"Гневное небо Тавриды" - читать интересную книгу автора (Минаков Василий Иванович)Первый, второй…9 мая. На заре гроза расколола небо, на землю хлынули потоки воды. Тугие струи хлестали по крышам, по стеклам окон, смывали с ветвей отцветших яблонь последние жухлые лепестки. Дождь перестал так же вдруг, как и хлынул. Сквозь кисейную завесу водяной пыли брызнули лучи целиком выкатившегося из-за горизонта солнца. Экипажи поспешили на аэродром. Оба полка уже имели боевой расчет на день. От 5-го гвардейского в дежурство заступали девять торпедоносцев и пять бомбардировщиков, от 13-го-девятка бомбардировщиков-топмачтовиков со штурмовиками. Четыре наших «ила» продолжали перевозку горючего для истребителей на аэродром в Одессу; пяти самолетам предстояло вечером вылететь на постановку мин в районе Констанца. Нам с Жестковым — на "свободную охоту" с торпедами. На этот раз не в сумерках, а ночью: видимо, целеуказания от разведчиков на вечер не ожидалось, а для самостоятельного поиска сумерки коротки. Потянулось дежурство: ударные группы ждали данных от экипажей 30-го разведывательного авиаполка, с рассвета бороздивших небо над морем. Дело привычное. После подвески вооружения и проверки готовности машин к вылету ребята расположились под крыльями самолетов на травке, писали письма, рассказывали забавные истории. Вскоре на аэродром прибыл Иван Григорьевич. Привез подробные сведения о ходе боев под Севастополем. 5 мая войска 4-го Украинского фронта во взаимодействии с Черноморским флотом начали наступательные бои за город. Первыми в направлении Северной бухты пошли в атаку войска 2-й гвардейской армии. Враг яростно сопротивлялся. В течение первых двух дней сражения удалось оттеснить гитлеровцев лишь за вторую и третью линии траншей. Самым напряженным был день 7 мая. Наши соединения вышли к ключевому пункту обороны противника — Сапун-горе. Ее каменистые склоны противник опоясал укреплениями от подножья до гребня, на обратном скате расположил артиллерию, минометы и пехотные резервы. Десятки дотов и дзотов, до предела насыщенных огневыми средствами, возвышались над подступами к горе. Атаке предшествовала мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Казалось, на этом сравнительно узком участке не должно остаться ничего живого. Однако штурм продолжался весь день. Отчаявшиеся гитлеровцы то и дело бросались в ожесточенные контратаки. Неустанно вела огонь наша артиллерия, с воздуха, сменяя друг друга, непрерывно обрабатывали позиции противника группы бомбардировщиков и штурмовиков… — В результате упорнейших наступательных боев, — голос замполита обрел необычную торжественность, — войска 4-го Украинского фронта прорвали основную полосу обороны противника и вышли на гребень Сапун-горы. 8 мая 51-я и Приморская армии приступили к штурму внутреннего обвода оборонительных укреплений. Полагаю, что сегодня мы получим сообщение: Севастополь наш! Мощное «ура» завершило политинформацию. Возбужденные авиаторы тесно окружили замполита, обсуждая радостную весть. Разошлись только после настойчивого напоминания комэсков: боевое дежурство, экипажи должны находиться у машин. Мы с Жестковым, позвав своих штурманов, отправились на укрытую кустами лужайку в конце аэродрома — обсудить предстоящий полет. Хоть на этот раз он и не будет совместным: в ночных условиях действовать можно лишь в одиночку. Но дело новое, не мешает обменяться соображениями. Первая забота — поиск. Одно дело отыскивать корабли в сумерках и по ориентировочным данным разведки, другое — в полной темноте и наудачу. Здесь необходимы безукоризненная прокладка маршрута, неустанное внимание всех членов экипажа, умение использовать лунную дорожку, светлую сторону горизонта, фон береговой черты… И — сам удар. Ночной, торпедный. Он требует особой натренированности от летчика. Малейшая ошибка в определении высоты, случайное отклонение от горизонтали, и — столкновение с водой, гибель… Кое-какие навыки у меня были: в свое время наш экипаж прошел специальную подготовку и первым в полку был допущен к ночному торпедометанию. С тех пор и действуя днем, я старался, когда позволяла обстановка, мысленно переключать себя на ночные условия. Кажется, такая тренировка в воображении дала немало. По крайней мере, в психологическом смысле. До обеда прошли все этапы поиска и атаки. Почувствовали нетерпение лететь — верный признак хорошо исполненной подготовки. В полдень бомбардировщики 13-го авиаполка получили приказ на вылет. Наши «илы» к удару не привлекались: по указанию командующего ВВС флота торпедоносцы должны были использоваться лишь по транспортам водоизмещением не менее трех тысяч тонн. Топмачтовиков вел комэск капитан Либерман. Осмотрев заданный район и убедившись, что указанного разведчиками конвоя в нем нет, принял решение возвратиться. На обратном пути встретили вражеский сейнер, атаковали его. "Только щепки полетели от кораблика!" — поделился впечатлением бывший мой штурман Володя Ерастов… Когда солнце скрылось за горизонтом, пошли на стоянку и мы. В полутьме под крылом самолета я еще издали различил знакомую фигуру. Он, конечно, майор Шевченко. — Ну как, Василий Иванович, устроим фрицам «темную»? — Постараемся, товарищ майор! Потоптался, оглядел экипаж, машину. Обнял за плечи, шепнул в ухо: — Ты все же поосторожнее, Вася. Главное, не забывай о воде. Ну и о себе, о ребятах… — Постараюсь, товарищ майор. А что еще скажешь? Взлетаю. За мной с часовым интервалом пойдет Жестков. Поколебавшись, делаю ненужный разворот над аэродромом. — Двести десять, — напоминает курс Прилуцкий. — Двести десять, — повторяю, пытаясь разглядеть на земле маленькую темную фигурку. Эх, штурман! Знал бы ты, какую инструкцию получил я насчет тебя… насчет всех нас… Молчу. Скупой народ летчики в изъявлении чувств. — Поточней рассчитай заход, Коля. Чтобы со стороны луны. — Есть, командир, — в голосе штурмана спокойная деловитость. Летим над морем. Слева луна, справа — серебряная дорожка. Все внимание — к ней. Десять, двадцать минут, полчаса… — А все-таки красиво море ночью! — не выдерживает Должиков. — Не любоваться! Мы на охоте! — А разве Тургенев, когда охотился… — Отставить разговоры! Искать всем! Ищи, Иван, ищи, — невольно сбавляю тон. — Вот вышвырнем нечисть из Севастополя, тогда и рассмотрим вокруг все красоты. Еще через четверть часа на лунной дорожке появляются черные полоски. Одна, три… семь… десять! Самоходные баржи идут в Севастополь. С подкреплением? Не хотят, гады, сдаваться… — Штурман, видишь? — Вижу, командир! — Гуськом! — восхищается Жуковец. — В кильватер, — поправляет пунктуальный Должиков. Принимаем решение уйти влево, затем, развернувшись на сто восемьдесят, зайти под прямым углом к лунной дороге. Выходим на середину конвоя. Выбираем баржу покрупнее — не менее тысячи тонн. Триммером создаю небольшой кабрирующий момент, сдерживаю давление на штурвал. Плавно снижаюсь. "Не забывай о воде…" Вода почти не просматривается. Тридцать метров… — Так, штурман? Ложимся на боевой? — Баржа в прицеле! Противник огня не открывает. Значит, не видит. — Сброс! Самолет облегченно «вспухает». Курс не меняю, иду с небольшим набором высоты. Под крылом светлым пятном проносится палуба баржи. «Хвоста» торпеды не видно. Разворачиваюсь. — Есть! Цель! Цель, командир! Выравниваю машину, вглядываюсь. Внизу клубы дыма ли, пара — словно в море спустили огромный утюг. — Кто видел взрыв? — Все! — хором. Захожу еще раз. Пересчитываю. В конвое — девять барж. — Молодец, Коля! Чистенькая работа! Должиков выстукивает на землю: "Задание выполнено…" На стоянке, в окружении команды Белякова, — Иван Григорьевич. На том же месте, будто и не уходил. — Ну спасибо! Молодцы, хлопцы! Дайте-ка обниму вас… Вот так… А теперь… Тоже в долгу не останусь, подарок, как полагается, за подарок. Угадайте, что приготовил для вас? Ладно, вижу, не до загадок. Только что вы улетели, пришла весть: Севастополь свободен! Несколько секунд стоим молча, не очень веря ушам, — в них не смолк еще гул моторов. Понятливый Иван Григорьевич поднимает руку. — Ура! Ура! Ура! — рубим вслед за ним, как на тренировке к параду. Когда смолкло в ночи троекратное эхо, еще уточнили: — Совсем? — Начисто! — майор подкрепил слово жестом, будто смахнул со стола сор. Хлопцы уже, чай, отпраздновали в столовой… — Хлопцы? А как же… Без вас? Вы-то как же, Иван Григорьевич? — Завтра, завтра! После митинга, вместе с вами. Возьмете в свою компанию? Еще как отметим! И первый успешный ночной удар. Первый в полку, торпедный! Можно, выходит, топить гада и при луне? — Вполне! — авторитетно заверил Прилуцкий, толкнув меня локтем: мол, завтра-то, между прочим, уже наступило. — Ну вот! Вот это и главное. Доказали! Война-то еще ведь не кончилась, так? Вот и отпразднуем первый… А может быть… и второй? — Ну так и он тоже первый! — решили, что речь о Жесткове. — Лишь бы нашли что-нибудь… У них с Локтюхиным не сорвется! — Не сорвется, да, да, и у них, — рассеянно согласился Иван Григорьевич. Но… вот что, ребятки, — охватил нас с Прилуцким за плечи. — Пошли-ка к начальству, чай, тоже заждалось, пошли-ка, пошли… — Минутку, товарищ майор, — я вырвался чуть не силой дать указания Мише: моторам назначены были регламентные работы, попросить, чтоб закончил к утру. В землянке КП за столом, целиком застланным картой, нас встретил майор Немировский. Выслушал доклад, уточнил детали. — Как себя чувствует экипаж? — Нормально… вполне, — добавил я, несколько удивленный его вопросом. Противодействия не было, — повторил. Начштаба кивнул, постукал кончиками пальцев по карте, бережно разгладил еле заметную морщинку на сгибе. Коротко переглянулся с замполитом. — У них всегда нормально! — подмигнул нам Иван Григорьевич. — Такой экипаж! — Ну, если такой… Вот что, друзья… Настала очередь обменяться взглядами нам с Николаем. Подобного обращения от начштаба никому еще слышать не приходилось: вечно занятый Немировский был всегда краток и официален. Бытовало даже мнение, что он нарочно преувеличивает свою суховатость, считая ее непременным качеством подлинного штабиста. — С обстановкой Иван Григорьевич вас, понятно, уже ознакомил? Слышал, слышал, ура кричать не разучились. Да, противник из города выбит. Однако в порту продолжают грузиться его корабли и суда. Техникой, живой силой. Через месяц-другой на каком-то участке все это обратится опять против наших войск. Таким образом, каждый выпущенный из Крыма гитлеровский солдат, каждое спасенное ими орудие… Странновато себя вел начштаба сегодня. Кажется, решил отбить хлеб у замполита. И вдруг меня охватило жаром. — Разрешите, товарищ майор? Сбегаю крикну… регламентные работы. Хотел, чтоб закончили до утра… Губы начштаба тронула еле заметная улыбка. — Поторопились? Впредь разрешения следует спрашивать. Ладно, пусть продолжают. Вернется Жестков — полетите на его машине. Торпеду к стоянке уже подвезли, вылет — в два ноль-ноль. Час тридцать — на отдых и подготовку. Зайдите в палатку, попейте чайку… Когда вышли на воздух, я толкнул локтем Прилуцкого. — Чайку, а, Коля? С печеньицем из военторга, а? В порядке психологической подготовки. Штурман только сплюнул. — Что оно в психологии понимает, это начальство. Само же настроит, потом… — Не понял ты, Коля. Поторопился настроиться. После митинга же, сказали, с устатку. Кликнули Должикова и Жуковца. В палатке — и в самом деле психология — официантка Нина. Из местных, Нина-Кубанка, как звали ее все в полку. Рослая, белокурая, с ямочками на успевших уже посмуглеть щеках. — Ниночка-Нина, и когда ты только спишь? — с ходу включился отзывчивый на подобную красоту Жуковец. Девушка улыбнулась, проворно расставляя на столе миски голыми до плеча руками. — Ну? — Что — ну? — Ну, ну дальше. Следующий вопрос! — Ох уж эти кубанки, — смутился наш бывалый ухажер. На середине стола в большом блюде появился наваристый студень. Прилуцкий вздохнул, огляделся. Сплюнуть здесь было некуда. — Какая разница, Коля, — попробовал я утешить. — Можно и наоборот. Сперва закусим… — Потом выпьем чайку, — подхватил Должиков. — Потом слетаем, — напомнил Жуковец. — А после доложим, и на разбор, — заключил сам Прилуцкий. Развеселились. Сашок даже запел с чайку, не отрывая от Нины натренированных у прицела глаз: — И просторно и ра-а-достно… на душе… — Жуковца, — подсказал опять Должиков, — от такого хорошего… — …от ее хо-лод-ца, — мощным баритоном заключил Прилуцкий. Сквозь звонкий смех Нины прорвался сдержанный рокот моторов. Все смолкли, вслушиваясь. — Снизился… — Выровнялся, пошел на посадку… Подтянулись, готовясь подняться. Нина, наоборот, вдруг сникла, стала неожиданно маленькой. Сидела, опустив плечи, теребя пальцами застиранный белый передничек. — Уходите, ребята? Хотела спросить… не успела… — Спрашивай, спрашивай, Ниночка, время еще есть, — готовно подвинулся к ней Сашок. — Пока торпеду подвесят… — Очень там страшно? Ночью, над морем… совсем одним. — Ну, одним-то еще… Что ты, Нинок! Красиво! — Нет, я серьезно. — А я? Вон и Иван подтвердит. Чуть выговор давеча от командира не схлопотал — залюбовался. Когда-нибудь слетаешь с нами, сама увидишь! — Когда? — Ну, как совсем успокоим фрица. Чтоб не палил в белый свет со страху, а то еще такую красавицу… Девушка благодарно блеснула глазами, отвернулась, скрывая порозовевшие щеки. И вдруг закрылась совсем, потянула к лицу подол фартучка. Жуковец растерянно огляделся. — Ты что, а, Нинок? Или чего сморозил? Сморозил, ребята, да? Нин, ну скажи… Или случилось что, может… — Случилось… Красивая, а… а вы? Вы-то разве… — Ну… и мы ничего. Вот вернемся… Прилуцкий поймал мой взгляд, постучал под столом по циферблату часов. Я кивнул Должикову. Сашок догнал нас у самой стоянки. Черные глаза его гневно пылали, ноздри раздувались — не от одышки. — Н-ну, гады… Покажем им, да, командир? Такую дивчину расстроить… такую… Жестков с Локтюхиным рассказали: обнаружили четыре самоходки, одну потопили. — Как матчасть, Саша? — В порядке, а что? — Приказано вспорхнуть на твоей птичке. — Сейчас? — Сейчас. — Ну давай! Птичка не подведет. Только и ты с ней поласковей, уговорились? Решил, значит, все-таки вставить мне фитиля? — Не тебе, Саша, фрицу. Да и не я решил. — Ну давай. Ни пуха! — К черту! — Ага, на рога! Тиснули друг другу руки. От самолета отделилась солидная, неторопливая фигура — техник Григорий Гармаш. — Через двадцать минут машина будет готова, товарищ старший лейтенант! Самолет с хвостовым номером девять по праву считался самым везучим в полку. Единственная машина, оставшаяся в строю с первых дней войны, довоенное производство! Мне не раз приходилось летать на ней, и каждый раз заново она удивляла своей легкостью в управлении и летучестью. Птичка! Но, что ни говори, — чужая. У каждой птички свой характер… Сигнал. Запускаю моторы. Опробовав их на всех режимах, выруливаю на старт. Далеко впереди два створных ограничительных огня — направление взлета, предел полосы. Увеличиваю обороты до максимальных, набираю скорость. Огни несутся на нас, раздвигаясь и разгораясь. Пора отрываться, и вдруг… Опасное завывание. Раскрутка винта! Чуть промедли, и все, моторы разрушат сами себя… Бросаю взгляд на приборы. Обороты превышают нормальный предел на пятьсот. Створные огни уже справа и слева… Увеличиваю шаг винтов. Вой стихает. Подбираю штурвал. Мы в воздухе. С удовлетворением воспринимаю два четких толчка — сработали замки шасси. Все! Да, сколько раз ни взлетай… А особенно на чужой машине. Как курсант, контролируешь каждое свое движение, каждую реакцию самолета: убрать шасси, закрылки, парировать крены, выдержать скорость, следить за высотой… — На вой «юнкерса», правда, похоже? — нарушает мои размышления Прилуцкий. — Когда он пикирует. — Точно, ага! Как еще наши зенитки не лупанули! Теперь можно шутить, а за те пять секунд… Будь мирное время, и сединой можно было вполне чуб украсить. — Уж если сначала не повезет… Да, Сиваш весь закрыт туманом. Выходим к морю. То же и тут. В десяти-пятнадцати километрах от берега — туман до самой воды. Вести поиск в таких условиях бесполезно даже и днем. — Что будем делать, штурман? Может быть, в Севастополе бухты открыты? — А ты думаешь, там еще что-то осталось? — Посмотрим? — Посмотрим. У Севастополя — никакого тумана. Район Херсонесского маяка, бухты Стрелецкая, Круглая, Камышовая, Казачья полыхают разрывами снарядов, бомб… — Ну вот, видишь, не опоздали! — Да… Все зенитки из города сюда вывезли… Отражая налет наших дальних бомбардировщиков, гитлеровцы организовали четырехслойный заградительный огонь. Сплошной фейерверк! Но самолеты идут и идут… Вот один факелом врезался в воды Казачьей бухты, в лучах прожекторов промелькнул парашют. Должно быть, только одному удалось выпрыгнуть. И куда? Вся бухта кипит от взрывов… — Похоже, мы мало что можем прибавить тут, командир. — У нас свой счет, штурман. Какая разница, где? Все равно обмен выгоден: за торпеду — кораблик! — Только в придачу еще самолет не отдай! Жестков тебе за свою птичку… Но зениткам противника не до нас. Лупят вверх, где густо висят бомбардировщики дальней. В отблесках взрывов и пожаров выбираем цель в Казачьей бухте. Снижаюсь до тридцати, выхожу на боевой. — Сброс! Только тут замельтешили шары «эрликонов». С набором высоты разворачиваюсь в сторону Херсонесского маяка. Жуковец докладывает: — Торпеда сработала! Вижу взрыв и столб дыма. Баржа горит! — Юго-западнее маяка, в километре, вижу еще три, — докладывает штурман. Курс — от бухт. — Драпают, гады! Уже нагрузились. Жаль, мы их раньше не обнаружили… — Успеем еще догнать утром! — А праздник? — До праздника тут… Приземляемся перед рассветом. Немировский все еще на КП. — Противник стянул много плавсредств к Севастополю и Херсонесу… — Видели. — Предстоит жаркий день. Отдохните часа четыре и приезжайте. Задание получите сразу. Вот так… |
|
|