"Чужак в чужой стране" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт Энсон)Глава 14В Лапуте, если верить Лемюэлю Гулливеру, ни одна мало-мальски важная персона не могла ни говорить, ни слушать без помощи «клайменоле», или хлопальщика; обязанностью этого слуги было похлопывать по губам или ушам своего хозяина надутым бычьим пузырем всякий раз, когда, На Марсе такая система была неизвестна. Старшим хлопальщики были нужны меньше, чем змее ботинки. Соединенные марсиане могли бы прибегать к услугам хлопальщиков, но не прибегали: эта идея была чужда их образу жизни. Марсианин, нуждающийся в нескольких минутах или годах размышлений, имел на них полное право; если друг желал поговорить с ним, он должен был ждать. Имея в запасе вечность, нет никакого резона торопиться. «Торопиться»… такого понятия на Марсе вообще не было. Скорость, быстрота, одновременность, ускорение и другие абстрактные частности вечности были частью марсианской математики, но не марсианских эмоций. И наоборот, неудержимо мчащийся поток человеческого бытия порождался вовсе не острой нехваткой времени, а неистовым зудом человеческой двуполости. На планете Земля система хлопальщиков развивалась медленно. Было время, когда каждый земной властитель вершил публичный суд и любой простолюдин мог предстать перед ним без посредника. Следы этого обычая можно было проследить даже после того, как короли стали редкостью. Англичанин мог войти в спальню своей королевы (хотя никогда этого не делал), а наиболее сообразительные общественные деятели оставляли двери открытыми для всех посетителей чуть ли не до конца двадцатого столетия. Остатки этого принципа просматриваются в первой и девятой поправках Конституции Соединенных Штатов, потесненной впоследствии Кодексом Мировой Федерации. Ко времени возвращения «Победителя» с Марса принцип доступности властителя был фактически мертв независимо от номинальной формы правления, и значимость того или иного человека, провозглашаемая адвокатами хлопальщиков, отрезала его от черни. Эти люди были известны под именами исполняющих поручения, личных секретарей, секретарей по связям с прессой, секретарей в приемной, встречающих и тому подобное — но все они были «хлопальщиками», поскольку каждый мог наложить вето на общение хозяина с внешним миром. Эти тенета, опутавшие высших чиновников, привели к появлению лиц, не занимавших высокой должности, но имеющих возможность хлопать Большого Человека без посредства официального хлопальщика, пользуясь каким-нибудь общественным событием, черным ходом или не включенным в справочник телефоном. Эти именовались так: «Партнеры по гольфу», «кухонный кабинет»[16], «лоббисты», «старые деятели» и так далее. Они плели свои тенета, пока достичь их не становилось так же трудно, как и самого Большого Человека, а неофициальные лица помельче вылезали на свет и образовывали вокруг них новые кольца хлопальщиков. Вокруг наиважнейшей персоны неофициальных лиц толпилось не меньше, чем официальных вокруг просто важной. Доктор Джубал Харшоу, шут-профессионал, ниспровергатель-любитель и тунеядец по призванию, относился к спешке почти по-марсиански. Зная, что отпущенное ему судьбой время более чем коротко, он намеревался прожить каждый драгоценный миг словно вечность — без страха, без надежды и как подобает сибариту. Для подобного конца ему требовалось нечто большее, чем бочка Диогена, но меньше, чем дворец удовольствий Кубла-Хана. Его скромные владения включали в себя несколько акров земли, защищенных от непрошенных гостей электрифицированной изгородью, и дом из четырнадцати комнат со всякими новомодными удобствами, включая сменных секретарш. Содержа свое строгое гнездо, он старался прилагать к этому по возможности меньше усилий и получать как можно больше выгод, ибо быть богатым легче, чем бедным. Харшоу желал жить в праздной роскоши и делать лишь то, что хотелось Харшоу. Он страшно обиделся, когда обстоятельства взвалили на него тяжкое бремя спешки и уже не позволяли наслаждаться самим собой. В это утро ему необходимо было переговорить с главой планеты. Он знал, что система хлопальщиков делает такой контакт более чем невозможным. Харшоу претила мысль окружить себя хлопальщиками, подобающими его положению. Он сам отвечал на звонки, если оказывался поблизости от телефона, поскольку телефон обладал тем преимуществом, что Харшоу мог быть грубым с незнакомцем, рискнувшим нарушить его покой без причины. Он знал, что не найдет таких условий в Президентском Дворце. Мистер Генеральный Секретарь просто не ответит на его звонок. Но Харшоу много лет изучал человеческие обычаи и с радостью окунулся в это дело сразу же после завтрака. Его имя медленно пролагало ему дорогу, раздвигая хлопальщиков. К счастью, он представлял из себя Очень Важную Персону такого калибра, что его не смели не выслушать. Его отсылали от секретаря к секретарю, пока он не застрял на вежливом молодом человеке, желавшем, казалось, бесконечно внимать Харшоу, что бы тот ни говорил… но не желавшем соединять его с почтенным мистером Дугласом. Харшоу знал, что он добился бы некоторой активности, если бы объявил, что прячет у себя Человека с Марса, но не думал, что результат устроил бы его. Он вычислил, что упоминание о Смите уничтожит любую возможность добраться до Дугласа и при этом вызовет резкую реакцию его окружения. Имея на кону жизнь Кэкстона, Харшоу не мог допустить осечки из-за отсутствия полномочий у секретарей или из-за излишней спешки. Но этот вежливый вышибала вывел Джубала из себя. В конце концов он взорвался: — Молодой человек, если вы не имеете полномочий, дайте мне поговорить с тем, кто их имеет! Соедините меня с мистером Берквистом! Улыбка с лица юного лизоблюда мгновенно пропала, и Джубал радостно подумал, что того наконец-то проняло. Он принялся развивать успех: — Ну? Что вы сидите? Вызовите Гила по внутреннему телефону и скажите, что заставляете ждать Джубала Харшоу. — Мистера Берквиста здесь нет, — деревянным голосом ответил молодой человек. — Меня не волнует, где он есть. Вызовите его! Если не знаете мистера Берквиста, спросите своего босса. Мистер Гилберт Берквист, личный помощник мистера Дугласа. Если вы работаете во Дворце, вы встречали мистера Берквиста — тридцать пять лет, шесть футов, сто восемьдесят фунтов, песочные волосы, редеющие на макушке, много улыбается и имеет превосходные зубы. Если не смеете тревожить его, предоставьте это своему боссу. Перестаньте грызть ногти и пошевеливайтесь! Молодой человек сказал: — Пожалуйста, успокойтесь. Я узнаю. — Вызовите Гила. — Изображение на экране сменилось абстрактным рисунком. Голос произнес: — Пожалуйста, подождите окончания разговора. Задержка не будет включена в ваш счет. Пожалуйста, сядьте посвободнее… — зазвучала мягкая музыка. Джубал опустился в кресло и оглянулся по сторонам. Энн читала, расположившись вне поля зрения видеомонитора. С другого бока, тоже вне зоны видимости. Человек с Марса смотрел стереобак, воткнув в уши слуховой аппарат. В голове у Джубала пронеслось, что этот непотребный бормочущий ящик давно бы следовало отнести обратно в подвал. — Что там такое, сынок? — спросил он, поворачивая верньер звука на панели. — Я не знаю, Джубал, — отозвался Майк. Ворвавшийся звук подтвердил то, чего опасался Джубал. Смит слушал службу фостеритов. Пастырь читал церковное наставление: «…юный Дух-в-Действии продемонстрирует свое мастерство, поэтому приходите пораньше поглядеть, как полетит пух! Наш тренер, брат Хорнсби, просил меня передать вам, ребята, чтобы вы пользовались только нашими перчатками и битами и не слушали всяких грешников. Маленький Херувим всегда окажется под рукой со своим чемоданчиком первой помощи, если вы слишком переусердствуете. — Пастырь сделал паузу и широко улыбнулся. — А теперь приятные новости, дети мои! Послание ангела Рамзая брату Артуру Ренвику и его доброй жене Дороти. Молитвы ваши услышаны, и в четверг на рассвете вы взойдете на небеса! Встань, Арт! Встань, Доти! Поклонитесь!» Камера откатилась, показывая паству и крупным планом — брата и сестру Ренвик. Гром аплодисментов, выкрики: «Аллилуйя!» Брата Ренвика поздравляли, встряхивая руку, а его жена тем временем краснела, улыбалась и прикладывала платочек к глазам. Камера снова накатилась на Пастыря — тот поднял руку, призывая к молчанию. Он быстро продолжил: «Банкет по поводу Счастливого Отбытия начнется в полночь, и двери на время будут заперты, поэтому приходите пораньше и давайте устроим самое счастливое празднество из всех, что мы видели. Мы все гордимся Артом и Доти. Кремация состоится через тридцать минут после восхода, а потом последует завтрак для тех, кому рано идти на работу». Пастырь неожиданно посерьезнел, и камера стала наплывать, пока голова его не заполнила весь экран: «После вашего последнего Счастливого Отбытия пономарь обнаружил пустую пинтовую бутылку в одной из Комнат Счастья — бренди, выгнанное грешниками. Что сделано, то сделано. Оступившийся брат признался и заплатил положенную семикратную стоимость, отказавшись даже от обычной скидки. Я уверен, больше он не оступится. Но давайте поразмыслим, дети мои, стоит ли рисковать вечным блаженством, лишь бы выгадать несколько пенни? Всегда ищите лишь вот это бренди, дающее счастье, запечатанное священной печатью, с улыбающимся лицом епископа Дигби на этикетке. Не позволяйте грешнику подсовывать вам „такое же хорошее“. Наши спонсоры поддерживают нас, но и сами жаждут вашей поддержки. Брат Арт, мне жаль, что я вынужден обсуждать такой предмет…» «О'кей, Пастырь! Поливай дальше!» «…в такой счастливый день. Но мы никогда не должны забывать, что…» Джубал выключил звук. — Майк, это совсем не то, что тебе нужно. — Не то? — Э… Черт, мальчику все-таки надо побольше узнать про такие вещи. Хорошо, слушай дальше. Но попозже мы с тобой, поговорим. — Да, Джубал. Харшоу собирался дать еще один совет, чтобы Майк по своему обыкновению не понял все слишком буквально. Но музыка стала стихать и вскоре смолкла, и на экране вновь замелькало изображение — человек сорока лет, которого Джубал сразу же окрестил про себя копом. Джубал сразу же ринулся в атаку. — Вы не Гил Берквист. — Что у вас за дело к Гилберту Берквисту? Джубал с терпеливым спокойствием ответил: — Я хочу поговорить с ним. Слушайте, хороший мой, вы государственный служащий по приему посетителей? Человек поколебался. — Да. Вы должны… — Я ничего не «должен»! Я гражданин Федерации, и мои налоги идут вам на жалованье. Я все утро пытаюсь добиться одного единственного видеоразговора… а меня отсылают от одного тупицы с куриными мозгами к другому такому же, и каждый, между прочим, кормится из общественного корыта. Вроде вас. Назовите мне свое имя, должность и номер счета. Потом я буду говорить с мистером Берквистом. — Вы не ответили на мой вопрос. — Еще чего?! Я и не должен. Я частное лицо, вы — нет, и о том, о чем я вас прошу, любой гражданин вправе просить любого государственного служащего. Припомните решение по делу «О'Келли против штата Калифорнии, 1972». Я требую, чтобы вы назвали себя — имя, должность, номер. — Вы доктор Джубал Харшоу. Вы звоните из… — без всякого выражения сказал чиновник. — И на это ушло у вас столько времени? Глупо. Мой адрес можно узнать в любой библиотеке, на почте или в телефонной книге. Что до меня, каждый знает, кто я такой. Каждый, кто умеет читать. Вы, кстати, умеете? — Доктор Харшоу, я полицейский офицер и прошу вашего содействия. По какой причине вы… — Фу, сэр! Я юрист! Гражданин должен оказывать содействие полиции лишь при определенных условиях. Например, во время погони, но и в этом случае полицейского офицера все равно могут попросить предъявить удостоверение. Вы за кем-нибудь гонитесь, сэр? Вы прямо сейчас вылезете из экрана, чтобы не терять ни минуты? Второе: гражданина могут попросить оказать содействие в разумных и ограниченных законом пределах в случае полицейского расследования. — Это именно расследование. — Расследование чего, сэр? До того, как требовать моего содействия, вы должны назвать себя, показать документы, объявить свою цель и, если я потребую, назвать шифр и показать, что необходимость действительно существует. Вы ничего этого не сделали. Я желаю говорить с мистером Берквистом. На скулах человека заходили желваки, но он сдержался и ответил: — Я капитан Генрих из федерального бюро Специальной Службы. Тот факт, что вы попали на меня, звоня во Дворец Правительства, вполне удостоверяет мою личность. Тем не менее… — Он вытащил книжечку, раскрыл ее и приблизил к самому объективу передатчика. Харшоу долго разглядывал удостоверение. — Ладно, капитан, — буркнул он. — Теперь-то вы объясните, почему вы не даете мне поговорить с Берквистом? — Мистера Берквиста сейчас нет. — Так что же вы сразу не сказали? Соедините меня с кем-нибудь другим того же ранга. Я имею в виду тех людей, которые работают с Генеральным Секретарем непосредственно, как Гил. Я не желаю, чтобы меня надули, сведя с кем-нибудь из младших помощников, не имеющих полномочий даже на то, чтобы высморкаться. Если Гила нет, бога ради, соедините меня с кем-нибудь того же ранга. — Вы пытаетесь связаться с Генеральным Секретарем? — Точно. — Очень хорошо. Вы можете объяснить, что у вас за дело к Генеральному Секретарю? — Не могу. Являетесь ли вы доверенным лицом Генерального Секретаря? Посвящены ли вы в его тайны? — Это не имеет значения. — Это-то как раз и имеет. Как полицейский офицер вы знаете это не хуже меня. Я объясню свое дело человеку, про которого мне точно известно, что он может прояснить одно деликатное дело и пользуется доверием мистера Дугласа как раз настолько, чтобы Генеральный Секретарь выслушал меня. А вы уверены, что мистера Берквиста нельзя разыскать? — Совершенно уверен. — Тогда должен быть кто-нибудь еще такого же ранга. — Если это такая уж тайна, вы не стали бы говорить по телефону. — Капитан! По-моему, попытки записать мой разговор должно быть достаточно, чтобы понять, что мой видео снабжен устройством, гарантирующим безопасность переговоров. Офицер Спецслужбы проигнорировал это заявление. — Доктор, я скажу напрямик. До тех пор, пока вы не объясните дела, вы никуда не попадете. Если вы позвоните снова, вы снова попадете на наш офис. Позвоните сто раз, звоните хоть целый месяц — ничего не изменится, пока не пожелаете оказать нам содействие. Джубал расплылся в счастливой улыбке. — Теперь для этого нет нужды, раз у вас вырвалось… невзначай — или намеренно? — то, что нам нужно было узнать прежде, чем начинать действовать. Если потребуется. Теперь я могу задержать их до вечера… но кодовое слово больше не «Берквист». — Что за дьявольщина? — Ах, мой капитан! Это не через дешифратор… Но вы знаете или должны бы знать, что я глава философункулистов и нахожусь сейчас при исполнении. — Повторите-ка. — Вам не преподавали амефигорию? Да уж, чему только учат в наши дни в школах! Что ж, возвращайтесь к своему пиноклю, вы мне не нужны. Джубал выключил видео, поставил его на десятиминутное «занято», сказал: «Двинули, ребятки», и вернулся к своему излюбленному месту у бассейна. Он велел Энн держать под рукой платье Свидетельницы, сказал Майку, чтобы он был пока на виду, и дал Мириам распоряжения относительно видео. После этого он позволил себе расслабиться. Он не был раздражен. Его разведка обнаружила слабое место в стене, окружающей Генерального Секретаря, и он ожидал, что его стычка с капитаном Генрихом вызовет ответный звонок сверху. Если нет, то обмен комплиментами с копом из Спецслужбы стоил кое-чего сам по себе и приятно согревал душу. Харшоу не забывал, что предстоит сделать еще некоторые шаги для того, чтобы развить успех, добиться общего благополучия и свести к минимуму те неприятности, которых можно ожидать от копов. Ему было ясно, что Генрих тоже предпримет определенные шаги. Он размышлял над тем, сколько ему еще ждать. Его «бомба» была не совсем готова, он обещал Джил принять меры к розыску Бена Кэкстона, и в довершение всего вспухло новое дело: исчез Дюк. Его не было уже день, и Джубал не знал, к лучшему это или к худшему. Дюк присутствовал на ужине, но не явился к завтраку. На хозяйстве Харшоу это никак не отразилось, и, похоже, никто не заметил пропажи. Джубал поглядел на вышку, увидел попытку Майка исполнить прыжок так же чисто, как Доркас, и признался себе, что намеренно не спрашивал все утро о Дюке. Правда заключалась в том, что он не хотел спрашивать кошку про мышку. Кошка могла и ответить. Что ж, был только один способ внести ясность. — Майк! Подойди ко мне. — Да, Джубал. — Человек с Марса выбрался из бассейна и затрусил к нему, словно щенок-торопыга. Харшоу оглядел его, отметив, что весит он теперь фунтов на двадцать больше, чем по прибытии… и все эти фунты набегают за счет мускулов. — Майк, ты знаешь, где Дюк? — Нет, Джубал. Что ж, все в порядке; мальчик не знает, что такое ложь. Погодите, погодите! Джубал вспомнил о привычке Майка отвечать, словно компьютер, только на тот вопрос, который задан… и Майк до сих пор не мог объяснить, куда подевалась эта чертова коробка, когда ее не стало. — Майк, когда ты видел его в последний раз? — Я видел утром, когда готовят завтрак, как Дюк поднимался по лестнице, когда мы с Джил спускались по лестнице, — после этого он горделиво добавил: — Я помогал готовить. — И ты больше не видел Дюка? — Больше я не видел Дюка, Джубал. Я с гордостью поджаривал тосты. — Бьюсь об заклад, что ты с этим справился. Ты станешь хорошим мужем, если не разовьешь в себе осторожности. — О, я поджаривал их очень осторожно. — Джубал… — А? Что, Энн? — Дюк перекусил утром, до завтрака, и отправился в город. Я думала, ты знаешь. — Ага, — Джубал помолчал, обдумывая новость. — Я думал, он собирается уходить после ленча. — Джубал неожиданно почувствовал тяжесть в желудке. Не то, чтобы Дюк что-нибудь значил для него, конечно нет! Вот уже много лет он не позволял ни одному человеческому существу иметь для него какое-нибудь значение, но теперь он был слегка встревожен. Правда, лишь слегка. Можно ли возбудить дело за поворот человека на девяносто градусов относительно всего на свете? Это не убийство, поскольку парень проделал это для самообороны, точнее, в видах необходимой обороны другого, то есть Джил. Можно апеллировать к пенсильванским законам относительно колдунов… но интересно бы послушать, как будет звучать обвинение. Кто знает, что придет в голову законникам. Может ли укрывательство Человека с Марса быть определено как попытка нарушения общественного порядка? Похоже, пришла пора вводить новые законы. Майк уже выбил подпорки из-под физики и медицины, хотя представителям этих наук не было пока известно о грядущем хаосе. Харшоу вспомнил о том, какой трагедией была для многих ученых теория относительности. Не в состоянии переварить ее, они изо всех сил попытались замолчать работы Эйнштейна. Молчание оказалось фатальным; все, что эта закосневшая старая гвардия смогла сделать, это умереть и позволить взрасти молодым умам. Его дед говорил о подобных же вещах в медицине, когда появилась иммунная теория: врачи сходили в могилы, называя Пастера лжецом, дураком или, что еще хуже, не желая верить доказательствам, говорили, ссылаясь на «здравый смысл», что такого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Что ж, нетрудно догадаться, что Майк способен вызвать большую сумятицу, чем Эйнштейн и Пастер вместе взятые. И это напомнило ему о… — Ларри! Где Ларри? — Здесь, босс, — отозвался громкоговоритель. — В мастерской. — Кнопка тревоги у тебя с собой? — Конечно. Ты сказал, чтобы я даже спал с ней. — Вылезай оттуда и отдай ее Энн. Энн, надень платье Свидетельницы. Она кивнула. — Что, уже готовиться? — спросил Ларри. — Просто отдай ее Энн, — Джубал вдруг увидел, что Человек с Марса все еще стоит перед ним подобно статуе… Статуе… Джубал порылся в памяти. «Давид» Микеланджело! Да, несмотря на руки и ноги подростка, абсолютно безмятежное лицо и взъерошенные длинные волосы. — Вот и все, Майк. — Да, Джубал. Но Майк чего-то ждал. — Что-то занимает твои мысли, сынок? — спросил Джубал. — То, что я видел в чертовой грохоталке. Ты сказал: «Но попозже мы с тобой поговорим». — О, — Харшоу припомнил программу фостеритов и сморщился. — Хорошо, но не называй эту штуку чертовой грохоталкой. Это стереовизионный приемник. Майк в замешательстве уставился на него: — Это не чертова грохоталка? Я неправильно расслышал тебя? — Это, конечно, чертова грохоталка. Но — Я буду называть ее стереовизионным приемником. Но почему, Джубал? Я не могу грокнуть. Харшоу вздохнул. Он уже пытался карабкаться на эту гору. Любой разговор с Майком рано или поздно сворачивал на человеческое поведение, не объяснимое логически, и все попытки что-то растолковать были бесполезной тратой времени. — Я и сам не могу это грокнуть, Майк, — признался он, — но Джил хочет, чтобы ты называл эту штуку именно так. — Я буду, Джубал. Джил хочет этого. — Теперь рассказывай, что ты увидел и услышал и что грокнул из этого. Майк помнил каждое слово и каждое действие, включая рекламу. Он почти дочитал энциклопедию, прочел статьи «Религия», «Христианство», «Ислам», «Иудаизм», «Конфуцианство», «Индуизм», «Буддизм» и родственные им. Ничего из этого он не грокнул. Джубал узнал, что: а) Майк не знал, что фостериты отправляли религиозную службу; б) Майк помнил все, что читал о религиях, но оставил это для будущей медитации, так ничего и не поняв; в) Майк имел довольно путаные понятия о том, что такое религия, хотя процитировал девять определений из энциклопедии; г) марсианский язык не содержит ни одного слова, которое Майк мог д) обычаи, которые Джубал описал Дюку как марсианскую религиозную церемонию, таковой не являлись; для Майка это было делом обычным, как посещение универмага для Джубала; е) в марсианском языке невозможно разделить такие понятия, как «религия», «философия» и «наука», и поскольку Майк думал по-марсиански, для него также невозможно разделить эти понятия. Все, что касалось этих предметов, всегда исходило от Старших. Ни о сомнениях, ни об экспериментальных проверках он никогда не слышал (в марсианском просто не было подобных слов); ответы на любые вопросы исходили от Старших, которые были всеведущи и не знали ошибок, касалось ли дело погоды на завтра или космической телеологии. Майк видел как-то прогноз погоды и полагал, что это было послание земных Старших тем, кто еще не рассоединился. То же самое он полагал относительно авторов Британской Энциклопедии. Но теперь (и Джубалу это было словно нож острый) Майк грокнул службу фостеритов как провозглашение намеренного рассоединения двух людей с целью присоединиться к здешним Старшим и был страшно возбужден. Правильно ли он все грокнул? Майк знал, что мог ошибиться из-за невежества, будучи «всего лишь яйцом». Но верно ли он грокнул Джубала спас звонок. Появилась Доркас с сэндвичами и кофе. Джубал ел молча, что соответствовало понятиям Смита, которого учили, что еда — время для того, чтобы собрать мысли. Джубал тянул время, размышляя, и клял себя за то, что позволил Майку смотреть стерео. Мальчик должен переболеть религией, если он собирается прожить всю жизнь на этой тошнотворной планете. Но, проклятье, лучше было бы дождаться, пока Майк не приспособится к бестолковости человеческого поведения… но только не фостериты должны были выступить в качестве первого примера! Будучи истинным агностиком, Джубал равно поносил все религии, от анимизма бушменов Калахари до самых интеллигентных верований. Но некоторые он не любил больше остальных, и Церковь Нового Откровения всегда заставляла его оскаливаться. Рассчитанные на простаков призывы фостеритов к вознесению прямиком на небеса, их высокомерная нетерпимость к другим верованиям, азарт торгашей и футбольных болельщиков на службах — все это угнетало. Если уж люди должны ходить в церковь, почему бы не делать это пристойно, как католики, последователи Христианской науки или квакеры? Если Бог существовал (по этому вопросу Джубал занимал нейтральную позицию) и если он хотел поклонения (утверждение, которое Джубал находил неправдоподобным, но, тем не менее, возможным в свете его собственного невежества), то казалось ужасно маловероятным, чтобы бог, способный создавать галактики, польстился на мишурную чепуху, предлагаемую фостеритами в качестве поклонения. Но в глубине души Джубал признавал, что фостериты могут обладать Правдой, совершенной Правдой, ничем, кроме Правды. Вселенная — глупейшее место… но еще глупее объяснять все в ней случайностями: мол, «так уж получилось», что абстрактное нечто стало атомами, «так уж получилось», что возникли какие-то законы, «так уж получилось», что атомы объединились в соответствии с этими законами в конфигурации, которые, «так уж получилось», оказались наделенными самосознанием, и «так уж получилось», что две из них стали Человеком с Марса и старым лысым лентяем, внутри которого скрывался Джубал. Нет, он не мог принять эти разглагольствования о «так уж получилось», популярные среди людей, именующих себя учеными. Случайность не объясняет Вселенную, ее недостаточно даже для того, чтобы объяснить саму себя; норка-то пустая. И что теперь? «Новейшие теории» не вызывали большого доверия. Бритва Оккама не смогла рассечь главную проблему — Природу Божественного Разума (можешь называть ее и так, старый негодяй; это англо-саксонская лаконичность, так и не изгнанная четырьмя посланиями, и какой же это хороший ярлык для всего, что не понимаешь). Существует ли какой-либо базис для определения предпочтительности той или иной теории? Когда ты чего-то не понимаешь — Фостериты могли оказаться правы. Однако, яростно напомнил он себе, оставались две вещи: его вкус и его гордость. Если фостериты владели монополией на Правду, если небеса были открыты лишь для фостеритов, то он, Джубал Харшоу, джентльмен, предпочитал вечное проклятие, обещанное грешникам, отвергающим Новое Откровение. Он мог не увидеть лица Господа… но его взор был достаточно остер, чтобы видеть свое место среди людей, а этим фостеритам еще расти и расти до него! И он понимал, на что купился Майк. Фостеритский «уход на небеса» в избранное время выглядел точно так же, как добровольное «рассоединение», практикуемое (Джубал в этом не сомневался) на Марсе. Джубал подозревал, что наилучшим определением для действий фостеритов будет «убийство», но это невозможно было доказать. На это невозможно было даже намекнуть. Фостер был первым, кто отправился на небеса по расписанию, умерев в предсказанный момент, с тех пор это стало знаком особой милости… Пройдет немало лет, прежде чем какой-нибудь полицейский инспектор отважится копаться в этих смертях. Джубала это мало заботило. Хороший фостерит — мертвый фостерит. Но все это трудно объяснить Майку. Нет толку тянуть резину, и еще одна чашечка кофе ничем не сможет ему помочь. — Майк, кто сделал мир? — Прошу прощения? — Оглянись вокруг. Все это. И Марс. И звезды. Все. Тебя и меня, и всех остальных. Говорили тебе Старшие, кто сделал это? Вопрос поставил Майка в затруднительное положение. — Нет, Джубал. — И ты сам не задумывался? Откуда взялось Солнце? Кто поместил звезды на небо? Кто все это запустил? Всех и вся, весь мир, всю Вселенную… чтобы мы с тобой смогли здесь разговаривать, — Джубал замолчал, удивляясь сам себе. Он собирался высказать какое-нибудь агностическое суждение… и обнаружил, что подсознательно следует тому, чему его когда-то учили, уходит, вопреки своему обыкновению, в защиту, пытаясь поддержать религиозную веру, которой не было у него, но которая была у большинства человеческих существ. Он обнаружил, что волей-неволей сделался защитником ортодоксов, ограждая их… он толком не знал, от чего. От нечеловеческой точки зрения, наверное. — Как твои Старшие отвечают на эти вопросы? — Джубал, я не могу грокнуть… что такое «вопросы». Прошу прощения. — Как? Я не грокнул твой ответ. Майк поколебался. — Я попробую. Но твои слова… Они не… точны. Не «поместил». Не «сделал». — Так было, так есть и так будет. Мир без конца. Майк счастливо улыбнулся. — Ты грокнул! — Я не грокнул, — проворчал Джубал. — Я цитировал то, что сказал, э-э… один Старший. — Он попробовал начать снова. Бог-создатель оказался не тем аспектом божественности, с которого следовало начинать. Майк не ухватил идею деизма. Что насчет себя, Джубал тоже не был уверен. Когда-то давным-давно он заключил с собой пакт, на определенное время принимая без доказательств сотворенную Вселенную, глотающую свой хвост, вечно существующую и никем не созданную — на все остальные времена, — поскольку каждая гипотеза, полная парадоксов, была лишена парадоксов другой, отводя один день в високосном году на чисто солипсистскую распущенность. Вынося на обсуждение не имеющий ответа вопрос, он не собирался возвращаться к нему раньше, чем через век. Джубал решил объяснить Майку религию в широком смысле и дать понятие божественности и ее проявлений чуть позднее. Майк был согласен, что уроки бывают разными — от маленьких, которые в силах грокнуть даже птенец, до грандиозных, которые только Старший может грокнуть во всей полноте. Однако попытка Джубала провести связь между маленькими уроками и грандиозными в том смысле, что «грандиозные уроки» включают в себя «религиозные вопросы», успеха не имела. Некоторые религиозные вопросы не казались Майку вопросами — «творение», например, — а другие казались ему незначительными, ответы на которые очевидны даже для птенцов (скажем, жизнь после смерти). Джубал снова отступил и перешел на множественность человеческих религий. Он объяснил, что люди располагают сотнями способов обучиться «грандиозным урокам», каждый из которых имеет свои ответы и претендует на монопольное знание истины. — Что такое «истина»? — спросил Майк. («Что есть истина?» — спросил римский судья и умыл руки. Джубалу страшно захотелось сделать то же самое.) — Ответ истинен, когда он правилен, Майк. Сколько у меня рук? — Две. Я вижу две, — тут же поправился он. Энн оторвалась от чтения. — Берусь в шесть недель сделать из него Свидетеля. — Помолчи, Энн. Дело достаточно серьезное. Майк, ты ответил правильно: у меня две руки. Твой ответ истинен. Положим, ты сказал, что у меня семь рук. Майк озадаченно взглянул на него. — Я не могу грокнуть, зачем я так скажу. — Нет, я и не думаю, что ты так скажешь. Ты ответишь неправильно, если скажешь так. Твой ответ не будет истиной. Но, Майк, слушай меня внимательно: каждая религия провозглашает, что лишь она истинна, что только она говорит правильно. Хотя их ответы так же различаются, как две руки и семь рук. Фостериты говорят одно, буддисты — другое, мусульмане — и вовсе третье… Много ответов и все разные. — Все говорят правильно? — спросил Майк с видимым усилием. — Джубал, я не могу это грокнуть. — Я тоже. Майк некоторое время размышлял, потом лицо его осветилось радостной улыбкой. — Я попрошу фостеритов спросить ваших Старших, и тогда мы будем точно знать, брат мой. Как нам это сделать? Спустя несколько минут Джубал, к стыду своему, поймал себя на том, что обещает Майку разговор с кем-нибудь из фостеритских болтунов. И он не смог поколебать уверенности Майка в том, что фостериты имеют контакт со здешними Старшими. К несчастью своему, Майк не знал, что такое ложь. Определения лжи и фальши отложились у него в голове совершенно не грокнутыми. Говорить «неправильно» можно лишь непреднамеренно. Поэтому он и принял службу фостеритов за чистую монету. Джубал попытался объяснить, мол — Джубал, брат мой, я пробую… но никак не могу грокнуть, как такое может говориться правильно. С моими людьми Старшие говорят всегда правильно. Твои люди… — Нельзя так говорить, Майк. — Прошу прощения? — Когда ты сказал «мои люди», ты говорил о марсианах. Ты не марсианин, ты человек, Майк. — Что такое «человек»? Джубал выругался про себя. Майк мог, он в этом не сомневался процитировать словарные определения. Впрочем, парень никогда не задавал вопрос для того, чтобы поддеть собеседника, он спрашивал лишь тогда, когда хотел что-то узнать… И ожидал, что Джубал ответит ему. — Я человек, ты человек, Ларри человек. — А Энн нет? — Хм… Энн тоже человек, самка человека. Женщина. («Ну спасибо, Джубал!» — «Молчи, Энн!») — Ребенок — человек! Я видел ребенков в чертовой гро… стереовизоре. У ребенка не такая форма, как у Энн… А у Энн не такая, как у тебя… А у тебя не такая, как у меня. Но ребенок… это птенец человека? — Хм… Да, ребенок — это человек. — Джубал… я думаю, я грокаю, что мои люди… «марсиане»… тоже люди. Не формой. Форма — не человек. Человек… это грокинг. Я правильно говорю? Джубал подумал, что пора выходить из Философского Общества и приниматься за вязание. Что такое «грокинг»? Он пользовался этим словом целую неделю… и никак не мог грокнуть его. Но что есть «человек»? Двуногое существо без перьев? Образ божий? Удачный результат естественного отбора, согласно общепринятому определению? Невольный объект смерти и налогов? Марсиане, похоже, отвергали смерть и, похоже, не имели денег, собственности и правительства в человеческом понимании. Откуда же у них было взяться налогам? И мальчик был прав: форма так же не имела значения для описания человека, как бутылка для содержащегося в ней вина. Человека можно даже вытащить из бутылки, как того бедного парня, которого русские «спасли», поместив его мозг в сосуд из стекла и опутав проводами, словно телефонную станцию. Господи, ничего себе шуточки! Интересно, осталось у этого бедняги чувство юмора? Но Была только одна область, где человек остался непревзойден: он выказывал безграничную гениальность в изобретении все более и более эффективных способов убийства, порабощения, угнетения, всеми путями старался сделать себя противным самому себе. Человек был отвратительнейшей пародией на самого себя. Самой сутью юмора было… — Человек — это животное, которое смеется, — вдруг сказал Джубал. Майк обдумал услышанное. — Тогда я не человек. — Что? — Я не смеюсь. Я слыхал смех, и он испугал меня. Потом я грокнул, что это не страшно. Я пробовал научиться… — Майк откинул голову назад и разразился хриплым карканьем. Джубал зажал уши. — — Ты слышал, — печально сказал Майк. — Я не могу делать это правильно. Значит, я не человек. — Подожди минутку, сынок. Ты просто еще не учился… и не тренировался. Но ты будешь смеяться, обещаю тебе. Если ты останешься с нами, однажды ты увидишь, какие мы смешные. И тогда ты рассмеешься. — Рассмеюсь? — Конечно. Не торопись, пусть все идет своим чередом. Знаешь, сынок, даже марсиане не удержатся от смеха, когда грокнут нас. — Я буду ждать, — послушно согласился Майк. — А пока будешь ждать, не сомневайся, человек ли ты. Ты человек. Человек, рожденный женщиной и рожденный для тягот… В один прекрасный день ты грокнешь это полностью и рассмеешься. Потому что человек — животное, смеющееся над собой. Я не знаю насчет твоих марсианских друзей, но я грокаю, что и они могут оказаться людьми. — Да, Джубал. Харшоу подумал, что интервью закончено, и почувствовал громадное облегчение. Такого затруднения он не испытывал с того давнего дня, когда его отец втолковывал ему насчет букашек и тычинок. Очень давно. Но Человек с Марса не отставал. — Джубал, брат мой, ты спрашивал меня: «Кто сделал мир?» Я не знал слов и не мог грокнуть, что это настоящий вопрос. Я думал о словах. — Ну? — Ты сказал мне: «Бог сделал мир». — Нет-нет, — перебил Джубал. — Я говорил, что хотя все религии говорят о разном, большинство из них говорит: «Бог сделал мир». Я говорил, что не могу грокнуть это полностью, но «Бог» — то слово, которое обычно употребляют. — Да, Джубал, — согласно кивнул Майк. — Это слово «Бог». — Он помолчал и добавил: — Ты грокаешь. — Вовсе нет, должен признаться. — Ты грокаешь, — твердо повторил Смит. — Я объясняю. Я не знал слова. Ты грокаешь. Энн грокает. Я грокаю. Но мне нужно было слово. Это слово «Бог». — Ну-ка, ну-ка… Майк триумфально указал на Джубала. — Ты есть бог! У Джубала отвисла челюсть. — Иисусе Христе! — Ты есть бог, — спокойно повторил Майк. — Тот, кто грокает… Энн есть бог. Я — бог. Счастливые травы — бог. Джил всегда грокает красоту. Джил — бог. Все формируют, делают и творят вместе… — он прокаркал что-то по-марсиански и улыбнулся. — Хорошо, Майк. Но давай погодим. Энн, ты слышала? — Будто кто-то может в этом сомневаться, босс! — Сделай запись. Я с ней поработаю. — Да, Джубал. — Сейчас же! — Да, Джубал. — Майк пробежал через лужайку, прыгнул в воду и скрылся из глаз. Он поджал колени, сжал кулаки и расслабил ноги. — — Я могу надеть свое платье и подойти к бассейну. Босс, не выключить ли пока мне эту штуку? — Давай, секунд на тридцать. Если они приземлятся, надевай платье и держи палец на кнопке. И жди. Если я позову тебя, пусть все горит синим пламенем. Я не собираюсь вопить «Волк!» пока… — Он приложил ладонь к глазам. — Одна собирается опускаться… и она похожа на черный воронок. Проклятье, я полагал, они начнут с переговоров. Первая машина зависла, потом пошла на посадку — прямо на цветник, окружающий бассейн. Вторая принялась описывать медленные круги. Машины по виду были полицейскими, и каждая несла небольшую эмблему: стилизованный глобус Федерации. Энн положила передатчик, быстро натянула на себя хламиду Свидетельницы, снова схватила передатчик и положила палец на кнопку. Дверца первой машины распахнулась, и Джубал устремился навстречу с воинственностью пекинеса. Лишь только из машины показался человек, Джубал яростно взревел: — Уберите свой хренов металлолом с моих розовых кустов! — Джубал Харшоу? — спросил человек. — Скажите своим уродам, чтобы они убрали эту галошу! Вон туда, на траву! Энн! — Иду, босс. — Джубал Харшоу, у меня есть ордер… — Мне плевать на ваш ордер, даже если он подписан королевой Англии. Уберите свою колымагу с цветов! И потом, я предъявляю вам обвинение в… — Джубал поглядел на человека, притворяясь, что только сейчас разглядел, кто перед ним. — А, так это вы, — процедил он с глубоким отвращением. — Вы от рождения так глупы, Генрих, или это приобретенное? Где вашего ишака в мундире учили летать? — Пожалуйста, поглядите на этот ордер, — терпеливо произнес капитан Генрих. — После… — Уберите свою развалюху с цветочной клумбы, или я накачу на вас такой гражданский иск, что он будет стоить вам пенсии! Генрих заколебался. — Быстрее! — завопил Джубал. — И скажите этим пугалам, чтобы смотрели под ноги! Этот идиот с лошадиными зубами стоит на призовой «Элизабет М.Хьюит»! Генрих повернул голову. — Эй, ребята, поосторожнее с этими цветами. Раскин, ты стоишь на одном из них. — Раз он убрался… Но вы все равно заплатите за ущерб. Дайте мне посмотреть ваше удостоверение… покажите его Беспристрастному Свидетелю и скажите громко и отчетливо ваше имя, должность, организацию и номер счета. — Вы знаете, кто я такой. У меня есть ордер… — А у меня есть полномочия сделать в вашем черепе дырку с помощью пули, если вы не будете делать все законно и по порядку! Я не знаю, кто вы такой. Вы похожи на одно напыщенное ничтожество, с которым я говорил по видео. Но я не уверен. — Это полицейские, действующие по моим приказам. — Я этого не знаю. Они могли взять эти клоунские костюмы напрокат. Буква закона, сэр! Вы ворвались в мою крепость. Вы говорите, что вы полицейский офицер, и утверждаете, что будто бы имеете полномочия на это вторжение. Но я буду твердить, что вы нарушитель закона, до тех пор, пока вы не докажете обратное… что заставляет меня вспомнить о моем суверенном праве применить силу, чтобы выгнать вас… чем я и займусь через три секунды. — Я бы вам этого не советовал. — Как — Спокойно, доктор. Мы все сделаем по правилам. Лицо Генриха побагровело, но голос он держал под строгим контролем. Он вытащил свои документы. Джубал взглянул на них и вернул их Генриху, чтобы тот показал их Энн. Затем Генрих назвался полным именем, объяснил, что является капитаном Специального Бюро Федеральной Службы, и назвал номер своего счета. Один за другим и другие полицейские, включая водителя, прошли через эту церемонию, повинуясь ледяным приказам, которые отдавал им Генрих. Когда все было сделано, Джубал с улыбкой спросил: — А теперь, капитан Генрих, чем я могу вам помочь? — Я имею ордер на Гила Берквиста, и в этом ордере значатся владение, его постройки и земли. — Покажите его мне, а потом Беспристрастному Свидетелю. — Обязательно. У меня есть еще и другой ордер, аналогичный первому, на Джиллиан Бодмен. — На кого? — На Джиллиан Бодмен. Она обвиняется в похищении. — Господи! — И еще один на Гектора К. Джонсона, и еще — на Валентайна Майкла Смита… и еще на — На меня?! Что, снова налоги? — Нет. Соучастие… кое-какие вещественные доказательства этого… и я, в свою очередь, обвиню вас в неуважении к закону, если вы будете вести себя так же, как вели себя до сих пор. — Валяйте, капитан! Раз вы назвали себя и решили действовать по закону, можете рассчитывать на мое содействие. И в будущем тоже. Конечно, я все же предъявлю вам обвинение — и вашему непосредственному начальнику, и правительству — за ваши противозаконные первоначальные действия… и я не забуду о своем праве с большим вниманием относиться ко всему, что вы сделаете далее. Хм… целый проскрипционный список. Теперь ясно, зачем вам понадобилась вторая машина. Однако, дорогой мой, я вижу здесь нечто странное. Эта, э… миссис Баркман? Я вижу, она обвиняется в похищении этого Смита… однако в другом ордере он обвиняется в побеге из-под стражи. Не понимаю… — Все верно. Он убежал, а она его похитила. — Как-то это трудно себе представить, не правда ли? Все вместе, я хочу сказать. А за что его держали под стражей? В ордере об этом ничего не говорится. — Дьявол, откуда мне это знать! Он бежал, вот и все. Он числится в бегах. — Боже милосердный! Мне думается, я предложу свою помощь им обоим. Интересный случай. Если была допущена ошибка — или ошибки, — это может повлечь за собой занятные осложнения. — Вряд ли вам это удастся. — Генрих холодно усмехнулся. — Вы ведь тоже будете не на свободе. — О, я уверен, что ненадолго, — Джубал повысил голос и повернул голову к дому. — Я думаю, если слушанье поручат судье Холанду, неизбежен будет гласный процесс. И если поблизости случайно окажется машина «Ассошиэйтед Пресс», потребуется совсем мало времени, чтобы узнать, — Как всегда, блефуете, Харшоу? — Клевета, мой дорогой. Я даю указания. — Ничего хорошего вам это не даст. Мы одни. — Разве? |
||
|