"Эта милая Людмила" - читать интересную книгу автора (Давыдычев Лев Иванович)СЕДЬМАЯ ГЛАВА Начало истории со шляпой врача П.И. РатоваЭта милая Людмила поставила на газовую плиту чайник, поразмыслив, отрезала Кошмару колбасы, которую кот проглотил не жуя и тут же требовательно замяргал. — Я тебя кормить не обязана, не получила указаний, — строго сказала ему эта милая Людмила. — Жди хозяйку. Тем более она должна принести те-бе рыбки. Напившись чаю со сладким пирогом, эта милая Людмила вдруг ойкнула и спросила Кошмара: — Твоя хозяйка часто так поздно задерживается на рыбалке? Она не боится возвращаться в темноте? Кот презрительно издал какой-то звук, резкий и непонятный, похожий на хрюканье, убрел в комнатку и развалился на диванчике. Эта милая Людмила взяла куртку, карманный фонарик и вышла на крылечко, совсем уже обеспокоенная. Во дворике густо пахло цветами, в воздухе ощущалась вечерняя прохлада. «Или она ушла далеко-далеко, — с тревогой думала эта милая Людмила, — или… не могла же она заблудиться в знакомых местах! А вдруг она упала и… ужас какой! Ведь что угодно могло с ней случиться, а я тут… чаи со сладким пирогом распивала!» Верная правилу — долго не раздумывать, когда надо действовать, она бегом бросилась через дворик, пробежала по улице и вскоре уже стучалась в двери соседнего дома. На крыльцо вышел дед Игнатий Савельевич, шумно обрадовался, дескать, в самое время, дорогая гостья, прямо к чаю угодила, голубушка, милости просим… — Тётечка ещё с рыбалки не вернулась! — испуганно сообщила эта милая Людмила. — Уже почти темнеет, а её всё нет! Надо её искать! — И сама заметила, что голос у неё встревоженный. — А где искать? — Ну… не знаю… везде! — Может, ещё придёт… — Дед Игнатий Савельевич опустился на крыльцо и показал ей на место рядом. — Сейчас, голубушка, будем соображать. А! Риадна Аркадьевна — человек отменной серьёзности и рыбак опытный. Все здешние рыбные места она знает распрекрасно. — Тем более! Тем более! — Эта милая Людмила вскочила. — Значит, с ней что-то случилось! Рассуждать, соображать, размышлять нам просто некогда! Посмотрите, с каждой минутой всё темнее и темнее! У вас есть фонарик? — Фонарик-то, Людмилушка, имеется, — явно недовольным тоном ответил дед Игнатий Савельевич. — Только вот, извини, противно даже и подумать, что соседушка моя уважаемая из-за кота ведь заблудилась где-то! Из-за ко-та! — Да при чём здесь кот?! С тётечкой, может быть, случилось что-нибудь, а вы про кота! — Так ведь она ему, извергу, рыбу ловит! Он чуть ли не килограмм за раз слопать способен! — Меня абсолютно не интересует ни его аппетит, ни он сам! — очень рассердилась эта милая Людмила. — Одевайтесь, пожалуйста, быстрее, забирайте Германа и фонарик… — Есть, товарищ командир! Один момент, и я в вашем распоряжении. С фонариком, конечное дело, но без Герки. Зачем он нам? Он ещё и сам по дороге потеряется, чего доброго. — Идите, дедушка, идите, а Германа пришлите ко мне. Я сама с ним поговорю. — Ну, если нужна тебе, голубушка, лишняя обуза, пожалуйста. А Герман как раз перед самым приходом этой милой Людмилы всё думал о ней и в который уж раз принял наитвердейшее решение: больше со странной и опасной будущей женщиной он даже и разговаривать не станет! Но когда этот вреднющий дед сказал ему, что его кличет Людмилушка, Герка, сердясь на себя, обрадовался и быстренько оказался на крыльце, спросил грубовато: — Чего ещё надо? — Пойдём искать мою тётечку. Представляешь, она до сих пор не вернулась с рыбалки! И пожалуйста, не отказывайся, Герман! Мне без тебя будет страшновато. Понял? — Ну да… — Да, да! Иди собирайся скорее! — А где мы её искать-то будем? — Везде! Разделимся на два отряда. В одном — дедушка, в другом — мы с тобой. Если хочешь, будешь командиром как здешний житель. Командиром-то Герка всегда хотел быть, а тут ещё командовать не кем-нибудь, а вредной будущей женщиной… Но вот идти в темноту… — Где, где мы её искать-то будем? — Уже испугался? — презрительно поразилась эта милая Людмила. — Пересиль страх, Герман! У те-бя блестящая возможность доказать, что ты настоящий мужчина! Иди, иди, одевайся! — заторопила она. — Положение очень серьёзное! Может погибнуть человек! Герман, ты должен помочь спасти человека! Я жду тебя! — Дед, а дед, где моя куртка? А сапоги мои где, дед? Неси давай скорее, мне человека спасать надо! Через огород они прошли молча, а когда оказались за изгородью, дед Игнатий Савельевич не без иронии спросил: — В какую сторону идти прикажешь, Людмилушка? — На берег, — уверенно ответила она, оглянулась вокруг и невольно поёжилась: сзади, в посёлке, весело горело множество огней, а впереди, слева и справа, — темнота. — Предлагаю разделиться на два поисковых отряда. — Я тебя, Людмилушка, одну не отпущу! А Герка один… — Мы с Германом и составим один поисковый отряд по розыску моей тётечки. Вы, дедушка, составите второй поисковый отряд. — Так ведь он не пойдет, Герка-то! Он ведь у меня трус. Не совсем, конечное дело, трус, а так… трусик, можно сказать. — У вас он, может быть, и трусик, а у меня он храбрецом будет! Уверяю вас! Вперёд, к реке! Станем кричать во всё горло или петь! Только обязательно громко-громко-громко! И когда они остановились на берегу, дед Игнатий Савельевич закричал во всё горло, изо всех сил, громко-громко-громко: — Главное, ребята, сердцем не стареть!!!!! — Не надо печалиться, вся жизнь впереди! — подхватила эта милая Людмила. — Герман, а ты? — Трали-вали! Трали-вали! — прямо-таки завопил Герка. — Это мы не проходили! Это нам не задавали! Они кричали, пока не устали, и дед Игнатий Савельевич спросил уже серьёзно: — Ну, а теперь куда, товарищ командир? Или так и будем орать до утра? — Может, костёр запалить? — предложил Герка. — И кричать по очереди? — Нет, нет, надо именно искать, — возразила решительно, даже непреклонно, эта милая Людмила. — Дедушка идёт вниз по течению, мы с Германом — вверх. Через час встречаемся здесь. Какие будут вопросы, замечания, предложения? — Не имею я права отпускать несовершеннолетних одних в ночь, — недовольно ответил дед Игнатий Савельевич. — А если с вами что стрясется? Или заблудитесь? — Когда речь идёт о спасении человеческой жизни, — эта милая Людмила резко повысила голос, — необходимо рисковать своей собственной несовершеннолетней жизнью! В конце концов, вопрос может быть решен просто: вы, дедушка, идёте с Германом, а я одна. Тётечка ведь моя, и я должна… — А я не позволю! — Дед Игнатий Савельевич возмущённо покряхтел, помолчал, виновато кашлянул. — Не разрешаю я. Не имею права. Идёмте все вместе. Вперё-ё-ё-ёо-од… — неуверенно скомандовал он. Они направились вверх по течению, изредка выкрикивая по очереди: — Тётечка-а-а-а-а-а! — А-а-а-ариадна-а-а-а! А-а-а-арка-а-а-адьевна-а-а-а! — Соседушкаа-а-а-а-а! Шагали они всё медленнее и медленнее, кричали всё реже и реже, всё тише и тише. Первым не выдержал дед Игнатий Савельевич, скомандовал: — Отряд, стой! Отряд, молчи! Надо посоображать, товарищи. Никак не могла здесь заблудиться Ариадна Аркадьевна. Вон всё ещё посёлок видно. Потеряться она могла только где-то вдалеке, но опять же очень далеко она никогда не уходила. Так что глотки дерем мы напрасно. — Значит, по-вашему, ничего не надо делать?! — возмутилась эта милая Людмила. — Значит, по-вашему, надо возвращаться домой, попивать чаёк, глазеть в телевизор и забыть о том, что человек попал в беду?! — Я таких глупостей и подлостей и в уме не держал, Людмилушка. Но можно хоть всю ночь тут ходить и орать, а толку никакого не будет. Надо придумать что-нибудь поумнее и, главное, эффективнее. Герка прав: запалим костёр, вы тут останетесь, кричите, если ещё способны, а я бегом-бегом-бегом вперёд. Так? Согласна, Людмилушка, товарищ командир? — Вполне приемлемый выход из положения. Ничего лучшего не придумаешь. — Тогда вот вам спички, а я — вперёд! Главное, ребята, сердцем не стареть! Дед Игнатий Савельевич, громко распевая одну и ту же строку из любимой песни, исчез в темноте, а ребята стали собирать сучья для костра, не замечая, что стараются не отходить друг от друга далеко: честно говоря, уважаемые читатели, им было довольно страшновато, особенно когда луну ненадолго закрывали облака. — Давай разжигай. — Голос у этой милой Людмилы, сколько она ни сдерживалась, заметно дрожал. — С костром будет не так боязно. А ты не боишься, Герман? — А чего бояться-то? — еле слышно отозвался Герка, и голос у него дрогнул. — Тигров здесь нет. Медведей и волков тоже… — Не мог же он признаться, что в её присутствии он обязан не выглядеть трусиком. Он чиркнул спичкой, она сломалась, второй чиркнул — сломалась. Третья, четвертая сломались… — Не торопись, не торопись, — шептала эта милая Людмила, — сейчас вспыхнет огонёк, и сразу… Руки у Герки немножечко дрожали, и от неловкого движения коробок вдруг вылетел из них, и все спички высыпались на землю. — Мне стра-ашно… — почти писклявым голоском искренне сказала эта милая Людмила. — О-о-очень стра-а-ашно… — Не надо, не надо, не надо… — бормотал Герка, суетливо шаря руками по мокрой траве. — Сейчас, сейчас, сейчас! — Коробочку сначала найди! Уже выпала обильная роса, и когда эта милая Людмила догадалась зажечь фонарик и увидела коробок, оказалось, что он успел отсыреть. И вместо того чтобы обождать, когда он хоть немного подсохнет, Герка яростно ломал об него спички, пока не сломал последнюю… — Вот мы и остались без огня! — Эта милая Людмила едва не всхлипнула. — Какой же ты неловкий, Герман! И я не сообразила, что тебе даже спички доверять нельзя… Ничего, ничего, постараемся не расстраиваться. Ведь трудности только закаляют характер… Но всё-таки неприятно… боязно… Мало сказать, что Герка очень переживал глупый казус со спичками, он прямо-таки терзался, разыскал в траве ещё несколько отсыревших спичек, аккуратно разложил их с коробком на ветках. Ощущение страха немного улеглось, потому что явно трусила эта будущая женщина, и Герка отвлекся тем, что размышлял, как бы её успокоить. — Скоро дед вернется, — сказал он, — дед далеко не уйдёт. Он ведь за нас боится. — Он за нас боится! — плачущим и в то же время возмущённым голосом отозвалась эта милая Людмила. — А что вот сейчас с тётечкой? Где она? — Ей было по-настоящему страшно, и она не знала, как побороть страх, как скрыть его от Германа, и с отчаянием предложила: — Пойдём навстречу деду, а? Герка тоже начал побаиваться, и даже довольно здорово побаивался, и тоже старался не выдать своего состояния, да и к тому же он устал — ноги подкашивались, а при сесть было не на что. — Пойти-то можно, — неуверенно выговорил он, — а вдруг дед обратно какой-нибудь другой дорогой пойдет? — Какой — другой? Вдоль берега одна дорога. — Он велел ждать его здесь. — Напрасно мы согласились на бездействие! Надо что-то делать! Я вот трушу оттого, что ничем не занята. Надо бы хоть какое-нибудь занятие… Не имеем мы права вот так глупо торчать на берегу и трястись от страха и холода! Хорошо ещё, что комаров почему-то мало, а то бы давно заели нас! И правильно бы сделали!.. Тебе страшно, Герман? — Ну… немного. Не страшно, а неприятно. Давай в петушков играть? Прыгаем на одной ноге и толкаемся плечами — кто кого заставит на обе ноги встать! Игра оказалась подходящей, они скоро согрелись, увлеклись и забыли о страхе. И в один прекрасный момент, когда Герка ловко увернулся от толчка этой милой Людмилы, она плюхнулась в воду! Герка заметался по берегу, хотя и видел в лунном свете, что она сразу вынырнула. Подплыв к берегу, она крикнула: — Руку дай… петушок! Берег был обрывистый, хотя и невысокий. Герка встал на четвереньки, мокрая холодная ладошечка ухватилась за его руку, и он легко вытащил эту милую Людмилу на землю. — Спасибо, Герман! Спасибо, петушок! — прыгая, чтобы согреться, дразнилась эта милая Людмила. — Давно ночью не купалась! Давно в куртке не ныряла! Спасибо, Петенька! Сам-то ты сегодня днём в воду упал, а мне ночью пришлось! — Ты куртку сними, — пробормотал Герка, — на, возьми мою, а то простудишься ведь… воспалением лёгких заболеть можешь… Ох и попадёт мне от деда! Запахнувшись в сухую куртку, эта милая Людмила спросила: — А ты думаешь, мне от тётечки не попадёт? — Тётечку ещё найти надо, а дед скоро вернется. — Что делать-то будем? — Домой, домой! Я не мокрый, а и то холодно. — Нет, нет, кто-то из нас должен обязательно оставаться здесь. Ты ведь не струсишь? — Не… струшу, — ответил Герка, и сам не расслышал своего голоса, спросил: — А ты одна идти не боишься? — Я уже ничего не боюсь, — гордо заявила эта милая Людмила. — Я боюсь за тебя, Герман. — А ты… ты сама-то не бойся, а я… я… я попробую… — Герка весь похолодел, представив, как он останется тут, в темноте, один, но выговорил, с очень большим трудом шевеля непослушными губами: — Беги давай. — По… бегу, Герман. Только потому, что другого выхода нет. — Да, да… — И он снова не услышал своего голоса и поэтому несколько раз кивнул. — На, фонарик возьми. Они немного поспорили, кому фонарик нужнее. Герка был до того уже напуган, что ему было всё равно: какая разница — трястись от страха с фонариком или без него? Герку неудержимо тянуло броситься вслед за этой милой Людмилой, но он впервые в жизни испытывал что-то вроде почти неосознаваемого желания перебороть самого себя. Стоя в темноте — луну закрыли огромные облака, — продрогший от холода, дрожащий от страха, он смотрел обреченно, как удаляется лучик фонарика, рассеивается и тает… Герка беспрерывно, почти судорожно оглядывался по сторонам и не для того, чтобы чего-нибудь разглядеть, а, наоборот, чтобы ничего не увидеть, и от этого боялся ещё больше. Ему стали слышаться разные таинственно-жуткие шорохи и звуки, заставлявшие вздрагивать, а сквозь них прорывались иногда гулкие угрожающие голоса… Не выдержав напряжения, Герка побежал в сторону посёлка, хотя и сознавал, что делать этого не следует, что он всё равно вернется назад, должен вернуться, что ему нельзя убегать отсюда. Что тогда скажет эта милая Людмила? Как посмотрит на него своими большими чёрными глазами?.. Но страх был сильнее всего, он мешал даже следить за бегом. Едва успев подумать, что он может оступиться или споткнуться, Герка взвыл от дикой боли в правой ноге: она попала в ямку, и что-то с ней, с ногой, случилось. Герка грохнулся на землю, инстинктивно вытянув руки вперёд, но всё равно ударился лицом так, что в голове загудело, в носу заломило, из глаз брызнули слёзы. Он схватился рукой за нос и ощутил теплую кровь. Боль в ноге была нестерпимой. Герка откровенно подвывал, громко и жалобно, зажав нос двумя пальцами. Устав подвывать и немного придя в себя, он сел, поудобнее устроил ногу на земле, с облегчением почувствовал, что боль угасла, однако тут же определил, что шевелить ногой нельзя — боль мгновенно возвращалась. Несколько минут он подержал голову запрокинутой, потом сел нормально, но долго не мог заставить себя открыть глаза. Страха вроде бы поубавилось, зато появилась злость, и Герка, чтобы отвлечься, шептал, а в темноте ему казалось, что кричал: — А тётечка, может, сейчас чаёк попивает… колбасу с котом ест… телевизор смотрят… мультики всякие… ну, погоди!.. А я себе ногу поломал… и всё из-за этой будущей женщины… и тётечки с её косичками… Дед-то куда делся? Герка ощутил, как от плеч по всему телу начал расползаться холод, брюки неприятно намокли от росы, сидеть было зябко, и мальчишку снова охватил страх. Морщась ещё не от боли, а от её предчувствия, Герка осторожно встал на четвереньки, приподняв и чуть отведя в сторону правую ногу. Стоять-то он так вполне мог, но вот двигаться — никак не получалось. Он попробовал сделать что-то вроде прыжка, но прыжок оказался таким маленьким, что стало ясно: передвижение невозможно. — Де-е-ед! — с отчаянием крикнул Герка. — Де-е-ед, где ты-ыы! Я ведь погибаю-ю-ю-у-у-у!!!! Он опять попытался сделать что-то вроде прыжка, вернее, прыжочка, но на сей раз даже и на сантиметр вперёд не продвинулся, только ушиб колени, да в правой ноге будто проскочил электрический ток, и боль отозвалась даже в правом ухе. Герка долго и осторожно усаживался. Ведь ему до прихода этой милой Людмилы необходимо было вернуться на прежнее место! — Из-за неё, из-за неё всё… — ощупав нос, прошептал он, чувствуя, что сейчас его затрясет от озноба. — Тётечка у неё принципиально детей не любит, а дети её ищут!.. Коту ушла рыбу ловить, а у человека воспаление лёгких будет… Кто этой будущей женщине велел в воду плюхаться?.. Кто вообще разрешил ей нас с дедом в свои глупости впутывать? — Герка прислушался к темноте и тишине и удивился, что ему нисколечко не страшно, а зябко, и тоскливо, и обидно ещё очень. И он совсем удивился, когда обнаружил, что бранить эту милую Людмилу ему уже не хочется. Он так обрадовался, что крикнул весело: — Де-е-ед! Где ты-ы-ы? И он будто не сам поднялся, а словно какая-то сила легко подбросила его вверх. Он встал на одной ноге, прыгнул вперёд, еле удержался на ноге, понял, что и так передвигаться нельзя, однако не растерялся. Ему показалось, что он привыкает к своему положению и что простоять на одной ноге может довольно долго. А там, далеко впереди, слабой рассеянной полосой покачивался лучик света. — Уре-ееее-ей! — восторженно завопил Герка. — Людмила идё-ё-ё-о-о-о-от! Милая Людмила-а-а-а-а! Лучик всё светлел и светлел — становился ярче и ярче, покачивался в темноте часто-часто, — значит, эта милая Людмила шла быстро или даже бежала. От несусветной радости Герка сразу обессилел, в изнеможении опустился на землю, разгоряченный и взбудораженный, ликующий и, скажем прямо, уважаемые читатели, обалделый. Ведь он понял, что впервые в жизни совершил что-то неимоверно важное для себя, о чем он ещё вчера и подумать бы не мог! Герка уже видел тёмный силуэт спешившей к нему этой милой Людмилы, а вот и луч фонарика ослепил его, а вот и раздался звонкий и громкий встревоженный голос: — Ой, кто тебя так разукрасил?! Что с тобой, Герман?! Ты же весь в крови! — Я ещё и ногу поломал! — гордо и радостно сообщил Герка. — Побежал, чтобы согреться, и — трах-тарарах! Думал, что совсем погибну! — Ужас какой… Значит, ни минутки одного тебя оставлять нельзя. Бери телогрейку, а вот бутерброды с колбасой. Сейчас я костёр разожгу, я бересты принесла… Знаешь, Герман, а я очень и очень волнуюсь. Пора ведь и деду давно возвратиться, — торопливо говорила эта милая Людмила. Герка в ответ только мычал удовлетворённо, так как рот его был полон. В телогрейке он сразу осоловел от блаженного ощущения тепла, сытости и присутствия этой будущей женщины. Быстро разгорелся костёр. Герка, можно сказать, с большим удовольствием наслаждался тем, как маленькие и ловкие руки мокрым платком обтирали ему лицо. — Я ведь идти-то не могу, — сказал он опять же гордо и радостно. — Пробовал на четвереньках — не вышло. Пробовал на одной ноге скакать — то же самое. — Если вывих, то не страшно, — обеспокоенно проговорила эта милая Людмила, — но вот если перелом… Как же ты так неосторожно? Зачем было бегать в темноте, прыгал бы на месте, если хотел согреться. — Все-таки страшно было, — с уважением к самому себе сказал Герка, но подивился своей откровенности. Сейчас его смущало только одно: брюки от росы насквозь промокли, и он попеременно садился то на одну, то на другую ладонь, то на обе вместе. — Я страшно трусила! — призналась эта милая Людмила. — А считала себя храброй. Но представила, что я в Космосе, и… стыдно стало за страх… Что же с тётечкой могло случиться? И куда дедушка исчез? Герка объяснил: — Он у меня упрямый. Как он пошёл вверх по течению, так, наверное, до сих пор топает и поёт, что главное, ребята, сердцем не стареть. Придётся тебе меня домой на тачке везти. — Болит нога? — Нет, если не шевелюсь. Ноет немного. Они долго молчали, любуясь и наслаждаясь огнём, но вдруг эта милая Людмила возмутилась: — Так вот и будем сидеть?! — и сама себе ответила уныло: — А что мы, собственно, можем ещё делать?.. Герман, а где, когда, по-твоему, мы совершили главную ошибку? Когда ты спички рассыпал или когда я в воду булькнула? — По-моему, везде только одни ошибки, — не сдержавшись, раздражённо ответил Герка, тщетно пытаясь переменить положение затекшей больной ноги. — Потерялась тётечка, надо было сразу в милицию заявить. Там много дружинников на мотоциклах, и почти все они рыбаки. А теперь вот и дед потерялся. — Я с тобой категорически не согласна, — горестно произнесла эта милая Людмила, — хотя понимаю, что сейчас тебе, может быть, труднее, чем мне. Надо было, конечно, заявить в милицию. Но такое мог сделать любой посторонний человек. А мы-то ведь близкие люди! Мы сами, понимаешь, сами обязаны были помочь… — Вот и помогли! — Герка откровенно хмыкнул. — Тише, тише… Слушай-ка, слушай… Вскочив, эта милая Людмила стала напряжённо вглядываться и вслушиваться в темноту, вытянув шею. Далекий-далекий, неясный голос едва улавливался чутким слухом. — Я побегу, Герман? — Нет уж, нет! Если ещё и ты не вернешься… — Но, может быть, нас зовут на помощь!.. Я слышу тётечкин голос! — Подожди, подожди ещё немножечко! — взмолился Герман. — Слышишь, голос-то приближается? Эта милая Людмила настолько обрадовалась и растерялась, что не догадалась крикнуть, и, не в силах побороть нетерпение, несколько раз отбегала от костра, и каждый раз её сердито и испуганно окликал Герка. Наконец они отчетливо услышали голос: — Игнатий Савельевич, я вижу костёр! — Тётечка, моя милая тётечка! — закричала эта милая Людмила и бросилась в темноту. Вскоре она вернулась с дедом Игнатием Савельевичем, который сразу уселся у костра, не сказав ни слова, а лишь виновато покашляв, и начал сворачивать цигарку. На другом берегу Герка разглядел тёмную человеческую фигурку с фонариком в руке, которая кричала голосом тёти Ариадны Аркадьевны: — О, как я счастлива! Ах, как я рада! Я уже приготовилась чуть ли не проститься с жизнью, думала, что погибаю от страха и ужаса! Узнайте, что случилось с уважаемым Игнатием Савельевичем? За весь долгий путь он не проронил ни звука! Видно, что уж очень безмерно он сердит на меня! — А почему вы на том берегу, тётечка? — Я не помню, как попала сюда. Просто заблудилась. Впервые в жизни. Абсурд какой-то. — Дед, а дед! — позвал Герка. — Ты чего в молчанки играешь? Тот уныло отмахнулся, показал рукой на горло и продолжал сосредоточенно дымить. — Нелепое, тётечка, создалось положение, — огорченно сказала эта милая Людмила. — Вы — на том берегу, Герман сломал или вывихнул ногу. Транспортировать его можно лишь в тачке. Дедушка безмолвен… — Где-то тут поблизости в узком месте есть мостик! — крикнула тётя Ариадна Аркадьевна. — Сейчас я к вам перейду! — Ой, тётечка! Вы опять заблудитесь! — Исключено! — Я вас встречу! Когда эта милая Людмила убежала, Герман спросил: — Да что с тобой, дед, а? И в ответ раздался сиплый, с присвистом и хрипением, еле-еле-еле слышный шёпот: — Голос сорвал. А случилось это, уважаемые читатели, так. Дед Игнатий Савельевич шёл, шёл, шёл, кричал, кричал, кричал… Опять шёл… Опять кричал… — Ну, тут хоть изорись весь, — вслух сказал он, — никакого толку. И куда её занесло? Он уже несколько раз намеревался повернуть обратно, потому что и устал, и за ребят начал беспокоиться, а главное, это хождение и крики в темноте казались ему сейчас абсолютно бессмысленным занятием. Он даже рассердился на себя, что ввязался в нелепую затею, набрал, в грудь побольше воздуха да ка-а-а-а-а-ак гаркнул: — А-а-а-а!.. В горле у него что-то вроде бы порвалось, и вместо «…риадна» раздалось еле слышное хриплое сипение, от которого в горле стало больно. Дед Игнатий Савельевич, честно говоря, хотел выругаться, правда, не очень уж крепко, но только зря раскрывал рот — оттуда с трудом, больно прорывались лишь сипение и хрипение… Ему ничего не оставалось, как повернуть назад: бродить в темноте, да ещё не имея возможности не только кричать, но и просто разговаривать, сейчас стало действительно абсолютно бессмысленным занятием. Но, пристально вглядевшись в темноту, он далеко впереди увидел какое-то слабое свечение. Это мог быть только костёр, и дед Игнатий Савельевич радостной рысцой затрусил по берегу вверх по течению. Ещё издали он различил у костра фигурку своей уважаемой соседки. Она была на другом берегу, в скорбной, усталой до предела, безнадежной позе стояла у костра спиной к реке. А дед Игнатий Савельевич никакого громкого звука издать не мог, сипел, хрипел, сипел, хрипел, пока резкая боль в горле не вынудила его закрыть рот. Что делать? Он и топать пробовал, и ветками шелестел, долго искал палку какую-нибудь, чтобы с шумом бросить в воду, пока не догадался захлопать в ладоши, сунув фонарик под мышку. Тётя Ариадна Аркадьевна обомлела: ещё не узнав уважаемого соседа, она увидела, что кто-то прыгает на противоположном берегу и чему-то восторженно аплодирует! — Вы кто? — испуганно и радостно спросила она, вгляделась и обрадовалась невероятно: — Соседушка милый! Да как вы оказались здесь, спаситель мой великодушный?! Что бы я без вас делала? А великодушный спаситель мычал, отчаянно размахивая руками, и уважаемая соседушка не сразу догадалась, что он предлагал ей идти вниз по течению. Еле-еле она поняла его, затушила костёр, и вот таким необычным способом: она на одном берегу, её спутник — на другом — они и продвигались, изредка освещая друг друга фонариками. — Почему вы молчите? — то и дело спрашивала тётя Ариадна Аркадьевна. — Неужели вы так презираете меня, что считаете недостойной хотя бы одного вашего слова? Бедный уважаемый сосед и великодушный спаситель мысленно молил только об одном: чтобы и спасённая молчала! Но она всю дорогу расспрашивала о причине его будто бы намеренного молчания. Лишь сейчас у костра рядом с единственным внуком дед Игнатий Савельевич постепенно успокаивался. Герка рассказал ему и о Людмилином купании, и о своей ноге, а закончил так: — Не видать нам, дед, нормальной жизни, пока эта милая Людмила здесь. Точно, точно. Ещё неизвестно, чего она завтра придумает. Может, она завтра мне голову раскокает или руку оторвет! — Ерунда, — на ухо ему с хрипом просипел дед Игнатий Савельевич. — Чепу… — Он поднатужился и сипло прохрипел: — …хххха. Тут с шумом вернулись тётечка и племянница, наперебой стали хвалить Герку и деда, те от похвал тоже повеселели, но вдруг Герка с изумлением и даже возмущением услышал: — Главная же героиня сегодняшнего вечера, вернее, уже ночи, конечно, моя дорогая племянница! Ведь если бы доброе и смелое сердце Людмилочки не позвало её, прямо скажу, на подвиг, я бы в лучшем случае приобрела двустороннее воспаление лёгких и ещё что-нибудь на нервной почве. «Так, так, так, — совсем мрачно подумал Герка, — дед без голоса остался, я ногу поломал, а эта будущая женщина в героинях оказалась! Меня домой на тачке повезут, а Людмилочка налево-направо о своём подвиге трещать будет!» — Короче говоря, я вам благодарна от всей моей растроганной души, — восторженно продолжала тётя Ариадна Аркадьевна. — А мое мнение о Германе изменилось в самую лучшую сторону. Отважный, добрый мальчик. Дед Игнатий Савельевич согласно и долго кивал головой, затем просипел почти слышно: — Тачку бы ему… — Какую тачку?! — возмутилась тётя Ариадна Аркадьевна. — Такого человека транспортировать в тачке? Ему же необходима немедленная квалифицированная медицинская помощь! Я сейчас подниму на ноги весь посёлок, и Герман будет доставлен в районную больницу должным способом — в машине! Они с этой милой Людмилой ушли. Подбросив в костёр сучьев, дед Игнатий Савельевич просипел: — Страшно тут было? — Ещё как! — признался Герка, но не без гордости. — Ногу вот только зря повредил. Достанется нам ещё от Людмилочки с её тётечкой. Придумают они ещё чего-нибудь на наши головы. Сами целехоньки, конечно, останутся, а мы с тобой какие-нибудь ранения обязательно получим. На это дед Игнатий Савельевич что-то возбуждённо отвечал, и выглядело это так, словно он говорил на экране телевизора с выключенным звуком. — Дома выскажешься, — предложил Герка, — если, конечно, меня надолго в больницу не упрячут. Пошевелить ведь ногой-то нельзя. А спать как охота… Вообще-то гордость его так и распирала, и, если бы не больная нога, Герка стоял бы сейчас в свете костра, расправив плечи и выпятив грудь колесом… …А когда к потухшему костру подъехала машина «скорой помощи», дед и внук крепко спали, прислонившись спинами друг к другу. — Просыпайтесь, герои! — разбудил их звонкий и громкий голос этой милой Людмилы. — Вставайте, люди подвига! Карета подана! Тётя Ариадна Аркадьевна сдержала своё слово: среди ночи она добилась, чтобы из медпункта домостроительного комбината медсестра вызвала «скорую помощь», хотя все врачи там были заняты. Если бы только Герка слышал, как хвалила, превозносила, я бы сказал, уважаемые читатели, воспевала его тётя Ариадна Аркадьевна! По её взволнованным и торжественным словам получалось, что этой кромешной ночью Герка проявил такие высочайшие моральные качества, так ярко осуществил на деле принцип «человек человеку друг», что с полнейшим основанием может считаться героем наших дней. Конечно, Ариадна Аркадьевна преувеличивала и здорово преувеличивала, но делала это столь искренне и убедительно, что машину вызвали быстро. Когда Герке помогли влезть в кабину, возник маленький спор, кому ехать с ним в больницу, и эта милая Людмила довольно легко настояла на своем: — Поеду, конечно, я. Дедушка, вы и сами больны. Вам необходимо пить горячее молоко с содой. И какой от вас прок, извините, если вы даже и слова вслух сказать не способны. А тётечку я уже уговорила лечь. И сопротивлявшегося и сипевшего деда Игнатия Савельевича высадили около дома, а «скорая помощь» помчалась дальше. Увы, уважаемые читатели, вы и без меня знаете, что в жизни не всегда даже очень радостные события обязательно оканчиваются радостно или хотя бы благополучно. Дежурный врач П.И. Ратов, правый глаз которого закрывала чёрная повязка с кругляшком, оказался человеком чрезвычайно неприветливым, прямо говоря, просто грубым. Когда он стаскивал сапог с Геркиной ноги, мальчишка, сколько ни сдерживался, истошно выл самым откровенным образом. Дежурный врач П.И. Ратов сказал презрительно и насмешливо: — Всю больницу разбудил… герой! — Я не герой, — сквозь слёзы ответил Герка. — Больно! — Дурака валять не надо. И терпеть надо, когда тебя за героя выдают. У Герки слёзы текли уже не от боли, а от обиды. — Если будешь орать, герой, — почти ядовито проговорил дежурный врач П.И. Ратов, — лечить тебя не буду. Так обратно на одной ноге и прыгай… Учти, что сейчас будет очень и очень больно. Только попробуй хотя бы пикнуть! Закрыв глаза, вцепившись руками в край кушетки, Герка почувствовал, что от страха сердце у него отвердело и вроде бы даже не бьётся. А когда дежурный врач П.И.Ратов цепкими, сильными и ледяными пальцами больно-пре-пре-больно взялся за его ногу, Герка чуть ли не сознание потерял и сквозь зубы цедил: — Главное… ребята… сердцем… не стареть… Ему показалось, что одноглазый дежурный врач П.И. Ратов своими цепкими, сильными и ледяными пальцами старается выдернуть кость из его ноги да ещё НАРОЧНО её поворачивает… В голове загудело, перед глазами поплыли чёрные круги, боль захлестнула сознание, и Герка уже не слышал, как шептал: — Не стареть… ребята… сердцем… главное… не… ребята… не… не… И тут Герка услышал тишину, а сквозь неё насмешливый, издевательский голос: — Всё в порядке… герой! Главное, ребята, нюни распускать не надо. Отдохнешь немного и топай отсюда… герой! Дежурный врач П.И. Ратов направился к дверям не попрощавшись, и Герка зло сказал: — Спасибо, дяденька… врач! Но тот вышел не обернувшись. — Уж такой у него характер тяжелый, — виновато, словно извиняясь за дежурного врача П.И. Ратова, проговорила медсестра, пожилая тётенька с весёлыми молодыми глазами. — Все мы от его характера страдаем. А ну-ка пройдись, миленький… Да смелее, смелее. Вот и хорошо. А куда ты на ночь-то глядя? Поспи вот тут на кушетке до утра. Я тебе сейчас чайку принесу. Честно говоря, уважаемые читатели, я вот, прожив на белом свете более полувека, так и не уразумел до сих пор, откуда берутся злые и равнодушные люди. Причем эти бессердечные злюки избирают себе такие профессии, которые как раз и требуют доброго, щедрого, отзывчивого сердца. Зачем было надо дежурному врачу П.И. Ратову так грубо и насмешливо обращаться с ни в чём не повинным мальчиком? Какое, скажите мне, удовольствие испытывал этот дежурный эскулап, обижая больного ребенка? Зато своим, мягко выражаясь, нехорошим поведением он толкнул Герку на нехороший поступок, и в нём, в этом нехорошем поступке, я его, бедного мальчишку, винить и не собираюсь. Уже перед самым выходом из больницы Герка увидел на вешалке красивую зелёную шляпу с полосатой ленточкой над полями. Медсестра перехватила его взгляд, сказала с уважением: — Из Москвы этакую красавицу привёз недавно. Всегда её в кабинете держит, а тут, видать, забыл сегодня. Шляпа у него распрекрасная, а характер нечеловеческий какой-то. Все мы от него страдаем, а шляпой, конечно, любуемся. Не успев ничего сообразить, Герка бросился к вешалке, правда осторожно припадая на правую ногу, схватил шляпу-красавицу, скрутил её, как говорится, в бараний рог, швырнул на пол, затопал по ней левой ногой, приговаривая: — Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Будешь знать! Будешь знать! Будешь знать! Он попрощался с ошеломленной медсестрой, выскочил во двор, крикнул ожидавшей его на скамейке этой милой Людмиле: — Побежали отсюда! Ни о чем не спрашивая, она быстро пошла за ним. Герка сказал через плечо: — Вывих мне вылечили, но опозорили меня всего, обозвали всяко! — Кто?! — Врач дежурный. Одноглазик такой. Но я ему отомстил! Будет помнить! — А куда мы идем, Герман? — Куда? — Герка остановился. — Домой нам надо. Скоро уже светать начнет. — А тебе разве не предложили… машины? — Машины?! — Герка пять раз хмыкнул. — Он меня вообще за человека не считал. Смеялся надо мной. Издевался. Чуть кость мне из ноги не вытащил. А я ему шляпу скрутил и ис-топ-тал! — Ах, Герман, Герман! — с жалостью, нежностью и восторгом сказала эта милая Людмила. — У тебя, оказывается, гордый характер!.. А дорогу домой ты знаешь? — Надо выйти на тракт и идти. — Далеко идти? — На автобусе полчаса примерно. А пешком я ни разу не ходил. Не уснуть бы по дороге. Взявшись за руки, эта милая Людмила и Герка медленно брели по улицам, освещённым редкими фонарями. Он шёл ещё боязливо, словно не веря, что нога у него теперь в полном порядке. Неожиданно Герка заметил, что у него замечательное настроение, которое не могли испортить даже навязчивые воспоминания о дежурном враче П.И. Ратове, зато воспоминания о его шляпе — бывшей красавице — веселили. Но больше всего он радовался излечению, если не считать того, что рядом была эта милая Людмила… — А ведь тётечка наверняка не спит, — озабоченно проговорила она, — наверняка меня поджидает. — А дед мой горло лечит, — сказал Герка. — Он у меня упрямый. Он хоть до утра будет что угодно пить, чтобы только звук у него в горле включился… А вот и тракт| К утру домой притопаем, — уже уныло сообщил он, — если, конечно, ничего больше не случится. — Будем голосовать, — очень уверенно и даже беззаботно предложила эта милая Людмила. — Не все же люди такие недобрые, как тот дежурный эскулап-грубиян. Кто-нибудь нас и подберёт. Нет, уж если не везёт, то не везёт, сколько ни старайся: ноченька выдалась такая, что, кроме неприятностей, ничегошеньки не преподносила. Герка с этой милой Людмилой и кричали, и руками махали, и кулаками грозили, чуть ли не под колёса бросались, но все машины равнодушно проносились мимо. А ноги уже давно подкашивались от необыкновенной, непривычной усталости, в глазах был сонный туман, головы отяжелели. Увидев бревно у дороги, Герка обнаружил, что ноги сами направились к нему, но его остановил резкий голос этой милой Людмилы: — Нет, Герман, нет! Если мы только присядем, нас сразу разморит и нам уже не встать! Эй! Эй! — не своим голосом закричала она, размахивая руками и выскочив почти на середину дороги, и тут же около неё затормозил огромнейший грузовик. Из кабины высунулся дядька со страшенным выражением свирепого пучеглазого лица и неожиданно заботливым тоном спросил: — В чём дело, граждане? Чего вы тут ночью на проезжей части дороги шумите? — Понимаете, мы идем из больницы, — переборов невольный страх, пробормотала, но громко эта милая Людмила, взяла себя в руки и продолжала твёрдым голосом: — Вот у него была вывихнута нога. А дежурный врач оказался самым обыкновенным хамом. — Одноглазый? — свирепо спросил шофер. — Вот именно! А в каждой машине, представьте себе, едут равнодушные люди. Никто нас не берёт. А у нас уже и сил нету… Лицо шофера стало ещё страшнее, глаза ещё пучеглазее, и он грубо крикнул: — Так я вас возьму! Залезайте! Мне этот одноглазый пират тоже много нервов испортил! Герка от страха слова не мог выговорить, а эта милая Людмила с отчаянием крикнула; — Я ошиблась! Простите, но мы от усталости плохо соображаем! Я вас зря остановила! Нам же надо совершенно в обратную сторону! Нам же в посёлок надо! Шофер прямо-таки рявкнул: — Тогда решайте, граждане! Я мигом до станции, там мигом сдаю груз и мигом обратно, в посёлок! Если согласны, залезайте! А гражданам было уже не важно, куда ехать, им было важно хотя бы сидеть… …Свирепого вида шофер разбудил их уже в посёлке на рассвете. И когда они вылезли из кабины и начали его благодарить, он яростно рявкнул: — Будьте здоровы! Не чихайте! Не кашляйте! Живите богато! |
||||
|