Ольга КАЧУЛКОВА

РОБИНЗОН В РУССКОМ ЛЕСУ

Повесть

Рисунки Николая Мооса

ГЛАВА ПЯТАЯ Праздник. Радостное открытие. Глина. Кирпич и посуда. Тын и ров. Будущий огород, ледник и погреб.

Желая отпраздновать окончание основных работ, мы дали себе два дня отдыха и занимались тем, что спали или бродили по лесу, собирали грибы и ягоды. Но при этом мы не упускали из виду и своих главных целей. У нас не было глины, а нужно было разыскать ее.

Накануне праздника в ночь перепал тихий и теплый, но сильный дождь. Грибы так и то лез ли из-под земли. Я увлекся их собиранием до того, что стал брать с собою большую угольную корзину, а по вечерам начал плести две поменьше, для себя и Васи.

Утром мне вздумалось пробраться повыше к вершине. Я отправился один, едва пробираясь сквозь чащу со своей огромной корзиной. В одном месте мох рос как-то особенно тоще. Корзина моя застряла между двумя молодыми елками. Желая высвободить ее, я сильно уперся на правую ногу и рванулся вперед, но нога моя скользнула, свозя за собой тонкий слой мха; я ничком полетел на землю, корзинка за спиной опрокинулась и обдала меня дождем грибных обломков. Из чувства самосохранения, чтобы не удариться лицом о землю, я вытянул руки и на четвереньках проехал аршина два вниз. Я очень рассердился, — и грибов было жалко, и ушибся я, и испачкался во что-то мокрое, липкое…

В одно мгновение вся досада моя исчезла! Я поскользнулся на мокрой глине, не успевшей еще просохнуть под мхом после дождя! Я нагнулся, взяв комок, — сорт был отличный, — мягкий, нежный, почти без камней в светло-серого цвета! Я бросил корзинку, вытащил из-за кушака топор, который всегда носил с собою, и пошел

домой, как можно заметнее отмечая дорогу срубленными ветками.

— Вася, Вася! Ау…! — вопил я во всю силу легких.

Он был уже дома и сидел в тени под стеной. Возле него с одной стороны стояла сделанная из бересты коробка с прекрасной крупной земляникой, с другой моя наволочка, почти полная грибами, которые он очень серьезно чистил ножом. Он поднял голову и, насмешливо улыбаясь, проговорил:

— Ну и что? Не послушали меня! Ведь я вам говорил, что на горе не может быть других грибов кроме горянок, козьяков да рыжиков, — а нам от них и гак деваться некуда! Ведь солить их нам нельзя, — соли нет. А вот я так пошел да белых набрал. Их на зиму насушить можно! Э! А где же это ваша корзина? Да и сами-то вы хороши!

— Постой ты! — вскричал я, едва переводя дух от быстрой ходьбы, и бросил возле него на землю комок мокрой глины. Он взял его, помял в руках и с довольным видом взглянул на меня.

— Вот это так получше даже белых грибов будет, — сказал он. — А место заметили?

— Еще бы! Чуть не целую дорогу к нему прорубил да и корзину там оставил! — отвечал я самодовольно. — Оно, правда, не очень от нас близко, да то хорошо, что порожняком придется ехать на гору, а с глиной под гору!

— А грибы-то славные, — ворчал мой Пятница, продолжая возиться с ними, — жаль только, что нанизать их не на что. Разве на палочки, что ли.

— Как не на что? — оживленно возразил я, — разве ты забыл нянин ларец? Там, я думаю, ниток не оберешься. Я ведь его тогда так, без всякой цели прихватил, а вот он и пригодился. Пойду, кстати, притащу его из шалаша в дом.

Ларец оказался не легок. Я нес его и все боялся, что лубяное дно провалится, а потому, как только поравнялся с Васей, опустил его на землю, уселся возле и открыл крышку.

Кроме больших клубков бели, катушек, разноцветных тряпочек, утыканных иголками всех размеров, вязальных спиц, старых и новых ножниц, в «рабочем ящике» няни оказалось несколько мешочков, по-видимому, вовсе не имевших отношения к женским рукоделиям. На каждом из них красовался ярлычок, исписанный няниным почерком. Я сам когда-то выучил ее писать и читать, и меня всегда очень забавляли «крючочки и пузыречки», которые она выводила вместо букв. Я с чувством какой-то нежности схватил самый большой мешочек и прочел:

«Рожь Вазя от господина Праскурова радить сам даже двацать».

— Вася, — проговорил я, чуть не сквозь слезы, — ты знаешь, что это? Ведь это рожь! У нас хлеб будет!

Он даже чуть-чуть побледнел, схватил мешок и бережно развязал его. Я взялся за второй такой же величины. «А эта уже переродок родит десить и девить тоже любит место ниское», — повествовала няня на ярлыке своими пузырьками и колечками.

Вообще няня была великая любительница цветов, огородов и всякой растительности. Еще она любила рассказы разных странниц и монахинь. Они усердо навещали ее и не щадили своих языков, а также старались угодить разными приношениями в ее вкусе: образками, крестиками, ладанками, брошюрками духовного содержания и семенами огородных и других растений, которых несли часто очень издалека.

Между прочим, мне попался мешочек со следующей надписью:

«Симина агуретные от матери Анфисы — говорит с голову бывают должно быть врет а попробыть можно».

Другая, более почтительная и доверчивая, гласила: «Агурцы от Митрадоры Ликсеевны прорастить на мокрым мохе и сажать обкурены не боятся мошки».

Один за другим я перебрал семена всех огородных растений, и все с подобными же наставлениями.

— Вася, да ведь это целое богатство! Это дороже золота! — вскричал я. — Экая прелесть эта няня! Божий дар! Непременно поцелую ее.

— Если придется увидеть, — закончил за меня Вася. — А семена это дело, разумеется, хорошее, только ведь нам еще придется целую осень ломать из-за них кости, потом мечтать о них зимою, потом опять работать весною и летом и уж осенью добиться кое-чего.

— Что ж делать, Вася, это все-таки лучше, чем ничего, — из ничего ведь ничего и не сделаешь, — возразил я.

В этот день мы не пошли больше никуда, нанизали грибы, а потом принялись делать формы для кирпичей.

Утром мы встали вместе с солнцем и тотчас же принялись прокладывать дорогу к открытой мною глиняной залежи. Рубить у нас вошло уже в привычку, и дело подвигалось скоро. Часам к десяти просека была готова и даже очищена от срубленного молодого ельника и березняка, а после этого, наскоро позавтракав, мы взяли тележку и поехали за глиной. Везти ее обратно с горы не представляло уже никакого труда. Часа в четыре мы нашли, что на первый раз глины с нас достаточно, и начали возить песок, а кирпичи собирались делать уже на следующий день.

Делать кирпичи нужно; сидя верхом на скамейке, во всяком другом положении это чрезвычайно неудобно. У отца моего был кирпичный завод, и там мы с Васей достаточно насмотрелись на это производство и натолковались с рабочими.

Мы раскололи толстый обрубок и принесли чурки в дом. Костра мы в доме никогда не зажигали, боясь пожара, а работать впотьмах нельзя. Вася, впрочем, нашел выход: он взял палку, аршина в три длиной, заострил ее с одного конца и расщепил с другого. Острый конец он вогнал в землю, а в расщепленный воткнул лучину, зажег ее, и комната озарилась тем тусклым чадным светом, которым пользуется всю жизнь большинство русских крестьян.

— Постой, Вася, у нас есть свечка и подсвечник! — вскричал я, спохватившись, побежал к углу и отыскал между вещами свой подсвечник и огарок. Но он был таким жалким, изломанным, что едва мог прогореть с час. Пришлось все-таки зажечь лучину. По мере того, как одна сгорала, мы заменяли ее другой. В комнате скоро стало так душно, что пришлось отворить дверь. Дышать стало легче, но глаза нестерпимо разъедало дымом.

В этот вечер, несмотря на боль в глазах, мы работали очень долго и легли только тогда, когда сделали грубую широкую скамейку из двух толстых, соединенных вместе досок. Верхнюю часть ее мы тщательно выстругали, чтобы удобнее было делать кирпичи. Мы, истомленные, присели, на нее и невольно рассмеялись — только теперь пришло нам в голову, что мы давно уже не сидели и не лежали иначе, как на голой земле. До чего человек и его привычки зависят от обстоятельств.

Кирпичи делаются очень просто, хотя и не без труда. Повторяю, мы с Васей знали это производство, а потому начали с того, что принесли в дом добрую кучу глины, посредине ее сделали яму, залили туда воды и насыпали песок. Мы пробовали смешать все это в однородную массу лопатами, но дело шло так медленно и неудачно, что Вася, наконец, не выдержал.

— Нечего тут нежничать! — вскричал он, садясь на скамейку и быстро скидывая сапоги, — мы теперь лесные люди и не нежнее и умнее деревенских мужиков.

Он быстро стащил и носки, которые были, впрочем, ничуть не чище глины, до колен засучил брюки и бойко стал мять глину босыми ногами. Так действительно делали у нас на кирпичном заводе рабочие: мужчины, женщины и даже дети.

Я молча следил за ним. Мне было и противно ступать босой ногой в мокрую глину, но в то же время и совестно, что Вася делает это один. Последнее чувство было лучшим из двух, и я радуюсь, что оно одержало верх. Я тоже сел на скамейку, разулся и, скрепя сердце, принялся босыми ногами мять глину. Иногда нога попадала на камень, — было больно, но не долго, неприятное же ощущение холодной сырости прошло очень скоро, — напротив, ноги горели и прохлада сырости казалась приятной.

Долго плясали мы с Васей какую-то дикую, неуклюжую пляску, временами поворачивая кучу с боку на бок лопатами. Наконец глина стала ровной густой массой отставать от ног.

Мы тотчас же придвинули к куче скамейку и взялись за формы. Кирпичная форма вещь тоже очень простая. Это ящик без дна и крышки, в полтора вершка глубиной, в три шириною и в шесть длиною, вернее рамка. Делающий кирпич сидит верхом на посыпанной песком скамейке, берет форму и опускает ее в воду, потом быстро ставит перед собою и набивает глиной. Рядом лежит заранее приготовленная дощечка в виде линейки, он ставит ее ребром на край формы и сгребает весь излишек глины, затем быстро хватает форму за ручки и оборачивает ее другой стороной вверх и так же, добавив глины, сгребает излишек ее линейкой, и кирпич готов. Его вытряхивают из формы, просушивают, ставят на ребро, сначала на солнце или на сквозном ветру, а потом уже обжигают. Мы должны были выставить окно и отворить двери в доме, чтобы устроить сквозной ветер, так как погода опять стала дождливая.

Мы с Васей сделали по двести пятьдесят кирпичей, но и этого было для нас много, так как низ печки мы задумали сложить из простого булыжника.

В том месте, где мы брали глину, оказались и камни. Пока просыхали кирпичи, мы стали возить их. Вскоре выяснилось, что вся вершина горы состоит из глины. Дожди размыли ее, и колеса тележки под тяжестью груза камней стали оставлять в просеке глубокие колеи. Работать стало гораздо тяжелее, но моего дальновидного Пятницу смущало и еще одно обстоятельство.

— Все эти колеи, — сказал он мне однажды, — весной обратятся в целые потоки, которые побегут прямо к нашему дому и подмоют его. Непременно надо окопаться рвом.

Я, разумеется, вполне согласился с ним, но втайне лелеял другую мысль, — не очень практичную, но мне кажется, извинительную в моем положении. Я был гораздо более избалован в пище, чем Вася, а потому вечно одни и те же жареные утки, а и то хлопотливые дни впроголодь начинали нестерпимо тяготить меня. Мысль о нянином ларце не давала мне покоя — так и хотелось бросить все остальное и заняться огородом. Мне часто даже снились целые груды огурцов, редиски, печеного картофеля.

— Вася, — начал я довольно вкрадчиво, — ведь осень еще далеко, а весна и еще того дальше, — значит, со рвом успеем. А мне кажется, у нас есть дело гораздо важнее рва. Отчего бы нам не посеять кое-чего из няниных семян. Ведь, право, утки надоели!

Мой Пятница остановился и даже бросил лямку, за которую тащил под гору тележку, нагруженную камнями.

— Да что вы, Сергей Александрович! — вскричал он, вытаращив свои добродушные серые глаза. — Разве вы не видите, какое теперь время! Кто же сейчас огороды затевает. Ведь сегодня, надо думать, седьмое или восьмое июля, а нам еще нужно гряды делать, да тогда уж сеять. Что же успеет у нас созреть?

— Да видишь, Вася, — слабо защищался я, — ведь мы живем на южном склоне горы, осенние холодные ветры дойдут сюда не скоро, — может быть и успеем собрать что-нибудь. А то, подумай сам, ну что мы станем делать зимою, ведь просто заболеть можно.

— Ну, уж если вам так хочется, — отвечал он, видимо сдаваясь, — навозить от озера черной земли гряды на две, да посадить редиски, она ровно через шесть недель будет готова, луку, тот хоть луковиц не даст, а все же зелень будет, морковки-каратели, та еще тоже поспеет, — а уж больше ничего нельзя.

Я рад был и этому.

Кажется, ни над чем не работал я так усердно, как над этим огородом! Устроить его было чрезвычайно трудно. Место, которое мы отвели для своего двора и вообще всего хозяйства, было на песчаной, почве. Пришлось навозить для гряд черной земли от озера и перемешать ее с песком, так как все корнеплоды: картофель, редис, морковь и прочие любят почву сыпучую. Подвозка земли была истинно каторжной работой! Приходилось тащить ее на себе по крутой, размытой дождями глинистой дороге. По вечерам я наделал несколько грабель. Когда гряды были готовы и засеяны, мы тотчас же до всходов стали обносить их плетнем. Материал рубили и приносили днем, а заплетали его даже ночью. Но и после этого наш огород требовал прополки и ежедневной поливки.

Между тем кирпичи, хоть с грехом пополам, но просохли. Можно было начать класть печку, за что мы и принялись. Под мы довольно легко и правильно вывели из булыжника, стены сошли тоже довольно благополучно, но когда пришлось выводить чело, мы поневоле призадумались. Чтобы сдержать верхние кирпичи, обыкновенно кладут от одной стенки к другой довольно толстую полосу железа, но у нас таковой, разумеется, не оказалось, и мы очень озадачились. Наконец долгонько поломавши голову и перебрав в ней все мои убогие познания, я вспомнил об устройстве арок и сводов. Мы тотчас же сбегали с Васей к озеру, вырубили несколько толстых лозовых побегов, расщепили их надвое и постарались изогнуть самыми правильными дугами, по ширине нашей печки, между стенками которой и выставили и несколько штук, отступая одну от другой вершка на два; а затем стали поверх их класть кирпичи на ребро и очень плотно один к другому. Нижние края приладились действительно совершенно плотно, но зато верхние расходились как лучи от одного центра. Расстояние между ними мы заполняли трехгранными обломками кирпича и цементировали их глиной. Когда потолок был таким образом выведен, мы продолжали класть печку. Я хотел было сделать трубу совершенно прямую и широкую, но Вася энергично и очень основательно воспротивился атому, говоря, что при сильной тяге в прямую трубу может выносить не только искры, но даже и мелкие уголья, которые станут падать на крышу и подожгут ее. Кроме того, если труба образует в самом корпусе печки несколько изгибов, то печка и скорее накаляется, и дольше держит тепло.

По обеим сторонам печки мы оставили лежанки, трубу вывели высоко над крышей, наконец, когда все было готово, протопили ее, но очень слегка, чтобы она просохла. Дуги, которыми поддерживались своды, разумеется, сгорели при этой же первой топке, но теперь это было нам не страшно, потому что главное свойство арок и сводов и состоит в том, что чем большая тяжесть на них давит, тем сами они становятся прочнее.

Внешние стены печки мы аккуратно обмазали глиной, как настоящие печники. При этом случилось одно обстоятельство, имевшее большое влияние на все наше лесное благосостояние.

Вася стоял на верху печки и обмазывал трубу. Ему беспрестанно нужна была вода, чтобы глина не приставала к линейке. Поднять котелок на печку было нам не под силу, поэтому я подавал ему воду в стакане, сделанном из разбитой бутылки. Но и это становилось неудобным, так как Вася забрался высоко. Я поставил котел с водою на кучу глины и взгромоздился на него. В пылу работы я не заметил, что котел под давлением тяжести моего тела, глубже и глубже вязнет в глину. Наконец вода кончилась и нужно было пойти на озеро, я спрыгнул на землю и хотел взять котел, но он увяз так плотно, что это оказалось невозможным.

— Тащите вверх, и крутите его за ручку, как винт, — посоветовал Вася. Я послушался и, хотя не без труда, вытащил котел. Под ним оказался совершенно правильный и чистый слепок внешних стенок нашего чугуна.

— Вася, смотри! — вскричал я в восторге. — Ведь это значит, что у нас будет посуда. Теперь наделаем и котлов, и тарелок, и чашек! Пойдем скорее вместе за водой, да принесем со двора и глину. Ты кончай тогда печку, а я попробую сделать другой котел.

Вася слез с печки, мы взяли палку, которая служила нам водоносом, принесли воды и вылили ее в оттиск котла в глине. Она не вытекала, не впитывалась, а напротив, держалась очень хорошо, как в настоящей посудине. Я выбежал на двор, захватил несколько комков глины, размочил и уже собирался облепить стоявший вверх дном чугун, когда Вася остановил меня.

— Ну, это вы напрасно, Сергей Александрович, — сказал он. — Так, я думаю, у нас ничего не выйдет, нужно песку прибавить. Ведь песок плавится, он как растает, так остывши и свяжет глину. Только вы берите песочку ровненького, без камней.

Ни в детстве, ни в молодости не танцевал я так усердно, как отплясывал босыми ногами на куче глины, из которой предстояло лепить наш первый котел. Сапоги на этот раз я снял без малейшего колебания. Наконец глина была готова. Я облепил ею котел пальца на два толщиною, подкинул в печку дров, позвал на помощь Васю, и мы поставили мое произведение в огонь. Но через несколько минут наружная сторона глины высохла и стала садиться, а внутренняя была еще сыра и по всему котлу пошли трещины. Со вторым опытом мы были осторожнее: во-первых, поставили котел не прямо дном вверх, а несколько приподняла с одного края и подгребли под горячих кольев; во-вторых, как только он достаточно просох, чтобы держаться и без чугуна, мы его вынули. На этот раз глиняный котел не растрескался, высох и обжегся, но все-таки оказался хрупким. Только после доброй сотни неудач добились мы умения делать сносную глиняную посуду. Я заготовил несколько деревянных форм и по ним в свободные минуты стал делать кружки, чашки, тарелки, горшки.

Между тем дни становились заметно короче, а вечера длиннее. При нашей бедности и при привычке жить порядочно нам нельзя было терять времени. Поэтому все вечерние часы мы проводили за столярной работой. Я начал с того, что смастерил хотя и убогий верстак, но все-таки значительно облегчавший мне труд своими приспособлениями. Для работы нужна сухая древесина. Я не поленился загромоздить верхнее пространство нашего жилья досками и бревнами, которые там просыхали довольно скоро, так как наша печка давала столько тепла, что мы даже не ожидали. Выл в ней, однако, один большой недостаток. За неимением вьюшек мы не сделали душника, — тяга в трубе продолжалась и после топки, так что к утру становилось холодно. Зимою мы рисковали замерзнуть даже лежа на печке. Я сделал большой глиняный круг с ручкой, тщательно обжег его и, когда печка кончала топиться, лазил на крышу и закрывал.

В доме я сделал вдоль стены несколько прочных полoк и расставил на них вещи и посуду. В комнате стало просторнее и чище. Затем уж, вместе с Васей, мы смастерили стол и два табурета, чтобы есть сидя, как цивилизованные люди. Все это было грубо и непрочно, но мы утешали себя мыслью, что найдем дорогу домой, а если не найдем, то успеем сделать для постоянного жилья и что-нибудь получше.

Наконец погода разъяснилась, и мы решились заняться обмазкой стен дома. Пока солнце и ветер просушивали отсыревшие за непогоду стены, мы возили глину и песок. Я заранее приготовил для себя и Васи штукатурный инвентарь, — широкие четырехугольные доски с ручками посредине, небольшие лопаточки и дощечки с ручками, наподобие утюга, чтобы гладко размазывать ими глину по стене. С обмазкой стен мы стравились быстро, а пока штукатурка просыхала, принялись за смолу. Варить ее с песком пришлось в чугуне, в только тогда мы поняли всю цену своей мысли делать глиняную посуду, — без нее нам пришлось бы, живя над озером, нуждаться в воде.

Горячая масса смолы с песком быстро остывала и твердела, так что работать приходилось очень спешно, но зато стена становилась буквально непроницаемой для сырости! Внутреннюю сторону стены мы также разделали глиной, но уже без смолы, впрочем, тщательно избегая трещин, так как тонкая черная угольная пыль жестоко нам досаждала.

Наконец у нас был прочный, безопасный и теплый дом, даже с некоторым запасом утвари. Надо самому пережить это чувство довольства, чтобы вполне понять его. Под его влиянием забывается весь ряд тяжелых трудов и усилий и остается только одно спокойное сознание веры в себя.

Между тем в природе уже начали появляться признаки наступающей осени. Многие птицы улетали, лиственные деревья стали переходить из темно-зеленого в нежно-палевый, ярко-желтый и даже пурпурный цвет. Но утрам стали прошибать морозцы. Но погода все еще стояла ясная, даже теплая.

— Эх, скоро и зима настанет! — сказал однажды Вася, выходя утром из дому и задумчиво глядя на белые, сверкавшие на солнце, блестки инея. — Батюшки светы! — вдруг крикнул он, в отчаянии хватаясь за голову. — А рожь-то! Ведь мы ее так и не посеяли. Подумайте-ка, ведь это значит еще целых два года не брать куска хлеба в рот!

Эти слова побудили меня проверить нянины семена. Я возвратился в дом, подставил к полке табуретку и… обмер от горя…

— Вася! — крикнул я.

Он тотчас же вошел, а я протянул ему пустой мешок. К нам, очевидно, забрались крысы! В обоих мешочках были проточены дырки, а зерна не было и в помине. Все остальные мешки с огородными семенами были тоже попорчены.

Не могу описать, какое горе причинило нам это открытие. Чтобы спасти остальные семена, мы подвесили их на лыках к потолку.

На другой день мы энергично принялись за ров, но сначала небольшими кольями распланировали двор. Чтобы защитить дом и огород от непрошеных гостей, вроде волков, лисиц и зайцев, мы порешили обкопать его широким рвом, аршина четыре глубиною, землю же изо рва употребить на вал, на вершине которого хотели поставить острый частокол. Ров должен был охватывать двор лишь с трех сторон, в виде огромной буквы «П», так как четвертая выходила на обрыв и была достаточно защищена его крутизной, а также и частоколом, который мы хотели поставить и с этой стороны. Ров мог принести нам неисчислимые выгоды. Вешние воды, обегая с вершины горы, могли подмыть наши стены, но, встречая ров, они попадали бы в него и, не доходя двора, сбегали бы до обрыва, а с него хоть каскадами в озеро. Он мог служить нам также надежной защитой от опасных зверей и даже ловушкой для волков и медведей. Для выхода к озеру мы задумали сделать в частоколе лишь неширокую калитку, а в лес целые ворота, за которыми должен быть подъемный мост. По одну сторону дома, возле огорода, мы собрались поставить погреб, а по другую — ледник.

Ров мы рассчитывали окончить до зимы, но, несмотря на то, что за два месяца постоянной и упорной физической работы на открытом воздухе мы значительно окрепли, копать ров задуманной глубины оказалось для нас делом почти непосильным. Вырытую землю приходилось выносить на вершину вала. Чтобы облегчить работу, мы сделали две корзины, приспособленные для того, чтобы носить их за плечами. Но вскоре мы поняли, что целый день земляной работы нам, положительно, не под силу. Поэтому утром, со свежими силами, мы брались за лопаты и работали до полудня, потом обедали и ложились отдыхать часа на полтора, а затем уже шли в лес и рубили жерди для частокола. Работа топором, сама по себе очень утомительная, стала нам казаться отдыхом сравнительно с земляной.

Кроме того, в своей уверенности окончить ров раньше, чем земля замерзнет, мы сделали еще одну капитальную ошибку, — начали ров не с нагорной стороны, а от обрыва: таким образом, зима застала нас не защищенными от предстоявших весенних вод. Убедившись, что, несмотря ни на какие усилия, нам не удастся довести ров до конца, мы решили завершить другое, чрезвычайно для вас важное дело, подготовку настоящего большого огорода, который мог бы прокормить нас, за неимением хлеба, хотя бы овощами.

Дело это было тоже, без преувеличения можно сказать, каторжное. Мы неутомимо возили в тележке землю от озера и сваливали ее в том месте, до которого на будущий год собирались продолжить плетень огорода. Болотная земля была слишком сыра и холодна, и мы перемешивали ее с песком, а за неимением навоза удобряли перегнившей растительностью.