"Эта милая Людмила" - читать интересную книгу автора (Давыдычев Лев Иванович)

ВОСЬМАЯ ГЛАВА Продолжение истории со шляпой отца и врача П.И. Ратова

Совершая какой-нибудь поступок, никогда нельзя быть уверенным, что на этом всё и кончится. Так сказать, останутся только воспоминания — приятные или наоборот. Часто бывает, что самый вроде бы незначительный поступок является лишь началом длиннейшей истории — приятной или наоборот.

Так именно и было в случае с зелёной шляпой-красавицей дежурного врача П.И. Ратова, когда эту самую шляпу Герка скрутил, как говорится, в бараний рог, швырнул на пол и ис-топ-тал её левой ногой.

Нормальный человек обругал бы мальчишку мысленно всякими, пусть даже и не очень приличными словами, попытался бы привести шляпу в порядок или просто выбросил бы её, но наш дежурный в ту ночь эскулап был не таков. Он СВОИ ВЕЩИ ценил, дорожил ими и не мог позволить какому-то негодяйному мальчишке уродовать СВОЙ головной убор стоимостью четырнадцать рублей тридцать копеек. Но даже если бы шляпа стоила не дороже, предположим, одного рубля сорока копеек, хулиганствующему мальчишке всё равно было бы несдобровать. Врач П.И. Ратов дорожил каждой СВОЕЙ копеечкой.

И прежде чем продолжить наше повествование, предлагаю вам, уважаемые читатели, серьёзно порассуждать на одну совершенно недетскую тему — О РОЛИ ДЕНЕГ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА. Конечно, полностью и во всей глубине нам с вами этот вопрос не разрешить, но кое-что уточнить мы обязаны, иначе вам, к примеру, может быть, не понять странного и даже нелепого поведения врача П.И. Ратова в дальнейшем.

Абсолютно известно, и вы, уважаемые читатели, это и без меня знаете, что деньги в жизни человека играют далеко не главную, но далеко и не последнюю роль. Проще и точнее говоря, деньги в жизни человека играют весьма важную роль. На них, на деньги, в частности, покупают пищу и одежду, без которых обойтись никому невозможно и которые никому даром не даются, а только ПРОдаются. Книжку без денег не купишь, кинофильм не посмотришь, в цирк или театр не попадешь, даже газировки без сиропа не выпьешь, если нет у тебя денег.

Но увы и увы и ещё множество раз увы, встречаются и, к сожалению, нередко встречаются люди, для которых самое главное и самое дорогое в жизни — деньги. Таких людей называют алчными, хотя проще было бы называть их жадюгами. Они, эти алчные жадюги, из-за денег готовы, было бы вам известно, уважаемые читатели, даже на уголовные преступления, за которые попадают в тюрьму.

Но таких, из-за денег становящихся преступниками, не очень уж много, хотя и немало. Гораздо больше алчных людей, которые всю свою жизнь и все свои силы без остатка отдают накоплению денег. Но ведь для того, чтобы копить деньги, надо их добыть. Вот алчные люди, или, проще, жадюги, и добывают деньги, добывают, копят деньги, копят, копят, добывают… И чем больше у них денег, тем жадюги алчнее!.. Другие же жадюги без конца всё покупают, покупают, покупают. А что покупают? А всё, что продается. И невдомек им, алчным, что самого-то ценного в жизни не купишь! Кто вам и за какие деньги продаст, например, здоровье или доброе сердце? Ни за какие деньги не станешь умнее, если ты глуп. Никто тебе не ПРОдаст дружбу или хотя бы просто хорошее к тебе отношение.

Но алчные ни в дружбе, ни в добром сердце, ни в уме, ни хотя бы в хорошем к себе отношении и не нуждаются, а ради денег готовы и здоровье отдать!

Таким вот алчным и оказался врач П.И. Ратов. И глаз-то свой правый он потерял, уважаемые читатели, даже писать об этом страшно и стыдно, из-за денег. Думаете, из-за немаленьких, больших, огромных денег? Да нет, из-за рубля всего! Гулял он как-то в парке, задумался очень глубоко о каких-то денежных делишках и вдруг увидел, что под кустом на траве блестит монета достоинством в один рубль. Врач П.И. Ратов с такой радостью, точнее, восторгом и так стремительно нагнулся за рублем, что наткнулся на сухую ветку и — стал одноглазым!

Больше мне вам, уважаемые читатели, сообщить на данную тему нечего. Думайте сами. Но обязательно думайте.

Когда буквально чуть ли не насмерть перепуганная медсестра показала врачу П.И. Ратову топтаную-перетоптаную-истоптаную, а предварительно скрученную, как говорится, в бараний рог, его шляпу — бывшую красавицу, он хриплым от закипавшей в нём злобы голосом спросил, сжав кулаки:

— К… к… кто-о-о-о?!?!

— Мальчик тот, которому вы ногу…

— Не-е-егодяй! А ты куда смотрела?.

— Я… я… я не успела… Я ведь пожилая, а он ловкий… быстрый… — еле-еле-еле-еле-еле выговорила медсестра. — Он как схватил её, как…

— А ты, а ты, ты-то куда смотрела?!

— Я никуда… не… смотрела… А он как схватит…

— Схватит, схватит! Его надо было хватать!!! Кто мне теперь за неё заплатит?! Кто-о-о-о-?!

— Может, я в мастерскую отнесу…

— Новая, совершенно, абсолютно новая шляпа! — свирепо сокрушался врач П.И. Ратов, и голос его опять охрип от злобы: — Кто, кто мне заплатит за неё четырнадцать рублей тридцать копеек? По-твоему, такие деньги на дороге валяются, да? Пожилая, а с мальчишкой справиться не могла! На твоих глазах погубили МОЮ вещь, а ты с места не двинулась! Я подаю на тебя докладную главному врачу! Таким, как ты, не место в нашей больнице!.. Откуда этот негодяй?

— Там… там… там всё записано… — всхлипывая, ответила медсестра, и молодые глаза её стали сразу пожилыми, как она сама. — Я… я могу заплатить! Не надо подавать на меня докладную… Я всю жизнь проработала без замечаний… Я люблю нашу больницу!.. Честное слово, я из первой же зарплаты заплачу!

Подумав, врач П.И. Ратов в бессильной ярости потряс кулаками и ответил:

— Не нужны мне твои деньги! Я СВОИ ДЕНЬГИ ИЗ ЭТОГО НЕГОДЯЯ ВЫКОЛОЧУ!

— Он совсем не негодяй, он…

— Поговори ещё у меня!

— Ну, не буду, не буду, не буду…

Вот так, уважаемые читатели. Поверьте, писать мне об этом крайне не хотелось. Противно было писать. Но — надо.

Может быть, кто-то подумает, что врач П.И. Ратов содержал большую семью, денег у него на неё не хватало и он, бедный, еле-еле, как говорится, сводил концы с концами?

Как бы не так. Денег у него хватало, и именно потому, что каждая копейка была на специальном учете, тратить, сто раз не подумав, одну копейку он себе не разрешал. Перед каждой самой наималейшей тратой им производились сложнейшие и длительнейшие расчеты.

Семья врача П.И. Ратова состояла всего из трёх человек — его самого, конечно, жены — тоже врача, и дочери Голгофы. Кроме них, в семье всегда жила одна бабушка, исполнявшая обязанности домработницы.

И вот достойная всяческого удивления картина: назавтра после работы врач П.И. Ратов садится в собственные «Жигули» цыплячьего цвета и отправляется на поиски Герки Архипова, чтобы ВЫКОЛОТИТЬ из него четырнадцать рублей тридцать копеек. В машине с ним следует дочь Голгофа, невероятно тощая и так же невероятно длиннющая девочка. Её нельзя оставлять дома одну: бабушка уехала навестить родственницу, мама на дежурстве, а Голгофе разрешалось даже дома сидеть только с кем-нибудь из старших — так её бдительно, я бы сказал, уникально опекали.

В классе Голгофу звали Цаплей, и она не обижалась, сама понимала, что похожа на эту нелепую с виду, но симпатичную птицу.

Несколько лет подряд родители пытались устроить Голочку в хореографическое училище, мечтая, чтобы она стала известной или хотя бы неизвестной, но обязательно только балериной. Ничего из этого, конечно, не вышло, а почему — догадаться не трудно.

Но вот в секцию фигурного катания родители всеми правдами и неправдами, в основном, между нами говоря, неправдами, Голочку устроили, сколько она, бедняжка, ни сопротивлялась.

Поглазеть, как несчастная Цапля сидит или лежит на льду и рыдает, сбегалась вся секция. Кататься на коньках, просто стоять на коньках Голгофа могла лишь при одном непременном условии: если её поддерживали сразу четыре человека — двое с боков, один — спереди, другой — сзади. Они-то и катали перепуганную Цаплю до тех пор, пока она в конце концов не плюхалась на лед. Получалось, так сказать, фигурное падение, а не катание!

Мне вот над ней смеяться нисколечко не хочется. Мне её попросту жаль. Ну не тянет человека заниматься фигурным катанием, нет у него для этого никаких способностей, а его, несчастного в данном случае человека, заставляют и принуждают, хотя он дрожит от страха при одном упоминании о занятиях-падениях!

Зато Голгофа любила и умела плавать, но едва увлеклась этим, как ей запретили посещать бассейн — там можно простудиться и — о, ужас! — подхватить инфекцию.

Росла Голочка без подружек, потому что они тоже могли передать инфекцию да ещё оказать на девочку дурное влияние. Вот и росла она вообще без всякого влияния и даже без инфекций.

Простывала она действительно часто, потому что с малых лет её К-У-У-УТА-А-А-АЛИ, а форточки дома не открывали никогда: летом будто бы из-за пыли, зимой — ясно, из-за холодного воздуха.

В прошлую зиму родители были вынуждены освободить дочь от фигурного падения: она сломала руку. Так сказать, докаталась, бедная.

А ведь ей рекомендовали играть в баскетбол, прыгать в длину и высоту, но папа с мамой ни об одном из этих видов спорта и слышать не хотели, считая их опасными и немодными, и намеревались заставить Голочку учиться пению, хотя она не обладала для этого никакими данными.

Вот и мечтала Голгофа поскорее вырасти, получить паспорт и — мне даже о таком и писать страшно! — бегом из дома. Да, да, чтобы жить как люди живут, заниматься тем, к чему душа твоя лежит, а не тем, чего хочется папе с мамой.

Об остальных, не менее тяжелых и неприятных, условиях жизни Голгофы я сообщу вам, уважаемые читатели, несколько позднее.

Итак, отец и врач П.И. Ратов в сопровождении дочери Голгофы прибыл на собственных «Жигулях» цыплячьего цвета в посёлок, чтобы ВЫКОЛОТИТЬ из Герки Архипова четырнадцать рублей тридцать копеек.

«Жигули» остановились около дома, где должен был проживать этот негодяйствующий хулиган.

Отец и врач П.И. Ратов в нетерпении, но с достоинством вышел из машины, аккуратно прикрыл дверцу и с достоинством, но в нетерпении направился к калитке. Около неё на скамейке сидел дед с длинными усами, с широкой, почти до пояса бородой и дымил цигаркой.

— Привет, старикан. Я разыскиваю…

А дед показал пальцем себе на бороду. На ней была приколота бумажка со словами: «Говорить не могу!»

— Не можешь говорить? — удивился отец и врач П.И. Ратов. — А что с тобой? Ах, да, ты, видимо, отвечать только не можешь? Но слышать ты, надеюсь, способен?.. Так вот, я разыскиваю некоего хулиганствующего негодяя Герку Архипова…

Некий хулиганствующий негодяй Герка Архипов всё это видел и слышал и, конечно, сразу сообразил, что ему несдобровать, если он попадётся на глаза, точнее, на единственный глаз эскулапу-грубияну.

Притаившись за углом, Герка смотрел, как из машины вылезла длиннющая и худющая девочка в коротком жёлтом платье и с голубыми волосами до плеч.

— Не смей уходить далеко, Голочка! — крикнул отец и врач П.И. Ратов. — Здесь наверняка полным-полно хулиганья! А ещё лучше — вернись в машину и жди меня! — И он продолжал говорить деду Игнатию Савельевичу: — Понимаешь, старикан, я этому негодяйному хулигану ногу отремонтировал, хотя он и орал как недорезанный. А он, этот хулиганствующий негодяй, изуродовал, практически привел в негодность мою совершенно новую шляпу стоимостью четырнадцать рублей тридцать копеек! Я могу видеть родственников малолетнего преступника?

Дед Игнатий Савельевич отрицательно и старательно помотал головой, показал на горло и пожал плечами.

— Темнишь, старикан! А где самого Герку обнаружить можно?

В ответ отец и врач П.И. Ратов опять увидел отрицательное и старательное мотание головой, пожимание плечами, указывание на горло и резко повысил голос:

— Если ты, старикан, сидишь у дома, где, по моим сведениям, живёт нанесший мне материальный ущерб Герка, значит, ты имеешь к нему, да и к его преступлению хоть какое-нибудь отношение! Я всё равно ВЫКОЛОЧУ из него деньги!.. Голочка, дальше ни шагу!.. Так вот, старикан, заявляю тебе категорически: я отсюда без моих денег не уеду! Четырнадцать рублей тридцать копеек на дороге не валяются!

Девочка, вылезшая из «Жигулей» цыплячьего цвета, длинная-предлинная, худющая-прехудющая, в коротком жёлтом платье, с голубыми волосами до плеч, прошла мимо Герки, не заметив его. А он увидел, что выражение её лица было страдальческим, словно у неё сразу заболело три или четыре зуба и одно ухо. «Верно, доченька одноглазика, — подумал Герка. — И чем это она недовольна?»

За деда он нисколько не боялся: тот знал об истории со шляпой, знал и причину, из-за которой эта история произошла.

Когда девочка шла обратно, Герка спросил:

— Там твой отец шумит?

Девочка остановилась и кивнула, и выражение её лица стало ещё более страдальческим, словно у неё сразу заболело пять, шесть или семь зубов и оба уха.

— Ты почему голубая?

— Мама красила меня и что-то напутала.

— А почему ты такая уж здорово длинная?

— Откуда я знаю? — Голос у девочки был печальным, но и чуть-чуточку обрадованным. — Бабушка утверждает, что у нас в роду ничего подобного не было. Видимо, что-то медицинское. Ненормальность развития.

— Голочка! Голочка! — раздался громкий рассерженный голос. — Тебя же просили никуда…

— Да здесь я, здесь, папа, рядом! — так же громко и так же рассерженно отозвалась девочка. — Никуда я не денусь!

— А что ты там делаешь, Голочка?

— Цветочки рву, папочка!

— Осторожнее, деточка! Тут могут быть энцефалитные клещи! Возвращайся быстрее!

— Следят за тобой… внимательно. Машина, конечно, ваша собственная? — продолжал расспрашивать Герка. — И не лень ему из-за какой-то шляпы…

— Я не знаю! Я ничего о его делах не знаю! Меня они не касаются! Мне они про-тив-ны! — залпом выкрикнула, но негромко, девочка. — Давай лучше с тобой о чем-нибудь разговаривать. Как начались каникулы, я ещё ни с кем, кроме родителей и бабушки, не разговаривала. Тебя как зовут?

— Герка. А тебя?

— Голгофа. — И девочка посмотрела на него выжидающе. — Меня зовут Гол-го-фа.

— А… ну, ничего, только запомнить трудно.

— Можешь звать меня Цаплей. Я не обижусь.

— Я выучу, — великодушно пообещал Герка. — Гла…

— Гол…

— Го-о-ол… — осторожно выговорил Герка. — Га-а-а…

— Гол-го-фа.

— Минуточку! — Он передохнул, набрал в грудь побольше воздуха и неуверенно произнёс: — Гол… гла… Цапля — всё-таки легче!

— А ты попробуй ещё раз, — предложила девочка, — не выйдет — не надо. Гол-го-фа.

— А я вчера плавать научился, Голгофа! — вдруг быстро проговорил Герка, и они с девочкой расхохотались.

— Я очень люблю плавать, — грустно сказала она, — и хорошо плаваю. Только мне не разрешают. И не спрашивай, пожалуйста, почему. Мне вообще ничего не разрешают, Даже дома одну не оставляют. Потому-то я и оказалась сейчас здесь. Вот у всех лето, каникулы, а я — как Барбос на цепи. Через месяц поеду с родителями в дом отдыха. Меня в кино одну не отпускают. Вот исполнится мне шестнадцать лет, получу паспорт и, наверное… сбегу из дома!

Не успел Герка поразиться такому желанию, как до них долетел голос Голгофиного папы, совсем уж грозный, совсем уж очень рассерженный:

— Если ты, старикан безголосый, сейчас же не приведёшь ко мне этого негодяйного хулигана, этого малолетнего преступника, я забираю тебя с собой в милицию! Там-то ты заговоришь! Или выкладывай четырнадцать рублей тридцать копеек!

— Беги ты из дома сегодня! — вдруг радостно предложил Герка. — Поживёшь здесь у нас на свободе! Накупаешься вволю!

— Подожди, подожди… Се-год-ня сбежать из дома? — восторженным шёпотом переспросила Голгофа. — А как?

— Да очень просто! Оставайся здесь, и всё тут! Чего тебе паспорта ждать, мучиться? Спрячем тебя так, что никто не найдёт!

— Жить на свободе… купаться вволю… — истомлённым от счастья голосом шептала Голгофа. — Спрятаться так, что никто меня не найдёт… — Лицо её стало серьёзным. — Но мне надо взять из дома кой-какие вещи.

— У тебя кто сейчас дома? — деловито спросил Герка.

— Никого.

— Ключ у тебя есть?

— Вот.

— Тогда слушай, Гла… то есть Гол! гофа! Слушай внимательно, — важным, но в то же время и возбуждённым голосом предложил Герка. — Есть тут одна… будущая женщина. Сообразительная она девчонка. Вредная, правда, бывает, но соображает здорово. Вот мы с ней сейчас и посоветуемся.

— О чем?

— О том, чтоб тебя сегодня же на свободу выпустить!

— Но… но… но ведь папа будет искать меня!

— Он пусть ищет, а мы тебя прятать будем. Это же очень интересно! Хочешь ты жить на свободе или не хочешь?

Голгофа закрыла от страха глаза, но ответила твёрдо:

— Я хочу жить на свободе!

— Тогда за мной — бегом!

И только они пробежали несколько метров, Голгофа ласково позвала, так ласково, что Герка смутился.

— Послушай, Герман… Неужели всё это правда?

— Что? Что? — уже в нетерпении спросил Герка.

— Ну… что мы с тобой познакомились… что я буду жить на свободе… купаться вволю… Неужели это взаправду?

— Если ты не струсишь, всё так и будет. Пошли! Торопиться ведь надо.

Вскоре Герка лишний раз убедился в сообразительности этой милой Людмилы Она всё быстренько поняла, хотя часто перебивала рассказ недоуменными «Почему?! Да почему же?!».

— Получится самый настоящий детектив, не знаю только, из скольких серий! — радостно заключила она. — Итак, я уговариваю тётечку идти на помощь деду Игнатию Савельевичу. Они будут тянуть время. Мы втроём на рейсовом автобусе мчим к Голгофе домой. Она мгновенно собирает нужные вещи, оставляет записку, и мы — ура! — на свободе. Мы купаемся, загораем, а вечером сидим у костра под звёздным небом и едим печёную картошку!.. Подожди, подожди… — Эта милая Людмила вдруг призадумалась. — Тебя зовут Голгофа?! — поразилась она. — Но ведь Голгофа — место, где будто бы погиб Иисус Христос! Я слушала лекцию… А при чём здесь ты, девочка… Голгофа?!

— Мама думала, что это цветок. Мне обещали, что, когда я достигну совершеннолетия, мне сменят имя. Мама хочет назвать меня Клеопатрой.

— Была такая царица где-то в древности! — возмущённо сказала эта милая Людмила. — Её до смерти ужалила змея. Почему тебе не хотят дать человеческое имя?.. Ну ладно, ладно, вся жизнь впереди, не надо печалиться. Подрастёшь, сама придумаешь себе нормальное имя. Теперь же надо действовать, и без промедления. Согласны с моим планом?

— Я просто не верю своему счастью! Встретить таких замечательных людей, как ты и Герман!

— А ты не испугаешься? Не струсишь? Не пожалеешь?

— Не испугаюсь, не струшу и уж тем более не пожалею!

— Ждите меня, товарищи детективы!

Но эта милая Людмила была чуточку излишне самоуверенной, надеясь уговорить тётечку быстро, без особых осложнений. Та долго ничего не могла понять и всё переспрашивала, переспрашивала…

— Тётечка! Миленькая моя! Дорогая! — Эта милая Людмила начала нервничать. — Я вам потом всё, всё, всё, всё объясню! А сейчас я ужасно спешу! Врач-одноглазик требует с Игнатия Савельевича четырнадцать рублей тридцать копеек за шляпу, которую истоптал Герман!

— Так надо заплатить, — недоуменно произнесла тётя Ариадна Аркадьевна. — А куда ты, милая племянница, так ужасно спешишь?

— У меня нет времени даже объяснить! Тётечка, милая! Идите, пожалуйста, к Игнатию Савельевичу и… и посоветуйте ему отдать деньги! Или… вспомните, тётечка, что бедный дед даже говорить не может! Помогите ему разобраться в создавшейся обстановке!

— А ты считаешь возможным вмешиваться в чужие дела?

— А вы не вмешивайтесь, вы просто поинтересуйтесь. Я у-у-у-у-умоляю вас, тётечка, пойти к Игнатию Савельевичу и помочь ему хотя бы своим присутствием! А я убегаю! Вернусь через час! Вчера вас спасал Игнатий Савельевич, сейчас вы должны помочь ему!

Как раз к этому времени дед Игнатий Савельевич изнемог от речей и угроз отца и врача П.И. Ратова и, сделав ему знак помолчать, просипел:

— Через… неделю… пенсия… отдам…

— Через неделю?! — раздалось в ответ. — Я что, обязан за СВОИМИ деньгами приезжать по десять раз?! Ты знаешь, сколько стоит сейчас бензин?! Если нет денег, займи! Я не отстану от тебя, старикан, пока не получу СВОИ деньги!

Тут подошла тётя Ариадна Аркадьевна, постояла, послушала, а затем ледяным тоном спросила:

— На каком основании, гражданин, вы называете уважаемого пожилого человека на «ты» и ещё… как это?.. стариканом?

— А ты… а вы кто такие? — чуть растерялся отец и врач П.И. Ратов. — Я с тобой… с вами я, бабушка, не собираюсь разговаривать… А где Голочка? Где моя Голочка? Дед, занимай деньги, пока не поздно! А то — со мной в милицию! — Он бросился к машине, заглянул в неё, закричал, оглядываясь по сторонам: — Голочка! Голочка! Тебя просили не уходить далеко? Гол-го-фа! Гол-го-фа! — Он вернулся к скамейке. — Бабуся, иди… те своей дорогой. Дед, ты мне достанешь сейчас денег или нет?

Дед Игнатий Савельевич отрицательно и решительно помотал головой.

— Ах, понятно, понятно! Вы тот самый грубый эс-ку-лап, — с презрением сказала тётя Ариадна Аркадьевна, — который обидел больного мальчика.

— Не мальчика, а оголтелого хулигана! Он привел в полную негодность мою почти не ношенную шляпу стоимостью четырнадцать рублей тридцать копеек! Такие деньги, к вашему пенсионерскому сведению, на дороге не валяются! Вот я и требую…

— Сначала вы обидели ребенка, и только уже потом он коснулся вашего головного убора.

— К… к… коснулся?! Он изуродовал его! То есть её, шляпу! И я сегодня, слышишь, дед, сегодня ВЫКОЛОЧУ СВОИ ДЕНЬГИ! Голгофа-а-а!

— Простите, вы второй раз произносите «голгофа». Что вы имеете в виду?

— Не что, а кого. Я имею в виду свою дочь Голгофу. Вот она куда-то исчезла. А здесь кругом одно хулиганьё всех возрастов и полов. Голгофа-а-а!

— Какое ужасное имя! — всплеснув руками, воскликнула тётя Ариадна Аркадьевна. — Ведь Голгофа — место, где, по церковным преданиям, совершались казни! Кто только мог дать бедной девочке такое страшенное имя?!?!?!

— Моя жена. Она думала, что это цветок.

— И ребенок вынужден жить под таким жутким именем! Тетю Ариадну Аркадьевну всю передёнуло. — Неграмотность родителей дорого обходится в первую очередь детям.

Словом, получалось именно так, как задумала эта милая Людмила: сама того не подозревая, тётя Ариадна Аркадьевна тянула время.

А наши беглецы уже катили в автобусе. Всем троим было весело и немного страшновато, но зато ух как детективно!

Они устроились на заднем сиденье и молчали, восторженно и таинственно переглядываясь.

— Не боишься? — спросила эта милая Людмила.

— Чуть-чуть, — ответила Голгофа, — временами — очень боюсь, но зато как приятно! Ведь как всё здорово получается! Жуть! Вообразите, я первый раз еду в автобусе без папы, мамы и бабушки!

— Но почему?!

— Меня берегут, потому что считают болезненной и беззащитной.

— От кого берегут? От чего берегут?

— Ото всего и от всех. Приехали!

Когда вышли из автобуса, эта милая Людмила посоветовала:

— В записке сообщи, что тебя позвала в гости на несколько дней подруга.

— Но у меня нет подруг!

— А я?

Голгофа исчезла в подъезде, а Герка спросил:

— Смешная она?

— Милая, но довольно нелепая, зато очень искренняя. Ей не позавидуешь. Голгофа! Цветок! — рассмеялась, впрочем, не очень уж весело эта милая Людмила. — По-моему, мы делаем для неё доброе дело, хотя нам и порядком достанется. Интересно, как будет развиваться наша детективная история? Нам-то с тобой — ещё ничего, тётечка и дедушка у нас добрые. А вот какие действия предпримут её родители… Замечательно, когда дети начинают понимать, что их неправильно воспитывают!

Из подъезда выбежала Голгофа, переодевшаяся в синий тренировочный костюм, с большой сумкой в руках.

Троица молча и быстро направилась к автобусной остановке, молча и томительно дождалась посадки, молчала всю дорогу. Вышли они за остановку до посёлка и бегом промчались до опушки леса.

Здесь эта милая Людмила приказала:

— Носов из кустов не высовывайте, пока я не вернусь. Даже если меня долго не будет, не обнаруживайте себя ни при каких обстоятельствах! Учтите, что нас может выдать любой случайный прохожий!

Когда она прибежала в посёлок и выглянула из-за угла, к её огромному удивлению, «Жигулей» цыплячьего цвета на месте не было и скамейка возле дома пустовала. Эта милая Людмила немного растерялась, но сразу же бросилась к тётечкиному домику, увидела её во дворике, проскочила через калиточку и спросила:

— А где одноглазый вымогатель?

— О, целая, прелюбопытнейшая история! — Тётя Ариадна Аркадьевна загадочно и удовлетворённо улыбнулась. — Представляешь, куда-то совершенно бесследно исчезла его дочь под жутким именем Голгофа. — Её всю передернуло. — Вышла из машины и — словно испарилась. Он тут бегал, бегал, кричал, кричал, даже немного попрыгал, погрозил в пространство кулаками и укатил домой.

— За дочерью? Искать её?

— В том-то и дело, что нет! Как только обнаружилась реальная возможность получить четырнадцать рублей тридцать копеек, грубый эс-ку-лап сел в машину и укатил. Скоро он вернется обратно, получит деньги и тогда, видимо, и примется искать свою дочь.

— Ничего не понимаю. Куда и зачем он уехал?

— За шля-пой! — Тётя Ариадна Аркадьевна долго смеялась. — Игнатий Савельевич решил наказать алчность! — Она опять долго смеялась. — Он обещал заплатить деньги за шляпу лишь в том случае, если ему её пре-дос-та-вят! Дескать, я должен лично убедиться, что головной убор действительно приведен в негодность!.. — Тётя Ариадна Аркадьевна стала серьёзной, даже чуть печальной. — Кстати, эскулап-грубиян вызвал во мне не только презрение, но и омер-зение. Знаешь, у него руки трясутся, когда он разглагольствует о рублях и даже копейках!

Услышав шум подъехавшей машины, эта милая Людмила сказала:

— Взгляну, как он отправится обратно.

Когда она вышла на улицу, то с удивлением и радостью узнала знакомый голос, весело и громко распевавший:

— Главное, ребята, сердцем не стареть! Сердцем не стареть — главное, ребята!

— Поздравляю вас, дедушка, с возвращением голоса! — крикнула эта милая Людмила, с интересом разглядывая выходившего из машины отца и врача П.И. Ратова.

Он потребовал:

— Деньги, дед!

А в ответ услышал:

— Шляпу!

— Сначала — деньги!

— Шляпу — сначала!

— Заговорил, притворщик! — зло отметил отец и врач П.И. Ратов. — Немедленно — деньги!

— Шляпу — немедленно!

— Для чего она тебе?

— Нам, а не тебе! — грозно поправил дед Игнатий Савельевич. — Хватит тыкать!

— Для чего она те… вам? — сквозь зубы процедил отец и врач П.И. Ратов. — Ведь она не годится для употребления после того, как её изуродовал тво… ваш внук!

— Во-первых, шляпа нужна нам как доказательство, — наставительным тоном ответил дед Игнатий Савельевич. — Я должен удостовериться, что она пришла в негодность. А то вдруг вы и деньги получите, и в шляпе щеголять будете, нанося людям обиды и оскорбления? Во-вторых, шляпа необходима нам для огородного пугала.

Отец и врач П.И. Ратов побагровел быстро и густо, сжал кулаки и в отчаянии зло пожаловался:

— Выбросили шляпу, дед!.. Вы… понимаешь, кто-то из уборщиц несознательных выбросил! — Но тут же его охватила ярость. — Я всё равно ВЫКОЛОЧУ из те… вас МОИ деньги!.. И Голгофа куда-то пропала… — Голос его снова стал жалобным. — Наверняка купается… Мне надо собрать все, все оставшиеся силы и навести здесь порядок!

— А я видела вашу дочь, — с невинным видом сказала эта милая Людмила. — Такая высокая, с голубыми волосами, да?

— Да, да, да! Где, где, где ты её видела?

— Примерно час назад мы садились с ней в рейсовый автобус до райцентра.

— Не может быть! Ей запрещено одной ездить в автобусе!

— А она ехала и выглядела очень весёлой.

— Я абсолютно ничего не соображаю… отказываюсь, абсолютно отказываюсь соображать… вернее, я пытаюсь соображать, а голова отказывается… — обескураженно признался отец и врач П.И. Ратов. — Какой-то идиотский день!.. Сначала меня путал старикан, который притворялся немым и которому огородное пугало дороже меня, человека и специалиста с высшим всё-таки образованием… Потом влезла в мои дела нравоучительная бабуся, которая считает, что им, пенсионерам, я должен оказывать, видите ли, вы-канье, а не ты-канье… Да ей ещё и имя моей дочери не нравится!.. А моя дочь?! Послушнее ребенка я не встречал, и вдруг… Голочке строго-настрого запрещено ездить в автобусах! Там любую заразу подхватить можно!.. Шляпу кто-то выбросил… Дед, может, всё-таки закончим конфликт?

— При наличии шляпы. Четырнадцать рублей тридцать копеек, как вы сами сформулировали, на дороге не валяются. Мне пугало крайне необходимо. Птицы в огороде совсем распоясались — от воробья до сороки. Пиджак и штаны есть, а шляпы нету. Какое же пугало без шляпы?

Нет, нет, нет и нет, не мог отец и врач П.И. Ратов просто так расстаться, вернее, он вообще ни при каких обстоятельствах не мог расстаться со сжигающей его страстью вернуть СВОИ деньги. Он обессиленно опустился на скамейку, в изнеможении вытянул ноги, нервно посвистел мелодию «Главное, ребята, сердцем не стареть», вдруг резко вскочил, заговорил, грозно потрясая кулаками:

— Если бы я не беспокоился о судьбе дочери, я бы не уехал отсюда, пока ты… пока вы не отдал бы мне МОИ деньги! Я бы ВЫКОЛОТИЛ их из те… вас! Но дочь, дочь, Голочка, Голгофа! Она-то что вытворила! Сейчас съезжу, узнаю о её судьбе и — снова сюда! Я буду здесь действовать до тех пор…

— Ко-о-ончай конфликт! — вдруг крикнул, как скомандовал, дед Игнатий Савельевич. — Надоело торговаться из-за ба-рах-ла! Чтобы только больше жадюжности вашей не видеть, берите мои деньги! И — айда отсюда! На все четыре стороны на всех четырёх колёсах!

Несколько удивленно и предельно удовлетворённо улыбнувшись, отец и врач П.И. Ратов осторожно, с неописуемым уважением, трясущимися руками пересчитал деньги, вежливо проговорил:

— Простите, дедушка, но не хватает десяти копеек. Мелочь, конечно, ерунда, с точки зрения некоторых, но ведь рубль состоит из копеек…

Дед Игнатий Савельевич, возмущённо кряхтя, крякая и кашляя, порылся по карманам, протянул монету.

— Благодарю те… вас! — Отец и врач П.И. Ратов даже поклонился и довольно низко, тоже протянул монету. — Прошу те… вас, вот сдача. Пятачок, но зато полный и точный расчет. Наконец-то!

Он буквально вскочил в кабину «Жигулей» цыплячьего цвета и укатил…

Только лишь сейчас эта милая Людмила вздохнула громко и облегченно и устало сказала:

— Герман скоро придёт. Вы очень расстроены?

— Есть немного. Как-никак деньги. Больше противно, конечно, чем жалко. Пойду переживать и морковь полоть. От нервов помогает.

Эта милая Людмила бегом вернулась к ребятам, издали крикнула:

— Полный порядок, товарищи детективы! Сюжет нашей истории развивается стремительно и неожиданно! — Подбежав, она сообщила уже заговорщическим тоном: — Папе твоему я сказала, как ты садилась в рейсовый автобус. Деньги он ВЫКОЛОТИЛ. Значит, сюда сегодня, может быть, и не явится. Голгофа, ты пока на свободе. Ура, товарищи!

Они втроём в полный голос прокричали трёхкратное «ура!», и Голгофа восторженно воскликнула:

— Купаться! Свобода — это значит купаться!

— Купаться, пока хватит сил! — добавила эта милая Людмила. — А дальше? Есть два варианта. Скрыть Голгофу от деда и тётечки или всё открыть им сразу и честно. Как, по-вашему, они будут реагировать?

— За деда я ручаюсь, — уверенно ответил Герка, хотя в точности и не знал смысла последнего слова. — Он свой человек. Меня всегда слушается.

Эта милая Людмила вскинула удивленно на него большие чёрные глаза, удержалась от какого-то замечания и огорченно призналась:

— А я вот не могу ручаться за тётечку. Понятия не имею, как она отнесётся к нашему детективу.

— Пусть Голгофа живёт у нас на сеновале, — предложил Герка. — И пусть твоя тётечка ничего не знает.

— Мне бы хотелось, чтобы она была с нами, но… Предположим, мы прячем Голгофу на сеновале. Но ведь папа всё равно будет искать её.

— Ещё как! Если меня одну не отпускали гулять в городе, то что будет дома, когда узнают, что я уехала куда-то к какой-то подруге! Папа первым делом обратится в милицию.

— Тем интереснее! — неожиданно обрадовалась эта милая Людмила. — Товарищи, предлагаю план! Мы не будем гадать, как отреагируют дед и тётечка на нашу замечательную затею! Мы прямо и честно заявим им обо всем! Пусть они размышляют, как быть дальше! Они взрослые, они обязаны нам помогать!

— Вот сейчас я испугалась по-настоящему, — прошептала Голгофа. — Скоро пройдет. Поживу на свободе, пока меня не поймают. Купаться мы сегодня будем или нет?

— Сегодня мы будем всё! — торжественно и весело пообещала эта милая Людмила. — Товарищи детективы, за мной!

— Подожди, подожди, — остановил Герка. — Предлагаю сейчас же ввести в курс дела деда. Так нам удобнее будет жить на свободе.

Геркнно предложение было принято.

Не переставая полоть, морковь, вернее, делая вид, что он продолжает полоть морковь, дед Игнатий Савельевич терпеливо и даже покорно выслушал многословный, сбивчивый и торопливый рассказ ребят. Потом он сел на травку, медленно достал кисет, ещё медленнее и очень долго искал по карманам аккуратно сложенную квадратиками бумагу, не спеша оторвал листочек, старательно согнул его, осторожно развязал кисет, насыпал в бумажку табак, свернул цигарку, завязал кисет, по всем карманам медленно и долго искал спички, закурил и лишь тогда ответил измученным ожиданием ребятам:

— Допустим, Голгофа не выдержала ненормальной домашней обстановки и покинула дом. То есть сбежала. Допустим, прекрасно получилось. Для неё. И вы довольны. Но ведь всё равно поймают. От милиции не скроешься.

— А пока не поймают, я хоть немножечко, хоть крохотулечку поживу по-человечески, — печально сказала Голгофа, на которую сейчас было жалко смотреть, до того она несчастно выглядела.

Дед Игнатий Савельевич строго спросил:

— Твое окончательное мнение, Людмилушка?

— Мы отчетливо сознаем, что поступаем, с точки зрения взрослых, неверно. Но мы поступаем так не ради шалости или озорства, а принципиально, — твёрдо ответила эта милая Людмила. — Мы помогаем человеку, у которого нет иного выхода. И больше ему никто не поможет. Ведь Голгофа живёт, вернее, существует сверхненормально. Она попросту со временем зачахнет. А ведь она может стать выдающейся спортсменкой, способной умножить славу советского спорта! Я уверена в этом… Пусть она побегает с нами, покупается, подзакалится, позанимается домашним хозяйством, поживёт жизнью будущей женщины. Ты умеешь готовить?

— В каком смысле?

— Супы варить, картошку жарить, котлеты…

— Ой, что вы?! Зачем это девочке?! — казалось, в неподдельном ужасе воскликнула Голгофа, но тут же стало ясно, что она кого-то передразнивает. — Ведь я могу порезать руки, вполне вероятно, что произойдет заражение крови. Кроме того, я родилась не для того, чтобы проводить жизнь у газовой плиты в кухонном смраде. Мамочка и бабушка не допустят, не позволят, они себе представить не могут…

— Понятное дело! — властным и мрачным голосом оборвал дед Игнатий Савельевич. — Одно из основных зол и бед нашего века — избалованность детей, достигшая почти наивысшей точки. Идите, ребята, живите!

— Товарищи, пошли жить! — радостно позвала эта милая Людмила. — Сначала искупаемся сколько хватит сил, а потом будем уговаривать тётечку! Не надо печалиться, вся жизнь впереди!

— Главное, ребята, сердцем не стареть! — вдогонку посоветовал дед Игнатий Савельевич.

Купаться ребята отправились на пруд, километра за полтора от посёлка, но шли они, счастливые и взбудораженные, туда так долго, словно до пруда было не меньше одиннадцати километров да ещё в гору! Радость прямо-таки распирала их сердца, и, чтобы хоть как-то дать ей выход, они кричали, хохотали, визжали, толкались, хрюкали, лаяли, мяукали, кукарекали и даже ржали!

За ними увязался злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя, надеясь выколотить из Герки два рубли, которые тот ему вчера вроде бы и обещал. Пантя немного робел от присутствия маленькой девочки, которая вчера отлупила его удилищами, но рассчитывал, что поймает Герку одного, схватит его за нос и ухо… Увидев, что троица не расстается и ведёт себя слишком уж буйно и дружно, злостный хулиган счёл за разумное просто издали подглядывать за ней — всё равно делать-то ему, как всегда, было нечего…

А тут Герка предложил состязание: кто быстрее преодолеет сто метров на четвереньках. Сначала вперёд вырвалась Голгофа, но быстро устала, её обогнал Герка, но на финише первой оказалась всё-таки эта милая Людмила!

Тогда Герка предложил другое соревнование: кто дольше простоит на голове. Пять раз рухнула Голгофа и выбыла из соревнований. А когда упал Герка, эта милая Людмила ещё несколько минут стояла на голове, да ещё в воздухе ногами болтала, да ещё звонко и громко смеялась!

И Герка, раздосадованный неуспехами, выдумал новый вид спорта: бежать задом наперёд, уже заранее считая себя победителем. Но увы! Он не смог догнать даже этой милой Людмилы, которая на много метров отстала от Голгофы.

— Спасибо, спасибо, дорогие мои! — совершенно растроганно сказала она. — Первый раз в жизни я живу! Я че-е-е-лове-е-е-е-ек! — закричала она в небо.

— Мы все люди-и-и-и-и! — заорал Герка.

— Мы на свободе-е-е-е-е! — подхватила эта милая Людмила, и они втроём завопили:

— Ура-а-а-а-а!

И всё время за ними, конечно, не замечаемый ими, неотступно следовал злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя. Он до того увлекся подглядыванием, что самозабвенно повторял все проделки нашей троицы: пытался обогнать себя в беге на четвереньках, стоял на своей непропорционально маленькой голове, бегал задом наперёд и даже тихонько пропищал: «Уря-я-я-а-а!»

Кажется, впервые в жизни Пантя был самозабвенно увлечён, впервые не изнывал от безделья и одиночества, впервые забыл, что он злостный хулиган, забыл, что ему надо делать людям гадости, подлости и мерзости.

Оставим его и нашу троицу, уважаемые читатели, пусть она беспечно веселится, а мы с вами займемся наинеприятнейшим делом: поинтересуемся, чего там предпринимает отец и врач П.И. Ратов, чтобы разыскать свою дочь.

В данный момент он находился в отделе внутренних дел горисполкома, то есть в милиции, и требовал объявить всесоюзный (по всей нашей стране, значит) розыск неизвестно куда и совершенно неожиданно исчезнувшей дочери. А она, по его словам, отличалась наиполнейшей неприспособленностью к жизни, на редкость слабым здоровьем и усиленной способностью подвергаться любым заболеваниям, особенно посредством инфекции.

И ещё отец и врач П.И. Ратов требовал, чтобы вечером по телевидению показали портрет Голгофы, а самый лучший диктор чтобы объявил, что все, кто видел данного ребенка…

— Спокойнее, спокойнее, товарищ Ратов, — остановил его беседовавший с ним капитан милиции. — Ни о каком всесоюзном розыске не может быть и речи. Ваша дочь, как сказано в оставленной ею записке, уехала на неделю к подруге.

— У неё нет никаких подруг! Мы следили за этим! А вдруг какая-нибудь банда или шайка самых опасных преступников вынудила нашу несчастную Голочку под страхом смерти сочинить такую записку?!

— У вас больная фантазия, товарищ Ратов. Девочка всё продумала. Взяла нужные для отдыха вещи. Оставила записку спокойного, делового содержания. Конечно, её своеволие вам неприятно…

— Она — ребенок! — подняв руки кверху, почти патетически воскликнул отец и врач П.И. Ратов. — Записка подозрительна! Я повторяю, у Голочки нет ни одной подруги! Мы всё делали для того, чтобы она не испытывала дурных влияний! Мы ей даже не все мультики разрешали смотреть! Достаточно было моего влияния, жены и бабушки! И вдруг невесть откуда взявшаяся так называемая подруга!

— И как обнаружилось, — веско заметил капитан милиции, — подруга всё-таки есть. Вашего влияния оказалось мало. Видимо, вы не пользовались у дочери достаточным авторитетом, ей явно недоставало общения с людьми.

— Но почему нельзя показать её портрет по телевидению и объявить населению…

— Потому что нет никаких оснований. Ваша дочь, повторяю, сознательно покинула вас. Она находится где-нибудь поблизости, может быть, в том посёлке, где она вас и оставила. Рекомендую вам, вашей супруге и бабушке серьёзно подумать над случившимся и сделать соответствующие выводы. Во всяком случае, не лишать дочь возможности иметь хотя бы подруг и смотреть все мультики.

— Благодарить мне вас не за что! — очень желчно проговорил отец и врач П.И. Ратов. — Я отправляюсь в областное управление внутренних дел.

— Бесполезно. Но — ваше право.

— Я свои права знаю все.

— Не забывайте и о ваших обязанностях.

В областном управлении разговор был примерно такой же, как вышеописанный, только здесь отец и врач П.И. Ратов вёл себя, скажем прямо, настырнее, а принявший его майор отвечал ему совершенно спокойно:

— Нет никаких оснований предполагать, что ваша дочь потерялась. Просто из-за ненормальной обстановки в семье девочка решилась на отчаянный и первый в жизни самостоятельный поступок. Видимо, у неё давно была потребность в этом.

— Потребность сбежать из родного дома?! Потребность бросить любимых родителей и не менее любимую бабушку?! — даже не возмутился, а просто-напросто взъярился отец и врач П.И. Ратов. — Извиняюсь, но это же… ерунда! Если бы Голочка была обыкновенным ребенком, я бы за неё не беспокоился так ужасно, как беспокоюсь сейчас. Но она шага одна сделать не в состоянии. К тому же она уникально болезненна. Мы оберегали её, хранили, охраняли, следили за каждым её движением, мы старались…

— Вы старались её уникально избаловать, товарищ Ратов. Но вам не удалось полностью изолировать дочь от живой действительности. Девочка, судя по всему, рвалась к нормальной жизни, которой живут её сверстники. И едва представилась возможность, дочь ваша и ушла в жизнь. Спокойнее, спокойнее, — предложил майор милиции, когда отец и врач П.И. Ратов подпрыгнул на стуле. — Проблема избалованных детей давно уже стала непосредственно касаться и нас, работников милиции. Понимаете? И не вы должны предъявлять нам претензии, а мы должны спросить вас: для чего вы баловали вашу дочь?

Здесь, уважаемые читатели, я опускаю довольно длинный и достаточно запутанный спор о том, как невероятно баловал или предельно примерно воспитывал свою дочь Голгофу отец и врач П.И. Ратов. Я просто своими словами изложу речь майора милиции на тему: почему и для чего родители очень уж слишком усердно балуют детей.

Другими словами, я делаю попытку ответить на крайне важный, не менее крайне сложный и совсем крайне актуальный вопрос: ДЛЯ ЧЕГО ЖЕ, В КОНЦЕ-ТО КОНЦОВ, БАЛУЮТ ДЕТЕЙ, В ЧАСТНОСТИ ДОЧЕРЕЙ?

Сначала отметим самое главное: балование детей, особенно девочек, воспитание из них не настоящих людей, а этаких говорящих кукол — дело не личное, не семейное, а общественное и даже политическое.

Всегда необходимо помнить, что избалованный ребенок, особенно девочка, повзрослев, редко приносит нашему государству хотя бы наиничтожнейшую, прямо-таки микроскопическую пользу, а вот вред от последствий их избалованности бывает явный, достаточно ощутимый даже в масштабах страны.

Основной вред, приносимый нашему государству избалованными детьми, особенно девочками, утверждает милиция, заключается в том, что со временем они воспитывают себе подобных, но ещё более избалованных и ещё более вредных для нашего государства.

И если этот неописуемо опасный процесс — избалованные воспитывают ещё более избалованных — не остановить, то в будущем наше общество примерно на одну четвертую часть (а точнее, 24,6 процента) составят неполноценные люди, особенно женщины, то есть бывшие избалованные девочки.

Вот тогда-то бывшие избалованные дети, а ныне неполноценные взрослые, и будут хотя бы в незначительной степени потихонечку если и не подрывать экономическую мощь страны, то и нисколечко не содействовать её росту.

Итак, для чего же в конце-то концов балуют ребенка, в частности девочку?

Опять отмечаем самое главное: родители это делают, чаще всего сами того не подозревая, в своих сугубо личных интересах, не имеющих ничего общего с интересами государства.

Детей, в частности девочек, балуют для того, чтобы они всю жизнь полностью зависели от родителей и без их помощи ничегошеньки бы не умели делать. Ибо чем избалованней ребенок, особенно девочка, тем он беспомощней, тем больше на каждом шагу нуждается в родителях, особенно в мамочке. Без неё, мамочки, она, доченька, не полноценный, живущий настоящей жизнью человек, а этакая говорящая кукла, которая одно только и умеет — звать мамочку на помощь. Известно даже несколько случаев, когда старушки в возрасте старше семидесяти лет по застаревшей привычке по многу раз в день звали: «Мама!»

Тогда что же такое получается? Вместо человека растёт кукла, а мама рада?

Ещё как бывает рада мама!

Ведь ей кажется, что если доченька без неё шагу ступить не может, то, значит, мамочке будто бы и цены нету. Интересы государства, которое нуждается в сильных, самостоятельных, трудолюбивых детях, конечно, не только не учитываются, а практически отрицаются.

К величайшей озабоченности, даже тревоге нашего общества, немало мамочек все силы отдают тому, чтобы их доченьки ничего не умели делать путного.

И ни трудового подвига такая говорящая кукла не совершит, ни спортивного рекорда от неё ждать не приходится, дельного специалиста из неё не получится, никому она радости и пользы не принесёт и, главное (так настаивает милиция), своего ребеночка воспитает таким же никчемным и беспомощным…

Таким образом, подвергающийся избаловлениванию ребенок — этакий продукт неправильного воспитания в семье — не сулит государству никаких реальных надежд стать в будущем настоящим гражданином.

В семье отца и врача П.И. Ратова дело обстояло примерно так, и что-либо менять в отношении бедной Голгофы никто там и не собирался.

Но жизнь рассудила по-своему.

Когда отец и врач П.И. Ратов, возмущённый до крайнего предела и даже озлоблённый, однако отнюдь не раскаявшийся, выходил из здания милиции, наша счастливая и весёлая троица бежала, с визгами, криками и воплями удирала от грозы. Вволю, то есть сверх всякой меры, накупавшись, ребята увидели, что небо со всех сторон обложено тёмно-сизыми тучами. Далеко-далеко прохрипел гулкий гром.

Троица бегом помчалась в посёлок. Конечно, Герка споткнулся, упал, о него споткнулась Голгофа, и эта милая Людмила не сумела увернуться. Получилась куча мала! Сидели они на земле, потирали ушибленные места, корчили друг другу рожицы, дескать, ой как больно, и хохотали, хохотали, хохотали…

От невероятного восторга Голгофа встала на голову и — не рухнула! Простояла она до тех пор, пока в глазах не потемнело.

Герка от зависти хотел огромную лужу перепрыгнуть, но опустился прямо в неё — посередине! И хохотал вместе с девочками, которые за компанию тоже плюхнулись рядом!

Вдруг эта милая Людмила вспомнила:

— Товарищи дорогие детективы! Ведь время-то идёт, а мы в луже сидим! Да и есть хочется! Вперёд, к еде! Правильное питание — залог здоровья!

И конечно, не видели они, как злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя старательно и, я бы сказал, вдохновенно повторял все их проделки, даже в луже посидел и тоже хохотал…

Примерно километр наша троица бежала под проливным дождем, опять она хохотала, песни распевала, через лужи прыгала, в лужи падала, и, когда вернулась домой, оказалось, до того устала, что шевелиться могла только с большим трудом. Эта милая Людмила ушла к своей тётечке, Голгофа и Герка переоделись и в изнеможении расселись на полу перед печуркой, предусмотрительно растопленной дедом Игнатием Савельевичем.

Он дал ребятам молока, хлеба, вареных яиц и картошки и спросил:

— В воде бултыхались, покуда синими не стали?

— Тёмно-синими! — радостно ответила Голгофа. — А ливень какой был замечательный! Я первый раз в жизни бегала босиком, да ещё под дождем и без зонтика!

— Так-то оно так, — печально произнёс дед Игнатий Савельевич. — А о доме ты вспоминаешь? Не боишься?

— Сейчас вот вспомнила, — уныло призналась Голгофа. — Я боюсь только одного: не поймали бы меня уж очень быстро. Ужасно хочется как можно дольше пожить на свободе! Вот как сегодня!

— Если дед захочет, — небрежно, но довольно хвастливо сказал Герка, — никто тебя ни за что не найдёт.

Дед Игнатий Савельевич весьма долго молчал, сосредоточенно разглядывая огонь в печурке, и проговорил мечтательно:

— В поход, ребята, надо, только в поход!

— В какой, дед, поход? — почему-то сразу насторожился Герка. — Чего это ты ещё придумал?

— Не я придумал, а Людмилушка. Сегодня мне она о походе долго толковала. Понимаете, ребята, пойти бы нам в многодневный поход, а? На Дикое озеро! Места там распрекрасные. Рыбалка гарантийная. Грибы, ягоды — чего ещё надо? И, главное, избушка там есть пустая. Для рыбаков. — Он помолчал загадочно, добавил значительнейшим тоном: — И, конечное дело, полная конспирация.

— А это ещё что такое? — недовольно спросил Герка.

— Это значит — здорово спрятаться, — восторженно прошептала Голгофа. — Неужели всё это может быть?!

— Всё зависит только от вас, — почему-то не очень весело ответил дед Игнатий Савельевич. — Нужны следующие качества: сила воли, смелость, смекалка, терпение, способность переносить любые трудности. Но главное — дисциплина. И ещё более главное: дух коллективизма. Если согласны, я приступаю к сборам. Людмилушка согласна. Надо бы её известить, внучек, какое решение мы примем.

— Твою Людмилушку тётечка не отпустит, не беспокойся. — В голосе Герки явно сквозили растерянность и раздражение. — Она ведь только на словах больно самостоятельная. А на деле ей тётечка пикнуть не даст.

— А мне Людмилочка очень понравилась, — тихо, но твёрдо возразила Голгофа. — По-моему, она на самом деле самостоятельная. Очень решительная и очень весёлая. Ты же сам говорил, Герман, что она и сообразительная и что с ней всегда посоветоваться можно.

— Выдающийся человек, — авторитетно заключил дед Игнатий Савельевич, — но с тётечкой ей договориться будет, конечное дело, трудновато… Да и не одна тётечка помешать походу может, — многозначительно добавил он, как бы ненароком и мельком взглянув на внука.

— Вряд ли что из вашего похода получится, — сердито сказал Герка. — Предположим, даже тётечка в поход отправится… — Он слишком громко хмыкнул. — Поход, поход, а кот?

— Какой ещё кот? — удивилась Голгофа.

— По имени Кошмар, по характеру — тоже, — хмуро ответил дед Игнатий Савельевич. — Отвратительный тип. Невыносимая личность. У меня в огороде всё время пакостит. А уважаемая соседушка его обожает и, пожалуй, ни за что не оставит одного.

— И Людмилушку твою ни за что не отпустит! — торжествующе заявил Герка.

Тут неожиданно явилась тётя Ариадна Аркадьевна с племянницей — первый визит уважаемой соседушки к уважаемому соседу года за два. Гостьи были словно чем-то смущены или чувствовали себя виноватыми, и разговор поначалу никак не клеился.

— Может, чаёк организуем? — растерянно спросил дед Игнатий Савельевич, но тётя Ариадна Аркадьевна довольно холодно отказалась;

— Благодарим вас, мы только что из-за стола. А пришла я вот по какому поводу. Не кажется ли вам, уважаемый сосед, что наши малолетние родственники ведут себя достаточно неразумно? Побег Голгофы, организованный ими, далеко не пустяковый проступок. А тут ещё Людмилочка задумала какой-то… поход!

— Обыкновенный многодневный поход, — обиженно сказала эта милая Людмила. — Великолепное средство для проверки и закалки физических и моральных качеств.

— Девочка Голгофа должна завтра же вернуться домой, — очень безапелляционным тоном произнесла тётя Ариадна Аркадьевна. — Мы, взрослые, не имеем права потакать детским сумасбродствам.

Дома Голгофа всего добивалась только страшным рёвом с обильнейшим выделением слез. И вот сейчас она по привычке, забыв, где находится, ка-а-а-а-ак заревё-ё-ё-ёт, и тут же у неё из обоих глаз хлынули слёзы в большом количестве.

Все, грубо говоря, обалдели от неожиданности, а Герка с презрением воскликнул:

— А ещё в поход собралась… деточка!

Рот у Голгофы оставался широко раскрытым, но некоторое время никаких звуков из него не выходило, хотя слёзы продолжали литься из обоих глаз, и по-прежнему в большом количестве. Затем потихоньку-полегоньку изо рта всё громче и громче зазвучал тонкий-тонкий-претонкий пи-и-и-иск. И когда пи-и-и-иск достиг такой высокой ноты, что, казалось, вот-вот оборвется, Голгофа зарыдала почти Б-А-А-СОМ и слёз стала выделять ещё больше…

Тут даже и Герка промолчал. Все жалели девочку и терпеливо ждали, пока она затихнет.

А тётя Ариадна Аркадьевна подумала, что именно она одна виновата в обильном выделении слёз из глаз Голгофы, и сказала примирительным тоном:

— У нас есть время во всём досконально разобраться и принять справедливое, разумное решение.

Голгофа проговорила тихо и виновато:

— Простите меня… Я знаю, что доставила вам массу неудобств… Но позвольте мне, пожалуйста, первый раз в жизни самой ответить за своё поведение. Возьмите меня, пожалуйста, в многодневный поход!

— Но ты только представь, ЧТО у тебя сейчас происходит дома, — мягко, вроде как бы попросила тётя Ариадна Аркадьевна. — Подумай о своих родителях.

— Я стараюсь о них не думать, — печально призналась Голгофа. — Я знаю, что поступаю дурно. Но у меня нет иного выхода. Я всё равно туда не вернусь, пока меня туда не доставят. Но вы только поверьте, что я всё делаю для пользы самих же мамы, папы и бабушки. Они считают меня болезненной, хилой, внушают мне, что я ни на что не способна. Представляете себе, товарищи, мы три недели жили на берегу моря, и мне ни разу, понимаете, ни разу не разрешили выкупаться! Все дети, кроме меня, целыми днями не вылезали из моря, наслаждались, а я — нет!.. Каждое утро у меня начинается с градусника! Все как будто только и ждут, что у меня будет высокая температура!.. Мне не разрешают купаться, ходить на лыжах! Меня не отпускают ни в пионерский, ни, тем более, в спортивный лагерь! Меня не подпускают к газовой плите! Мне запрещают мыть посуду и стирать хотя бы рукавички!.. Сколько можно ТАК жить?

Все удрученно молчали и ничегошеньки не понимали.

Сознавая, что сейчас судьба Голгофы в значительной степени зависит от неё, тётя Ариадна Аркадьевна проговорила нерешительно:

— В трудное, почти безвыходное положение ты ставишь нас, девочка. Я всем сердцем сочувствую тебе, но… не знаю… не знаю… не знаю…

— А я вот знаю! — вдруг запальчиво, но тихо выкрикнул дед Игнатий Савельевич. — То есть наоборот, я ничего не знаю и знать не желаю!.. Голгофа, с моей точки зрения, человек умный, а то, что она пока ещё дитё, она в этом, конечное дело, не виновата. Пусть сама с родителями ведет переговоры. Пусть они её в угол ставят или по одному секретному месту шлёпают — это их дело. Я с такими дел иметь не желаю. Пусть Голгофа сама свою судьбу сформулирует. Мы с внуком отправляемся в многодневный поход. Кто хочет, может присоединиться. Никому отказа не будет.

Опять все удрученно молчали. Опять все жалели Голгофу и ничегошеньки не понимали.

И никто не мог подумать о том, что отец и врач П.И. Ратов уже знал, где примерно скрывается его дочь. Двое любопытных и наблюдательных, можно сказать, бдительных людей — пенсионеров из соседнего подъезда со своего балкона углядели Голгофу с мальчиком и девочкой, по их детальному описанию очень похожими на тех, которые жили в посёлке. А мальчик так уж точно был Геркой Архиповым.

Разыскал отец и врач П.И. Ратов и автобус, на котором наша детективная троица возвращалась обратно.

— Длинная, длинная, тощая, тощая, — несколько раз подтвердила кондукторша, — и волосы голубые, я ещё здорово подивилась.

Непонятным оставалось лишь то, почему троица сошла на остановку раньше. Но, как бы там ни было, отец и врач П.И. Ратов знал, где примерно искать беглянку, и собирался ранним утром нагрянуть на своих «Жигулях» цыплячьего цвета в посёлок. Он нисколько не сомневался в успешном завершении поисков дочери, оставалось только придумать для неё соответствующее наказание.

И хотя Голгофа не догадывалась обо всём этом, она была убеждена, что искать — изобретательно, терпеливо и настойчиво — её будут. Но сейчас она восторженно внимала словам деда Игнатия Савельевича, который рассуждал так:

— Наш многодневный поход — не лёгкая прогулочка для праздных людей, а, как справедливо заметила Людмилушка, серьёзное испытание наших физических и моральных качеств. Берём с собой только самое необходимое, всё остальное будем брать у природы.

— Я бы обязательно рекомендовала взять хотя бы круп, вермишели или рожков, — обеспокоенно предложила тётя Ариадна Аркадьевна, но тут же смущённо и испуганно поправилась: — Впрочем, я чисто теоретически…

— Никаких круп, вермишелей и рожков! — отрезал дед Игнатий Савельевич. — С ними любой избалованный тунеядец в лесу проживёт! А мы идём закаляться и бороться со всеми трудностями!

— Как прекрасно… — в упоении прошептала Голгофа.

— И консервов не возьмём?! — очень возмущённо вырвалось у Герки.

— И консервов, конечно, не возьмём, — ответила эта милая Людмила, неожиданно улыбнулась и воскликнула: — Товарищи! Человек создан для счастья, как птица для полета! Наше счастье в наших руках! Да здравствует многодневный поход! Ура, товарищи!

Она и Голгофа крикнули громко и торжественно, дед Игнатий Савельевич — негромко, но серьёзно. Герка промолчал.

Тётя Ариадна Аркадьевна не только промолчала, но даже на некоторое время отвернулась в сторону, затем медленно поднялась и ледяным тоном проговорила:

— Первая обязанность ребенка — слушаться родителей и старших родственников.