцы, все станки и машины исчезли. Но заводские строения, подсобные помещения, даже двери и рамы уцелели.

К северной окраине города примыкал шахтерский поселок. Здесь картина была другая. Деникинцы сравняли с землей все наземные постройки. Шахты затопило водой. Иногда из глубины залитых штреков доносились тяжкие вздохи, приглушенные всплески, бульканье — это газ прорывался сквозь толщу воды или рушилась где-нибудь порода.

В зимнюю непогоду, а то и летом темными ночами старые шахты становились ловушками. Собьется с дороги пеший или конный — и, глядишь, пропал человек: набрел в темноте на бывший ствол и сгинул. Были несчастные случаи и с ребятами: заиграются, задурят у опасного и потому привлекательного места, а к вечеру плачет-надрывается безутешная мать, кляня все на свете.

После одного такого случая пионерский форпост школы решил выявить опасные места и обнести провалы изгородью. Часть учителей согласилась помочь ребятам.

Пионеры разбились на партии: одни составляли карту опасного района, отмечали на ней колодцы-ловушки, а другие, вооружившись пилами и топорами, заготовляли колья, жерди и огораживали горловины затопленных шахт.

Больше месяца работали ребята. Увлеклись, но и про неграмотных не забывали. Конечно, бродить по степи, снимать карту местности, заглядывать в таинственную глубь колодцев интереснее, чем следить, как неумелые пальцы выводят кривые буквы алфавита. Но у Митьки от дела не отлынишь. Он и сам не пропускал занятий с Голосовыми и других проверял строго, придирчиво.

Первые неудачные уроки давно остались позади. Митька сумел приохотить стариков к азбуке. Одержал он и еще одну победу — уговорил Карпа Федотовича самого заняться разбором и нумерацией бумаг Самохина. Специально для этого Митька несколько вечеров посвятил цифрам. Они дались старикам легче, чем буквы.

Карп Федотович уже мог прочитать по складам такие слова, как «ведомость», «отчет», «накладная», разобрать дату на документе. Чудно ему было возиться с бумагами. Он улыбался в бороду и приговаривал:

— Ай да Митрий! Ведь научил, шельмец, а! Такие пни осиновые расколол!

Посмеивалась и Акулина Степановна, глядя, как он таращит глаза и шепчет бесцветными губами:

— «На-клад-на-я... Пятнадцатого, третьего, шестнадцатого года». Тебя, значит, сюда, голубушка, — в эту стопку, в правую! Та-ак... А тут? Ве-до-мость... Влево ступай!..

Хуже было с письмами и другими бумагами, не имевшими определенного названия. Карп Федотович откладывал их для Митьки. Опытный архивный работник рассортировал бы все документы часа за три, а Карп Федотович за вечер успел расчистить сундучок лишь на четверть. Но Митька на следующий день остался доволен успехами старика. Бумаги были разложены правильно и, главное, в строгом календарном порядке.

— А с этими слепышами не сладил, — признался Карп Федотович и протянул пачку бумаг без названия.

Митька небрежно полистал их, раздумывая, как бы избавиться от чтения всяких скучных докладных, запросов и ответов. Но вдруг одна бумажка привлекла его внимание. Она что-то напомнила ему. На чистом листе раскинулся подковой ряд кружочков. Одни были светлые, другие заштрихованы. У каждого заштрихованного кружочка стояли восклицательные знаки. Митька впервые видел эту бумагу, и все же она почему-то казалась ему знакомой. Он вертел ее и так и сяк, пока, наконец, в памяти не всплыла такая же подкова. Только состояла она не из кружочков, а из крестиков, которыми ребята на своей карте обозначили заброшенные шахты.

Куда девалось Митькино равнодушие к бумагам! Он сам вызвался помочь Карпу Федотовичу и просидел со стариком весь вечер, разбирая оставшиеся в сундучке документы. Но старался он напрасно: ничего нового обнаружить не удалось. Он простукал стенки сундучка, осмотрел дно и разочарованно сказал:

— Все?

— А ты что, золото надеялся здесь найти? — шутливо спросил Карп Федотович.

Митька не ответил.

В пионерском отряде находка Митьки вызвала большой интерес. Ребята долго сличали свою карту с неизвестной бумажонкой. Сомнения быть не могло: крестики на их карте и кружочки на листке бумаги, найденном в сундучке, обозначали одно и то же — заброшенные шахты.

— Учтите! — произнес Митька таинственным шепотом. — Сундучок принес Самохин. А он — враг! Сейчас сидит, как контра! Тут такие вещи можно раскопать!..

Митька присвистнул, а у ребят сперло дыхание от предчувствия чего-то захватывающегося.

— Пошли? — сдавленным от волнения голосом предложил кто-то.

— Куда? — спросил Митька.

— К шахтам!

— К каким шахтам? Вон их сколько! Выбрать надо!

Ребята опять склонились над бумагой, рассматривая кружочки.

— Белый кружок — значит, пусто! — определил Митька. — А где заштриховано, — там что-то есть. И еще эти восклицательные знаки... Они тоже со смыслом поставлены! У всех кружочков по одному, а у этого — третьего слева — целых три! Начнем с этой шахты?

В тот день газеты принесли тревожные известия: Англия разорвала дипломатические отношения с СССР. В городе было неспокойно. На предприятиях шли митинги. За низеньким забором, огораживавшим двор фабрики, собралась толпа работниц в красных платках. У входа в кирпичное трехэтажное здание стоял на груде ящиков пожилой мужчина и, размахивая зажатой в руке кепкой, выкрикивал фразу за фразой:

— Вихри враждебные снова веют над нами, товарищи! Снова зашевелились акулы и гиены капитализма. Нам грозят! Нас хотят запугать!

Ребята, которые с веревками и лопатами направлялись к шахте, невольно прислушались и подошли к ограде.

— Но это не выйдет! — кричал оратор. — Они надеются, что мы не справимся с хозяйственными трудностями! Напрасная надежда! Посмотрите вокруг — много ли осталось бездействующих фабрик и заводов? Единицы, вроде завода Сахарова! Но пусть он не злорадствует! Рабочие руки вдохнут жизнь и в эти начисто опустошенные цеха! Мы уже приступили к восстановлению шахт! Скоро дойдет черед и до завода!

Митька стоял нахмурив лоб. Он думал. Речь оратора натолкнула его на одну мысль. Митька повернулся к ребятам, фасонно выставил вперед правую ногу, заложил руки за спину и сказал спокойно, с достоинством:

— Верно он тут о заводе говорит. Заработает завод. Скоро! И пустим его мы!

Ребята не поняли Митьку.

— Ну что, следопыты? Неужели не ясно? В шахтах спрятаны станки. Мы их достанем и пустим завод!.. Грудной ребенок и тот догадается!.. Самохин что в городе делал, когда деникинцы здесь были? Оборудование прятал. Где? В шахтах, — на то и план составлен, чтобы не забыть, в каких. Думал вернуться вместе с Сахаровым!

Оратор на митинге сказал про шахты не для красного словца. К их восстановлению уже приступили. Прежде чем откачивать воду, было решено выяснить, которые из них лучше сохранились. В поле за городом раскинули палатки. Сюда прибыла группа водолазов. Подвезли помпы и прочее снаряжение. Старые шахтеры указали самые богатые шахты. С них и начали обследование.

Когда мальчишки подошли к шахте, отмеченной Самохиным тремя восклицательными знаками, они увидели, что над черным зевом главного ствола установлен помост. На нем высилась помпа и лежали мотки толстой веревки.

— Никак опоздали! — сказал Митька упавшим голосом.

В это время из палатки показалось толстое неуклюжее чудовище. Если бы не нормальная человеческая голова и не лицо, веселое и доброе, ребята бы испугались. Им еще никогда не приходилось видеть водолаза. В толстом бледно-зеленом резиновом комбинезоне, с непомерными богатырскими плечами, он казался обитателем другой планеты. Но улыбка у него была земная, располагающая... Блеснув белыми зубами, он спросил у оторопевших ребят:

— Испугались?

— Как бы не так! — ответил Митька. — Вырядился в резину и думает, что испугал! Не маленькие...

Из палатки вышли двое мужчин в обыкновенной одежде. Они тоже заулыбались, увидев ребят, увешанных мотками веревок, с лопатами и ведрами в руках.

— Это еще что за кладоискатели? — произнес один из мужчин. — Куда вас несет, братия-шатия?

— Мы не братия! — не очень любезно отозвался Митька. — Мы — отряд. Я — председатель! А куда идем, — вас забыли спросить!

— Ты не ершись, председатель! — усмехнулся мужчина. — Учись правильно докладывать, когда старший спрашивает. Вот так!..

Он вытянулся по команде «смирно» и отчеканил сипловатым голосом:

— Группа водолазов выполняет специальное задание. Работы проходят нормально. Приступаем к обследованию шахты номер девять. Докладывает старшина Бобров.

Митька смутился. Не каждый день выслушивал он рапорты водолазных старшин.

— А девятая — это которая? — спросил он, невольно подтягивая ремень. — Эта? — он указал на черневший рядом провал.

— Так точно! — рявкнул Бобров. — Разрешите приступать?

Митька совсем смутился и махнул рукой.

— Есть! — выпалил старшина. — По места-ам!

Бобров любил мальчишек и умел с ними обходиться. Пока водолаз с помощью товарища заканчивал подготовку к спуску, старшина успел сдружиться с ребятами настолько, что Митька раскрыл ему тайну, которая привела пионеров к шахте номер девять.

Первый водолаз, спустившийся в затопленную шахту, побывал только в колодце главного ствола. Он достиг самого дна и не нашел никаких боковых отводов. Годы сделали свое разрушительное дело. Обшивка колодца сгнила. Набухшая, пропитанная водой порода постепенно сползла вниз и завалила нижнюю часть ствола многометровым слоем земли и камней. Состояние шахты было такое, что ее, вероятно, занесли бы в разряд не пригодных к дальнейшей эксплуатации. Но Бобров верил высказанным Митькой предположениям и решил сам спуститься под воду.

Его одели в водолазный костюм, и холодная черная вода сомкнулась над медным шлемом. Вверх поползли размытые, источенные водой стенки колодца. Уже на глубине пяти метров наступил почти полный мрак. Бобров зажег электрический фонарь.

Даже для опытного, привыкшего ко всему водолаза спуск в затопленную шахту был и опасным и, главное, неприятным. Зажатая между четырех отвесных стен вода отличалась каким-то мертвым спокойствием. Ни света, ни движения, ни рыбешки, ни водоросли.

Бобров посветил вниз — свет потерялся в мрачной бездне. Он поднял фонарь — над головой нависали стены. Казалось, что они смыкаются где-то вверху, навсегда отгораживая водолаза от света и жизни.

Пока старшина с опаской оглядывался, его нога, обутая в свинцовую тяжелую галошу, уперлась в какой-то предмет. Это был гнилой деревянный брусок, торчавший из стены. Под тяжестью водолаза брусок хрустнул и обломился. Бобров поспешно дернул за сигнальный конец. Спуск прекратился. И вовремя! Размытый, потревоженный сломавшимся бруском грунт пришел в движение. От стены беззвучно отделился большой кусок породы и, замутив воду, ринулся вниз. Старшину отбросило к противоположной стенке колодца.

Минут пять водолаз висел неподвижно, окруженный непроницаемым облаком мути. Она оседала медленно. А когда вода успокоилась и стала прозрачной, Бобров увидел напротив себя глубокую нишу, перегороженную подпорками.

Старшина представлял устройство шахты и догадался, что случайный обвал открыл вход в штрек. Бобров оттолкнулся от стены и плавно опустился на пол ниши. Вода опять замутилась. Каждое неосторожное движение могло вызвать новый обвал. Заходить в затопленный штрек было рискованно. Но Бобров вспомнил разочарованные лица ребят, услышавших от первого водолаза неутешительные новости, и решительно шагнул в глубь штрека.

Стараясь не задеть за остатки крепи, старшина перебрался на другую сторону завала, образованного расщепленными досками и брусьями. Здесь штрек сохранился лучше. Кровля была цела. У стен ровными рядами стояли подпорки. Двумя зелеными ужами уползали вдаль рельсы. Пол штрека довольно круто уходил вверх.

Пройдя вперед несколько метров, Бобров достиг поверхности воды. Под землей образовался воздушный колокол. Сжатый воздух мешал воде проникать в верхнюю часть штрека.

Сделав еще несколько шагов, Бобров высунулся из воды по плечи и поднял фонарь в воздух. Светлый веселый лучик свободно заскользил по поверхности, ринулся куда-то вперед — в самую глубину сухой части штрека, лизнул какие-то металлические, тускло поблескивающие детали и запрыгал по ним. Потом свет фонарика выхватил из темноты две доски, сколоченные в виде креста и воткнутые в землю. Под крестом белели кости. Куда водолаз ни направлял узкий лучик фонарика, — везде лежали останки погибших когда-то людей. А за этим подземным кладбищем ровными рядами стояли станки и машины...

Пока Бобров находился в шахте, ребята лежали на краю деревянного помоста и, свесив головы, не спускали глаз с поверхности воды. Из таинственной глубины поднимались пузырьки воздуха. Они лопались с легким бульканьем. И казалось, что вода начинает закипать.

Безостановочно работала помпа, нагнетая воздух в резиновый шланг. Водолаз, следивший за сигнальным концом, то и дело передавал приказания Боброва, посланные условными сигналами по веревке.

— Трави! — негромко, но отчетливо говорил он, и шланг с толстой веревкой полз вниз — в колодец.

— Еще потрави!..

Старшина Бобров уходил под водой дальше и дальше.

А ребята все так же неподвижно лежали на краю помоста и следили за пузырьками воздуха. Вдруг они исчезли. Разбежались последние круги, и вода успокоилась.

— Никак он дышать перестал?! — воскликнул Митька и вопросительно посмотрел на водолаза, следившего за сигнальным концом.

Водолаз заглянул под настил, выждал с минуту, подумал и объяснил:

— Видать, нашел горизонтальную выработку... Влез в нее — вот пузырьки и пропали.

И снова потянулись томительные минуты ожидания.

Наконец Бобров дал сигнал поднимать наверх. Шланг, поблескивая на солнце мокрой резиной, пополз обратно. Мальчишки затаили дыхание. Вновь забулькали пузыри. Глазастый Митька первый заметил под водой какое-то движение: снизу что-то медленно всплывало на поверхность.

— Иде-ет! — заорал Митька.

Но вместо круглого медного шлема из глубины показался грубо сколоченный крест. Ребята отпрянули назад.

— Это еще что? — удивился водолаз.

Смачно чавкнул багор, впившись в доску, и крестовина очутилась на помосте. Нижний заостренный конец вертикальной доски подгнил. Зато верх крестовины сохранился хорошо. На поперечной доске было что-то написано.

Пока Боброва поднимали из темных глубин ствола и помогли ему снять водолазные доспехи, ребята успели разобрать всю надпись.

«Я знаю, что вы придете, товарищи! — так начиналось письмо, нацарапанное на доске. — Верю, что придете вы, а не деникинцы, не Сахаров. Нас было 27 человек. Всех захватили в плен под городом. Деникинцы заставили нас по ночам вывозить заводское оборудование и спускать его в шахты. Работами руководили Сахаров и Самохин. Когда дело было закончено, всех расстреляли в этом штреке. Я ранен. Но выхода нет: подъемное оборудование взорвано, подступает вода. Радуюсь, что станки и машины сохранятся для советской власти — они смазаны и не заржавеют. Прощайте, товарищи! Прощайте, отец и мать. Целую вас за Петра. Он уже отмучался. Семен Голосов».

Митька хотел сейчас же тащить крест к дяде Карпу и тете Акуле. Но Бобров рассудил иначе.

— Это документ! — мрачно сказал он. — Обличительный документ! Его к делу приобщить надо... К делу о царской России.

И деревянный «документ», извлеченный из затопленной шахты, попал к следователю. Через несколько дней следователь пришел к Митьке в гости и принес фотографию крестовины с надписью.

Вечером Митька побывал у стариков Голосовых. И Карп Федотович впервые в жизни сам прочитал по складам письмо, написанное рукою сына.

Вот, пожалуй, и вся история Митькиного ликбеза.

В канун десятой годовщины Октября завод, пустовавший десятилетие, вновь задымил. Часть оборудования была уже поднята из шахт и перевезена на предприятие. Три цеха вступили в строй. А машины и станки все прибывали и прибывали на заводской двор.