"МЕЧЕТЬ ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО" - читать интересную книгу автора (Чудинова Елена)

Про «Федю Ломоносова»

В Светлый понедельник я и моя приятельница с ее восьмилетней дочерью выбрались погулять в ландшафтный парк. В действительности, как это обычно и выходит в таких случаях, дитя, наскучившее разговорами взрослых, гуляло само по себе — в обществе своего самоката. Но, в конце концов, ребенок все же возжелал общения и внимания и, в качестве повода к общению, ознакомил нас с образцами современного детского фольклора. Что поделаешь? Выслушали, одобрили, поругали и даже сами пустились в воспоминания о том, какие «шумелки», «пыхтелки» и «вопилки» были модны в наше время. Не обошлось и без «злодейских» стишков. Уж не знаю, зачем «злодейские» стишки нужны детям, но, надо думать, нужны для чего-то, раз они столь неистребимы. В нашем-то детстве «злодейские» стишки часто играли еще и роль нейтрализатора официальной пропаганды.

Пришлось, правда, долго объяснять: и кто такой был Павлик Морозов, и почему учителя хотели, чтобы мы походили на столь неприятного мальчика. Но стишок ребенку чрезвычайно понравился и был тут же выучен наизусть (надо думать для озвучивания перед одноклассниками).

Через час, когда мы и думать забыли о том эпизоде, дитя подрулило на самокате и, подбоченясь, продекламировало:

«В какого еще Федю Ломоносова, Ксюша?»

«Ну, в того, который на своего папу наябедничал. Сами же рассказывали».

Дитя развернулось и покатило дальше. Вот так вот. Павлику Морозову не за что больше зацепиться в детской памяти. Как тут не позавидовать? Я с детства знала, что Павлик Морозов — гадость, но его имя для меня, к сожалению, существовало.

Лет пятнадцать уже, как детей не принимают ни в пионеры, ни в октябрята. (Маргинальные акции КПРФ брать в расчет не станем — они малочисленны и несерьезны). Первые «не октябрята» уже заканчивают институты. Впрочем, погодим немного радоваться.

Писательница Юлия Вознесенская встречалась как-то раз в православном клубе с православной же молодежью. Взявши слово, одна девушка принялась спорить с нею о советском периоде.

«Мои родители говорят, что при советской власти было совсем не плохо, — убежденно говорила девушка. — И жилось спокойнее, и люди меньше думали о деньгах, не были такими бездуховными».

«Но, дорогая моя, — возразила писательница. — Уж коль скоро мы говорим о духовности, то какая духовность возможна в большом городе, где нет ни одного храма? А таким городом был, например, Иркутск. Про Иркутск я говорю не просто так: одна моя солагерница хотела принять крещение, как выйдет на волю. Она была как раз из Иркутска. Я потом получила от нее письмо. С фотографией руин последней в городе церкви. Вот Вы, я так понимаю, человек верующий. Представьте же себе, как это страшно: люди умирают без соборования, без возможности христианского погребения. Некому крестить. Не празднуется Пасха».

«Такого не могло быть, — с апломбом парировало юное существо. — Я в это не верю!»

В каком возрасте человек переступает черту, после которой великолепное и здоровое неведенье восьмилетней девочки начинает переходить в непрошибаемый идиотизм восемнадцатилетней? Во всяком случае, сия трансформация происходит где-то в недрах школьной программы. Оценки всей истории XX столетия до сих пор, как бы это помягче выразиться, весьма вариативны. Захочет преподаватель объяснить, что всю Великую Отечественную выиграл Сталин, никто ему не помешает. А историк в соседнем классе решит, что русские вообще ничего не выигрывали, а за все спасибо исключительно Второму фронту. И опять же никаких помех. История — предмет, преподавать который невозможно без нравственных оценок. Если таковых не разработано на общем уровне, они расставляются «на местах». Наш ефрейтор и капрал сам дела всегда решал.

А вот во Франции, напротив, исторические акценты в школе расставлены до мельчайших нюансов. И нюансы порой весьма и весьма сомнительны. И Робеспьер, и Бонапарт (строго говоря, людоеды) до такой степени положительны, что преподавателя могут турнуть с работы даже не за расхождение с генеральной линией, а за наличие в рабочем компьютере «неправильных» книг. (Реальный случай, о котором мне рассказывали прошлым летом). Во Франции сейчас вообще точь-в-точь наш незабвенный застой, только разве протекает он на фоне много большего бытового комфорта. Поменяться ситуацией с французами я бы никак не хотела, но не могу не признать: их молодое поколение выходит в жизнь более сплоченным, поскольку в школах все их дети проходят одну и ту же родную историю, а не несколько родных историй, решительно рознящихся между собой.

То, что осуждение коммунизма не было доведено до конца, то, что правительство Ельцина скомпрометировало это жизненно важное для общества дело, еще может нам здорово аукнуться. Перенасыщенное информационное пространство переполнено самыми причудливыми новыми идеологиями, в любой момент способными залить собою пустоты. Сверху, видимо, кажется, что есть дела более важные, чем национальное самосознание. Медведев даже что-то такое вскользь бросил, что некогда, мол, теории разводить. Кажется, что можно спокойно жить в Санкт-Петербурге Ленинградской области. Нельзя! Такая жизнь претит здравому смыслу, элементарной человеческой логике, она ненормальна. Она оборачивается скептической апатией взрослого населения и сомнительными поисками в молодежной среде. (Из всех власть предержащих понимает это, кажется, только мэр Симбирска…) КПРФ — это всего лишь сброшенная змеиная шкура деструктивного красного начала. Монстр давно выскользнул из нее и ищет новых обличий. Завтра Павлика Морозова сделают каким-нибудь «сакральным паладином железного наркома Чингизхана», чем и занимаются всевозможные евразийцы, довольно активно удящие рыбку в мутной воде исторического хаоса. И вновь навяжут его недорослям.

Дружбу с «Федей Ломоносовым» надлежит прекращать где-то в средних классах. Иначе этот мальчик сыграет с нами скверные шутки.