"Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство" - читать интересную книгу автора (Давыдычев Лев Иванович)
Глава под номером ДЕВЯТЬ и под названием «Судьба эликсира грандиозус наоборотус в опасности, или Почему иногда шпионы спят под кроватью»
 |
Собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт вот уже несколько ночей спал под кроватью. Делал он это от страха и глупости. Ему казалось, что если придут его забирать, то никому и в голову не взбредет, что он притаился под кроватью.
Известно, уважаемые читатели, что глупость человеческая безгранична, точно так же как безграничен и ум человеческий.
Стариннейшая пословица гласит: если бог решит наказать человека, то лишает его разума. Все люди воспринимают это стариннейшее изречение по-разному. Одни полагают, что человек в данном случае становится дураком, другие — сумасшедшим. Я придерживаюсь первого толкования, хотя отлично знаю, что дуракам жить и легче и удобнее, но зато и совершенно неинтересно.
Опасность глупости заключается ещё и в том, что нет четких границ между нею и другими, не менее опасными качествами дурака. Иногда, например, просто невозможно определить, глупость вынудила дурака сделать подлость или подлость заставила его совершать наиглупейшие поступки.
Именно так и было со странным существом, которое решило спать под кроватью, считая, что никто его там не обнаружит. То есть нормальному человеку никогда не придёт в голову, что можно спать под кроватью в такой огромной, похожей на универмаг почти со всеми отделами квартире.
Кого же и чего же начал так патологически бояться собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт?
Чтобы ответить на данный вопрос, нам потребуется, уважаемые читатели, хотя бы коротко, в общих чертах, проследить путь его морального падения, выяснить, как он докатился до того, что вынужден был спать под кроватью в своей огромной, похожей на универмаг почти со всеми отделами квартире.
 |
Родители дали ему красивое имя Эммануил, а он ещё в молодости и до сих пор требовал, чтобы его называли Эдиком (у каждого свои представления о красоте имени!), и фамилию Шпунтиков он переменил на, как ему показалось, более звучную и солидную — Шпунт.
С юношеских лет, если не раньше, Эдик стремился лишь к одному: иметь как можно больше денег. Заметьте, уважаемые читатели, не
Теперь у Эдика была незаконно, конечно, добытая огромная квартира, напоминавшая универмаг почти со всеми отделами. Вы спросите; для чего одному человеку столько много вещей? Например, у него хранилось семнадцать столовых сервизов на двенадцать персон каждый. Умножим семнадцать на двенадцать, получим двести четыре. Но ведь у Эдика никогда не собиралось и не могло собраться столько гостей! И вообще к сервизам прикасались лишь только для того, чтобы стереть с них пыль.
Большое количество дорогостоящих вещей приобретается тогда, когда сам их владелец как человек ничегошеньки из себя не представляет, а вещи, самоуверенно и глупо полагает он, придают ему очень большое значение в глазах людей. То есть чем больше у него дорогостоящих вещей, тем он будто бы значительнее как личность.
Ума нет, зато ковров уйма!
Совести нет, есть много золотых предметов!!!
Таланта нет, но зато какая люстра!! В ней двенадцать лампочек!!!
По природе своей, по воспитанию, по накопленному жизненному опыту Эдик не умел и не хотел делать ничего полезного людям. Пробовал он быть и продавцом, и даже магазином недолго позаведовал, но везде проворовывался, и только хитрость да ловкость всякий раз помогали ему избегнуть заслуженного наказания. Бывал он и зубным техником, и памятниками на кладбище торговал, ничем он не брезговал заниматься, чтобы хапать и хапать деньги! Наконец, попробовал Эдик стать гипнотизёром, вернее, выдавать себя за такового. Довольно долго ему удавалось легко и много, обманывать доверчивых или недалеких людей, но Эдик вовремя унюхал, что его вот-вот накроют.
А в городе к этому времени развелось невероятное и невиданное до сих пор количество комнатных собачек, природную злобность которых владелицы, в основном старушки, принимали за нервные заболевания. И Эдик придумал себе не существовавшую до него специальность — собачий гипнотизёр. Деньги за своё очередное жульничество он брал немалые и вроде бы мог уже успокоиться.
Но не мог Эдик успокоиться, наоборот, с каждым годом, если не с каждым днем, всё его существо всё яростнее стремилось к тому, чтобы побольше хапать и покупать.
Три обстоятельства отравляли ему жизнь. С одним из них — одиночеством — Эдик кое-как справлялся. Дело в том, что жена его несколько лет назад умерла: ей жаль было выбросить протухшие рыбные консервы, она их самоотверженно, хотя и с отвращением, съела, и медицина оказалась бессильной против результата такой жадности.
Второе обстоятельство было куда серьёзнее. Двое сыновей Эдика регулярно навещали отца, чтобы определить, хотя бы примерно, когда же он помрёт и они станут полноправными владельцами всех его богатств. Сыновья давно уже поделили имущество и деньги ровно пополам вплоть до каждой чайной ложки, только ещё не решили, как поровну разделить несколько вещей, например рояль.
Эдик же и не помышлял о смерти, доказывал сыновьям, что переживёт не только их, но и внуков с внучками, которых он, кстати, ни разу не испытал желания увидеть. Он был очень глубоко убежден, что сохранится так же долго, как его дорогостоящие вещи, то есть считал себя практически бессмертным.
Третье обстоятельство, отравляющее Эдику жизнь, было куда ужаснее, чем уверенность сыновей в его недалёкой кончине. Наичрезмернейшая страсть к наживе привела Эдика к страшному моральному падению: его завербовала крупнейшая иностранная разведка «Целенаправленные Результативные Уничтожения». Как это было сделано, неизвестно, зато с полной достоверностью можно утверждать одно: Эдик знал толк в иностранной валюте. Вот ради неё он и стал шпионом, предателем, изменником своей родины. Впрочем, что такое родина и что она значит для человека, Эдик и понятия не имел, никогда о ней не думал, ибо, повторяю, его интересовало только то, что можно было купить.
Шпионская работёнка досталась ему не очень уж и сложная, но в высшей степени опасная. Вот этой-то её обязательной особенности Эдик сразу и не унюхал, А когда он сообразил, что его могут взять в любой момент, тут-то у него и стало развиваться то, что в конечном итоге и вынудило спать под кроватью.
Валюту-то он получать обожал, а вот выполнять немудрёную шпионскую работенку с каждым годом боялся всё больше и больше. И чем больше валюты получал, тем больше дрожал от непреходящего страха, который постепенно стал безразмерным. Эдик даже фильмов о шпионах по телевизору не смотрел — боялся: ведь там их всегда берут.
И Эдик всё яснее вынужден был осознавать, что рано или поздно он попадётся. И ужасающе пугало его не само наказание, не расплата за предательство, а потеря квартиры-универмага почти со всеми отделами! Вернее, не потеря, а то, что она достанется его сыновьям, ожидающим смерти родного отца (тогда Эдик ещё не знал, что в случае провала имущество его будет конфисковано).
Шпионская работёнка Эдика заключалась в передаче получаемых им сведений за рубеж. Как это делалось, уважаемые читатели, я не в курсе, но всякий раз, выполнив задание, Эдик, возвращаясь домой, срывал с себя всю одежду: она была насквозь мокрой от липкого трусливого пота. Даже шляпа отмокала!
Надев на себя три халата и всунув дрожащие ноги в тапочки (жаль, что нельзя было использовать несколько пар!), он сидел перед цветным телевизором импортного происхождения, но не включал его: знал, что обязательно нарвётся на передачу «Человек и закон» или на фильм о шпионах. Сидел Эдик перед невключённым телевизором и мрачно вспоминал всю свою жизнь, всю, кроме детства, которого он не помнил. Подлинного, обыкновенного, настоящего детства у него, кстати, и не было. Всё оно заключалось в том, что он выклянчивал, выпрашивал, вымаливал, обменивал, приворовывал даже, копил… Стоит ли такую ерунду хранить в памяти?
Но пока Эдикова немудрёная шпионская работёнка была, как говорится, цветики, а вот сейчас начали созревать ягодки: его известили, что вскоре к нему прибудет агент
Безразмерный страх потерять квартиру-универмаг почти со всеми отделами превратился в безразмерный ужас.
А когда к Эдику вторично явился Григорий Григорьевич, шпион вообще лишился способности хотя бы минимально соображать. Если старушка в гипнотическом сне назвала Эдика шпионом (дыма без огня не бывает?), вполне возможно, что и она тоже… Что тоже?!?! А не является ли тот подозрительный клиент, который хотел приобрести собачку,
Правда, узнать друг друга агенты должны были по обоим им известному разговору-паролю. Сынок должен был купить у Суслика собачку. Но почему в первый визит Сынок не так начал разговор-пароль, и кто такая та старушка?!?! Агентка? Или наоборот?!?! Единственное, что помогло Эдику не счесть себя свихнувшимся, так это то, что он помнил один из параграфов инструкции, который предлагал не теряться ни при каких обстоятельствах, ибо могут иметь место самые неожиданные варианты, непредусмотренные детали и ситуации.
Значит, Сынка при его первой встрече с Сусликом могло что-то насторожить, даже и сам Суслик, и вот он заявился вторично, а он, Суслик, из страха не дал начать разговор-пароль.
И даже при своем малом уме Эдик не мог не поразиться тому, как изобретательно работают «Целенаправленные Результативные Уничтожения»! Ну кто, кто, кто может подумать, что такая невзрачная личность, как контролёр на всех видах городского транспорта, кроме такси, конечно, много лет известный многим жителям, — на самом деле агент крупнейшей иностранной разведки!!!
Однако восхищение Эдика прекрасной работой «Целенаправленных Результативных Уничтожений» было чисто теоретическим. Сам-то он всё равно пребывал в состоянии безразмерного ужаса и намеревался отделаться от Сынка любым способом, например прикинуться, что принимает его только за контролёра на всех видах городского транспорта, кроме такси, конечно, а туда сообщить… ну, он придумает что-нибудь о недоверии, подозрении, о непригодности Сынка к работе…
Конечно, всё это происходило у Эдика опять от глупости. Неужели он не мог сообразить, что даром валюту враги наши предателям нашим не дают? Получал денежки — будь любезен подличать против своей родины до конца дней своих или до тех пор, пока тебя не возьмут.
Эдик же соображал лишь, что ему уже нет смысла получать валюту и от безразмерного ужаса спать под кроватью! Рисковать расстаться с квартирой-универмагом почти со всеми отделами! Придут его сыночки и захапают всё богатство…
Будь у Эдика-Суслика хотя бы миллиграммчик совести да ещё несколько граммов ума, он догадался бы явиться с повинной, попросить прощения. Конечно, полного прощения он не получил бы, слишком много вреда он принес стране, а вот возможность после заслуженного наказания пожить нормальной жизнью и спать на кровати ему бы предоставили. Но ведь для него дороже всего на свете были не интересы родной страны, а квартира-универмаг почти со всеми отделами!
Вот и существовал в безразмерном ужасе шпион, вот и, спал под кроватью.
На время, пока не выяснятся его отношения с Сынком, Эдик прекратил свою гипнотизёрско-собачью деятельность, сидел дома и ждал, как ему совершенно правильно предчувствовалось, смертного часа. Правда, по нелепой уверенности в своем бессмертии он наивно надеялся всё-таки выкрутиться. И наказание, забегая вперёд, сообщу вам, уважаемые, читатели, неотвратимо приближалось. Не знаю точной даты, но оно обязательно будет!
С минуты на минуту, точнее, с секунды на секунду, ждал Эдик прихода агента Сынка, готов был уже задушить, а ещё удобнее — отравить приготовленную для него собачушку. Держал он её в отдельной комнатке, в специально изготовленной клетке, ибо эта животенция ростом с котёночка обладала злобой взрослого тигра-людоеда.
Изредка принося собаченции еду, Эдик содрогался, взглядывая на клетку: неужели и ему грозит пребывание за чем-то решетчатым?! И от макушки до пяток он покрывался липким холодным потом.
Сегодня утром он вылез из-под кровати еле живой: отнялась, стала будто деревянной правая рука. Несчастный шпион чуть не заорал от радости: можно лечь в больницу, да ещё в другом городе! Хоть какое-то время побыть в покое и поспать на кровати! Но тут же он сник: а если без него в квартиру-универмаг проникнут сыновья? Нет уж, если хватит паралич, то пусть здесь, среди дорогостоящих вещей…
Довольно с вас, уважаемые читатели, этих не очень-то приятных страниц. Посмотрим лучше, как страдают хорошие люди, и страдают по важным для всего человечества причинам.
Ожидая сына Романа с невестой, Илларион Венедиктович сходил в магазин, не обращая внимания на многочисленные косые взгляды (ведь всё лицо у него было в синяках и ссадинах), купил продукты и, вернувшись домой, принялся готовить обед.
А Иван Варфоломеевич с сотрудниками своей лаборатории пребывал в тяжелом недоумении и глубоком разочаровании. С утра мыши и морские свинки получили должные дозы эликсира
— Утешать меня не надо! — резко сказал, почти выкрикнул Иван Варфоломеевич. — Быстро проверить состав эликсира!
Много времени и не потребовалось, чтобы определить, что в специальной колбе вместо
— Подменили, — внешне спокойно констатировал Иван Варфоломеевич. — Но кто? И зачем? В лаборатории оставался я один. Я сам из мензурки перелил эликсир в специальную колбу и поставил её в холо… Погодите, погодите! Ко мне приходили два моих старых друга, мы довольно долго беседовали. Мензурка была уже пустой, я уже перелил эликсир… — вслух вспоминал Иван Варфоломеевич. — Нет, нет, Илларион пришёл раньше… Меня ненадолго вызвал директор…
— Мензурка очень похожа на обыкновенный стакан, — сказал один из сотрудников.
— И вы предполагаете… — задумчиво и полувопросительно произнес Иван Варфоломеевич. — Да, эликсир безвуксен и по внешнему виду не отличается от воды. Мог Илларион выпить его? Зачем? Он что, не мог подождать меня и попросить минеральной воды?.. Вот что, дорогие товарищи, Я займусь этим казусом, будем считать неприятное происшествие именно таковым. И хорошо, если это действительно так. То есть не совсем хорошо, но… Сначала я позвоню генералу. Кто его знает, может, он и… Но ведь мы и предположить не можем, что с ним происходит и будет происходить, если он… Приступайте к работе, готовьте новую дозу эликсира. Я убежден, что здесь и не пахнет злоумышлением. Но если я ничего не выясню, придётся докладывать куда следует.
Телефон Иллариона Венедиктовича не отвечал целый день. Правда, утром трубку всё-таки снимали, но в ней было молчание. Не мог Иван Варфоломеевич разыскать и Гордея Васильевича. Тогда он попросил одного из сотрудников съездить к ним на квартиры, но никого дома не оказалось.
Надо ли говорить, как расстроился Иван Варфоломеевич и его сотрудники?
У Гордея Васильевича тоже возникла новая, мягко выражаясь, забота. Его бритоголовый обормот не подходил к телефону: значит, удрал по своим бандитским делам. Раздражённый дед вёл важное совещание, а из головы не выходил распоясавшийся внук: неужели натворит чего-нибудь?
Когда примчались пожарные машины, переполох в доме получился грандиозный. На звонки и просьбы открыть из квартиры никто не отзывался. Пожарные подняли к окнам лестницы, заглянули — никаких признаков пожара и присутствия людей. Тогда решили, что звонивший ошибся: случилось что-нибудь с газом, а он набрал 01. Звонил-то ребенок. Небось испугался запаха и убежал. Тогда вызвали аварийную команду горгаза. А она потребовала немедленно открыть квартиру.
Гордей Васильевич приехал, когда замок уже вскрыли. Он всячески извинялся и перед пожарниками, и перед газовщиками, просил наказать его, как положено, за ложный вызов, но всем было ясно, что старый человек ни в чём не виноват, и команды уехали.
Самое смешное, если в данной истории может быть что-нибудь весёлое, заключалось в том, что всё это с величайшим любопытством и удовольствием наблюдал Федька. Он, конечно, помнил, как побывал в квартире, не забыл, как заблудился в ней, как из неё умчался, а обратно в квартиру уже не сунулся: приехали пожарники. И вот сообразить-то, что именно он их вызвал, Федька не мог. Посему он с чистой совестью и любовался, так сказать, делом своих рук.
А Гордей Васильевич в величайшем гневе метался по комнатам, будто чего-то искал. Тут явился Робик и его родители. Дед был таким разъяренным, каким никто ещё его ни разу в жизни не видел.
— Дыня бритоголовая! — загремел он. — Завтра отправляешься в наш подшефный совхоз возить навоз! С этого начнётся твой трудовой путь! И не вздумай оттуда сбежать! В чулане под замком будешь жить! На воде и хлебе, пока хоть чуточку не поумнеешь!
— Папа, успокойся! Папа, успокойся! — испугалась уже за отца, а не за сына Робикова мама. — Поедет, поедет он в подшефный совхоз! Будет он, будет возить навоз! Только, пожалуйста, успокойся!
— Действительно, вам надо успокоиться, — сказал Робиков папа.
— Я вам успокоюсь!!! — продолжал греметь Гордей Васильевич, как не гремел ни разу в жизни. — А вы! — повернулся он к Робиковым родителям. — Вы — авторы этого… прямо-таки фантастического по своей негодяйности образа…
— Позвольте, позвольте! — возмутился Робиков папа. — Позвольте, дорогой и уважаемый…
— Не позволю! Потому что не дорог я вам и вами нисколько не уважаем! Разве можно дорогому и уважаемому подсунуть вместо внука… такую дыню? Конечно, и я во многом виноват! Я своей вины не отрицаю! Дайте передохнуть… — Он очень тяжело опустился в кресло. — Конечно, я виноват, крупно виноват. Вот ты, дочь, не сумела воспитать сына, а я не сумел воспитать тебя. Сейчас нам всем вместе надо спасать Робика. Опозорил нас перед всеми. Зачем ты, внук, вызвал пожарную команду, бездельник международного класса? Ну?
А Робик стоял и молча плакал, не ревел, а именно тихо, беззвучно плакал обо всём сразу:
1) о великолепных своих волосах,
2) о несправедливом обвинении,
3) о коварстве воспитанной девочки Вероники,
4) о потере звания шефа банды,
5) об отправке в совхоз возить навоз,
6) и ещё о чём-то, скорее всего о том, что его беззаботное существование окончательно оборвалось, а предстоит незнакомая, трудная, неинтересная жизнь.
— Что молчишь? — напомнил дед.
— Не вызывал я пожарных!
— Не вызывал? А кто же мог звонить с нашего телефона?
— Федька, наверно.
— Какой ещё Федька? — удивилась мама.
— Как он здесь оказался? — поразился папа.
— Как ты посмел отлучиться? — возмутился дед.
Впервые в жизни Робик понял, что врать не имеет смысла, и рассказал обо всём, даже о том, что похищение не состоялось, потому что бандиты отказались ему подчиняться, а хохотали и гоготали.
— А синяк откуда?
— Подраться немного пришлось, — сознался Робик и вдруг сам протянул деду ключ от гаража.
— До отправки в совхоз возить навоз будешь сидеть дома, как бобик в конуре!
Робиковы родители в один голос заявили, что отныне и навсегда их сын будет образцово-показательным паинькой.
Теперь мы с вами, уважаемые читатели, отправимся на встречу Иллариона Венедиктовича со своим сыном Романом (сразу сообщу, что невеста его была занята на киносъемках и не прилетела).
К этому времени, лежа на диване, закрыв синяки примочками, Илларион Венедиктович принял твёрдое решение: сразу открыться сыну, потому что он не имеет права пользоваться чужим изобретением без согласия автора, и потому что пора кончать запутывать людей. А вот Лапа, правда, довольно робко, возражал ему, намекал, что лучше бы убежать, вдоволь полакомиться мороженым и т. д.
Приезд сына оказался весьма кстати, по крайней мере, Роман вызовет для предварительной консультации Гордеюшку, а то разговаривать с ним по телефону детским голосом бесполезно. Ну, Роману-то он как-нибудь всё объяснит, а вот его невесте…
Когда раздался дверной звонок, Илларион Венедиктович если и не испугался, то пришёл в очень возбуждённое состояние и не сразу направился открывать двери.
Роман — точная копия отца, только копия значительно помоложе — шагнул в прихожую, спросил:
— Ты кто такой, паренёчек в синяках? Где мой отец? Почему он меня не встретил?
— Проходи, Рома, — с тягчайшим вздохом пригласил Илларион Венедиктович. — Не мог я тебя встречать в таком виде… Да, да, я твой папуля, как ты всегда меня называл. А где твоя невеста?
Сняв плащ, Роман прошёл в комнату, сел, закурил, разглядывая Лапу, сказал рассерженно: — Что-то не похоже на моего папулю, чтобы он решил разыграть меня таким глупым способом. Хорошо ещё, что я без невесты явился. Что бы она о моём папуле подумала! Где он?
Илларион Венедиктович взял сигарету, но сразу же положил её обратно, ответил:
— Вот я, твой папуля. Ты же с детства любил фантастическую литературу. Помнишь, на даче чуть сеновал не поджег, читая со свечой?.. Никто тебя не разыгрывает, Рома мой дорогой. — Он всё-таки щелкнул зажигалкой и закурил под изумленным взглядом сына. — Теперь я этим редко балуюсь. Только когда оч-чень волнуюсь… Тебе придётся сыграть меня. Вот посидим немного, вызовешь по телефону Гордеюшку. Он ведь тоже пока не знает, ЧТО со мной произошло.
— Действительно, фантастика, хотя и не очень научная, — недовольно проговорил Роман. — Не знаю, что мне и делать с тобой, паренёчек в синяках. Как прикажешь называть тебя?
— Как всегда называл. Папуля. Я ещё, помнишь, оч-чень обижался на такое обращение. Но ты не хотел или не мог отвыкнуть. Если тебе удобнее, можешь сейчас называть меня Лапой.
— Детское прозвище папули, — вспомнил Роман. — Так где мой отец? Я сейчас же позвоню в милицию, если ты…
— Лучше позвони Гордеюшке. Мальчиком я стал сегодня ночью во сне и не мог же разговаривать с ним детским голосом! Скажи ему, что ты, мол, только что прилетел и приглашаешь его немедленно в гости. Только не сообщай ему, ЧТО ты здесь увидел. А то он подумает, что его разыгрывают.
— Ладно… папуля! — сердито, почти зло согласился Роман. — Но сначала позволь выслушать тебя. Разыгрывать так разыгрывать. Валяй, Лапа!
— Тут дело оч-чень серьёзное, Роман. Понимаешь, я совершенно случайно воспользовался… то есть выпил изобретение известного тебе Ивана Варфоломеевича.
— Зверюшки-игрушки?
— Вот-вот! — обрадовался Илларион Венедиктович. — Если про них помнишь, тебе будет легче понять меня. Сейчас Иван наверняка гадает, куда исчезла первая порция его замечательного эликсира
И хотя Роман был неплохим актёром, умел, как говорится, скрывать и раскрывать любые чувства, но, приглашая Гордея Васильевича немедленно подъехать, заметно разволновался, когда тот категорически стал отказываться, просил перенести встречу на вечер.
— Скажи, что дело касается Иванова изобретения, а я в ванной, — шепнул Илларион Венедиктович.
Прикрыв трубку рукой, Роман сказал:
— Отказывается наотрез.
— Тогда рассказывай, что ты здесь видел…
— Гордей Васильевич! — взволнованно крикнул Роман. — Дело в том, что я вместо отца застал в квартире мальчика лет десяти, вся физиономия в синяках… Да послушайте до конца! Он уверяет, что он мой папуля… Ничего я не сочиняю, честное слово! Говорит, что выпил какой-то эликсир Ивана Варфоломеевича и утром проснулся мальчиком… А то я и не знаю, что мне делать… Да не верится, что папуля способен на такой розыгрыш… Жду, жду! — Он положил трубку. — Заедет ненадолго в перерыве между заседаниями.
— Не знаю, что мне и делать, — недовольно передразнил Илларион Венедиктович. — Делай то, что делал всегда, когда приезжал ко мне. Хвастай, кого играл, в чём снимался, сколько раз собирался жениться, сколько раз собирался навестить меня…
— Значит, бывают в жизни чудеса! — неестественно весёлым голосом воскликнул Роман. — Но кто поверит, что ты — паренёчек лет десяти да ещё вся физиономия в синяках — мой папуля?!
— Просто ты никогда не был серьёзным человеком, Рома. Всегда, помню, всех передразнивал. Вот и сейчас решил, что какой-то мальчишка передразнивает для чего-то твоего отца, так ведь?
— А тебя бы на мое место! — Роман рассердился по-настоящему. — Стремился, летел, три пересадки, мчался обнять дорогого папулю, а тут какой-то сопляк корчит из себя моего отца. Обалдеешь!
— За сопляка ты ещё получишь, Ромка! Всю жизнь глотал фантастику, а как жизнь столкнула тебя… Да ты же актёр! У тебя должно быть богатейшее воображение!
— При чём здесь воображение?! — совсем рассердился Роман. — Главное, что в тебе, малышок, действительно чувствуется что-то от моего отца.
— Дошло наконец-то… Почему я вот не растерялся, когда утром проснулся маленьким и, кроме трусов, у меня ничего не было? Я уже участвовал в драке, и мне, как видишь, здорово досталось. Семь негодяев набросились на меня одного! Но им тоже досталось!
— Слушай, папуля. Всё это получилось совершенно случайно или…
— Эликсир я выпил случайно. Но вернуться в детство я решил ещё до этого и совершенно принципиально.
— Для чего? Что за блажь, извини?
— Не блажь, а редчайший биолого-психолого-педагогический эксперимент.
— А как ты… обратно?
— Не знаю. Я хочу побыть, может, и до конца дней своих в детстве.
Роман пересел к нему поближе, долго разглядывал его лицо, проговорил задумчиво:
— Расскажешь — никто не поверит.
— Не надо рассказывать, — строго проговорил Илларион Венедиктович. — Наверное, я — уже государственная тайна. Вот явится Гордеюшка, закатит мне грандиозный скандал!
— Ещё, папуля, вопрос… А ты… не…
— Нет, я был в своем уме, в нём и сейчас пребываю. Никакого старческого маразма, даже склероза у меня пока не наблюдается.
— Ну, а зачем эта… ну…
— Не выбирай слов, спрашивай прямо.
— Зачем эта нелепая затея? Ну, предположим, ты, десятилетний паренёчек, действительно генерал-лейтенант Самойлов в отставке. Тебе нечем было заняться? Ты не мог, например, писать мемуары о своей большой и интересной жизни? Почему ты решил стать Лапой?
— Пробовал я, Рома, писать мемуары. В чулане лежат на самой верхней полке. Коротко дело обстояло так. Только вряд ли ты что-нибудь поймешь. У тебя ведь нет детей, и, по-моему, ты так и не обзаведешься семьей.
— Ошибаешься, будем считать, папуля! — сердито ответил Роман. — Я собирался прибыть к тебе с невестой. Но её, теперь-то я понимаю, к счастью, задержали на съемках. А то представляешь картиночку? Заходим мы с невестой вот сюда, а встречает нас этакий бойкий на язык, вся физиономия в синяках, типчик и уверяет, что он мой папуля! Но неужели ты, если это и впрямь ты, таким и останешься? Неужели я больше не увижу тебя… настоящим? Не обниму тебя, не поглажу твою седую голову?
— Не знаю, Рома, — печально признался Илларион Венедиктович, — понятия не имею… Но не сожалею ни о чем. Понимаешь, я всю свою жизнь посвятил, можно сказать, уже отдал за счастье нашей Родины. А на старости лет меня одолела, буквально завладела мной идея: счастье нашей Родины, будущее её — в руках детей. Какими они вырастут, таким и будет будущее страны. И тут одно за другим, одно за другим я обнаруживал явления… ну, встречал я мальчишек и девчонок… они ещё маленькие, а их уже перевоспитывать требуется! Среди них уже есть жулики, лжецы, негодяи даже. Они уже привыкли к паразитическому образу жизни. А вдруг они такими и останутся?!
— Ты не преувеличиваешь?
— Нет, нет, нет! Конечно, большинство наших детей вырастет настоящими людьми, достойными гражданами Отечества. Но вот перебери-ка в памяти своих знакомых, а у тебя их великое множество: сколько у них растёт дурных детей? Немало! И вот я решил проникнуть в их среду и…
— И тебя сразу побили!
— И меня сразу побили, и это было доказательством моей правоты. Мы с Гордеюшкой, — Лапа горделиво приосанился, — уже ликвидировали банду!
— Обалдеть можно!
— Балдеть не надо, — строго, даже сурово произнес Илларион Венедиктович. — Действовать надо. По-моему, необходимо, чтобы меня таким, каким я был раньше, хоть изредка видели знакомые. Я буду жить Лапой, а ты, пока не кончится отпуск, будешь мной. Да, да, пока нет Гордеюшки, примерь мой мундир, лицо разными красками…
— Грим у меня с собой, даже парик подходящий есть.
— Вот и подделайся под меня.
— Попробуем, — довольно весело, но неуверенно согласился Роман.
Теперь, уважаемые читатели, мы вплотную подошли, наверное, к главным событиям нашего повествования. Сцена встречи с Гордеем Васильевичем только тогда приобретет своё настоящее значение, когда вы прочтете нижеследующее.
Иван Варфоломеевич доложил директору института, что первая порция эликсира
— Что вы наделали…
— В том-то и дело, что мы ничего не наделали, — обиженно ответил Иван Варфоломеевич. — Я убежден, что по какой-то нелепой случайности кто-то просто вылил эликсир в раковину.
— Кто-то! Но кто?! И почему? И как это могло случиться?
— Это мне будет известно сегодня вечером, — пообещал не очень уверенным тоном Иван Варфоломеевич. — Получилось так, что в лаборатории после обеденного времени я остался с двумя своими, вам хорошо известными друзьями. Гордей Васильевич Пушкарев и Илларион Венедиктович Самойлов.
— Знаю, знаю, но…
— И вот когда я был здесь, у вас, в лабораторию уже пришёл генерал-лейтенант. То есть Илларион. А эликсир был в мензурке, абсолютно напоминающей обыкновенный стакан…
— Нет, дорогой Иван Варфоломеевич, меня ваши детективные версии не устраивают, к сожалению. Я обязан доложить о случившемся немедленно.
— Докладывайте, конечно. Но я убежден, что злым умыслом здесь и не пахнет.
Да, здесь, уважаемые читатели, злым умыслом и не пахло. Им пахло, так сказать, в другом месте.
Сергей Иванович с утра был приглашен в соответствующее учреждение, где его встретил уже упоминавшийся в нашем повествовании сотрудник Петр Петрович. На сей раз беседа была продолжительной и совершенно успокоила Сергея Ивановича. Его просто попросили рассказать о жизни и работе с того времени, как он себя помнит. Сергей Иванович ничего не скрывал, сообщил известные ему сведения о многообразной деятельности организации «Целенаправленные Результативные Уничтожения», тем более, что вопросы были самого общего порядка.
И, выйдя на улицу в распрекрасном настроении, Сергей Иванович решил заняться «поисками» комнатной собачки.
Разведка, в которой он служил, располагала определёнными сведениями, и Сергей Иванович отправился по адресу, по которому в своей квартире-универмаге проживал собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, а по шпионской кличке Суслик.
Дверь долго не открывали, и Сергей Иванович собрался было уже уходить, но чутье, будем считать, бывшего разведчика подсказало ему, что этого не надо делать, и он, нажав кнопку звонка, не убирал палец, до тех пор, пока дверь осторожно не открылась.
Сергей Иванович уверенно вошёл, прикрыл дверь и стал внимательно рассматривать стоявшее перед ним существо, лицо которого было искажено безразмерным ужасом.
Существо еле-еле-еле-еле промямлило:
— Я больше не практикую и никого не принимаю. Никого и ни за что.
— А я пришёл, — раздельно и четко выговаривая каждое слово, произнес Сергей Иванович, — приобрести у вас малюсенькую комнатную собачку, злобную, как взрослый тигр-людоед. Я Сынок, Суслик.
— У меня паралич правой руки. Никакого сынка у меня нет.
Глупый, глупый, безразмерно трусливый и безразмерно глупый Эдик! Кого он решил обмануть? Такого разведчика, как майор Серж фон Ллойд!
— Я у тебя Сынок, но с большой буквы, — зло сказал агент. — Где собачка?
Эдик уныло поплёлся по прихожей, и они с Сынком вошли в маленькую, совершенно пустую комнатку, где в углу стояла клетка, а в ней бесновалась малюсенькая собачка, злобная, как взрослый тигр-людоед.
— Что ты задумал, гад? — деловито спросил Сынок. — Ты ведь был предупрежден о моем визите. Или мозги у тебя не в порядке? Так я их быстренько вправлю. Ну?
Бессильно опустившись на пол, Эдик заплакал и забормотал:
— У меня паралич… у меня паралич… у меня паралич…
Тогда Сынок легко поставил его на ноги, провёл на кухню, усадил и заговорил ледяным тоном:
— На что ты… рассчитываешь? Во-первых, я тебя прикончу, если ты………![11]
— Пожалуйста, не выражайтесь так! Я всё-таки культурный, интеллигентный, почти образованный, человек! — плаксиво попросил Эдик.
— Ты…… а не человек! Если…… ты…… не начнешь соображать…… я тебя……! Прими какое-нибудь лекарство, чтобы успокоиться, а то чего доброго……!
— Никакие лекарства, даже самые дефицитные, мне уже не помогают. Я сплю под кроватью. Я не могу с вами сотрудничать… у меня пара… у меня пара… у меня парализована рука… — скулил Эдик, теперь уже с уверенностью можно сказать, бывший собачий гипнотизёр.
И тут Сынок произнес речь, настолько состоящую из угроз, что передать её можно лишь следующим образом:
— Слушай, ты…… и…… а то…… я…… и…… а если…… прикончу как……! — Опытный шпион понял, что одной руганью Суслика в себя не приведешь, он знал, чем заставить его продолжать заниматься шпионизмом. — Неужели ты хочешь потерять всё своё богатство?
— Нет, нет, нет!!!! — замахал обеими руками Эдик, и «парализованной» тоже: она у него просто онемела.
— Тогда приступим. Сообщи, что собачка оказалась именно такой, какая требовалась.[12]
Почти без запинки Суслик повторил текст шифровки, не понимая, конечно, её содержания, спросил:
— Неужели нельзя найти мне замену? Нервы… голова…
— Замена будет, но тогда тебя не будет, — уверенно пообещал Сынок. — Приведи в порядок собачку, чтобы она не искусала меня.
— Ничего не получится. Я полностью дисквалифицировался.
 |
Сынок взял его обеими руками за горло и спокойно приказал:
— Попробуй. Собачка мне нужна. Я без неё отсюда не выйду.
— Дайте… подышать… и больше так… не… а то…[13]
— Дыши, дыши, а потом займись делом.
— Может… в клет… ке… уне…сёте?
— Тогда мы оба с тобой окажемся в клетке. — Сынок недобро усмехнулся. — Я не понимаю, что ты трусишь. Дело у нас поставлено прекрасно. Тебя за много лет не засекли. Я здесь устроился так, что даже в мечтах не мог представить. Но стоит тебе сделать хотя бы миниатюрную глупость, не говоря уже о крупной подлости, ведь ты всего лишишься, в том числе богатства и жизни.
— Не пугайте меня, пожалуйста, — плаксиво попросил Эдик. — Я попробую применить чужой метод на малюсенькой собачке, злобной, как взрослый тигр-людоед. Вы берёте кастрюлю…
— Кастрюлю?! Зачем?!
— Я выпускаю собачушку, вы накрываете её кастрюлей, а вот что делать дальше, я не знаю.
— Если ты вздумал шутить…
— Мне не до шуток. Я и так…
И тут раздался дверной звонок.
— Открывай! — приказал Сынок. — Я спрячусь! Да перестань ты дрожать! Это же кто-нибудь из твоих клиенток! Иди!
Шатаясь и держась рукой за стену, шпион Суслик, вернее, снова собачий гипнотизёр по фамилии Шпунт, пошёл к дверям, открыл.
Перед ним стоял, смущенно улыбаясь, Григорий Григорьевич. Он вежливо проговорил, входя в прихожую:
— Я всё-таки решил ещё раз обратиться к вам.
— Нет, нет, нет! Я больше не практикую. Мне необходим длительный пассивный отдых. Я взвинчен.
— Не надо никакой практики. А отдых лучше активный. А мне нужна собачка. Она у вас наверняка имеется. Продайте. И отдыхайте.
И тут Эдика осенило. Он торопливо, радостно заговорил:
— Будет, будет у вас собачушка именно такая, какая вам требуется! Завтра! А сейчас вы помогите мне при помощи вашего кастрюльного метода вылечить одну собачушку. Она приготовлена мною для очень важного клиента. Да, да, такого важного, что от него зависит судьба меня и моей квартиры. А я в благодарность вам завтра же продам, и не очень дорого, великолепный экземпляр, который мне завтра доставят.
— Согласен, — подумав, ответил Григорий Григорьевич. — Такой вариант меня вполне устраивает. И метод кастрюльный ещё раз проверим, и собачка у меня будет. Давайте вашу больную.
— Она у меня в специальной комнатке. Пройдемте.
— Нет, кастрюльный метод я применяю только на кухне! — И Григорий Григорьевич прошёл туда, где, по его предположениям, должна была находиться кухня.
В этом огромном помещении он долго искал глазами кастрюлю и вдруг в большом длинном зеркале увидел, что за оконной портьерой стоит человек в зеркальных очках и с ножом в руке.
Ветеран войны и службы в милиции, Григорий Григорьевич будто бы никого и ничего не заметил, только мысленно приказал себе: «Гриша, главное — не волноваться. Забудь о своих годах, нездоровье, выполняй долг!»
Ну, а пока Григорий Григорьевич ищет подходящую кастрюлю, а малюсенькая собачушка ярится в клетке, словно взрослый тигр-людоед, мы, уважаемые читатели, успеем вернуться в квартиру Иллариона Венедиктовича, куда только что пришёл Гордей Васильевич и дверь которому открыл Роман, загримированный под своего отца и в его мундире.
— Хорош, хорош! — презрительно бросил гость. — В честь приезда сына напялил генеральский мундир да ещё решил меня разыграть! Делать тебе больше нечего, пенсионер-тунеядец! Где Роман?
— К вашим услугам, Гордей Васильевич, — своим голосом ответил Роман, — рад вас видеть. А папуля мой на кухне. Прошу взглянуть. Он уверял меня, что ваш визит необходим.
Лапа, всё лицо в синяках, покорно сидел и, увидев друга, даже не пошевелился.
— Здорово, Лапонька, — сказал Гордей Васильевич, сдерживая подступающий гнев, — в детстве, помнится, тебя так ни разу не молотили.
— Тем более, что инициатором молотения был твой внук, — ответил Илларион Венедиктович.
— Добился своего, значит? — всё ещё еле сдерживая подступающий гнев, спросил Гордей Васильевич. — А Ромку-то зачем в свой мундир вырядил да ещё под себя подкраситься велел?
— Я согласен, многоуважаемый Гордей Васильевич, разговаривать с тобой при одном непременном условии, — чуть ли не заносчиво ответил Илларион Венедиктович, — без излишних эмоций. Или ещё лучше — абсолютно спокойно. И без нотаций. Хотя внешне я и Лапа, но я по-прежнему генерал-лейтенант…
— В этом и заключается твоя подленькая хитрость, — перебил Гордей Васильевич, который, кстати, сразу понял, ЧТО произошло, и никакого удивления не испытывал. — Ты, видите ли, и Лапа, и генерал-лейтенант в отставке. Значит, и выпороть тебя нельзя, и на совет ветеранов вызвать тоже нельзя. Ловко получилось! Вопрос первый: как ты ухитрился принять
— Совершенно случайно. Он был в мензурке, похожей на стакан. А я оч-чень хотел пить.
— Вопрос второй, — возвысил голос Гордей Васильевич. — Иван знает об этом?
— Конечно, нет. Не мог же я разговаривать с ним детским голосом! Я и тебе-то утром побоялся ответить.
— Ну, силен… Лапа! Счастье твое, Роман, что ты ещё понятия не имеешь, ЧТО натворил твой папуля.
— Никак до сих пор не могу поверить, что это… он, — обескураженно произнес Роман. — Всё надеялся, что попал в крупный розыгрыш.
— Если бы… — Гордей Васильевич долго молчал, подперев подбородок руками и разглядывая Лапу. — Тут, если судить формально, попахивает государственным преступлением. Такая тут, друзья мои, сложнейшая ситуация образовалась. Я до вечера занят, у меня совещание с иностранцами. Надо как-то Ивана успокоить. Ведь он наверняка мышам и морским свинкам вместо эликсира ввёл воду и сейчас ломает голову… Если же он определил, что первая порция эликсира исчезла, то доложил об этом дирекции. Вот как бы нам для начала не пришлось розыгрыш устроить… Нашёл я, Лапа, фото маленького Серёженьки, передал куда следует… А вдруг Иван сразу обо всём своему Серёженьке расскажет? Понимаешь, Рома, встретил он за рубежом своего сына, которого считал погибшим в самом начале войны. А сынок этот — агент иностранной разведки.
— Как?! — поразился Роман.
— Да вот так.
— Ты всё ещё подозреваешь… — с упреком начал Илларион Венедиктович.
— Нет! — резко оборвал Гордей Васильевич. — Не подозреваю, а убежден! Значит, так, Рома. Ивана я вызову сюда, а ты, сколько хватит терпения, изображай своего папулю, желательно до моего возвращения. Боюсь, что Лапу сразу возьмут под наблюдение. Итак, ты, Рома, изображаешь папулю, а тот сидит в ванной.
— Попрошу не иронизировать, — рассердился Илларион Венедиктович, — и не превращать благородное дело в балаган!
— Ты, малец! — тоже рассердился Гордей Васильевич. — Помалкивай при старших! Идём звонить Ивану.
Он первым прошёл в комнату, где стоял телефон, снял трубку, долго, словно неуверенно, набирал номер, заговорил нарочито беззаботным тоном:
— Иван?.. Приветствую… Знаю, знаю, что неприятности, да у кого их нет… Никуда твой эликсир не исчезал, Илларион его выпил… Выпил, да и всё! Немедленно под наблюдение?.. Опасно?.. Вот приезжай и полюбуйся на него… И меня обязательно подожди… Долго нет Серёженьки? Ну и что?.. Гуляет или собачку себе разыскивает… Значит, жди меня здесь, у Иллариона. — Он положил трубку, взглянул на часы. — Мне пора. Ивана до меня не отпускайте. Вот, Лапа, радость наша, какая получается каша. В детство вернулся — ладно, а вдруг ты ещё и впадешь в него?
— Ты полагаешь, что я слабоумен?
— Есть некоторые основания предполагать это, — насмешливо ответил Гордей. Васильевич. — Значит, Рома, ты изображай своего папулю, а он пусть сидит в ванной. Дай ему какую-нибудь интересную книжку с картинками. — Уже у дверей он сказал: — Если бы, Иллариоша, я не любил тебя, в психиатричку бы сдал немедленно!
Когда он ушёл, Роман спросил:
— Объясни всё-таки мне, почему ты мечтал, извини, о такой нелепости, как возвращение в детство? Я ведь так и не понял!
— Нелепости? — с укором переспросил Илларион Венедиктович. — А разве не бывало в истории случаев, когда что-то новое казалось сначала нелепостью, а потом оказывалось приобретением человечества?
— И ты сейчас надеешься на это?
— Теоретически — да, практически — всё может быть. Заберут меня под медицинское наблюдение, и там я проведу остаток дней своих. Вроде мыши или морской свинки. Я больше за Ивана беспокоюсь. От радости или возмущения он может…
Раздался дверной звонок.
— Желаю успеха, Рома. Действуй. А я в ванную.
Роман открыл дверь, и в прихожую стремительно ворвался Иван Варфоломеевич, а за ним вошли мужчина и женщина в белых халатах.
И тут же Роман совершил оплошность, сказав, правда, голосом отца:
— Рад приветствовать вас, дорогой Иван Варфоломеевич! Давненько мы с вами не виделись!
— Ах, ты ещё и шутишь! Да ещё и глупо шутишь! — Иван Варфоломеевич, можно сказать, рассвирепел, хотя подобное никак ему не было свойственно. — Марш на диван! Надо немедленно осмотреть тебя, шутник-самоучка! Сорвал мне опыты! Поставил моих сотрудников в глупейшее положение! И помереть ведь мог!
Роман был неплохим актёром, мог до неузнаваемости изменить своё лицо, голос, походку, но выдать своё молодое тело за старческое… Увы! Когда он разделся до пояса, Иван Варфоломеевич восторженно прошептал:
— Как помолодел… — Он отошёл к окну и радостно подумал: «Значит, эликсир обладает незаурядными силами воздействия на человеческий организм, а не только на мышей и морских свинок!»
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил он.
— Снимать кардиограмму нет особой необходимости, — ответил врач, — хотя мы и сделаем это. Совершенно здоровый человек. Организм примерно тридцатилетнего спортсмена.
И опять Роман допустил оплошность, уточнив:
— Тридцатичетырехлетнего.
— У тебя именно такое ощущение? — возбуждённо спросил Иван Варфоломеевич.
Заработал аппарат, поползла лента бумаги.
Иван Варфоломеевич был в полной, но счастливой растерянности: границы возможностей его эликсира раздвинулись! Значит, можно, отбросив все эти глупые идеи возвращения в детство, просто задерживать старение организма! Спасибо тебе, Илларионушка!
 |
А подлинный Илларион Венедиктович, уныло сидя на краю ванны, ловил себя на желании бегать, прыгать, драться, обзываться… В нём жило как бы два человека — мальчик и старик, причем они непрерывно спорили друг с другом, но пока всегда побеждал старик: его доводы были разумны и убедительны. Но мальчик сдавался не до конца, старика он слушался, но желания свои погасить не мог. И у мальчика родилось убеждение, что ему никогда не уговорить старика. Вот сейчас он, мальчик, пытался доказать ему, что глупо во всём подчиняться взрослым, а сидеть в ванной совсем уж глупо. Однако старик был непреклонен…
В кабинете Иллариона Венедиктовича медики вынесли решение по поводу здоровья Романа:
— Штангистом может быть.
— Спасибо, спасибо, вы свободны, — весело сказал Иван Варфоломеевич. — В случае чего я позвоню. Но, видимо, сегодня же направим его к вам.
Врач недоуменно пожал плечами и ушёл с медсестрой.
«Илларион Венедиктович» оделся, сказал:
— Гордей Васильевич оч-чень просил его подождать.
— Милый ты мой Иллариоша! — ласково воскликнул Иван Варфоломеевич. — Если бы ты только знал…
— Прошу оставить восторги до прихода Гордея Васильевича. Тебя ждёт жестокое разочарование. И виноват в этом буду не я.
— Да не боюсь я этого старого ворчуна! А где Роман?
— Ушёл за покупками. Знаешь, я им недоволен. Несерьёзный человек. Ведет себя дурак дураком!
— Да перестань! — отмахнулся Иван Варфоломеевич. — Честно, не знаю, какой он актёр, но человек он замечательный. Вот только не женится, это он зря. Я с удовольствием повидаюсь с ним… А в мозгах у тебя ничего такого… не происходит?
— Чего — такого? Всё нормально.
— Видишь ли, мы пока не занимались влиянием
— Я-то нет! — уверенно заявил Роман и голосом отца добавил: — У меня и мозги пока здоровые.
— Пока-то пока… И голос у тебя какой-то… неустойчивый. Пожалуй, сегодня же передадим тебя под наблюдение. Рисковать нельзя.
А мальчик Лапа в это время страшно захотел есть, и сколько существовавший в нём старик ни уговаривал его потерпеть, Лапа не выдержал. Он тихонечко вышел из ванной, проник на кухню, открыл холодильник, обернулся на шум шагов и увидел в дверях Ивана Варфоломеевича.
— Приветствую тебя, Иван, — сказал Лапа, — ты не голоден? Может, поешь со мной?
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |