"Падший ангел" - читать интересную книгу автора (Арнольд Марго)

9

Две недели пролетели быстро, слишком быстро. В то, последнее, утро мы с Крэном почти не разговаривали: все было уже сказано, теперь у каждого оставались лишь воспоминания. Наконец подали коляску – отправляясь в деревню, Крэн собирался править сам. Он обнял меня и, проведя пальцами по моему лицу, произнес охрипшим от волнения голосом:

– Ты знаешь, что мне не хочется покидать тебя, Элизабет. Ты снова подарила мне весну, хотя я думал, что мне уже не суждено ее увидеть, и я очень полюбил тебя.

Мы стояли у двери, был теплый весенний день, но Крэна сотрясала дрожь.

– Когда весна уходит, как быстро наступает осень! – Крэн поцеловал меня и добавил: – Прощай, любовь моя, и не смей плакать обо мне.

Он заглянул в мои глаза и, увидев, что, несмотря на его приказ, они были полны слез, быстро прыгнул в коляску. Я послала ему воздушный поцелуй, он хлестнул лошадей и, обернувшись, крикнул:

– Я вернусь к тебе, моя весна!

Я думаю, в ту минуту он сам верил своим словам. И вот он уехал. Его великолепный военный плащ багрово-золотым пятном развевался вдоль серой предрассветной улицы. Это мое последнее воспоминание о Крэне. Больше мне не суждено было увидеть его.

Не видя ничего перед собой, я поплелась в дом. Раньше неуемный Крэн целиком наполнял его жизнью, и теперь комнаты казались на удивление пустыми, словно все ушло отсюда вместе с ним. Слуги сновали мимо меня подобно серым призракам, а я, сама похожая на призрак, бесцельно слонялась из комнаты в комнату.

Наконец я села в маленькой гостиной, дав волю слезам. «Я любила его, а он ушел. Я любила его, и вот он потерян для меня», – так, вопреки воле Крэна, я оплакивала его, и такой – в луже слез – застал меня Джереми, вошедший в комнату с моим будущим в виде аккуратной стопки листков, зажатых под мышкой.

Хотя с такой клиентурой, какая была у него, Джереми должен был обладать большим опытом утешения представительниц противоположного пола, в действительности все обстояло не так. Позволив мне поплакать у себя на плече, он перевел на меня огромное количество носовых платков, которые доставал из самых неожиданных мест. Но если не считать редких похлопываний по плечу, которые, вероятно, должны были служить знаками утешения, он вел себя так, будто меня и не было рядом. Он процитировал несколько монологов Шекспира, прочел мне лекцию о тревожном состоянии национального долга, проанализировал политику Питта[11] и выступил с короткими рецензиями на некоторые из последних театральных постановок. Если бы я не была так расстроена, все это могло бы даже показаться интересным.

Наконец, всхлипнув последний раз, я растянулась на кушетке в полном изнеможении.

– Вот так-то лучше, – ободренно сказал Джереми. – Теперь я понимаю, почему Крэн не выносил женских слез. – При одном упоминании этого имени я готова была вновь разразиться рыданиями, но Джереми сделал страшное лицо и сжал свои маленькие ручки.

– Нет, пожалуйста, только не это! Слез на сегодня вполне достаточно. Тем более что ты не единственная моя клиентка и прекрасно это понимаешь. Я не могу сидеть тут целый день, к тому же насквозь промокшим – в моем возрасте нужно опасаться воспаления легких.

Всерьез это было сказано или Джереми пытался меня развеселить, но слова его прозвучали так нелепо, что я невольно улыбнулась сквозь слезы.

Он тоже ответил мне улыбкой.

– Белль собирается на несколько дней в Брайтон,[12] и я бы посоветовал тебе отправиться с ней. Там нет ничего, кроме чудесных каменистых пляжей и эдакого мокрого моря, в котором ты сможешь утопить все свои печали. Я считаю морские купания одной из наиболее отвратительных привычек, но это тоже нужно попробовать хоть один раз – как и все остальное в нашей жизни. Сейчас мы покончим с делами, и ты сможешь совершенно спокойно уехать.

Он взял в руки стопку листков и, подводя черту под прошлым, стал намечать пути, которыми отныне должна была следовать моя жизнь.

– На сегодняшний день твое состояние составляет 1400 фунтов, не считая драгоценностей, которые стоят по крайней мере еще 1500 фунтов. Таким образом, ты владеешь примерно тремя тысячами фунтов стерлингов.

– По-моему, не так уж много, – вздохнула я. За прошедшие два года мои представления о том, что такое много и мало, сильно изменились.

– Более чем достаточно, чтобы купить домик в Айлингтоне, – лукаво заметил Джереми.

Значит, ему известно и об этом. Я смерила Джереми ледяным взглядом. Теперь, когда я смотрела на те дома в Айлингтоне, они казались мне такими же грязными и убогими, как и на Рыбной улице, поэтому мы с Крэном тоже частенько посмеивались над моей детской мечтой. Но это было позволено только Крэну и никому больше.

С минуту я молча смотрела на Джереми, а потом холодно спросила его:

– Ты слышал о сэре Генри Рашдене?

– О да, – ответил он. – Именно об этом я и хотел поговорить. Сэр Генри весьма заинтересовался тобой, хотя, надо признаться, это чрезвычайно осторожный человек. Тем не менее он предлагает аванс в размере тысячи фунтов, что весьма неплохо по нынешним временам. Кроме того, он готов выплачивать тебе шесть фунтов в неделю все время, пока продолжаются ваши отношения, а они, добавлю от себя, будут продолжаться до конца его дней или до тех пор, пока ты сможешь его терпеть. Что же касается оплаты твоих счетов, то сэр Генри настаивает на том, чтобы были соблюдены внешние приличия. Поэтому он официально предлагает тебе место его домоправительницы и вместо оплаты счетов будет ежегодно выплачивать дополнительно двести пятьдесят фунтов на эти цели.

Джереми сухо откашлялся.

– Могло быть гораздо хуже, Элизабет. Вся эта маскировка с должностью домоправительницы вызвана, по-моему, только одним: он боится, как бы его сын – кавалерийский офицер – не был шокирован тем, что его папаша завел себе любовницу. Согласись, необычно по нашим временам.

Я согласилась, поскольку большую часть кавалерийских офицеров, которых мне приходилось встречать, вообще ничем невозможно было шокировать.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – чирикнул Джереми.

– Да ничего я не думаю, – был мой усталый ответ. – Так захотел Крэн. В соглашении что-нибудь говорится о том, где я буду жить и так далее?

– Да, – брюзгливо ответил Джереми. – Мне следовало упомянуть об этом раньше. У сэра Генри имеются владения и в Лондоне, и за городом, а поскольку жены у него нет, ты будешь одинаково свободно чувствовать себя и там, и здесь. Ты сможешь завести личную служанку по собственному выбору, а если не захочешь, то будешь пользоваться услугами тех, которые уже наняты. Ну, что скажешь?

– Джереми, что мне говорить? – вздохнула я, и перед моим мысленным взором снова промелькнуло багрово-золотое пятно. – Что я могу сказать, кроме «да»?

Вместе с Белль я отправилась в Брайтон, который в то время только становился модным. Море было синим, пляж – каменистым. Мы познакомились со множеством людей. Кажется, мы болтали с ними, ужинали, танцевали. Честно говоря, я не помню. А в середине мая 1798 года я вернулась в Лондон, на Бельгрейв-сквер, 10, оказавшись в объятиях сэра Генри Рашдена. Когда я легла в постель с другим мужчиной, Крэн все еще находился в Англии.

В 1798 году мне было двадцать, а сэру Генри – пятьдесят семь. В отличие от Крэна, который носил свои годы словно мальчишка и по сути таковым являлся, сэр Генри был очень старым 57-летним человеком. Возможно, в юности он и был симпатичным, но к тому времени, когда я с ним познакомилась, на голове его красовалась обширных размеров лысина в обрамлении жиденьких светло-песочных волос, лицо сплошь состояло из обвисших складок, нос был большим и крючковатым, а рот – маленьким. Только в глазах – непонятного зелено-карего цвета – сохранилось мальчишеское выражение. Он был худ как жердь, а тело его заросло густой шерстью.

Не стану врать, что первые наши дни были хоть сколько-нибудь приятны. Да, он действительно страстно жаждал моего тела. Жаждал, но… не мог. Даже пуская в ход все ухищрения, которым научил меня Крэн, мне было трудно доставить сэру Генри более или менее ощутимое удовлетворение, а когда ему все же удавалось кончить, он падал поперек меня и лежал, не в силах двинуться, задыхаясь, как кит, выбросившийся на сушу. Все это было печально, поскольку он действительно хотел меня. Обычно он залезал в постель и дрожал за моей спиной, словно кобель, подбирающийся к течной суке. Затем прижимался ко мне и неумело пытался что-то сделать – до тех пор, пока я не начинала испытывать желание закричать от отвращения и растерянности. Я возненавидела сам запах этой старой плоти, ее дряблость. «До тех пор, пока ты сможешь его терпеть», – сказал мудрый Джереми. Я решила, что терпения моего надолго не хватит.

Однако Крэн оказался прав: Генри Рашден действительно был чутким и мудрым человеком. Как-то утром через три недели после того, как я стала его «домоправительницей», он позвал меня к себе в кабинет. Наверное, это случилось на следующий день после того, как Крэн покинул Англию.

– Садитесь, моя дорогая, – сказал он. – Думаю, пришло время нам обстоятельно поговорить.

Я села. Некоторое время он перекладывал бумаги на своем письменном столе, явно не зная, с чего начать, затем раз или два прокашлялся и наконец нетерпеливым жестом придвинул стол ближе к себе.

– Боюсь, я не очень силен в таких делах – слишком мало опыта, – начал он чуть охрипшим голосом, сомкнув руки и положив их перед собой. – Мне хорошо известно, как дорог вам был полковник Картер. Это вовсе не заставляет меня думать о вас хуже – им действительно очень просто увлечься.

При упоминании имени Крэна у меня перехватило дыхание. В горле встал ком, а глаза заволокло пеленой.

– Вы многим обязаны ему. Я сам наблюдал, как под его покровительством вы на протяжении последних двух лет выросли из застенчивой и неуклюжей девочки в блестящую и умную молодую особу. Я понимаю, что по сравнению с ним представляю собой жалкое зрелище – скорее даже неприятное, хотя мы с полковником примерно одного возраста.

На самом деле Крэн был на пять лет моложе его.

– Время обошлось с ним милостиво, а вот на меня наложило тяжкий отпечаток. – Сэр Генри взглянул на свои сомкнутые руки, и его следующие слова удивили меня: – Вы, наверное, знаете, что я очень любил свою жену, вот почему мне никогда не заменит ее другая. Но за много лет до своей кончины моя жена стала инвалидом, смерть ее была медленной и мучительной. Поскольку я видел, как она угасает с каждой минутой, – голос его задрожал, – поскольку в течение всех этих лет нормальная жизнь была мне недоступна, поскольку я не мог предать и никогда бы не предал ее, – голос сэра Генри вновь окреп, – то и состарился раньше времени. Но из этого вовсе не следует, что внутренне я так уж сильно отличаюсь от Крэна Картера. У меня точно такие же желания и потребности.

Он поднялся с места и стал медленно расхаживать по кабинету.

– Для молоденькой девушки вроде вас желания пожилого человека должны казаться неприятными, даже противоестественными. Но это не так. То, что усыхает телесная оболочка и затухает жар в крови, вовсе не значит, что вместе с ними деградируют также сердце и разум. Я хочу любви – во всех смыслах этого слова, точно так же, как и любой другой. Я хочу быть нужным кому-то и чтобы кто-то был нужен мне. Вы можете возразить, что союз Апреля и Декабря вряд ли может способствовать удовлетворению таких желаний, если только один из партнеров не является мастером самообмана, и что в данном случае Декабрю больше подошел бы Сентябрь. Так оно и есть, если не считать одной очень важной вещи. По мере того как человек взрослеет и старится, у него вырабатываются устойчивые привычки и вкусы, формируется определенный склад ума и ему становится все труднее привыкать к новому. Если два человека старятся бок о бок, конфликты между ними практически исключены, но возьмите двух взрослых одиноких людей и заставьте их жить вместе – у них немедленно возникнет разница вкусов и интересов. К счастью, у молодых людей вкусы и интересы гораздо более гибкие, их можно развивать, формировать, особенно когда эти молодые люди умны, – улыбнулся мне сэр Генри, сделав короткую паузу. – А вы, моя дорогая, без сомнения, умны. Вот почему я предлагаю вам заключить сделку. Крэн Картер многому научил вас. Я тоже могу вас многому научить, если вам этого захочется. Может быть, это звучит скучно, но поверьте, что на самом деле все иначе. У вас хороший ум, но, как мне кажется, он незнаком с настоящей учебой. К сожалению, многие считают, что учить женщин чему бы то ни было бессмысленно, что это вредит их женственности. Я считаю такую точку зрения сущим вздором. Если бы у меня были дочери и я увидел бы, что они умны, девочки получили бы такое же образование, как и мой сын, – горячо звучал голос сэра Генри. – На свете не существует более возвышенных наслаждений, чем те, что доставляет вам хорошо развитый ум, особенно тогда, когда вы становитесь старше. Так что со временем может оказаться, что я преподнес вам гораздо более важный дар, чем кто-либо еще.

Итак, я снова оказалась в руках мужчины, во многом опередившего свое время. Его предложение заинтересовало меня, поскольку развлечения и фривольности последних двух лет еще не успели заслонить той радости, которую я испытывала от обучения в доме Белль. Кроме того, общаясь с умными людьми вроде Джереми, я поняла, насколько ограниченны мои собственные умственные ресурсы.

Сэр Генри продолжал:

– Взамен я хотел бы, чтобы вы удовлетворяли причуды пожилого человека, чтобы вы были до такой степени любящей и преданной, насколько позволяет ваше сердце, чтобы вы уважали мои желания, хотя я и не требую от вас беспрекословного повиновения, и чтобы вы верили мне. Если когда-нибудь вы почувствуете, что не можете отвечать этим требованиям, придите ко мне и прямо скажите об этом – тогда мы вместе подумаем, что можно сделать. А теперь, – он смущенно кашлянул и снова стал мерить комнату шагами, – перейдем к интимной части наших отношений. Думаю, мы оба оказались в сложном положении, поскольку не знали, чего ожидать друг от друга. Как вы, наверное, поняли, у меня это первая связь подобного рода. С этого момента и впредь, когда мы будем оставаться в доме одни, я хотел бы просить, чтобы вы спали обнаженной – считайте, что это одна из моих причуд. Тем не менее, учитывая мои ограниченные возможности, я не претендую на близость с вами чаще, чем три раза в неделю, причем достаточно короткую по времени. Думаю, что такой порядок удовлетворит нас обоих.

Я с трудом подавляла в себе желание истерически расхохотаться. Сэр Генри замолчал и поморщился.

– Все это звучит крайне неприятно, но не сказать об этом нельзя. Насколько упростилась бы жизнь, если бы можно было избавить себя от запросов, предъявляемых телом!

Я была удивлена: раньше мне никогда не приходилось видеть в мужчинах подобную чувствительность. Видимо, мне предстояло узнать о них еще много нового.

Покончив с неприятным объяснением, сэр Генри с облегчением вздохнул и сел в кресло.

– Что вы обо всем этом думаете? Не шокирует ли вас подобное предложение: учение в обмен на любовь? Я, похоже, сказал все, что собирался, и теперь хотел бы выслушать ваше мнение.

Я была в растерянности. В свое время Белль предостерегала меня от излишней откровенности, но сэр Генри был первым мужчиной, если не считать Джереми, который разговаривал со мной на равных. Только что мне было сделано честное и веско обоснованное – хотя, бесспорно, не совсем обычное – предложение, и теперь я должна была принять решение. Я чувствовала себя очень скованно, слова у меня выходили торжественные, как фигуры менуэта, в них сквозила напыщенность, присущая только юности.

– Вы совершенно правы, сэр Генри, говоря о моих чувствах к полковнику Картеру. Видимо, пройдет еще немало времени, прежде чем какой-либо другой мужчина сможет занять в моем сердце принадлежащее ему место.

Сэр Генри ободряюще кивнул головой.

– Но я весьма польщена тем, как вы говорили со мной сегодня. Впервые… – Я умолкла, подбирая слова. – Со мной так разговаривали впервые, и вы должны извинить меня, если я буду говорить не очень связно. Ведь вы сами верно заметили, что у меня было мало возможностей заняться своим образованием, меня обучали только тем предметам, которые считаются необходимыми для таких женщин, как я. Мне очень хочется учиться, хотя я и не знаю, насколько сообразительной ученицей я окажусь и что конкретно мне хочется узнать. Сэр Генри улыбнулся.

– Вы предельно честны со мной. Так, значит, пожмем друг другу руки?

И вот, торжественно поднявшись, Апрель и Декабрь по доброй старой англосаксонской традиции закрепили свою сделку крепким рукопожатием.

Оглядываясь назад, я понимаю, что выиграла от нашего соглашения гораздо больше, нежели он, хотя со временем мне, думаю, удалось создать ему определенный комфорт. Большего я не смогла бы сделать для него при всем желании. Хотя бы потому, что к моменту нашей встречи сэр Генри Рашден был уже наполовину мертв – той прижизненной смертью, которую впоследствии мне приходилось наблюдать столь часто.

Таким образом, нас с сэром Генри связали узы партнерства, которые оборвала только его смерть. Не могу сказать, что мне когда-либо доставляла удовольствие физическая близость с этим человеком. Наоборот, все в нем отталкивало меня, точно так же, как все, что было связано с Крэном, – привлекало. К счастью, потребности его, как он и сказал, были скромны и легко удовлетворимы. И пусть я так и не привыкла к его волосатым рукам, из ночи в ночь, из года в год гладившим мое обнаженное тело, которое отдавало жар своей молодости его охладевшим членам, я молча терпела это, скупо отдавая свой долг за те богатства, которыми он осыпал меня. Под конец, когда последние удары судьбы окончательно сломили его, сэр Генри превратился в полного импотента, что, признаюсь, принесло мне огромное облегчение.

Пока мы находились в городе, занятия мои были не особенно напряженными, поскольку сэр Генри почти все время проводил на бесконечных правительственных консультациях. Тем не менее развлечений у нас хватало. Я стала снова брать уроки музыки под руководством хорошего преподавателя, а сэр Генри начал осторожно вводить меня в бурный мир английской литературы, постепенно все более углубляясь в предмет. Он также взялся преподавать мне латынь, знать которую, по его словам, было просто необходимо. Она, однако, шла у меня с большим скрипом, особенно поначалу. Вот, собственно, и все. Но Генри сказал, что когда мы переедем в загородный дом, то сможем уделять занятиям гораздо больше времени.

В течение городского сезона дом его был открыт для офицеров, и они собирались у нас по крайней мере раз в неделю, а то и чаще. Именно к этому времени относится встреча, которой суждено было впоследствии изменить всю мою жизнь. Все эти вечеринки были исключительно мужскими, а я выступала лишь в качестве «домоправительницы» – титул этот, впрочем, вопреки надеждам бедного сэра Генри, никого не мог ввести в заблуждение. Поэтому участие мое в таких застольях было чисто формальным: я подгоняла прислугу, разносившую еду и питье, следила за тем, чтобы всем было удобно, иногда заглядывала в комнаты, чтобы узнать, не хочет ли сэр Генри чего-нибудь еще, болтала со старыми приятелями и смотрела, не чувствует ли себя кто-то из гостей забытым и лишенным внимания.

Это случилось в конце октября 1798 года. Генри все чаще заговаривал о переезде за город. Помню, на мне в тот вечер было вишневое бархатное платье и бриллиантовые украшения, подаренные Крэном. В последнее время я чувствовала какую-то странную внутреннюю пустоту. Мне чего-то смутно хотелось, но чего, я не знала.

Проходя по комнатам, заполненным гостями, я заметила небольшую группу офицеров в темно-зеленых мундирах, беседовавших в уголке. Один из них не спускал с меня глаз. Подумав, что он может оказаться кем-то из моих знакомых и хочет со мной поговорить, я подошла поближе и поняла, что никогда прежде не встречалась с этим человеком. Он был невысоким, но очень крепкого сложения, отчего казался еще меньше ростом. У него были седые волосы, подстриженные короче, чем требовала тогдашняя мода, отчего казалось, что он носит серебряную шапочку. Лицо этого офицера не выделялось ничем особенным, разве что в нем было больше обаяния, нежели мужественности. Он стоял, слегка раскачиваясь с носков на пятки, отчего его отлично скроенное ладное тело казалось легким и упругим.

Увидев, что он мне незнаком, я двинулась дальше – в конце концов я не привыкла, чтобы на меня глазели посторонние, но каждый раз, когда я входила в эту комнату, я чувствовала на себе его взгляд, а посмотрев в тот угол, встречалась с ним глазами.

Неожиданно пожелав угостить своего старого друга, Генри попросил принести две бутылки особого кларета и послал меня за ними в кабинет, где он держал их под замком в специальном шкафу. Взяв вино, я собиралась уже выйти из кабинета, как вдруг в дверях столкнулась с тем самым офицером, что смотрел на меня весь вечер. Извинившись, он вызвался помочь мне донести бутылки.

– Мы с вами не встречались, – сказал он, – но мое преимущество состоит в том, что я знаю, кто вы такая. Я капитан королевской артиллерии Дэвид Прескотт.

И он улыбнулся чудесной светлой улыбкой, полностью преобразившей его лицо. Улыбаясь, он становился похож одновременно и на ангела, и на озорного мальчишку, и на светского льва. Впрочем, светские львы меня уже порядком утомили, поэтому мне больше понравилось в нем все остальное.

Рассмотрев своего собеседника поближе, я заметила, что у него высокий чистый лоб, красиво очерченные брови, широко расставленные голубые глаза, которые, казалось, изменяли свой цвет каждый раз, когда менялось освещение. Мне еще предстояло узнать, что, когда он сердится, они становятся серыми как сталь, а когда бывает счастлив, напоминают безмятежное летнее небо. Если не считать улыбки, глаза этого человека были наиболее примечательной чертой его внешности – особенно в те моменты, когда они становились небесно-голубыми. Лицо его с обеих сторон изборождали шрамы. Их не могла скрыть даже синева от могучей растительности на щеках, которую, как я потом узнала, ему приходилось брить дважды в день.

Словно очнувшись от сна, я вдруг поняла, что не могу оторвать от него глаз. Пытаясь скрыть смущение, я спросила:

– Вы знаете, кто я такая?

– Любой в Лондоне знает о Прекрасной Элизабет, а некоторые из нас даже имели честь видеть ее, – ответил он, и чудесная улыбка вновь осветила его лицо.

– Здесь, – произнесла я чуть более холодным тоном, чем хотела, – меня знают как мисс Колливер. Я домоправительница сэра Генри.

– Это мне тоже известно, – ответил он. Глаза его потемнели, а лицо зарделось. – Я, кстати, даже знаком с вашим семейством.

Холодная рука сдавила мое сердце, и мне представилась Рыбная улица во всем своем ужасающем безобразии.

– Мое семейство? – слабым эхом повторила я.

– Да, ведь вы из Колливеров, что живут в Севеноксе?

Это была легенда о моем происхождении. Узнав, что в графстве Кент есть мои однофамильцы – весьма респектабельная семья, Белль распустила слух о том, что я происхожу именно оттуда.

– Моя семья живет неподалеку от Севенокса, и мы знаем несколько семей Колливер. Которая из них доводится вам родней?

– Мы находимся в далеком родстве. Так… Троюродные, четвероюродные братья и сестры… – стала выпутываться я.

Офицер посмотрел на меня с любопытством. В его голосе слышался приятный западноанглийский акцент, придававший его речи легкость и музыкальность, поэтому я торопливо спросила:

– А сами вы, видимо, из Кента?

– Нет, я родом из Девона, но моя жена с семьей живет в Кенте. Однако служба заставляет меня почти все время находиться на юго-востоке, и мне очень редко удается бывать дома.

Непонятно почему, но я была разочарована, услышав, что он женат, хотя вряд ли человек его возраста и положения мог оказаться холост. Англия тогда не могла похвастать большим количеством старых холостяков. В моем мозгу всплыли слова, давным-давно сказанные Белль: «Женатые капитаны, живущие на одно жалованье, не для нас», но я недовольно отогнала их от себя – что за глупость! Он спокойно стоял рядом и смотрел на меня. Появился сэр Генри, пришедший, чтобы поторопить меня.

– Элизабет, куда, ради всего святого, ты задевала эти бутылки? Не могу же я заставить Джордана ждать всю ночь!

– Вы знакомы с капитаном Прескоттом? – слабым голосом спросила я.

– Конечно, я знаком с Прескоттом, а иначе как бы он здесь оказался! – недоуменно ответил Генри. – А теперь, пожалуйста, возьми эти бутылки и пойдем со мной. Не хотите ли присоединиться к нам, Прескотт? – добавил он после секундного размышления. Однако Дэвид Прескотт извинился и, одарив нас очередной восхитительной улыбкой, ушел.

К счастью, Генри не заметил, какой рассеянной я была весь остаток вечера. Чувство пустоты, которое я испытывала до этого, исчезло, но его сменила странная щемящая боль где-то в глубине сознания. Я попыталась понять ее природу. Неужели меня так притягивал к себе капитан Прескотт? Это чувство сильно отличалось от того, что я когда-то испытывала к Крэну, а больше мне не с чем было сравнивать. Или дело было в том, что этот человек сознательно искал встречи со мной? В этом я не сомневалась, но мужчины поступали так и раньше, однако тогда это не вызывало во мне никаких ответных чувств. Как бы то ни было, твердо решила я, мне следует позабыть о нем как можно быстрее. Прекрасная Элизабет, изнеженная любовница генерала-вдовца, была не для женатого артиллерийского капитана. И все же, прежде чем лечь в тот вечер в постель, я решила во что бы то ни стало разузнать о капитане Дэвиде Прескотте побольше.

К выполнению этой цели я приступила на следующий же день. Наливая Генри чаю, я небрежно обронила:

– Вчера у нас в гостях было множество незнакомых мне офицеров.

Генри буркнул что-то невразумительное. В то утро он был явно не в духе.

– А откуда были те, что в темно-зеленой форме? – не отступала я.

– С золотыми нашивками или без? – пробурчал он.

– Без, – сладким как мед голосом подсказала я.

– Из королевской артиллерии.

– А что такое артиллерия? – продолжала разыгрывать я свой спектакль.

– Артиллерия? Это пушки – будто сама не знаешь… Новый вид вооруженных сил. Проблема в том, что кучка идиотов, назначенных генералами, похоже, понятия не имеет, как его использовать. Есть, правда, и умные люди – настоящие специалисты. Взять хотя бы того парня, с которым ты вчера говорила, – капитана Прескотта. Вот у кого есть голова на плечах! Какая жалость!..

– Почему жалость? – Я почувствовала болезненный укол в сердце.

– Такой умница – и всего-навсего капитан. Старая история: за ним нет больших денег и знатного семейства, которое могло бы его поддержать. Вот и приходится ему сидеть и не высовываться. Даже несмотря на то, что его болваны-начальники не знают и четверти того, что знает он. Неудивительно, что Англия села в лужу…

Генри оседлал своего любимого конька, но я его уже не слушала. Мои опасения полностью подтвердились, хотя только небу известно, на что я еще надеялась. Теперь я окончательно поняла, что должна раз и навсегда забыть Дэвида Прескотта, а именно этого мне и не хотелось.

После этого мы виделись еще несколько раз на различных приемах. Я старалась держаться от него подальше, но, по-моему, мне не всегда это удавалось. По крайней мере заканчивалось всегда тем, что мы оказывались беседующими друг с другом, причем губы наши говорили одно, а глаза – совсем другое. Иногда, когда мы разговаривали, находясь в группе людей, он вдруг неподвижно застывал, задумчиво глядя на меня. В такие моменты мне казалось, что на нас двоих опускается некая завеса, которая отделяет нас от всего и вся, и тогда нам становилось удивительно хорошо.

А потом он вдруг перестал приходить.

Как-то в разговоре мне удалось ненавязчиво задать вопрос о его теперешнем месте пребывания.

– А-а, Прескотт? Его перевели в какую-то Богом забытую батарею на южном побережье. Они полагают, что Бони[13] в любой момент может двинуться на Англию.

И разговор вновь свернул на военную тему.

Видимо, это было лучшее, что могло случиться в подобной ситуации, и все же мне очень не хватало его. Вскоре после этого мы уехали в деревню, и в моей жизни произошли значительные перемены.