"Этичный убийца" - читать интересную книгу автора (Лисс Дэвид)

Глава З6

Облизывая губы, Доу подошел к машине: он явно наслаждался процессом. С минуту он стоял и оценивающие оглядывал таксиста.

– Вы превысили скорость.

– Нет, сэр. Я знаю, что здесь ограничение скорости сорок пять миль в час, а я так и ехал.

– А вот и нет: вы ехали со скоростью сорок семь миль в час, – ответил Доу.

Таксист рассмеялся:

– Подумаешь, две мили в час! Вы что, штрафовать меня за это будете?

– Это не имеет значения, – парировал Доу. – Ограничение есть ограничение. Допустимый предел скорости – это предел, и это правило, а не рекомендация. Это максимальная скорость, и ее нельзя превышать – предельная допустимая скорость, а не плюс-минус две мили в час.

– Вы ошибаетесь, – возразил таксист.

– Это ты в суде доказывай, – осклабился Доу.

Он вернулся к своей машине и выписал талон предупреждения, а затем вернулся и отдал его таксисту.

– Советую больше не нарушать правил в моем городе.

Таксист ничего не ответил.

– Да, кстати, – продолжал Доу, – а ты в курсе, что у тебя в машине сидит опасный преступник, который находится в розыске? – И он постучал по стеклу костяшками пальцев. – Ну здравствуй, дружок. Ты арестован.

К счастью, на сей раз он хотя бы не стал надевать на меня наручники, а просто запихнул на заднее сиденье машины. Это была полная катастрофа. Я умолял таксиста позвонить в полицию, но тот отвечал, что этот парень и есть полиция.

– В полицию округа, – просил я, – позвоните офицеру Томс, она служит в ведомстве шерифа. Скажите ей, что этот парень меня арестовал.

– Послушай, я не понимаю, чего ты от меня хочешь, – отвечал таксист, глядя, как Доу уводит меня прочь.

– Я только что объяснил вам, чего я хочу! – закричал я, но Доу, захлопнув за мной дверь, снова подошел к таксисту, чтобы сказать ему пару слов, и мне почему-то показалось, что мое сообщение до Эми Томс скорее всего не дойдет.

Сидя на заднем сиденье патрульной машины Доу, вдыхая запахи тухлой картошки фри, «Ю-Ху» и пота, я смотрел в окно, за которым пробегали пустые автостоянки, поросшие унылым и однообразным низкорослым кустарником. Охлажденный кондиционером воздух до заднего сиденья почти не доходил, и пот катился с меня градом.

Впрочем, это не имело никакого значения: по-видимому, мне все равно вскоре предстояло погибнуть. Эту возможность я воспринял с относительным спокойствием, хотя «спокойствие» в данном случае, пожалуй, было не совсем правильным словом: скорее это было смирение. Я мысленно взвесил все возможные варианты развязки: Доу меня арестует, станет допрашивать, отвезет к Игроку, будет пытать, отпустит, – но нет, всякий раз я неизбежно приходил к одному и тому же заключению: скорее всего Доу меня попросту убьет. Разумеется, с его стороны это было бы не самым мудрым поступком: все-таки Эми Томс за мной присматривала, да и за Доу тоже. Но если Доу убьет меня, а тело спрячет, все подумают, что я просто уехал. В любом случае ведь именно так я и собирался поступить. А если тело не найдут, то никто ни в чем не сможет обвинить Доу.

И все-таки я не пытался себя обмануть, убедить в том, что все будет в порядке. Я и не верил, что все может быть в порядке. Наоборот, я был уверен, что все будет очень плохо, но испытывал какое-то странное спокойствие. Должно быть, так чувствует себя солдат, который знает, что отправляется в свою последнюю битву, или летчик, который знает, что его подбили и через несколько секунд он разобьется вместе с самолетом. Да, это была катастрофа.

Доу направился прямиком к свиноферме; впрочем, я этого и ожидал. Он остановил машину за свинарником – там, где ее обнаружила бы только очень дотошная спасательная экспедиция. Затем открыл заднюю дверцу и подтолкнул меня, по-прежнему не надевая наручников, в сторону склада, где содержались свиньи. Я подумал, что, возможно, мне стоит броситься наутек, ведь я уже однажды сбежал от Доу; к тому же по его походке было видно, что передвигаться ему нелегко: он шел медленно и осторожно, широко расставляя ноги. Но вокруг было слишком много открытого пространства, и поблизости никого, кто мог бы увидеть, что я пытаюсь сбежать, или услышать мои крики: так что если Доу захочет меня застрелить, ему это не составит никакого труда. Будь на моем месте кто-нибудь похрабрее, он наверняка оказал бы сопротивление, но я знал, что ни к чему хорошему это не приведет: любая моя попытка потягаться с Доу будет выглядеть смехотворно, поэтому я послушно шел вперед, подталкиваемый тычками в спину, надеясь на случай и на счастливую развязку и стараясь хоть как-то себя успокоить.

Доу достал из кармана связку ключей и вставил один из них в скважину висячего замка. Когда дверь отворилась, нам в лицо ударила волна жаркого и вонючего воздуха. Я поморщился, но лицо Доу осталось неподвижным: похоже, для него это было дело привычное. Может быть, он даже ничего не замечал. Доу втолкнул меня в хлев и погнал дальше по узким проходам между загонами. Я уже был здесь и видел все это, но теперь, в тусклом свете ламп, свисающих с потолка, вслушиваясь в глухое, полное отчаяния хрюканье, доносившееся со всех сторон, испытал невыразимо острое чувство жалости, – возможно, это была идентификация. Я почувствовал себя в таком же положении, как и эти несчастные животные. Свиньи шарахались от нас прочь, и движения их казались прерывистыми в мерцающем электрическом свете, разрываемом взмахами лопастей изможденного вентилятора.

Ближе к центру помещения, посреди одного из загонов стоял деревянный стул, какие можно найти в старых школьных зданиях, где мебель не выбрасывалась годов с пятидесятых. Я видел такие стулья в собственной школе: они казались нелепым анахронизмом среди гибридов, составленных из пластика и металла, – как одинокие чужаки, как неандертальцы среди кроманьонцев.

Доу открыл ворота загона, втолкнул меня внутрь и запер. Было в этой ситуации что-то комичное: калитка не достигала и полутора метров в высоту, так что перелезть через нее не составило бы мне никакого труда – серьезную преграду она могла представлять только для свиней. Меня это почему-то разозлило: можно было подумать, что со мной справиться ничуть не труднее, чем со свиньями.

– Отлично, – сказал Доу. – Думаю, пока что ты от меня никуда не денешься, так что самое время немного поболтать.

– Отличная мысль, – согласился я.

Голос мой слегка подрагивал, но, учитывая обстоятельства, думаю, я держался очень неплохо. В этом даже было какое-то особое удовольствие: мне было приятно чувствовать, что я держусь мужественно, едва ли не развязно. Я понял, почему люди так поступают.

Мгновение Доу изучающе меня разглядывал.

– Думаю, мне не нужно тебе объяснять, чего я хочу: ты и сам это прекрасно знаешь. Я хочу знать, куда делись мои деньги.

– Да, я догадался, что вы спросите об этом, – ответил я.

– Да уж, я думаю. И что скажешь?

– Я не знаю, где они. – И я покачал головой.

– Свиньи хороши тем, – продолжал Доу, – что они едят все, что угодно. И любят вкус крови. Просто обожают. А здешних свинок в последнее время не слишком хорошо кормили, так что они здорово проголодались. И если я привяжу тебя за ногу вот к этому стулу и пущу тебе кровь, эти твари набросятся на тебя, как стая голодных акул. Они будут тыкаться в рану своими рылами, раздирать ее, рвать, выворачивать тебя наизнанку. Ты и опомниться не успеешь, как останешься без ноги. Но они на этом не остановятся – они ведь как сухопутные пираньи. Как ты думаешь, если ты еще будешь жив, когда эти свинки съедят твою ногу, – почувствуешь ли ты, как они будут жевать твои яйца?

– Говоря по правде, никогда об этом не задумывался, – ответил я.

– А вот я задумывался – как это все будет выглядеть со стороны? И если я не получу свои деньги, то обязательно доставлю себе удовольствие понаблюдать.

Я набрал в легкие побольше воздуху:

– Послушайте, я понятия не имею, что тут происходит. Я знаю, что у вас тут какие-то дела с Игроком, а может быть, и с Ублюдком, и с тем парнем в льняном костюме…

– Похоже, ты даже слишком много знаешь.

– Но это все, что мне известно. И еще мне известно, что Ублюдок погиб и парень из «Полиции Майами» тоже. Думаю, ваши деньги пропали, а если нет, то они могут быть только у одного человека – у Игрока.

С минуту Доу обдумывал мои слова.

– У меня тоже была такая мысль, но Игрок говорит, будто ты сказал ему, что видел меня возле фургона Ублюдка перед тем, как его укокошили. Думаю, ты сказал это специально, чтобы Игрок решил, будто это я взял деньги, а значит, ты пытался зачем-то нас обхитрить.

– Послушайте, я не имею к этому никакого отношения. Я просто хочу продержаться эти выходные и уехать. У меня нет никаких причин вас обманывать, хитрить или плести интриги. Просто отпустите меня – и забудем об этом.

Доу рассмеялся:

– Пока я не узнаю, куда делись деньги, – даже не надейся. Так что давай лучше выкладывай, что там у вас были за шашни с Ублюдком.

– У меня? Да не было ничего. И пока я не постучал к нему в дверь позавчера вечером, я даже не знал о его существовании.

Доу покачал головой:

– Думаешь, я поверю? Нет, что-то вы явно затевали. К тому же ты наводил о нем справки: даже эти болваны из полиции округа считают, что ты его знал. Если бы я не заставил одного из соседей Карен позвонить и сказать, что она и Ублюдок живы, ты бы до сих пор сидел в полицейском участке.

Так, значит, это был Доу! А я-то подумал, что это Мелфорд спас меня. Вот черт! Ну что ж, спасибо.

– Я все-таки думаю, что ты его знал и у вас с ним были какие-то делишки. И все это как-то связано с пропажей денег. Ну что, теперь, может быть, все-таки расскажешь мне?

И тут до меня вдруг дошло, что все это устроил Мелфорд. Он спланировал все с самого начала. Устроил так, что на пистолете остались мои отпечатки, и сказал, будто никогда этим не воспользуется. Заставил меня расспрашивать жителей Медоубрук-Гроув об Ублюдке – специально, чтобы они потом сообщили в полицию, что я ходил по соседям и наводил справки о парне, которого, по всей видимости, убили. Возможно, именно он каким-то хитрым образом с самого начала заманил меня в фургон к Карен, чтобы я попытался продать ей энциклопедии. Я не представлял себе, как он мог этого добиться, но Мелфорд – парень изобретательный, так что кто знает? Всякое может быть.

Он вроде бы постарался помочь мне забрать из фургона чековую книжку, и поэтому я решил, что могу на него положиться. Но, с другой стороны, раз он такой предусмотрительный, почему же не избавился от нее с самого начала, сразу же после убийства? И то, что он так быстро и легко сошелся с Дезире, тоже показалось мне подозрительным. Странно, что они подружились вот так, с ходу, несмотря на то что она работала на Б.Б. Ганна. Теперь я понял, что так случилось не вопреки, а, скорее, благодаря этому. Мелфорд все время твердил мне, чтобы я забыл о деньгах, и теперь я понял почему. Потому что взял их именно он. Каким же идиотом я был! А все эти разговоры про тюрьмы, защиту животных, идеологию нужны были просто для того, чтобы пустить мне пыль в глаза. Ну почему я не послушался Читры! Она сразу увидела его насквозь – не то что я.

Внутри у меня словно что-то оборвалось. Чувствуя себя жертвой свихнувшегося полицейского, я вполне в состоянии был найти в себе силы держаться достойно, но чувствовать себя козлом отпущения – совсем другое дело. Нет уж, я этого Мелфорду так не оставлю. Доу, конечно, отвратительная тварь, но Мелфорд, как я теперь понимал, – настоящий дьявол.

– Ах вот оно что! – начал я. – Думаю, теперь я все понял. Да, похоже, что так и есть. Я знаю, кто это сделал. Есть тут один парень странного вида – высокий, с белыми волосами. Его зовут Мелфорд Кин. Это он все устроил. Он убил Ублюдка и Карен и забрал деньги. А в последние два дня он заметал следы и устроил все так, чтобы перевести подозрение на меня. Но это сделал он. Как же я сразу не догадался! Некому было все это устроить, кроме него. Послушайте, вы мне очень не нравитесь и я совершенно не хочу вам помогать, но этот парень меня здорово подставил, поэтому я помогу вам найти и его, и ваши деньги. Но для этого вам придется меня отпустить.

– Ага. Значит, деньги у этого парня, у Мелфорда Кина? – переспросил Доу.

– Ну да.

– И ты меня на него выведешь?

– Еще как выведу.

– И как только я его найду, я получу обратно свои деньги?

– Да, – подтвердил я. – По-моему, это совершенно очевидно.

– То, что ты говоришь, действительно очевидно, – подтвердил Доу. – Не понимаю только, почему я должен поверить во все это дерьмо.

– А что, разве не похоже на правду? Ну почему вы мне не верите? – спросил я почти умоляющим голосом.

Я был совершенно уверен, что мне удастся таким образом выкрутиться или, по крайней мере, выиграть время, пока Эми Томс не приедет и не спасет меня. Или пока я сам что-нибудь не придумаю.

– Ну хотя бы потому, – объяснил Доу, – что Кин на моей стороне.

И тут, действительно, из тени, с усмешкой на лице выступил, Мелфорд.

– Ты и вправду думаешь, что у меня странный вид? – поинтересовался Мелфорд. – Сперва ты говоришь людям, что я голубой, потом – что я выгляжу странно. Обидно все-таки.

Надо сказать, что в полумраке свинарника, при мелькании лопастей вентилятора он выглядел не просто странно – он был похож на вампира. Волосы его стояли дыбом, лицо казалось вытянутым и бледным, а глаза огромными – не как у ребенка, но как у безумца. Почему же я прежде этого не замечал?

– Как ты мог так поступить со мной?! – воскликнул я.

Меня охватило почти неудержимое желание перемахнуть через барьер и наброситься на него, но Доу держал меня на мушке, поэтому я не двинулся с места.

– И ты еще считаешь возможным требовать от меня каких-то объяснений? После того как ты пытался тут меня заложить? По-моему, это не очень честно. Как только я узнал о пропаже денег, то тут же связался с Джимом, и мы вместе ищем их со вчерашнего дня. И ничего не поделаешь: все следы ведут к тебе. Сперва я было решил, что ты чист, но потом выяснилось, что все улики указывают на тебя. Я понял, что ты умудрился каким-то образом обвести меня вокруг пальца и незаметно вынести деньги из фургона. Так что, думаю, лучше уж тебе нам все рассказать.

Похоже было, что Мелфорд и в самом деле уверен, что деньги у меня. Возможно, он догадался, что торговля энциклопедиями – это ширма, а может быть, узнал, что я не рассказал ему об Игроке. Видимо, поскольку сам он все время юлил, лгал и манипулировал людьми, то считал, что все вокруг действуют точно так же и что моя нерешительность, жалобы, страхи – все было сплошным притворством и я с самого начала его обманывал. А может быть, он убил Ублюдка и Карен не по какой-то возвышенной причине, а просто из-за тех же денег, и теперь, не дрогнув, убьет меня, чтобы их получить.

Я мог бы догадаться об этом и раньше, но не хотел замечать очевидного. Вот оно – действие идеологии, единственное, в чем Мелфорд меня не обманул. Мы видим не истину, а только то, что хотим увидеть, – истину мы не замечаем никогда.

– Дерьмо все это! – выкрикнул я, изо всех сил стараясь изобразить возмущение.

Но это действительно было дерьмо – вот в чем дело. Самое настоящее, невероятно концентрированное дерьмо.

С минуту Доу внимательно смотрел на меня, а затем обратился к Мелфорду:

– Слушай, ты ко мне заявился, сказал, что поможешь найти деньги, так что, если окажется, что ты пытаешься меня поиметь, тебе не поздоровится.

– Ну что ты, Джим. Я знаю, с тобой шутки плохи.

– Слушай ты, задница, не надо мне зубы заговаривать.

– А ты подумай своими мозгами: я же не просто так стараюсь, мне моя доля нужна. Так какой мне смысл тебя обманывать?

– Так ты уверен, что деньги у него?

– Если в этом безумном мире можно быть уверенным хоть в чем-нибудь, то да. Знаешь, некоторые считают, что даже посадка на Луну была мистификацией. Она, правда, произошла в другом мире. – Тут он запнулся и вгляделся в лицо Доу. – Я совершенно уверен, что деньги у него.

– О'кей, – сказал Доу. – Так давай его выпотрошим.

– Как, разве мы не скормим его свиньям? – спросил Мелфорд.

– У меня есть идея получше.

По пути к отстойнику в глаза мне било яркое солнце. Я едва дышал от ужаса и вони и думал только об одном: мне очень не хотелось умирать, вдыхая запах дерьма. Мне вообще не хотелось умирать, но по мере того, как перспективы таяли, мои запросы стремительно сокращались.

Я знал, что от Доу и его пистолета меня отделяют какие-нибудь три метра: я слышал у себя за спиной его широкий и неуклюжий шаг. Мелфорд шел между нами, и я подозревал, что, какую бы сделку они с Доу ни заключили, доверия между ними, похоже, не было.

Доу велел мне остановиться на самом краю отстойника – возле кольев, которые были вбиты по всему периметру. В воздухе клубились тучи яростно жужжащих мух. Черное одинокое мангровое дерево, корни которого уходили в глубь отстойника, отбрасывало едва заметную тень.

Доу велел мне повернуться к нему лицом. Они с Мелфордом несколько секунд стояли рядом. Затем Доу взмахнул пистолетом в сторону Мелфорда:

– Отойди-ка туда, поближе к нему. Я хочу тебя видеть.

– Ты мне что же, не доверяешь?

– Да какое, на хрен, доверие? Я тебе буду доверять, когда деньги свои обратно получу, а ты исчезнешь отсюда к чертовой матери. А пока что я думаю, что ты хочешь меня надуть. Так что расклады такие, усек?

– Значит ли это, что я тоже должен тебя подозревать? – спросил Мелфорд.

– Заткнись, встань, где тебе говорят, и не зли меня!

– Нельзя дать лучшего совета тому, кто беседует с вооруженным человеком на краю отстойника, – заметил Мелфорд.

Он сделал несколько размашистых шагов и оказался на том самом месте, куда указывал Доу, обозначив тем самым третью вершину равностороннего треугольника. Видимо, Доу решил, что таким образом Мелфорд окажется в его поле зрения и в то же время, если вдруг придется в меня стрелять, Мелфорда пуля не зацепит.

Я старался не встречаться глазами с Медфордом. Бессильная ярость охватила меня настолько, что я в тот момент не вынес бы взгляда человека, вызвавшего во мне подобное чувство. Я ведь влез в комнату, где жил преступник; я тусовался под самым носом у Джима Доу; я участвовал в рейде против организации, которая проводила опыты на животных; я дал отпор Ронни Нилу Крамеру; в конце концов, я встретил девушку, – иными словами, я прогнал прочь слабого, безвольного Лема и вместо него создал нового Лема, который сам стал хозяином собственной жизни. И вот теперь я стоял под прицелом пистолета на берегу целого моря дерьма, потому что меня предал человек, которому я с самого начала не должен был доверять.

Не совладав с собой, я все же встретился с ним взглядом. На мгновение на его лице появилось какое-то проказливое выражение: он подмигнул мне и указал пальцем на землю у себя под ногами.

Я ощутил прилив воодушевления. Он сделал мне знак, пускай даже непонятный. В любом случае он мне подмигнул – а значение этого жеста совершенно понятно. Но что он хотел сказать, указав пальцем на землю? Чего он от меня хотел? Что вообще происходило? Подставил он меня все-таки или нет? И если нет, то почему я оказался в этом положении? И как тогда Мелфорд собирался справиться с Доу? Что-то непохоже, чтобы это был блеф, уловка, чтобы сбить меня с толку. Но что же тогда это такое?

– Ну и как тебе эта дырка от задницы? – спросил меня Доу, указывая на отстойник.

– По сравнению с дырками от других задниц или с какой-нибудь апельсиновой рощей?

– Думаешь, ты такой крутой, да?

Я с трудом подавил смех. Значит, Доу купился на мою невозмутимость. Что ж, хотя бы одно очко в свою пользу я заработал.

– Я просто стараюсь по возможности разрядить напряженную обстановку, – ответил я.

Мелфорд слегка вскинул голову. Озорной взгляд, хулиганские жесты – все исчезло как не бывало. Он был похож на птицу, которая сидит на своей ветке, наблюдает за людской суетой, и в глазах ее отражается смесь любопытства и безразличия. При солнечном свете вид у него был уже не такой демонический, хотя что-то адское в нем по-прежнему оставалось: он был похож на озлобленного мертвеца из фильма ужасов.

– Всегда мечтал посмотреть, как человек тонет в луже дерьма, – заявил Доу. – С самого детства мечтал.

– Ага. А еще ты мечтал посмотреть, как человека едят свиньи. К сожалению, нельзя в этой жизни получить все сразу, – съязвил я.

– Похоже, что по крайней мере одно мое желание точно сбудется. Ну ладно, пока мы не начали с тобой торговаться, я все-таки хочу, чтобы ты туда залез. Зайди-ка, пожалуй, по задницу. Будешь у нас по задницу в дерьме. – И он рассмеялся собственной шутке.

Я оглянулся и посмотрел на отстойник. Мне очень не хотелось, чтобы меня изрешетили пулями, но я просто не мог заставить себя зайти в эту мерзость. Ни за что. К тому же сделать это было бы все равно что похоронить себя заживо: ведь из этой вонючей жижи уже нельзя было сбежать. И в то же время сбежать сейчас я не мог: стоило мне рвануть с места, и я не прожил бы и пары секунд. Мысль о том, чтобы попытаться сбежать и умереть в борьбе, тут же испарилась, как капля воды с горячей сковороды, – я сделаю все, о чем ни попросят, и, если прикажут, я буду заходить все глубже и глубже, продолжая каждую секунду надеяться на что-то, на какое-то чудо, – возможно, на появление машины окружной полиции или вертолета, или на какой-нибудь неожиданный взрыв, или еще на что-то.

– Ну давай, – крикнул Доу, – шевели задницей!

– Подожди-ка секунду! – вмешался Мелфорд. – Давай сперва дадим ему шанс. Пускай-ка ответит на пару вопросов.

Доу резко обернулся в сторону Мелфорда. Мгновение мне казалось, что он кинется на него с кулаками.

– Ты еще заступаться за него будешь? – Он сощурился, словно бросая Мелфорду вызов.

– Не в том дело, – возразил Мелфорд. – Как ты думаешь, какое у отстойника дно? Оно все покрыто осевшим дерьмом, там наверняка даже опереться не на что. Мы с тобой оглянуться не успеем, как его засосет, – и тогда он нам уже ничего не расскажет. И не видать нам денежек.

– Ничего, все он нам скажет! – И Доу снова ткнул в мою сторону пистолетом. – Ну давай залезай туда! Я хочу посмотреть, как ты тонешь в дерьме.

– Именно поэтому мне и не стоит туда заходить, – возразил я, делая слабую попытку использовать язык, которому я научился у книготорговцев.

Доу посмотрел на меня с омерзением.

Я снова оглянулся на отстойник, весь состоящий из слизистых сгустков, безжизненный и темный, как черная дыра. Нет уж, я еще собирался поучиться в Колумбийском университете, и заняться любовью с Читрой, и уехать наконец из Флориды. Я просто не мог позволить себе утонуть в яме со свиными экскрементами – это было бы слишком нелепо. Но в голову мне не приходило ничего, кроме тактики, разработанной шкодливыми третьеклассниками. Идея была совершенно идиотская, но, не имея другой, я за нее ухватился.

– Слава богу! – воскликнул я, указывая за спину Доу. – Окружная полиция!

Доу оглянулся и принялся осматривать пустоту. У меня уже не было времени посмотреть, что делает Мелфорд, потому что я в ту же секунду кинулся к Доу. В этот момент я еще сам не знал, что собираюсь сделать, даже если мне и удастся до него добежать. Если я смогу сбить его с ног и отобрать у него пистолет, за спиной у меня все равно останется Мелфорд, но я решил, что с Медфордом разберусь, когда до него дойдет очередь. Проблемы нужно решать по мере их поступления.

От Доу меня отделяло десять больших прыжков, и, когда два из них остались позади, он вдруг понял, как глупо попался. Он снова обернулся и посмотрел на меня, а затем потянулся за пистолетом.

После третьего прыжка он уже поднимал дуло. Сейчас меня застрелят – я не сумею пройти и половину расстояния, как уже буду мертв. Идея была изначально дурацкой, но, по крайней мере, я не утону в луже дерьма. По крайней мере, я умру достойно.

На четвертом прыжке он уже прицелился, но почему-то не в меня. Я умудрился бросить молниеносный взгляд через плечо и увидел Мелфорда, который целился в Доу.

Значит, не зря он мне подмигнул: все остальное было спектаклем. Мелфорд меня не предал, он только притворялся. Я все еще не понимал, почему все произошло именно так и зачем он все это устроил. Но я, по крайней мере, понял, что Мелфорд мне не враг и что он хочет спасти меня.

В следующую секунду я услышал выстрел, и звук этот донесся не от отстойника, где стоял Мелфорд, а со стороны Доу. Я так прочно уверовал в волшебное могущество Мелфорда, что мне даже в голову не пришло, будто Доу может оказаться быстрее. Поняв, что Мелфорд принимает бой, в его победе я уже не сомневался.

После шестого прыжка я решился еще раз оглянуться. В яростных лучах солнца, на фоне безоблачного неба, вспыхнула тонкая струя крови: Мелфорд, высоко вскинув руки, споткнулся о корень мангрового дерева и стал падать назад, в мутные воды отстойника.

Ноздри Доу раздувались от ярости.

– Я так и знал… – Но это было все, что он успел произнести, потому что в этот момент он, похоже, все-таки заметил, что я несусь прямо на него и нас отделяют всего лишь три прыжка.

В раздражении на Мелфорда, на то, что он стал мне подыгрывать, Доу упустил драгоценные мгновения и слишком поздно стал поднимать на меня пистолет. Наконец он наставил его на меня, но толком не прицелился. Я уже имел случай убедиться, что Доу хороший и быстрый стрелок, но я не оставил ему времени на то, чтобы сосредоточиться, и надеялся, что это меня спасет.

Между нами оставалось всего два прыжка; я летел на него, до боли растянув ноги, словно пытаясь сесть в воздухе на шпагат, и на лету увидел, как Доу сощурил правый глаз. Потом я увидел, как дрогнуло его запястье.

Я отклонился влево. Доу не стал спускать курок, так что от пули меня этот маневр не спас, – зато я потерял равновесие, и преимущество оказалось на стороне моего врага. Я оттолкнулся от земли и снова взмыл в воздух. Я никогда в жизни не играл в футбол, который так любил наш школьный учитель физкультуры, так что о том, как положено бить, не знал ровным счетом ничего; я даже не знал, как и где правильно ударить. Но в тот момент я точно знал, что нужно делать. Когда Мелфорд подмигнул мне, он указывал не на землю: он указывал себе в промежность. И разумеется, он хотел обратить мое внимание не на свои гениталии, а на яйца Доу.

Я постарался собрать все свои моральные и физические силы, всю свою злость и наконец приземлился на корточки, что есть силы навалившись на Доу плечом, врезавшись всем своим весом в его гениталии.

Мы оба упали на землю. У меня вырвался громкий стон, но зато Доу испустил настоящий вой, пронзительный и протяжный, как древняя ритуальная песнь. Я был уверен, что ударил его слишком слабо: я чувствовал, как сила удара рассыпалась, ушла в окружающее пространство, сошла на нет, как будто я все-таки что-то сделал не так, но Доу, как ни странно, скрючился на земле в позе эмбриона. Руки, даже ту, в которой по-прежнему оставался пистолет, он судорожно зажал между ног.

Значит, Мелфорд был прав: при нормальных обстоятельствах мой удар мог бы причинить Доу боль, но сбить его с ног – ни за что. Тем временем я восстановил равновесие и сел на корточки, весь в напряжении, готовый вот-вот отскочить в сторону; а рядом со мной Доу беззащитно катался по земле, широко раскрыв рот, но не издавая при этом ни звука. Из его глаз ручьями лились слезы. Я отвел руку подальше назад и со всей яростью, на которую был способен, со всей силой злости и негодования, которые кипели во мне в тот момент, всадил свой кулак прямо ему промеж ног.

Затем я снова замахнулся, готовый ударить опять, но остановился: Доу раскрыл было рот, чтобы сызнова взвыть, но не издал ни звука. Лицо его посерело, глаза закатились, и он затих.

Что-то не верилось, чтобы такого борова можно было убить ударом в яйца, поэтому я пришел к выводу, что он потерял сознание. Я вынул из его безжизненных рук пистолет, тяжесть которого показалась мне тошнотворной, и поднялся на ноги. Я еще пару раз посильнее пнул Доу ногой, желая убедиться, что он отключился, а затем, вспомнив о Мелфорде, огляделся по сторонам.

И успел заметить, как его силуэт растворился под жирной пленкой, затянувшей поверхность отстойника.

Я понятия не имел, был ли он еще жив, когда падал в отстойник; быть может, он сразу же захлебнулся и утонул, – но я знал, что он меня не предал и к тому же спас мне жизнь. Значит, я был обязан ответить ему тем же.

Я стрелой кинулся к краю отстойника – к тому месту, где росло мангровое дерево, – еще не вполне отдавая себе отчет в том, что именно собираюсь сделать. На поверхности воды, прямо над тем местом, где исчез Мелфорд, осталось небольшое углубление, как будто часть вонючей жижи увлекло вниз вслед за его телом. Я огляделся по сторонам, сам не зная, что ищу: возможно, я искал какую-то зацепку, какой-то выход, который избавил бы меня от необходимости делать то, что я собирался сделать. Но других вариантов не было.

Я положил пистолет на берег, глубоко вдохнул и напряг все мускулы, но вдруг застыл, не в состоянии двинуться с места. Я не мог этого сделать, просто не мог! Все мое существо – сознание, сердце, желудок, каждая клетка моего организма кричали о том, что я не могу, ни за что и ни при каких условиях не могу сделать то, что собираюсь. Все мое тело восставало против этого, самые основы моего бытия, генетическая память примата, формировавшаяся миллионы лет.

Но я это все равно сделал: шагнул в отстойник.

Первая моя мысль после этого была такой: а когда прыгаешь в воду, ощущения совершенно другие. Мне казалось, будто я прыгнул скорее на матрас – на горячий, невероятно гнилой матрас. В следующее мгновение я подумал, что, должно быть, умер: вокруг меня разливалась жуткая, густая тьма – она меня засасывала, тянула вниз с такой силой, будто к ногам моим были привязаны гири. Сперва я погрузился по пояс, а затем внезапно провалился по грудь. Мое сознание было готово отдаться во власть панического ужаса, и я вдруг понял, что если я потеряю еще хоть секунду, то навсегда погружусь в пучину смерти и отчаяния.

Я изо всех сил напряг мышцы, стараясь вытащить одну руку наружу. Скрежеща зубами, я наконец вырвал ее из навоза и почувствовал, как она поднялась над поверхностью: я кожей ощутил дуновение воздуха, который по сравнению с гущей отстойника показался прохладным. Каким-то чудом мне удалось нащупать один из торчащих вкривь и вкось корней мангрового дерева: я крепко схватился за него, чувствуя, как острая кора впивается в склизкую кожу. Другой рукой я принялся шарить вокруг, постепенно опуская ее все глубже.

Отстойник казался мне одновременно мелким и глубоким. Я пытался дотянуться рукой как можно дальше, стараясь при этом не отпускать мангрового корня, потому что если бы ослабил хватку, то тут же погрузился бы в воды отстойника и никогда бы уже не всплыл на поверхность.

Тяжелые, медлительные волны шлепались о мое лицо; рот мой наполнился слизью, а нос изнутри покрылся вонючей коростой. Комары кружили надо мной, как крошечные грифы. Трясина затягивала меня вглубь, засасывала в свою чудовищную утробу, и вдруг я почувствовал, что мой рот, а затем и мой нос оказались в жиже.

Все мое существо возопило, чтобы я немедленно выбрался на поверхность, но я тянулся все дальше, опускался все глубже, и тут я нащупал что-то твердое – резину и ткань, из которых были сделаны знакомые кеды. Я потянулся вперед, стараясь ухватиться не за обувь, а за голень, и изо всех сил потянул ее на себя, крепко вцепившись второй рукой в мангровый корень.

Вынырнув на поверхность, я судорожно глотнул воздуха. Это оказалось страшной ошибкой, потому что экскременты, в которых я барахтался, проскользнули мне в рот, и желудок мой судорожно рванулся наружу. Но я не собирался блевать: только не сейчас. Я должен был держать себя в руках.

Я стал цепляться свободной рукой за землю, стараясь выползти на поверхность, затем ухватился за другой корень. Еще пара дюймов, затем еще – и вот тянуть уже стало легче. Верхняя часть моего тела уже лежала на берегу. Затем я вытянул из воды одно колено, потом другое. Ну все. Каким-то чудом мне удалось выбраться и вытащить Мелфорда на берег.

Он выглядел, наверное, примерно так же, как и я, – человек, сделанный из жидкого шоколада. Я упорно навязывал своему сознанию мысль о шоколаде, стараясь сдержать подступавшую к горлу тошноту. Разглядеть поверхность его тела было очень сложно, и я никак не мог понять, насколько серьезно он ранен. Я не был даже уверен, что он жив, хотя крови заметно не было. Но тут кое-что случилось.

Мелфорд внезапно широко открыл глаза – словно два ярких огня вспыхнули на его темном теле, покрытом фекалиями. Он пошарил взглядом туда-сюда, не делая больше ни одного движения, а затем вдруг молниеносно схватил пистолет и выстрелил – и снова я услышал крик Доу.

– Вот дьявол! – воскликнул я. – Хватит стрелять в людей!

В воздух взвился запах пороха, который тут же был перебит гнилой, головокружительной вонью моего тела, покрытого слизью из отстойника. Метрах в пяти от нас на земле опять корчился Доу – на сей раз обхватив руками колено, из которого обильно хлестала кровь.

– Извини, но он шел прямо на нас, – сказал Мелфорд. Он уже поднялся на ноги, темный, мокрый и покрытый слизью, как какая-нибудь болотная нежить. Наверное, я выглядел точно так же. – А ты не хочешь спросить, как я себя чувствую?

Я все еще смотрел на Доу, который катался по земле и скулил.

– Да, кстати, – спохватился я. – Но мне почему-то кажется, что неплохо.

– По-моему, да, – ответил Мелфорд. Свиное дерьмо медленно сползало по его телу и скатывалось к ногам. – Пуля слегка задела плечо. Думаю, даже крови почти нет. Я просто споткнулся от неожиданности – и как только я упал в отстойник, меня тут же стало засасывать. Так что, думаю, нас гораздо больше должны волновать не раны, а холера и дизентерия.

Да уж, отрадная перспектива, ничего не скажешь. А Доу тем временем пытался отползти от нас подальше, оперевшись на одно колено.

– Дерьмо! – выругался он. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

– Помнишь, я тебе говорил, что простреленное колено – это адская боль? – напомнил мне Мелфорд. – Как видишь, я не шутил. Посмотри на этого парня: кошмар. – И с этими словами он отряхнул руки. – Да, душ не помешал бы.

Нельзя сказать, чтобы я наслаждался, глядя на унижение Доу; нельзя даже сказать, чтобы я уже привык к таким вещам. Но все же у меня было такое чувство, что он сам напросился: в этом даже сомнений быть не могло. А то, что сам я был весь вымазан свиным дерьмом и мочой, – и все это из-за его преступлений, – почему-то не вызывало во мне большого сочувствия к Доу. И все-таки не уверен, что я испытал облегчение или удовлетворение: я выглядел так отвратительно, как только может выглядеть здоровое человеческое существо, но, по крайней мере, я был жив, и Мелфорд тоже. И он меня не предал.

– А ты не мог подстрелить его еще там, в свинарнике? – спросил я. – Обязательно нужно было так меня пугать?

– Тогда я еще надеялся, что мне вообще не придется в него стрелять, – ответил Мелфорд. Он аккуратно ощупал свою рану указательным пальцем. – Тебе, конечно, даже в голову не пришло, что я надеялся избежать стрельбы. Ведь я же знаю, как ты не любишь такие вещи. В любом случае я не мог это сделать в свинарнике: мне нужно было, чтобы Доу из него вышел, потому что твое спасение – это только одна из наших задач. – Он обернулся и посмотрел на свинарник. – Ведь я еще собирался… Вот черт!

Я даже не успел проследить за его взглядом, когда Мелфорд вдруг схватил меня за руку и потащил прочь. За последние пару дней в моей жизни произошло достаточно всяких событий, которые научили меня чуть что без лишних вопросов срываться и бежать вслед за Мелфордом; поэтому я подчинился ему, даже не глядя в сторону свинарника. А когда наконец мне удалось оглянуться, увиденное заставило меня ахнуть.

Свиньи. На нас бежали десятки и десятки свиней! Хотя нет, они бежали не на нас, а на Доу. Копытца их стучали по земле, пасти были широко разинуты и покрыты кровавой пеной, в выкаченных глазах горело бешенство. Их гнев, который так долго сдерживался стенами сарая, их страх, их безумная, дикая, звериная страсть к воле так отчаянно вырвались наружу, что земля вокруг заходила ходуном. Это были не свиньи, а какие-то демоны из преисподней – жуткие, покрытые алыми нарывами, с кровоточащими ртами. И эти жирные черти летели прямо на Доу, который лежал на земле и кричал, тщетно пытаясь уползти прочь. Он рыл пальцами иссохшую землю, выдирая из нее колючки и белые окаменевшие ракушки в безумном, бессмысленном стремлении отодвинуться прочь хоть немного, – так в пустыне одинокий путник, на свою беду забредший на ядерный полигон, порывается сбежать от смертоносной взрывной волны.

Он глубоко впился пальцами в землю, пытаясь подняться на здоровую ногу, но в конце концов боль пересилила страх, и он упал как подкошенный. Его полный отчаяния взгляд на мгновение задержался на отстойнике, и по выражению его глаз я догадался, что он хочет заползти туда: он мог бы попытаться выплыть потом из свиного дерьма, он мог спастись в нем от самих свиней, – и мне подумалось, что если бы он это сделал, то тем самым, безусловно, искупил бы часть своей вины.

И тут он исчез из виду: свиньи заслонили его от нас своими тушами. Мгновение воздух сотрясали только перестук копыт и хрюканье, а затем животные накинулись на своего мучителя. Доу издал отчаянный вопль – скорее, вопль удивления, чем страха, – но его крики тут же потонули в рокочущем гуле десятков копыт, хозяева которых пытались протолкаться мимо своих сородичей поближе к жертве. Животные яростно хрюкали – хрю-хрю здесь и хрю-хрю там.

Мы с Мелфордом описали большую петлю и, вернувшись к свинарнику, обнаружили, что все свиньи уже собрались вокруг эпицентра крика. Те животные, которые оказались дальше всего от Доу, уже спокойно стояли, растерянно глядя по сторонам, будто только что проснулись. Еще минута – и все звуки стихли. Свиньи некоторое время постояли без движения – казалось, они были совершенно растеряны, – а затем одна за другой, по очереди, двинулись прочь от отстойника. Словно очнувшиеся лунатики, они покидали берег отстойника и скрывались в чахлой поросли деревьев.

Обернувшись, мы с Мелфордом увидели Дезире, которая выходила из свинарника. На ней были розовые джинсы и зеленый топ от купальника. Тело ее было гладким и блестящим от пота, а шрам был похож на свежую кровоточащую рану.

– Извините, – крикнула нам она, – я не ожидала, что так получится! Они просто вырвались, и я ничего не могла сделать. Эй, а что это с вами случилось?

– Да так, небольшое недоразумение! – крикнул ей в ответ Мелфорд.

– Ну ладно. Слушайте, мне нужно еще пару минут. Там за свинарником, возле машины, есть кран со шлангом. Может, сполоснетесь пока?

Груда одежды, которую Мелфорд всюду таскал с собой в багажнике, нам очень пригодилась. Правда, в спортивном костюме было жарковато, но ничего более подходящего я там для себя не нашел. К тому же когда я скинул свою безнадежно испорченную одежду и смыл все дерьмо, то почувствовал себя так хорошо, что готов был терпеть жару до тех самых пор, пока не вернусь к себе в комнату и не приму настоящий душ, горячий и с мылом.

Мелфорд тоже тщательно смыл с себя грязь. Рана, которую пуля оставила у него на плече, была пять сантиметров в длину, но совсем не глубока. В идеале ему, конечно, стоило отправиться в больницу, но, к счастью, у него в автомобильной аптечке нашлась какая-то мазь с антибиотиками. Он щедро ею намазался, а затем приложил к ране небольшой кусок марли, который я примотал к его плечу клейкой лентой. Потом он собрал нашу одежду и запихнул ее в пластиковый пакет для мусора.

Когда мы все это проделали, нам оставалось только ждать Дезире. Мы стояли, опершись о крыло машины: я – в черном спортивном костюме, а Мелфорд – в запасных черных джинсах, белой рубашке и синих кедах. Если бы не мокрые волосы, никто бы и не догадался, через какое отвратительное и жуткое испытание он только что прошел.

– Они что, съели его? – прошептал я, нарушив наконец молчание.

За все это время мы не произнесли ни слова – если не считать, конечно, пары необходимых реплик, брошенных между делом.

Мелфорд пожал плечами:

– Но мы же не специально это сделали. Мы, конечно, собирались отпустить свиней, но это было вполне гуманное намерение. Мы не хотели никому причинить вред – просто освободить животных, тебя и предоставить Б.Б., Игроку и Доу разбираться со своими проблемами. Возможно, правда, не без помощи закона.

Сам не знаю почему, но почему-то я решил не рассказывать Мелфорду о том, что Б.Б. убит. Возможно, он уже знал об этом, а возможно, и нет.

– Значит, вы с самого начала собирались освободить свиней? – спросил я. – Ты же говорил, что Ублюдок и Карен не имеют к свиньям никакого отношения.

Мелфорд улыбнулся:

– Ты уже многое повидал и многое понял. Но ты все еще не готов. Ты не готов к тому, чтобы услышать всю правду.

Я закусил губу. Меня переполняли одновременно гордость и праведное негодование: почему я, собственно, должен рассказывать об этом, как английский школьник, отвечающий урок по спряжению латинских глаголов?

– Мы строим тюрьмы, – провозгласил я, – вовсе не вопреки тому, что они превращают преступников в еще более страшных преступников, а именно поэтому.

Мелфорд удивленно посмотрел на меня:

– Похоже, я тебя недооценил. Продолжай.

Я вспомнил Джорджа Кингсли – того самого юного вундеркинда, которого показала мне Томс и который из совершенно нормального одаренного ребенка превратился в закоренелого преступника. У ребенка с многообещающими способностями, мечтавшего обратить свои таланты на преобразование общества, на изменение мира к лучшему, отобрали мечту, отняли высшую цель, и он превратился в уголовника.

– Обычно преступники – это люди, вышедшие из маргинальных слоев общества. Они получают от существующего общественного строя меньше благ, чем все остальные. Поэтому они заинтересованы в том, чтобы изменить это общество, даже разрушить его, и установить новый порядок, который поставит их в более выгодное положение. Этот порядок может быть лучше, а может быть хуже – не в этом суть. Но поскольку они – маргиналы, то рано или поздно оказываются в компании людей, которые нарушают законы и их учат тому же. А затем эти бунтари попадают в тюрьмы и, побывав там, начинают нарушать еще более важные законы. Дело в том, что обществу гораздо легче найти в себе место преступникам, чем революционерам. Для преступников есть свое место в системе, а для бунтарей его нет. Поэтому мы и строим тюрьмы: там белые вороны превращаются в убийц. Это, конечно, наносит обществу определенный ущерб, делает его существование менее безопасным, но систему все-таки не разрушает.

– Вот это да! – Мелфорд ошеломленно смотрел на меня, будто увидел впервые. – Ты все совершенно точно просек.

– А ты откуда знаешь?

– То есть как? – не понял Мелфорд.

– А так! Ты же не видишь реальности. Она скрыта от тебя идеологией, правильно? Почему же ты считаешь, что ты прав, а все остальные – нет? Откуда тебе знать?

Мелфорд кивнул:

– Ниоткуда. Конечно же, я не знаю. А значит, ты прав вдвойне. Но зато я в себе уверен. И ты теперь тоже уверен в себе. Так что настало время тебе все рассказать.

Пока Дезире продолжала возиться в свинарнике, мы с Мелфордом сели в машину, он завел двигатель и тихонько включил какую-то хриплую музыку. Затем он взглянул на свинарник, и я понял, что он беспокоится о Дезире точно так же, как я беспокоюсь о Читре, и от этого я почувствовал, что он нравится мне еще больше. Мы будто стали ближе, мне стало легче его понимать. Какие бы страшные вещи он ни совершил, какими бы странными принципами ни руководствовался в жизни, в тот момент он мне показался очень добрым и близким человеком.

Он совершил ужасный поступок – я знал, что никогда не смогу его оправдать; но, несмотря на эту морально-нравственную пропасть, которая нас разделяла, нас все же связывало общее чувство – любовь к этим двум особенным, сильным, отважным женщинам. Значит, не такими уж разными мы были – убийца и продавец книг. Возможно, Мелфорд возразил бы, что это чувство связывает меня с ним не больше, чем со свиньями, которые были заперты в жутком сарае, познали неволю, мучения, ужас, – а затем испытали наконец вкус свободы и мести.

– Все дело в кошках и собаках, – сказал я, помогая ему начать. – Ты ведь приехал, чтобы расследовать дело о пропаже домашних животных. И выяснил, что их похищают Ублюдок и Карен, а затем продают в Медицинскую компанию Олдгема для опытов.

– Да, именно так, – подтвердил Мелфорд. – Ты молодец. Знаешь, в детстве у меня был кот, большой и полосатый, по кличке Брюс. Он был в те годы моим лучшим другом – возможно, вообще самым лучшим другом, какой у меня когда-либо был. Я вырос вместе с ним. Но как-то раз, когда мне было шестнадцать, Брюс забрел на двор к нашему соседу, и этот парень, огромный пьяный увалень, высшим достижением которого была игра в школьной футбольной команде, забил его до смерти футбольным шлемом. Ни за что, просто так – для собственного удовольствия. Он меня недолюбливал, считал странным – и вот убил моего кота. А ведь Брюс был такой же личностью, как любой человек. Если душа не выдумки, если она действительно существует, то у Брюса она была. У него были свои мечты, свои желания, свои вкусы; одни люди ему нравились, других он недолюбливал; у него были свои привычки, вещи, которые он любил делать, и вещи, которые его раздражали. Возможно, он не смог бы выписать чек или понять, как работает электрическая лампа, – но в любом случае это было вполне разумное существо.

– Ужасно, – вздохнул я, не зная, что еще на это сказать.

– Я чувствовал себя совершенно опустошенным, а мои родные и друзья твердили: это был всего лишь кот. Можно подумать, то, что он кот, должно было изменить мое отношение к тому, что живое, чувствующее существо взяли и убили. Тогда я пошел в полицию, и там мне все твердили: это ужасно, но мы ничего не можем сделать, родители этого парня будут клясться и божиться, что кот на него напал и пытался выцарапать ему глаза… ну и так далее. Но я не отставал от них, надеясь добиться хоть чего-то, и тогда люди начали злиться. Родители парня, который убил моего кота, стали жаловаться моим родителям, что я им надоедаю, и мои родители не стали давать им отпор. Вместо этого они выбранили меня и в конце концов предложили купить нового кота – как будто речь шла о пишущей машинке: ведь новая будет работать не хуже старой, а может быть, даже и лучше.

– И тогда ты решил стать вегетарианцем?

– Нет, вегетарианцем я стал гораздо раньше. Все эти вещи связались в моем сознании задолго до того. Я рассудил, что если Брюс – вполне осознанное существо, личность, значит, такой же личностью было и то животное, из которого сделана котлета, лежащая на моей тарелке, – просто с той, другой личностью я не был знаком. Я это понял и молчал об этом, но после убийства Брюса я решил, что не буду больше молчать. Мама вечно твердила, что я не должен говорить другим людям, чтобы они не ели мяса, потому что это грубо и невоспитанно, – но что грубого может быть в том, чтобы просить людей не вести себя аморально. Ведь не считаем же мы, что полицейские ведут себя невоспитанно, арестовывая преступников.

– Значит, когда ты узнал про Ублюдка и Карен, ты тут же решил с ними покончить?

– Все было немного сложнее. Я уже многие годы веду эту партизанскую войну.

– Так… ясно. И как же тот пьяный футболист?

Мелфорд покачал головой:

– Вообще-то он трагически погиб. Как-то под вечер выпил лишнего, свалился в пруд и утонул. Очень печальная история.

– Значит, ты ездишь туда-сюда и убиваешь людей, которые убивают животных? Да ты просто псих.

– Я вершу правосудие, Лем. И я не трогаю тех, кто выращивает животных в пищу, ведь им просто в голову не приходит, что они делают что-то дурное. И я согласен с лидерами нашего движения в том, что одна из наших главных задач – это открывать людям глаза. Но дело в том, что иногда люди причиняют животным вред, прекрасно зная, что поступают дурно. Так что когда я узнал о том, что здесь происходит, о пропаже всех этих животных – это было всего лишь короткое сообщение, – я тут же приехал и занялся этим делом. Вообще-то сперва я не собирался решать проблему самостоятельно: я хотел только предать ее огласке, а потом у меня начались те же сложности, что и тогда, с Брюсом. Копы знать ничего не хотели. Они вешали мне на уши лапшу про отсутствие доказательств. И между прочим, кое о чем они умолчали. И знаешь, о чем? О том, что Медицинская компания Олдгема покупает потерявшихся животных, даже не задавая никаких вопросов. Просто приходишь, приносишь животное, говоришь, что оно потерялось и никто его не ищет, – и получаешь пятьдесят баксов. К тому же компания Олдгема здесь крупный работодатель, она дает много рабочих мест и приносит большие доходы. Так что если у них нет доказательств того, что для опытов здесь используются похищенные животные, возможно, они и не хотят искать эти доказательства.

– И поэтому ты решил убить Ублюдка и Карен.

– Лем, пойми: у меня просто не было выбора. Как и сегодня с Доу: ты или он – других вариантов нет. А по поводу Ублюдка и Карен… Я был уверен, что поступаю правильно. А если бы я просто умыл руки и еще больше животных погибло бы в жутких мучениях – как бы я смог с этим жить?

На минуту я задумался.

– Видишь ли, Мелфорд, это все-таки животные, а не люди. Ты можешь любить животное, у вас может быть сильная эмоциональная связь, но оно остается животным, не становится полноценной личностью.

– Послушай, мы с тобой уже достаточно об этом говорили, чтобы я понял, что ты готов перейти на мою сторону, – остановил меня Мелфорд. – Ведь ты же понимаешь, что нельзя отбирать животных у людей, которые их любят? Что нельзя отдавать животных на муки и смерть, одновременно обрекая их хозяев на боль и страдания? Разве можно делать такие вещи ради денег?

– Конечно нет. Но…

– Никаких «но». Нельзя похищать животных и отдавать их на бессмысленные муки, – по-моему, это мы установили. Так вот, если я узнал, что эти люди убивают кошек, отправился в полицию и оказалось, что полиции плевать, – как я должен был поступить?

– Я не знаю. Но ты же журналист, ты мог бы написать статью.

– Конечно мог бы. Я ее и написал, но редактор отказал мне в публикации. Он заявил, будто я ничего не доказал. Я даже уговорил отца, чтобы он надавил на редактора, но и это не помогло. Так что выбор оказался невелик: либо остановить их, либо закрыть на все глаза и утешить себя тем, что я сделал все, что мог.

– Но нельзя же решать проблемы таким способом! Нельзя убивать людей просто потому, что они не разделяют твои моральные ценности.

– Многие бы с тобой согласились, и, возможно, даже кое-кто из участников подпольного движения в защиту прав животных. Они даже не стали бы рассматривать возможность подобного решения проблем – и это несмотря на то, что жестокость наших врагов становится все более чудовищной. Таких ужасов не бывало за всю историю человечества. И поверь, я уважаю точку зрения пацифистов – я им даже завидую. Но кто-то все-таки должен был взять в руки меч – вот я его и взял. И поверь мне: то, что я делаю, не неправильно, не вредно и не аморально. Просто мои действия выходят за границы того, что дозволено идеологией. Вспомни хотя бы героев Гражданской войны – Роберта Ли, например. Ведь этот парень вел на смерть тысячи и тысячи людей, и вел их убивать тысячи и тысячи людей – и для чего? Для того чтобы люди, чьи предки жили в Африке, оставались рабами. А ведь теперь в его честь школы называют!

– Но это же разные вещи! Я понимаю, о чем ты говоришь, Мелфорд, – правда, понимаю, – но я не могу принять одного: я убежден, что нельзя убивать человека ради животного. Я считаю, что в этом твоя ошибка.

– Просто ты никак не можешь сбросить оковы системы. Твое сознание пытается освободиться, и когда ты уже почти готов переступить границу – идеология протягивает свои щупальца и утаскивает тебя обратно, а ты слишком слабо сопротивляешься. Ты помнишь свинарник? Помнишь, как мы стояли там и ты видел все сам – и все равно говорил, что не веришь собственным глазам. Твое сознание противилось эмпирическому опыту, потому что информация, которую давали тебе твои чувства, не соответствовала тому, во что тебе положено было верить.

– Так ты думаешь, это потому, что я не освободился еще от власти идеологии?

– Ты никогда от нее не освободишься. Возможно, ни один человек на это не способен. Но лично я все равно буду продолжать пытаться. Пока у меня есть силы, я буду делать то, что считаю правильным. И если меня в конце концов поймают – я с готовностью приму все последствия. Ублюдка и Карен нужно было остановить, но никто не хотел этого сделать. А я сделал. И я считаю, что был прав.

Я покачал головой:

– Но ведь совсем не обязательно это делать.

– Ну конечно же нет, – подтвердил Мелфорд. – Но стоит сказать себе это, как образовавшийся в окружающей тебя искусственной реальности разрыв тут же затянется новой тканью. В конце концов ты даже не будешь уверен, что я вообще когда-либо существовал. Весь твой жизненный опыт заставит тебя сомневаться в моем существовании, и ты уверишься, что я был всего лишь фикцией, игрой твоего воображения, – и в итоге реальность поглотит бедного Мелфорда, он утонет в океане рекламных роликов, квитанций и счетов.

– Мне будет тебя не хватать, – сказал я. – Но знаешь, отчасти я даже мечтаю об этом.

Подняв взгляд, я увидел Дезире: она бежала к нам. Ее едва прикрытая грудь бешено подпрыгивала, а руки яростно жестикулировали. Я понятия не имел, что это значило, но, похоже, это было неспроста.

Она с силой распахнула заднюю дверь и запрыгнула в машину.

– Поехали – быстро! – сказала она Мелфорду, который тут же завел двигатель и надавил на педаль газа.

Машина была старой, а потому не слишком быстро завелась, но все-таки завелась, и мы рванули прочь с фермы, по грунтовой дороге в сторону шоссе. Через несколько секунд Мелфорд наконец спросил, что же случилось.

– Лаборатория, – ответила Дезире. – Она сейчас взорвется. Я устроила так, чтобы она взорвалась, но не знаю, сколько времени у нас в запасе. В любом случае, думаю, лучше нам подальше уехать от взрывной волны и всей этой токсичной дряни.

«Звучит логично», – подумал я. Но оказалось, что суетилась Дезире напрасно, и, когда позади нас поднялся столб густого черного дыма, мы уже отъехали на добрых пять-шесть километров. Взрыва мы так и не услышали – только протяжные гудки полицейских сирен.