"5 лет среди евреев и мидовцев" - читать интересную книгу автора (Бовин Александр Евгеньевич)

ФЕВРАЛЬ-92


Любимов в Иерусалиме — “Заклятые друзья” Рабин и Перес — Израильские дети лейтенанта Шмидта — Битва за вежливость — Что такое Гистадрут? — 1979: первый раз в “гнезде сионизма” — Шема Принц


Февраль выдался очень зимним. Проливные дожди. Иногда грозы. Даже снег в Савьоне однажды выпал. Пальмы в снегу — это здорово! Пару дней в Иерусалим трудно было проехать — размыло дороги. Не смог встретиться с митрополитом Кириллом, он застрял где-то в районе Тивериадского озера (Кинерет, по-здешнему).

1 февраля обедал у Юрия Петровича Любимова. Жена его Катя блистала венгерскими кулинарными изысками. Мы были давно знакомы. Я смотрел все спектакли на Таганке. Иногда рассказывал актерам о международных делах. Был какое-то время членом художественного совета театра. Используя свое служебное положение, пытался выручать Любимова из всяких передряг, в которые он беспрерывно попадал, потому что хотел говорить правду, хотел, чтобы его театр учил любить добро и ненавидеть зло.

Непрерывная травля вынудила Ю.П. остаться за границей. Его лишили советского гражданства. Мотаться по свету без гражданства как-то неуютно. Но каждая страна предоставление гражданства обставляла всякими условиями, которые не устраивали Любимова. Только правительство Израиля не выдвигало никаких условий. Так Ю.П. стал израильским гражданином. Купил квартиру в Иерусалиме. Но большую часть времени проводил за пределами Земли Обетованной, ставя оперные и драматические спектакли в разных театрах разных стран. После возвращения советского гражданства израильский паспорт не сдал и вдобавок получил венгерский (Катя — из Венгрии). По крайней мере не надо толкаться в посольствах за визами, если захочется навестить тещу или пройтись по Via Dolorosa (но все-таки не на Голгофу).

Обед удался на славу. Толковали обо всем. Душа Ю.П. была на Таганке и жила Таганкой. С горечью говорил о предательстве Губенко. Фонтанировал идеями. Мечтал о ренессансе Таганки.

Встречались и у меня, в Савьоне. Как-то раз вместе с нами за столом оказался журналист. Потом в газете появился репортаж с этого обеда. Приведу кусочек.

“Я, конечно, ни в коем случае не хочу сравнивать Юрия Петровича с известным персонажем Исаака Бабеля Беней Криком. Но не удержусь от цитаты — уж больно она к месту: “Он говорит мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь”.

Естественно, разговор зашел о сегодняшней России. Любимов сказал:

— Я ведь предупреждал Ельцина, что так будет.

— Как предупреждали?

— Открыто предупреждал. Когда сотворили такое безобразие с театром, я написал письмо Ельцину, в котором предупредил: “Со всей страной будет то, что вы сделали с моим театром”. Я не пророк, но факты говорят сами за себя.

Заговорили о российских политиках.

— Расскажу один случай. Это не байка и не выдумка. Мне рассказывал один человек, которому я очень доверяю. В фонде Горбачева собралась очень узкая компания. Кто-то что-то сказал о Жириновском. Горбачев поморщился и заявил, что во всем, что происходит с Жириновским, надо винить Ельцина. Тут один из присутствовавших вмешался: “Да нет, Михаил Сергеевич, это вы же Жириновского “запустили”.

— При чем тут я! — негодует Горбачев. А ему напоминают.

— Как-то раз вы дали Крючкову задание: “Нужен человечек для оппозиции. Подыщи”. Крючков тогда откопал Жириновского. Провели вечерок втроем: вы, Михаил Сергеевич, Крючков и Жириновский. И после этого вечера вы сказали: «Годится, запускайте!»

— А ведь меня тянули в свое время к Крючкову, — продолжал Юрий Петрович, — Коля Губенко ох как сильно тянул. “Поедем, он все твои проблемы решит моментально”. А я все сопротивлялся: нечего мне у этого Крючкова делать. Так и не пошел”.

Мы редко виделись там, в Израиле, и редко видимся здесь, в Москве. Работа, суета всяческая растаскивают нас в разные стороны. Но отношение к Юрию Петровичу, к Мастеру, Маэстро — одна из немногих констант моей духовной жизни.

В феврале состоялись мои первые встречи с лидерами Аводы (Партии труда) Ицхаком Рабином и Шимоном Пересом.

Рабин родился в 1922 году в Иерусалиме. С 1941 года воевал в рядах Палмаха (“ударные роты” в составе еврейских вооруженных отрядов). Отсидел полгода в британском концлагере. Участник Войны за независимость. С января 1964 года — начальник Генерального штаба. Был послом Израиля в США. В 1974–1977 годах возглавлял правительство. В 1992 году вновь стал премьер-министром. Убит еврейским экстремистом 4 ноября 1995 года.

Перес (по рождению — Перский) родился в 1923 году в городке Вишнява (ныне в Беларуси). С 1934 года — в Палестине. Активно участвует в левом молодежном движении. В 1953–1959 годах генеральный директор министерства обороны, затем — заместитель министра. С его именем связаны создание авиационной промышленности Израиля и формирование ядерного центра в Димоне. Занимал посты министров транспорта и связи, информации, обороны, финансов, иностранных дел. Был премьер-министром. В 1977–1992 годах бессменный председатель Партии труда. Рабина и Переса называют иногда “заклятыми друзьями”. Действительно, они — постоянные политические союзники и не менее постоянные политические соперники. В 1994 году в предисловии к русскому переводу книги Переса “Новый Ближний Восток” я писал: “Отношения между этими людьми… складывались далеко не идеально. Тем более хочется отметить мужество и мудрость И. Рабина, который, несмотря на предостережения “доброхотов”, пригласил Ш. Переса в свое правительство на роль первой скрипки. Но не менее важно сказать о мужестве и мудрости самого Переса, который, достаточно высоко оценивая свое значение и возможности, согласился вместо дирижерской палочки взять в руки скрипку, хотя и первую. Разум победил эмоции. Чувство ответственности взяло верх над личными амбициями”.

Перес принял меня в Кнессете. Разговор был, скорее, светский, чем политический. Перес демонстрировал недюжинную эрудицию, знание русской литературы и истории. Произносил русские слова и фразы. По нашим меркам он был слишком интеллигентен, чтобы преуспеть в политике. Но в Израиле мерки другие…

Беседа с Рабином — тоже в Кнессете — прошла как-то скомканно, сухо. И не только потому, что Рабин гораздо более замкнутый, закрытый человек, чем Перес. На следующий день должны были выбирать лидера партии. Победил Рабин. Но когда мы беседовали, он не знал этого. Поэтому явно нервничал, пару раз выбегал из комнаты, беспрерывно курил.

Постепенно отношения наладились. Однако выжать из Рабина улыбку, заставить его расстегнуть несколько пуговиц всегда было не просто.

Политика — область преходящих, конечных, временных ценностей. Культура, искусство погружают нас в сферу ценностей вечных. Хорошая музыка, хорошие тексты, хорошая игра позволяют хоть на время, хоть на мгновение забыть о том, что говорят по телевидению и пишут в газетах. Позволяют почувствовать себя “просто” человеком — неважно какой страны и какого времени. С искусством такого уровня сталкиваешься не часто. И в Москве чаше, чем в Тель-Авиве. Но в Тель-Авиве все-таки чаще, чем в Веллингтоне. Так что мне повезло.

И повезло, можно сказать, в квадрате. Думаю, что по количеству наших, российских гастролеров — в хорошем смысле этого слова — и на квадратный километр, и на душу населения, и на любую календарную единицу (неделя, месяц, год) Израиль в описываемые времена прочно занимал первое место в мире. И пусть не всегда это было высокое искусство, оно (за исключением откровенной халтуры) всегда было близким и родным. В Москве когда еще выберешься в театр или в концерт, а тут — наши приехали, как не пойти! За пять с половиной израильских лет мы с Петровной перекрыли свою московскую “норму” в несколько раз.

Февральские, к примеру, гастроли: Алла Пугачева, Александр Малинин, Вячеслав Малежик, Эльдар Александрович Рязанов. Бывало и погуще. Бывало и настоящее цунами гастролей.

Иногда возникали казусы. Рязанов, отвечая на вопрос журналиста, как он оценивает отъезд артистов из России в Израиль, заявил: “Никакой крупный актер сюда не поедет… Актеры из России не уезжают. И русский писатель сюда не поедет”.

Обиделся М.М.Козаков. Ответил в газете “Время”. Упрекнул Рязанова в бестактности, в том, что он “повел себя, мягко говоря, не совсем корректно по отношению к своим коллегам из России, ныне живущим здесь. Начал расставлять отметки, определять степень крупности и вообще учить жить”. Потом Рязанову на каждой пресс-конференции пришлось высказываться по этому поводу. Например, 19 февраля:

“Я испытываю к Козакову сложное чувство. Крупный актер и режиссер… Миша уязвлен. Приезжают Хазанов, Гердт, собирают огромную аудиторию. Он считает — отбивают хлеб. Он считает — здесь, в Израиле, русский язык постепенно исчезнет. Поэтому мы здесь не ко двору. Считает — необходимо ввести квоту на приезжающих, ввести большие налоги на антрепренеров. Совковая идеология, он ведь Феликса Эдмундовича Дзержинского играл”.

Когда меня спрашивают, говорил Рязанов, почему я не уезжаю из России, я отвечаю словами Анны Ахматовой: “Долг русского интеллигента — быть со своей родиной!”

Меня эта “дискуссия” расстроила. Негоже, думал я, русским интеллигентам опускаться до подобной перепалки.

Беда в том, — и тут Козаков был прав, — что конкурируя за кошельки олимов, гастролеры перекрывали денежный кислород друг другу. Но не о “квотах” следовало беспокоиться. Импресарио, организаторам гастрольных туров следовало бы перенять опыт детей лейтенанта Шмидта и договориться о разделе гастрольного времени. Но не получалось. Каждый действовал на свой страх и риск. Лишь бы заработать побольше. Страдали от этого и артисты, и публика, да и сами импресарио.

Кстати, об импресарио. Послушаем Шему Принц: “В Израиле для того, чтобы стать импресарио, достаточно получить разрешение на этот вид деятельности. Поэтому многие считают, что гастрольный бизнес — самая удобная и легкая халтура, дающая возможность быстрых заработков. Как рассуждают многочисленные импресарио, которые за последние несколько лет выросли как грибы после дождя? Если я в Союзе дружил с актером Б., почему бы мне по-дружески не пригласить его сюда? И ему польза, и мне заработок.

Сказано — сделано. Актер, поверив на слово приятелю, приезжает, не подписав никакого контракта, и… только тогда “импресарио” начинает думать, что же с ним делать…

Можно, к примеру, поселить его у себя дома. Лариса Голубкина в одной комнате, хозяйка с мужем в другой, их дети и собака — в третьей… Не “Хилтон”, конечно, но ничего — мы же свои люди! Теперь надо что-то придумать с залами, ах, да, еще билеты напечатать и распространить…

Калягин мне жаловался, что когда он приехал на выступление, народ собрался, а зал — заперт. Полчаса бегали, искали, кто бы мог открыть дверь. Билеты были отпечатаны на целлофане, без номера, без места. Голубкина приходила и плакалась, что сидит без гроша. Я у нее спрашиваю: как же Вы согласились приехать без договора, без контракта? А она отвечает: импресарио меня так уговаривала, говорила, Вы приезжайте, повыступаете, попоете, а я Вам дам денег… Вот и “повыступала” — пришла ко мне полуголодная. И это в такой стране, как Израиль!

Впрочем, продолжала Шема, этим “импресарио” глубоко плевать на страну, плевать на ее законы и порядки — они перекупают актеров, обманывают друг друга, отбивая чужой хлеб, мошенничают с билетами”.

В феврале началась битва, которая продолжалась пять с половиной лет и которую я, если и не проиграл вчистую, то во всяком случае не выиграл. Битва за вежливость. Буквально с первых моих посольских дней посыпались жалобы на грубость консульских работников. Не всех, но почти всех. Состоялось довольно бурное собрание. Дипломаты оправдывали себя, апеллируя к известному принципу: “Их много, а я одна!” Действительно, “их”, то есть людей, часами стоявших в очереди перед консульством, было много, очень много. И были они взвинчены, шумливы, часто грубы. Вступал в силу третий закон Ньютона: грубость одной стороны провоцировала грубость другой. И все-таки я настаивал на другом принципе: “Клиент всегда прав!” Тем более, что очереди — это наша вина. Со временем очереди стали меньше, обстановка разрядилась. Но мне так и не удалось перебороть этакое дипломатическое высокомерие, взгляд сверху вниз, которые чувствовали посетители консульства. Теперь я знаю это. Тогда не знал и был полон оптимизма.

Запомнилась встреча с репатриантами в Хайфе. В Израиле говорят: “Иерусалим молится, Тель-Авив развлекается, Хайфа работает”. Большой красивый, как бы сбегающий с горы Кармель к Средиземному морю город. Порт со всеми прелестями бурной припортовой жизни. Развитая промышленность. Единственное в Израиле метро, точнее, даже не метро, а пробитый в скале туннель, по которому вверх и вниз ходят вагончики (нечто вроде фуникулера под землей). Университет, расположенный в двадцатипятиэтажном небоскребе, построенном по проекту знаменитого бразильского архитектора Оскара Нимейера. Великолепный политехнический институт (Технион).

Кстати, участок земли, на котором построен Технион, был в свое время куплен на деньги российского промышленника В.Высоцкого. Когда в 1924 году Технион открылся, в нем был только один факультет (строительный), на котором 6 преподавателей обучали 18 студентов. Теперь это институт мирового класса. На 19-ти факультетах (в том числе — аэронавтики, компьютерного программирования, биомедицинской технологии) учатся более 10 000 студентов.

Зал “Бейтену” (“Наш дом”), в котором меня принимали, был набит битком. Городское начальство. Оркестр. Приветственные речи. Два с половиной часа отвечал на вопросы. Обо всем и еще немножко…

После встречи дал интервью Инне Стессель из “Новостей недели”.

— Считается, что самые заядлые спорщики в мире — французы. Но тот, кто знает израильтян, так не думает. Дух противоречия, похоже, у нас в крови. Не зря же говорят: два еврея — три мнения… Тем удивительнее было то единодушие, с которым в израильском обществе встретили назначение Бовина послом Союза. Удовлетворение высказывали и политики, и обыватели — “газетных тонн глотатели”, и репатрианты. Последние восприняли весть с таким энтузиазмом, словно из нашей, олимовской среды, неподкупный защитник алии попал наконец в Кнессет. А.Е., вы знали о том, что к вам здесь так хорошо относятся?

— В какой-то момент я даже стал опасаться, как бы такое отношение не помешало моему назначению — некоторым в Москве не так уж хотелось угодить Тель-Авиву…

— Кстати, в минувшие годы в Союзе к политическому обозревателю Бовину относились тоже как-то по-особому. Хотя вы, А.Е., с 1963 года были в аппарате ЦК КПСС и, объективно говоря, являетесь одним из ваятелей эпохи — от Хрущева до Горбачева.

— Я никогда не открещивался от своего участия…

— И тем не менее Бовин, убежденный коммунист, всегда воспринимался как человек, по своему психофизическому складу чуждый лукавым партийным бонзам. Можно сказать, мы: Бовина читали “между строк”. А евреи, не избалованные объективным отношением к себе со стороны системы, испытывали к вам еще и благодарность. Ведь вы не скрывает или почти не скрывали, что вам претит однозначная и проарабская направленность советской политики.

— Вы хотите объяснить и оправдать хорошее ко мне отношение израильтян? Думаю, все очень просто — я старался быть искренним. И когда заблуждался, это было искреннее заблуждение. Что же касается моей позиции, она никогда не была ни проарабской, ни произраильской. Я всегда ставил и ставлю во главу угла интересы своей страны. Моя позиция пророссийская.

— До этого вы бывали в Израиле?

— В 1979 году я возглавлял делегацию советской общественности. Официальных отношений между нашими странами не было, но существовала традиция — в День Победы 9 мая наносились такие визиты… Помню, тогда у меня было четыре телохранителя. Вот как меняются времена: сегодня я посол, и никаких телохранителей…

О моем пребывании в Израиле в 1979 году. Расскажу подробнее.

В те времена “гнездо сионизма” крыли почем зря. Но — парадоксы политики! — каждый год по приглашению израильских коммунистов (партия М.Вильнера) делегация советской общественности появлялась в этом самом гнезде, чтобы принять участие в праздновании Дня Победы. Состав делегации, которую мне поручили возглавить, был стандартным. В обязательный набор входили: один еврей, один фронтовик, один из спецслужб и один работник Союза обществ дружбы. Далее допускались варианты.

Мне повезло. Евреем был определен Леонид Ефимович Беренштейн. Киевлянин. В годы войны — командир партизанского отряда. В мирные времена — директор фабрики индивидуального пошива одежды. Вся грудь в крестах, но и голова сохранилась. Сохранилась и жена Шура, радистка в том самом партизанском отряде. Прекрасный человек, хотя и похож на бывшего террориста Менахема Бегина. Ныне по причинам, о которых грустно писать, живет в Израиле. Нарушая всяческие дипломатические правила, я вмешался во внутренние дела Израиля, нарушил суверенные права Украины, но все же помог ему получить квартиру. Так что и послам иногда удается совершить полезное дело.

Мы уже собрали чемоданы, но что-то там на Ближнем Востоке стряслось в очередной раз, и из посольства в Каире пришла бумага с настоятельной рекомендацией отменить поездку. Однако в Международном отделе ЦК с этой рекомендацией не согласились и дали нам зеленый свет. Прямых рейсов тогда не было. Летели через Бухарест. Напомню, что в 1967 году Румыния не последовала примеру “старшего брата” и сохранила посла в Израиле. Поэтому и самолеты летали. Запомнился такой эпизод. Швейцар бухарестской гостиницы, где мы остановились, улучив момент, когда вокруг никого не было, страшным шепотом сообщил мне: “Брежнев — хорошо, Чаушеску — плохо!” Еще одно подтверждение теории относительности.

В Израиле все было, как говорят космонавты, штатно. Ездили по стране, встречались с прогрессивной общественностью, произносили речи. Главный праздник, который организуют коммунисты, состоялся недалеко от Иерусалима, в лесу, именуемом “Лес Красной армии”. Нечто среднее между торжественным заседанием и массовым пикником. Народу прогрессивного уйма. С женами, детьми и внуками. Располагаются на травке, разжигают мангалы, ну и как положено… Но сначала, как опять же положено, речи и возложение венков. В общем здорово и мило. Душевно. Уже будучи послом, каждый год в полном семейном составе посещал эту процедуру.

Бурная встреча состоялась в Назарете. В “красном Назарете”, где мэром был известный палестинский поэт, коммунист Тауфик Зайяд.[2] Недалеко от города нас встретили пионеры в красных галстуках, с горном и барабанами. “Вы въезжаете в арабский советский район Израиля!” — сообщили нам. На собрании мэр, прирожденный оратор, произнес зажигательную антиправительственную речь. Чуть ли не призвал на баррикады, вызвав полный восторг аудитории. И вдруг вырубился свет. “Провокация, — сказали нам, — ведь электростанция в руках евреев”. На всякий случай стол президиума окружили могучие молодые люди. Открыли окна. Подогнали машины (зал был на первом этаже) и включили фары. Митинг продолжался. Беда только, что микрофон не работал. И когда настала моя очередь выступать, пришлось форсировать голос. Еле справился. Долго потом надо было отмачивать голосовые связки. Но тоже справился.

Я очень люблю фаршированную щуку (“гефилте фиш” на идише). Когда мы жили в Ростове-на-Дону, моя мама научилась готовить ее превосходно. Попав в Израиль, я тут же поинтересовался, где можно отведать эту самую “гефилте фиш”. Мои израильские спутники задумались. Кажется, сказали они, в Тель-Авиве есть пара ресторанов еврейской кухни. Долго искали. Нашли, наконец. Только вместо щуки был фаршированный морской окунь. Своих щук в Израиле нет, а импорт почему-то не налажен…

Перед нашим отъездом из Москвы было четко сформулировано три “нельзя”. Нельзя посещать оккупированные территории, то есть Западный берег реки Иордан, сектор Газы и Голанские высоты. Нельзя встречаться с эмигрантами из Союза. Нельзя вступать в контакты с официальными лицами. Однако посовещавшись на месте, мы решили: хотя нельзя, но все-таки можно. И на территориях побывали. И к знакомым евреям ходили в гости. И учинили дискуссию с членами Кнессета. Все было интересно. Аукнулось позже, в Москве уже. Месяца два минуло, пожалуй. Друзья со Старой площади сказали, что пришла “телега” о моем “неправильном поведении” в Израиле. Но было решено бумаге этой ходу не давать. Так что обошлось.

Забавней было с телевидением. В “Международной панораме” надо было что-то рассказать о поездке. Хвалить Израиль было нельзя (тут уж настоящее “нельзя”). Ругать не хотелось. И я произнес нейтральный, как мне казалось, текст. Синее, небо, синее море, зеленые пальмы, много красивых женщин. На женщинах и попался. Бдительные телезрители стали писать письма: это до чего же надо докатиться, чтобы восхвалять евреек. Требовали санкций. Но тоже обошлось. Видимо, властям было не до евреек. Осталась “аксиома Бовина”: в Израиле на каждую сотню мужчин больше красивых женщин, чем в любой другой отдельно взятой стране.

6 февраля в Тель-Авиве неожиданно появился Илья Глазунов. Прилетел писать портреты израильских раввинов. Мне эта затея показалась немного странной. Тем не менее по просьбе художника я связался с главными раввинами Израиля. Рав Овадия Иосиф, помню, согласился. Но израильская общественность встретила Глазунова не очень дружелюбно. Не по причине эстетики, а по причине идеологии. Был замечен в антисемитизме. Пришлось быстренько уехать.

В самом центре Тель-Авива на улице Бар-Кохбы расположена “Книжная лавка” Шемы Принц. В лавке этой, точнее, в этом клубе я бывал десятки, если не сотни раз. Чтобы посмотреть книжные новинки, попить кофе со всякими вкусностями, потолковать с другими посетителями и, конечно же, с Шемой. Ей я обязан знакомством со многими приятными людьми. Да и многие стороны израильской жизни становились мне более понятными после наших кофейных бесед.

Реклама — двигатель торговли, даже — книгами. Помню, Шема устроила в своей лавке “презентацию” кваса. Правда, в конечном счете наступление кваса на “Кока-колу” не увенчалось успехом. Но квас появился, и мы с удовольствием ели окрошку. Зимой тоже.

Политика нас иногда разъединяла с Шемой. Но то, что нас объединяло, было сильнее политики: и Шема, и я перманентно худели, вернее, старались похудеть.

В феврале же определилось мое любимое кафе. На одном из самых шумных углов Тель-Авива, где главная тельавивская улица Дизенгоф пересекается с улицей Фришман.

Главная улица названа в честь мэра Тель-Авива Меира Дизенгофа (он же — Михаил Яковлевич). Родился в Бессарабии в 1861 году. Жил в Одессе, где примкнул к партии “Народная воля”. Сидел в тюрьме. Учился в Париже. В Палестину приехал в 1892 году. Потом вернулся в Одессу. Окончательно в Палестине с 1905 года. Один из основателей Тель-Авива, мэром которого был с 1921 года до своей смерти в 1936 году.

Кафе почему-то называется “Акапулько”, хотя ничего акапулькского там нет. Зато есть типично израильская штука под названием “пита”. Пита — это большая лепешка, которая раскрывается, как карман. А на прилавке выложен набор разнообразнейших начинок (мясных, рыбных, овощных плюс — специи). Чего и сколько ты натолкаешь в разверстую лепешку, — это вопрос твоей настойчивости и твоего искусства. Цена одна. Виртуозами были солдаты, могли бы попасть в книгу Гиннесса…

Мне пита была противопоказана. Обычно пил чай, реже — кофе, еще реже брал мороженое (кстати, цены за пять лет выросли в два с гаком раза). Читал газету. Смотрел по сторонам. Люди подходили разные. Беседовали “за жизнь”. Все удивлялись: как так, посол, а сидит один, без охраны. Только с палкой. Некоторые недоверчиво оглядывались, рассчитывая, видимо, обнаружить замаскировавшегося охранника…

На первых порах моими собеседниками часто были, если по-нашему, “дворники”, которые следили за чистотой на улицах. У каждого — специальная тележка с набором всяких чистящих инструментов. И почти каждый в прежней жизни занимался наукой. Помню профессора из Баку, кандидата филологических наук из Харькова. Через несколько лет это ушло в анекдоты, в олимовский фольклор. Но в начале 90-х “русская” алия не “боролась за чистоту”, если вспомнить Ильфа и Петрова, а просто подметала улицы…

С любимым кафе связана и такая история. Во время одного из сидений вдруг началась большая суета. Поступила информация, что где-то тут рядом заложена бомба. Весь угол и видимые окрестности были оцеплены полицией. Стали удалять публику за оцепление, в том числе — и из “Акапулько”. Подошли и ко мне. Но я заявил, что палестинская бомба к российскому послу отношения не имеет и попросил разрешения спокойно допить кофе. Беготня и телефонные переговоры продолжались довольно долго. Бомбу не обнаружили. Тревогу отменили. Я взял вторую чашку.

Потом ругал себя за фанаберию. Случись что, полицейским чинам досталось бы из-за меня.