"Кладбище" - читать интересную книгу автора (Маккинти Эдриан)

1. Беспорядки на Тенерифе

Над бирюзовым побережьем Африки уже вставал рассвет, когда я очнулся на краю ленивого океана в расколотом свете уличного фонаря, брошенного на мостовую, точно сломанная ураганом пальма. Я стремился к гармонии, но вокруг были только битое стекло, разломанные автобусные остановки, опрокинутые машины и разграбленные магазины.

Улицы Плайя-де-лас-Америкас были залиты пивом, нечистотами, кровью. Над побережьем висела плотная пелена дыма, воздух дышал разрушением, гнилью, горелой резиной от автомобильных покрышек и мазутом. Тревожные крики птиц, рев дизельных двигателей, протяжный вой сирен, стрекот вертолета, испанские слова, выкрикиваемые через громкоговоритель — всё вместе безошибочно указывало на то, что хрупкое равновесие в отношениях между различными слоями общества серьезно нарушено.

Я сел, пытаясь приспособиться к неверному свету и жаре, но какой-то парнишка чуть не силой затащил меня в укрытие. Беспорядки и не думали прекращаться.

Пятьсот английских футбольных хулиганов и триста пятьдесят ирландских болельщиков приехали на Тенерифе на «товарищеский» матч между дублинским «Шамрок Роверз» и «Милволлом» из Лондона.

Беспорядки, мать их!..

Не стану врать, будто я ожидал чего-то подобного, но не скажу, что происшедшее меня особенно удивило.

Иные люди идут по жизни, как мыши по пшеничному полю. Это примерные граждане, которые платят налоги, активно участвуют в общественной жизни и заводят детей, а те в свою очередь превращают их в ответственных взрослых. Они, как говорится, воды не замутят: живут тихо, незаметно и не оставляют после себя ни малейшего следа. Когда они умирают, знакомые и друзья отзываются о них с похвалой, лицемерно вздыхают, потом пожимают плечами и даже проливают одну-две слезинки. Эти люди избегают хаоса, и хаос избегает их.

Наверное, подобных людей большинство.

Но ко мне это не относится.

О моем присутствии на пшеничном поле можно догадаться сразу. Такое поле либо охвачено огнем, либо по нему гоняется за мной разозленный фермер с двустволкой.

В Библии сказано, что человек рождается для скорбей, и это так же верно, как верно то, что искры от костра летят вверх. Скорби или, лучше сказать, неприятности следуют за мной неотступно, как акулы за невольничьим кораблем. И даже когда я пытаюсь отделаться от них, они тут как тут — окружают меня со всех сторон.

Я пытался отделаться и на этот раз. Поэтому я и отправился сюда, в Испанию. Точнее, на Тенерифе — самый большой из Канарских островов у побережья Марокко. Лететь сюда из Чикаго пришлось очень долго, но ФБР не пустило бы меня ни во Флориду, ни на Карибы. Дело в том, что за мою голову назначена награда. Главарь ирландской мафии в Нью-Йорке Шеймас Даффи «заказал» меня за то, что я прикончил его подручного Темного Уайта и дал показания против всей банды.

При таких условиях поневоле призадумаешься, куда ехать отдыхать. И вот — аэропорт О'Хэйр в Чикаго, международный аэропорт имени Кеннеди, а потом — семичасовой перелет через океан до Тенерифе, и все ради чего?.. Ради нескольких дней отдыха и того, что происходит сейчас на моих глазах.

— С тобой все в порядке, Брайан? — спросил парнишка. Он типичный англичанин, и его бледная кожа успела покраснеть от жаркого испанского солнца. Одет он в майку болельщиков «Милволла» и белые джинсы.

Я ответил не сразу. С тех пор как в январе я перебрался в Чикаго, меня зовут Брайан О'Нолан, но я еще не привык к новому имени, и оно кажется мне чужим.

— Все о'кей, — сказал я наконец. — Я просто задремал. Что, черт побери, происходит?

— Похоже, все начинается снова. Эти ирландские сволочи набрали где-то подшипников...

Я выразительно взглянул на него.

Это совершенно особый взгляд. Можно сказать, такие взгляды — моя специальность.

— Извини... — пробормотал парнишка. — Я не хотел тебя оскорбить. Я сказал про «ирландских сволочей» просто так... вообще.

Я промолчал. Честно говоря, в последнее время я чувствовал себя больше американцем, чем ирландцем. Камни и подшипники полетели в разбитые витрины магазинов, и я машинально пригнулся. С английской стороны полетели в ответ обломки черной вулканической лавы и бутылки с «коктейлем Молотова».

Лондонцы были поголовно пьяны. Парни из Дублина поснимали рубашки, и в предрассветных сумерках казалось, что за перегородившими улицу баррикадами снуют бестелесные, бледные призраки.

Да, все началось снова. Большая, чудом уцелевшая витрина в одной из лавок содрогнулась от удара тяжелого камня и с треском разлетелась на тысячи осколков. У другой лавки провалилась крыша. На углу вспыхнула подожженная машина. Какой-то здоровяк англичанин катил по улице наполненный бензином мусорный контейнер на колесиках. Когда дорога пошла под уклон, он с силой оттолкнул контейнер, поджег скрученную газету и бросил вслед. Контейнер взорвался. Он не успел еще отъехать достаточно далеко, и англичанин, охваченный пламенем, упал на землю, стараясь сбить огонь. Тут на него набросились легавые и поволокли к полицейской машине.

Господи Иисусе!..

Все краски смешались: бледные, как кожура банана, тела, чернильный дым, алая кровь, голубой океан и желтый, как йод, небосклон далеко на западе. Там вдали, на песчаных дюнах побережья, удивленные серфингисты задирали головы и гадали, уж не пожар ли в городе. И позднее пожар действительно начался; первым запылал отель, и серфингисты (а также прочие туристы, не участвовавшие в свалке) решили свалить от греха подальше.

Ближе к вечеру испанская полиция наконец-то опомнилась и применила против обеих сторон пожарные брандспойты. Ирландцы затянули устаревшую речевку «У Франсиско Франко не голова — болванка!», англичане запели «Куда девалась ваша, блин, Армада?». Теперь обе сражающиеся стороны в основном пели, стараясь переорать друг друга, поэтому, когда наступила темнота, и те и другие настолько отупели, охрипли, протрезвели и прониклись чувством вины, что небольшая передышка наступила сама собой. Неформальные лидеры обеих группировок встретились в одном из городских парков, чтобы договориться о перемирии.

Длинные тени от фонарей ложились под ноги. Прозвучал первый тост. Переговоры шли успешно, и было решено, что, какие бы разногласия ни существовали между ирландскими и британскими болельщиками, здесь, в полутора тысячах миль от родных островов, негоже вспоминать о Голоде, замке Эннискиллен и Кровавом Воскресенье Пасхального восстания 1916 года. На дворе стоял август 1997-го: у Великобритании был новый премьер, а ИРА планировала очередное прекращение огня, которое распространялось даже на футбольных хулиганов. Пришло время перемен, и мы с особенной ясностью чувствовали это на Тенерифе, под черным, словно в первый день Творения, небом — на острове, откуда Колумб отправился покорять Новый Свет, куда Дарвин заходил на корабле «Бигль», где Нельсон потерял руку и где все еще делают сладкие канарские вина, которые так любили шекспировские герои, Фальстаф и сэр Тоби Белч. Здесь мы все были далеко от нашего мрачного Альбиона, и его туманы не заслоняли нам глаза и не мешали видеть обновленную Землю с ее ярким солнечным светом, дешевой едой и блондинками из Швеции.

Здесь мы словно прозрели и вдруг поняли, что причинять зло ближнему действительно глупо и грешно.

В конце концов вожаки обеих группировок выпили еще и решили, что близкие родственники должны жить в согласии, что столкновения между англичанами и ирландцами надо прекратить и что отныне нам следует сосредоточиться на настоящих врагах — немецких туристах и испанской полиции.

Так начался второй виток беспорядков.


На этот раз я не собирался участвовать ни в каких безрассудствах, особенно после того, как заметил большие транспортные вертолеты НАТО, садившиеся за недалекими горами. Вертолеты доставили из Мадрида несколько батальонов военизированных жандармов — крутых ублюдков, вооруженных автоматами, дубинками и газом, который они использовали в Стране Басков против боевиков ЭТА. Вот почему мы с парнишкой-англичанином, которого, кстати сказать, звали Гузи, поспешили воспользоваться темнотой, чтобы покинуть сборище пьяных инсургентов и убраться подальше. Наш путь лежал между покинутыми дачами-виллами, недостроенными загородными отелями и небольшими, выкрашенными в розовый цвет пансионами, где сидели сейчас при погашенном свете наши бывшие соотечественники, перебравшиеся на Тенерифе в надежде избавиться от плохой погоды и (вот ирония судьбы!) от набирающей силу британской молодежной культуры.

Гузи — мелкий хулиган откуда-то из лондонского Ист-Энда — внезапно загорелся идеей немедленно учинить серию налетов на эти самые пансионы. Он хотел, чтобы мы действовали в стиле «Заводного апельсина», [1] грабя, хватая все, что подвернется под руку, избивая кого попало и поднимая как можно больше шума. Но это было не по мне, и я поспешил остудить его пыл. У обитателей пансионов могут быть стволы, сказал я, и Гузи, признав, что это вполне возможно, нехотя отказался от своего плана.

Вместо этого мы свернули к лавовым полям, продрались сквозь мангровые заросли и пальмовые рощи и вскоре оказались на высоте около тысячи футов над городом. Заночевали мы в каком-то сарае, пропахшем птичьим пометом и прелым сеном. Я первый раз нормально выспался с тех пор, как начались беспорядки, а начались они аж два дня назад, когда трое болельщиков «Милволла» напали на какого-то парня из Дублина, после чего легавые забрали их в участок и, предположительно, до полусмерти избили. Дальнейшие события развивались со скоростью и силой тропического урагана: хулиганы громили лавки и магазины, переворачивали и жгли машины и в конце концов взяли штурмом местную тюрьму, освободив троих лондонцев и заодно целую компанию мелких нарушителей порядка, расположившихся в ее камерах почти что на условиях таймшера. Во время штурма полицейские ранили одного из нападавших в плечо, что только подлило масла в огонь.

Сейчас от города нас отделяло мили четыре, но этому можно было только радоваться, потому что военизированная полиция пленных не брала. Легавые использовали собак, слезоточивый газ, кнуты и водометы, и им удалось довольно быстро справиться с хулиганами. Они гнали их как овец. В городе еще кое-где бушевали пожары, и вертолеты носились в дымном небе, но, насколько мы могли судить, когда проснулись, с беспорядками было покончено.

— Agua?! — спросили мы у какого-то пастуха, и он показал нам ручей. Мы пошли вверх по течению и поднялись в горы еще примерно на тысячу футов, пока не уперлись в высокую каменную стену какого-то поместья. Ручей огибал его стороной, а мы недолго думая перемахнули через стену и прошли еще примерно четверть мили. Тут к нам подъехал на трехколесном мотоцикле какой-то субъект в костюме. Он спросил, что, черт нас побери, мы здесь делаем? Боясь, что Гузи брякнет какую-нибудь глупость, я поспешил объяснить, что мы — мирные туристы, напуганные массовыми беспорядками в Плайя-де-лас-Америкас. Субъект поправил солнечные очки и пробормотал несколько слов в портативную рацию, которую достал из кармана. После чего он отконвоировал нас к асьенде, откуда нам навстречу вышла очень красивая женщина лет сорока. Она провела нас в дом, усадила за дубовый стол в гостиной, потолок которой поддерживали балки из лиственницы, и дала нам воды и бренди.

— Muchas gracias, bella senorita, [2] — поблагодарил я.

В ответ женщина рассмеялась и что-то сказала субъекту в очках, а когда тот ушел, объяснила мне по-английски, что она уже не senorita, потому что давно замужем, и что она совсем не красивая. На это я ей совершенно искренне возразил, но она снова рассмеялась и попросила рассказать, что же случилось на побережье. Я не стал отмалчиваться и поведал ей о беспорядках, опустив, впрочем, некоторые подробности, касающиеся нашего участия в происшедшем.

Потом она накормила нас и объяснила, как добраться до городка Гайя-де-Исора.

Мы двинулись дальше, но уже к полудню наши запасы воды и еды, которую женщина дала нам с собой, истощились, а сами мы окончательно заблудились в каменистой пустынной местности, очень похожей на тот район Марса, куда раз за разом опускаются американские автоматические станции. Скалы, камни, тонкий слой красноватой почвы... С каждой минутой жара становилась все невыносимее, и Гузи начало пошатывать, но вокруг была все та же пустыня, все та же черная лава и палящее солнце, от которого некуда было укрыться. В конце концов мы присели под скалой, дававшей немного тени, и решили, что дальше пойдем только ночью. Вскоре солнце село за горы, резко похолодало, и мы увидели над собой то, что создал Господь, когда только собирался сотворить Землю. Звезды... Миллионы звезд, и они были совсем разными: красными, голубоватыми и даже фиолетовыми благодаря доплеровскому эффекту.

Поначалу я решил, что в темноте нам нипочем не найти дороги, но ночь была так чудесна, что мы не могли не поддаться ее очарованию. И волшебство ночи каким-то чудесным образом помогло: к рассвету мы пересекли гористые пустоши и начали спускаться вниз. Когда рано утром над песчаными дюнами взошло солнце, мы были уже возле проволочной изгороди, ограждавшей банановую плантацию. Перебраться через проволоку было делом нескольких секунд, после чего мы с бесчисленными ужимками и прибаутками принялись карабкаться на пальмы и набивать рты незрелыми плодами. Пребывание на лоне природы явно подействовало на нас благотворно: Гузи, во всяком случае, решительно отказался от своего намерения совершить несколько ограблений а-ля «Заводной апельсин» и возжелал простого и естественного существования. Из его сбивчивой, но горячей речи я понял только, что ему хочется навсегда поселиться в каком-нибудь уголке этого райского сада. Мы могли бы построить каноэ и торговать с Африкой, сказал он, что, по его мнению, дало бы нам возможность обеспечивать себя мясом, одеждой и фруктами. Словно настоящие изгои общества, мы могли бы ловить рыбу, коптить ее над выкопанными в земле жаровнями с древесным углем и мечтать, как однажды мы поплывем в нашем утлом каноэ через океан, доверившись, как древние полинезийцы, одним лишь звездам, ветрам и течениям. Его мечты напоминали скорее «Коралловый остров», чем «Повелителя мух», [3] поэтому я сказал, что, прежде чем отправляться в путь, я, пожалуй, отправлю в «Таймc» письмо, в котором опишу новый способ превращать молодых хулиганов в романтических пацифистов. Для этого, как мне представлялось, достаточно было дать им возможность провести несколько ночей на безлюдных плато Тенерифе. Не зря же в свое время Плутарх назвал Канары «Счастливыми островами». Дарвин и вовсе был от них в телячьем восторге. Примерно те же соображения, что пришли мне в голову, почти два века назад высказывал и Александр Гумбольдт, который писал: «Похоже, ни одно другое место в мире не обладает такой, как Тенерифе, счастливой способностью рассеивать глубокую меланхолию и приводить в порядок смятенные умы».

Собственно говоря, именно поэтому я и отправился сюда. Пяти лет в чистилище Программы защиты свидетелей оказалось достаточно, чтобы заработать ту самую меланхолию и смятение ума. ФБР и Служба федеральных маршалов [4] контролировали каждый мой шаг и каждый чих, и в конце концов я решил, что мне просто необходимо сменить обстановку. Но отдохнуть по-настоящему я мог, только покинув Штаты, поэтому я остановил выбор на Тенерифе. Мне уже приходилось тут бывать, и остров мне понравился: здесь было тихо и спокойно, к тому же я хорошо говорил по-испански.

Идея показалась мне блестящей, поскольку выбирать приходилось между Испанией и какой-нибудь идиотской дырой вроде Перу. Я подбросил монетку. Выпала «решка», и моя судьба была решена.

Тысячи людей пострадали из-за того, что понадеялись на такой вот фокус с монеткой.

Я в том числе.

Бананы — тяжелая пища, и много их не съешь. Покинув плантацию, мы остановили попутную машину, в которой, на наше несчастье, сидели трое полицейских в штатском. Наши майки болельщиков и акцент выдали нас с головой, и не успел я сказать: «Я требую встречи с представителем британского посольства», как нас разделили и отправили в тюрьму предварительного содержания, находившуюся в подземном бункере неподалеку от аэропорта.

Беспорядки в Плайя-де-лас-Америкас были подавлены, а хулиганы задержаны в соответствии с испанским антитеррористическим законодательством. Об этом я узнал от одного из надзирателей, который жизнерадостным тоном сообщил мне, что всем нам светит по десять лет тюрьмы.


Мою камеру, находившуюся глубоко под землей, освещала маломощная желтая лампочка, почти не дававшая света. Воздух был сырым, холодным. Понять, день снаружи или ночь, было совершенно невозможно. Я, впрочем, находил испанскую тюрьму достаточно сносной. Мне приходилось сидеть и в куда худших условиях. Здесь меня кормили три раза в день, в углу имелся туалет со смывным бачком, да и представители местной фауны меня почти не беспокоили.

Я сидел на койке и в третий раз перечитывал любовную мелодраму Макмиллан «Как Стелла пришла в себя», когда дверь камеры открылась.

Я встал.

Их было двое — мужчина и женщина. Высокий, подтянутый мужчина держал в руках складной стул и бутылку минеральной воды. На нем был полотняный костюм, белая сорочка и галстук школы Харроу. [5] В полутьме я не мог рассмотреть его как следует, но мне показалось, что ему лет тридцать пять, максимум — сорок, и что у него жесткое лицо и светлые с проседью волосы. Держался он как старший армейский чин — спина прямая, плечи развернуты, живот втянут. Разложив стул, он уселся на него; я заметил у него под мышкой пистолет в кобуре. Любопытно...

Женщина тоже принесла с собой складной стул. Я бы дал ей лет тридцать пять — тридцать восемь. На ней был сарафан и легкие сандалии из плетеных ремешков; густые рыжие волосы она собрала на затылке в тугой «конский хвост»; фигура выглядела несколько тяжеловатой, но привлекательной. Пропорции ее тела я определил про себя как классическую рубенсовскую полноту, совсем непохожую на ожирение, каким страдают затянутые в кожу лесбиянки из мотоциклетных банд. Достав блокнот, женщина села в темном углу, как бы давая понять, что мужчина здесь — начальник, а она всего лишь скромный ассистент. То, что они с самого начала стали разыгрывать каждый свою роль, показалось мне не слишком разумным: ни женщина, ни мужчина не вызвали во мне особенного доверия. Я ожидал от них какого-нибудь подвоха.

— Вы англичанин, — сказал я мужчине, вновь садясь на кровать.

— Совершенно верно, дружище, — ответил он с характерным для выпускников привилегированных частных школ акцентом — мужчина считал ниже своего достоинства скрывать аристократическое воспитание и опускаться до просторечных интонаций, свойственных выходцам из лондонского Ист-Энда. Один только этот факт характеризовал его достаточно красноречиво: он был заносчив, самоуверен и носил галстук Харроу не как украшение, а как знак принадлежности к высшим слоям общества. Короче говоря, тот еще ублюдок.

— Вы, вероятно, из посольства, — сказал я. — Заявляю вам, что я совершенно невиновен. Я не принимал участия в беспорядках. На Тенерифе я приехал отдыхать. Это мой первый отпуск за хрен знает сколько времени...

— Я уверен, что вам просто не повезло, — кивнул мужчина. — Но испанские власти намерены придерживаться существующих законов. Вас будут судить, признают виновным и отправят в тюрьму лет на пять — десять. Наш новый премьер-министр мистер Блэр заявил, что полностью поддерживает испанское правительство в его намерении примерно наказать английских болельщиков-хулиганов, в очередной раз запятнавших доброе имя своей родины, — добавил он без запинки.

— Я не англичанин, — возразил я.

— Это не имеет никакого значения, — тотчас ответил он.

— Это имеет значение для меня.

— Испанская сторона намерена действовать по закону, — повторил он. — Вас будут судить и осудят.

— Послушай, приятель, если ты явился сюда только для того, чтобы читать мне нотации, можешь проваливать, — сказал я и, задрав штанину, почесал кожу под ремнями, которыми крепился протез. Ступню я потерял пять лет назад в Мексике, причем операцию мне делали, что называется, в полевых условиях. Та операция спасла мне жизнь, и теперь я очень редко вспоминал о том, что я калека.

Мужчина терпеливо улыбнулся, снял с брючины какую-то пушинку, потом обернулся на свою спутницу и слегка откашлялся.

— Мне кажется, Брайан, что на самом деле тебе совсем не хочется провести ближайшие десять лет в какой-нибудь отвратительной тюрьме на континенте, — негромко сказал он, и я заметил, что он перешел на «ты».

— Черт побери, разумеется, не хочется!

Он достал пачку сигарет:

— Куришь?

Я покачал головой. Мужчина закурил, потом протянул пачку женщине, но она тоже отказалась. Я взирал на эти манипуляции со все возрастающим любопытством. Мужчине удалось меня заинтриговать, и я с нетерпением ждал, как будут развиваться события дальше. Ситуация и впрямь была преинтересная. Двое британцев входят в камеру, и их не сопровождает надзиратель. Кроме того, оба выглядят совершенно спокойными, не сердятся и не проявляют нетерпения. Наконец, они не несут никакой помпезной чепухи, какой можно было ожидать от официальных представителей посольства, следовательно, у них на уме что-то серьезное. Может, они явились сюда, чтобы вытащить меня из тюряги? Вдруг это Дэн Конелли — мой куратор из ФБР — прослышал о том, что со мной случилось, и поспешил нажать на несколько тайных пружин?

— Ты, кажется, в последнее время жил в Америке? — снова спросил мужчина.

— Как, черт побери, тебя зовут, приятель?

— Джереми Барнс, — ответил он и выпустил в мою сторону струйку табачного дыма. Я заметил, что он курит «Галуаз».

— А я Саманта Колдуэлл, — представилась женщина. Ее аристократический выговор был еще похлеще, чем у Джереми. Этакий безупречный Королевский Английский, вроде того, на каком в фильмах тридцатых годов говорила Оливия де Хэвиленд, когда хотела уязвить Эрола Флинна.

Голубоватый дым от сигареты плыл над моей головой. Я знал, что «Галуаз» курят только позеры или всезнайки, однако Джереми не был похож ни на того, ни на другого.

— А ты, кажется, в последнее время жил в Париже? — заметил я небрежно, удивив Джереми свой догадкой. В первую секунду он даже немного растерялся, но быстро взял себя в руки.

— Да, — подтвердил он. — Но откуда ты?.. Впрочем, нам говорили, что ты не глуп.

— Интересно узнать, кто же осмелился чернить мое доброе имя?

— ФБР. И Федеральная служба маршалов. Мы знакомы с твоим досье, Брайан, или ты хотел бы, чтобы мы называли тебя Майклом? Видишь, мы все о тебе знаем.

— Вот как? — спросил я как можно безразличнее.

— Именно так, — подтвердил Джереми. — Рассказать тебе, что нам известно?

— Лучше расскажи, кто ты такой, — сказал я.

— Нет, дружище, это ни к чему, — ответил он. — Хочешь выпить? — Джереми бросил на койку маленькую фляжку.

— Я бы предпочел воду.

Он протянул мне бутылку с водой.

— Вот это правильно, — одобрил Джереми. — Сначала вода, потом бренди.

— О'кей.

Я выпил пол-литровую бутылку минеральной воды, потом отвинтил крышку фляжки и сделал глоток бренди. Фляжку я вернул Джереми.

— Итак, тебя зовут вовсе не Брайан О'Нолан. Твое настоящее имя — Майкл Форсайт. В девяносто втором году ты отправился в Соединенные Штаты, чтобы работать на Темного Уайта. В конце концов ты убил Уайта, уничтожил его банду и сделался агентом-информатором, а за это американское правительство снабдило тебя документами на чужое имя. Насколько я понимаю, в последнее время ты жил в Чикаго, — проговорил Джереми спокойным, ровным голосом.

Я молчал.

— Ты бегло говоришь по-испански. Вероятно, это обстоятельство и явилось единственной причиной, по которой ты решил провести отпуск именно на Канарских островах, — насмешливо добавил он.

— Спрашиваю еще раз: кто вы такие, черт вас дери?! — резко спросил я.

Тон Джереми снова сделался официальным:

— Я человек, который может вытащить тебя из этой камеры. И я могу сделать это прямо сегодня, сейчас. В ближайшие пять минут, Форсайт, ты должен принять решение: либо ты выйдешь отсюда со мной, либо предстанешь перед испанским судом и проведешь ближайшие несколько лет в тюрьме строгого режима «Колумбаро» в Севилье. Не исключено, впрочем, что ты предпочтешь «Колумбаро»... Говорят, Мигель де Сервантес начал писать там «Дон-Кихота». Очевидно, в этой севильской тюрьме есть что-то особенное.

— На кого ты работаешь?

Джереми докурил сигарету и не торопясь закурил следующую.

— А ты как думаешь? — спросила Саманта из-за спины Джереми.

— Как я думаю? — повторил я.

— Да. Поделись с нами своими соображениями, — проговорил Джереми.

Я вздохнул, откинулся назад. Интересно, что за игру они затеяли?

Я еще раз оглядел обоих. Джереми и Саманта держались спокойно, уверенно и серьезно. Очевидно, они хотели просто испытать меня.

— О'кей, если желаете — сыграем в угадайку. Насчет Парижа я догадался по твоим сигаретам. Это было легко, — осторожно начал я.

— Что еще ты можешь сказать? — спросил Джереми.

— Что ты учился в Харроу. Вряд ли ты получил там стипендию, просто Харроу закончили твой отец и отец твоего отца. Твой дед наверняка рассказывал тебе, что учился в одном классе с Черчиллем и что будущий премьер вынужден был посещать коррекционные занятия для отстающих.

Джереми засмеялся и едва не поперхнулся дымом. Я продолжал:

— На тебе полотняный костюм. И дело не только в том, что такие костюмы стоят довольно дорого. Это своего рода военная форма. Ты знал, что тебе придется лететь в Испанию, чтобы встретиться со мной, и переоделся из английского костюма в одежду более подходящего покроя. Но зачем ты это сделал? И почему не надел шорты, майку, рубашку-поло, хлопчатобумажную сорочку, твиловые слаксы? Гм-м... Пожалуй, ты решил надеть костюм, потому что считаешься находящимся на службе. Кроме того, даже в гражданском ты выглядишь как военный... На моряка не похож, но, возможно, когда-то ты служил в армии или в Королевских военно-воздушных силах. Сейчас ты работаешь на правительство — именно поэтому ты здесь. Ты и твоя помощница проделали довольно долгий путь, чтобы попасть в Испанию. Ты не загорел, кожа даже не покраснела, значит, ты приехал сюда прямо из аэропорта. Зачем тебе понадобился я? Чтобы предложить мне некую работу. Я должен сделать для вас какую-то важную работу, вот вы и явились, чтобы меня завербовать.

Саманта что-то шепнула на ухо Джереми. Тот кивнул. Судя по всему, моя болтовня произвела на них впечатление.

— И кого, по-твоему, я представляю? — задал вопрос Джереми.

— Я не знаю.

— Ну а если подумать?

— А почему я должен думать? — огрызнулся я.

— В самом деле, почему? — с невинной улыбкой спросил Джереми.

— О'кей, о'кей... минуточку. Господи, кажется, я догадываюсь! Полиция! Ты работаешь на легавых.

— При чем тут полиция? Зачем бы ты ей понадобился?

Я выпрямился и снова сел на краешек койки. В самом деле, для легавого у Джереми было слишком аристократическое лицо. Он явно принадлежал к высшему кругу, а значит...

— Ты представляешь хренову британскую разведку! — выпалил я.

Рот Джереми непроизвольно приоткрылся и снова закрылся. Саманта придвинулась чуть ближе, он обернулся и взглянул на нее.

И тут я понял, что они меня дурят. Я ошибся, решив, будто Джереми старший в этой парочке. На самом деле он был «на подхвате», а командовала всем Саманта. Оставаясь в тени, она наблюдала за мной, используя Джереми как прикрытие, чтобы определить, насколько я подхожу для их целей — в чем бы они ни заключались.

Ну, хватит с меня этой ерунды.

— Вот что, Саманта, — сказал я, перебив Джереми, который что-то мне говорил. — Сделай одолжение — убери отсюда своего мальчика и давай поговорим о деле.

Джереми вздрогнул и замолчал на полуслове. Саманта тоже удивилась, но постаралась скрыть замешательство.

— Ага, — проговорила она наконец, — мы считаем себя чертовски сообразительными, не так ли?

«Р» она произносила так, как учат только в самых лучших британских частных школах и пансионах.

Я никак не отреагировал на этот выпад, и она была вынуждена принять решение.

— Подожди меня, пожалуйста, снаружи, Джереми, — приказала Саманта.

Джереми встал, подмигнул мне и, шагнув к двери, постучал. Дежуривший в коридоре охранник отпер замок и выпустил его из камеры. Когда дверь за Джереми закрылась, Саманта пересела на его место и взяла в руки папку с делом, которую он оставил на стуле.

Итак, они были из британской разведки. Ну-ну... Вероятно, подумал я, англичанам нужен человек, знакомый с криминальной жизнью Белфаста. Если из этой затеи ИРА с прекращением огня, о которой столько говорилось в последнее время, что-нибудь выйдет, им действительно придется позаботиться, чтобы оставшиеся без работы боевики не ринулись в организованную преступность и наркоторговлю. В этом смысле я действительно мог бы оказаться весьма полезен. А может быть, им нужен эксперт, который помог бы разработать несколько учебных программ по проведению секретных операций? Пожалуй, я справился бы и с этой работенкой: в армии я прошел курс разведподготовки, а жизнь научила меня вытряхивать из людей нужные сведения. Не исключено, что мне даже удастся на этом подзаработать, нужно только верно разыграть свои карты. ФБР неплохо заботилось о моей безопасности, но финансовая сторона наших отношений оставляла желать много лучшего.

Саманта быстро листала мое досье, делая вид, будто видит его впервые.

— О'кей, нельзя ли перейти к делу? У меня не так много времени, к тому же мне не терпится узнать, удалось ли бедняжке Стелле снова стать собой, — прервал я затянувшееся молчание, показывая ей обложку романа.

Саманта только улыбнулась и продолжала читать досье.

— Тут написано, что ты был довольно-таки скверным мальчиком, Майкл, — проговорила Саманта так снисходительно, словно она была миссионером-викторианцем, а я — вождем людоедов, которого застукали с поличным в хижине, набитой сушеными человеческими головами.

— Смотря что понимать под словом «скверный», — осторожно ответил я.

— Под этим словом следует понимать хладнокровное убийство нескольких безоружных человек.

— Уж не собираешься ли ты рассказывать мне мою биографию, вместо того чтобы приступить к делу? — раздраженно спросил я.

— Не нужно злиться. Я приехала, чтобы помочь тебе, — возразила она кротко.

— Ага!.. — усмехнулсяя. — Так сразу сорвалась с места и полетела в чертову Испанию, чтобы вытащить соотечественника из кутузки!

— Совершенно верно, — спокойно подтвердила Саманта и скрестила ноги, отчего подол ее сарафана слегка задрался. Откровенно говоря, она была chiquita [6] ничего себе, если, конечно, вы западаете на зрелых женщин, а мне они всегда нравились. При одном взгляде на Саманту опытному человеку становилось ясно, что за чопорным, холодноватым, сдержанно-деловым фасадом бушуют... Конец этого предложения представляет собой избитое клише, так что нет нужды его повторять, но я готов был побиться об заклад, что кое-что в Саманте действительно бушует.

— Для начала я должна тебе кое-что сказать, Майкл... Я вполне отдаю себе отчет, как важно, чтобы ты доверял мне и тому, что я говорю. Ты слишком умен, чтобы тебя можно было провести на пустой болтовне, поэтому я буду предельно откровенна. Настолько откровенна, насколько позволяют обстоятельства. А чтобы ты скорее поверил в искренность моих слов, скажу тебе вот что: на первый взгляд может показаться, будто у нас на руках все козыри, но на самом деле мы не можем диктовать тебе условия. Время — решающий фактор. Если бы не это, ты нуждался бы в нас гораздо сильнее, чем мы в тебе, но, увы, время поджимает, и мы не можем позволить себе ни малейшей проволочки, — сказала она, а я машинально отметил, что, несмотря на свое желание быть «предельно откровенной», Саманта продолжала говорить обтекаемым языком дипломатического протокола, не касаясь подробностей.

— Если дело такое срочное, почему бы тебе не перестать ходить вокруг да около и не начать называть вещи своими именами? — спросил я, снова откидываясь на койке. Из этого положения мне были видны не только ее роскошные ляжки, но и белые, влажные от пота хлопчатобумажные трусики.

— Извини. Ты прав, Майкл: я должна объяснить все подробно. Как ты правильно догадался, я и Джереми работаем в МИ-6 — Британской разведывательной службе. Если ты не в курсе, то это аналог американского ЦРУ и...

— Я знаю, что такое МИ-6, — уверил я.

— Отлично. Я руковожу подразделением МИ-6, которое называется ОСО — Ольстерский специальный отдел. Мы занимаемся ирландским терроризмом, но в отличие от МИ-5, которая ограничивается территорией Объединенного Королевства, наше поле деятельности охватывает Европу и обе Америки. Отчитывается мой отдел непосредственно перед министром внутренних дел, поэтому сложившийся в разведке бюрократический порядок нам не мешает. За последнее время мы провели множество успешных операций... То есть, я хотела сказать, у нас уже есть определенные успехи и...

— О'кей, я понял, — перебил я. — Но в чем же заключается моя роль?

— В последние шесть месяцев правительство ее величества ведет достаточно продуктивные переговоры с Ирландской республиканской армией, касающиеся возможного возобновления соглашения о прекращении огня. Избрание мистера Блэра на пост премьер-министра еще ускорило этот процесс. До недавнего времени переговоры продвигались весьма и весьма успешно. По нашим данным, военное руководство ИРА все больше убеждается в том, что сейчас самое подходящее время для перемирия. Сыграло свою роль и вмешательство администрации президента Клинтона. В настоящий момент ИРА практически готова прекратить боевые действия и объявить о перемирии...

— Я читаю газеты, — напомнил я.

— Да, конечно, — кивнула Саманта. — Переговоры с ИРА никогда не были тайной. И сейчас у нас есть основания надеяться, что они завершатся успешно. Существует, однако, некая проблема. Военный совет ИРА опасается раскола в своих рядах — в них всегда существовало достаточно много группировок радикального толка, которые могут не подчиниться решению руководства, поэтому военный совет намерен избавиться от экстремистски настроенных боевиков до того, как будет объявлено о прекращении огня. Мы считаем, что это объявление будет сделано в конце текущего месяца, может быть, даже в течение ближайших дней, но не раньше, чем будут нейтрализованы все раскольнические экстремистские группировки.

Власти Великобритании, Ирландской Республики и Северной Ирландии не станут, разумеется, придавать слишком большое значение возможным... гм-м... эксцессам, сопутствующим процессу разоружения несогласных, поэтому можно надеяться, что все пройдет достаточно гладко. Другое дело в Америке!.. Как ты, вероятно, знаешь, на территории США действует несколько хорошо организованных боевых групп ИРА. Большинство, вероятно, подчинится решению военного совета о разоружении и самороспуске, но не все. По крайней мере, об одной группе мы уже сейчас можем точно сказать, что она не сложит оружия ни при каких обстоятельствах. Руководству ИРА придется пойти на физическое уничтожение СК — «Сыновей Кучулина», как они себя называют, а этого не допустят ни ФБР, ни правительство США. Нейтрализовать эту радикальную группировку можно только легально, но для этого нужно собрать доказательства преступной террористической деятельности «Сыновей Кучулина» и передать дело в суд.

— Не Кучулина, а Кухулина, [7]  детка, — поправил я с улыбкой превосходства. — Правильно произносится — Ку-ху-лин.

Саманта, впрочем, не обратила на мои слова ни малейшего внимания.

— Это очень маленькая группа, — продолжала она свою лекцию. — Скорее, даже не группа, а ячейка, однако они очень, очень опасны. И им дьявольски везет. Ни у нас, ни у ФБР нет своих людей внутри этой группы. Даже рядом нет!.. Мы могли бы попытаться что-то предпринять, но у нас не хватает людей, а по причинам, которые я объясню чуть позже, время является критическим фактором. У нас есть информаторы в ИРА, ОВФ и в ИНЛА, [8] но сейчас мы крайне нуждаемся в человеке, который смог бы отправиться в Америку и внедриться в организацию СК. Или, в крайнем случае, собрать о них компрометирующую информацию. Нам нужен кто-то, кто мог бы добыть для нас доказательства их преступной деятельности и выступить в суде как свидетель... При условии, конечно, что «Сыновья» действительно занимаются чем-то противозаконным.

— Мне кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, и не могу сказать, чтобы мне это очень нравилось. Хочешь, я с первого раза угадаю, кто этот несчастный, кого вы собираетесь отправить в Америку шпионить за ирландскими террористами?

— Послушай, Майкл, я впервые увидела твое досье только позавчера. Мне прислал его наш человек в Министерстве иностранных дел. Я изучала его не очень подробно, но, должна сказать откровенно, оно произвело на меня сильное впечатление!

Но я почти не слушал ее. Какие бы деньги ни предложила мне разведка, опасность была слишком велика. Внедриться в ячейку ИРА! Если это шутка, то не слишком удачная. Так я размышлял, продолжая слушать соблазнительный голос Саманты и любуясь картиной, приоткрытой подолом ее сарафана.

— Да, Майкл, твои кураторы из ФБР отзывались о тебе очень хорошо. Кроме того, ты служил в Британской армии, что тоже говорит в твою пользу... несмотря на то что в силу... гм-м... обстоятельств, тебе пришлось оставить службу. Ты прошел курс разведподготовки и изучал основы планирования специальных операций.

— Разведкурс я так и не одолел. Курс специальных операций я тоже не закончил: меня отправили в военную тюрьму за нападение на гражданское лицо, — жизнерадостно сообщил я.

Но на Саманту мое заявление никак не подействовало.

— Это не имеет значения, — ответила она. — Главное, ты был в армии, что говорит в твою пользу. Еще один плюс заключается в том, что в Белфасте ты был мелким гангстером. А самое лучшее — то, что ты работал на ирландскую мафию в Америке. Именно это обстоятельство и позволяет нам считать, что ты идеально подходишь для внедрения в группу «Сыновья Кухулина». Дэн Конелли из ФБР говорит, что ты один из лучших агентов, с которыми ему приходилось работать: опытный, умелый, находчивый, безжалостный, дерзкий и на удивление дисциплинированный.

— Ты, значит, успела переговорить с Дэном? Как мило с его стороны продать меня со всеми потрохами!

— Нет, ты не понял... Дэн отзывался о тебе очень хорошо... Послушай, Майкл, скажу тебе совсем откровенно... Я шла на большой риск, когда бросила все и полетела в Испанию поговорить с тобой. Мне не верилось, что ты нам подходишь, но сейчас, когда мы встретились, я убедилась, что ты как раз тот человек, который может выполнить для нас эту работу. Черт, я не сомневаюсь, что ты сумеешь внедриться в эту шайку и собрать необходимую информацию, которая поможет нам ликвидировать «Сыновей» прежде, чем они успеют погубить мирный процесс. Сам подумай: еcли они сумеют провести в Штатах ряд терактов, протестантам волей-неволей придется как-то на это ответить. ИРА в свою очередь тоже должна будет отреагировать... Так оно и пойдет, и тогда на мирном договоре и на всей работе, которую мы успели проделать, придется поставить большой жирный крест.

— Веселенькая перспектива, — вставил я, слишком разозленный, чтобы шутить.

— Естественно, если ты выполнишь эту работу, мы постараемся убедить испанское правительство снять с тебя все обвинения, — сказала Саманта с самодовольной усмешечкой и, откинувшись назад, скрестила ноги, испортив мне всю картинку.

Я тоже улыбнулся. Интересно, за кого они меня принимают? За слабоумного? За полного идиота? За деревенского простачка, впервые покинувшего родной остров?

— Почему этой вашей группой не займется ФБР? Пусть они внедрят в нее своего агента. Ведь это же их страна, — сказал я, так сказать, для затравки.

— ФБР боится подойти к «Сыновьям» и на пушечный выстрел, — ответила Саманта, злобно сузив глаза.

— Это почему же?

— Мы планируем внедрить в группу нашего человека в самое ближайшее время. Нам нужно успеть сделать это до того, как СК откроет боевые действия, что произойдет, по нашим расчетам, незадолго до официального объявления о перемирии. Иными словами, наш агент должен попасть в группу в ближайшие две недели. ФБР же считает, что в сложившихся обстоятельствах подобная попытка будет не только безрассудной, но и опасной, — спокойно сказала Саманта.

— Иными словами, ФБР считает ваш план чистой воды самоубийством, — констатировал я и улыбнулся еще шире.

— Д-да, пожалуй, можно сказать и так, — пробормотала Саманта несколько смешавшись.

— Но вам, похоже, мало того, что вы спланировали идиотскую операцию. Из всех людей вы выбрали именно меня — человека, на которого охотятся ирландские мафиози из Нью-Йорка, и хотите, чтобы я внедрился в раскольническую группировку ИРА, — сказал я с издевательским смешком.

У Саманты сделалось обиженное лицо.

— Послушайте, мистер Форсайт, я не...

— Не надо называть меня «мистер Форсайт», детка. Спасибо за предложение, но я, пожалуй, откажусь. Уж лучше я посижу в Севилье, думаю, там совсем неплохо по сравнению с теми местами, где мне пришлось побывать. А теперь... Как говорится, я вас больше не задерживаю. Рад был познакомиться, и все такое...

Я откинулся назад, заложил руки за голову и закрыл глаза. Пусть Мисс Разведка немножко попотеет, а я пока подумаю.

Несколько секунд Саманта оценивала ситуацию, потом сказала:

— Мне кажется, я немного сгустила краски. Все, что от тебя требуется, это собрать доказательства и улики, на основании которых террористов можно будет упрятать за решетку. А ты... ты подходишь нам, потому что ты из Белфаста, потому что ты жил в Америке и служил в Британской армии. Да и в ФБР отзываются о тебе чрезвычайно лестно...

— Саманта, детка, — проговорил я самым саркастическим тоном, — сдается мне, что ты обратилась не по адресу. Как я только что объяснил, ирландская мафия в Америке ищет меня, чтобы со мной расправиться. Некий Шеймас Даффи обещал заплатить за мою голову хренов миллион долларов.

— Я знаю, Майкл, знаю... Но пойми: боевики из группы «Сыновья Кухулина» никак не сообщаются с ирландской мафией, которая относится крайне подозрительно ко всем, кто руководствуется в своих действиях политическими мотивами. Организованная преступность живет исключительно меркантильными интересами, ей нет дела до каких-то там идейных фанатиков. Кроме того, «Сыновья» действуют в Бостоне, а бостонская ирландская мафия соперничает с нью-йоркской, так что между тобой и твоими бывшими... э-э-э... коллегами будет не один, а целых два барьера. Иными словами, ты можешь не опасаться Шеймаса Даффи и его доверенных лиц в Нью-Йорке. В любом случае ему не до сведения старых счетов. Как сообщил мне Дэн Конелли, сейчас у твоего мистера Даффи слишком много других проблем. Сам подумай, Майкл: прошло уже пять лет, и о тебе давно забыли... Нет, я вовсе не считаю, что ты абсолютно ничем не рискуешь, напротив, опасность велика, и мне хотелось бы с самого начала заявить об этом совершенно определенно, чтобы впоследствии между нами не возникло недоразумений. Даже если «Сыновья» не будут знать, что ты тот самый Форсайт, они все равно убьют тебя на месте, если только заподозрят в связях с правительственными организациями.

Саманта ненадолго замолчала. Заполняя паузу, она машинально провела рукой по своим золотисто-рыжим волосам, и я обратил внимание, что на пальцах у нее нет ни одного кольца. Саманта была не замужем и даже ни с кем не помолвлена.

— Ты понял все, что я сказала?

— Я все прекрасно понял, Сэмми. Я не понимаю только одного: зачем ты мне все это говоришь, зачем усложняешь себе работу? Ведь вкратце смысл твоих слов можно выразить следующим образом: я должен быть сумасшедшим, чтобы взяться за эту работу, потому что каждую минуту меня могут разоблачить и убить, — сказал я, вытягиваясь на койке и прикрывая глаза рукой.

— Ну, я бы не сказала, что тебя непременно должны разоблачить, однако готова признать, что в условиях жесткого дефицита времени даже у хорошо подготовленного агента с большим опытом секретной работы вероятность ошибки возрастает.

Ее прямота никак на меня не подействовала. Чтобы показать это, я широко зевнул.

— А «ошибка» в данном случае означает смерть, — констатировал я.

— Прости за откровенность, Майкл, но мне казалось, будет только справедливо, если ты будешь знать все и сможешь сам оценить, насколько рискованна эта задача. Разумеется, я не думаю, что ты обязательно погибнешь или совершишь какой-то серьезный промах. Крайне маловероятно, что Маккаган допустит тебя к своим планам и посвятит во все секреты, но этого и не требуется. Нам необходима информация, касающаяся серии террористических актов, которые могут предпринять «Сыновья», чтобы сорвать мирный процесс. Что же касается того, зачем я тебе все это рассказываю... Да, ты прав: при других обстоятельствах я вела бы себя совершенно иначе. Например, я бы сообщила только самое необходимое и оставила бы тебя в камере на денек или два, чтобы дать тебе возможность как следует подумать над своим положением. Может быть, я бы даже попросила наших испанских коллег соответствующим образом тебя обработать, но, как я уже говорила, у нас совершенно нет времени. Буквально на днях нам представилась идеальная возможность внедрить тебя в ячейку террористов, поэтому если ты согласишься, завтра тебе нужно быть в Ревери.

— В Ревери-Бич в Бостоне?! Да ты смеешься, детка!.. Это совершенно невозможно. Не успею я появиться в этом ирландском районе, как меня тут же прикончат.

Саманта покачала головой и ослепительно улыбнулась:

— Вовсе нет. Да я бы и не послала тебя туда, если бы существовала такая опасность. «Сыновья Кухулина», мягко говоря, не пользуются популярностью среди американских ирландцев-республиканцев, а после завтрашнего покушения, которое планирует ИРА, отношение к ним станет еще хуже. Они окажутся в изоляции, с ними никто не захочет иметь дело.

— После завтрашнего покушения? На кого?

— Не беспокойся, Майкл, не на тебя. И своих бывших коллег ты тоже можешь не опасаться. Мы выкрасим твои волосы в черный цвет, дадим тебе зеленые контактные линзы... я даже не знаю, что еще. Это не совсем моя область, но я уверена: наши специалисты могут загримировать тебя так, что родная мать не узнает.

— Ну, в этом я не сомневаюсь.

— К тому же в Бостоне тебе придется пробыть всего сутки, после чего мы переправим тебя в одно из периферийных подразделений ФБР, где ты будешь в полной безопасности. Основная твоя работа начнется примерно через неделю. Самое трудное, конечно, внедриться. Уж можешь мне поверить: на моем счету насколько десятков подобных операций, и я знаю, что говорю. Я считаю, что завтрашнее покушение — лучшая и единственная возможность завоевать доверие террористов. Такую возможность просто нельзя упустить. Вместо тщательной, многомесячной подготовки мы проделаем все за один вечер, да так, что ты будешь вне подозрений. И если все пройдет по плану, опасность разоблачения для тебя существенно снизится.

— Что именно я должен делать в Ревери?

— Ты должен будешь спасти жизнь одной девушке, — сказала Саманта с легкой улыбкой.

— Что-что?

— Агент ИРА попытается убить ее отца, а ты должен будешь заслонить ее от пуль, — пояснила Саманта, глядя в пол.

— По-моему, это довольно опасно, — заметил я.

— На самом деле — не очень. И вообще... Послушай, Майкл, ты нам нужен позарез. У нас был на примете еще один человек, но... — Она не договорила.

— Он вас послал, — закончил я за нее. — Угадал?

— В общем, да, — нехотя подтвердила Саманта. — Вот почему мы ухватились за тебя. Все, что случилось с тобой здесь, на Тенерифе, случилось как нельзя более кстати. Разумеется, мой план не всем пришелся по душе. В нашем департаменте хватает людей, которые считают, что мы не должны использовать в своей работе посторонних, особенно таких сорвиголов, как ты, так что я сильно рисковала, когда решила прилететь сюда для разговора с тобой.

Тут я понял, что сыт Самантой по горло, да и над ее предложением успел как следует подумать.

— Я весьма ценю твое доверие, Сэмми, и все же я вынужден отказаться. Как я уже говорил — спасибо за предложение, но я пас. Надеюсь, мы расстанемся друзьями. Кстати, был бы весьма обязан, если бы ты передала своим друзьям в МИДе, что мне до сих пор не предоставили адвоката и что я был бы не прочь встретиться с ним как можно скорее.

Она не смогла скрыть разочарования:

— Адвоката?

— Ага. Я хочу сделать заявление и поскорее покончить со всей этой бодягой.

Саманта нахмурилась. Распустив «конский хвост», она позволила волосам свободно упасть на плечи, потом снова стянула их резинкой и бросила на меня взгляд, в котором сквозило что-то весьма похожее на жалость.

— Очевидно, я допустила ошибку, недостаточно наглядно обрисовав тебе твое положение, — со вздохом произнесла она. — Ты оказался, как говорится, меж двух огней. Испанское правительство позаботится о том, чтобы ты непременно попал в тюрьму. А когда ты отсидишь срок здесь, тебя экстрадируют в Мексику, где, я полагаю, ты до сих пор числишься в розыске.

Так вот какова была ее козырная карта! Тот самый решающий аргумент, который она приберегла напоследок!

Я медленно выпрямился на койке, чувствуя, как внутри все холодеет от ужаса.

В Мексике меня задержали по обвинению в контрабанде наркотиков, но мне удалось бежать из тюрьмы предварительного заключения до суда. По мексиканским законам за наркоту мне светило лет двадцать плюс еще бог знает сколько за побег...

Ледяной страх парализовал меня. Я держался с Самантой так бесцеремонно, потому что знал: в Испании мне не грозит ничего серьезного. Разве можно получить десять лет тюрьмы только за то, что ты был болельщиком-хулиганом? Даже если бы меня осудили, мне дали бы от трех до четырех лет, а отсидел бы я максимум два года. А может, и того меньше. В подобных случаях «Сан» и «Дейли миррор» начинают публиковать статьи о бедных британцах и о том, как жестоко обращаются с ними в испанских тюрьмах, и правительству приходится принимать меры. Даже самые отпетые хулиганы никогда не сидят в тюрьме десять лет, реально их срок куда меньше. А я мелкая сошка, к тому же у полиции не было свидетелей, которые могли бы подтвердить мою вину; я бы вышел из тюрьмы через считанные месяцы и, пожалуй, мог бы даже подать жалобу в Европейский суд по правам человека и потребовать компенсации за моральный ущерб.

Но Мексика — это совсем другая статья. Во всех смыслах другая.

Если я попаду туда, то снова окажусь по уши в дерьме, из которого так счастливо выбрался.

— ФБР не позволит вам отправить меня в Мексику. У меня с ними договор. Я свидетель, которого они обязаны защищать, — сказал я, стараясь изгнать из голоса напряженные нотки.

Саманта заглянула в лежавшее у нее на коленях досье и покачала головой:

— Ты освобожден от ответственности за преступления, совершенные на территории Соединенных Штатов, но этот иммунитет не распространяется на криминальные деяния, совершенные в третьих странах. Вчера вечером я звонила коллеге в мексиканской разведке. Он сказал, что будет только рад, если ты снова окажешься в лапах мексиканского закона; что касается испанских властей, то они выдадут тебя без малейших колебаний. Как ты понимаешь, у Испании с Мексикой налажены очень тесные связи.

Я во все глаза уставился на нее. Последние крохи желания, которое я испытывал в отношении Саманты, исчезли, сменившись неприязнью и враждебностью. Ни о каком возвращении в Мексику не могло быть и речи. Скотчи, Энди и Фергал погибли там ужасной смертью, и я чуть было не отправился вслед за ними. При одной мысли о том, что мне придется вернуться в сырую мексиканскую тюрьму в джунглях, я почувствовал себя так, словно мне в сердце вонзился ледяной кинжал. Знаете ли вы, что делают с гринго в мексиканских тюрьмах? Думаю, что даже если вы пустите в ход все ваше воображение, вы и тогда не получите полной картины. Мне повезло: я не успел ознакомиться со всеми особенностями мексиканской пенитенциарной системы, но и того, что я пережил, мне хватило.

Но и работать на Саманту я не хотел. Не хотел, но никакого выхода не видел. Паника охватила меня. Разум с лихорадочной поспешностью перебирал и отбрасывал один безумный вариант за другим. Нет, ни в какой Бостон я не поеду, это исключено, но ведь и в Мексику мне тоже ни в коем случае нельзя!

Черт, должен быть третий путь.

О чем там говорил Гузи? Не о том ли, что мы могли бы жить на пустошах Тенерифе сколько нам угодно — рыбачить, есть фрукты, может быть, даже построить лодку и уплыть куда-нибудь подальше?

В моей голове сложился отчаянный, безнадежный и по большому счету дурацкий план.

Но он мог сработать. Главное, действовать быстро.

Пока никто не ожидает ничего подобного.

Нужно вскочить, броситься на Саманту, толкнуть на пол, схватить стул и стукнуть им по этой рыжей голове с завязанным на затылке «конским хвостом». Джереми услышит шум и поспешит на помощь. Его тоже нужно ударить стулом, сбить с ног, забрать пистолет. Потом — надзиратель. Показать ему оружие и заставить вывести меня из тюрьмы. Пистолет я могу держать в кармане, но так, чтобы надзиратель знал, что он под прицелом. Пусть говорит всем, будто меня переводят в другую тюрьму или выпускают. И мы с ним спокойненько выйдем за ворота. Там нужно забрать у надзирателя деньги, украсть машину и вернуться в край вулканов — переждать, пока меня будут разыскивать.

Из книги Александра фон Гумбольдта я знал, что аборигены Тенерифе больше сотни лет вели партизанскую войну против испанских завоевателей. Спрятаться, затеряться на просторах лавовых полей и вулканических нагорий будет легче легкого. Нужно только найти укромную пещерку или грот и затаиться, пока шумиха не уляжется. Потом я спокойно спущусь в город, найду пьяного немецкого туриста и обдеру его как липку: возьму паспорт, деньги, билет на самолет. С Тенерифе во Франкфурт, из Франкфурта в Нью-Йорк... В Штатах я снова буду в безопасности.

Не самый лучший план.

Его трудно даже назвать хорошим.

Только я не дам этой суке угрожать мне!

— Ну, раз ты так ставишь вопрос, мне, вероятно, придется согласиться, — сказал я и приготовился.

— Что ж, откровенно говоря, я рада. Поверь, я совершенно искренне сожалею о том, что пришлось прибегнуть к, так сказать, тактике выкручивания рук. Поистине ужасно, что правительство ее величества вынуждено участвовать в шантаже, но жизнь есть жизнь. Впрочем, в конечном итоге все сложилось как нельзя лучше, ты согласен? Пожалуй, Джереми был прав, когда удивлялся, что привело тебя на Тенерифе. Разве ты не знаешь, что это вульгарный, пошлый остров, на котором постоянно происходят мятежи и беспорядки?

— Чарльз Дарвин и Александр Гумбольдт были о Тенерифе другого мнения, — сказал я и, широко улыбаясь, протянул ей руку как бы в знак примирения и готовности сотрудничать.

— Что ж, обстоятельства сложились неудачно для тебя, но крайне удачно для нас. Ты оказался между Сциллой и Харибдой, но я уверена: ты сделал правильный выбор, — ответила она и протянула мне руку.

Я схватил ее за запястье и резким рывком сбросил со стула. Саманта вскрикнула, выронила ручку, папку и бутылку с водой. Я пнул ее ногой в бок и, схватив стул, занес над головой, собираясь изо всей силы опустить Саманте на спину.

Внезапно я почувствовал острую боль в правой ноге — в здоровой, а не в той, которую я оставил в джунглях Юкатана. Боль молнией пронзила нервные окончания, и я, машинально опустив взгляд, увидел перочинный ножик, который торчал сбоку из моей кроссовки.

Господи!..

Прежде чем я успел отреагировать, Саманта ловко ударила меня под правую коленку, и я повалился на пол, сильно ударившись головой о край металлической койки.

Я застонал. Джереми распахнул дверь и заглянул внутрь:

— Господи Иисусе, что здесь происходит? Тебе нужна помощь, Саманта?

Саманта подобрала с пола обороненную папку, подняла стул и села теперь чуть дальше от меня, чтобы я не мог вытащить нож и напасть на нее еще раз.

— Со мной все в порядке, дорогой, но, боюсь, юному Майклу может понадобиться медицинская помощь, — сказала она спокойно.

Джереми кликнул надзирателя и, вытащив пистолет, направил его на меня.

Я кое-как заполз обратно на койку.

Набрав полную грудь воздуха, я задержал дыхание, мысленно выругался и, выдернув нож из раны, бросил его на пол.

— Мне нужно письмо от испанских властей, — проговорил я сквозь зубы, — в котором они обязуются снять с меня все обвинения. Чтобы вы не могли бесконечно меня шантажировать.

Саманта улыбнулась.

— Наши юристы займутся этим немедленно, — пообещала она.

— Еще мне нужен документ от генеральных прокуроров США, Великобритании и Испании. Что-то вроде письменной гарантии, что в будущем меня ни при каких обстоятельствах не выдадут мексикашкам.

— Этим я тоже займусь в самое ближайшее время, — сказала Саманта. — Что-нибудь еще?

— Да. Вместе со мной забрали одного парня, его зовут Гузи. Так вот, я хочу, чтобы его тоже выпустили.

— Я за этим прослежу.

— Слово?

— Я обещаю, — кивнула Саманта.

— Хорошо. В таком случае, я сделаю, что от меня требуется.

— Отлично, — сказала Саманта и захлопнула папку с моим досье.

Через час моя рана была зашита и забинтована, а сам я был чисто выбрит и сидел в транспортном самолете Королевских ВВС «Геркулес», который должен был доставить меня в Лиссабон. Из Лиссабона я прямым рейсом отправлялся в бостонский аэропорт Логана.

Саманта сидела рядом и приводила в порядок свои записи, готовясь провести со мной первый инструктаж.

Огромный «Геркулес» выруливал на взлетную полосу. Это был военный самолет с крошечными иллюминаторами, и сидеть в нем приходилось спиной вперед.

Саманта протянула мне беруши. Я заткнул уши и стал смотреть в окно.

Вдали плыла неприветливая вулканическая гора, зеленели банановые плантации, мелькали аэродромные постройки. Винты завертелись быстрее, самолет начал разбег и вдруг с легким толчком оторвался от земли, словно подхваченный под крылья невидимой силой. Мы взлетали прямо навстречу заходящему солнцу.

Внизу разливалась морская синь. Промелькнули другие острова Канарского архипелага. Вдали показался африканский берег.

Мы летели над западной оконечностью острова, и сквозь стекло и дым я видел, что сделали с Плайя-де-лас-Америкас британские болельщики и что — со всем остальным островом рьяные чиновники испанского Министерства по туризму, для которых слова «асфальт» и «бетон» были синонимом слова «цивилизация». Гумбольдту, я думаю, такая цивилизация вряд ли пришлась бы по вкусу.

Саманта заметила мою гримасу и потрепала меня по колену. Ее пухлые, аппетитные губы изогнулись в сочувственной улыбке.

— Не волнуйся, дорогой, все будет в порядке, — проговорила она.

Но, как и всегда, когда некто, облеченный властью, обещает, что все будет просто отлично, эти слова оказались очень и очень далеки от истины.