"Тысячи лиц Бэнтэн" - читать интересную книгу автора (Адамсон Айзек)

22 КРАСНО-БЕЛЫЙ КАРП

Афуро зевнула, потянулась и закурила, не сказав мне ни словечка. Когда я улыбнулся и сказал «доброе утро», она скривилась и ответила, что даже во сне у нее от красного света жутко болела голова, так что почему бы мне, пожалуйста, не заткнуться на несколько минут и не дать ей спокойно покурить. Если прошлым вечером между нами и возникла близость, утром она испарилась без следа, так что теперь мы — двое незнакомцев, загнанных в незнакомое место, каждый лицом к липу с собственными проблемами. И вряд ли утешительно, что эти проблемы отчасти совпадают.

— Извини, — помолчав, сказала Афуро. — Я просто, ну, не знаю. У меня, наверное, эмоциональный бодун, типа того.

Не мену ее винить. Если бы я попробовал кого-то укокошить, потом мне бы чуть не сломали челюсть, а потом я торчал бы всю ночь в лав-отеле, изливая душу и рассказывая печальную историю о том, как я потерял лучшего друга, мне бы тоже не помешали мир и тишина.

Была суббота, и Афуро объявила, что на работу ей не надо. Чем она займется вместо этого, она не сказала, а я не спросил. Докурив, она начала рыться в сумочке.

— Возьми. — Она протянула мне розовый мобильник, размером с кусок бесплатного мыла в отеле «Лазурный». — На тот случай, если мне надо будет тебе звякнуть. У меня все равно еще один есть. Модель поновее. А этому сотику где-то месяца четыре.

— И он все еще пашет?

— Ха-ха. Знаешь, как им пользоваться, да?

Я ответил, что уж наверное разберусь, как обращаться с телефоном.

— Если он заиграет «Пока-пока, Санта», просто забей. Это значит, что кто-то поблизости запрограммировал «Хамских Тигров» как свою любимую поп-группу. Если услышишь «Эти боты для прогулок», значит, где-то чересчур близко этот мудозвон по имени Дзюдзо Кусими, ну или его сотик. У него ярко-рыжие патлы, и он вечно таскает одну и ту же вонючую армейскую куртку, так что если его засечешь, врежь ему от меня по носу или еще что. Ой, погоди минутку, как раз вспомнила.

Выдернув у меня из руки телефон, Афуро потыкала в него большими пальцами и секунды через три отдала обратно.

— Вот, — сказала она. — Теперь, если мы пытаемся встретиться и потеряемся в толпе, твой мобильный заиграет песенку, когда я буду в пределах двадцати пяти метров. Гляди.

Она вытащила второй телефон и ткнула в кнопку «вкл.».

Мой мобильный заиграл «Незнакомцы в ночи».[60]

— Мило, — заметил я.

— Если не высвечивается мое имя, не отвечай на звонок. Пожалуйста-пожалуйста. А если я узнаю, что ты слушал голосовую почту или читал мое старое мыло, я тебя прибью.

— Ты уже пыталась.

— Ха-ха. Так справишься с телефоном или нет?

— Ясное дело. А куда еду совать?

— Что?

— Ну, если захочу разогреть якитори или попкорн поджарить, типа того. Мне мобильник направить на еду или…

Афуро закатила глаза и сказала:

— Если десять минут им не пользуешься, сотик отключится, так что насчет аккумулятора не парься. Только не посей его, вдруг мне надо будет с тобой связаться.

Выбираясь из отеля «Офюлс», мы и двумя словами не обменялись, хотя, когда я отказался ехать в лифте и выбрал лестницу, Афуро слегка рассердилась. Мы слиняли через боковой вход, скрытый за стенкой из поддельных камней. Утреннее небо смахивало на плотный сгусток бело-серого цвета — может, наконец пойдет дождь.

Пока мы ждали такси, у светофора остановились мама с ребенком. Ему было года четыре — по-моему, мальчик, с огромными глазами и прелестным носиком, весь такой нарядный в оранжевом летнем комбинезончике. Я увидел, что Афуро смотрит на малыша и лицо у нее такое, какого я раньше не видел. Почти нежное.

— Симпатичный паренек, а? — спросил я.

Ее лицо снова переключилось в режим «крутизна» — это смотрелось почти комично в сочетании с яркой канареечно-желтой блузкой и прикольными красными туфлями с загнутыми носами.

— Конечно, сейчас он симпатичный. А через несколько лет станет еще одним взрослым. Придурком, который в метро тычет зонтиком тебе в спину или болтает в кино. Если даже он вырастет в хорошего парня, все равно будет еще одним человеком, который тратит кислород, жрет и норовит наплодить еще младенцев. И бедный пацан никак не сможет это остановить.

— Ты права. Ну что, пойдем и замочим его?

— Я просто в том смысле, что это грустно.

Малыш с мамой и еще несколько сотен людей перешли дорогу, и их поглотила толпа. А через несколько секунд к нам подъехало желто-зеленое такси. Когда я настоял на том, чтобы заплатить за проезд, Афуро вежливо сделала вид, что ей неловко, но довольно скоро взяла деньги и даже выдавила спасибо.

— С тобой точно все будет путем? — спросил я, пока тачка не уехала. — Может, тебе слинять из города на какое-то время. Езжай домой к родителям в Мурамура, пока тут все не устаканится. В конце концов, у Миюки же будут похороны или поминки?

— Я не вернулась бы в Мурамура даже на собственные похороны.

— Не надо так говорить, даже в шутку.

— Какие шутки? В общем, не грузись. Не помру. Меня же защищает дядюшка Кливленд. Встретимся вечером?

— Где и когда?

— В Сибуя, у статуи Хатико, часов в десять. Сверкнув улыбкой, Афуро захлопнула дверцу. Глядя, как уезжает такси, я почувствовал, что на лбу выступают первые за сегодня капли пота. Не успел я вытереть лоб, как снова вспотел. Бросив попытки остаться сухим, и ждал, пока из-за поворота не покажется другое такси.

Таксист высадил меня в Арк-Хиллз, как раз у гостиницы «Общеяпонских авиалиний». Секунду я озирался, но довольно скоро вспомнил дорогу к особняку Накодо. Вскоре я уже тащился по узкой дороге, огороженной бетонными насыпями, вверх по небольшому крутому холму. Обещанный дождь все еще не появлялся, и подошвы моих ботинок чуть не плавились на тротуаре. В жизни не думал, что буду скучать по сезону дождей, но по крайней мере на него в этом городе можно рассчитывать каждый год.

Забравшись на холм, я свернул налево, прошел мимо испанского посольства и в высокой каменной стене обнаружил кованые ворота. За ними в два ряда росли карликовые вишни. А за деревьями блестел особняк Накодо — мерцание стекла и стали под густой листвой.

Рядом с воротами в стене был звонок интеркома. Я ткнул в него и подождал. Ворота не заскрежетали, интерком молчал. Ничего не произошло. Было совсем тихо, не слышно даже ворон и цикад. Я снова нажал на звонок и поискал в высоких кустах и плюще, обвившем стену, скрытые камеры наблюдения. Может, сейчас люди Накодо сидят внутри и разглядывают меня, решая, не сообщить ли хозяину дома. А может, они по субботам не работают. Как бы там ни было, камер я не нашел.

Я подождал несколько мгновений. И полез на стену.

Большие неровные камни были отличной опорой для ног, а плющ с годами стал толстым и крепким. На все про все мне потребовалось ровно пять секунд. Знаю, потому что считал. Считал, потому что это был замечательный способ помешать своим мозгам разораться и велеть мне слезть со стены, спуститься с холма и убираться оттуда к чертям собачьим.

Спрыгнув с другой стороны, я вновь огляделся, почти ожидая, что через двор ко мне помчатся какие-нибудь собаки Баскервиля и загонят меня обратно на стену. Никто не появился, и я направился к дому. Пока я шагал по вишневой аллее, хруст гравия под ногами звучал еще громче в окружающей тишине. Скоро подъездная дорожка кончилась, и я по садовой тропинке пошел к парадному входу. У входа по-прежнему торчали две пустые дорические колонны, а вот дворецкого на этот раз не оказалось. Дверь была приоткрыта. Я все равно постучал. Никто не ответил, я распахнул дверь и шагнул внутрь.

Я торчал в фойе, пока глаза привыкали к внезапной темноте. В глубине комнаты сквозь телки в шторах пробирались внутрь слабые лучи света и всего через несколько футов таяли во мраке. На сей раз я не потрудился обуться в шлепанцы и ощупью пробрался по холлу в гостиную. Когда я наконец туда вошел, глаза уже привыкли к темноте, но не к тому, что открылось мне в комнате.

На полу валялись опрокинутые статуи бронзовых львов. Все картины сорваны со стен и раскиданы вокруг. Вазы ощерились сколотыми керамическими зубами, а витрина, в которой вазы раньше стояли, превратилась в кучку расщепленного дерева и раскоканного стекла. Так и тянет сказать, что в комнате словно бомба рванула, но бомбы не столь методичны. Полный разгром, отвратительный в своей тщательности.

Озирая кавардак, я услышал шум в соседней комнате. Глухой ритмичный стук. Без раздумий я схватил с пола осколок стекла. Дюймов в девять, он лег в руку, будто нож. Я прошел по коридору в кабинет. По дороге чуть не наступил на потрет Миюки. Как и все прочие, огромная картина была сорвана со стены, и теперь с пола мне ухмылялись пять розово-голубых Миюки.

Только это была не Миюки.

Не знаю, почему я не допетрил раньше, хотя Человек в Белом и показал мне старую фотографию. Женщина на фотографии очень смахивала на Миюки, но это лишь одна точка зрения. Теперь у меня была и другая:

Миюки очень смахивала на женщину на фотографии.

То есть ее заставили выглядеть как женщина на фотографии и на картине под моими ногами. Боджанглз об этом позаботился. КАКОЙ-ТО ВРЕМЯ НАЗАД ЖЕНЩИНА С ФОТОГРАФИИ ПРИСОЕДИНИЛАСЬ К НАМ. Боджанглз платил Миюки, чтобы та отращивала волосы, до тех пор пока не стала в точности похожа на умершую жену Накодо. Ту самую, которая давным-давно утонула — несчастный случай на реке Сумида.

МУЖЧИНА НА ФОТОГРАФИИ СКОРО ПРИСОЕДИНИТСЯ К НАМ.

Интересно, насколько скоро?

Чем ближе подходил я к двери в кабинет, тем громче стучало. Бум, ежик, бум. Я покрепче сжал осколок, впившийся мне в ладонь, и распахнул дверь.

То загоралась, то гасла опрокинутая настольная лампа, освещая кабинет стробоскопическими вспышками. Письменный стол красного дерева перевернут, а содержимое ящиков расшвыряно по комнате. На стенах не осталось ни одной фотографии. Кожаное кресло порвано в клочья, а его набивка свежевыпавшим снегом осела на полу.

Бум, ежик, бум.

Я обернулся на звук. В дальнем углу бухалось в стену инвалидное кресло. Стукнувшись, оно отъезжало на пару футов и снова въезжало в стену. В кресле торчал старикан, и при каждом ударе голова его подпрыгивала.

— Все в порядке? — окликнул я.

Нет ответа, да и вопрос тупой. Чтобы взглянуть поближе, я пересек комнату, размышляя, мертв ли старик Накодо. Кресло блокировала отломанная ножка письменного стола. Колеса секунду боролись с преградой, глохли и снова крутились вперед. Бум, ежик, бум. Подобравшись ближе, я понял, что старикан и вправду жив. Жив и вроде Цел. Он был закутан в то же черно-золотистое кимоно, и по-прежнему над морем ткани плавала лишь крошечная голова. В уголках рта запеклись белые крапинки.

— Что стряслось? — спросил я.

— Бэндзайтэн.

Вот и Человек в Белом называл то же имя.

— Бэндзайтэн, год Змеи, — изрек он хрипло, точно проклятие, и опять въехал в стену. Я щелкнул выключателем на кресле, и оно остановилось. Тут до меня дошло, что я так и сжимаю осколок, и я бросил его на пол, чтобы не пугать старика. Потом наклонился и откинул с дороги ножку стола. Старик Накодо глянул на меня снизу вверх, но, по-моему, он меня не видел. Взгляд его устремлялся в неизмеримую даль.

— Где ваш сын?

— Видел самолеты в голубом утреннем небе?

— Самолеты?

Он потряс головой и невнятно взмахнул рукой.

— Кто все это натворил? — спросил я.

— Каждую субботу мы обязаны проходить санитарную проверку.

— Что?

— Мы так страдаем от разных проверок. Каждый десятый день — расчетный. Не хватает даже на сухари.

— Слушайте, вы сейчас что-то про Бэндзайтэн сказали?

— Бэндзайтэн, — повторил он, кивая, словно до него наконец дошло. — Это всё монахи Храма Бэндзайтэн. Не мог я их остановить. А сейчас Бэндзайтэн исчезла, навсегда потеряна. И Храм с нею.

— Не понимаю.

— Лучшая работа — у командира, — согласился он. — Всегда верхом, туда или обратно.

— Здесь был Человек в Белом? Это все Боджанглз учинил?

— Встретимся у Ясукуни.

Вдруг из кимоно появилась его хрупкая левая рука, и кресло рывком двинулось. Снимки господина Накодо, раньше висевшие на стене, захрустели под колесами, когда старик умчался из комнаты, а следом за ним взметнулись облака рассыпавшейся набивки и клочки бумаги.

Я постоял еще секунду, размышляя, что же делать, и решил, что не хочу тусоваться здесь в тот момент, когда заявится Накодо и обнаружит, что его дом разнесли вдребезги. Пробираясь наружу, я, должно быть, в одном из темных коридоров свернул не туда, потому что в итоге очутился на заднем дворе. Несясь сломя голову по вымощенной тропинке к фасаду, я был так ослеплен солнцем, что заметил Накодо, лишь когда споткнулся о его вытянутую ногу.

Накодо лежал вниз лицом в мелком пруду: руки плавают на поверхности, голова и плечи в воде. Рядом с телом всплыл здоровенный белый карп с красными отметинами, махнул хвостом и скрылся в темных глубинах. Течение вяло шевелило волосы Накодо. Его прикид остался тем же: серый костюм, даже в субботу. Бюрократический эквивалент смерти во всеоружии, не иначе. Нагнувшись, я покрепче ухватился за костюм и потянул. Мертвый груз — и еще какой, но мне удалось вытянуть труп из пруда с карпами и перекатить на бок.

Из синих резиновых губ полилась вода. Лицо превратилось в бесформенный шмат серого теста, раздутого и блеклого, а кожа будто вот-вот соскользнет, чуть ее тронь. Искать пульс бесполезно, и так понятно, что чувак уже давно откинулся. На поверхности пруда танцевал солнечный свет, отражаясь в каплях воды на лице Накодо.

Стараясь не глядеть ему в лицо, я перевернул его и сунул туловище обратно в воду, точно как его обнаружил. На пиджаке, как раз между лопатками, я засек красное пятно, увидел, что оно коснулось воды и разошлось бледно-розовыми завитками. Я сообразил, что это моя кровь на пиджаке, и заметил трехдюймовый порез на ладони. Наверное, в доме слишком крепко ухватился за осколок.

Я вымыл руки в пруду, и к поверхности робко всплыли еще несколько красно-белых карпов — наверное, решили, что пришло время кормежки. Уверившись, что я не корм, они медленно уплыли, исчезнув на дальней стороне пруда. Я вытер руки о траву и снова вошел в дом.

Можно было бы вызвать копов по мобильному, который дала мне Афуро, но звонок засекут, а я не хотел впутывать нас в это дело. Мне потребовалась секунда, чтобы опять привыкнуть к темноте, но в этот раз я нашел кабинет, не особенно плутая. Старика Накодо на горизонте не было, и я прислушался, не шумит ли его инвалидное кресло, но так ничего и не услышал. Наконец я обнаружил телефон — он валялся на полу рядом с лампой. Подобрав его здоровой рукой, я набрал «119».