"Этичный убийца" - читать интересную книгу автора (Лисс Дэвид)

Глава 5

В «Хлебной доске» явно не хватало музыки. Этот ресторан с довольно дурацким названием располагался в нескольких залах, обитых деревянными панелями. Зальчики сообщались между собой и были тесно уставлены столиками, покрытыми белоснежными скатертями, и тяжелыми деревянными стульями. Но музыки не было, и Б.Б. расстроился. Он любил, чтобы в ресторане играла музыка – мягкая, приглушенная, которая струится так тихо, что ее почти не замечаешь, – музыка, создающая звуковой фон, как оживленная трасса где-то вдалеке, шум которой едва заметен, но все же слышен. Она сообщает еде особый привкус, придает вес неторопливой беседе, как саундтрек – фильму. Например, классическая музыка, только что-нибудь спокойное, приглушенное, а не торжественный грохот с трубами и литаврами. Но вообще-то Б.Б. больше нравилась привычная слащавая попса, которую вечно играют в ресторанах, кафе и супермаркетах. Он знал, что все просто на стенку лезут от этого дерьма, и ради бога, пусть себе ругаются сколько хотят: все равно ведь нельзя не признать, что в этих песнях, которые у всех на зубах навязли, что-то есть. Может быть, дело как раз в том, что они, изначально грубоватые, но уже столько раз слышанные, стали мягкими и рассыпчатыми, словно их вам разжевали и положили в рот – и вы глотаете их, даже не заметив, как в ваше горло что-то проскочило.

Так вот, в этом ресторане музыки не было. И аквариума тоже, а Б.Б. нравилось, когда есть аквариум. Он был не из тех парней, которые получают жестокое удовольствие от самого процесса выбора рыбины, которой придется расстаться с жизнью: ему и на работе хватало ситуаций, когда приходилось принимать жестокие решения. Просто ему нравилось смотреть на рыб. Он любил наблюдать, как они плавают, особенно ему нравились большие серебряные караси с выпученными глазами, нравилось журчание воды в фильтре.

Правда, в «Хлебной доске» были пальмы. Пластиковые деревья местами кучковались, собираясь в небольшие рощицы и придавая заведению некоторый шик. Пальмы были призваны ограничивать обзор, а Б.Б. не хотелось, чтобы его видели, и сам он не хотел никого видеть. Главное в хорошем ресторане – это возможность уединиться. Для этой цели сгодились бы и колонны, но пальмы были даже лучше, потому что их разлапые листья надежнее защищали от любопытных взглядов.

Помещение было погружено в легкий, успокаивающий полумрак, так что в общем, несмотря на недостатки, благодаря тусклому освещению и пальмам заведение можно было считать вполне пристойным. При случае Б.Б. сюда еще заглянет. Конечно, этот ресторанчик никогда не войдет в его шорт-лист, но иногда, для разнообразия, – почему бы и нет. Все равно Б.Б. старался не появляться в одном и том же месте чаще чем раз в полгода. Хуже некуда, когда официанты начинают тебя узнавать и вспоминают, что в прошлый раз ты приходил с другим мальчишкой – как, впрочем, и в позапрошлый.

Это было небольшое заведение, где подавались мясные и рыбные блюда. Стейк-хаус находился в двух шагах от аэропорта Форт-Лодердейла, довольно далеко от Майами, так что не было риска наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Основными клиентами здесь были старики-пенсионеры, так что человека вроде Б.Б., то есть парня без морщин, причем без морщин благодаря достижениям косметической хирургии, заядлого игрока в гольф, который носит часы «Ролекс» и ездит в автомобиле с открытым верхом, никто не застанет здесь врасплох. Б.Б. твердо верил в такие вот заведения, куда приходят почти исключительно старики-пенсионеры. Официанты будут обращаться с тобой как с наследным принцем уже за то, что ты не устроил скандала, когда тебе принесли воду не той температуры.

За столиком, освещенным свечами, напротив Б.Б. сидел Чак Финн и сосредоточенно пытался размазать по хлебу толстую пластину масла, похожую по консистенции на воск. Сначала все шло хорошо, но потом пластина выскользнула из-под ножа, и Чак внезапно и очень неуклюже протянул руку, чтобы водворить ее на место. Потом история повторилась, потом снова, и всякий раз Чак смущенно улыбался Б.Б. с таким видом, будто ему очень стыдно, и его кривоватые зубы вспыхивали ослепительной белизной. Затем он опять возвращался к своему бутерброду. На третий раз Б.Б. пришлось потянуться через стол и схватить мальчика за руку, чтобы тот не опрокинул свой бокал и не залил скатерть вином «Сент-Эстеф». Вино было, между прочим, по сорок пять долларов за бутылку, и Б.Б. не хотел потерять ни капли, особенно после того, как мальчик, сделав первый глоток – возможно, вообще самый первый глоток вина в своей жизни, – слегка наклонил голову с видом знатока. В мясном ресторане нужно пить хорошее бордо – это же так просто и естественно, это элементарно. Почти все остальные мальчишки, или скорее даже все остальные мальчишки, делали глоток, кривились и просили заказать им кока-колы. То ли дело Чак: он слегка прикрыл глаза от удовольствия и нежно провел кончиком своего ярко-розового языка по верхней губе. Чак сразу понял, в чем соль, и Б.Б. подумал, что, возможно, в его руки попал мальчик, не просто желающий получить достойное воспитание, но и обладающий необходимыми данными.

Он сделал всего глоток, но каким-то невероятным образом бокал тут же оказался покрыт отпечатками жирных пальцев. Б.Б. понимал, что ничего с этим не поделаешь: мальчишки есть мальчишки, они вечно все переворачивают вверх дном, устраивают беспорядок и чуть не опрокидывают бокалы с вином. А иногда опрокидывают. И таким вещам не стоит придавать слишком большого значения. Нельзя же ругать мальчишек только за то, что они мальчишки, – если, конечно, у вас нет очень веских причин стараться не привлечь внимания окружающих. Во всяком случае, наставник, воспитатель не должен этого делать. Он должен лишь исподволь наставлять юношу на путь истинный, указывать ему верное направление, чтобы однажды, когда придет время, мальчик превратился в достойного мужчину. Вот чем должен заниматься воспитатель.

– Веди себя прилично, Чак, – произнес Б.Б. самым назидательным тоном, на какой был способен. – Приличие – это сдержанность, сдержанность – это надежность, а надежность – это сила. Вот посмотри на меня. Перед тобой вполне достойный пример для подражания.

Говоря это, Б.Б. указал на себя пальцем, будто на уникальный экспонат. Когда показываешь на себя пальцем, люди обращают на это внимание, а он старался вести себя так, будто внимание других его не беспокоит. В этом году ему стукнуло пятьдесят пять – возраст, конечно, уже весьма зрелый, но Б.Б. был еще в самом соку, и многие давали ему сорок, в крайнем случае – не больше сорока пяти. Своей моложавостью он был обязан отчасти краске для волос, использование которой возвел в ранг искусства, отчасти же – своему образу жизни. В конце концов, три раза в неделю по часу на тренажерах – не такая уж большая трата времени и сил, особенно учитывая, что вносишь тем самым значительный вклад в продление молодости. Не последнюю роль здесь играла и его манера одеваться.

А одевался он, как герои сериала «Полиция Майами, отдел нравов» – иначе не объяснишь. Сочетание льняного костюма с футболкой нравилось ему и раньше, еще до выхода фильма, но, увидев этих ребят, вальяжно расхаживающих в таком прикиде, Б.Б. понял: этот прикид как раз для него. Именно так должен выглядеть человек, обладающий скрытой, но все же несомненной силой, и этот самый сериал, да благословит его Господь, уже одним своим существованием превратил Майами из некрополя, населенного пенсионерами, изъеденного трущобами, где кишели нищие негры и кубинцы, в потрясающее, просто первоклассное место – почти сказочное, почти зачарованное. Запах нафталинных шариков и бальзама «Бен-гей» рассеялся, уступив место щекочущему аромату лосьона после бритья и более нежному – крема для загара.

Б.Б. наблюдал за Чаком, который продолжал возиться со своим куском масла. Казалось, хлеб уже блестит и лоснится, хотя, возможно, это был эффект освещения – во всяком случае, он даже слегка прогнулся под тяжестью масла.

– Я полагаю, масла достаточно, – сказал Б.Б. назидательным тоном – ласково, но твердо.

– А я люблю, когда масла много, – с простодушным задором ответил Чак.

– Я понимаю, что тебе хочется еще, но должна же быть дисциплина, Чак. Без дисциплины ты никогда не станешь настоящим мужчиной.

– Да уж, возразить нечего. – И с этими словами мальчик положил нож, лезвие которого было до половины выпачкано маслом, на скатерть.

– Молодой человек, положите, пожалуйста, нож на тарелку для хлеба, где ему и место.

– Логично, – согласился Чак. Свой бутерброд он тоже положил на тарелку для хлеба, вытер руки жесткой льняной салфеткой, которая лежала у него на коленях, и отхлебнул еще немного вина. – Классное! А откуда вы столько всего знаете про вино?

«Я работал официантом в Лас-Вегасе и каждый день, с трудом отрабатывая свою смену, отправлялся проигрывать все больше и больше денег, которых у меня все равно не было, и еще глубже влезал в долги из-за бодибилдинга и грека-ростовщика, который вечно ходил голым по пояс». Да уж, вряд ли это подходящий ответ. Так что Б.Б. просто таинственно пожал плечами, надеясь, что этот жест произведет должное впечатление.

Он выбирал себе мальчиков и раньше, еще до создания этой организации – Благотворительного фонда помощи юношам. Но эти мальчики были особенные: он надеялся, что будет ужинать с ними, время от времени проводить с ними пару часов с глазу на глаз – и они будут извлекать бесценный опыт из каждой такой встречи. Он подбирал себе ребят спокойных и уравновешенных, но не меньше значения он придавал и способности держать язык за зубами. Эти ужины были необычными, они предназначались для избранных, поэтому никто больше не должен был о них знать. Ужинать он приглашал только самых одаренных мальчиков, чье воспитание заслуживало дополнительных усилий. Такие вечерние трапезы он устраивал уже три года, и все три года Б.Б. не мог отделаться от одной навязчивой мысли: выбирая себе компаньона для ужина, он всякий раз обращал внимание не столько на его способность к обучению, сколько на способность хранить секреты.

И вот перед ним сидит Чак, тихий, слегка замкнутый, если не аутичный, мальчик, который ведет дневник и читает дурацкие романы, до неприличия плохо подстриженный, но умеющий хранить секреты и в то же время обладающий чувством юмора. Он ничего не знает, но чувствует толк в изысканных винах, он покорен и податлив, но не чужд какого-то шаловливого упрямства. Тело Б.Б. сотрясла сладкая дрожь, идущая от самого сердца, будто там вспыхнула маленькая сверхновая звезда. Он даже подумал, что, возможно, нашел наконец того самого мальчика, которого искал так долго, – того самого единственного Воспитанника, подходящего для цели, ради которой Б.Б. и помогал этим юным шалопаям.

А вдруг Чак оправдает все самые смелые ожидания? Вдруг он и впрямь такой сообразительный, любознательный и податливый, каким кажется? Сможет ли Б.Б. проводить с мальчиком больше времени? И как отнесется к этому его никчемная мать? А как отнесется к этому Дезире? Ведь без Дезире точно ничего не выйдет. А Б.Б. прекрасно знал, даже не вполне отдавая себе в этом отчет, что Дезире это не понравится.

А Чак снова занялся своим бутербродом. Он взял его с тарелки и уже совсем было собрался запустить в него зубы, как вдруг Б.Б. протянул руку и мягко взял Чака за запястье. Обычно он старался не прикасаться к мальчишкам: ему не хотелось, чтобы они или кто-нибудь другой подумал, будто за его усилиями по их воспитанию кроется что-то другое. И все же иногда, если два человека общаются, могут возникнуть ситуации, при которых им приходится друг к другу прикасаться. Так уж устроена жизнь. Например, они могут случайно задеть друг друга. Или Б.Б. может ласково похлопать ребенка по плечу. Или взъерошить ему волосы, или провести рукой по спине, или, поторапливая, шлепнуть по попе. Ну, или еще что-нибудь вроде того.

Еще секунда – и Чак запихнул бы хлеб с маслом себе в рот, но ему не повезло: Б.Б. увидел его ногти. Черная грязь, спрессовавшаяся в отдельные геологические пласты, мирно покоилась под ногтями, не стриженными уже несколько недель. Конечно, есть вещи, на которые можно не обращать внимания или взглянуть с другой стороны, – памятуя о том, что мальчишки есть мальчишки. Но не на все же можно смотреть сквозь пальцы. Есть вещи непростительные, которые нельзя игнорировать. И раз уж Б.Б. взял на себя роль воспитателя, он должен был воспитывать.

Он сжал руку мальчика – осторожно, но крепко.

– Положи, пожалуйста, хлеб на место, – попросил Б.Б. – Иди вымой руки, а потом будешь есть. И как следует вычисти грязь из-под ногтей. Когда вернешься, я проверю, чтобы они были чистыми.

Чак посмотрел на свои ногти, потом на Б.Б. Отца у него не было. Вместо матери – злобный гном. Старший брат попал в аварию и оказался в инвалидном кресле. Пару лет назад злобная гномиха-мамаша впилилась на своей «шеви-нова» в пальму, и Б.Б. подозревал – и порой это подозрение граничило с полной уверенностью, – что здесь не обошлось без изрядной дозы алкоголя. Спал Чак на изодранном в клочья складном диване, пружины которого наверняка были не удобнее и не мягче, чем деревянный матрац йога, утыканный гвоздями. В школе дела тоже шли довольно плохо: Чак выводил из себя всех учителей, читая на уроках только то, что сам считал нужным, и хотя физически он был далеко не самым хилым мальчишкой в округе, а свою долю пинков под зад наверняка не только раздал, но и получил.

Гордости Чаку было не занимать. Это была горькая, болезненная гордость отчаянного мальчишки. Б.Б. частенько такое видал: как эти мальчишки, не в силах что-либо сделать, вспыхивают до ушей и скалят зубы, точно загнанные волчата, готовые внезапно броситься на своего наставника только потому, что гордость требует от них броситься хоть на кого-нибудь – пусть даже этим кем-то окажется единственный человек в мире, готовый им помочь. Б.Б. все это прекрасно понимал, умел предугадывать подобные вспышки и гасить их.

На сей раз, правда, он ничего такого не заметил.

Чак внимательно осмотрел свои ногти и, вновь подняв взгляд на Б.Б., одарил его одной из своих самоуничижительных улыбок, от которых тот так и таял изнутри.

– Да уж, грязненькие, – согласился Чак. – Пойду-ка помою.

Б.Б. отпустил его запястье.

– Прекрасно, молодой человек, – похвалил он.

Провожая Чака взглядом, Б.Б. подумал, что выглядит парень отлично, ничего не скажешь. К сегодняшнему вечеру он явно выстирал свою лучшую одежду – штаны из прочной хлопчатобумажной ткани и белую рубашку. На нем был полотняный ремень, носки подходили к коричневым ботинкам, а сами ботинки были начищены до блеска. Все эти детали указывали на одно: мальчишка готов позволить себя воспитывать.

Не прошло и двух минут, как он вернулся. Он просто вычистил грязь из-под ногтей, как ему было сказано, – так спешил, что даже писать не стал. Он снова сел за стол, отхлебнул немного вина и кивнул Б.Б., будто они только что встретились.

– Спасибо вам, мистер Ганн, что привели меня сюда. Я очень вам за это благодарен.

– Мне тоже очень приятно, Чак. Ты необыкновенный юноша, и я рад помочь тебе, чем могу.

– Вы очень добры. – И Чак по-взрослому уверенно выдержал взгляд Б.Б.

Б.Б. вновь ощутил ту же звездную дрожь, свидетельствующую о том, что в его жизни происходит космическое событие. Казалось, Чак хочет сказать ему что-то, хочет, чтобы Б.Б. знал, как приятна ему эта дружба между юным воспитанником и мудрым наставником.

Б.Б. посмотрел на мальчика. Чересчур круглощекий для своего хрупкого сложения, с копной взъерошенных каштановых волос и до странности ярко блестящими карими глазами – мальчик определенно хотел ему что-то сказать. Наверное, что он готов учиться – чему бы Б.Б. ни пытался его научить. Атмосфера над столиком словно наэлектризовалась.

Чак допил вино, и Б.Б. налил ему еще. Затем мальчик буквально вгрызся в свой бутерброд, свирепо вонзив в него зубы. Крошки брызнули по всему столу, и хруст эхом разнесся по ближайшим зальчикам. Уже готовый встревожиться, Чак поднял взгляд на своего наставника, но, увидев, что Б.Б. весело усмехается, тоже хмыкнул. И тут оба расхохотались. Несколько зомби пенсионного возраста сердито оглянулись в их сторону. Б.Б. по очереди посмотрел в глаза каждому из них, словно предлагая им высказаться.

Когда к столу подошел чернокожий, Б.Б. подумал сперва, что это какой-нибудь недовольный управляющий: возможно, кто-нибудь из пенсионеров потребовал, чтобы администрация немедленно запретила приходить в ресторан с детьми. Но чернокожий оказался вовсе не сотрудником ресторана. Просто в полумраке Б.Б. не узнал его сразу. Это был Отто Роуз.

На нем красовался голубой костюм – такой яркий, что даже в полумраке Б.Б. различил вызывающе короткую пару цвета электрик. В остальном же чернокожий был одет вполне по-деловому и даже консервативно: тщательно начищенные «оксфордские» туфли, белая рубашка и репсовый галстук-самовяз, искусно завязанный свободным узлом. Отто навис над столом с величественной грацией, которую так любил изображать. Он был похож не то на актера, не то на диктатора страны «третьего мира». Отто было едва за тридцать – что уже само по себе не могло не раздражать, но он еще и выглядел на двадцать с небольшим, несмотря на выбритую черепушку. Б.Б. наблюдал, как его собственная шевелюра редеет год от года или даже месяц от месяца, а Отто просто брился налысо – и ему это шло. Его гладкий скальп сиял в отсветах свечей, горевших на соседних столиках.

Насколько Б.Б. мог судить, появление Отто Роуза, столь внезапное и необъяснимое, было скорее всего дурным предзнаменованием. Дурным – потому что никто, кроме Дезире, не знал, где находится Б.Б. Дурным – потому что Отто Роуз стоял теперь перед ним, наблюдая воспитательный процесс, наблюдая, как он ужинает в дорогом стейк-хаусе с одиннадцатилетним мальчиком, причем на столе стоят откупоренная бутылка «Сент-Эстеф» и два бокала, один из которых явно предназначен для несовершеннолетнего ребенка. Дурным – потому что, хотя они с Отто и были партнерами, почти приятелями, от этого партнера Б.Б. рад был бы избавиться. Дурным – потому что единственная причина, по которой Роуз стал бы разыскивать Б.Б., – это какая-нибудь гадость.

– Приветствую вас, молодой человек, – сказал Роуз, обращаясь к Чаку. Его густой, неотесанный акцент искрился островным юмором и радушием – как и всегда в тех случаях, когда Роуз хотел быть очаровательным. Он взялся за горлышко бутылки. – Вам освежить? Или мистер Ганн сам ухаживает за вами?

Чак, который снова сосредоточенно занялся своим бутербродом, поднял глаза на Роуза, стараясь при этом, однако, не встречаться с ним взглядом, и промолчал. Б.Б. другого и не ждал. Какой бы разношерстной ни была Флорида – ведь здесь живут и кубинцы, и евреи, и просто белые, и выходцы с Гаити и других островов Карибского моря, и просто черные, и латиносы всех мастей, и всевозможные пришельцы с Востока, и один черт знает кто еще, – все дело в том, что никто из них не желает иметь ничего общего с остальными. Белая мелюзга не разговаривает с черной. Черные карапузы бойкотируют белых. Занимаясь воспитанием всей этой шантрапы, Б.Б. миллион раз сталкивался с подобными вещами. А уж коли взялся воспитывать мальчишек, такие вещи нужно понимать.

Но Роуза смутить было трудно.

– Я Отто Роуз. А как ваше имя, юный джентльмен? – И он протянул руку для пожатия.

Чак понял, что деваться некуда. В таких ситуациях он всегда бросался вперед очертя голову.

– Я – Чак, – спокойно ответил он. А затем твердо пожал протянутую руку.

– А мистер Ганн – твой друг? Поздравляю, с таким человеком приятно дружить.

– Он мой воспитатель, – ответил Чак. – Он очень добрый.

– Да уж, прекрасный ресторан. И очень подходит для воспитания, – прокомментировал Роуз. Сквозь серьезную интонацию его голоса пробивалась насмешка. – И конечно, ничто так не способствует воспитанию, как бокал вина.

Он взял бокал Чака, поднес его к лицу и, прикрыв глаза, глубоко втянул в себя воздух.

– «Сент-Эстеф»? – спросил он, вернув бокал на место.

– Ух ты! – Чак вытаращил глаза. – Вы что, по запаху догадались?

– Прочел на этикетке.

Б.Б. вдруг заметил, что на них пялятся все местные пенсионеры. Появление огромного лысого негра их явно не порадовало. Официанты тоже глазели – того и гляди, кто-нибудь подойдет и спросит, не желает ли джентльмен поужинать вместе со своими друзьями. В этом случае Роуз здорово наколол бы Б.Б., так что вероятность такого исхода следовало пресечь на корню.

С самообладанием, достойным героя «Полиции Майами», Б.Б. поднялся и вышел из-за стола. Пусть он ниже Роуза на добрых полфута, он готов встретить его лицом к лицу. Б.Б. не позволял себе забывать о том, кто он такой, о своем положении, о своей власти. Он знал, что по всему округу полно людей, которые тут же в штаны наложат, лишь только пройдет слух, что Б.Б. Ганн ими недоволен. Было самое время поговорить с Отто по-свойски, дабы тот понял, что ему как раз пора наложить в штаны.

– Извини, пожалуйста, я на секунду отлучусь, – сказал Б.Б. Чаку. – Только улажу одно взрослое дело и тут же вернусь.

– Ладно, – ответил Чак, но голос его прозвучал довольно жалобно, как у ребенка, которого бросили одного.

Б.Б. тут же понял, что каким бы взрослым, храбрым и смелым Чак ни казался, каким бы замечательным чувством юмора он ни обладал, как бы он ни стремился возвыситься над той ничтожной жизнью, которая его окружала, он очень не хотел оставаться один – очень боялся, что его бросят. Возможно даже, что именно компания нужна была ему больше всего на свете. И это стало для Б.Б. еще одной причиной для того, чтобы не на шутку разозлиться на Отто Роуза, который свалился как снег на голову и испоганил своим появлением весь ужин.

– Пойдем-ка со мной, – сказал Б.Б. Роузу.

Пора навести в курятнике порядок. Роуз считает, что он очень умный: выяснил, видите ли, где Б.Б. ужинает. Да еще позволяет себе вставлять шпильки по поводу Чака. Но мгновение – и вот уже впереди идет альфа-самец, а Роуз покорно следует за ним.

Они вышли на улицу, и температура воздуха мгновенно подпрыгнула градусов на пятнадцать. Все вокруг стало липким и влажным, и воздух наполнился свистом автомобилей, проносившихся по трассе И-95.

У входа в ресторан, сложив руки на груди, стояла Дезире. Она слегка опиралась о крыло «мерседеса» с открытым верхом, принадлежавшего Б.Б. На ней были умеренно обтягивающие фигуру, но вполне пристойные джинсы «Гесс» и бледно-лиловый верх от купальника. Бледно-розовый шрам на боку поблескивал в неоновом свете ресторанной вывески.

Физиономия Роуза расплылась в приветственном оскале:

– Дезире, дорогуша! Как поживаешь, детка? – Он наклонился и положил руку на ее шрам: он всегда так делал, чтобы показать, что его этот физический недостаток ничуть не беспокоит, и чмокнул ее в щеку. – А я тебя не заметил, когда заходил.

Дезире позволила себя поцеловать, но губы ее были крепко сжаты в скептической усмешке.

– Брось, разумеется заметил. Хотя и притворялся усиленно, будто не видишь.

Роуз прижал руку к сердцу:

– Не говори так, милая, ты делаешь мне больно.

Б.Б. решил положить конец этому спектаклю.

– Значит, ты видела, как он входил в ресторан? Так какого же хрена ты его не остановила?

Дезире только плечами пожала:

– А зачем мне было это делать? Все равно рано или поздно ты бы оттуда вышел, и мы стояли бы на этом самом месте, в той же самой компании.

Как это зачем? Господи, да неужели ей такие элементарные вещи нужно на пальцах объяснять? Он же не просто так там сидит, он занимается воспитанием ребенка. И Дезире прекрасно знает, что Б.Б. терпеть не может, когда кто-нибудь вмешивается в воспитательный процесс. Она это прекрасно знает. Следовательно, она позволила Роузу войти по одной простой причине – только потому, что она до сих пор сердится. Уже ведь целый месяц прошел, а она все сердится, и Б.Б. это уже начинает действовать на нервы. Конечно, Дезире – его помощница, его правая рука, и он даже думать не хотел бы о том, на что была бы похожа его жизнь, не будь ее рядом. Но жить с ней становилось все труднее и труднее.

– О'кей, – примирительно заключил Б.Б. и с солидным видом набрал в грудь побольше воздуха. – Ну давайте, живенько, в чем проблема?

– Ну разумеется, живенько! Тебя же там молодой человек дожидается.

– Это мой воспитанник, – отрезал Б.Б.

– Ой, да конечно, никто и не сомневается. Я смотрю, он просто обожает хлеб с маслом.

Чтобы Б.Б. выслушивал подколы от какого-то Отто Роуза?! Выслушивал, да еще и утирался? Не бывать этому.

– Какого хрена тебе здесь надо? Откуда ты вообще узнал, что я ужинаю именно здесь? И что это за дело такое срочное? Нельзя было подождать до завтра?

– Между прочим, найти тебя гораздо легче, чем ты думаешь, – усмехнулся Роуз. – А насчет того, почему я не мог подождать до утра, так я тебе скажу, что ты еще плясать будешь – так обрадуешься, что я поспешил. Во-первых, вот что: мне пришел сигнал – в Джексонвилл какой-то журналист заявился.

– Вообще-то у них там газета есть, – заметил Б.Б., – и даже телевидение, я в прошлый раз проверил. Так что не вижу ничего удивительного в том, что там есть и журналисты.

Лицо Роуза расплылось в его особенной, островной усмешке.

– Этот журналист приехал туда специально, чтобы сделать репортаж про твоих ребят.

– Вот черт! И откуда он взялся?

– А я почем знаю? Я даже не знаю, собирается он сам за вами следить или уже внедрил к вам какого-нибудь агента.

Я уж не знаю, что там этот парень хочет раскопать, только у вас в любом случае столько интересного, что он и представить себе не может, на какую золотую жилу напал. Б.Б. закусил губу.

– Ну ладно, разберемся. Говори, что там у тебя еще.

– Ты, наверное, слышал, что на следующем заседании в легислатуре[14] будет рассматриваться тот самый законопроект, который должен ввести строгие ограничения на торговлю вразнос. И мне буквально только что намекнули, что, если я его не поддержу, у меня начнутся серьезные проблемы со сбором благотворительных средств. Ну ты же знаешь, Б.Б., если только у меня будет возможность, я с удовольствием тебе помогу. Я ведь всегда старался отстаивать твои интересы. Я очень высоко ценю наши дружеские отношения. Но ты же понимаешь… Если я не поддержу этот законопроект, то потеряю очень много, а это значит, что потери придется восполнять. Изыскивать другие средства.

– Он хочет, чтобы ты сделал еще одно пожертвование, – объяснила Дезире.

В последнее время она частенько выкидывала такие вот штуки – констатировала очевидные факты. Можно подумать, без ее помощи Б.Б. ни за что бы не догадался, чего именно Роуз от него хочет.

– Господи, Отто, ну неужели это так срочно?

– Вообще-то я пришел, чтобы рассказать тебе о журналисте. Просто я подумал, что раз уж здесь оказался, то почему бы не поговорить заодно и об этом. В конце концов, это время не менее подходящее, чем любое другое. Хотя я, конечно, понимаю: ты был занят. Ты занимался воспитанием мальчишки. Если воспитание детей для тебя важнее, чем бизнес, – ну что ж, дело хозяйское. Я, правда, уверен: ты вряд ли хотел бы, чтобы в деловых кругах стало известно о том, как много для тебя значат эти, с позволения сказать, воспитательные мероприятия.

Ну вот вам, пожалуйста. Ведь это уже форменное вымогательство. Этот чертов Роуз пытается обратить самые лучшие наклонности Б.Б. против него же самого. И так всегда: человек, который хочет помочь обездоленным, вынужден противостоять беспринципным циникам. Но самое мерзкое: Роуз вложит выбитые из Б.Б. средства в программы предупреждения преступности и дополнительного обучения для детей Овертауна. Никто и слова ему поперек не скажет – просто потому, что он черный, и дети эти тоже черные, а значит, Роуз уже не кто-нибудь, а настоящий святой. И ради всего этого дерьма Б.Б. приходится стоять тут на солнцепеке и обсуждать всякую хрень с членом легислатуры, в то время как Чак сидит за столиком в полном одиночестве и его дружелюбное настроение портится с каждой минутой.

– О какой сумме идет речь? – поинтересовалась Дезире.

– О той же, что и в прошлый раз, дорогуша.

О той же, что и в прошлый раз, – значит, о двадцати пяти тысячах долларов. Когда такие небольшие выплаты следуют одна за другой, в итоге набегает огромная сумма.

– Отто, дай-ка нам пару минут, – попросила Дезире. Она взяла Б.Б. за руку и отвела его в сторону метров на пять. – Ну и что ты думаешь?

– Я думаю, что не желаю давать ему больше ни цента.

– Естественно. Но рассуди сам: если этот законопроект пройдет, ты потом проблем не оберешься.

– Так ты что, считаешь, нужно заплатить?

– Можно и заплатить. Только четко объяснить, что это в последний раз. Нельзя допускать, чтобы он использовал тебя в качестве кормушки и приходил подоить тебя всякий раз, как ему понадобится пара баксов на карманные расходы. Все это напоминает шантаж.

Б.Б. согласно кивнул:

– Как только разберемся с этим – сразу же позвони Игроку и расскажи ему про журналиста. Пусть будут начеку. И пусть его команда заплатит, что положено, в начале той недели. Обязательно скажи ему, чтобы принес наличные.

– О'кей.

Они вернулись к Роузу, чья физиономия по-прежнему сияла как медный таз. Он стоял с таким видом, будто собирается спеть им здравицу.

– Я достану деньги к началу следующей недели, – сказал Б.Б. – Но запомни: это в последний раз.

– Да брось, приятель: ты же понимаешь, что я ничего не могу обещать.

– Мы тоже ничего не можем обещать. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?

– Ну что ты, Б.Б., конечно.

– Я должен идти.

– Ах да, наверное, еще немного – и мальчик сам займется своим воспитанием, – съязвил Роуз напоследок.


Б.Б. вернулся в ресторан, а Дезире так и осталась стоять, опершись о его свежевымытую машину, скрестив руки на груди и глядя на Отто. Ветер нежно трепал ее русые волосы до плеч, а подбородок был слегка задран вверх. Дезире отлично знала, что при таком положении головы ее носик кажется еще острее. Дезире знала, что, если она приподнимет голову и наклонит ее вот так, вид у нее будет еще более суровый и рассерженный, а ей сейчас хотелось казаться очень сердитой. Хотя выступить против Б.Б. она пока что не была готова. Она даже не была готова сказать ему все то, что вертелось на языке. Рано или поздно это должно было кончиться, и она прекрасно отдавала себе в этом отчет, но кончать со всем именно сегодня не было никакой необходимости.

И дело было вовсе не в страхе: люди, которые никогда не встречались с Б.Б. лично, которые знали о нем только понаслышке или составили свое представление об этом человеке по тому, что знали о его деятельности, о ее масштабе и хитроумной организации, – такие люди его боялись. Но Дезире – совсем другое дело. Уж она-то его знала как облупленного. Нет, она его не боялась. Тут дело было скорее в чувстве долга – и жалости тоже. А вот Отто Роуза ей не было жаль.

– Да брось, Дезире. Ну, красавица, не смотри на меня так! Ты же прекрасно понимаешь: бизнес есть бизнес. Раз уж ты работаешь с таким человеком, как Б.Б., то не должна удивляться, если такие люди, как я, время от времени позволяют себе обращаться с ним, как он того заслуживает.

Дезире только покачала головой:

– Перестань, Отто. Ты же понимаешь, что, говоря гадости о Б.Б., ты загоняешь меня в угол.

– Да, я понимаю, ты права. Преданность прежде всего. Извини, я не должен был это говорить. Обещаю, что больше ни слова не скажу о Б.Б. Но о тебе-то можно сказать пару слов?

– А без этого никак? – Она несколько смягчила выражение своего лица, сделав вид, будто уже немного выпустила пар.

Отто подошел поближе.

– Ты чересчур хороша, чтобы работать на такого человека, как Б.Б. Я хочу сказать, ты хороша не просто как сотрудник, хотя уж в этом-то я убежден. Я хочу сказать, что ты очень хороший человек.

– Серьезно? Но ведь ты, кажется, не считаешь для себя зазорным работать с Б.Б.?

Отто рассмеялся:

– Детка, я – политик. Мне уже поздно становиться хорошим. А вот тебе еще не поздно. Ведь ты такая молодая, талантливая, симпатичная девушка! Почему ты не уйдешь от него?

Вопрос поставлен ребром, и, чтобы уклониться от ответа, придется выкручиваться. У Дезире даже возникло искушение ретироваться в буквальном смысле слова – просто повернуться и уйти. Все эти прощупывания ей были сейчас совершенно ни к чему.

– Послушай, Отто, я у него в долгу. Больше мне нечего ответить на твой вопрос.

– Я знаю, что ты у него в долгу. Но сколько же можно отдавать долги? Неужели же ты задолжала ему столько, чтобы выступать пособницей в его грязных делах? И, кстати, с мальчишками тоже.

– Отто, он их воспитывает – и ничего больше. Никто тебе дурного слова не скажет о его обращении с этими детьми. Не забывай, ведь я живу в его доме: я – его ассистентка и всегда должна быть под рукой.

– Ну да, разумеется. А слухи, будто ты его любовница, всем будут только на руку. Может быть, он и не делает с мальчишками ничего такого, но, Дезире, ты же должна понимать, что он этого хочет. И неужели ты думаешь, что рано или поздно он не даст волю своим желаниям?

– И слышать ничего не хочу. Говори, что хочешь: я тебя не слушаю.

– Дезире! Я вовсе не хочу на тебя давить. Я желаю тебе только добра. Я хочу тебе помочь – потому и переживаю. Ладно, давай не будем больше о Б.Б. Давай лучше о тебе поговорим, дорогая.

– Что я слышу? Уж не хочешь ли ты пригласить меня на свидание? – спросила она, стараясь придать своей интонации игривость: меньше всего на свете ей хотелось, чтобы в голосе ее прорезались горькие или саркастические нотки.

– Ну что ты, на такую удачу я не смею и надеяться, – ответил Отто. – Я бы хотел обсудить с тобой другой вопрос, не менее серьезный, но менее интимный. Я понимаю, что ты зависишь от Б.Б. С ним ты под защитой. И вот я подумал: а что, если найдется кто-нибудь другой, кто тоже предложит тебе свое покровительство? Быть может, тогда у тебя появится выбор?

– Уж не себя ли ты предлагаешь в качестве покровителя?

– Послушай, Дезире, я мог бы предложить тебе место в моей конторе. Я ценю тебя очень высоко и даю слово, что должность ты получишь соответствующую. Хотя, конечно, занимаясь политикой, зарабатываешь всегда меньше, чем заслуживаешь. И все-таки для юной леди, наделенной такими талантами, это была бы неплохая возможность реализовать свои способности.

– О каком покровительстве ты говоришь? Что ты можешь предложить мне, если тебя самого после ближайших выборов могут выкинуть из твоей конторы?

Отто рассмеялся:

– И кто же, по-твоему, сможет со мной соперничать? По крайней мере, ты могла бы прислушаться к моему совету, дорогуша.

Дезире кивнула.

– Пойдем-ка поболтаем у меня в машине пару минут, – предложил Отто.

– А ты точно не будешь звать меня на свидание? – спросила девушка.

– О, я в этом почти уверен. – И он жестом пригласил ее в свой громоздкий «олдсмобиль» слепящего солнечно-желтого цвета и распахнул перед ней дверь с пассажирской стороны.

Дезире проскользнула внутрь и уселась на кожаное сиденье. Отто обошел вокруг машины, сел в водительское кресло и включил зажигание. Мгновение – и заработал кондиционер, а из колонок послышалось тихое журчание какой-то танцевальной мелодии.

Отто накрыл руку Дезире своей ладонью. Он, конечно, собирался просто предложить ей работу, но не был до конца уверен, что она сама не захочет предложить ему чего-то большего.

– Ну что же, рассказать тебе, что именно я имею в виду? – спросил он.

– Сперва я кое-что тебе скажу, – ответила девушка.

Она внезапно кинулась на него – стремительно, как кобра, – и пальцами стиснула ему горло. Проделав это, она уселась на него верхом, широко расставив ноги, – в такой позе, будто решила заняться с ним сексом. Она почувствовала, как у него в штанах вздулся бугорок, который потом начал опадать. Мгновение спустя уже обе ее руки сжимали ему горло, и она еще наклонилась вперед, пытаясь задавить его своей массой, которой и было-то всего ничего, не больше пятидесяти кило.

Ей нравилось чувствовать жар, идущий от его кожи, пульсацию под своими пальцами, пульсацию между ног. Это было не то чтобы сексуально, но как-то эротично: это возбуждало. Она чувствовала свою силу, свое превосходство, и ей это нравилось.

Дезире прекрасно знала, что руки у нее очень маленькие и очень слабые. Теснота машины и внезапность нападения явно дали ей невероятное преимущество, но если бы Отто попытался освободиться от ее хватки, ему бы это наверняка удалось, если бы он рванулся по-настоящему. Но теперь, пока он пребывал в растерянности, у нее оставалась еще пара драгоценных секунд, и к тому моменту, когда ему придет наконец в голову вырваться, ее здесь уже не будет.

– Отто, ведь мы с тобой работаем уже достаточно давно, и до сих пор все были друг другом довольны. Но если ты еще хоть раз полезешь ко мне с подобным дерьмом – я тебя придушу. Если ты станешь унижать Б.Б. или выступать со своими мерзкими инсинуациями, да еще и делать из него таким образом дойную корову – держись, я тебя в порошок сотру. Ты думаешь, что ты умней его, но я тоже девица с мозгами. Не забывайся: помни, кто мы такие. – И она сняла пальцы с его горла. – Не советую тебе делать Б.Б. своим врагом.

Отто закашлялся и пощупал кадык, но это был единственный звук, который он издал, и единственное движение, которое он сделал.

По парковке бродила пожилая пара, бесстыже глазея на хрупкую белую женщину, оседлавшую в машине здорового негра.

– Ну ладно, мне надо позвонить, – сказала Дезире. Она как бы невзначай его чмокнула, едва коснувшись губами, но попала при этом не куда-нибудь, а прямо в его пересохшие губы, соскользнула с него и открыла водительскую дверь. Старичок отвернулся, но пожилая дама продолжала таращиться что было сил.

– Проблемы? – поинтересовалась Дезире, и старая леди отвела свой настойчивый, полный осуждения взгляд.

И только в этот момент Отто начал понемногу приходить в себя, оправляясь от болезненного удивления. Он потянулся, чтобы захлопнуть дверь, но при этом встретился взглядом с Дезире и не нашел ничего лучше, как одарить ее своей фирменной усмешкой.

– Так, значит, мое предложение тебя не интересует, детка?

– Пока нет.

И, тихонько покачав головой, Дезире решительно направилась к «мерседесу», принадлежавшему Б.Б. Дело в том, что каким бы Отто ни был игроком, интриганом и даже, по-своему, ничуть не меньшим мерзавцем, чем Б.Б., у него все же было чувство юмора, а это уже само по себе позволяло Дезире надеяться, что ей не придется больше стискивать руки вокруг его горла.