"Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции" - читать интересную книгу автора (Катаева Тамара)

Прошлым летом в поссенхофене

«Чтобы дать маме отдохнуть от забот обо мне и укрепить ее здоровье, Федя и Жоня, по папиной просьбе, послали ее в пансион в небольшом городке Поссенхофен, расположенном на берегу живописного Штарнбергского озера, в 20 км от Мюнхена».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 172.

И при семи няньках бывает мать заботливая, а бывает отчужденная, ленивая. Вовсе не обязательно упрекать Же-

ню только на том основании, что при ребенке всегда была няня (а при ней самой – горничная). Имея и няню, и гувернантку, и любой другой штат прислуги, заботливая мать всегда будет жить заботой о ребенке и никогда не будет в праздности, она всегда будет занята детьми и никогда не устанет от этих забот. В этом и есть разница между хорошей и плохой матерью.

Уваженный в будто бы собственной просьбе Пастернак поражен: «Напиши мне, пожалуйста, как родился Поссен-хофен, как ты в нем очутилась и что делаешь?»

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 173.

Состоятельные и бездетные (это сочетание, как правило, заставляет предполагать безудержную склонность к филантропии и самопожертвованию) Федя с Жоней опасаются, что их гостеприимство будет толковаться расширительно (не ошибутся и даже будут раздражаться за не по годам наивный эгоизм), но ошибутся в превентивной тактике (попробуют дать больше): конкретно «пансионата» Пастернак не просил, но написал Жоне бешеное письмо о необходимости и крайней желательности для него, чтобы жена Женя за границей пополнела. «Ты не можешь представить, как меня это терзает! lt;… gt; умоляю тебя, когда ты немного освободишься, займись этим немного lt;…gt;» Рисуется душераздирающая картина: Женя, « отставляющая стакан с молоком или тарелку с яичницей lt;… gt; Тогда ты перебарывай это чувство – заставляющее Женю так поступать. И вообще, учреди, организуй это через прислугу».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 314.

Пастернак деликатно делегирует обязанности Жони прислуге, непременному атрибуту богатого дома, чтобы Жоня не заподозрила, будто он предлагает ей самой придвигать Жене тарелки и стаканы, а может, даже пощелкать пальцами или придумать забавную считалочку для ложек, хотя ведь и сам знает, что организовывать или учреждать что-либо через прислугу – такой же дополнительный труд, как и всякий другой. На дворе у нас конец двадцатых годов двадцатого века. Домашняя прислуга в Европе вполне оформилась в нормальную профессию, часто весьма квалифицированную или себя таковой считающую, люди выполняют свою работу. Пастернак же имеет патриархальное представление о челяди – бестолковые помещики, крепостное право, комнаты набиты «людьми», девками: эта – голову чесать, эта – сны рассказывать. Следить за Жениной рукой, решительно отодвигающей стакан с молоком… В Париже еще в 1847 году Александр Иванович Герцен восхищался рациональностью бытового обихода: Петрушу возить с собой не надобно, и даже без лакея можно обойтись, так все прогрессивно отлажено: «О тягости, несправедливости, взаимном стеснении и взаимном разврате, происходящем от лакейства, говорят давно; но, не будучи диким или Жан-Жаком, как же обойтись без частной прислуги?» Выход найден: коммунальная прислуга, не для статуса, для реальной помощи, портье. «Портье чистит вам платье и сапоги, портье натирает паркет, обтирает пыль, моет окна, портье ходит за табаком lt;gt; Вы всегда можете за делом позвать портье – затопить ли камин, бросить ли письмо в ящик; но, разумеется, он помер бы со смеху или разразился бы ругательствами, если бы вы его позвали на пятый этаж затем, чтоб он набил вам трубку или подал платок из другой комнаты» (ГЕРЦЕН А.И. Письма из Франции и Италии). Ну, или там Женя яишенки решительно бы отказывалась покушать и надо было бы что-то учредить через прислугу.

«Кроме того, вероятно, ее утомляет Женичка, с которым она, вероятно, проводит целые дни. Не взять ли ему человека? Нельзя ли в этом отношении что-нибудь придумать?»

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 315.

Пастернак всегда щепетилен в денежных делах. Когда у него есть деньги, он дает и просящему, и не просящему. За себя и услуги для Жени безусловно платит сам. Когда денег нет, а дело серьезно – тогда вот просит что-то «придумать». «Напомни ей, что ведь ей Вхутемасовская зима предстоит и потребует сил».

Там же. Стр. 315.

Напомнить надо в смысле уговора съесть яичницу. Женя, в свои 28 лет, еще и студентка. В семье нет денег ее учить, для Жени это повод для истерик, Пастернак чувствует себя виноватым и всячески подчеркивает, что этот вопрос даже не обсуждается – наоборот, скорее Женя забудет, но не он не найдет возможности. «Если можно, не показывай писем этого сорта Феде. На мужской взгляд они смешны. В жизни же я не только тряпка».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 314—315. Федя с Жоней «придумали» пансионат, надеясь выданным авансом приглушить аппетиты, но, как видно из дальнейшего, просчитались. Пастернаку «казалось, что Жонеч-ка, привязавшаяся ко мне, с радостью возьмет на себя и дальнейшие заботы» – Пастернак придумал оставить Жененка за границей.

Там же. Стр. 203.

Но сейчас речь не об этом.

Оставшись наконец одна в придуманном и оплаченном пансионате, Женя предалась мечтаниям о принце. У немецкого писателя Лиона Фейхтвангера был родной брат, мюнхенский банкир (владелец банка). Отдыхал ли он где-то в окрестностях озера, имел ли на его берегах недвижимость, или просто имя его было упомянуто в газете – неизвестно, но… В несколько дней он будто бы увидел Женю, познакомился с ней, безумно, очевидно, влюбился (об этом – ни слова) и сделал ей предложение: «человек предложил мне жизнь, богатство, Париж».

Там же. Стр. 204.

У Жени с мужем дела были плохи, переписка шла о разрыве («к разводу отношусь спокойно и светло» – Борис), за границу ее послали осмотреться: не найдется ли какого-нибудь варианта, чтобы остаться там навсегда.

Но банкир Фейхтвангер как-то все-таки чем-то не подошел. О его существовании и предложении жизни было сообщено под большим секретом одному только Пастернаку.

Сейчас такое лекарство пропишут в два счета. Вы несчастны из-за недостатка денег? Закройте глаза и представьте себе, что вы безмерно богаты. Представляете, сколько других проблем возникает и скольких никакие деньги не смогут решить? Как, вам лучше? Женя очень хорошо подлечилась во время прогулок вокруг Штарнбергского озера.

Possen – по-немецки «шутка», «фарс». Hoff, как известно, – «двор». Оказавшись при «дворе фантазий», Женя, у которой волшебство жизни рядом с Пастернаком и возможность неспешно обучаться и в полную меру потребностей практиковаться в живописи без остатка уже съели девичью пену воображения, поднимавшуюся над ровными глубокими кругами ее житейской устроенности, разыграла все-таки фарс на берегу Штарнбергского озера. Как удержаться, когда тебе само название кричит в уши!

Готовому к услугам Фейхтвангеру не надо было напрягаться, чтобы придумывать, что (что конкретно) сложить к ногам m-me Жени Пастернак. Все их семейные планы с Борисом, которые составлялись совместно (какие – прямо по ее требованию, какие – чтобы снять с него обвинения, что ему оказывается преимущество), на которые изыскивались или ни при каких усилиях не могли быть изысканы средства, – все эти планы в точности, без дополнений или изменений (ничего в голову банкиру не пришло новенького) он и озвучил. Как по мановению волшебной палочки.

Например, «Париж».

Жене: «Поедешь ли ты в Париж и начала ли переписку о визе?»

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 173.

Жоне: «Еще было бы замечательно, если бы папа собрался в Париж и они поехали с Женей вместе. Об этом мы часто мечтали с ней. Далее он прибавляет серьезно, будто сообщая что-то оригинальное, продуманное, взвешенное: Я уверен, это была бы замечательная поездка для нее… разобью эту фразу, чтобы расставить акценты… и ему было бы весело». Пожилому и заслуженному художнику, без больших средств, с тяжелой и в тягость невесткой, недоучившейся дилетанткой, присматривающей себе новую судьбу? «Не смею грезить о таком счастье. К сентябрю я ей переведу денег на эту поездку».

Там же. Стр. 160.

Те же самые грезы – и у Пауля Фейхтвангера. И по счастью, ему легче собрать денег к сентябрю. Он ли бросит работу, или молодую жену отпустит во французскую сторону, прямиком на Монмартр? «Мне только что предложил человек свою жизнь, богатство, возможность работы, Париж – все, что я хочу».

Там же. Стр. 204.

«Разговорный немецкий был ей труден. Но гимназические знания позволяли объясняться в пределах необходимости».

Там же. Стр. 176.

И банкира Пауля Фейхтвангера, выходца из богатой, образованной семьи, племянника философа Макса Шеллера, брата писателя и доктора философии Лиона Фейхтвангера, уровень коммуникации, достаточный для раздачи поручений горничным, вполне устроил.

«…Продолжительное пребывание за границей. Не потому, чтобы я считал вообще жизнь там жизненным для себя идеалом. Как раз наоборот, в противоположность lt;…gt; Жене, которая все рвется туда».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 350.

…вырвалась, без нелюбимого мужа, настойчиво подталкивающего ее к «свободе»… Но герр Фейхтвангер был все-таки как-то не то… Где-то там, неподалеку, по теплой тесной Европе, то тут, то там проезжал маленький и грустный, холостой, тридцатиоднолетний (на три года старше), немного, правда, легкомысленный принц Уэльский Эдуард… Ведь может же случиться!..

Какие-то похожие, и при этом реальные, истории непрерывно случаются. Мстислав Ростропович вознамерился жениться на замужней даме: познакомился, влюбился, решил отбить у мужа – все за четыре дня. Правда, ему она была известна как прима Большого театра, ему тоже было как ей представиться в понятных терминах: он был оркестрантом Большого (для нее – чин небольшой), преподавателем Московской консерватории. Но они были люди широкие и видели друг в друге гораздо большее, должности не были для них главным. Боюсь, что в Праге, где были они тогда на гастролях – в одном, тесном, дружественном, едином, как закрытое общество, кругу коллег, – они на улице с кем-то, пусть даже симпатичным, таинственным, одиноким и пр., знакомиться не стали бы. Тем более – «жизнь» предлагать.

Альфред Нобель тоже в считанные дни собрался жениться. Он – по объявлению. При всей случайности возможного выбора уже принятым решением было желание не просто знакомиться с приятными женщинами, а именно жениться.

Нобель дал объявление о найме секретарши. Как ученый-естественник, он быстро рассчитал: если давать простое брачное объявление с реальными автохарактеристиками, то работы по отсеиванию кандидаток хватит на многие годы. А так он мог встретить действительно работящую, скромную женщину, не ищущую лучшей доли за счет чем-то и почему-то обязанных ей мужчин, – такую, которую только он по своему выбору может решить осчастливить. Но нашлись лукавее его.

«"Состоятельный и высокообразованный пожилой джентльмен, проживающий в Париже, изъявляет желание нанять особу зрелого возраста с языковой подготовкой для работы в качестве секретаря и экономки". Этой особой оказалась 33-летняя обедневшая графиня Берта Кин-ски, до этого работавшая гувернанткой в Вене и со скандалом уволенная за роман со своим воспитанником, который был младше ее на 15 лет. Нобель очень привязался к своей новой компаньонке и даже вновь стал подумывать о женитьбе. Однако тут умерла мать молодого возлюбленного Берты – барона Артура фон Зутнера, и она оставила Нобеля, чтобы соединиться с бывшим воспитанником узами законного брака».

www.gzt.ru/world/2004/10/04/095254.html .

Для опытного глаза деловое предложение Нобеля было брачноемким. Из осторожности он ничего не обещает – кроме обязательства платить за услуги. Очевидно, hrabina Kinska (польки, особенно на международной арене, редко бывают не графинями) работы не боялась (по некоторым сведениям, с работы в Вене ее еще никто не увольнял, но она не предвидела значительного карьерного роста – и отправилась на собеседование в Париж). Из других претенденток ее выделили – на Нобеля произвели впечатление ее «внешность и скорость перевода», и Альфред объявил о своих истинных намерениях. Все произошло за одну неделю. Лучшего нельзя желать, но – вот они, романы Дюма: случилась смерть той, которая, возможно, даже высказывала свое предпочтение этому состоянию пред возможностью стать свекровью. Мать Артура получила оба худших варианта, Берта Кински – оба лучших. В ее положении было только одно обстоятельство, способное добавить горечи в любую удачу: мучения выбора.

Расклад был такой: в 1876 году Альфреду Нобелю было 43 года («пожилой господин» – и это так и было), Берте Кински – 33, барчуку – 18 (возраст, когда такие романы считаются любовью, да еще какой! Во взрослом состоянии, очевидно, бывает как-то неловко, когда женат на собственной гувернантке, но это сейчас не наша проблема). Мужчина в 18 лет имеет очевидные преимущества, которым довольно трудно противостоять. Может, она и сердечную привязанность к нему имела большую, чем к Нобелю: знакомы были дольше. Он был нестрашен, ясен, понятен ей, как ребенок («как» можно убрать), а неженатый Нобель в стране Синей Бороды, может, и пугал. А тут он еще и изобретатель «безопасного порошка», динамита. Брата подорвал вместе с заводом в Петербурге… А тот мальчик был еще и бароном. Польки (и, наверное, не только они) очень падки на титулы, еще они то в русские царицы метят, то во французские императрицы, и всё в какие-то с душком. Но в нашем случае все чисто: Берта стала и баронессой фон Зутнер, и даже, в 1905 году… лауреатом Нобелевской премии мира – вот так надо уметь строить на том, что есть в руках (или проплывает поблизости). Что до Жени Пастернак, то тут все попроще. Неизвестно даже, познакомилась ли она на самом деле с Паулем Фейхтвангером, человеком, который на второй день «предложил ей жизнь» (Париж и пр.), или нет. Борис Пастернак, например, не верил.

В определенном возрасте трансформировать приятное впечатление от знакомства с замужней иностранкой в желание изменить свой абсолютно сложившийся статус – это что-то из Остапа Бендера. А ведь немецкие банкиры не самые большие авантюристы на свете.

Женя гуляла над озером, и на нее никто не смотрел – ни принцы, ни маркграфы, ни директора банков, она была хороша собой, таинственна, припорошена елочным, мишурным декором неопределившейся, неконкретной жизни без обязательств, она была взрослая женщина с ребенком, она знала, что у нее есть многое ей обещавший муж, она говорила (едва) по-немецки и могла бы рассказать о себе много фантастического, нереального, о чем ее образ жизни позволял ей мечтать и даже считать, что эти мечты существуют в реальности. И на ней лежал явственный отсвет того, что она замужем за знаменитым человеком. Она бы не поверила, что она – зулусская принцесса: ее муж имел полное право претендовать на место в европейском мире. Но за две недели конкретного спроса на нее не нашлось.

Две недели – слишком мало. Даже роман принца Уэльского, короля Эдуарда VII, который бросил британскую корону ради тоже замужней и амбициозной дамы, какое-то время потребовал для прохождения описанной теоретиками стадии кристаллизации. Пару лет как минимум. Елена Дьяконова (будущая Гала Дали) познакомилась с Евгением Гринделем (будущим Полем Элюаром) тоже на курорте, в Давосе, в Швейцарии. Ей было девятнадцать лет, ему восемнадцать. Через четыре года они поженились.

Рассказам (одному рассказу подзадориваемому мужу) было бы слишком трудно поверить.

Евгения Владимировна издалека видела гуляющего по дорожке брата знаменитого писателя Фейхтвангера, ей показали его, ей было у кого спросить про него, он был из самых значительных гостей (несомненно, они жили в разных отелях) – как банкир, естественно, не как родственник писателя. Из писателей она была сама. Перебрав в уме все возможные фантазии о том, на каком круге своей прогулки она встретится с ним еще раз (если Пастернак и давал ей читать Пруста, то уже после того, как описание преследования на прогулках герцогинь могло ей быть полезным), как повернется разговор, как выйдет он на тему «не согласилась ли бы она сделать его вечное счастье», как не обидеть его отказом (это уже более поздние фантазии, когда срок пребывания подходил бы к завершению и устную новеллу было жалко бросать, и ей придумывался бы грустный конец), она, такая фантастическая женщина, Женя Лурье, сделала вдруг замечательный по силе шаг – она заставила себя посмотреть на ситуацию под другим углом: увидеть в Пауле Фейхтвангере зримый образ того, что она уже имеет, – и знаменитого писателя, и вероятное богатство.

«Выходит, что я талантливая девочка lt;…gt; Из дома, где не было ни одной книги – к писателю, из провинции – к известности, не имея ни гроша в кармане – к возможности большого богатства…»

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 204.

«Мамочка мне как-то сказала: „Ты, говорит, вполне добилась своего, ты хотела известности, славы – ты ее имеешь“. Это про нашу жизнь с тобой».

Там же. Стр. 205.

Это она по неосторожности пишет в том же письме Пастернаку, где сообщает о своем успехе у Фейхтвангера.

Если было бы что-то более реальное, об этом и писалось бы. Когда «человек предлагает свою жизнь», об этом человеке хоть что-то пишется. Не обязательно подробности о нем, но какие-то повороты, возможные в собственной жизни, возможные в этом новом русле, – реальное предложение наполняет реальным смыслом даже предположения. Реальная «жизнь», даже всего лишь «трогательного и печального» человека, – это все-таки не шутка. Это не «все, что я хочу», «Париж» и пр. – такими словами соблазняют легковерных, но приличных дам, которым не предложишь деньги.

Женя отвергла, боясь обидеть. Пастернак был доволен. Анна Ахматова в таких примерно случаях начинала писать: «Ты напрасно мне под ноги мечешь /И величье, и славу,

и власть». Пауль Фейхтвангер тоже старался понапрасну. Евгения Пастернак, как пишет биограф, имела в своей жизни случай отклонить лестное предложение «жизни» еще раз. На этот раз, через семь лет, когда Женя была уже ничьей женой, за ней ухаживал (охотно верим) и делал предложение Борис Пильняк. Он был знаменит, импозантен, богат, у него был автомобиль и свой дом в Москве, был он и талантлив. Судя по нравам писательской среды (несомненно, неписательской тоже, но писатели имели больше досуга, средств и бездельного зуда), до браков и даже до предложений доходило не так часто, как об этом сообщается из дружественных неприступным дамам источников. Ну например, Анне Ахматовой тоже Пильняк предложение делал (ей не делал только ленивый или чересчур подвижник, вроде папы римского, которого она любила ставить в различные положения среди своих знакомств – для наглядности необходимого при общении с ней уровня). Уж ей-то и Пастернак делал предложения. Дважды. Нет, трижды. Цифры, как и сама ошеломительная новость, из одного источника – от нее самой. Она их точно не помнит – вспоминать начала уже в шестидесятых (конечно, когда Пастернак уже умер). Люди верят, что «мне-то он нисколько не был нужен». Иосиф Бродский – он наглец, он думает, что ему все можно, – дает нам объяснения: «Он был ниже ее ростом. И моложе». Моложе он был на один год. Короче, всех заворачивали. Женя, завернув весьма статусного писателя (а как мы помним, она умела это ценить), вышла замуж за случайного человека, просто предложившего руку, – инженера, квартиранта у Пастернака на даче. Разошлись, отметившись, через год.

Пастернак уверен, что Женя человека выдумала, но надежда – вдруг что-то такое все-таки было – у него напоследок возникает: перед ее отъездом из-за границы он предлагает ей еще раз взвесить: «Сегодня я с тревогой подумал: не упустила ли ты случая вырваться из нищенских тисков „естественной данности“. Не было ли бы лучше и Женечке? О, а потом – потом бы я вас нагнал и отнял».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 212.

Забота о материальном состоянии жены и ребенка всегда похвальна. Если это мыслимо, то есть может быть подвергнуто осмыслению, не лишает смысла всего оставшегося после отдачи чужим этих членов ближнего круга, то почему бы и нет? Семья эта была, скрывать нечего, немного с червоточиной. И тогда, при таком благовидном предлоге – пусть отдает; можно даже при случае о жертвенности говорить. Но вот эти «О!», «а потом – потом», «нагнал и отнял» – это уже излишне. Понятно, что без этого оправдываться после перед женой было бы трудно, но уж слишком предупредительно звучит. И отнял бы ведь не у захватчика, не у татя – отнял бы у добросовестного приобретателя, у кормителя чужих жен и детей, тот-то тогда ради чего бы старался?

В общем, во взращивании ячейки общества Пастернак был готов на любые эксперименты.

Женя ставит себе в заслугу, что она предпочла реального Пастернака мечте о банкирах. Это не так уж мало, некоторые остаются мечтать до смертного одра – эта жизнь бесспорно проиграна. Семейная вера в реальность фантазий – дело довольно обычное.

Что значит – «Париж»? Русским в России всегда кажется, что за границей – это значит сразу «Париж». Он что, Фейхтвангер, бросит свой банк и уедет с новой женой в Париж?

То, что у банкира был брат писатель, не важно. Разоблачительной опасности он не представлял, в России Лион Фейхтвангер был тогда неизвестен.

Брат Фейхтвангера – это даже лучше, чем сам Фейхтвангер: братством своим он дает и близость к известному человеку, полную его доступность для утонченной и образованной дамы, но сам дает и несравнимо большую респектабельность, приличную отдаленность от немного рискованной с точки зрения комильфо – Boheme.

От такой близости рождаются сероглазые короли.

Странный образ, сказочный: 6 августа Женю отправили в пансионат, вероятно, недорогого толка – в переписке фигурирует долг в 10 долларов (это суммы, которыми оперирует Пастернак), а 22-го Женя уже сообщает мужу в письме о предложении, которое ей сделал «печальный, одинокий и трогательный» – «человек». Кто такой – было сказано только сыну, впоследствии, Пастернак ничего не знал, не догадывался. Когда Фейхтвангер (Лион) приезжал в Москву, никаких приветов не привозил, – возможно, Женя не сочла нужным себя называть. Хотя как-то же им надо было начинать знакомство, когда молния-то пролетела, следовало найти приличный предлог представиться друг другу и хоть о чем-то заговорить – где же лучший повод для женщины сообщить хотя бы о своем замужнем статусе, ну а уж потом назвать и фамилии. Странно, как они обошлись без этого. Впрочем, времени было действительно мало, возможно, с предложения он и начал: мол, смотрю-смотрю, дай, думаю, предложу. Вот как решаются судьбы – за две недели (если прямо на следующий день после написания безмятежного письма мужу Евгения Владимировна знакомится с банкиром). Банкир тоже знакомится, влюбляется, делает предложение – не потрудившись узнать поближе, не познакомившись с родней, не вступив даже в интимные отношения (для взрослых людей – более чем естественный шаг, у Жени вроде не было с этим проблем и когда она из девушек замуж выходила), в дамском романе, который Женя писала в своей голове, это было совершенно правдоподобно. И даже то, что она «в некотором роде замужем» – не смущает его.

Где те озера!

«Слушай, что я скажу тебе. Мне только что предложил человек свою жизнь, богатство, возможность работы, Париж – все, что я хочу. Это сделала не я, это сделало солнце, озеро, горы, быть может, моя постоянная печаль о нашей жизни и желание другого меня утешить. Это человек печальный, одинокий и трогательный. lt;…gt; НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не рассказывай ничего никому и в особенности моим… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 204—205.

Женя представляет, что будет с мамой и с братом Сеней, если они узнают, какими перспективами она разбрасывается и кого – Пастернака, самое заинтересованное лицо, эгоистически заинтересованное – выбирает в конфиденты. О таких вещах рассказывают только СВОИМ – обсуждают, прикидывают. Правда, там отговорки про солнце и горы не пройдут – свои-то уж не поверят ничему.

Реакция Пастернака: «Яне знаю, тобою ли и Жоней вымышлен этот человек, или он придуман Богом, горами и озером, то есть живою действительностью, и действителен и сам: и выдуман хорошо».

Там же. Стр. 207.

Когда впервые встречаешь упоминание об этом «романе», о том, что брат Фейхтвангера, банкир, делал предложение Жене Пастернак, хотел жениться, – думаешь: тут какое-то знакомство через Федора, довольно высокопоставленного банковского служащего, все-таки была в Германии Евгения Владимировна не так уж, по нынешним меркам, мало – с июля по сентябрь, может, были какие-то возможности для встреч, сближения, общие знакомые, представление друзьям, а вообще-то хорошо бы и родным – хотя в их возрасте и положении как-то для формального предложения слишком все-таки скоропалительно. Оказалось, все гораздо более кинематографично: Женя Лурье гуляет вдоль озера, и директор Мюнхенского банка тоже гуляет вдоль озера. Как тут не пожениться?

Предложения бывают только принятые. Было предложение – стал брак. Непринятые предложения – это что-то такое, что нужно называть по-другому, иначе звучит это как-то несерьезно – по-спортивному, на очки, тщеславно и более или менее неправдоподобно. В жизни обычно бывает, например, так: «У них был роман, но она не хотела выходить за него замуж, потому что… » Или: «У них был роман, но он не хотел жениться» (здесь, как правило, уже достаточно без «потому что»). Формальные предложения с последующим отказом – это из оперетт.

Озеро Штарнбергер – самое близкое к Мюнхену из чрезвычайно популярных у местных жителей окрестных озер; стало быть, маловероятно, что Пауль Фейхтвангер выбрал эти места для проведения отпуска. В его среде отпуска (они не были ежегодными) – дело серьезное и планируются специально: поездки за границу, в дальние имения, к родственникам, круизы по холостому его состоянию и пр.; скорее всего он проводил там уик-энды (даже с авто и водителем к открытию банковского дня ежеутренне, пусть без пробок, не наездишься). Сколько у нас получается уикэндов за две недели?

На озере катаются на лодках, организуются романтические прогулки для отдыхающих дам, в этом озере утонул сказочный принц, безумный король Баварии Людвиг II, на месте, где было найдено его тело, поставлен красивый крест… Такие ли еще истории могут здесь прийти в голову женщине, три месяца живущей без мужа!

Она могла увидеть его издалека на прогулке вокруг озера – печального, одинокого и трогательного, и подумать: почему бы ему не предложить ей стать его женой? И увидела, что у нее самой есть готовая равноценная замена.

Действительно: там богатство – и здесь богатство, большое богатство. Что ж менять шило на мыло? В характеристике, данной Женей своему (и Бориса) браку, их взаимоотношениям и взаимосвязанности, нет ни одного слова личного, касающегося их двоих, мужчины и женщины, Жени и Бориса, просто мужа и жены. Читаем снова по порядку, из чего этот предназначенный к распаду (к замене на более блестящий, пусть и выдуманный) брак состоит: писатель, известность, возможность большого богатства; известность и слава. Пересчитывает на пальчиках и Женя, и по ее выходит, что этого – довольно. Для видимости выбора и прочувствованности – будто бы встревоженно предупреждает: «Не подумай, Боричка, что мне вдруг стало жалко тебя, то есть, что ты против своей воли меня разжалобил. Нет, Боричка, я по-прежнему (а в данном случае это должно быть тебе любо, дорого), думаю о себе, о своей правде».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 205.

Это для нее – доказательство искренности. Ну и он ее знает, не усомнится.

Исследователи все как один делают вид, что сюжет этот – хотя и чрезмерно тонкий, видимо нелогичный, но изощренно-благородный, с высочайшими характеристиками участвовавших персонажей – имел место в реальности. «Ее встреча в Поссенхофене и отказ от весьма выгодного предложения со стороны благородного человека значили lt;… gt; очень много. Мама потом вспоминала, как lt;…gt; он был очень внимателен и нежно заботлив по отношению к ней, так что ей было трудно отказать ему, его не обидев. И папа вторил ей в тон: да, это, конечно, не Миша Штих. И когда она мысленно представила обеспеченную и открывающую ей широкие возможности жизнь с другим человеком, она внезапно поняла, насколько ей дороже и ближе ее реальное и трудное существование и любовь к моему отцу».

Там же. Стр. 205—206.

Ну, это понятно. В семьях бывают легенды и пофантастичнее.

Писаному – верят:

«В том же августе в пансионе на берегу Штарнбергско-го озера Евгения Пастернак встречает преуспевающего банкира Пауля Фейхтвангера, брата писателя; тот делает ей предложение, она отказывает ему. И этот случай становится своеобразным катализатором, сразу укрепившим чудесным образом и любовь, и семью Пастернаков. С той поры наступает „мир в доме“».

КУБЛАНОВСКИЙЮ. Неостывшая переписка//Новый мир, 1999, № 1.

Цит. по: http://magazines.russ.rU/novyimi/1999/1/recen4.html .

Никакого чуда, однако, не было. Текст Жениного письма таков: сразу после слов «человек печальный, одинокий и трогательный» (даже через жалость к этому бедняге приходится Жене переступить!) следует: «Но Боричка, позволь нам (то есть тебе и мне) еще раз судьбе ввериться, может, все-таки солнце взойдет над нашей жизнью. Больше мне ничего не нужно». И далее – цитировавшийся выше пассаж об известности, возможности большого богатства: «неужели я продажная» и пр. Никаких рефлексий или замечаний, или чувств, или хоть чего-то реального по поводу печального банкира – полная пустота. И никакого движения мысли от предложения нового брака к соображениям, подвигнувшим на сохранение старого, – ни мысли, ни вздоха, ни одного междометия. И в предыдущих письмах нет следов, что появилось, например, интересное знакомство, или хотя бы простенькое: «я вызываю интерес у некоторых людей» – чего-то в этом роде. Нет: мне только что предложил человек свою жизнь и богатство, не указаны только часы и сколько длилось предложение.

На самом деле перед Женей лежит тетрадка (на тетрадку) многостраничных писем Бориса к ней в Германию. Такие – отрезвят.

«…ты, не ведая, что творишь, расписываешь, пункт за пунктом, что ты могла бы меня любить как средство в жизни. lt;…gt; Не хочу, не хочу и не могу жить с тобой».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 177-178.

«…ты, Женя, адресуешь письмо к слабому, нуждающемуся в тебе человеку, который без тебя пропадет, который молит твоей любви lt;…gt; который ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ, ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО хочет жить с тобой, и вот ты ему перечисляешь свои условья, при которых пойдешь на эту жертву. Это не мой случай, Женя».

Потребность твоя во мне неясна и чужда мне. Потребность твоя во Вхутемасе с этим не связана и она во всяком случае будет удовлетворена».

Там же. Стр. 175.

«…все требованье, все мимо, мимо. На что мне знать, как много тебе нужно, чтобы СОГЛАСИТЬСЯ жить со мною, когда я не НАВЯЗЫВАЮСЬ! Я не зову тебя назад lt;…gt; и к разводу отношусь спокойно и светло».

Там же. Стр. 175, 178.

Чтобы не отступать с позором – литературно необработанный, житейски недостоверный и тактически наивный прием: сообщает о ЧЕЛОВЕКЕ.

Найденное решение кажется очень удачным. Женя внутренне успокаивается и игриво, сама себе и своей власти веря, начинает новое письмо (таких обращений в их переписке не было и больше не будет): «Боричка, не печалься, мой мальчик, твои письма такие грустные».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 204.

Его письма не грустные, они независимые, жесткие и рациональные – в его новой готовности, не оттолкнув и не погубив, приспособить небогатый и неудачный, не любовью выбранный ее человеческий склад под свою жизнь.