"Фронт до самого неба (Записки морского летчика)" - читать интересную книгу автора (Минаков Василий Иванович)

Настроение бодрое

Да, где-то шла война, у нас по-прежнему боевая учеба. Правда, в ней многое изменилось. В полк поступали приказы, инструкции, отражающие опыт начального периода боевых действий. Стало известно, что фашисты широко применяют штурмовку аэродромов с малых высот, захват их с помощью небольших, мобильно действующих десантов. Налеты совершаются в сумерках, ранним утром или вечером.

Командование спешно перестроило графики боевых дежурств, провело тренировочные стрельбы по чучелам, спускаемым на парашютах. Стреляли все, кто мог находиться на аэродроме. Из всех видов оружия, которые имелись по штату. Стреляли неистово, зло, как по всамделишному, нагло нападающему врагу. Казалось, на мишенях не должно остаться живого места. Каково же было удивление, когда на большинстве приземлившихся манекенов мы не смогли обнаружить ни единой пробоины! С минуту все обескураженно молчали.

— Тем лучше, — зло сплюнул кто-то. — Будем лупить врукопашную!

И остервенело пнул сапогом соломенного болвана.

— Нашел по силам, — невесело усмехнулся другой. — Кстати, насчет рукопашной тоже проверить бы не мешало…

Были приняты срочные меры. Лучшим стрелкам поручили разработать методику ведения огня по воздушным целям, организовали краткосрочные сборы для выделенных от подразделений инструкторов.

Как-то в конце июля на аэродроме приземлился наш старый знакомец по аэроклубам — маленький УТ-1. Не приземлился — с неба свалился. Беззвучно, как птица. Коснулся земли, тормознул. Из кабины выпрыгнул смуглый, сутуловатый в кожанке пилот, хозяйской походкой зашагал к стоянкам.

Его узнали издалека, генерал-майор Остряков был известен не только как заместитель командующего военно-воздушными силами Тихоокеанского флота. Герой войны в Испании, за плечами двести пятьдесят боевых вылетов! 28 мая 1937 года его бомбардировщик дерзко атаковал немецкий линкор «Дейчланд». Две бомбы легли [14] в цель. Один из современнейших суперкораблей, гордость гитлеровского флота, получил серьезные повреждения, взрывной волной была снесена башня главного калибра, разрушены палубные надстройки, в машинном отделении взорвался один из котлов. «Дейчланд» с трудом дотащился до Гибралтара, надолго стал на ремонт. За подвиги в Испании Остряков был награжден двумя орденами Красного Знамени.

Генерал собрал всех тут же на летном поле, спросил без обиняков:

— Как настроение, орлы?

— Бодрое… — отнюдь не бодро откликнулось несколько голосов. Остальные молчали, отведя глаза в сторону. Лицо генерала сделалось озабоченным.

— Понимаю. Вести с фронтов хуже некуда, а мы сидим у моря и ждем… Ведь так?

Мы молчали. Стрельба по болтающимся в воздухе тряпочным чучелам, конечно, полезный вид спорта, но где-то неистово воющие стервятники с крестами на фюзеляже обрушивают бомбы на беззащитные города и села, рассеивают подтягивающиеся к фронту колонны наших пехотинцев, и те безнадежно отворачивают взор от родного неба…

Генерал напряженно вглядывался в лица.

— Вот что, друзья, — заговорил наконец. — Если при такой обстановке нас держат здесь, значит, надо. Будете воевать, твердо вам обещаю! А пока, — голос его стал суровым, — никаких рапортов! И никакого нытья! Слышите? Узнаю о чем-либо подобном — обещаю не менее твердо. На всю катушку. На всю катушку командующего! Воинский долг состоит в беспрекословном выполнении приказов. Без обсуждений! У нас, как известно вам, тоже фронт, и все приказы являются боевыми!

Мы приняли стойку смирно. Некоторые опустили взгляд, рассматривая носки ботинок. Те, что успели подать рапорта и теперь вспоминали «катушку» командующего — его дисциплинарные права по уставу.

Генерал еще раз обвел всех непримиримо суровым взглядом. И вдруг улыбнулся.

— Передаю вам то, что самому пришлось выслушать. С превеликим стыдом! Когда сунулся с просьбой об откомандировании в действующую. Так и сказали: "Зарубите себе на носу и передайте своим подчиненным!" Пока не выяснится обстановка, приказано охранять рубежи Родины здесь. И — учиться! Учиться бить врага так, как его бьют наши лучшие воздушные бойцы на фронте. Кстати, слышал, вам уже довелось отражать атаку авиадесанта? И, кажется, «противник» вел себя исключительно тихо и смирно?

Да, Остряков умел наносить удары не только с воздуха. Надо думать, кто-то из его предков не даром заслужил прозвище, легшее в основу этой громкой на тихом Дальневосточном фронте фамилии…

Надеяться и не ныть. Этому учили все примеры жизни.

…Помню нашего преподавателя по труду Матвея Матвеевича Горяинова. Был он всегда чем-то озабочен, вечно в стружках, от его фартука исходил волнующий запах авиационного клея, эмалита. Матвей Матвеевич вел в нашей школе кружок авиамоделистов, и в его разговорах со старшеклассниками мелькали заманчивые, удивительные слова: нервюра, лонжерон, хорда… Должно быть, и заметив в моих глазах страстную тоску и зависть, мастер, сам пригласил меня в кружок, хотя я еще и не дорос до такой почетной работы. Боже мой, что это было за волшебство! Я даже думать не мог, что в нашей школе существует такой чудесный класс. Все стены завешены схемами, плакатами, чертежами, моделями самолетов и планеров… Но самым удивительным было то, что все это — дело рук наших школьников.

С тех пор все свободные вечера я проводил в этом классе. Старшие ребята показывали, как и что делать, учили читать чертежи…

А весной, когда сходил снег, просыхали лужи и поле за кирпичным заводом покрывалось первой зеленью, устраивались соревнования. Каких только моделей тут не было! Планеры всех видов, самолеты с простыми фюзеляжами и балочными, с пружинными и резиновыми двигателями, на колесах и на лыжах. Словно огромные бабочки, взлетали и садились они под восторженные крики и бурные аплодисменты сотен ребят и взрослых…

Но однажды Матвей Матвеевич сказал нам, уже, в свою очередь, ставшим в кружке старшими:

— Вот что, ребятки. Все, что я знал, я вам отдал! Больше учить вас нечему. С этого дня каждый должен искать себе дальнейший путь. Поспешите, иначе авиация вас обгонит![16]

Авиация, действительно, росла и мужала быстрее нас.

…И вот белая лунная ночь, путь по пустынным улицам, вдоль палисадников, занесенных пушистым снежком. Как невиданно красив наш город! В самом деле, я никогда его таким не видел. Чистые, посеребренные дома, гладкие улицы, вдали море огней — белых, красных, зеленых. Я и не догадывался, что существуют такие города и такие чудесные ночи…

Дома рассказал обо всем, что произошло на вечере в горкоме комсомола, о том, что я записался в аэроклуб. Родные восторга не разделили. Бабушка всплеснула руками, запричитала:

— Чего надумал, не приведи господь! Сломаешь шею…

Брат Николай скептически оглядел мою по-мальчишески щупленькую фигуру:

— Рожденный ползать…

Но самыми убедительными были возражения матери.

— О себе только думаешь! За отца сколько волнуюсь… Сердце-то у меня одно!

Но отец поддержал, и это все решило.

— Не то говоришь, мать. Оглядись вокруг, время-то какое!

И вот — аэроклуб. Настоящие планеры, настоящие самолеты, опытные инструкторы. Материальная часть, теория полета, тренировки на земле. Месяц, другой, третий…

И вот:

— Учлет Минаков к полету готов!

Первый раз — с инструктором. Второй, третий — с инструктором. Много раз с ним. Потом — самостоятельно!

Только после взлета ощутил, что за спиной пусто. На месте внимательного, надежного друга-руководителя — безгласный тупица, мешок с песком. Стало сиротливо. Но постепенно сердце наполнялось неизъяснимой гордостью: машина послушна мне! Мне одному! Одному во всем небе!

Самолет идет к первому развороту. Под крылом серебристая змейка Кумы, на берегу — ватага ребятишек. Давно ли я сам сидел там, глядя в небо, не смея и мечтать когда-нибудь стать повелителем крылатой машины?

Расчет на посадку — от третьего разворота. Перехожу на [17] планирование. Ближе, ближе земля. Сам себе подаю команду "Пора!" и начинаю выравнивать самолет. Ослабляю усилие на ручке, машина послушно уменьшает вертикальную скорость. Касаюсь колесами земли прямо напротив знака «Т». Машина замедляет бег. С квадрата машут руками ребята — Ваня Алефиренко, Петя Рыжов, Саша Черняховский. Но я смотрю на инструктора. Только на инструктора. Бурьянов показывает рукой: продолжай выполнять программу. Если бы что-нибудь было не так, он дал бы команду зарулить. Значит, все хорошо. Хорошо, хорошо! После второго вылета заруливаю на линию заправки, ребята бросаются с поздравлениями…

И еще один памятный полет.

Кого в те годы не волновали подвиги наших воинов у озера Хасан и на Халхин-Голе? Легендарные сопка Заозерная, высота Безымянная, имена героев-летчиков Грицевца, Кравченко, Скобарихина…

Это случилось, когда учебная программа в аэроклубе уже подходила к концу. На аэродром заехал летчик-отпускник, участник боев на озере Хасан. На его гимнастерке сверкал новенький орден Красного Знамени, и весь он, подтянутый, хваткий, дочерна загорелый, казался насквозь пропахшим дымами недавних битв. Затаив дыхание, слушали мы его рассказ о героических боях с обнаглевшими самураями.

— Хочу полетать с кем-нибудь из ваших питомцев, — обратился он вдруг к Бурьянову. — До чертиков соскучился по небу, да и посмотреть интересно, каких ребят вы нам готовите.

Кровь ударила в голову, когда инструктор кивнул в мою сторону:

— Ну-ка, Минаков, покажи, на что способен!

— Смотри, Василь, — зашептали ребята.

— Не подкачай!

— Но только в пределах курса, — строго напомни инструктор. — Без самодеятельности!

Он говорил еще что-то, но где там! Все мои мысли сосредоточились только на том, как бы не осрамиться перед таким гостем…

Сели, пристегнулись.

— Давай, Василек! Без самодеятельности, — послышался сзади веселый, озороватый голос. [18]

Сразу все стало легко и просто. Запустил мотор, вырулил на старт. Стартер дал отмашку, оторвались от земли. Разворот над аэродромом — в зону. Левый разворот, правый, мелкий и глубокий виражи. Стараюсь держать "стрелки по нулям". После штопора, не выводя машину из пикирования, набираю скорость и выполняю петлю Нестерова. Моей коронной фигурой был переворот. Но на этот раз перестарался, задержал ручку, и мы зависли вниз головой. Самолет слегка «посыпался», вихри прохладного воздуха ворвались в кабину. Срочно подбираю ручку, вывожу машину прямо на центр зоны. Время вышло, беру курс на аэродром. Оглядываюсь назад — какое мнение? Но пассажир не обращает на меня внимания, смотрит в сторону, любуясь закатом.

Приземлились.

— Ну, как прогулка? — встретил гостя инструктор Бурьянов.

— Молодец! Хорошо работает. Спокойно. И сказано было спокойно. Так, что сомнения быть не могло.

Трудно сказать, что я чувствовал в ту минуту…

Потом… Потом в аэроклуб прибыла комиссия с целью отбора лучших в прославленное Ейское военно-морское авиационное училище. Был объявлен маршрут зачетного полета: Минводы — Черкасск — Невинномысск — Минводы. В Черкасске остановка для заправки. Мне довелось лететь со старшим лейтенантом Николаем Герасимовичем Чертовым. Все шло нормально, рейс подходил к концу. Но на последнем этапе встретилась низкая облачность, пришлось опуститься до ста метров. Облака продолжали прижимать нас к земле. Пятьдесят метров… Козырек кабины плохо прикрывает лицо, капли дождя больно бьют по глазам. Надел очки, стало легче. Однако на малой высоте полоса просмотра сужается, трудно ориентироваться. И видимость еще хуже, летим, как в молоке. Вдруг внизу блеснули рельсы железной дороги. Счастливый случай. Схватил планшет, но сквозь мокрые стекла очков никак не могу разглядеть рисунок карты. Торопливо приподнял ее к глазам, край выдвинулся за козырек кабины. В тот же миг струя воздуха с силой отбросила планшет, целлулоид ударил в стекла очков, осколки резанули по векам. Одной рукой вытряхивая их, продолжаю вести самолет вслепую. Наконец приземлились. [19]

— Чем это ты был занят при подлете? — полюбопытствовал член комиссии.

Я рассказал о случившемся. Чертов страшно рассердился.

— Почему не передали мне управление? Подобные вольности на малой высоте категорически недопустимы!

Вот и все, теперь наверняка зарежет! Вид у меня был, должно быть, настолько жалкий, что экзаменующий отвернулся. Постоял, подождал, когда схлынет гнев, дал мне время как следует себя выдрать.

— В целом во время полета вы действовали грамотно. Ставлю пятерку.

Нет, что ни говори, а везучий я человек. И какие замечательные люди встречаются мне на пути! Или в авиации все такие?

Испытания на «везучесть» на этом не кончились.

На следующий день Ваня Алефиренко, Саша Черняховский, Разгонин, Хоткевич и я получили направление на комиссию и отправились в Пятигорск. Утро было прекрасное, о настроении и говорить нечего. Главное позади. Экзаменов мы не боялись, только что окончили школу. Медкомиссия? Но проходили же при отборе в аэроклуб. Что еще может помешать?

Оказалось — может. Я и забыл, что мне не хватает каких-то трех месяцев до возраста, установленного правилами приема. И вот все рухнуло! Предложили явиться через год.

Ребята искренне сочувствовали моему горю.

— Не расстраивайся, Василек, — обнял меня за плечи Ваня Алефиренко. У меня такое предчувствие, что в училище мы поедем вместе. Вот увидишь! Предчувствие!

Мать только обрадовалась: за год воды много утечет, может, и вовсе пройдет эта блажь у сына. Отец долго курил, хмурился. Вдруг с силой воткнул в пепельницу окурок, рывком поднялся, хлопнув ладонями по коленям.

— Вот что, Василь! Нюни не распускай. Ложись спать, утро вечера мудренее. Завтра вместе поедем в Пятигорск…

Легко сказать — ложись. Заснул я только под утро. Ни предчувствие Вани, ни решимость отца всерьез принимать не приходилось. Правила есть правила, военное [20] училище — не школа, не авиамодельный кружок, даже не аэроклуб.

Когда я проснулся, отец уже был готов. Чисто выбритый, строгий, в выходном шевиотовом костюме, в новой сатиновой косоворотке. От Минвод до Пятигорска езды полчаса. В вагоне молчали, каждый думал о своем. Я опасался, что отец в военкомате начнет шуметь и окончательно испортит дело. Впрочем, портить было нечего. Да и кто его станет слушать?

Отец не шумел, не горячился. Вежливо выслушал объяснение председателя, попросил разрешения сесть.

— Видите ли, товарищ командир, — начал издалека и как бы с натугой, я начал работать, когда мне не исполнилось и четырнадцати. Сначала учеником, потом слесарем, помощником машиниста… Руководил группой революционных рабочих, возраст не помешал. Правда, белоказаки едва не зарубили, когда угонял порожняк… Но не в этом дело. Дело в том, что когда паровоз на подъем идет, вся бригада ему помогает. Тут и пар держим "на марке", и уголька не жалеем, даже и дышим с ним заодно. Потому что такое дело — дай на момент упасть давлению…

Я слушал с досадой. Пошел про свое! Пар, давление, реверс… Занятые же люди! Извинятся, на дверь укажут, и все, конец…

— Да, паровоз… — вздохнул отец. — А если не паровоз — человек на подъеме? А ему вместо помощи — палки в колеса! Месяцев не хватает. А ждать целый год. Этот-то год вот и может как раз… я к чему и сравнил с паровозом…

Члены комиссии заулыбались, дружно обернулись ко мне. Кажется, от меня и в самом деле пар валил в ту минуту.

— Убедил, Иван Иванович! — поднял руки вверх председатель. — Раз идет на подъем… Только пусть и в дальнейшем "на марке" пар держит!

В ноябре 1938 года наша маленькая компания аэроклубовцев выехала в Ейск.

На ейском вокзале нас встретили командиры в морской форме. В небе стоял гул моторов: курсанты-выпускники сдавали государственные экзамены. Нас сразу направили на «медицину». Ее мы не боялись, откуда нам [21] было тогда еще знать, что сколько бы ни проходил медкомиссий летчик, каждая для него дамоклов меч. Слышали только, что авиационных врачей называют чекистами от медицины.

В справедливости этого сравнения пришлось убедиться именно мне. В первом же кабинете — новость. Оказывается, у меня одна нога короче другой. Как так? Дело обычное, но у вас разница несколько больше установленной нормы.

Вот те на! Опять все повисло на волоске. То из-за нескольких месяцев, в паспорте только видных, то из-за миллиметров, неведомых даже и самому.

Приказали явиться завтра.

Назавтра в числе «нестандартных» прошел кабинеты. Последняя запись. С замершим сердцем заглядываю через плечо. Ну и почерк у председателя, сам прочесть не сумеет… Но вот перо останавливается перед строкой «Заключение». Крупные, четкие буквы: "Го…"

Дня через два нас пропустили "через воздух". Затем — экзамены. Сдали первый, второй… Результатов не объявляют. Третий, последний. По-прежнему — ни гу-гу.

— Испытывают на нервы, — то ли сострил, то ли всерьез решил Сашка.

Если это было действительно испытание, то первым не выдержал его я. Спросил, как бы между прочим, у старшины, что водил нас в столовую, — какой дальше порядок?

— Дальше — банька, — загадочно и, как показалось, с охотой ответил он.

Да, в такой жаркой баньке еще никому из нас париться не приходилось. Оказалось, она-то и есть ожидаемый «результат». А старшина Дороганов, который с таким удовольствием сообщил мне о ней накануне, и есть тот таинственный человек, кому ведомы наши судьбы.

"Порядок" был прост, как и объявил он, построив всех нас на плацу в две шеренги. Чью фамилию выкликнет по списку — два шага вперед, примкнуть к тем, что вышли раньше.

— Затем все напр-раво и в баню — остричься, помыться, переодеться в курсантскую форму. Остальным получить документы и по домам.

Никогда в жизни, ни раньше, ни после, в самые даже горячие дни на фронте, не жаждал я так помыться, как в те пятнадцать минут![22]

Вот Ваня Алефиренко уже отмерил заветные два шага, самые крупные в своей жизни. Обернулся, сияет, как самовар. Вот вышел длинный какой-то на «Б» — фамилию я от волнения не расслышал, — потом на «В», еще… Целых трое на «Г»! Так вообще до меня не дойдет, мест не хватит. На «Е»… Везет людям! Если и это испытание, то где ж справедливость? Неравномерно распределены нагрузки! Перетасовать все бумажки с фамилиями, доставать бы из шапки и выкликать… «К», «Л»… Ну? Ну? Мазуренко… Мелкумов, черт… Все? Ну…

— Минаков… Уф-ф

— Я! — выпрыгнул, в самом деле как из парилки, бегом примкнул к черту Мелкумову, которого уже любил.

Из наших на месте остался один Хоткевич, не прошел медицину. Он это знал и до «баньки», и все равно. Вдруг чудо, не хватит одного кандидата… Жаль было парня. Но радость взяла свое.

Спустя полчаса мы «крестились» в курсанты. Драли друг другу спины с таким стараньем, как будто готовились плавать, а не летать.

— П-палубу надра-ить! — по-боцмански орал Сашка, чуть не сдирая кожу с моих лопаток. — Натерр-реть песком…

— И пр-ролопатить! — орал в свою очередь я, отыгрываясь на его широченной спине.

В предбаннике ждали нас стопки сложенных по размерам матросских тельняшек. Выходили — туго затянутые ремнями с тяжелыми бляхами, ощущая ногами приятную тяжесть суконных «клешей», раскачиваясь, как заправские моряки.

Удивительно действует на человека форма! Чудесно действует, тысяча… нет, десять тысяч чертей!

В общем вся жизнь из одних испытаний. А можно сказать — из везений сплошных.

Вот хоть и первый прыжок с парашютом. В училище, в тот же год. Поднялись. Я в передней кабине У-2, сзади — летчик-инструктор. Под ложечкой, понятно, посасывает. Летчик сбавляет обороты, толкает в плечо: "Пора!" Вылезаю на плоскость, натягиваю резиновую петлю на руку, чтобы надежней держать вытяжное кольцо. Оглядываюсь на инструктора — что такое? Лицо бледное, глава квадратные…[23]

— Пошел! — угадываю по широко разинутому рту.

Отталкиваюсь, вниз головой кидаюсь в бездну. Считаю секунды: двадцать один, двадцать два, двадцать три! Дергаю за кольцо — ни звука. Второй, третий раз — ни звука, ни динамического толчка. Лечу к земле. Что делать? Остается считанные сотни метров. Последний раз попытаться выдернуть основной парашют, если не удастся — прибегнуть к запасному. Изо всех сил обеими руками дергаю за кольцо. Рывок вверх, хлопок, повисаю в воздухе. Осматриваю купол — цел и невредим. Что же случилось? Раздумывать некогда, земля рядом. Удар. Падаю на бок, вскакиваю, отстегиваю подвесную систему. Собрав парашют, направляюсь в квадрат. Навстречу бежит инструктор-парашютист:

— Что случилось? Почему затяжка? Пожимаю плечами:

— Вытяжное кольцо не выдергивалось…

Все выяснилось, когда приземлился самолет. Оказывается, на плоскости, когда я надевал резиновую петлю на руку и поправлял вытяжное кольцо, случайно вытянулся тросик с двух люверсов. Клапан открылся, и вытяжной парашют оказался у меня за спиной. Летчик испугался, что вот-вот раскроется основной, запутается в хвостовом оперении самолета, и подал команду прыгать. При падении тросик основного парашюта зажало вытяжным, поэтому кольцо и не выдергивалось.

— Ну, парень! — протянул потрясенный инструктор. — Считай с этих пор, что ты в рубашке родился…

Может, и правда в рубашке.

Вот еще случай, уже на втором курсе. Курсант Миша Сидоров вылетел в первый самостоятельный полет на боевой машине СБ. Я был у него за пассажира, сидел в кабине стрелка-радиста. Взлетели нормально, прошли по кругу. А на посадке Миша подошел к земле на повышенной скорости, не справился с управлением, и самолет дал «козла». Сидоров растерялся и увеличил обороты до взлетных. Самолет резко взмыл вверх. Этому способствовали выпущенные закрылки и выбранный триммер. Как сейчас вижу вздыбленные капоты моторов, набегающую слева землю… Набрав шестьдесят метров, самолет свалился набок, скользнул… Сухой удар левым крылом, машина стала на нос. Затем удар правой плоскостью. [24] Фюзеляж отбросило в сторону метров на тридцать. Пропахав по полю еще метров семьдесят, остановились…

И тогда возник страх. Родился в эту минуту и остался надолго. Я стал бояться летать пассажиром. В самостоятельных полетах на глубоких виражах ощущал, как мороз пробегает по коже, казалось, вот-вот сорвешься в штопор. Измучился, похудел. К счастью, инструктор, лейтенант Алексей Абрамов, вовремя заметил неладное. Я откровенно рассказал ему все. Старший товарищ умело и тактично помог мне вновь обрести уверенность в себе…

Подтвердилось то, о чем говорили нам еще в аэроклубе: если хочешь овладеть мастерством, будь до конца откровенен с учителями. Трудно представить, что было бы, измени я этому золотому правилу…

Летом сорокового года в училище стали поговаривать о досрочном выпуске. Слухи подтвердились. В августе выпустили курсантов, обучавшихся на И-15, И-16 и СБ. В их числе был и Саша Черняховский. Вышел в звании лейтенанта, получил назначение на Тихоокеанский флот.

В начале зимы дошла очередь и до нас. Сане Разгонину, Ивану Алефиренко и мне, как и всем курсантам бомбардировочной и истребительной эскадрильи, присвоили звание младшего лейтенанта.

И вот — долгожданный отпуск. Первый наш командирский. Вообще первый: в тридцать девятом году отпуск отменили в связи с напряженной обстановкой гитлеровская Германия напала на Польшу, наши войска перешли границу, чтобы освободить братские народы Западной Украины и Западной Белоруссии…

В новенькой командирской морской форме, с золотой птичкой на рукаве сошли мы с поезда в Минводах. Встреча с родными, друзьями, девушками… Мы чувствовали себя взрослыми, самостоятельными людьми.

Новый, 1941 год встретили дома. Сразу после праздника отправились к месту службы, на самую ответственную в то время морскую границу, на Дальний Восток.

В Минводах у меня осталась невеста. С Тамарой мы вместе учились в школе, жили на одной улице, по соседству. Договорились, что она приедет ко мне по окончании учебы.

Так что и в личной жизни все складывалось счастливо…[25]