"Будет скафандр – будут и путешествия" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт Энсон)Глава 5Мальчишкой я частенько играл с ребятами в первую высадку на Луне. Потом, когда пора романтики прошла, я начал обдумывать практические способы добраться до Луны. Но мне в голову никогда не приходило, что когда-то я попаду сюда, запертый в карцер, как мышь в коробку, откуда ей ничего не видно. Единственным доказательством того, что я и вправду на Луне, был мой вес. Высокую силу тяжести можно имитировать где угодно при помощи центрифуг. Другое дело – низкая. В земных условиях можно добиться ослабления ее лишь на несколько секунд – во время затяжного прыжка с парашютом, или когда самолет ныряет в воздушной яме. А если ослабление силы тяжести чувствуется постоянно, вывод один – вы не на Земле. На Луне я должен весить немногим более двадцати пяти фунтов. Примерно таким я себя и чувствовал – вполне способным пройти по газону, не примяв травы. Я пришел в такой восторг, что забыл и У слабой силы тяжести есть свои отрицательные стороны. Между ногами и поверхностью нет никакой силы сцепления. Мышцам и рефлексам приходилось усваивать то, что я давно уже усвоил разумом: уменьшение веса отнюдь не связано с уменьшением массы и инерции. Чтобы изменить направление даже при ходьбе, надо всем телом наваливаться в нужную сторону, но и при этом, если нет силы сцепления (а где ее взять ногам в носках на гладком полу?), ноги вылетят из-под вас сами. Падение при одной шестой силы тяжести боли не причинило, но Крошка хихикнула. Я сел и сказал: – Смейся, смейся, гений. Что же тебе не посмеяться, в теннисных-то туфлях. – Извини, пожалуйста. Но ты так смешно висел и хватался за воздух – прямо как замедленная киносъемка. – Не сомневаюсь, что смешно. – Я уже извинилась. Слушай, можешь надеть мои туфли. Взглянув на ее ноги, а потом на мои, я только усмехнулся. – Вот спасибо! – Ну, можешь задники отрезать, или еще что придумать. Меня это не смутит. Меня вообще ничто и никогда не смущает. Кстати, где твои туфли? – Где-то в четверти миллиона миль отсюда, если, конечно, мы не сошли не на той остановке. – Вот как. Что ж, здесь они тебе вряд ли понадобятся. – Угу. – Я пожевал губу. – Крошка, что делать-то будем? – С кем? – С – Ничего. Что мы можем-то? – Так что будем делать? – Спать. – Что? – Спать. Все равно мы сейчас абсолютно беспомощны. Наша основная задача сейчас – выжить, а главный закон выживания – никогда не беспокоиться о невозможном и сосредоточиться на достижении возможного. Я голодна, хочу пить, и очень-очень устала… Сон – единственное, что мне доступно. И если ты соизволишь замолчать, я усну. – Я вполне способен понять намек. Нечего рычать. – Извини. Но когда я устаю, я становлюсь ужасной грубиянкой, и папа всегда говорит, что я особенно невыносима перед завтраком. Она свернулась в клубочек и сунула свою затасканную тряпичную куклу под подбородок. – Спок ночи, Кип. – Спокойной ночи, Крошка. Тут мне пришла одна мысль, я открыл было рот, чтобы заговорить… и увидел, что она уже уснула. Дышала она ровно, лицо ее разгладилось, она больше не выглядела уверенной в себе, постоянно настороженной всезнайкой. По-детски оттопыренная губа делала ее похожей на неумытого херувимчика. По грязи на лице пролегали полоски – явные следы слез, хотя я ни разу не видел ее плачущей. Кип, сказал я себе, вечно ты влипаешь в истории. Это ведь куда сложнее, чем подобрать брошенного котенка. Но я должен заботиться о ней… Или погибнуть, пытаясь это делать. Что ж, может, так оно и будет. Может, и погибну. Я и о себе самом-то толком никогда позаботиться не мог. Я зевнул. Потом зевнул еще раз. Похоже, что эта фитюлька сообразительней меня, в жизни я так не уставал, отродясь мне не было так голодно и плохо. Я решил было начать барабанить кулаками по дверной панели, чтобы заставить прийти сюда либо толстяка, либо тощего, но потом подумал, что разбужу Крошку и уж точно обозлю Так что я растянулся на спине, как, бывало, на ковре у нас в гостиной, и обнаружил, что одна шестая силы тяжести – матрац куда лучший, чем любая пенорезина; даже капризуле-принцессе из сказки Андерсена не на что было бы пожаловаться. Я мгновенно уснул. Снилось мне черт-те что – космическая опера[6], и только. Драконы, Арктурианские принцессы, рыцари в сверкающей космической броне, и все по телевизору. Вот только диктор пришелся мне не по душе – с голосом Туза Квиггла и с лицом – Победит ли Беовульф дракона? Вернется ли Тристан к Изольде? Найдет ли Крошка свою куклу? Включайте нашу программу завтра в это же время, а пока что просыпайтесь и бегите в ближайшую аптеку за жидкостью для чистки брони фирмы «скайвей» – лучшей жидкостью для самых лучших рыцарей без страха и упрека. Просыпайтесь! – Он высунул из экрана трясущуюся руку и схватил меня за плечо. Я проснулся. – Проснись, Кип, проснись, пожалуйста, – трясла меня за плечо Крошка. – Отстань! – Тебя мучают кошмары! – Принцесса угодила в заварушку. А теперь я не узнаю, как она оттуда выберется. Ты зачем меня разбудила? Сама ведь говорила, что надо спать. – Ты уже несколько часов проспал, а сейчас, пожалуй, настало время… – Завтракать? Она пропустила шпильку мимо ушей. – …попытаться удрать. Я резко сел, подпрыгнул, отлетел от пола, опустился обратно. – Это как? – Толком сама не знаю. Но, по-моему, они ушли. Если так, то лучшей возможности не представится. – С чего ты взяла, что они ушли? – Прислушайся как следует. Я прислушался так тщательно, что услышал собственное сердцебиение, потом сердцебиение Крошки. Такой тишины мне не доводилось слышать ни в одной пещере. Достав складной нож, я зажал его в зубах и приложил лезвие к стене. Ничего. Потом к полу и к противоположной стене. Опять ничего. Никаких толчков, шума, вибраций. – Ты права, Крошка. Но ведь мы заперты. – Я в этом не уверена. Я ткнул стену ножом. Пластик, не пластик, металл, не металл. Но ножу этот материал не поддавался никак. Может, граф Монте-Кристо и провертел бы дырку, но у него времени было больше. – Так как же?.. – Каждый раз, когда они раздвигали и задвигали входную панель, я слышала щелчок. Поэтому, когда увели тебя, я прилепила кусок жвачки к косячку, в который панель упирается в закрытом положении. Прилепила высоко, чтобы они не заметили. – У тебя есть жвачка? – Есть. Помогает, когда жажда совсем замучает. Так я… – Еще кусочек есть? – спросил я жадно. В жизни так пить не хотел. Крошка расстроилась. – Ой, Кип, бедняжка! Больше ничего нет. А этот изжеванный комочек я носила на внутренней стороне поясной пряжки и сосала, когда становилось совсем невмоготу. Могу предложить его. – Гм, Крошка, спасибо, конечно, но, пожалуй, не стоит. Вид у нее был оскорбленный. – Смею заверить вас, мистер Рассел, что я не страдаю инфекционными заболеваниями. Я всего лишь пыталась… – Ну да, ну да, – сказал я поспешно. – Я понимаю. Просто… – В столь чрезвычайных обстоятельствах можно считать, что это было бы не более антигигиенично, чем целоваться с девушкой, хотя вам вряд ли когда-нибудь доводилось целоваться. – Не в последнее время, – уклончиво ответил я. – Просто, чего я действительно хочу, так это глоток чистой холодной воды. Или мутной теплой воды. Любой воды. К тому же ты все равно уже прилепила жвачку к двери. На что ты рассчитываешь? – Так вот, щелчок. Папочка всегда говорит, что когда перед человеком встает дилемма, следует изменить один из поддающихся изменениям факторов, и вновь рассмотреть проблему. Я попыталась внести изменение в картину своей жвачкой. – То есть? – Когда они зашвырнули тебя обратно и закрыли дверь, щелчка не было. – Что?! Так ты еще несколько часов назад знала, что дверь не заперта, и молчала? – Вот именно. – Отшлепать тебя надо! – Не советовала бы, – ответила она ледяным голосом. – Я кусаюсь. Я ей поверил сразу. И царапается, небось. И бог знает, что еще. Я сменил тему. – Но почему же ты мне ничего не сказала? – Боялась, что ты попробуешь выбраться отсюда. – Само собой попытался бы! – Вот то-то и оно-то. Но я ни в коем случае не хотела даже пытаться открыть дверь, пока… пока не уйдет Пожалуй, она и впрямь гений. Во всяком случае, по сравнению со мной уж точно. – Вас понял. Ну ладно, давай поглядим, как нам удастся ее открыть. Я внимательно осмотрел панель. Комочек жвачки, который Крошка прикрепила насколько могла высоко, помешал панели полностью войти в паз, но панель все равно плотно прилегала к стене, даже щели не было видно. Я упер в панель острие большого лезвия и навалился. Она, казалось, сдвинулась на одну восьмую дюйма, и – лезвие сломалось. Я закрыл обломок лезвия и убрал нож. – Есть предложения? – Может, попробуем прижаться к панели ладонями и отвести ее в сторону? – Годится. – Я вытер пот с ладоней о рубашку. – Ну, давай. Панель отъехала вправо примерно на дюйм – и замерла. Но от потолка до пола теперь шла щель толщиной с волос. На этот раз я доломал обломок большого лезвия. Щель не расширилась ни на йоту. – Ох, – вздохнула Крошка. – Еще не конец, – я отошел назад и побежал к двери. Вернее, в направлении двери, потому что ноги у меня вылетели вперед кузнечиком. На этот раз Крошка не смеялась. Я встал, отошел к задней стене, уперся в нее ногой и попробовал изобразить стартовый толчок. Упал я перед самой дверью, так что особенно сильно ее не задел. Однако почувствовал, как она пружинит. Она немного прогнулась, потом выгнулась обратно. – Погоди-ка, Кип, – сказала Крошка. – Сними лучше носки. А я стану позади тебя и буду толкать. В теннисных туфлях я не упаду. Она была права. На Луне, если у вас нет туфель на резине, лучше ходить без носков. Мы отошли к задней стене. Крошка стала позади меня, упершись руками мне в бедра. – Раз… два… три… Пошел! Мы рванулись с грацией гиппопотама. Я здорово зашиб плечо. Зато панель вылетела из нижнего паза, образовав отверстие дюйма в четыре. Рубаха моя разорвалась, на двери остались куски моей кожи, а язык был скован присутствием девочки. Зато отверстие расширялось. Когда в него смогла пролезть голова, я выглянул наружу. Никого нет; хотя это можно было заранее предположить, учитывая поднятый мною шум; если, конечно, им не вздумалось поиграть в кошки-мышки. С них станется. Особенно с Крошка попыталась было вылезти наружу, но я не дал: – Сиди смирно, я первый полезу. Еще два рывка, и можно лезть. Я открыл малое лезвие и протянул нож Крошке: – Со щитом или на щите, солдат. – А тебе? – Мне он ни к чему. В темных аллеях я известен как «Кип – Смертельный кулак». С моей стороны это была чистейшей воды пропаганда, чтобы ее успокоить. Рыцарь без страха и упрека, спасаем девушек по умеренным расценкам, для вечеринок специальная скидка. Выбравшись из дыры на четвереньках, я поднялся на ноги и огляделся. – Выходи, – сказал я тихо. Она полезла, но отпрянула назад. Потом показалась в проходе снова, сжимая в руках свою занюханную куклу. – Чуть было не оставила мадам Помпадур, – объяснила она, запыхавшись. Я даже не улыбнулся. Крошка огляделась. – Похоже, что это корабль, который за мной гнался. Но он точно такой же, как тот, который я угнала. – Так что, пойдем в рубку? – В рубку? – Ну да. Ты же пилотировала тот корабль. Справишься с этим? – Д-да, наверное… Справлюсь, конечно! – Тогда пошли. Я шагнул в ту сторону, куда меня тащили на допрос. – Но в прошлый раз Материня подсказывала мне, что надо делать. Давай найдем ее. – Ты можешь поднять корабль? – Пожалуй, что да. – Тогда поищем ее, когда будем в воздухе, то есть в космосе, я хотел сказать. Если она на борту, мы ее найдем. Если нет, то нет. – Что ж, логично, хоть логика твоя мне и не нравится. – Она зашагала вслед за мной. – Кип, какое ускорение ты можешь выдержать? – Понятия не имею. А что? – То, что корабль может лететь со скоростью намного большей, чем та, с которой я пыталась удрать. В этом и заключалась моя ошибка. – Твоя ошибка заключалась в том, что ты махнула в Нью-Джерси. – Но я хотела найти папу! – Правильно, в конечном счете. Но сначала надо было просто перелететь на Лунную базу и поднять по тревоге Космический корпус Федерации. Пугачом здесь не обойдешься, нужна сила. Ты не знаешь, где мы сейчас? – Если он доставил нас обратно на свою базу, то знаю. Место можно уточнить по звездам. – Значит, если сумеем определить, в каком направлении находится Лунная база, отправимся туда. Если нет… Тогда на полной скорости рванем в Нью-Джерси. Дверь в рубку не поддавалась, и я никак не мог сообразить, как открыть ее. Крошка сказала, что для этого надо сунуть палец в специальное отверстие. Мой палец не влезал, и она попробовала сама, но дверь все равно не открылась. Должно быть, замок был заперт. Поэтому я тщательно огляделся по сторонам и обнаружил металлический лом, прикрепленный к стене в коридоре – длинную такую штуковину футов в пять, заостренную с одной стороны и с четырьмя медными держалками с другой. Я, конечно, толком не понял, что это такое – может, у этих уродов он сходил за пожарный топор, но я решил, что это лом, потому что ломать им дверь было очень сподручно. Я разнес ее в клочья с нескольких ударов, и мы вошли в рубку. Поначалу у меня по коже мурашки поползли, потому что именно здесь Посреди комнаты я обнаружил (в первый-то раз было не до осмотра) нечто вроде гнезда, окруженного конструкцией странного вида: не то кофеварка, не то велосипед для осьминога. Хорошо хоть Крошка знает, где какую кнопку нажимать. – Здесь наружный обзор есть? – Ага. Вот. – Она сунула палец в отверстие, которого я и не заметил. Потолок был полусферический, как в планетарии. В общем, я и очутился в планетарии, да в таком, что только рот разинул. Вдруг оказалось, что стоим мы вовсе не на полу, а на платформе футов тридцати высотой и в открытом пространстве. Меня окружали изображения тысяч звезд, а в черном «небе» прямо передо мной огромная, зеленая и прекрасная висела Земля! – Очнись, Кип, – тронула меня за локоть Крошка. – Не поэтичный ты человек, – выдавил я. – Поэтичный, да еще какой. Но у нас нет времени. Кип, я знаю, где мы. Там же, откуда я бежала. Их база. Вон, видишь, те скалы, отбрасывающие длинную тень? Некоторые из них – замаскированные корабли. А вон там, левее, такой высокий пик с седловиной. Если взять левее его, почти прямо на запад, то можно выйти к станции Томба, сорок миль отсюда. А еще через двести миль – Лунная база, а за ней Луна-сити. – Как долго туда лететь? – Взлетать и садиться на Луне я еще не пробовала. Думаю, что несколько минут. – Надо лететь! Они в любую минуту могут вернуться. – Да, Кип, – она влезла в гнездо и склонилась над приборами. Через минуту она вылезла обратно. Лицо ее побледнело, осунулось, стало совсем детским. – Прости, Кип. Никуда мы с тобой не полетим. – Что случилось, почему? Ты что, забыла, как им управлять? – Нет. Они унесли «мозг». – Унесли что? – «Мозг». Маленький прибор размером с орех, который помещается вот сюда, – она показала мне паз. – Тогда нам удалось бежать, потому что Материня сумела его стащить. Нас заперли в пустом корабле, так же, как сейчас. Но у нее был «мозг», и мы сумели улететь. – Крошка выглядела совершенно отчаявшейся и растерянной. – Следовало мне догадаться раньше, что – Слушай, Крошка, мы так просто не сдадимся. Может, я сумею что-нибудь соорудить. – Нет, Кип, – покачала она головой. – Не так-то это просто. Автомобиль ведь не поедет, если вместо генератора поставить макет. Я толком не представляю себе функций этого приспособления и прозвала его «мозгом», потому что оно такое сложное. – Но… – я замолчал. Дайте туземцу с острова Борнео новехонький автомобиль и выньте свечи – заведет он его? – Что можно придумать взамен полета, Крошка? Есть предложения? Если нет, покажи мне, где входной люк. Я стану там с этой штукой, – я потряс ломом, – и размозжу голову каждому, кто сунется. – Я в растерянности, – сказала она. – Надо искать Материню. Если она здесь, то что-нибудь придумает. – Ладно. Но сначала все-таки покажи мне люк. Я покараулю, пока ты будешь ее искать. Меня охватил безрассудный гнев отчаяния. Выбраться отсюда уже не казалось больше возможным, ну и пусть! Все равно, мы еще за кое-что поквитаемся. Пусть Если, конечно, не посмотрю – Есть еще один выход… – тихо пробормотала Крошка. – Какой? – Мне даже предлагать его противно. Ты еще подумаешь, что я хочу бросить тебя одного. – Не глупи. Если есть идея, выкладывай. – Станция Томба всего в сорока милях отсюда. Если мой скафандр здесь, в корабле… Что ж, может удастся сыграть еще один тайм! – Мы пойдем туда пешком! – Нет, Кип, – печально сказала она. – Потому-то я и не хотела даже говорить. Я смогу дойти… если найду скафандр. Но на тебя ведь он все равно не налез бы. – Нужен мне твой скафандр! – ответил я гордо. – Ты забыл, Кип? Ведь мы на Луне, а на Луне нет воздуха. – Что я, идиот, по-твоему? Просто, если они оставили твой скафандр, то и мой висит где-нибудь рядышком. – Твой? У тебя есть скафандр? – не веря, спросила она. Последующий диалог был настолько путаным, что нет смысла его приводить. В конце концов я заставил ее поверить, что двенадцать часов назад в четверти миллиона миль отсюда я связался с ней по радио на волне космического диапазона только потому, что вышел прогуляться в скафандре. – Разнесем эту лавочку в клочья, – сказал я. – То есть нет, сначала покажи мне входной шлюз, а потом разноси ее сама. – Идет. Она отвела меня к шлюзу, комнате такого же типа, как наш карцер, только поменьше размером и с внутренней дверью, специально сделанной, чтобы принять на себя давление атмосферы корабля. Дверь не была заперта. Мы осторожно отворили ее. Наружная дверь шлюза была закрыта, в противном случае нам никогда бы не открыть внутреннюю. – Будь Черволицый действительно предусмотрительным, он, конечно, оставил бы внешнюю дверь открытой, – подумал я вслух, – даже если бы был уверен, что из карцера нам не выбраться. Потому что… Слушай-ка! А нельзя ли внутреннюю дверь закрепить так, чтобы она не закрывалась? – Не знаю. – Что ж, поглядим. Ага, вот она, элементарная защелка. На всякий случай, чтобы ее не могли открыть извне нажатием какой-нибудь кнопки, я заклинил защелку ножом. – Другого шлюза нет? – В том корабле не было, значит, и здесь нет. – Через этот-то уже никто не войдет. – Но вдруг Я улыбнулся ей в ответ. – Кто здесь у нас гений? Конечно, нас разорвало бы, удайся ему открыть люк, но… ему не удастся. Люк удерживает давление тонн в двадцать-двадцать пять. Как ты только что мне напомнила сама, мы на Луне, а на Луне нет воздуха, так ведь? Крошка даже смутилась. Итак, мы взялись за поиски. Я с удовольствием взламывал двери. Симпатий ко мне у Черволицего это не прибавит. Мы сразу же наткнулись на вонючую конуру, где обитали Толстяк и Тощий. Жаль, что их дверь не была заперта. Комната могла рассказать многое о нашей парочке, прежде всего то, что они – грязные свиньи. А также и то, что они не пленники: комната была переоборудована для людей. Их отношения с Черволицым, какими бы они ни были, начались, очевидно, не вчера. Я обнаружил две пустые стойки-вешалки для скафандров, несколько десятков консервных банок с рационами армейского образца, которые обычно продают в магазинах списанных армейских избытков, и, самое главное, – питьевую воду и что-то типа умывальника. Более того, я нашел ценность, не сравнимую ни с золотом, ни с ладаном (если конечно, мы найдем и свои скафандры) – два заряженных баллона с гелиево-кислородной смесью. Я отпил воды, вскрыл для Крошки банку консервов (она открывалась ключом; мы избежали участи «Троих в лодке» с их банкой ананасов), велел ей поесть, а потом продолжать обыск. Сам же отправился дальше – найденные баллоны просто подзуживали меня разыскать и скафандры, и унести отсюда ноги, пока не вернулся Черволицый. Я вскрыл с дюжину дверей быстрее, чем Плотник с Моржом[7] вскрывали раковины, и много чего обнаружил, в том числе и жилые помещения черволицых. Но там я уже не стал задерживаться – этим займется Космический Корпус, когда (и если) прибудет сюда. Я только проверил, нет ли там скафандров. И, наконец, нашел их – в комнате рядом с нашим узилищем. До того я обрадовался, увидев Оскара, что чуть его не расцеловал. – Привет, дружище, – заорал я. – Какая встреча! – И понесся за Крошкой. Ноги опять полетели вперед меня, но я уже внимания не обращал. Крошка взглянула на меня, когда я ворвался в комнату: – Я уже собиралась идти за тобой. – Нашел! Нашел! – Кого нашел? Материню? – спросила она жадно. – Да нет же, нет! Я нашел скафандр! И твой, мой! Пошли! – А-а-а… – она выглядела огорченной, и я даже обиделся. – Здорово, но… надо найти Материню. Чувство беспредельной усталости охватило меня. У нас появился, хоть и слабый, но все-таки шанс спастись от участи худшей, чем смерть (и это отнюдь не метафора), а она не желает уходить, пока не найдет свое пучеглазое чудовище. Будь это человек – я бы тоже не колебался ни секунды, даже если бы у него изо рта дурно пахло. Будь это кошка или собака – я поколебался бы, но остался. Но что мне это пучеглазое? И вообще, я ему обязан только одним, то есть тем, что здорово влип, как еще не влипал никогда в жизни. Сгрести, что ли, Крошку и сунуть ее в скафандр? Но вместо этого я лишь спросил: – Ты в своем уме? Мы уходим. Прямо сейчас. – Мы не уйдем, пока не найдем ее. – Ну теперь-то уж ясно, что ты не в себе. Мы даже не знаем, здесь ли она… А если мы ее найдем, все равно не сможем взять с собой. – Сможем! – Как? Мы ж на Луне, забыла? В безвоздушном пространстве. У тебя, что скафандр для нее припасен? – Но… – она растерялась, но ненадолго. – Поступай, как знаешь. А я пошла ее искать. Держи, – и она кинула мне консервную банку. Следовало, разумеется, применить силу, но… издержки воспитания! С детства ведь приучают, что женщину бить нельзя, как бы сильно она этого ни заслуживала. Поэтому, пока я разрывался между здравым смыслом и воспитанием, возможность действовать и вместе с нею Крошка выплыли за дверь. Я просто застонал от беспомощности. Но тут мое внимание привлек невероятно приятный запах. Крошка ведь сунула мне в руки банку с консервами. То есть, вернее сказать с вареной подметкой в сером соусе, но запах! Я доедал консервы, осматривая Крошкины трофеи. Моток нейлонового шнура я с удовольствием прицепил рядом с баллонами; у Оскара на поясе висело, правда, пятьдесят футов веревки, но запас карман не оторвет. Прихватил я и геологический молоток, и пару батарей, которые сгодятся и для нашлемных фар, и для много чего другого. Больше ничего интересного не попалось, кроме брошюрки с названием «Предварительные данные по селенологии», проспекта урановых рудников и просроченных водительских прав, выданных штатом Юта на имя Тимоти Джонсона. Я узнал на фотографии лицо Тощего. Брошюрки интересные, но сейчас не до лишнего багажа. Мебель состояла в основном из двух кроватей, изогнутых по очертанию человеческого тела и толсто обитых. Отсюда вывод, что Тощему и Толстяку доводилось путешествовать на этом корабле при изрядных ускорениях. Подобрав пальцем остатки подливы, я как следует напился, умылся, не жалея воды, потому что мне было без разницы, помрет эта парочка от жажды, или нет, собрал свою добычу и пошел туда, где лежали скафандры. Войдя туда, я наткнулся на Крошку, повеселевшую и с ломом в руках. – Я нашла ее! – Где? – Пошли, взломаешь дверь, у меня сил не хватает. Я сложил все барахло подле скафандров и пошел за ней. Она остановилась перед дверной панелью чуть дальше того места по коридору, куда меня завел мой вандализм. – Здесь? Я прислушался. – С чего ты взяла? – Знаю! Открывай! Я пожал плечами и размахнулся. Панель с треском выскочила из паза. И всего-то дел. Посреди комнаты, свернувшись в клубочек, лежало существо. Трудно было сказать, его я видел на пастбище вчера вечером или нет. Плохое освещение, иная обстановка. Но Крошка никаких сомнений не испытывала. С радостным воплем она рванулась вперед, и обе покатились по полу, сцепившись, как два играющих котенка. Крошка визжала от радости более или менее по-английски. А вот Материня… Я бы не удивился, заговори она по-английски тоже (говорил же Черволицый, да и Крошка упоминала о своих беседах с ней), но тут было совсем другое. Вы когда-нибудь пересмешника слышали? Он то просто поет, то весело и шумно обращается к Творцу. Пожалуй, бесконечно меняющиеся трели пересмешника ближе всего к речи Материни. Наконец, они более или менее успокоились, и Крошка сказала: – Я так рада, Материня, так рада! Та что-то пропела в ответ. – Извините, Материня, очень невежливо с моей стороны. Разрешите представить – мой дорогой друг Кип. И Материня пропела мне: И я понял: – Очень рада познакомиться, Кип. Понял без слов, но так ясно, как будто она говорила по-английски. Причем это вовсе не был полушутливый саморозыгрыш, как, скажем, мои беседы с Оскаром или разговор Крошки с мадам Помпадур; ведь, беседуя с Оскаром, я составляю обе части диалога; просто мое сознание беседует с моим подсознанием, или что-то в этом роде. Но здесь все обстояло иначе. Материня пела мне, а я понимал то, что она пела. Я испытывал удивление, но отнюдь не недоверие. И вообще, при виде радуги не думаешь ведь о законах оптики. Просто вот она, радуга, перед тобой, висит в небе. И надо было быть последним идиотом, чтобы не понять того, что Материня говорила именно со мной, потому я ее и понял, и понимал каждый раз, потому что когда она обращалась только к Крошке, мне ее речь казалась каким-то чириканием. Назовите это телепатией, если хотите, вроде бы в университете Дьюка под этим подразумевают кое-что другое. Я ее мыслей читать не мог, да и не думаю, чтобы она могла читать мои. Мы просто беседовали. Но, хотя и удивленный, я не забывал о правилах хорошего тона. Чувствовал я себя так, как будто мама представляет меня одной из своих старых подруг. Поэтому я поклонился и сказал: – Мы очень рады, что нашли вас, Материня. Причем сказал чистейшую и смиренную правду, сразу и безо всяких объяснений поняв, что именно заставило Крошку рискнуть даже новым планом, но не отказываться искать ее – она была «Материня», и все тут! Крошка имела обыкновение все и вся нарекать кличками и прозвищами, причем не все они, надо сказать, приходились мне по вкусу. Но по поводу «Материни» я и минутного сомнения не испытывал. Материня – это Материня! Подле нее было хорошо, спокойно и уютно. Вроде как знаешь, что если разобьешь коленку и с ревом прибежишь домой, она ее поцелует, смажет йодом и заклеит пластырем, и все будет хорошо. Таким свойством обладают многие няни и учителя… и, к сожалению, его лишены многие матери. Но у Материни оно было развито так сильно, что даже мысль о Черволицем перестала беспокоить меня. Она с нами, и теперь все пойдет хорошо. Рассуждая логично, я вполне отдавал себе отчет, что она уязвима не менее нашего – я же видел, как ее свалили. Она и меньше, и слабее меня, она не могла сама пилотировать корабль – за нее это делала Крошка. И все это не имело значения. Мне хотелось к ней на коленки. Но поскольку она маленькая, и коленок у нее нет вообще, я бы с удовольствием положил ее на колени себе. Я все время говорил об отце, но из этого вовсе не следует, что мама для меня значит меньше – просто тут другое. Отец активен, мама пассивна. Отец вещает, а мама нет. Но умри она, и отец станет похож на дерево, вывороченное с корнями из земли. На ней держится весь наш мир. Присутствие Материни действовало на меня так же, как обычно действовало присутствие мамы. Только с мамой это было привычно, в порядке вещей. А тут вдруг все случилось совершенно неожиданно, вдали от дома и в самый нужный для меня момент. – Ну, теперь можно отправляться, Кип. Давай живее! – взволнованно выпалила Крошка. Материня пропела: – Куда мы отправляемся, детки? – На станцию Томба, Материня. Там нам помогут. В глазах ее промелькнула печаль. У нее были огромные, мягкие, добрые глаза. Чудесные глаза и мягкий, беззащитный рот, из которого лилась музыка. Но выражение, промелькнувшее в ее глазах, сменило чувством тревоги то счастье, которое я только что испытывал. И ответ ее напомнил мне, что она не чудотворец. – Как же мы полетим? На этот раз меня охраняли очень тщательно. (Я не буду больше воспроизводить ее чириканье нотами, все равно я их толком не помню). Крошка с энтузиазмом рассказывала ей о скафандрах, а я стоял, как болван, и слушал, и мой живот медленно леденел. То, что раньше было всего лишь вопросом применения силы для убеждения Крошки, превратилось сейчас в неразрешимую дилемму. Теперь я ни за что не ушел бы без Материни, как ни за что не ушел бы и без Крошки… Но у нас было всего лишь два скафандра. Да будь их хоть три, наш земной скафандр сгодился бы ей не больше, чем змее роликовые коньки. Материня мягко напомнила, что ее скафандр уничтожен. И начался поединок. Очень странный поединок – между мягкой, деликатной, любящей, разумной и непреклонной Материней, с одной стороны, и Крошкой, развернувшейся на все сто в роли вопящей капризной ужасной девчонки, с другой стороны. Я же просто стоял рядом жалким зрителем, не имея возможности выступить даже в роли арбитра. Поняв ситуацию, Материня сразу же пришла к неизбежному выводу. Поскольку идти ей было не в чем, да и вряд ли она сумела бы уйти так далеко даже в своем скафандре, единственным выходом было ей остаться здесь, а нам немедленно уходить. Если мы дойдем, то, возможно, сумеем убедить своих, что опасность со стороны Черволицего и К° действительно существует, а в таком случае ее, может быть, удастся спасти… что было бы мило, но вряд ли станет основной задачей операции. Крошка наотрез отказалась даже выслушивать какой бы то ни было план, предусматривающий расставание с Материней. Если Материня остается, то остается и она. – Кип! Ты пойдешь за помощью! Торопись! А я останусь здесь! – Ты же знаешь, что это невозможно, Крошка. – Ты должен. Ты обязан! Ты пойдешь! А если нет, то я… я больше с тобой не разговариваю! – Если я пойду, то я сам перестану с собой разговаривать. Нет, Крошка, пойдешь ты. – Ни за что! – Да заткнись же ты хоть для разнообразия! Пойдешь как миленькая, а я останусь здесь охранять вход и сдерживать противника, пока ты не вернешься с подмогой. Только поторопи их. – Я… – она заплакала, и вид у нее стал донельзя расстроенный и обескураженный. Потом она бросилась к Материне, всхлипывая: – Вы меня совсем больше не любите! Что показывает, насколько она утратила способность мыслить логически. Материня запела ей что-то ласковое, а я подумал, что последние наши шансы на спасение убывают по мере того, как мы продолжаем спорить. В любое мгновение мог вернуться Черволицый, и, хоть я и надеялся успеть уложить его, когда он сунется в корабль, он почти наверное будет не один, и мне не устоять все равно. Так или иначе, нам не уйти. И, наконец, я сказал: – Вот что, мы уйдем все вместе. Крошка до того удивилась, что даже плакать перестала. – Но как? – Как, Кип? – пропела Материня. – Я вам сейчас покажу, как. За мной. Мы ринулись к скафандрам. В одной руке Крошка несла мадам Помпадур, другой наполовину несла Материню. Ларс Эклунд, монтажник, первым носивший Оскара, если верить журналу, весил, должно быть, фунтов двести. Чтобы Оскар плотно облегал меня, мне пришлось его изрядно затянуть. Перешивать и подгонять его по фигуре я не стал, чтобы не нарушить герметичность. Руки и ноги по длине были в порядке, подгонять пришлось только живот. Так что места найдется достаточно и для Материни, и для меня. Я объяснял. Крошка глядела на меня во все глаза, а Материня пела вопросы и комплименты. Она согласилась, что вполне может висеть у меня на спине и не упадет, после того как скафандр будет загерметизирован и лямки затянуты. – Ладно. Крошка, лезь в скафандр, живо! – Я побежал за носками. Вернувшись, я проверил датчики ее шлема. – Надо добавить тебе воздуха. Твой запас наполовину израсходован. И здесь я попал в тупик. Запасные баллоны, найденные у этих вурдалаков, были на резьбе, так же, как и мои. Но баллоны на скафандре Крошки были со штырями, которые следовало вставлять в мембрану клапана. Вполне подходит для туристов, которых без няньки и на шаг не отпустят, и которые при необходимости сменить баллоны перепугаются до смерти, если их не заменят молниеносно, но для серьезной работы они не годятся. В своей мастерской я бы соорудил переходник минут за двадцать. Здесь же, без инструментов… Н-да, для Крошки все равно, есть у нас эти баллоны, или нет. С таким же успехом они могли бы быть и на Земле. Впервые за все время я подумал всерьез о том, чтобы оставить их здесь, а самому изо всех сил броситься за помощью. Но вслух об этом не сказал. Я решил, что Крошка предпочтет умереть в пути, чем снова попасть в – Малыш, – сказал я медленно, – воздуха у тебя немного. Вряд ли хватит на сорок миль. Помимо шкалы давления ее индикатор имел и шкалу времени. Стрелка показывала, что воздуха осталось меньше, чем на пять часов. Сможет ли Крошка бежать рысцой как лошадь? Даже в условиях лунного тяготения? Вряд ли. Она тоскливо посмотрела на меня. – Этот объем рассчитан на взрослых. А я маленькая – я меньше расходую воздуха. – Постарайся не расходовать его быстрее, чем нужно. – Постараюсь. Я начал застегивать ей рукава, но она воскликнула: – Ой, забыла! – Что такое? – Забыла мадам Помпадур. Дай ее мне, пожалуйста. Она здесь на полу, у меня под ногами. Я поднял эту идиотскую куклу и дал ей. – А она сколько воздуха израсходует? У Крошки вдруг появились ямочки на щеках. – Я велю ей не дышать. – Она сунула куклу за пазуху. Затянув ей скафандр, я залез в свои и сел в нем на корточки, не застегивая. Материня вползла мне на спину и свернулась клубочком, напевая что-то ободряющее. С ней было так хорошо, что я и сотню миль прошагал бы, чтобы только избавить их обеих от опасности. Застегнуть мой скафандр оказалось делом нелегким, потому что надо было сначала распустить, а потом затянуть лямки, чтобы Материня устроилась, но и у Крошки, и у меня руки уже были в перчатках. С трудом, но все же справились. Для запасных баллонов я сделал веревочную петлю и повесил их на шею. С ними, да с Материней за плечами, да с Оскаром на плечах я весил при лунном притяжении что-то около пятидесяти фунтов и впервые стал уверенно ступать. Вынув из защелки нож, которым я заклинил дверь, я прицепил его к поясу Оскара подле нейлоновой веревки и геологического молотка. Затем мы вошли в шлюз и закрыли внутреннюю дверь. Я не знал, как выпустить воздух наружу, но мне подсказала Крошка. – Вам удобно, Материня? – Да, Кип, – она ободряюще потерлась об меня. – «Крошка» «Майскому жуку», – услышал я в наушниках, – проверка связи. Альфа, браво, кока, дельта. – «Майский жук» «Крошке», Слышу вас хорошо. Эхо, фокстрот, гольф. – Слышу тебя хорошо, Кип. – Перехожу на прием. – Следи за давлением в скафандре, Кип. Он очень быстро у тебя раздувается. Я нажал подбородком на клапан, следя при этом за датчиком и ругая себя последними словами за то, что позволил маленькой девочке поймать меня на неграмотности, как последнего сопляка. Но она ведь и раньше ходила по Луне в скафандре, а я только притворялся. Так что я решил, что сейчас не до гордости. – Крошка! Поправляй меня на каждом шагу. Мне это все в диковинку. – Хорошо, Кип. Наружная дверь беззвучно открылась, повернулась вовнутрь – и я увидел перед собой яркую поверхность лунной долины. Тоской по дому вдруг нахлынули воспоминания о детских играх в полет на Луну, и мне ужасно захотелось обратно в Сентернилль. Но тут Крошка прислонила свой шлем к моему. – Кого-нибудь видишь? – Нет. – Наше счастье, что дверь смотрит в сторону от других кораблей. Слушай внимательно. Пока не уйдем за горизонт, радио пользоваться не будем за исключением чрезвычайных обстоятельств. Они прослушивают наши частоты, я точно знаю. Теперь смотри, видишь вон ту гору с седловиной? Да смотри же, Кип! – Да, да, – Я не мог оторвать взгляд от Земли. Она была так близко… и так далеко, что, может быть, нам не суждено туда вернуться. Трудно представить себе, как прекрасна наша планета, пока не увидишь ее со стороны… – Да, я вижу седловину. – Там есть проход, Я знаю, потому что Тим и Джек привезли меня той дорогой на краулере. Надо найти его следы, это облегчит дело. Но сначала мы направимся к этим холмам рядом с нами – чтобы корабль прикрывал нас от других кораблей, пока мы не сумеем выбраться с открытого места. До земли было футов двенадцать, и я хотел спрыгнуть, потому что при лунном тяготении это ерунда. Но Крошка настояла на том, чтобы спустить меня на веревке: – Перекувырнешься ведь через голову, Кип. Слушай лучше опытных людей. У тебя еще нет лунных ног. Поначалу будешь себя чувствовать, как первый раз на велосипеде. Так что она спустила нас с Материней, а затем спрыгнула сама. Я начал было сматывать веревку, но она меня остановила, пристегнула конец к своему поясу и прислонилась своим шлемом к моему: – Я поведу вас. Если пойду слишком быстро, или тебе что-нибудь понадобится, дергай за веревку, потому, что мне вас не будет видно. – Есть, капитан! – Не смейся, Кип. Дело серьезное. – А я и не смеюсь. Сейчас ты у нас старшая, Крошка. – Пошли. И не оглядывайся – толку никакого, еще оступишься и упадешь. Направление на холмы. |
|
|