"Последний гетман" - читать интересную книгу автора (Савеличев Аркадий)IIИстория гетманства не при Богдане Хмельницком началась, но славу обрела именно при нем. «Вот человек, мне ль быть под стать ему?» – между балами и светскими приемами все-таки иногда размышлял граф Кирила, понимая, что гетманства не избе-жать. Хочешь не хочешь! Потылицу старший брат теперь не посмеет надрать, но все же… Государыня! Елизавета свет Петровна его устами скажет именно то, что и нужно. Как ни одолевали светские забавы, а попросил Григория Теплова вытащить из акадамических анналов все, что касается Малороссии. Богдан? Хмель-Хмельницкий?.. Оказывается, «родом Зиновий, нарекоша Богданом, кажуть, Богом данный». Богом? Каким? Православные и католики никак не могли поделить единого, вроде бы христианского Бога. Мечи звенели по всей Украине, а потом и сабли казацкие, по кривому лезвию более охотные до всякого человеческого тела. Украина, говорили казаки, она окраина русская, православная. Во-он где солнышко восходит! «Православие? – с польским гонором возражали католики. – Вера ваша – вера казацкая и наливайковская». Считай, разбойничья. Богдан учился в иезуитской школе, должен вроде бы понимать это. Но вечерами, вполголоса, опробовав запретной горилки, с дружками начинали «спивать писни про Наливайку», который своей казацкой саблей немало порубал панских потылиц. Да только здесь все смешалось – - и ляхи, и татары, и турки, и москали. Много ли годов прошло, как кони казацкие вместе с теми же ляхами Московию топтали? Иезуиты-наставники не уставали это повторять, а Зиновию Хмелю вдобавок талдычили: не с той стороны, школяр, родство свое ищешь, «бо от жмудской страны родом ты быти». А жмуть-то где?.. Литва! «Ввечеру Зиновий с соучениками прохаживался около костела, и вихрь из этой компании его подхватил, трижды вокруг оного костела обнес и на том месте, из которого был подхвачен, опять его поставил. «Буде от сего отрока великое на костел римский гонение… буде!… Матка Боска!…» – в ужасе осеняли себя крестом отцы-иезуиты. Но пока что не о панские выи тупилась казацкая сабля. После восьми лет обучения Богдан окончил иезуитскую коллегию и вернулся в имение отца Михаила Хмеля – на хутор Субботов. Реестровый казак Хмель небеден был, коль владел целым поместьем. Играй саблей, пока что на лопухах. Да недолго учеба длилась: в 1618 году польский король Владислав предпринял последнюю попытку захватить Московию и утвердить себя на русском престоле, для чего поднял всех реестровых, на королевское жалованье живущих, казаков. Вслед за отцом и Богдан сел на коня, под знамена гетмана Петра Сагайдачного. Да только православные сабли повышибали из ляхских и казацких рук сабли неверные. С позором возвернулся гетман Сагайдачный из непокорной Московии. И, видно, совесть заела: от имени всего казацкого войска просил у иерусалимского патриарха «отпущения греха пролитой крови христианской». Во-она как может обернуться воинская судьба! Два года спустя уже в другую сторону кони казацкие пошли. Объединенная орда татар и турок хлынула на Украину; поляки считали ее своей захребетной провинцией и помогать казакам не стали. «Рядом с грицями воевать не станем! Пусть идут землю пахать или свиней пасти!» Одни вышли казаки в Дикое Поле. Отец о двух саблях среди тучи нехристей вертелся, и сын Богдан рядом на двух же саблях бился. Да надо бы на десяти!… Порубанным пал батька Михаил Хмель, а сын его Зиновий, оглушенный, на аркане был утащен в татарскую землю… Но не суждено ему было там загинуть: не зря же степной вихрь носил вокруг католического костела! Знать, приспело время и с ляхами саблей померяться. Выбрался Зиновий Хмель из татарщины, опять в лихом казацком строю. Родовой хутор Субботов со всеми прилегающими землями был невдали от Чигирина, по реке Тясмина, правому притоку Днепра. Собственно, на краю Дикого Поля, на опасной украинской окраине. Но очередная беда пришла не от кочевых татар – от оседлых католиков; шляхтич Чаплинский, подстароста Чигиринский, на этот добрый хутор глаз положил. Земли по реке Тясмине были больно хороши. Не пристало казаку, хоть и реестровому, королевскому, значит, такое благо. А как такие дела решались? С шайкой голодных, опоенных голодранцев наехал на слободы Хмельницкого, пожег да потоптал, домашних всех заковал в цепи и самого Хмельницкого четыре дня держал в заточении – только уже по просьбе жены своей, с чего-то ласковой до соседа, выпустил из темницы. Хмельницкий в суд подал, а злыдень Чаплинский его десятилетнего сынка публично выпорол плетьми на базаре, совсем забил бы, не окажись поблизости друзья-казаки. Да все равно дома умер… Хмельницкий публично поклялся отмстить шляхетскому зверю. Да ведь за ним был королевский коронный гетман и прочие «шановные паны». Сами того не ведая, горючую искру раздували. Думали просто: тишком убить непокорного казака. Явилось к нему на подворье два десятка головорезов, и хоть у Хмельницкого на дворе было всего четверо слуг, пятерых он положил на месте, а остальные убежали, не захотев и платы брать от своих панов-подстрекателей. Все ж пришлось и самому хозяину из родового хутора бежать в недоступное для ляхов Запорожье. Такого казака, не только при хорошей сабле, но и при хорошей голове, писарем Войска Запорожского избрали – второй чин после гетмана, – а там, по смерти нескольких казацких правителей-неудачников, и в гетманы над всем казачеством возвели. Много ли для того надо? Круг в степи просторный, в кругу тысячеустный клич: «Геть… в гетманы Хмеля!…» Отказывайся не отказывайся – честь оказана, знак дан: шапки оземь, под ноги новому гетману, да этими шапками его всего и покрыть, чтоб помнил присягу. Не сразу, но под белое казацкое знамя встала, считай, вся Украина. Но не сразу, не сразу. Выпускник иезуитской школы оказался не только храбр и грамотен – по-иезуитски же и хитер. Силы огромные собирал, а польскому королю вроде как оправдательные письма писал: «Униаты заступают наши права и вольности, пользуясь покровительством некоторых знатных особ, причиняют много утеснений нам, казакам и всему русскому народу…» Не удержался и от угроз: «При сухом дереве и мокрому достанется – или виноват, или не виноват, мечем и огнем все равно будет уничтожено…» Не все понимали это пророчество. Когда Богдан Хмельницкий вышел из Запорожья с небольшим, казалось бы, войском, тысяч в десять всего, на него со всеми польскими силами ринулись сразу два гетмана: польный Калиновский и коронный великий Потоцкий при сыне, который командовал особым отрядом шляхты. В пух и прах разнаряженные паны предвкушали полный разгром Хмеля и загодя пировали. Потоцкий думал, что сын-воитель все сам сделает, вперед его послал. Но казацкий гетман не стал дожидаться польских – сам на молодого гетманенка напал. Три дня при устье Тясмина, у потока Желтые Воды, гремела битва, в которую втянулись все окрестные казацкие отряды, в том числе и безлошадные, гайдамацкие. Десятитысячный отряд Хмеля впятеро увеличился на глазах у ошалевших ляхов. Поражение было страшное, разве что десяток недобитков сумел сокрыться, но молодой Потоцкий не сокрылся, тут же умер от ран. Был месяц май, трава для коней хорошая. Покончивши с молодым гетманенком и накормив коней, Хмельницкий со всей возросшей силой двинулся навстречу старому, сошелся с ним у Корсуня – и наголову поразил; оба польских гетмана, и коронный великий и польный, попали в плен… Хмельницкий запродал их татарам, как собак негодных. На войне – и союзы-военные, приходилось дружить с ханом крымским, чтоб он не бил в спину. После Корсуня – геть на Збараш! Геть на Белую Церковь! Геть на Львов! Огнем и мечом прошли бы и этот город, да обезумевшие от страха ляхи предпочли ободрать все свои ценности и умилостивить казаков от законного военного грабежа, под честное слово гетмана казацкого, которого и свои не смели ослушаться. Дальше – геть на Краков!… Только тогда король Владислав спохватился и решил задобрить казацкого гетмана, возведя его в гетманы польские, коронные. Но Богдан Хмельницкий королевской милости не принял: «Пусть будет вам известно, я решился мстить панам-ляхам войною не за свою только обиду, а за поругание веры русской и за поругание народа русского!» Себя он уже не отделял от великороссов. Месть народная! Но хватило ума не лезть все-таки на Краков, в самое сердце Польши. Тем более из Москвы вослед его полкам взад-вперед сновали послы царя Алексея Михайловича. Тоже торговались, как и все в то время. Гетман Хмельницкий давно уже выражал желание встать под царскую руку, да что-то послы хитрили, многое не договаривали. Вроде как страшились побед казацкого гетмана. Он на белом аргамаке шел в битву, всегда впереди… и боже упаси какого казака отстать от гетмана! «Не остановить движение скалы, которая оторвалась от горы, и не поднять Трои, когда она ввергнута в прах! Какой шум, какой хаос господствовал там, когда множество людей польских, не ведая даже, в чем дело, выскакивали из своих пристанищ, бросали оружие на землю, другие, только ото сна вскочив, хватались за что попало – кто за коня, кто за саблю, за узду, за седло. Раненых, больных – все бросали, а вверяли жизнь свою ногам. Все добро и богатство, которое имели тут поляки, все отдали во владение своим холопам…» Крик ужаса шел до самой королевской Варшавы. Бога должны были молить поляки, что царь Алексей Михайлович поспешил остановить казацкую лавину: принял ее со всей землей украинской под свою державную руку. «И мы, великий государь… изволили вас принять под нашу царского величества высокую руку… А наши ратные люди по нашему царского величества указу сбираются и ко ополчению строятся». На помощь, на помощь братьям! Уже не хитрил гетман Богдан Хмельницкий, когда все же маленько торговался, принимая царское подданство и оговаривая казацкие вольности: «Чтоб Войско Запорожское само меж себя гетмана обирало, а его царскому величеству извещали, чтоб то его царскому величеству не в кручину было, понеже то давний извычай войсковой». |
||||
|