"Смертельные друзья" - читать интересную книгу автора (Коулридж Ник)

19

Во вторник утром меня разбудил барабанный стук дождя в окно спальни. Я раздвинул шторы. В первый раз за последние два месяца река под моим окном посерела и вздыбилась волнами. Небо было затянуто тучами. Жара наконец спала.

Часы на столике показывали без десяти девять. Обычно в это время я уже два часа как сидел в офисе. Я вытянулся в постели и сладко зевнул. Все-таки быть уволенным иной раз приятно.

Зазвенел телефон. Это могла быть только Сузи с очередным донесением.

Однако голос в трубке звучал с сильным итальянским акцентом. Значит, Маручча Мадзелли.

– Кит Престон? Я нашла ваше сообщение на автоответчике. Вы звонили в Комо.

Она говорила как-то неуверенно.

Сон мгновенно слетел с меня. Я вскочил и присел на краешек кровати.

– Спасибо, что позвонили. Видите ли, я звонил вам по довольно странному делу. Похоже, у меня появилась информация о том, кто убил вашего отца.

Маручча тяжело дышала на другом конце провода. Я почти физически ощущал ее напряжение.

– Надеюсь, это не шутка? Если вы решили пошутить, скажите сразу.

– Нет, это не шутка. Я говорю вполне серьезно. Нам надо поговорить, но не по телефону. Можем мы встретиться в Милане?

Ответ Маруччи прозвучал неуверенно.

– Прошло уже восемь месяцев. Я очень тяжело переживаю эту трагедию. Честно говоря, мне бы хотелось забыть обо всем.

– Маручча, мы с вами не знакомы, но клянусь вам, я не стал бы беспокоить вас без серьезных оснований. Это крайне важно. Дело в том, что я не могу вам сейчас все объяснить, но со мной случилось нечто подобное. Произошла еще одна смерть. Мне кажется, эта смерть связана с гибелью вашего отца.

Маручча взвешивала мои слова. Она колебалась, верить ли мне или нет.

– О'кей, – сказала она наконец. – Только не в Милане. Мне все равно надо завтра быть в Лондоне. У меня там деловая встреча. В три часа на Грейт Титчфилд-стрит. Мой самолет прибывает в аэропорт Хитроу примерно около часа дня. Может быть, мы могли бы встретиться на несколько минут. Если только вы действительно…

– Я буду ждать вас в зале прилетов. У барьера. Я могу подвезти вас в город. Каким рейсом вы летите?

Она назвала номер рейса компании «Алиталия».

– Значит, терминал номер два. Я буду там. Чао!

Я принял горячий душ и внимательно осмотрел в зеркале свою шею. Шрам за две недели почти зажил. Потом я пошел на кухню и принялся готовить завтрак. Мне хотелось отправиться инспектировать квартиру Джексона на сытый желудок.

Я жарил бэкон, когда вспомнил еще одно дело, и выругался. Питер Грант! Как я мог забыть! Неделю назад я пытался связаться с ним, звонил в Бразилию. Перемещаясь из Германии в Америку я совсем упустил из виду, что мне надо поговорить с Питером.

Сейчас в Лондоне начало второго, значит, у него на базе у реки Моко десять утра. Самое время, решил я, звонить в лагерь, расположенный в джунглях.

В трубке раздались знакомые гудки.

– База Моко.

– Могу я поговорить с Питером Грантом?

Повисло долгое молчание.

– Кто его спрашивает?

– Кит Престон.

– Извините, ваше имя мне незнакомо. Вы родственник Питера? Голос в трубке принадлежал мужчине. Он звучал официально и, кажется, слегка дрожал.

– Нет, я друг его сестры из Лондона.

Опять молчание.

– Я подумал, что вы, возможно, звоните по поручению его матери. Вы не в курсе, она получила наши сообщения?

– Извините. Мне ни о каких сообщениях не известно.

– Мы уже два часа пытаемся с ней связаться. С тех пор как обнаружили труп Питера. Но у нее в квартире никто не отвечает. Мы оставили сообщения на автоответчике.

– Что вы хотите этим сказать? Что значит – обнаружили труп Питера? Он мертв?

Голос человека в трубке, который за два часа, видимо, уже успел свыкнуться с мыслью о произошедшей драме, прозвучал удивленно – ему было странно, что я еще ничего не знаю.

– Мы здесь все в шоке. Тело нашли ночью, в десяти милях вверх по реке недалеко от временной стоянки. Новость дошла до нашей базы сегодня утром.

– Как он умер?

– От укуса змеи. Копьеголовой змеи. Одно утешение – смерть была почти мгновенной. Он не мучился.

Я не знал, что ответить. Я совсем ничего не знаю о ядовитых змеях, и мне было как-то неловко выражать соболезнование совершенно незнакомому человеку по поводу смерти брата Анны, которого я тоже знал только заочно. Я сразу подумал о Бриджет Грант. Одна мысль о том, что ей придется пережить смерть сына, еще не оправившись от потери дочери, приводила меня в ужас.

– Чем я могу помочь? Может быть, мне взять на себя передачу известия о смерти Питера миссис Грант? Кажется, я знаю, где можно ее найти. Она должна быть в школе.

Я выговорил эту тираду машинально и тут же пожалел о том, что вызвался сделать.

– Если вы друг семьи, то, конечно, будет лучше, если вы это сделаете.

Мой собеседник произнес эти слова с явным облегчением. Еще бы!

– Она, вероятно, вам потом сама позвонит.

– Хорошо, – согласился он и добавил: – Тело доставили на базу сегодня утром.

Хэмилтон Холл, частная школа для детей небогатых обитателей северного Лондона, занимала обшарпанный особняк на пересечении Хэмилтон Террас и Сент-Джонс Вуд-роуд. Из выстланного плиткой вестибюля каменная лестница вела через пять этажей к стеклянному потолку. Вдоль всей лестницы висели предупредительные медные таблички, запрещающие ученикам скатываться по перилам. Откуда-то сверху до меня доносилось хоровое пение – где-то в классе дети пели по-французски.

Я не предупредил Бриджет Грант о своем приходе. Мне показалось, что лучше будет не волновать ее по телефону.

Я прошел по коридору и нашел комнату с матовыми стеклами в двери, на которой значилось: «секретарь школы». Женщина с пучком волос на затылке и щедро напудренным лицом сидела за электрической пишущей машинкой.

Я спросил, можно ли увидеть миссис Грант. Секретарь заглянула в расписание.

– Миссис Грант сейчас на уроке. Музыкальный анализ. Потом у нее будет «окно». Вы подождете?

Она проводила меня в отделанную деревянными панелями преподавательскую комнату и подала чашечку кофе. На большом столе почетное место занимала кофеварка, рядом стояло блюдо с печеньем и поднос с фарфоровыми чашками. У стен стояли диванчики и кресла, а на одной из стен висела грифельная доска с приколотыми на ней объявлениями, графиком отпусков и расписанием.

Минут через десять прозвенел звонок, потом сразу раздался топот ног по каменной лестнице. Комната стала заполняться преподавателями, которые складывали книжки и наливали себе кофе.

Бриджет Грант появилась со стопкой слайдов в руках. В костюме с юбкой в складку и свободном жакете она выглядела подтянутой и очень привлекательной. Только некая отрешенность во взгляде и чернота вокруг глаз говорили о недавней трагедии. Глядя на нее, я поразился, до какой степени Анна была похожа на мать – даже походкой и особенной грацией в движениях, а еще изяществом тонких рук и щиколоток.

– Миссис Грант!

Она встревоженно обернулась на мой голос.

– Кит?

– Извините за внезапное вторжение. Мне надо с вами поговорить. Мы можем куда-нибудь пройти, где нам не помешают?

– Вон там – годится? – Она указала на нишу огромного венецианского окна. – Или, если желаете, можно найти свободный класс внизу. Сейчас там никто не занимается.

Мы нашли пустую комнату, которую только что покинули ученики. Металлические стулья были расставлены полукругом, на доске мелом было написано: «Все религии равноценны. Обсудить». А ниже тем же почерком приписано: «Я не верю в Христа… Я верю только в себя. Джон Леннон (1940–1980)».

Мы уселись на стулья.

– Миссис Грант, – начал я, с трудом справляясь с волнением.

– Кит, называйте меня Бриджет, ладно? Хоть мы и в школе, но мы же добрые знакомые.

– Бриджет, – повторил я. – Прямо не знаю, как и начать…

И я пересказал ей телефонный разговор, сказал про укус змеи, про то, что труп Питера был найден в дебрях недалеко от базы Моко.

Она выслушала меня в полном молчании, с неподвижным лицом, выжидая, когда я закончу. Пока я не упомянул о том, что тело было доставлено в лагерь, она цеплялась за малейший шанс, надеясь, что я кончу тем, что Питер получил противоядие и был спасен.

Потом с силой сжала мою руку и беззвучно заплакала.

– Скажите, что это неправда, Кит, – еле выговорила она. – Такое не может случиться дважды, не может. Питер – единственное, что у меня оставалось. Почему вы мне это говорите, такое не может быть правдой!

Прозвенел звонок, и в класс ворвалась ватага учеников с яркими сумками и папками. Увидев нас, они вразнобой выпалили: «Извините, миссис Грант!» – и, пятясь, скрылись в шумном коридоре.

– Может быть, позвонить кому-нибудь? – спросил я. – Надо с кем-то связаться?

– Нет, – горько качнула она головой. – Звонить некому. У меня никого не осталось. Моей семьи больше нет.

– Хотите, я отвезу вас домой? Я на машине.

Она взяла сумочку, и мы поехали на Белсайз Парк. Бриджет указывала мне кратчайший путь. Это занятие на время отвлекало ее от острого ощущения горя. Мы пришли в дом, я приготовил чай, зажег газовый камин. Потом позвонил на базу в Бразилию и смотрел, как Бриджет разговаривает с руководителем партии. Держалась она замечательно. Сухо и деловито осведомилась о том, выписано ли свидетельство о смерти, о формальностях, связанных с переправкой тела из Бразилии на родину. Она подтвердила, что желает, чтобы тело Питера привезли домой, чтобы похоронить его рядом с Анной.

А потом силы оставили ее. Она упала в кресло, то самое кресло, в котором сидела, проверяя тетрадки в тот вечер, когда Анна впервые привела меня сюда, чтобы познакомить с матерью. Больше часа тело ее сотрясалось в рыданиях. Поначалу я чувствовал себя неловко и хотел было уйти, но не смог оставить ее наедине с горем. Я не знал, что говорить, как утешать несчастную женщину. В маленьком древнем холодильнике я нашел консервированные креветки и яйцо и приготовил ей сандвич. К моему удивлению, она его съела.

– Кит, – сказала она, – вон там на полке сверху лежит альбом с фотографиями. Подайте его мне, пожалуйста.

Альбом выглядел совсем новеньким, страницы были покрыты защитной пленкой.

– Только на прошлой неделе закончила его составлять, – сказала она. – Анна бросала фотографии где попало, а мне давно хотелось их собрать, да все руки не доходили.

Она стала медленно переворачивать страницы, но глаза ее не видели фотографий, она погрузилась в свои скорбные мысли.

Потерять ребенка; я даже помыслить не мог, что было бы, если бы я лишился Кэзи. Я вдруг явственно представил ее себе в итальянском ресторане, грустно склонившейся над розовой скатертью. Меня пронзило острое чувство вины за то, что мы с Салли так бездумно разрушили свою семью и заставили это невинное существо страдать. Когда Кэзи было три годика, я по какой-то дурацкой бесшабашности просто оставил свой дом. Сперва психологически, потом буквально. Никаких разборок между нами не было. Я просто незаметно ретировался, как человек, вошедший было в переполненную кабину лифта. Увидел, что лишний, – и отступил назад. Теперь, в этом доме, мной овладело позднее раскаяние. Потому что, покидая Салли, я бросил Кэзи. Я сам, по собственной воле отказался от своего ребенка. А Бриджет, которая одна воспитала детей, лишилась их, того не желая, сначала одного, потом другого.

Анна только однажды говорила мне о своем детстве. Как-то после прогулки на роликах мы зашли в бар на Глостер-роуд и сели за деревянный столик на улице. Это была минута откровенности, которую я воспринял как честь для себя. Мне приоткрылась частица ее личной жизни, и меня допустили в мир, куда был закрыт доступ всем.

Анна всегда была очень сдержанной с коллегами по журналу. Она тепло отзывалась о матери, но никогда не заговаривала об отце и о своем детстве. Поскольку ничего другого она не говорила, я считал, что она выросла здесь, в Белсайз Парке. Но в тот вечер в пабе она рассказала мне о мезонине в Хове, откуда из окон спален наверху было видно море, и откуда мать каждое утро ездила в стареньком «Остине Моррис» в женский пансион, где она работала учительницей. Она рассказывала и об этом пансионе, и как в пятнадцать лет путешествовала в Брайтон на автобусе и гуляла по набережной и разглядывала антиквариат в лавках.

– А где же был ваш отец? – спросил я.

– Нигде, – ответила она тоном, который не предполагал дальнейших расспросов. – В Австралии. Он умер.

– Взгляните на это фото Питера, – сказала Бриджет. – Ему здесь лет шесть. Очень был застенчивым мальчиком.

На фотографии был изображен мальчик в шерстяном матросском костюмчике, который сидел в игрушечном автомобильчике. Он смотрел в объектив, скрестив пальцы.

– Мне казалось тогда, что Питер больше всех переживает уход Мориса. Морис – это его отец. Питер никак не хотел признавать, что отец ушел от нас. Он никогда больше не упоминал его имени. Я даже водила его к психиатру в Лондоне, несколько раз. Не знаю, помогло ли это.

Бриджет говорила ровно, подбирая слова, но мне казалось, что ее слова не были обращены ко мне. Она вслух говорила сама с собой.

– Потом мне стало казаться, что больше переживает Анна. Внешне она ничем это не показывала. Как будто не замечает отсутствия отца. Она была такой прелестной малюткой, хотя, наверное, все матери так говорят о своих дочерях. Она была тогда беленькая, вот, посмотрите! – Она показала фотографию Анны. Девочка стояла у входа в церковь. – Ей тут четыре года. С возрастом она потемнела. Очень тяжело лишиться отца в четыре года, – продолжила Бриджет. – Тяжелей всего, когда отец просто уходит. Уж лучше бы он умер, попал под машину. Тогда можно сказать ребенку: папа умер и попал на небо, он живет с ангелами. Это они легко могут понять и принять. А Морис просто исчез, как не бывал. Однажды он познакомился с девушкой, в отеле, кажется, в Кенте. Он ездил по издательским делам, командировки длились дня по три в неделю. Сначала ничего об этом не говорил. А потом вдруг в один прекрасный вечер заявил, что уходит. Собрал два больших чемодана. Через неделю я получила письмо, где он писал, что едет в Австралию. Тогда он впервые упомянул о другой женщине. Сандра ее звали. Он обещал присылать деньги для детей, но никогда ничего не присылал, ну пару раз разве. Тогда я начала преподавать.

– Вы сказали, что на Анну это подействовало сильнее, чем на Питера?

– В конечном итоге, да. Так я думаю. Она, наверное, рассказывала вам о своих проблемах. Это была реакция на отсутствие отца. Она не верила в мужскую верность. Это было очень трудное время для всех нас. Она стала исчезать, иногда на несколько дней подряд. Не звонила. Я была в отчаянии. Понятия не имела, куда она девается, хотя знала, что она ездила в Лондон. Мы дико ссорились, не могли находиться в одной комнате и десяти минут. Что бы я ни говорила, как бы ни старалась подобрать к ней ключик, все понапрасну. Она отвечала, что ей уже восемнадцать и она может делать что хочет. А потом она забеременела. Не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Наверное, я очень зла на то, что она умерла. Она никогда не говорила мне, кто отец ребенка. У нее было уже десять недель беременности, когда она мне открылась. Питер тогда учился в Манчестерском университете, на первом курсе. Я, помню, позвонила ему, ужасно расстроенная, и он ночью примчался на мотоцикле. Без остановок ехал всю ночь. Это тоже меня напугало. Анна тогда потеряла ребенка. Это случилось естественным образом. А потом она болела три месяца, но зато теперь она была дома. Она была очень больна; мы даже опасались за ее жизнь. Но я могла ухаживать за ней, и лед растопился. После этого она очень изменилась. Доктор Остин, наш домашний доктор, сказал, что это потому, что она побывала на грани смерти. Это заставило ее увидеть себя и окружающих в другом свете.

– Тогда она и начала писать?

– Примерно тогда. Хотя она сначала устроилась на работу в театр. Очень любила актеров. Не вам говорить, как ее привлекали знаменитости. Питер, бывало, ее поддразнивал, называл «Мисс-Угадайте-С-Кем-Я-Сегодня-Познакомилась?».

– Кажется, вы говорили, что они тогда не особенно ладили?

– У них было очень мало общего, по крайней мере, они сами так считали. Питер был всегда очень серьезным, очень заботливым, постоянно звонил мне, справлялся, как я себя чувствую. Он заранее наметил план на всю жизнь. Ему бы надо было бухгалтером стать. Анну он считал безответственной и легкомысленной, хороших ее сторон не замечал. Странно, не правда ли, как оборачивается жизнь? В общем, их пути разошлись. Серьезность Питера сделала крутой вираж, он занялся экологией. Анна, которая поначалу отрицала всякие условности, занялась знаменитостями, писала в глянцевые журналы про светскую жизнь.

– Я знаю, что Анна очень уважала Питера. Она называла его «мой бородатый братец в джунглях», с большой нежностью.

– Питер стал таким страстным экологом! Вот я и говорю, жизнь – странная штука. Не поверите, в школе он и мухи не обидел. Никогда ни с кем не спорил. У него не было никаких возрастных проблем. Как учительница, могу сказать, что он был идеальным учеником, со здоровой долей скептицизма. Ну вот, он отправился в Манчестер изучать экономику. Во время каникул работал бухгалтером в разных фирмах. Девушка у него была очень славная, медсестра, ее звали Кирсти, они в Манчестере встретились. Я так надеялась, что они поженятся. Не знаю, что это я так разболталась. А потом он все бросил. Заинтересовался движением «зеленых», и пошло-поехало. Сначала это меня беспокоило, он ведь загубил блестящую карьеру, которая перед ним открывалась, но разве его можно было остановить!

– Питер работал с какой-то определенной группой?

– Они называют себя СД – «Сначала Действие». У них офис в Кеннингтоне, возле крикетной площадки. Они там собирали средства для своей деятельности. Питер работал с ними, сначала в Гренландии, наблюдал за браконьерством японцев, которые охотились на китов. Потом с курдами в Турции, писал доклад о геноциде и биологическом оружии. А последний год – в Южной Америке, там у них проект по дождевым лесам.

– Вы, должно быть, очень скучали по нему, раз он всегда был в разъездах?

Бриджет жалко улыбнулась, глаза ее наполнились слезами.

– Он всегда старался быть рядом. Куда бы ни уезжал, при каждом случае звонил. И Анна тоже. Они были очень внимательными детьми. А после того как Анна… после того как Анну убили, Питер звонил мне дважды в неделю, как часы. – Выдержка начинала ей изменять. – И как я теперь буду без его звонков, Кит?! Они помогали мне держаться. Мне было, чего ждать.

– Мне очень жаль, – повторил я, чувствуя, как бессмысленно звучат мои слова. – Все это невыносимо, ужасно…

– А теперь идите, Кит, – сказала она. – Правда, ступайте. Вы мне больше ничем не поможете. Вы были очень добры ко мне, я это ценю, но теперь мне лучше остаться одной, – сказала она, погладив мне руку. – Я уже привыкла к трагедии. Я так много пережила… Вам трудно это понять, но я знаю, как справляться с горем. Мы, Гранты, умеем выживать, хотя теперь…

– Я знаю, – поспешно перебил я ее, вспомнив, как Анна с затуманенной высокой температурой головой упрямо сидела за своей машинкой, чтобы вовремя сдать материал в журнал. – Да, я давно это знаю.

Я ехал назад через весь Лондон и долго кружил, пока не нашел винный склад, где отпускали вино по оптовым ценам. На грифельной доске у дверей были обозначены цены – «Либфраумильх» и пиво «Бекс» за смешные деньги. На окнах висели объявления о специальных предложениях. Джексона Чолка за прилавком удалось увидеть не сразу.

Удостоверившись, что он на работе, а не дома, я направился на Финборо-роуд и припарковался на безопасном расстоянии от его дома. Финборо-роуд – одна из самых длинных улиц в Лондоне. Она кажется и самой невыразительной: целая миля мрачных кирпичных зданий, поделенных на квартиры, отели и студенческие общежития. По мостовой грохочут автофуры – это объездная дорога для грузового транспорта. Я вышел из машины и пошел искать нужную квартиру.

617-А оказалась в подвале. К квартире вела чугунная калитка, за ней ступеньки спускались вниз прямо к входной двери. С улицы меня не было видно. На карнизе стояли горшки с цветами, засыпанные сухой землей и листьями, у двери валялись какие-то рваные картонные коробки.

Пару минут я постоял, приглядываясь и прислушиваясь – не раздадутся ли чьи-нибудь шаги. Кроме шума машин, ничего расслышать не удалось. Подойдя к окну, я попытался приподнять стекло, у меня не получилось. Через окно была видна кровать, небрежно застеленная покрывалом. Окно было закрыто на задвижки сверху и снизу. Видимо, Джексон Чолк никогда не открывал его – пыль кругом лежала вековая.

Дверь выглядела поприличнее. Она даже казалась франтоватой, с филенкой в виде розы на панели. Я постучал по ней костяшками пальцев; она оказалась хлипкой, полой – пара листов фанеры, между которыми были насыпаны опилки, пропитанные строительной пеной.

Я вытащил из своего кожаного рюкзака перчатки и инструменты, которые захватил из дома. Потом просунул между дверью и замком отвертку и отжал. Фанера затрещала, сталь отвертки заскрипела по металлу замка. Минут через десять кропотливой работы я расковырял дверь настолько, чтобы добраться до сердечника замка. Потом вынул из кошелька тонкую пластиковую карточку «Телекома» и просунул в щель. Это удалось на удивление просто. Я даже не предполагал, как легко проникнуть в чужой дом, а моральная проблема меня в этот момент совсем не беспокоила. Я несколько раз провел карточкой туда-сюда, пока мне не удалось прижать язычок замка. Еще полминуты – и дверь подалась.

Квартира Джексона состояла из трех комнат и широкого коридора, который заодно служил и кухней. Как и в спальне, которая выходила окном на лестницу, здесь стояла кромешная тьма. Окно гостиной смотрело на кладбище. В кухне стоял старенький холодильник, железная раковина, заполненная холодной водой, плита, заляпанная жиром. На мое счастье, квартира была небольшой, и в ней было не так много мест, где могло бы храниться то, что я искал.

Я начал со спальни. Переворошил постель, всю кучу одеял, простынь, подушек, хранивших запах чужого тела. На полу стоял стакан с водой, валялась кипа журналов. Вдоль стен – мебель пятидесятых годов из крашеного дерева: туалетный столик, гардероб и кресло. На столике и на каминной доске были расставлены дешевые сувениры и фарфоровые статуэтки Мадонны и младенца Христа. Фаянсовые терьеры, памятные пивные кружки, фарфоровые девушки на качелях и прочая ерунда. Плюнуть было некуда – каждый сантиметр площади был чем-то заставлен.

Я поочередно открыл каждый ящик, обыскал гардероб, но не нашел ничего из вещей Анны. Только чужую одежду. Я было обрадовался, увидев на верхней полке гардероба кожаный чемодан, но в нем лежали порнографические журналы и искусственные пенисы.

На ванную и кухню у меня ушли считаные минуты. Духовка была пуста, в шкафчике ванной лежали кусок мыла и бритвенный станок. Оставалась только гостиная. Я уже потратил шесть минут на поиски, и мне хотелось уйти отсюда не позже, чем через десять.

Гостиная тоже была обставлена старой мебелью, а на стенах висели картины: большое полотно, изображающее безрукого матроса, и два плаката с поп-певцами в рамах. В углу стоял комод, заваленный бумагами, рядом с ним письменный стол и музыкальный центр со стопкой дисков, главным образом латиноамериканской музыки.

Если записи и кассеты Анны были в этой квартире, то место им могло найтись только тут.

Я начал с комода, перебрав все хранившиеся в нем бумажки. Большинство из них относилось к работе Джексона на оптовом складе. Он серьезно занимался виноторговлей, тут были каталоги и приглашения на тестирование, карточки из лондонских клубов и несколько номеров «Светской жизни». Если рассматривать их как свидетельство его знакомства с Микки, то оно началось в прошлом ноябре. На дне второго ящика лежали документы на квартиру и фотография в рамке – два старика на берегу канала, наверное, родители Джексона. Тут же в конверте лежали и другие фотографии. Я сразу узнал Микки на фоне постельного покрывала Джексона, абсолютно голого, только на плечи был наброшен меховой палантин. Рядом с ним, тоже голый, Колин Бернс. Были и еще фотокарточки: Микки в ванне, Микки голый танцует в гостиной Джексона, лицо едва прикрыто кожаной маской.

Я внимательно рассмотрел маску. Она была похожа на те, в которых были двое, ворвавшиеся в квартиру Анны, только эта поменьше.

Удача дожидалась меня на письменном столе. Там стояла деревянная шкатулка, в которой были сложены банковские чеки и неоплаченные счета. Среди них мне попался чек, подписанный Микки Райсом. На имя Джексона и на сумму четыре тысячи фунтов.

За что, интересно, Микки вручил ему такие деньжищи? Конечно, может, он дал их в долг по-приятельски. Объяснений могло быть множество. Одно напрашивалось само собой. Если Микки получил деньги за услуги от Бруно и Гомбрича, чтобы обыскать квартиру Анны, это могла быть доля Джексона за участие в этой акции.

Выходя из квартиры, я сперва осторожно приоткрыл дверь, оставив щель, но с улицы она казалась плотно затворенной. Надо было убедиться, что вблизи никого нет. Тут, к своему ужасу, я услышал чей-то голос.

– Простите, – произнес мужской голос. – Простите, тут кто-то есть?

Это мог быть Джексон. Неужели его смена закончилась сегодня раньше времени? Сердце у меня бешено заколотилось, ноги обмякли.

– Извините, есть кто дома?

Конечно, Джексон не стал бы задавать такого вопроса. Я решил действовать ва-банк.

– Кто там? – выкрикнул я из коридора, стараясь не высовываться, чтобы не видно было моего лица.

– Почтальон, – отозвался голос. – Вы знаете, что у вас дверь не закрыта?

– Да, а вам не трудно будет ее закрыть?

Я услышал, как он попробовал захлопнуть дверь, но у него не получилось. Она зацепилась за коврик или щепка попала в дверную щель, пока я ее открывал. Теперь мне светило столкнуться с почтальоном лицом к лицу. Почтальон опять попытался сразиться с дверью. На этот раз это ему удалось. Дверь захлопнулась. Слышно было, как он шмякнул в почтовый ящик кипу бумаг, которые скользнули вниз на коврик.

Я подождал минут пять, давая ему время выйти на улицу.

Потом опять открыл дверь, выскользнул наружу, закрыл ее и взбежал по ступенькам.

Никого. Я пересек улицу, лавируя между мчащимися машинами, и заспешил по Финборо-роуд к своей машине.

Сев за руль, я убедился, что за мной никто не наблюдает, и только тогда двинулся в сторону дома.

Дома у двери меня тоже ожидала почта. Там была записка от Боба Остлера, где формально подтверждался его статус моего поверенного в деле о незаконном увольнении и копия заявления на имя Рудольфа Гомбрича, которую я должен был подписать. Остальные послания носили не такой официальный характер, адрес на конвертах был написан от руки, поэтому я сначала открыл в ванной кран с горячей водой и решил оставить чтение на потом. Мне не терпелось отмыть грязь после посещения квартиры Джексона Чолка.

Писем было три. Первое было от Мередит Кэрью-Джонс. В нем говорилось:

«Мой дорогой Кит!

Ты, несомненно, слышал о том, что фортуна от меня отвернулась. И пяти минут хватило, чтобы освободиться от такой старой кошелки, как я. Бастер на седьмом небе от счастья, предвкушает наконец настоящий обед, которого давненько не едал среди недели. Не стану притворяться, что я тоже глубоко удручена случившимся. Господи, твой преемник такая мразь! Похож на дворецкого, который служил у моей матушки в Шропшире. Тот был до ужаса трудолюбив, но обожал подкрадываться к дверям спальни по ночам, в надежде углядеть, как кто-нибудь раздевается – неважно, мужчина или женщина. Так что все к лучшему. Работать с тобой было чистое удовольствие. Мне хочется, чтобы ты это знал. Не понимаю, как ты мог тянуть такой воз?! Так что не сомневаюсь, что ты тоже испытываешь облегчение, сбросив с себя это бремя. Если захочешь погулять по лесам, то имей в виду, что мы обитаем всего в восьми милях от Окхэма.

Всего наилучшего, Мередит».

Второе письмо пришло откуда-то из Кенсингтона. Почерк мне был знаком: Эллен. Если не считать того, что она считала себя оскорбленной, что ее сменил Пьер Ру, она была в порядке. Она просила помочь ей устроиться на работу, если у меня будет возможность, ей хотелось заниматься пиаром у Джорджа Сороса или на телевидении, или на каком-нибудь кабельном канале и тому подобное. Насколько я знал Эллен, она найдет подходящее место не позднее, чем через месяц.

Последнее письмо было от Сузи. Ее почерк на конверте невозможно было не узнать. Но марки на конверте не было. Значит, она сама привезла ко мне письмо.

Внутри было послание, напечатанное на машинке, от Тренча. Я прочитал.

«Уважаемый господин Престон!

Поскольку вы более не являетесь сотрудником данной организации, я требую вернуть компании принадлежащий ей автомобиль «БМВ», третьей серии, четырехдверный, синий, который отныне будет принадлежать компании «Фулгер АГ», преемницей собственности «Уайсс мэгэзинз Лимитид». Прошу вас вернуть указанный автомобиль в ближайшее удобное для вас время в течение двадцати четырех часов по адресу Парк-плейс, 32. Ключи, а также находящиеся в вашем распоряжении относящиеся к автомобилю принадлежности, прошу передать швейцару.

Искренне ваш,

Говард Тренч».

«Спасибо, Говард, – подумал я. – Мне особенно понравился пассаж о возвращении машины в удобное для меня время в течение двадцати четырех часов». На язычке конверта Сузи нацарапала: «Прости, Кит. Он настоял».

В этот момент я был уверен только в одном: завтра утром моя машина будет находиться где угодно, только не на Парк-плейс.