"Однополчане" - читать интересную книгу автора (Чуксин Александр Никифорович)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Враг продвигался по нашей территории все дальше и дальше. Был взят Бобруйск, фашистские войска подошли к Лепелю. Позади оставались города, где жили семьи летчиков и техников. Чем дальше на восток отходила часть, тем печальней становились люди. Опять и опять вставал перед ними тревожный вопрос: когда же будет остановлена вражья лавина?

Получив от командира полка задание на вылет, Григорий и Яков вышли из сарая, где помещался командный пункт. Солнце клонилось к горизонту, с запада надвигались сумерки. За Смоленском, в районе Орши, полыхало большое зарево, и дым тучей плыл на восток.

— Сжигает все, — тихо проговорил Яков.

— Все не сожжет, а сам в огне сгорит, — ответил Дружинин.

— На Оршу залетишь?

— Обязательно.

— А мне в Брянск за пакетом. Думаю, быстро управлюсь, к вечеру на задание еще слетаю. С тобой кто летит?

— Кочубей. Вчера приехал из госпиталя. Пойдем к самолетам, штурманы ждут, — Григорий надел летный шлем, достал из кармана булку, предложил Колоскову: — Закуси. Ужинать не пойду. У меня аппетит пропал, со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было.

— Да, все отступаем и отступаем. А я надеялся, что дальше Орши немец не пройдет. Ты понимаешь, не могу я дальше отступать, да и куда дальше.

— Ну, что же, пойди и скажи комиссару, что так мол и так, решил больше не отступать, — с иронией заметил Григорий.

— Ты не смейся. Больно смотреть, что делается.

— Так нужно, Яша. Для нас сейчас главное выиграть время. Не сегодня-завтра новые самолеты получим, тогда по-другому с врагом поговорим. Конечно, жалко оставлять родные места. Но чтобы большего не потерять, приходится меньшим пожертвовать.

— Легко сказать-пожертвовать. Разве нельзя без этого?

— Не знаю… Значит, нельзя! Вообще хватит этих разговоров похоронных, без них тошно, — Дружинин отвернулся.

К командному пункту подъехала грузовая машина. Из кузова вышел начальник особого отдела, приветливо крикнул летчикам:

— Героям мое почтение! Комиссар у себя?

— Да.

— А ваш однокашник где?

— В сарае, — хмуро ответил Дружинин.

Немного погодя два автоматчика вывели из сарая Константинова. Щуря глаза, он искоса бросил взгляд на окраину аэродрома и с лихорадочной торопливостью надвинул на глаза фуражку. От самолетов шла группа летчиков, техников и мотористов. Константинов прошел несколько метров и вдруг бросился к ним, хватая за руки, пытаясь заглянуть в глаза.

— Товарищи, в последний раз поверьте… Кровью искуплю…

— Эх ты, моль! — презрительно бросил Исаев. — Нашкодил, так хоть имей мужество расплатиться.

Константинов вобрал голову в плечи, медленно поплелся к машине. Поравнявшись с Колосковым и Дружининым, он поднял глаза. Смотрели они умоляюще, жалко.

— Подлая тварь! Опозорил школу, нас. Видеть не могу… — бросил Колосков и отвернулся.

Стоявшие чуть в стороне Зорин и Чугунов наблюдали за этой сценой.

— Наша с тобой вина — не сумели раскусить парня. Болезнь важно в самом начале определить, тогда и вылечить не долго. Трусость — болезнь хроническая. Я тебе еще тогда говорил об этом.

— От трусости один шаг к предательству, к гибели. Что, если Константинов к немцам перемахнет?

— Не спасет его и это. Сдохнет собачьей смертью. И хватит о нем. Пойдем, пора выпускать звено. Сегодня веселее будет в воздухе, наши истребители появились. А у нас три самолета осталось. Позади Москва… Столицу не видать врагу, как своих ушей. Да и Смоленск орешек крепкий. Наши организованнее стали сопротивляться. Чует мое сердце — дадут немцу прикурить. А самолеты скоро получим, людьми пополнимся.

Чугунов бегло взглянул на ручные часы.

— Так что дела наши на лад идут, командир.

От штаба фронта Яков взял курс на Ярцево. Летел на большой скорости, торопился в часть. За Рославлём Колосков перевел взгляд от приборов на землю и нахмурился. Впереди, недалеко от моста горели разбитые вагоны, а дальше под откосом чернел паровоз, окутанный длинным пламенем. Возле уцелевших вагонов виднелась группа людей.

— Снижайся, сядем левее моста, есть площадка, — послышался вдруг в наушниках взволнованный голос Пряхина.

— Куда садиться, зачем? — Колосков явно недоумевал.

— Планируй, я отвечаю.

Какой напряженный у Пряхина голос. Вообще-то парторг парень спокойный, если он так волнуется, значит, есть серьезная причина. Да, причина была серьезная, и Пряхин тотчас же сказал об этом:

— Видишь, железнодорожный состав разбитый. Вчера комиссар наши семьи отправлял, может, они?

Да, действительно, вдруг они? Летчик наметанным взглядом быстро определил расстояние до земли, убрал газ. Приземлившись, на больших оборотах подрулил самолет к деревьям, выключил зажигание.

Летчик и штурман торопливо поднялись на железнодорожную насыпь и застыли, увидев огромное, страшное месиво из мертвых тел, услышав многоголосый стон тех, кто остался в живых. У Пряхина как-то сразу отяжелели ноги, он, с трудом переставляя их, пошел вперед, словно слепец. Яков так же тяжело шагал за ним. Резко запахло гарью и паленым мясом. Вот старик большими, словно выгоревшими глазами неотрывно и молча смотрит на мертвое тело молодой женщины. К ногам старика жмется девочка лет пяти. Чуть в стороне под окровавленной простыней угадывались неподвижные детские тела.

С окаменевшими лицами смотрели летчики на эту страшную картину. Ненависть круто закипала в сердцах.

— Петр Степанович! Пряхин! — донесся до них вдруг громкий взволнованный голос, и тотчас же к ним кинулась женщина в ситцевом халате с чемоданом в руке.

— Жена комиссара! — штурман бросился к женщине. — Нина Павловна! Наших много погибло? Где моя жена?

— Сама еще не знаю, детей в село отправляла. Вот хожу, ищу своих, — она растерянно смотрела на офицеров. — Что мы пережили, вовек не забуду. До Смоленска доехали быстро, ночью выехали на Брянск, — глотая слова, говорила Чугунова. — И вдруг страшный толчок, взрыв, все перемешалось… Твоя жена, Петя, и другие с ней ночью уехали из Смоленска на Москву. Вот все, что я могу тебе сказать. — И после паузы дрогнувшим голосом: — Только вражеские самолеты в небе, И ни одного нашего. И зениток нет. Как же это, Петя?

Пряхин отвел глаза. Что он мог ответить Чугуновой, чем успокоить?

— Говорят, Гитлер вероломно, без объявления войны, напал на нас, все это верно. Но разве вор, когда думает украсть, говорит — держи карманы, а то залезу. Кто же виноват?

Как ответить на этот вопрос? Пряхин взглянул на Якова, словно просил поддержки, и вдруг от неожиданности всем телом подался вперед. По тропинке, прямо на них, шла молодая женщина. Обеими руками прижимала она к груди обезглавленного ребенка. Склонив к нему голову, женщина что-то шептала.

— Зоя Банникова, — прошептал Пряхин, невольно пятясь назад.

Яков как-то странно, судорожно всхлипнув, шагнул навстречу Зое. Увидел, что позади идет Зоина мать. Выражение исступленного горя застыло на ее лице. Колосков осторожно коснулся плеч Зои.

— Зоя, это я, Яша.

Но Зоя, не отрывая глаз от мальчика, тихим голосом забормотала:

— Спи, Валюта, спи, сыночек, баюшки баю, — и, не взглянув на летчика, прошла мимо.

— Сидоровна, что с Зоей?

— Умом тронулась, Яша, не выдержала доченька. Зоя остановилась и оглянулась назад, застывшими глазами посмотрела на летчиков. На секунду глаза эти стали осмысленными, она рванулась назад.

— Боря!

Но тут же лицо ее вновь застыло, она склонилась к ребенку.

— Помоги, Яша, отобрать у Зои Валюту, — с трудом заговорила Сидоровна. — Надо похоронить. Я одна бессильна что-нибудь сделать, а людям не до нас, у каждого свое горе.

Колосков подошел к Зое, взял ее за локти, помог Сидоровне отобрать ребенка. Зоя судорожно схватила Якова за руку и жалобно заплакала.

— Зою надо срочно в больницу, врачи помогут, — проговорил Пряхин.

— Знаю, родной, но куда, как? — ответила Сидоровна. — Думаю возвращаться в Смоленск. Там у меня брат с семьей остался, помогут. Куда теперь я с ней поеду, разве до Харькова доберусь?

— Хорошо, Сидоровна, постойте здесь, я сейчас выйду на шоссе, может, остановлю машину, — и Колосков побежал к серому полотну.

Сидоровна аккуратно завернула в простыню труп ребенка и, бережно прижимая его к себе, пошла к березовой роще, где жители окрестных сел уже копали общую могилу для погибших. Пряхин и Чугунова, склонив головы, молча последовали за Сидоровной. А Зоя, оставшись одна, поднялась на железнодорожную насыпь и, глядя вслед матери, что-то шептала.

Только успели засыпать могилу, как где-то высоко послышался воющий звук. Он падал, приближался. На мгновенье все замерло, не стало слышно ни стонов, ни плача детей. С высоты в несколько тысяч метров немецкие самолеты сбросили бомбы и разворачивались на железнодорожный мост. В стороне от лежавшего под откосом паровоза устремилась к небу поднятая взрывом земля и, тотчас же обессилев, с гулом рухнула вниз.

— Господи, добивать прилетели… — с ненавистью проговорила Сидоровна.

Пряхин оглянулся на Зою, которая неподвижно стояла на насыпи.

— Ничего, мать, — сквозь стиснутые зубы процедил он. — За все… в сто крат… гадам отплатим… Ненависть силы удесятеряет.

— Вам, Петя, идти пора, — сказала Чугунова, искоса наблюдая за полетом немецких самолетов. — Грише, увидите, передайте, пусть о нас не беспокоится. К его родным на Урал решила не ехать. Доберусь до своих, все же ближе. Обещали ночью из Брянска несколько платформ подогнать, как-нибудь уедем. Ради победы всё вытерпим, переживем. — Она улыбнулась с трудом. — Счастливого вам пути.

Подбежал запыхавшийся Колосков.

— Скорее давайте на шоссе. Остановил полуторку. Шофер довезет до Смоленска, завтра же будете в городе.

Он достал из кармана золотой портсигар, подарок отца, протянул Сидоровне.

— Возьмите, Зою лечить надо.

— Что ты, Яша, у нас деньги есть, — сказала дрогнувшим голосом Сидоровна.

— Что деньги — немцы уже Оршу обошли. Ну, пока. Живы будем, встретимся. Борису все расскажу. Пошли.

Яков взял у Сидоровны вещи и пошел впереди. Зоя послушно, словно ребенок, последовала за матерью. На шоссе летел порывистый ветер, нес запахи сырости и динамита. Низовые облака, плывущие с запада на восток, казались закопченными. Небо нависло низко, свинцовое, тревожное. Яков посадил Зою с матерью в кабину.

— До свидания, Сидоровна. Ждите, обязательно вернемся…

— Не забывайте нас, а Боре скажи… — женщина не договорила, захлебнулась рыданием.

Шофер дал газ, машина тронулась и побежала по укатанной, ровной дороге. Яков долго смотрел ей вслед. Днями наши оставят Смоленск, что ожидает этих женщин? Колосков повернулся, встретился с внимательным, пристальным взглядом Пряхина и глухо произнес:

— Пойдем… надо лететь…

Когда приземлились, Пряхин сказал:

— Пока Борису ничего не надо говорить. Доложим командиру и комиссару, — потом, помолчав, добавил: — Вечером хотите пойти со мной?

— Куда?

— К моим родным. Отец и мать у меня в Смоленске. К утру вернемся.

— Пойдем. Все равно спать не буду.

Колосков снял парашют, расправил реглан, и они зашагали к командному пункту. Здесь друзья узнали, что завтра личный состав полка сдает оставшиеся самолеты и на автомашинах уезжает на тыловой завод получать новые бомбардировщики.

В полночь Колосков и Пряхин подошли к Смоленску.

— Вот он, родной город, — проговорил Пряхин, и в голосе его прозвучало затаенное волнение. — Давай постоим на мосту, покурим.

Колосков молча кивнул головой. Старинный русский город лежал перед ними, темный, настороженный. Слышался лязг гусениц, звон мостовой под тяжелыми танками. По мосту проехала большая колонна автомашин. Они ползли, не зажигая фар.

Яков искоса поглядел на Пряхина и вдруг представил, что и он вот так же стоит в своем родном городе, который через несколько дней, может быть, займут враги. Нет, Смоленск должен стать последним рубежом. И станет. Яков убеждал себя в этом и верил, потому что хотел верить.

Маленький домик Пряхиных притулился внизу, около моста. Когда подошли к нему, Яков предложил:

— Я подожду здесь, так будет лучше, а ты иди.

Дверь Пряхину открыла мать. Всхлипнула, припала к его груди.

— Мы-то с отцом ждали, ждали… — шептала она, потом, плача, крикнула в другую комнату:

— Петруша пришел. Радость-то какая! А Лена вчера забегала, уехала, горемышная, в Сибирь…

— Я зашел на минутку. Вы-то все здоровы?

Из второй комнаты вышел отец — невысокого роста, крепкий старик. Расцеловались.

— Значит, отходите? — спросил он немного погодя. — Да, временно… поверь, — виновато ответил Петр.

— Я-то, сынок, верю, а вот уйдете — не все поверят. Да ладно. Ты не беспокойся, все в порядке будет. Я вот берданку привожу в порядок. Пригодится. Сами привыкли хозяйничать, в лакеи не наймемся.

— Правильно, отец, — подтвердил Пряхин.

— Ты там, Петро, смотри, все по совести делай и себя береги. Один ты у нас. Жену не забывай, хорошая она у тебя.

…Мать и отец проводили Пряхина до моста, и, пока сын не скрылся в темноте, они всё смотрели и смотрели ему вслед.

На рассвете колонна автомашин вошла в большое село Поречье. Колосков с Пряхиным сидели в кузове последней машины. Вдруг они увидели впереди себя высокого старика. Он стоял на пыльной дороге, широко расставив ноги. Шофер резко затормозил машину.

— Не пущу! — кричал старик. — Стыда нет, куда отступаете?

На машине все притихли. Яков выскочил из кузова, подбежал к старику.

— Прости нас, дедушка, — взволнованно заговорил он. — Воевать нечем, техники нет. За самолетами едем.

— А мы как же?

— Мы вернемся, отец, слышишь! — Колосков обнял старика, поцеловал, — Жди! Вернемся! — он вскочил в кузов. Машина тронулась. Старик стоял на обочине и смотрел ей вслед.

— Эх, Петр Степанович, — скрипнул зубами Яков. — До чего жаль стариков наших. Вчера твои родители, сегодня этот дед. В каком долгу мы перед ними неоплатном!

— Да, тяжело, Яша. А насчет того, что неоплатно, неправ ты. Отплатим. И очень скоро.

Яков смотрел на уходящую из-под колес дорогу, и фигура старика, одиноко стоящего на обочине, никак не шла из головы. Много времени спустя, когда было очень трудно, вспоминал он эту горестную фигуру. И, направляя свой самолет навстречу врагу, он шептал сквозь стиснутые зубы: «И за тебя, отец, в счет долга!»

Двадцать второго августа Колосков в своем дневнике записал: «Сегодня у нас был торжественный день. Командир перед строем полка прочитал Указ правительства о награждении наших летчиков и штурманов. Тридцать два человека удостоены высокой правительственной награды. Награждены боевыми орденами командир и комиссар полка, Дружинин, Кочубей, Пряхин, Борис и я.

— Завтра, — сказал командир, — полк на новой материальной части вылетает на Юго-Западный фронт».

Колосков подрулил самолет к вишенкам, выключил мотор и вылез из кабины. Около домика, утопающего в густом саду, его нагнал Банников.

— Что нового?

— Был над Днепром, бомбил переправу, — коротко ответил Яков и хотел было пройти на КП.

— Что-то ты, Яша, в последнее время избегаешь меня. Давай напрямки — в чем дело?

— Нет, Борис; тебе кажется, — поспешно ответил Яков. — Да и не до разговоров сейчас. Сам знаешь — день и ночь в воздухе. — И тут же круто повернул разговор: — Когда летите?

— Сейчас, с Дружининым.

— Смотри, Борис, осторожнее. Днепропетровск сильно охраняется немецкими зенитками.

— Ничего, обойдется. Да, тебе вот письмо. А мне опять ничего. Что с моими? В последнее время мне все Валюшка снится.

Колосков молчал.

— Ладно, я пошел.

Колосков смотрел ему вслед. «Вернуть, рассказать? Нет, перед полетом нельзя. Страшно подумать, что с Борисом будет. Нельзя надежды его лишать. И потом, может, все обойдется. Зоя поправится…»

Машинально развернул письмо. От мамы! «Дорогой, любимый сынок! — писала она. — Прочитала о тебе в газете. От всего материнского сердца горжусь тобою, мой родной., Умоляю тебя, Яшенька, пуще прежнего береги себя! О нас не беспокойся. Отец днюет и ночует на шахте. Днями и я пойду, не хватает рабочих рук, да и стыдно в такое время сидеть дома. Как хочется поглядеть на тебя, ведь больше года не видела. Пиши нам почаще, каждая весточка от тебя для нас с отцом счастье. Продолжай, родной, и дальше так бить ворога, проклятого душегуба, постарайся со своими друзьями его за Днепр не пускать, и так горя много. Да спасет тебя от дурной пули моя материнская любовь. Твоя мать Анна Матвеевна Колоскова».

— Мама, милая, хорошая мама… — шептал Яков.

На посадочном поле несколько раз зажигались и тухли фонари. С земли подавали условный знак своим летчикам. Яков прошелся по стоянке, подошел к группе летчиков и техников, которые сидели около самолетов в ожидании команды на вылет. Среди них много новых. Некоторых Яков уже знал. Вот неразлучные друзья — летчик Назаров и невысокий, подвижной штурман Пылаев. Всегда вместе! И в воздухе, и на земле. Яков подсел к ним, закурил. Подошел комиссар Чугунов.

— Что-то долго наших нет, — тихо проговорил он.

— Да, на земле время тянется бесконечно, — ответил Колосков.

— Тебе хорошо, ты почти весь день в воздухе, а нам, техникам, каково? Ждешь и ждешь, — вздохнул Исаев.

Пылаев неловко поднялся а парашюта, переступил с ноги на ногу и, посмотрев куда-то вдаль, тихо бросил:

— А вдруг… вдруг наши не прилетят сегодня, тогда как же?

Назаров удивленно приподнял подбородок.

— Пошел жалобить, — сердито буркнул он. — Не всем погибать.

— Через одного? — съязвил Пылаев.

Комиссар зорко взглянул на молодого летчика, потом на Пылаева.

— Вы напрасно о смерти подумали. Ну ее… Нам надо жить, — он заговорил медленно, словно отбирал слова: — Конечно, каждый полет без риска не обходится. Но, поверьте, можно всю войну пролетать и невредимым остаться.

— Может, я не то сказал, — чуть слышно проговорил Пылаев. — Но долго что-то не летят самолеты.

— Прилетят.

Ночь входила в свои права, на темном небе ярко вспыхивали звезды, а самолеты все не летели.

— Тяжело будет садиться, — комиссар встал, приказал: — Исаев, идите на окраину аэродрома, захватите два фонаря. Как появятся наши, зажгете их, поднимете вверх.

Полеты ночью усложнялись прежде всего близостью линии фронта. Немецкие самолеты в любую минуту могли засечь аэродром и сбросить бомбы.

Подошел парторг Пряхин, раздал отпечатанные на машинке сообщения Совинформбюро и, обращаясь к Чугунову, сказал:

— Товарищ комиссар, у меня сегодня в, первой эскадрилье беседа с молодыми коммунистами, я там и заночую.

Перекинув через плечо планшет с газетами, он напрямик, по зеленому полю аэродрома пошел к селу.

— Хороший у нас парторг, — проговорил Исаев.

— Да, настоящий человек, — с гордостью ответил комиссар.

Донесся гул моторов и тут же моментально погас. Потом возник вновь.

— Наши, товарищ комиссар! Ей-богу, моя машина! — закричал Колосков.

— По местам! — скомандовал Чугунов и торопливо пошел к посадочному знаку.

В эту ночь все машины вернулись с боевого задания.