"Кеворка-небожитель" - читать интересную книгу автора (Галахова Галина)

НАТАША НА ГОРЕ ТАХУ

Наташа давно уже не чувствовала ни радости, ни грусти и проводила время в глубоком оцепенении рядом с веселыми кеоркийцами, у которых жизнь кипела так же бурно, как та похлебка, которую они варили на костре. Целыми днями она сидела в каменном доме Каракумовой Шубы перед окном. Дом стоял над пропастью, и Каракумовая Шуба говорила, что она с целью его здесь построила, чтобы все видели, что от веселья и смеха до низвержения в пропасть — один шаг.

Кеоркийцы подходили к окну и приглашали Наташу выйти из дома и потанцевать с ними, но она не отвечала ни слова и все смотрела и смотрела из окна вниз. В конце концов кеоркийцы решили, что она заболела от их вечного веселья и, чтобы вылечить ее, создали свой впоследствии знаменитый цикл песен «Когда же это все кончится и мы возьмемся за ум?».

Наташа смотрела вниз, где бился и ревел горный поток, высоко вздымая разноцветные водяные брызги. Хартингское Время по прихоти Каракумовой Шубы приговорило ее навсегда к одной безразличной минуте, и отняло у Наташи ее удивление и радость жизни, зарезервировав их для ее — Шубиного — будущего омоложения. Правда, иногда Наташа чему-то все-таки еще беспричинно радовалась, но тут сразу же в доме появлялась Каракумовая Шуба, тяжело падала ей на плечи и отнимала у нее эту радость — замыкала на себя, а потом, обрадованная, убегала к кеоркийцам на их шумные праздники, где она пела и плясала до упаду, пока полностью снова не выдыхалась.

Впрочем, Каракумовая Шуба старалась Наташу не обижать и даже выказывала ей иногда некоторую свою приязнь. Так, например, во время последней молниеносной войны с карками, чтобы не дать Наташе случайно погибнуть от бесшумной пушки, которая лупила куда попало, не разбирая где — свои, а где — чужие, она спрятала ее как великую диковинку в одной из пещер горы Таху.

В этой пещере, кстати, так же скрывалась от посторонних глаз и другая диковинка — глубокий старик Деткис со своим огромным фиолетовым драконом. Деткис грелся у огня и крепко прижимал к себе этого фиолетового дракона, точнее, одну из его семи голов. Дракон тоже был стар и от старости почти совсем ослеп и был уже страшен новой своей страшностью, которой наградила его старость.

Когда-то Деткис славился силой и храбростью и был послан на планету Фиолетовых Драконов, где победил их всех, а последнего, укрощенного, привез с собой. Он расхаживал с ним по Кваркеронии и Кеворкии, устрашая зрителей — одно из немногих массовых зрелищ на Альдебаране, где все очень любили страшное, и никто, кроме карков, ничего не боялся.

Когда весть о его ужасных представлениях долетела наконец до Дворца Светил, никто из них не решился взять Деткиса под свое покровительство, и по жребию он достался Каракумовой Шубе.

Она не знала, что с ним делать, и Деткис за ненадобностью был в конце концов упрятан в пещеру, где дряхлел и дряхлел, всеми забытый и заброшенный, на пару со своим драконом.

И вот у горы Таху шли теперь и продолжались нескончаемые жаркие бои, а в горной пещере сидели на полу у огня старик, прижимая к себе голову дракона, и маленькая девочка Наташа, закутанная для безопасности в голубой плащ Каракумовой Шубы. Эта девочка, закрыв глаза, слушала-не-слушала старого Деткиса, который старческим надтреснутым голосом рассказывал в пространство, очевидно, самому себе, уже не первую сотню раз про какую-то неведомую богиню, которую он когда-то боготворил, а потом потерял, когда она, по его словам, упала с неба в воду и обратилась рыбой…

Последний огромный фиолетовый дракон, утратив свою былую кровожадность, зябко жался к хозяину в поисках у него тепла и тихой ласки. А когда-то оба они были такими грозными воинами, что Хартинское Время до сих пор опасливо обтекало их, и они старились по обычному времени — без всякого понятия о других возможностях.

Когда старик на минуту замолчал, Наташа открыла глаза и спросила:

— Неужели Вы были когда-то моложе Кеворки?

Старик погладил дракона и сказал:

— О время, время, почему ты так безжалостно к твоим сыновьям? Кто такой Кеворка?

Внезапно у входа раздался шум, и в пещеру ввалился воин Гиян, он привел с собой толпу пленников: троих братьев Горохов, Гришку, увешенного со всех сторон детьми, и Аленьку.

Шумный Гришкин табор тут же вырвался из мешка, попрыгал на пол и запросил есть. Горохи повернулись спиной к огню, не желая подчиняться кеоркийским правилам. Аленька стоял у самого огня и таращился на Наташу и не узнавал ее, потом он зевнул и отвернулся. Наташа вскрикнула. Ее крик разбудил дремавшего дракона, и тот разинул свои огненные пасти, до смерти перепугав шаловливых грибенков и грибошков. Они повалились на отца, стремясь под его мудрой шляпкой найти укрытие и защиту. Гришка прижал их к себе и некоторое время они сидели смирно и молча, лишь изредка высовывая свои любопытные мордочки.

Наташа подбежала к Аленьке сзади.

— Угадай — кто? — спросила она, вспомнив язык, на каком когда-то давным-давно они разговаривали между собой, и закрыла ему глаза ладонями.

Ее голос прозвучал в этой высокой пещере чужой, странной музыкой. Аленьке этот голос в первую минуту ничего не сказал, ни о чем не напомнил, но когда он дотронулся до сомкнутых у него на лбу рук и начал их ощупывать, горячечный пульс толкнулся ему в пальцы — и он узнал, ощутил родственное тепло. Пелена забвения спала с него, и он мгновенно как бы полинял, потеряв темно-зеленый цвет карка.

— Наташа?! — закричал он, еще даже не повернувшись к ней, но уже успев разомкнуть ее руки.

Когда же он обернулся, он увидел лицо Наташи — простое чудо Земли. Оно было так необыкновенно прекрасно это лицо, так оно выделялось из толпы его новых странных знакомцев, что у него сжалось сердце, и он заплакал.

Узнавание было бурным и радостным: они обнялись, будто век не видались, но они не виделись еще дольше — потому что, казалось, забыли друг друга навсегда.

Гришкины дети со всех ног кинулись к ним, они решили, что тут началась какая-то неизвестная им игра, и едва не сгорели — дракон лапой отшвырнул их от огня, со страшным скрипом спрятав ужасные свои когти, и Гришка стал кланяться ему в пояс долго и благодарно, кланялся каждой его голове за спасение угорающих.

Война полыхала за пределами пещеры, а здесь теплилась простая мирная жизнь, где каждый другому был человек, гриб и дракон. И не было в этом ни для кого ничего странного.

В пещеру вбежал Кеворка.

Ободранный и грязный, он упал в нескольких шагах от огня и долго лежал так лицом вниз, с трудом переводя дыхание. Совсем не таким представлялось ему возвращение в отчий дом после победного полета в далекие миры.

При виде Кеворки изумленный Деткис привстал. Горохи пожелтели. Воин Гиян накрылся пустым мешком. А Гришкины дети начали бегать у огня и резвиться, перепрыгивая через Кеворку. Из них составилась длинная живая цепочка, находившаяся в неустанном движении.

Аленька и Наташа стояли как вкопанные. Они запомнили Кеворку — неприступного и таинственного хозяина риотрона, совсем для них чужого и чуждого. Этот же, распластанный на полу у огня, являл собой жалкое зрелище: он стонал и хриплым голосом призывал своего отца, пастуха Кинду, просил у него прощения, и теперь он снова стал им близок и понятен, но это было сейчас странное для них чувство, и оно их испугало.

И могучий пастух Кинда, предводитель кеоркийских воинов, вошел в пещеру во главе веселящейся толпы. Он был беспросветно черный.

Кеворка быстро вскочил и распрямился перед ним во весь рост, и отец смог рассмотреть сына.

— Что-то не узнать мне тебя, сын мой, — сурово сказал Кинда и сделал шаг назад, чтобы получше разглядеть Кеворку при свете пещерного огня.

Кеворка попытался улыбнуться, но улыбки не получилось.

— Отец, за мной погоня! Коричневый дзынь и Раплет мчатся, чтобы растерзать меня — спрячь, отец, спаси!

Кинда стоял у огня, широко расставив могучие ноги, и потирал над огнем руки, сразу озябшие. Гришкины дети между тем уже тысячу раз успели пробежать у него под ногами, а пастух все не двигался и молчал.

— Убереги меня, отец!

Никто не смел прервать затянувшегося молчания Кинды.

До Кеоркии уже дошел страшный слух, что Кеворка — преступник, нарушивший заповедь разведчика. Кеоркийцы могли иногда позволить себе некоторые вольности, но никто еще не заходил так далеко, чтобы вмешиваться в дела Светил. И потому Кеворка не вызывал у них сейчас ни жалости, ни сочувствия, кроме того, они хорошо знали, что такое коричневый Дзынь да еще в компании с Раплетом. Редко кому удавалось после их совместного набега ускользнуть и не стать бормотухой. Потому-то были сейчас серьезны смешливые.

— Кев, сын мой, — наконец, прервал Кинда свое молчание, — я гордился тобой, когда ты впервые запел наши песни. Я гордился тобой, когда тебя зачислили в ученики к Наку Пакуа. Я гордился тобой, когда ты, мой сын, удостоился чести быть разведчиком. Я гордился тобой, когда ты в первый раз отправился в свой первый полет. Я всегда тобой гордился и встречал тебя таким праздником, что начинала прыгать от радости сама Таху… А твоя статуя, которую мы вылепили — потому что тосковали по тебе? Неужели какие-то несусветные образцы для тебя дороже народа твоего, отца твоего и всего нашего Альдебарана?! Вот они здесь, взгляни на них — на странных странников из неведомых нам миров… и ответь нам!

Кеворка обернулся — его радостный крик пошел гулять по пещере:

— Ребятааа…… выыы…

— Взгляни, с каким ужасом и презрением они смотрят сейчас на тебя, отверженного! Я знаю — без всяких колебаний они бросили бы тебя на произвол судьбы, если бы им угрожала смерть, как тебе сейчас. Чужие, я спрашиваю вас: оставили бы Кеворку без помощи, если бы вам угрожали смертью?

Аленька и Наташа, взявшись за руки, одиноко стояли у огня. Все от них отшатнулись, и только Деткис, прислонившись спиной к спящему дракону, не изменил своего положения.

— Мы его уже оставляли, хотя нам тогда не грозили смертью… — во многом их можно было обвинить, кроме лжи.

Тяжелый вздох послышался со стороны. Это Деткис перевел дыхание на запасное.

— Глупые вы, глупые, — вздохнул Деткис, — разве можно так отвечать правителю Кеоркии?

Дракон, услыхав про глупых, открыл глаза и насторожился: любил он пожирать глупых — они были самые вкусные.

Кинда обвел взглядом собравшихся, и его взгляд уперся в Деткиса с его драконом.

— Деткис, ты славишься своей справедливостью. Ты слышал — я ничем их не стращал, они сами добровольно во всем признались! — торжествуя, воскликнул Кинда. — Давай, мы сейчас отдадим их на съедение твоему фиолетовому дракону. Когда сюда прибудет коричневый Дзынь и Раплет, с прикатчиками будет покончено. Наш суд над ними уже свершится. И тогда мы сбережем горы и долы Кеоркии от поругания. И жизнь ни в чем неповинных кеоркийцев также сбережем.

Деткис промолчал.

— Тогда и тебя нам удастся спасти, сын мой!

— Так и будет, отец, как ты сказал: мы обязательно сбережем горы и долы нашей доброй Кеоркии и жизнь всех ее жителей. Мы сейчас убежим отсюда, куда-нибудь скроемся, только помоги нам это сделать. Да, я изменил Делу Грандиозного Познания — но не предал его. Как только я запущу прикатчиков на их планету, я сразу приду и сдамся Светилам, и пусть тогда Светила меня казнят. Но они — в чем они виноваты, когда верили, что я такой же, как они? — Кеворка махнул рукой в сторону Аленьки и Наташи, так и не сдвинувшихся за это время с места. — Вижу — ты не понимаешь меня, отец! Если честно, то я перестаю понимать сам себя… Слишком долго надо мной шумел другой ветер, другие звезды смотрели мне в лицо, и солнце там тоже было другое. Я не знаю, что со мной случилось на этот раз — почему не чувствую радости, что я вернулся?! Где мой дом?! Кто я…

…другой ветер… другие звезды… и солнце там тоже было другое… кто я… — слабо откликнулся Деткис. Кеоркийцы зашумели — кеворкины речи пришлись им не по вкусу.

— Предатель! К дракону его — в пасть!

— Неужели какие-то пришельцы тебе дороже дома и всех нас?! — только и нашел что сказать Кинда.

Разъяренная толпа откликнулась дружным эхом:

— Дороже дома и всех нас?!

Громче всех кричали Гришкины дети, которые стали напрыгивать и карабкаться по высоким плечистым кеоркийцам, воображая, что идут по говорящим горам — они так играли.

Кинда остановил толпу одним мановением руки — воины замерли на месте. Он пользовался у них чудовищным влиянием.

— Ах, отец! Они признались, что бросали меня и бросят еще не раз… Мне тяжело это слышать. Но я знаю — я научу их быть другими, они вернутся и все поймут, когда останутся там без меня, наедине с собой.

Наташа с плачем кинулась к Кеворке. Аленька бросился вслед за ней.

— Кеворка, прости нас… мы всего боимся… мы тогда ничего не знали… а сейчас не знаем и боимся еще больше…

Послышался далекий грохот, огонь стал меркнуть, и все вокруг потемнело и стало коричневеть.

— Дзынь совсем близко! — Гиян в ужасе бросился Кинде в ноги. — Прикончи их, Кинда, накорми дракона пришельцами — не то мы все погибли. И с Кеворкой тоже разберись, пока не поздно.

— Связать чужаков! — приказал Кинда. — И Кеворку — вместе с ними, — добавил он тихо.

Не успели кеоркийцы наброситься на свои жертвы, как перед ними вырос Деткис. Фиолетовый дракон стоял с ним рядом и пламенел всеми семью пастями. Передние воины в страхе отступили, повалив задние ряды, а коричневый туман тем временем стал быстро обесцвечиваться и, казалось, вот-вот совсем отсюда исчезнет, неожиданно столкнувшись с пламенеющими пастями дракона.

— Кто дотронется до детей, сам угодит в пасть дракону. Я не бросаю слов на ветер! Я все слышал, и пришла моя пора вмешаться! Даже драконы не трогают и не едят детей, верно, я говорю, Чим-чин-чимбурай?

— Верно, — прошипел дракон, разевая широко огненные пасти, но не выпуская пока из них огонь, а лишь ярче освещая им пещеру. — Потому что дети очень щекотные.

— Это он изволил пошутить, — сказал Деткис. — Оставь при себе свои драконовские шуточки. Я — воин, старый кеоркийский тум, и лично я шутить не намерен: кто к нам приблизится, будет в один миг испепелен. Ляг, Чим, на пол. Дети — быстро к дракону, садитесь на него верхом! Мы полетим на нем в безопасное место.

Дракон распластался на полу ковром. Первым вскочил на него Деткис, сразу заметно помолодевший, за ним примостились Аленька с Наташей. Последним вспрыгнул на дракона Кеворка.

— Прощай, отец! — закричал он, утирая остатком рукава все еще мокрое лицо. — Обещаю: тебе больше никогда не будет за меня стыдно.

— Прощай, отец! — хором повторили за Кеворкой Гришкины дети, неизвестно как очутившиеся на спине дракона между Наташей и Аленькой. — Обещаем: тебе не будет стыдно за нас!

— Куда вы, кто вам разрешил — назад, ко мне?! — завопил не своим голосом Гришка. — Вы, что, совсем уже огрибели?

— Папочка, да ты же всегда нас так учил, что детям надо идти по жизни своей собственной тропинкой от одной грибницы к другой, а то им ввек не загрибеть! — наперебой кричали Гришке его грибенки и махали ему разноцветными своими шляпками, и подкидывали их кверху.

— Грибята, к вам это совсем не относится, это же я в общем и целом так говорил, теоретически. Вернитесь, умоляю…

Однако дракон Чим-чин-чимбурай уже оперся на свои твердые лапы, взмахнул пестрыми перепончатыми крыльями, ударил ставшим из треугольного совсем плоским костяным хвостом, взмыл к потолку и сделал прощальный круг под высокими сводами пещеры. Затем он сжался, точно пружина, и проломил одной своей, самой твердой головой потолок пещеры. Эта голова страшно завыла, он отключил ее и дальнейший полет продолжал на второй, третьей и так далее головах, а первая вышла из строя.

Гришкины дети вскоре успокоились, натянули свои шляпки поглубже, расселись на драконе поудобнее и оживленно принялись обсуждать необычайное путешествие, которое им предстояло и которому они радовались всей своей немудреной душой.

Наташа и Аленька молчали, потрясенные неожиданным поворотом событий.

Кеворка, обхватив голову руками, тревожно смотрел вдаль.

Даль была туманна и светла.