"Газета Завтра 828 (92 2009)" - читать интересную книгу автора (Завтра Газета)

Марина Котельникова КОСНУВШАЯСЯ ВЕЧНОСТИ

Мой старший брат, полковник авиации в отставке, позвонил мне взволнованный. "Ты представляешь, что я узнал!" Я чуть не поверила в истребитель пятого поколения на аэродроме Ахтубинска. "Отель Швейцарии сохраняет в неприкосновенности, ни за какие деньги не сдает номер, в котором умерла Анна Павлова!" Я промолчала. "Что им, швейцарцам, русская балерина? А вот ведь…"

25 сентября на Новодевичьем кладбище открыли памятник Наталии Бессмертновой, феноменальной балерине, романтическому цветку из венка имен Тальони, Павловой, Спесивцевой. На кладбище собралось человек сто чеховских Фирсов. Оказалось, еще есть кому вспомнить молнии искусства, что частоколом вонзались в сцену Большого театра. Оказалось, что власть Григоровича еще привлекла Первый канал, и тот дал на пару секунд картинку из жизни внутренней эмиграции. В глаза этих, словно держащих оборону, рассеянных по мегаполису людей, попали осколки кривого зеркала. Сквозь железобетон пошлости они все еще прозревают красивое.

Полчаса длилась церемония. И все это время лил дождь. Космические потоки воды обрушились на землю. Что смывала стихия? Предположу, ответ на вопрос моего старшего брата.

Наталия Бессмертнова принадлежит к тому типу балерин, дыхание Ангела в которых было очевидно современникам. Кроме того, ее отличали уникальные внешние данные. Иконописное лицо с бездонными, чуть тронутыми скорбью глазами, хрупкая фигура, удивительные по выразительности своей удлиненные руки с узкими висячими кистями… Все вместе пробуждало в моем воображении мистические образы лермонтовской Бэлы, царицы Тамары из "Демона", врубелевской Царевны-Лебедя. Сама природа предопределила Наталии Бессмертновой участь идеальной романтической балерины. Такие редко приходят на землю. Ну, разве, чтобы засвидетельствовать живое воплощение чуда.

Я познакомилась с Наталией Бессмертновой в 1996 году. Майский теплый день. Я шла к хореографическому училищу и вспоминала свои детские впечатления. Смешно сказать, но при появлении Бессмертновой на телеэкране я закрывала лицо и завороженно смотрела через расставленные пальцы. Теперь мне предстояло знакомство вживую. Мое волнение было вполне естественным.

Здесь я должна сделать отступление. В марте 1995 года в Большом театре произошел раскол. Главный балетмейстер Григорович, главный художник Левенталь, главный дирижер Симонов из-за конфликта с дирекцией театра подали заявления об увольнении. Дирекция заявления приняла, потерла руки от удовольствия, и свора критиков как по команде закричала "Ату его!". Григоровича назвали "креатурой" советской власти, он мешал перейти в театре к рыночным отношениям. Григорович - зло для балета - заявила, среди других, и Майя Плисецкая. Григорович ушел. Бессмертнова - вслед за маэстро.

Итак, я подходила к училищу. Из-за руля джипа, автомобиль остановился напротив центрального входа, вышла Бессмертнова. Первое впечатление: конфликт. Конфликт "сильфидной" Бессмертновой с самой Бессмертновой. Наталия Игоревна приветливо заговорила со мной. И следующий конфликт. Сказать, что в ней не было ни тени позы народной артистки СССР, лауреата Ленинских премий, да просто гениальной балерины - это значит, ничего не сказать. Со мной разговаривала остроумная, веселая женщина. Верно, ее энергетика объясняла смысл поговорки: "хорошо дружить с богатыми и знаменитыми". На несколько счастливых лет у меня сложились с Наталией Игоревной отношения симпатий.

Мы часто созванивались. Реже встречались. Всякий раз я чувствовала, что заговорить с Бессмертновой о балетном прошлом было бы верхом бестактности. И мы не касались этой темы вообще. Как-то декабрьскими сумерками мы шли от метро "Театральная" в ЦУМ: Бессмертновой был нужен ковер, я искала рождественские подарки. Вдруг в сквере перед Большим Бессмертнова остановилась и задумчиво произнесла: "Как будто я здесь и не работала. Ты знаешь, мы с Григоровичем и пройти в театр не можем". "Вы-то и не можете?" - смешливо переспросила я. "У нас нет пропуска". И мы прошли в ЦУМ, не комментируя людоедские нравы чиновников от искусства.

Помню еще такой случай. После гастролей Кабалье в Москве я поделилась с Наталией Игоревной одной историей. Во время жутко пафосного концерта, что проходил в амфитеатре под открытом небом Египта, Кабалье исполнила арию и сошла со сцены, чтобы занять свое место в почетном первом ряду. Кресла этого ряда были установлены на деревянный настил, закрывающий не очень глубокий, но ров. И вот когда Кабалье, вся из себя примадонна, подошла к своему креслу и села, раздался устрашающий звук "крррр-р-р", настил треснул и провалился. В ответ Бессмертнова рассказала, как тоже едва не оказалась жертвой искусства. Ла Скала выступал в Большом. "Со сцены шел какой-то неземной красоты, нечеловеческий голос. Сцена была черна, задник черный, а еще говорят, что декорации Вирсаладзе мрачные! И я всё силилась всмотреться в темноту, увидеть, откуда же идет этот звук. Наконец, тонкий луч софита высветил белое, как мел, лицо Монтсеррат, и продолжал литься чудный, совсем нечеловеческий голос". Пока Бессмертнова всматривалась в "нечеловеческий голос", то чуть не упорхнула через барьер ложи бельэтажа. Сидящий за нею человек успел ухватить её за одежды. Ну, мы посмеялись, конечно.

Доступность Бессмертновой, простота ее сердца, отсутствие искривлённости души удивляли меня на протяжении всех лет знакомства. Но было у Бессмертновой качество, которое приводило в восторг. Это качество - ее бытийность. Она умела организовать быт и создать атмосферу комфорта. Одно нахождение рядом с ней защищало Кремлевской стеной. Как-то Наталия Игоревна пригласила меня в гости. Ей в голову не пришло остановиться взглядом на фотографиях, афишах; первым делом она "похвасталась" абажурами для бра в гостиной. Эти "граммафончики", надетые на высокие светильники в форме свечей, она смастерила сама. Она заразительно вкусно готовила и сервировала овальный стол в гостиной так, будто устраивала дипломатический прием. А чего стоили ремонты! Несколько раз я наблюдала, как Наталия Игоревна со старательностью первоклашки повторяла за рабочими названия шпаклевок, красок. Потом уезжала. Накатавшись по рынкам Москвы, она привозила целые короба. "Не, не то", - сетовали рабочие. И снова на рынок! Со стороны это выглядело комично. Однако работа шла всерьез. "Наталия Игоревна, - спросила я однажды, - а они вообще-то знают, что вы - прима Большого театра, слава русского балета?" Я не могу сказать с уверенностью, что Бессмертнова расслышала мой вопрос. Он не представлял для нее ни малейшего интереса.

Расписание московской жизни Бессмертновой было подчинено двум лицам: Григоровичу и маме. Мама жила на даче, которую Наталия Игоревна обожала и куда уезжала при малейшей возможности. Григорович… Он создавал театр в Краснодаре, ставил балеты за рубежом. В любое время года, любое время суток Бессмертнова садилась за руль и встречала-провожала мужа. Она вела корреспонденцию, она вела дом. По мере необходимости она выезжала к Григоровичу и как педагог-репетитор помогала работе. Она окружала Григоровича заботой, сила которой не позволяла поколебать пьедестал, на который он однажды поднялся. Бессмертнова оказалась не только любимой балериной Григоровича, не только идеальным "пластическим материалом" для реализации задуманных им образов, не только ревностным хранителем и пропагандистом державного балета, и даже не только верной женой. Самозабвенным служением Юрию Николаевичу она явила собой ту любовь, о которой написано: "и нету выше той любви, нежели чем кто положит душу свою за други своя".

Я часто задумывалась над парадоксом. Каким образом Бессмертнова соединяла в себе победительную витальность, трезвость и даже практичность вне сцены и полную невозможность совладания с окружающей жизнью в эмблемных для нее ролях? Допустим - рассуждала - я познакомилась с Бессмертновой вскоре после ее ухода со сцены. Допустим, она тяжело переживала расставание с Большим. Но ведь я встречала людей, которые знали ее в зените славы, и они тоже удивлялись несхожести Бессмертновой на сцене и в жизни. Я вглядывалась в видеозаписи балетов, фотографии и поняла. Любить жизнь так, как любила ее Бессмертнова, согревать заботой так, как согревала Бессмертнова, способен лишь человек, который однажды коснулся вечности. Бессмертнова касалась не однажды. В ломаных линиях пластики, воздушности парений Бессмертнова-Жизель словно теряла телесность и устремлялась в селения и веси. И чем тревожней слепил зрителя блеск сильфидных крылышек, что опадают от прикосновения враждебного им земного мира, тем ценнее оказывался для Бессмертновой весь этот земной мир, едва спадало с нее сильфидное платье.

Лишь тот настоящий романтик, постулировала Цветаева, кто знает жизнь и остается романтиком. Бессмертнова была настоящим романтиком. И не потому ли в детстве я закрывала лицо и смотрела на Бессмертнову через расставленные пальцы? Ибо слишком страшен в безднах своих романтизм, слишком трагичен его танец, а красота его пленительна. И вечна. Как вечно тихое величие Наталии Бессмертновой, величие великой русской балерины, ушедшей однажды в синие туманы.