"Смертельные друзья" - читать интересную книгу автора (Коулридж Ник)

13

Новый мюнхенский аэропорт Франца Йозефа Штрауса находится в часе езды от города, зато для визита к баварскому королю моды Мюллеру его местоположение крайне удобно. За пятнадцать минут я добрался от европейского терминала до его штаб-квартиры в парке на берегу искусственного озера.

Мой визит был для него честью, но этой чести он несомненно заслуживал. Согласно табели о рангах в мире моды, Мюллер не входил в первый эшелон законодателей как Версаче или Ральф Лоран, но во втором дивизионе он занимал одно из первых мест. В прошлом году корпорация «Уайсс мэгэзинз» получила от него как от рекламодателя 473 тысячи 416 фунтов стерлингов, и получила бы больше, не прояви «Кутюр» в отношении его определенный снобизм.

Проблема Мюллера заключалась в том же, в чем и проблема всех немецких домов моды: они были немцами. Для редакторов отделов моды «немец» – что-то вроде каиновой печати. Туалеты должны рождаться в Париже, Милане, Токио, Нью-Йорке или даже в Бельгии – и тогда все будут ими восхищаться. Если одежда такого же класса происходит из Мюнхена или Дюссельдорфа, ее встречают с подозрением и недоверием. Надо было приложить неимоверные усилия, чтобы заставить наших редакторов серьезно отнестись к немецкой моде; склонить редактора к обзору дюссельдорфских коллекций было почти подвигом, не говоря уж о том, чтобы поместить фотографии костюма от Мюллера на страницах журнала. Много крови было пролито, чтобы пробудить хоть незначительный интерес Леоноры Лоуэлл и Тасмин Фили к тому, что делается на берегах Рейна.

Хайнер Штюбен, «обергруппенфюрер» компании «Мюллер Ферлаг», был высоким пятидесятилетним берлинцем, который большую часть жизни провел в Мюнхене. Как и другие знакомые мне немцы, внешне он казался аскетичным лютеранином, который надзирал за штатом с устрашающим педантизмом. Однако после работы миру являлась его вторая натура. Однажды вечером, после скрупулезного доклада о маркетинговой стратегии Мюллера, Хайнер повез меня в пивную неподалеку от ратуши, которая называется «Ратскеллер», где он очень быстро и весьма основательно набрался. В полночь мы еще сидели там. Через четыре часа, проведенных за пивом и красным вином под селедку с луком, Хайнер принялся рассказывать мне историю своей жизни.

Его отец в возрасте двадцати двух лет погиб в последние дни войны. Его мать – они поженились меньше года назад – была беременна. Вместе с теткой она переехала в Нюрнберг и через четыре месяца родила сына. Тетка жаловалась, что не может содержать всю ораву, и Хайнер с матерью отправились на юг – в Мюнхен, где она нашла работу горничной в новом фешенебельном отеле. Мать с сыном жили в тесной комнатке под самой крышей. «Мы жили как наемные рабочие, – с горечью вспоминал Хайнер. – Как турки». Вечер наш закончился уверениями во взаимной дружбе, тостами за Европейское сообщество, за миссис Тэтчер, за объединенную Германию, Мюллера и «Уайсс мэгэзинз», которые все вместе будут править миром. Когда мы уже шли к выходу, Хайнер неуверенно предложил мне женщину. «Хорошую немецкую фрейлейн, шлюшку из Мангейма». На мое счастье, в этот момент подошел его шофер и усадил его в черную «Ауди».

На следующее утро Хайнер Штюбен ни словом не обмолвился о том, что было накануне, и как ни в чем не бывало приступил к делам.

– Ну что, Кит, – сказал Хайнер, встретив меня сегодня, – как дела британской прессы?

Мы поговорили о том, как растет цена на бумагу, о том, что Англия оправляется после рецессии гораздо быстрее, чем Франция или Германия.

– Первые пострадали, первые пришли в себя, – заключил Хайнер. – В Германии тоже все наладится. Вместе с бывшей ГДР мы опять самая большая нация в Европе».

На его столе я заметил отчет о публикациях в наших журналах. Отчет начинался словами: «Шанель – 63, Армани – 61, Мюллер – 2, Донна Каран – 31».

Лучшее средство защиты – нападение.

– Я приехал к вам, – начал я, – потому что очень хочу пригласить вас на денек к нам в Лондон. Наши редакторы мечтают познакомиться с вами лично. Дело в том, что ваша компания слишком удалена от нас, и потому нам сложнее иметь с вами дело, поэтому такие слабые контакты. Надо срочно исправлять ситуацию.

Хайнер Штюбен встревожился. Я выбил у него почву из-под ног, лишил главного аргумента.

– Я хочу сказать, – не давал я ему опомниться, – что по сравнению с другими фирмами – такими, как «Келвин Кляйн» или «Кристиан Лакруа», ваши представители гораздо реже встречаются с нашими сотрудниками. А это работает не на пользу вашей компании.

– Да, вы правы, – кивнул Хайнер. – Эта ситуация должна быть исправлена. Кит, спасибо, что вы приехали и довели до нас эту информацию. Теперь визит в Лондон будет первым пунктом в моем деловом расписании.

Одному богу известно, что мне придется наплести на Парк-плейс; бизнес-ленч с Хайнером Штюбеном не вызовет у наших ни малейшего энтузиазма. Но об этом я буду думать завтра.

– Надолго в Мюнхен? – осведомился он. – Хочу пригласить вас пообедать в «Ратскеллер».

– Увы, всего на день. Причем прямо сейчас собираюсь отправиться в Штарнбергер посмотреть на замок Фулгерштайн.

– Обитель Бруно Фулгера? Зачем вам это? Ведь посторонних туда не пускают.

– Знаю. Но можно ведь посмотреть издалека, с озера. Говорят, очень впечатляющее зрелище.

– О да, впечатляющее. Фулгерштайн – жемчужина Баварии. И дом счастливого семейства.

– Но ведь Бруно недавно разошелся с женой, разве нет?

Хайнер пожал плечами.

– Я не в курсе. Бруно Фулгер мой ровесник, может, на год моложе. Но мы с ним в разных весовых категориях.

– А из какой он семьи?

– Его отец, Дитрих Фулгер, был большим патриотом, – бесцветным голосом начал Хайнер. – А дед был близок к кайзеру. Потом, после образования республики, Дитрих стал другом Конрада Аденауэра. Когда раздавали концессии для восстановления промышленности в Рурской области, Дитриху Фулгеру обломилось немало – в сталелитейной и угольной отраслях. Он вложил миллионы дойчмарок в модернизацию старых предприятий, которые быстро стали очень прибыльными. Когда он умер, где-то в шестидесятых, оставил сыну больше миллиарда марок.

– А как насчет самого Бруно? Он тоже крепко вовлечен в сталелитейную промышленность?

– Мне кажется, не особенно. Он контролирует другие отрасли в Мюнхене. Страхование, фармацевтика. И он обожает охоту.

– На кабана?

– И на волков. Каждую зиму охотится на волков на территории бывшей ГДР. Это занятие очень популярно в Германии. Все промышленники обязательно должны охотиться.

Ник Груэн предложил встретиться в ресторане. Где еще и встречаться с Ником, как не в ресторане! Много лет его уже никто не видел в стенах обычных домов. О нем ходит множество слухов; кто говорит, что он живет с гаитянкой, кто – с каким-то мальчиком. Лично мне на это наплевать. Ник предпочитает держать своих друзей на расстоянии от собственной личной жизни.

– Лондон все такой же адский город? – спросил Ник, разливая саке. Мы сидели в японском ресторане где-то на Кленцештрассе, где, как Ник говорил, он обычно обедает. «Прости, что не приглашаю тебя на традиционное пиво с колбасой, – сказал он мне по телефону, – но я рекламирую местный образ жизни только в рабочее время.

Он выглядел так, будто не прошло десяти лет: высокий, загорелый, поджарый. Я знал Ника довольно давно, но большая часть его жизни всегда оставалась для меня в тени. Я не знаю, как он проводит время, чем любит заниматься и вообще занимается ли чем-нибудь на досуге. То есть в жизни. С Ником разговоры всегда выливаются в беседы о чем-то смысложизненном, как будто обычных житейских мелочей для него не существует.

– Здорово, что ты нашел время со мной встретиться, – сказал я. – Я-то думал, ты совсем увяз в возрождающемся коммунистическом движении.

– Его опасность пока сильно преувеличена, – ответил он. – Коммунисты набили брюхо, чего, собственно, и следовало ожидать. Отдали в пятидесятых бывшим сотрудникам штази автомобильную промышленность, и что, думаешь, они сделали? Выкачали половину капитала, а остальное пустили на ветер.

– И что же происходит сейчас?

– Да то же самое. Центральные банки влили в них четыре миллиарда, и они ухнули, как в черную дыру, теперь мы пытаемся найти концы. Вот в Потсдаме есть бутылочный завод, хорошо бы его приватизировать. Но, учитывая сказанное, никто на него и глядеть не хочет.

– Я хотел спросить тебя насчет одного человечка, – сказал я. – Бруно Фулгер – ты с ним не пересекался?

– Напрямую нет. Можно всю жизнь прожить в Мюнхене и слыхом о нем не слыхать. А откуда такой интерес?

– Мы опубликовали интервью с его женой, и ему сильно не понравилось. Похоже, хочет судиться.

– Если собирается, вы так просто не отделаетесь, – сказал Ник. – Он заправский сутяжник. Я называю его серийным истцом.

– Откуда эта страсть?

– Классический случай комплекса вины. Из-за войны и прочего. Тут даже нельзя самого Бруно винить, говорят, его отец был полным говнюком, но Бруно ничего не сделал, чтобы искупить грешки папаши.

– Какие грешки?

– Сотрудничество с нацистами. Об этом сейчас не принято много говорить, но Дитрих Фулгер был одним из первых немецких аристократов, кто бросился в объятия Адольфа Гитлера, когда тот пришел к власти. Был настоящим донором режима. Если попадешь когда-нибудь в Орлиное гнездо в Берхтесгардене, обрати внимание на одну красноречивую фотографию на стенке, сделанную в гитлеровском замке «Бергхоф». Фюрер, Геббельс, Гесс – все пьют чай, а рядом с ними Дитрих Фулгер. Странно, что Бруно еще не спрятал подальше этот снимок.

– Впечатляет. Ты прав, здесь у вас стараются об этих вещах не говорить. Я утром встречался с одним немецким клиентом, и он упомянул только о связах Дитриха Фулгера с Аденауэром.

– Это тоже правда. Но Фулгеры были самыми правоверными нацистами в рейхе. Теперь все об этом забыли: ужасно боятся Бруно.

– Почему? Чем он их всех держит?

– А чем угодно. Мюнхен – растущий рыночный город, берлинцы называют его «Миллионендорф» – большая деревня. И Фулгер тут многим заправляет. За исключением концерна «БМВ», он держит лапу почти на каждой важной отрасли. И с полицией в ладах, каждое Рождество выписывает солидный чек в фонд вдов и сирот полицейских. Если ему кто не понравился, это тут же скажется, у него мерзкий характер, и он к тому же упрям, как осел. Прет – не остановишь.

– Я хочу съездить бросить взгляд на его замок. Со стороны. Внутрь-то меня никто не пустит.

– Не надейся, – сказал Ник. – Это крепость. Он не хочет рисковать, пуская посторонних в замок, чтобы, не дай бог, кто не увидел картины.

– Какие картины?

– Коро. Сезанн. Куча импрессионистов. Он не признается, что владеет ими, но я точно знаю, что они у него есть. Кое-кто из доверенных лиц имел возможность убедиться. Все конфисковано у евреев во время войны. Не напрямую, конечно, он их заполучил. Дитрих покупал у гестаповцев. Но что в лоб, что по лбу.

– И никто никогда не потребовал их вернуть?

– Вот потому замок и на замке. Никто не знает, что они там. Когда война кончалась, Дитрих все их упаковал и отправил в швейцарский банк. Бруно забрал их в конце семидесятых. Так, во всяком случае, говорят.

Ник добавил мне саке.

– Те, кто вообще осмеливается открыть рот.

– В связи с этим я хочу задать тебе еще один вопрос. Способен ли Бруно на насилие? Не обязательно сам лично, но чужими руками?

Ник ответил не сразу.

– Да, – ответил он. – Могу сказать без обиняков. Да.

– Откуда такая уверенность?

– Трудно сказать. Прямых улик у меня нет. Была одна история с итальянским бизнесменом, который заплел амуры с его женой. Какой-то супер-пупер-текстильщик. Встретился с Анастасией на озере Камо, и он пригласил ее к себе на яхту. Беда в том, что она не сказала об этом Бруно. Ни до, ни после. И когда он об этом прознал, ему моча в голову стукнула… Через пару недель итальянца сбила машина. Насмерть. Машина влетела на тротуар. В Милане. Никто не связал эти факты, вернее, никто не озвучил эту связь. Но народ понял, откуда ноги растут.

– И как отнеслась к этому Анастасия?

– Очевидно, плохо. Но у нее руки были связаны. Поскольку она настаивала на том, что у нее с итальянцем ничего не было, она и вякнуть не могла, когда его «выключили», как говорят в американских фильмах.

– Стало быть, она сделала вид, будто ничего не случилось?

– Если не считать того, что спустила несколько миллионов дойчмарок на новые туалеты, чтобы вернуть расположение Бруно. Ну тут я не спец. Это твоя тема.

Официантка – полунемка, полуяпонка – принесла в голубых фарфоровых чашах кусочки арбуза. У нее были восточные глаза и черные волосы, но широкие тевтонские плечи. Из-под кимоно выглядывали кожаные брюки.

– Кстати, – спросил Ник, – а кто был автор этой опасной статьи об Анастасии Фулгер?

– Анна Грант. Она работала у нас на контракте.

– Я знаю Анну, – сказал Ник. – Давно, правда, не видел. Она потрясающе трахалась.

– А ты откуда знаешь? – холодно осведомился я.

– Да кто этого не знает? Она работала в койке, как паровоз. Первый раз мы трахнулись в ванной на какой-то вечеринке. Пришлось устроиться по диагонали, между унитазом и ванной.

Мне ужасно не понравились его слова.

– И долго это продолжалось?

– Тот конкретный трах или вообще? К сожалению, и то и другое было скоротечным. Она переметнулась к какой-то никому не известной рок-звезде, с которым познакомилась на интервью. Такая вот штучка.

Во мне опять закипел гнев. Со вчерашнего дня он накапливался во мне и грозил вот-вот вырваться наружу. Я не мог слышать этой грязи об Анне, это было невыносимо. Я стиснул колени.

– Хватит, Ник, не гони. Я знаю Анну, она совсем не такая.

Ник вопросительно посмотрел на меня.

– Да ты сам в это не веришь.

Я пристально смотрел на него.

– Она невероятная баба, говорю тебе! Как вирус.

– Я сказал, не гони, Ник. О'кей?

Он все еще делал вид, что крайне изумлен.

– Она просто как заводная. Никакого удержу нет.

Я вскочил, опрокинув стул и швырнул на стол деньги.

– Прости, Ник, но я не могу больше с тобой разговаривать в таком тоне. Пока, увидимся в Лондоне.

И я выскочил на улицу.

Все еще кипя от злости, я сел в арендованную машину и направился в сторону автобана, ведущего к Штарнбергеру. Мне предстояло проехать километров тридцать, и через сорок минут я уже припарковывал свой «Фольксваген» на стоянке у озера.

Выпад Ника против Анны был типичным для Груэна, как всегда безапелляционным, женоненавистническим и сильно преувеличенным. Я пытался убедить самого себя, что это всего лишь обычный мужской взгляд на женщину, но мне это плохо удавалось. Передо мной стояла картина Анны в объятиях Ника в чужой ванной комнате. Однако же я не питал иллюзий в отношении Анны, все-таки ей был уже тридцать один, и, понятно, она не была невинной девственницей. Конечно, она была, что называется, женщиной с прошлым. Но все эти доводы били мимо цели.

Насколько я знал, Бруно Фулгер находился сейчас в Сент-Морице, и все же я ощущал некоторое беспокойство. Так или иначе, Бруно числился у меня в главных подозреваемых, заказчиком убийства Анны, и являться в его родовое гнездо было небезопасно.

Я прошел вдоль берега к тому месту, с которого, как мне говорили, открывается прекрасный вид на замок. Стоял чудный летний день, от воды дул легкий бриз, я вдыхал чистейший воздух, о котором забыл в Лондоне. Я начал успокаиваться. После перелета и почти часа за рулем приятно чувствовать под ногами твердую землю. На озере было полно серфингистов и водных лыжников, а по берегу мюнхенцы катались на велосипедах. Жаль, что я не взял с собой ролики.

Первое, что бросилось мне в глаза, – возвышающиеся над верхушками елей белые башни, устремленные ввысь наподобие космических ракет. А дойдя до площадки, на которой стояли скамейки и столики специально для отдыхающих, я увидел на той стороне озера весь замок как на ладони. Он был похож на иллюстрацию к сказке братьев Гримм – средневековое сооружение с подвесными мостами, готическими башнями и бойницами. Еще он напоминал замок колдуньи из диснеевской «Белоснежки». Я купил в киоске путеводитель, в котором прочел следующее: «Замок Фулгерштайн, заново выстроенный в 1870 году на руинах крепости двенадцатого века, предназначался своим создателем, Генрихом Фулгером, стать достойным соперником своих соседей – замка Людвига Баварского Нойшванштайн и замка отца Людвига, Максимилиана Второго, Хохеншвангау. Фулгерштайн, который строился в течение восемнадцати лет, имеет многочисленные обшитые деревянными панелями комнаты (двадцать резчиков по дереву более десяти лет трудились над отделкой спальни Генриха), часть библиотеки Бисмарка и подлинные рукописи сочинений Рихарда Вагнера. Коллекция картин включает работы Дюрера и Грюневальда. Замок находится во владении потомков его создателя и с 1962 года является резиденцией господина Бруно Фулгера. Частное владение. Проход на территорию замка посторонним лицам запрещен».

Я опять вернулся к киоску и купил бутылку единственного безалкогольного напитка, который там продавался, вишневый сок, довольно невкусный.

Ожидая сдачи, я скользнул взглядом по открыткам, разложенным на прилавке. Главным образом это были виды замка, но среди них и семейные снимки: Бруно и Анастасия позировали со счастливыми улыбками на площадке мраморной лестницы. Фотография была, видимо, десятилетней давности. Другая, недавняя, изображала Бруно в лодке на ловле рыбы вместе с дочерью Наташей, девочкой с косичками.

– Желаете открытки? – спросил меня киоскер, выглядывающий из окошечка, как кукушка из деревянных часов.

– Нет, пожалуй. Просто смотрю. Это Бруно Фулгер?

Киоскер покосился на открытку и подтвердил:

– Ja, это Фулгер.

– А это Анастасия Фулгер?

Он нахмурился:

– Ja, это фрау Фулгер.

– Очень красивая.

– Может, и красивая, – прошипел он в ответ. – Но она – плохая жена.

– Почему?

Он посмотрел на меня с подозрением.

– А вы что – из желтой прессы?

– Да нет, просто турист. Путешествую по Баварии.

Мне кажется, мой ответ его не убедил.

– Фрау Фулгер сказала плохие вещи против своего мужа. Я сам читал. Они были напечатаны в английском журнале и перепечатаны во всех немецких газетах.

– И что же, господин Фулгер разгневался на жену?

– Конечно. Выгнал ее из замка. Безвозвратно. – Киоскер улыбнулся в знак одобрения. – У Фулгеров так заведено. Ей следовало бы знать.

Я с отвращением допил свой сок и вернулся к машине. Прежде чем ехать в Мюнхен, я решил проехать вокруг озера к главным воротам Фулгерштайна. Я нашел их без труда. По обеим сторонам стояли две сторожки под соломенными крышами, похожие на домик Ганзеля и Гретель в лесу. Я притормозил, чтобы получше рассмотреть фасад, и вдруг из одной сторожки вынырнул вооруженный охранник с рацией и жестами приказал мне проезжать.

Я уж было повиновался, но тут охранника отвлек нетерпеливый гудок с подъездной аллеи за воротами. Длинный черный «Мерседес» дожидался, когда их откроют.

Охранник заторопился, и до меня донеслись проклятия шофера в его адрес.

Через мгновение «Мерседес» свернул в сторону автобана. За рулем сидел шофер в фуражке с алым фулгеровским плюмажем. А на заднем сиденье с «Интернэшнл геральд трибюн» в руках расположился сам Бруно Фулгер.

Дорога шла вдоль стены, окружавшей замок, километра три, и потом разветвлялась, ведя к боковым воротам. Эти выглядели скромнее первых, за ними виднелся хозяйственный двор. Я разглядел типичный баварский бревенчатый сарай и амбар. За ними шла дорога к центральной части имения.

Я импульсивно свернул в открытые ворота и проехал через хозяйственный двор. Вокруг никого не было видно. Через минуту я уже ехал по дороге, с обеих сторон обсаженной высокими соснами.

Въехав на холм, я остановился, чтобы обдумать, что делать дальше. С одной стороны дороги расстилалось кукурузное поле. С другой – парк. Слева, примерно в трех четвертях мили, в долине лежал замок Фулгерштайн.

Я не стал размышлять. С того самого момента, как я покинул Мюнхен, а может быть, и раньше, когда я брал напрокат машину, я инстинктивно предвидел то, что должно случиться. Бруно в «Мерседесе» разбудил во мне утихшую было ярость. Увидев его, живого и невредимого, абсолютно уверенного в своей безнаказанности, я понял, что у него были все основания так считать. Если бы он плохо организовал убийство Анны, он бы не сидел сейчас в своей шикарной машине. Но он все сделал очень продуманно. А я, хоть и бродил по берегу озера и сплетничал с киоскером, фактически двигался в никуда. Британская полиция, как и немецкая, вряд ли включила Фулгера в число подозреваемых. Насколько я мог понять, у них был лишь один серьезный кандидат на роль убийцы Анны, и это был я.

Было четверть четвертого, до отлета у меня в запасе было часа два. Я решил провести их, шныряя по владениям Фулгера. С практической точки зрения это было бессмысленно, но все же лучше, чем торчать в зале ожидания.

Я поставил машину в стороне от дороги и пешком отправился в сторону замка. Шел я минут сорок. Никто не попался мне по пути. Надо мной, ярдах в пятидесяти, высился памятник кайзеру Вильгельму Второму, а внизу виднелась каменная лестница, ведущая к задней стороне замка, к которому террасами спускался сад с итальянскими гротами.

Мне пришло в голову, что если отъехать ярдов на двести, можно пробраться в парк через грот.

Мне оставалось преодолеть уже ярдов двадцать, когда я увидел камеры. За мной следил красный глазок камеры слежения, оснащенной чувствительным к теплу оборудованием. Камера была установлена на дереве. Линзы поворачивались в мою сторону, беззвучно передавая сигнал тревоги.

Первой моей реакцией было повернуться и бежать. Но потом я подумал, что вполне вероятно, что никто не следит за мониторами. Такое случается сплошь и рядом. Когда какой-то отморозок ворвался в офис «Уайсс мэгэзинз» и утащил кучу дамских сумочек, охрана ничего не заметила. Я медленно повернулся и начал выдвигаться в сторону долины. Если они меня засекли, а я не проявлю признаков паники, они могут решить, будто я тут на законном основании, гость, скажем, или инспектор природоохраны.

Я прошел еще двадцать ярдов, меня оглушил рев сирен. Целая серия гудков, напоминающих пароходные, их было слышно, наверное, за целую милю.

Тогда я увидел охранников.

Их было двое, они мчались со стороны замка, от кухни.

Они кричали, чтобы я остановился, и вид у них был устрашающий. Я бросился бежать.

Склон холма был более пологим, чем казалось снизу. В последний раз я бежал по траве, когда в школе у Кэзи устраивали день здоровья для отцов. Я очень надеялся, что на этот раз покажу лучший результат. Солнце шпарило мне прямо в глаза, и я быстро вспотел.

Машина была примерно в четверти мили от меня, а охранники в трехстах ярдах. Я на бегу нашаривал в кармане ключи. Если успеть добежать до машины, я спасен.

Я бросил взгляд через плечо и понял, что они ближе, чем мне казалось. Они были одеты в джинсы, кроссовки и черные кожаные куртки, застегнутые на все пуговицы, оба не старше двадцати пяти. Выглядели очень тренированными. И они уже наступали мне на пятки.

Я отчетливо видел обоих. Один – классический ариец, похожий на нацистского штурмовика, с коротко стриженными светлыми волосами. Другой – смуглый, усатый, похожий на уроженца Ближнего Востока. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Я вспомнил: это был один из тех, кто следил за моей квартирой из машины.

Я наконец увидел свой «Фольксваген». Белый металл капота поблескивал на солнце. Еще сто пятьдесят ярдов – и я там. Охранники приближались, но я считал, что, если мотор сразу заведется, я в порядке. Живот у меня свело спазмом. Машина была развернута в том направлении, в котором следовало сматываться.

Тут до меня донесся шум мотора и чей-то незнакомый голос приказал мне остановиться. Ярдах в пятидесяти через парк наперерез мне мчался красный джип. В нем сидели трое, один за рулем, второй с револьвером в руках. На заднем сиденье сидел мужчина постарше. В твидовом костюме. Рядом с ним – немецкая овчарка.

Джип перегородил путь к «Фольксвагену». Шофер затормозил, и парень с пушкой выскочил и прыгнул, прижав меня к земле. Он больно ударил меня в ребра носком ботинка.

Я лежал лицом в траве, а по моим карманам шарили чужие руки в поисках оружия.

Удовлетворенный тем, что я пустой, тот, что постарше, скомандовал:

– Можете встать, мистер Престон.

Я поднял голову на несколько дюймов и увидел перед собой пару коричневых замшевых туфель. Их владелец, улыбаясь, смотрел на меня сверху вниз.

Это был Рудольф Гомбрич.

– Должен отдать вам должное, мистер Престон, – сказал он. – Вы умеете поставить на ноги правоохранительные органы. В обед я получил от моего клиента инструкции по вчинению иска вашему журналу за незаконную публикацию. Несомненно, мне придется вчинить еще один – за незаконное вторжение на частную территорию.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – просипел я. – Я всего-навсего гулял за городом, на меня ни с того ни с сего набросились вот эти мужчины. Что, в Баварии есть законы против гуляющих? Я-то думал, это ваше национальное времяпрепровождение.

– Прошу вас, мистер Престон, избавьте нас от вашего красноречия. Приберегите его для сотрудников магистрата, когда встретитесь с ними дня через три-четыре. А я сыт по горло. Мы прекрасно знаем, что вы тут делали.

– И что же?

– Шпионили за Бруно Фулгером и его семьей. Несомненно, вам мало было результатов вашей атаки на миссис Фулгер, вы решили предпринять еще одну.

Физиономию Рудольфа Гомбрича исказила злобная гримаса.

– Даже не пытайтесь это отрицать, мистер Престон! Нам известно больше, чем вы думаете. Герр Везер, который держит сувенирную лавку напротив замка у озера, сообщил нам, что вы пытались выведать у него информацию о миссис Фулгер. Вас это удивляет? Местные жители отличаются старомодными взглядами на неприкосновенность частной жизни.

– И это предполагает, что они имеют право шпионить за чужой собственностью? – спросил я, кивнув в сторону смуглого, который садился в джип. – Этот человек в прошлую субботу шпионил за моей квартирой в Лондоне.

– А зачем, уж просветите нас, пожалуйста, нам это понадобилось?

– За тем же, зачем и убийство Анны Грант, которое вы организовали. – Я вдруг ужасно разозлился, наверное, из-за боли в ребрах. – Этот человек следил за ней по вашему приказу или по приказу Бруно Фулгера, а потом вломился к ней в дом и задушил.

– Это, мистер Престон, – раздельно произнес Гомбрич, – самая серьезная клевета, которую мне довелось услышать за мою долгую жизнь. Прошу вас взять свои слова обратно.

– Не буду я брать их обратно. Потому что это правда.

– Вам придется это сделать, мистер Престон.

Четверо охранников вышли из джипа. Один вел на коротком поводке овчарку.

– Я не возьму свои слова назад. Более того, как только у меня появится возможность, я обо всем сообщу в полицию.

– Мистер Престон, – сказал Гомбрич, – когда нас с вами познакомили в Лондоне, вы показались мне разумным человеком. Возможно, несколько амбициозным, но это по молодости. Но, видимо, я обманулся, поскольку решил, что круг ваших обязанностей предполагает наличие ответственности. Теперь я убедился, что вы просто истеричный дурак.

Он бросил несколько слов охранникам, двое из них приблизились ко мне и надели на меня наручники. Потом втащили в джип и бросили на сиденье, усевшись по бокам. Гомбрич с овчаркой устроились сзади. Шофер включил мотор, и мы поехали в сторону замка.

– Почему вы меня задержали? – спросил я.

– Почему? По-моему, это очевидно – чтобы охладить ваш пыл. Ради вашего же блага, мистер Престон. Пока что единственным свидетелем вашей клеветы являюсь я. – Он покосился на охранников. – Эти не в счет. Для них слова ничего не значат. Однако, если вы повторите свою ложь в полиции, дело примет другой оборот. Это доставит неприятности мистеру Фулгеру. Ему это неудобно. А в мои полномочия входит обязанность устранять его неприятности.

– Иными словами, в ваши обязанности входит укрывательство убийц?

– Вы пожалеете об этом замечании, мистер Престон, – ответил он.

Джип подъехал к торцу замка, и меня ввели внутрь через дверь на уровне цокольного этажа. Мы прошли через какие-то каменные коридоры – я в середине, охранники по бокам, Гомбрич с овчаркой сзади. В открытые двери я видел холодильные камеры с мясными тушами и кладовые, забитые пивными бутылками. Потом мы поднялись по лестнице в жилую часть замка и вошли в холл, обшитый дубовыми панелями. На стенах висело множество картин религиозного содержания. «Дюрер», – подумал я. Одна стена была затянута гобеленом. Мы миновали мраморную лестницу, которую я видел на открытках, и огромную напольную вазу с цветами. Наконец меня ввели в небольшую, просто обставленную комнату без окон.

– Это комната мажордома, – сказал Гомбрич. – Я убедительно прошу вас сесть и прийти в себя. Я велел принести вам чай. У вас достаточно времени. Мистер Фулгер возвращается из Сент-Морица завтра вечером, и тогда вы с ним встретитесь. Честно говоря, мистер Престон, ситуация вышла из-под контроля, и мистеру Фулгеру придется самому решать, что предпринять.

– А почему бы просто не вызвать полицию, как я просил, и пусть они решают?

Рудольф Гомбрич помолчал, в упор разглядывая меня.

– Позвольте мне рассказать вам одну историю, мистер Престон. И если вы более благоразумны, нежели мне представляется, вы извлечете из нее урок. Вы не первый журналист, который пытается прицепиться к Бруно Фулгеру. Может, вы придерживаетесь другого мнения, но это так. Поверьте, когда человек столь богат и влиятелен, как мистер Фулгер, всегда найдутся рыцари в белом – ибо именно таковыми они себя считают, рыцарями без страха и упрека, которые захотят облить его грязью. Тем самым они стремятся сделать себе имя. Обливаешь грязью известного человека, и сам на виду.

– Если вы имеете в виду наше интервью с Анастасией Фулгер, это не тот случай. Миссис Фулгер дала интервью нашему репортеру Анне Грант. Совершенно добровольно. Здесь нет никакого умысла.

– Воля ваша – можете представить дело и так, – сказал Гомбрич. – Но позвольте, я закончу свою историю. Последним журналистом, который пожелал сделать себе имя за счет мистера Фулгера, был некий Хайне. Карл Хайне. Его имя вряд ли вам знакомо. Однако одно время его считали перспективным журналистом, он писал в разные еженедельники здесь, в Германии. Его специальностью был подрыв репутаций людей более значительных, чем он сам. Можно привести много примеров, не в них суть. В один прекрасный день ему взбрело в голову атаковать мистера Фулгера. Он пришел со своей идеей к редактору, и редактор сказал – валяй, флаг тебе в руки. Четыре месяца герр Хайне собирал информацию, задавал вопросы всем подряд. Он пытал каждого из тех, кто когда-либо работал на мистера Фулгера. И пытался найти документы – конфиденциальные документы, – в том числе касающиеся личной жизни мистера Фулгера, которые могли бы его скомпрометировать. Хайне готов был щедро платить за такого рода сведения, только чтобы набрать комок грязи и швырнуть в мистера Фулгера.

Я делал все, чтобы отговорить его от этой затеи. Но Карл Хайне не желал меня слушать. Он был слишком амбициозен, слишком одержим идеей создать себе имя. Он даже начал опрашивать людей относительно определенной деятельности отца мистера Фулгера при нацистском режиме. За неделю до того, как герр Хайне намеревался закончить свой труд, я написал ему в редакцию последнее письмо. Я просил ознакомить меня с его статьей перед публикацией, с тем, чтобы совершенно бескорыстно исправить вероятные неточности, которые естественно могли возникнуть в ходе его журналистского расследования. Я подчеркиваю, что в мои намерения не входило подвергать цензуре его текст; я лишь хотел исправить ошибки, не более того. Но герр Хайне даже не дал себе труда ответить на мое послание.

Утром того дня, когда статья вышла в свет, мне посчастливилось получить один из первых экземпляров. Я говорю «посчастливилось», ибо она изобиловала ошибками, и в таком виде ее нельзя было допускать до читателей. Помнится, мы обнаружили около двадцати серьезных фактических ошибок и искажений. В течение часа мы приостановили продажу журнала и конфисковали весь тираж. Таким образом ущерб от публикации был предотвращен. Все журналы были уничтожены.

Однако, знаете ли, оставался один нюанс. Часть журналов все-таки уже успели пустить в продажу. Пятнадцать тысяч копий попали в торговую сеть. И мозги этих читателей, купивших эти журналы, были отравлены инсинуациями против герра Фулгера.

Кто мог предсказать последствия этой лживой информации? Такие дела, бывает, аукаются через годы! Таким образом, у нас не оставалось другого выхода, кроме как возбудить дело против Карла Хайне. Заметьте, не против журнала, а против лично герра Карла Хайне. Мы объяснили редактору журнала, что предупреждали автора об ответственности за содержание статьи и нашем желании прочитать его вариант перед публикацией на предмет ее соответствия фактам, но он отверг наше предложение. И я с огорчением должен констатировать, что редактор подтвердил, что автор, не поставив редакцию в известность об этих обстоятельствах, взял весь риск на себя. Так что, когда дело дошло до суда, герру Хайне пришлось выплатить штраф из собственного кармана. Для него это был сокрушительный удар.

Гомбрич рассмеялся.

– Да, весьма ощутимый, сокрушительный удар! Наша претензия составляла триста тысяч марок, а вместе с судебными издержками сумма выплаты достигла четырехсот тысяч. Когда Хайне об этом услышал, он потерял сознание прямо в зале суда. У него не было ни малейшего шанса достать такие деньги. Даже продав свой дом, он не смог бы расплатиться. Да, для него настали тяжелые времена. Никто не хотел брать его на работу. Ни один редактор не желал сотрудничать с ним и заказывать ему материал. Даже милая девушка, с которой он приходил на заседания суда, покинула его. Так что теперь мы лишены возможности читать замечательные статьи Карла Хайне.

С этими словами Гомбрич со своей командой вышел из комнаты, и я услышал, как в замочной скважине повернули ключ. Когда их шаги замерли в недрах замка, я дернул дверную ручку. Она не поддавалась.

Я сел на стул и стал думать над своим бедственным положением. Через полтора часа мой самолет вылетит из Мюнхена, а мои шансы оказаться за кордоном будут равны нулю. Даже если допустить, что мне удастся отсюда вырваться, до того места, где стоит моя машина, не меньше часа пути. И, что хуже всего, завтра у меня назначено свидание с Бруно Фулгером. Я нисколько не сомневался, что именно он стоит за убийством Анны Грант. Это подтверждалось тем фактом, что именно его люди следили за моей квартирой, да и то, что рассказал мне Ник Груэн, говорило в пользу того, что это вполне в его натуре. Не говоря уж об истории, рассказанной Гомбричем. Когда Фулгер понял, как много мне известно, он решил, что выбор у него один: расправиться и со мной заодно. Это было нетрудно. Любой из его негодяев, не колеблясь, выполнил бы это задание. Машину мою они надежно спрячут или подстроят аварию на автобане, и она разобьется всмятку. А внутри найдут мое искромсанное до неузнаваемости тело. И Фулгер с Гомбричем вздохнут спокойно.

Кто знает о том, что я здесь? Сузи. Во всяком случае, она знает, что я собирался поехать взглянуть на замок, вот и все. Еще Ник Груэн и Хайнер Штюбен. Я упомянул о Фулгерштайне в разговоре с ними обоими. Но ни один из этих людей не знал, что я сюда прибыл. Единственным человеком, кто видел меня в этой округе, был владелец сувенирной лавки, а он Фулгера не подставит.

Дурак я был, что затеял эту авантюру. На что я надеялся? Теперь, если я исчезну, убийцу Анны не найдут никогда. Либо с обнаружением моего трупа в машине дело прекратят, либо, если я исчезну бесследно, старший инспектор Баррет сделает вывод, что мне, единственному подозреваемому, удалось скрыться.

И опять Бруно Фулгер будет торжествовать. Эта история пополнит мартиролог Рудольфа Гомбрича, который будет стращать мной возможных энтузиастов, которые пожелают покопаться в прошлом герра Фулгера. В одном он точно прав: я редкостный идиот.

В коридоре послышались чьи-то шаги и звон фарфора. Мне несли чай.

Если у меня и есть шанс выбраться отсюда, то вот он – мой единственный шанс.

Дверь отперли, и светловолосый охранник – тот самый, которого я мысленно окрестил «штурмовиком», протиснулся в комнату с подносом, на котором стояла чашка тонкого фарфора. Ничего более подходящего для кормления узника в замке, видно, не нашлось.

Я продолжал сидеть, пока он не подошел ко мне, а потом резким движением опрокинул поднос ему в лицо. Горячий чай брызнул ему в глаза, поднос упал. Тяжелый серебряный поднос с гравировкой – фамильным гербом Фулгеров.

Я проворно поднял его и с размаху обрушил на голову охранника. Он рухнул на мозаичный пол.

Заперев за собой дверь, я выскочил в коридор. Там никого не было. Я прокрался в зал с роялем, оттуда в другую комнату – библиотеку, завешанную картинами импрессионистов. Впереди был холл с дверями, выходившими в парк.

Мне по-прежнему никто не попался, и я тронул ручку двери. Она открылась. У подъезда стояло несколько машин. Справа через арку дорога вела в конюшенный двор.

Я пробежал к арке, каждую секунду рискуя быть обнаруженным. Сотни окон смотрели на меня со стен замка.

С одной стороны двора тянулся длинный ряд ангаров с распахнутыми воротами, где хранилась драгоценная коллекция старинных кабриолетов и ландо, принадлежавших Бруно. С другой стороны красовалась экспозиция оружия под охраной восковых фигур рыцарей с алебардами.

И тут я заметил мотоцикл. Это был «Кавасаки 1100». Черный, страшно мощный. Однажды мы проводили с фирмой «Кавасаки» акцию для читателей «Мира мужчин», и я проделал круг на такой машине. Серьезная вещь.

И тут мне несказанно повезло. В первый раз за этот день. Ключ зажигания торчал на месте.

Я сел и повернул его. Мотор взревел. Я вывел мотоцикл из гаража и нажал на газ. У ворот какой-то лысый тип в стеганой куртке крикнул, чтобы я остановился, и погрозил кулаком.

Я протарахтел мимо, промахнул подвесной мост и выехал на подъездную аллею.

До ворот было четверть мили. Они были открыты. Рассыльный, просунув голову в окошко своего фургона, беседовал о чем-то с охранником. Тот обернулся на шум мотора, но было поздно. Я летел со скоростью двести километров в час.

Через десять минут я мчался по автобану без шлема в направлении мюнхенского аэропорта.

Я преодолел расстояние за пятьдесят минут, успев на регистрацию буквально за несколько секунд до конца посадки. Даже уже сидя в самолете, я до дрожи боялся, что вот-вот меня вытащат из кресла.

Самолет вырулил на взлетную дорожку, развернулся, и я услышал, как загудели моторы перед взлетом.

Только когда мы взмыли в небо Германии, я смог наконец выпить.