*Глава 3**.**"Последний нонешний денечек…"*

Старинную эту рекрутскую песню нередко певали в нашем доме. И вот она зазвучала по-особому в моем сердце: настала моя пора!

Уж я было совсем перестал ожидать призыва. На дневном отделении института познакомился с Инной, и очень скоро попытки совместных академических занятий окончились /неудачно/: свадьбой! То, что я не служил еще в армии, как-то не смущало ни меня, ни ее, ни ее родителей, а уж у моих спрашивать было далеко и бессмысленно. В апреле мы "расписались" и отпраздновали свадьбу, одновременно сдавали экзамены, получали дипломы, подписались под "распределением" на работу… Весна прошла на удивление спокойно: впервые за последние годы меня даже не вызвали в военкомат. Летом съездил повидаться с родителями: неожиданно в "особых", то есть самых свирепых лагерях разрешили свидания, до тех пор строго запрещенные… И с середины августа 1954-го мы с женой приступили к работе: учителями в средней сельской школе, километрах в 90 от

Харькова. Нам пришлось туда переехать на жительство, но выписаться из города мы, конечно, не спешили. Вот почему повестка пришгла по моему старому адресу, и вызывал все тот же знакомый Кагановичский райвоенкомат - мой почти что приятель майор Охапкин.

По проторенной дорожке - на медкомиссию. На сей раз работала она в областном Доме врача. Мне указали там, где надо раздеваться, я вошел в помещение, напоминавшее небольшой предбанничек. Увидел там несколько дверей, ведущих в разные комнаты или кабинеты, а также несколько голых и полураздетых фигур. По привычке и я быстренько разделся, выскользнул из трусов и бодро открыл дверь в одну из комнат.

По напряженной тишине, которая вдруг воцарилась явно в связи с моим появлением, я понял: что-то не так. Но что - не сообразил. В небольшой комнатке находились две молоденькие женщины: врач-отоляринголог (эту ее специальность легко было определить по зеркалке на лбу) и медсестра, в руках которой был прибор для определения кровяного давления. Обе выглядели остолбеневшими. От их испуга остолбенел и я.

Молоденькая ушница сказала мне что-то неразборчивое; не расслышав, я подался вперед, чтобы понять ее слова.

- Сюда - одетыми! - строго повторила врачиха. Охнув, я ретировался, успев расслышать рассыпчатый смех медсестры и ее лукавый голос:

- Да ладно, чего уж теперь, заходите!

Но я уже опять был в предбаннике…

Оказывается, дух "оттепельных" реформ заставил даже заскорузлых солдафонов отступить от многолетнего обыкновения, и некоторые элементы проверки разместили особо, входить сюда надо было в одежде.

Натянув трусы, я вернулся и, красный от смущения, должен был выслушивать лукавый шопот докторицы, проверявшей мой слух:

- Шестьдесят шесть… сорок пять…

А потом еще и пройти антропометрию у сестрицы, кусавшей губы от сдерживаемого смеха.

Либерализация, правда, помогла мне решить волновавший меня вопрос. До отправки в армию мне еще предстояло какое-то время ходить на работу. А ведь я - учитель. Если остригусь наголо - хоть в класс не иди: дети засмеют! Тем более, что у меня, как назло, уши - на отлете. Я обратился к военкому и попросил, в виде исключения, разрешить мне не стричься вплоть до отправки.

И - о чудо! - он разрешил. Отправку мне назначили на 25 сентября.

Рассказ о медкомиссии ужасно развеселил мою смешливую жену. Она до того разрезвилась, через каждые пять минут вспоминая постигший меня конфуз и каждый раз заливаясь переливчатым смехом, что мне стало не по себе.

- Послушай, - сказал я озабоченно, - это даже как-то странно выглядит. Похоже, ты не сознаешь, что через несколько дней нам предстоит расстаться на годы…

Сказал - и пожалел: без малейшего перехода моя веселая-превеселая

Инка залилась горючими слезами. Навзрыд!