"Последний гетман" - читать интересную книгу автора (Савеличев Аркадий)XIIКогда первый казацкий гетман, по приказу Стефана Батория, ставил город, его меньше всего интересовали красоты здешних мест. Батурину надлежит быть крепостью, а для того здесь все условия: высокий, обрывистый берег Сейма, а позади овраги, непроходимые для конницы. Крепость была что надо! Татары, прорывая вместе с казацкими заслонами Днепр, Десну и самый Сейм, могли пожечь только посады – на земляные, но грозные валы крепости, в самых опасных местах к тому же облицованные камнем, взойти не могли. Позднее камень наращивали, пока стены не образовались. Но ведь светлейший князь Меншиков-то – взошел?! Не на коне, а с яростью пехотной. Потому и порушено все, что можно было порушить, остальное взорвано с погребами, благо что пороху в крепости хватало. Мертвое место, окруженное негустыми посадами. Даже сорок лет спустя боялись здесь селиться люди. Но красота, красотища-то!… С берегового нагорья степь за Сеймом открывалась на десяток верст. И была она не пустая, как где-нибудь за Чигирином или Каменцом. Перемежали ее дубовые рощицы, да и сосняки не все были порублены на хаты. Местами – как наваждение, одиночные белые, старинные березы; здесь не так палило солнцем, как в низовом Заднепровье. Овраги, если их маленько почистить, обращались в гористые парки. Воздух – такой хмельной, что дух захватывало. После болотистой, низовой глухомани – не зря же прозванной Глуховым – просто рай земной. Все-таки сейчас можно не прятаться в глухомани от татарской конницы; ей не пройти сквозь полки упорядоченного казацкого войска. Пошалили на границах, а как два-три полковника со своими тысячными саблями отсекли орду вместе с головами, сразу откатились в Дикое Поле. Тот же полковник Горленко сетовал: по-настоящему и помахать-то не пришлось. Труслива стала татарва, а турки до этих мест уже и не суются, разве что по Днестру Молдову пограбят. Чегорке в глухомани себя запирать? Там, конечно, хороший дворец, к тому ж новым гетманом, ради молодой жены, порядочно обустроенный, а здесь только развалины да циклопическими взрывами разбросанные глыбищи крепостных стен. Стены крепостные возводить не надобно, а дворец какой, в здешних краях не видали, на гребне утеса может возвести?.. Еще будучи в Киеве, он с польским архитектором сговорился, для чего и был послан загодя курьер, чтоб гонорливый пан не медлил сюда явиться. Пока что велел своей небольшой охране устроиться в посаде, а ему поставить шатер на берегу откоса. Нужные припасы были из Глухова прихвачены, здесь могли и двое-трое денщиков обслужить. Право, надоело многолюдное окружение, особливо при двухмесячной поездке по своей «Под-Империи». Стол с несколькими легкими креслицами – и то вослед пришли из Глухова. Хотелось поразмыслить наедине – стоит ли втягивать себя в такое огромное строительство? Часть издержек возьмет на себя, конечно, казна, но хлопоты, хлопоты! Что скрывать, не любил Кирилл Григорьевич хлопотливых дел. Разве что сами наваливались, когда не отбрыкаешься. Здесь-то чего хлопотать – пусть архитекторы хлопочут, им за это деньги будут платить, и немалые. Он с удовольствием скушал из Глухова привезенный и здесь на жаровне подогретый обед и теперь сидел в кресле, поглядывал на синеющий… нет, голубеющий, как его Андреевская лента… издали спокойно извившийся Сейм. Эту ленточку не скомкаешь и в карман не спрячешь, как на черниговском бастионе. Красота! При таком благодушном настроении привлек внимание какой-то невзрачный челн, барахтавшийся на реке, встреч течению. Явно не по силам было двум его гребцам, одним из которых, кажется, уселась женщина. Это с нагорья спокойным казался Сейм, а для четырех рук непроходим. Эк их угораздило! Течение прибило челн прямо к береговой круче, и гребцы напрасно табанили веслами. Единственное, что могли, – удерживаться на плаву, чтоб не относило вниз. Пройти вверх для них было немыслимо. Для чего-то он, уползая камзолом вниз по осыпям, задумал спуститься к воде? Немногая оставшаяся охрана насторожилась – куда ж наш ясновельможный? Он махнул рукой, чтоб оставались наверху. Иногда ведь и гетману хочется каким-нибудь глупством заняться. В челноке, прибитом к береговой круче, табанили веслами двое: старик в казацкой, не по росту длинной свите и девушка, тоже в слишком широкой юбке, с повязанной кое-как непомерной плахте8. – Здесь водоворот! – крикнул. – Чуть пониже спуститесь, там можно пристать. Они ослабили весла, тут же подхватило клокочущее течение, отжимая от берега. – Да теперь-то жмитесь… несчастные гуляки! – вслед добавил, сам туда подвигаясь по узкой каменистой кромке. Там была маленькая бухточка, которую гетман рассмотрел еще с нагорья, решив устроить причал для своих челнов. Они кое-как пристали, переводя дыхание. Когда подошел, в лодке обнаружилась и третья душа: старая женщина, ничком лежащая на днище. Стала понятна чужая одежда на плечах старика и девушки – женщина была в домашнем одеянии, в каком услужи-ют здешние шинкарки. – Евреи, что ль? – спросил он помягче, чем подумал. – Ага, жиды, пан добрый, – не заметя его снисхождения, привычным языком ответил старик. – Не губите, пане добродею! – пал он на колени, не замечая, что подхлестывает волна. Кирилл Григорьевич при такой домашней поездке был, конечно, без мундира, да и в камзоле не самом лучшем. Все ж вид знатного пана повергнул в смятение и лежащую на днище женщину. Она приподнялась, обернулась носатым, чернявым, даже со следами усиков, лицом, с космами, подвязанными под горлом наподобие платка. Жидовка, сказал бы всякий, увидевший ее. Не от болезности, а для сокрытия ее лицом вниз упрятали. Вот жидов гетману только еще и не хватало! Но сказал опять помягче: – В Польшу или Литву бежите? По Сейму вам не подняться, быстр больно. Спуститесь на Двину, да по ней… поспокойнее… – Там Чернигов, пане добродею, перехватят… – Тогда нечего зря языком воду мутить! Отгребайте к тому берегу, там меньше течение. Девушка, путаясь в чужих, длинных юбках, первой взобралась в лодку и взяла свое весло. Отца поджидала. Но он был разумнее женщин, потому низко поклонился, открывая истинное лицо: – Мы не бежали б, пане добродею, да многих наших близких кого потопили, кого… – Договаривать не хотелось, и так ясно. – За доброе слово спасибо, пан незнаемый… Он взял другое весло и сильно оттолкнулся от берега, прежде чем спустить его в воду. Поднимаясь по круче, здесь более пологой, Кирилл Григорьевич заметил следы старых ступенек. Кой-где сохранились плоские камни. Значит, правильно он высмотрел бухточку для своих будущих кораблей. Уже темнеть начало, пора было идти в шатер. Но с какой-то непонятной тревоги – а может, и жалости? – еще постоял на берегу, посматривая, как трудно дается течение слабосильным гребцам, даже и по тому, пологому берегу. – Все равно утонут, ваше сиятельство, – за его плечом заметил наблюдавший все это охранник. Кириллу Григорьевичу не понравилось: – А ты чего здесь торчишь? – Так служба моя такая… – в недоумении погремел охранник саблей по камням, разворачиваясь в сторону шатра. Кирилл Григорьевич немного устыдился, садясь в шатре за накрытый стол, позвал сквозь парусное полотно: – Поди сюда. Когда охранник, распахнув полость, предстал, указал на свободный походный стулец: – Посиди со мной. Испей. Немного можно. Те, что в посаде, накормлены? Охранник видел добродушие гетмана: присел, выпил поданный бокал, подогретое жаркое зубами молодыми оценил по достоинству. – Родом-то откуда? – Отсюда, с Сейма ж, ваше сиятельство. – А говоришь вроде как по-хохлацки? – Так мы ж из Твери… беглые, сами понимаете, ваше сиятельство… – Да, да, понимаю! – смутился Кирилл Григорьевич. Как-никак, гетман должен знать, что казаки далеко не все хохлацкого роду. Да и спрашивать – кто, откуда – не принято. Извиняясь за свою оплошность, другую чарку предложил, но охранник отказался: – Никак нельзя, ваше сиятельство. У шатра нас только трое и осталось. Снов вам хороших… – поклонился, уходя и плотно задергивая полость. Хоть и на верховом ветру, но комары, конечно, попискивали. Кирилл Григорьевич разделся и залег на кровать, застланную толстым шелковым одеялом. В ногах и турецкий ковер был предусмотрительно скатан. Хотя зачем? Хватит и шелкового тепла. Накрылся с головой, чтоб ничего над ухом не пищало… и погрузился в сладкие сны, всего-то при одной ночной свече. Сны ли то были? Розовая плахта[8] распахнулась над ним, какой-то яркой утренней зарей, потом белый потолок застило зеленым пологом, смолистое мокрое волосье под этим новым пологом взметнулось, под волосеем нечто смуглое, как бы шоколадцем натертое, еще не остывшим, крылышки того же шоколадного цвета протянулись к нему, с голоском отнюдь не птичьим – человечески жалобным: – Пан приветный, я только что из реки, мокрая вся, озябла… Сон не вязался с этим человеческим видением. Разбуженный, Кирилл Григорьевич оттолкнул мягкие крылышки: – Кыш, несчастная! Откуда взялась. Ты – та жидовка?.. – Жидовка, пан пресветлый. Мои все утонули, а я вот выплыла. – Чего им было тонуть? – начал он поворачиваться на другой бок, к свече. – Они плавать не умели, а я маленько выучилась. На Днепре мы жили, как же… Свеча ему подсказала: никакого розового или зеленого полога не было – грязные тряпки валялись под ногами у кровати, а тут было только мокрое волосье на голове да какая-то серая рубашонка, тоже промокшая. – Скидывай и ее, нечего мне морось наводить. Хоть и на коленях перед кроватью стояла, а капало на него. – Ой! – закрылась она крылышками, которые в худенькие ладошки обратились. Он потянулся за ковром, раскатал его широкую полость и завернул вовнутрь, что оставалось от этого исчезнувшего видения. – Вроде просохла? – Просохлая я, пан добрый, и согретая… – Ой ли? – повеселел он. – Лезь уж под одеяло, может, лучше согреешься… И потянул-то слегка, а она так и нырнула под шелк, горячий от его собственного ночного тела. Нет, не хохлушка, все изворотливое и тонкое. Чего доброго, и помять можно! – Да ты никак не девка… не в природной своей целости?.. – Не, пан добродей, – не стала отпираться, упираясь крылышками ему в грудь. – Казачки неделю назад постарались. Сестренку совсем заездили, я же увернулась, двое только прокатились по мне! – Двое! И ты явилась ко мне? Бесстыдница! Крылышки опали, не могла она оттолкнуть непомерный для худенького тельца вес, хотя -он и сдерживал свою огрузлость. – Не злобьтесь и не чурайтесь, пан такой угретый… Я в реке хорошо ополоскалась… да лучше б с мамой и татой было утонуть… Куда сейчас идти? До Польши одной мне не добраться… хотя там, говорят, дома для порочных девиц есть… Он долго молчал, отдуваясь. Ничего хорошего на ум не приходило. Хотя… – Как звать тебя? – Сарра! – Это не пойдет. Будешь… Душица! Да, у сербов есть, кажется, такое имя. А ежели и нет, так сестрица моя не знает. Да! Он присел к свече, где сума с некоторыми бумагами лежала. Сестрица одна недавно замуж вышла, теперь под фамилией Дараган. Не бедная при таких-то братьях. Служанки нужны. Если, конечно, эта утопленница добредет до Козельца и не укатают ее вновь по дороге… – Читать, Душица, умеешь? – Нет, пан ласковый… – Это хорошо. Он написал сестрице Вере записку, чтоб взяла беглую сербку в служанки. Неплохо говорит по-русски, раньше с отцом по купеческим делам и в Московии живала, да всех родных побили-пограбили. От страха немного чумная, так ты, мол, приучи к дому. Из благодарности будет хорошо служить. – Прозяб я что-то, – найдя выход из положения, уже охотно посмеялся. Выпив вина, и новоявленную Душицу угостил. Ведь пивала в шинке-то?.. – Пивала, – ответила на его немой вопрос. – Но только всегда маленечко. – Ну и мы маленечко, – привлек ее к себе уже по-мужски. И она по-женски же к нему прильнула. Прямо наваждение, а не сон предутренний. Полотно палатки со стороны Сейма уже начало розоветь. Он решительно выпихнул ее из кровати. – Оденься пока во что есть, а там… – протянул денег. – Подсушись на солнышке, зайди к своим… ну, евреям вашим… пусть постригут поприличнее, платьишко купят, и беги в Козелец. Найдешь Веру Дараган и отдашь мою записку. Не потеряй смотри. С прекрасным настроением прихлопнул ее по мокрому платьишку, и когда босые ноги отшумели по камешкам, вышел следом. Да, заря над Сеймом загоралась. Храпели с трех сторон шатра как ни в чем не бывало. Вот стража гетманская! Из самой прикормленной сотни!… А сам был рад, что проспали такое диво. Свои-свои, а ведь тоже, поди, посплетничать не прочь? |
||||
|