21.

Кит не отходил от компьютера. Он ждал.

Это ожидание было томительным. Нет, пожалуй, определение

"томительное ожидание" было бы неполным. Или совсем неправильным.

Кит волновался, как юноша, впервые признавшийся в любви девушке. Но

Кит не был юношей, он был взрослым - да что там взрослым! - он был практически пожилым, во всяком случае - достаточно пожившим на свете и все испытавшим. Все, кроме любви. И это было действительно впервые. С ним, с Никитой Латышевым это было впервые - он впервые признавался в любви, он впервые любил. Никогда и никому он не говорил этих слов, этих простых трех слов: я тебя люблю.

И еще…, Кит боялся.

Чего? Оказаться отвергнутым? Боялся получения мягкого деликатного письма? В котором Касатка напишет примерно следующее:

"Дорогой Кит. Спасибо за твои слова, за то, что признался мне в любви. Я верю тому, что ты действительно влюблен в меня и очень рада этому обстоятельству, но, понимаешь, мы с тобой уже далеко не юны…"

Или жесткое:

"Привет, Кит! Извини, но мне не нужна твоя любовь…"

А может, он боялся того, что Касатка напишет ему, что его любовь взаимна? И что тогда?

Он не знал, что тогда? Он не знал, что должно произойти вслед за возможным (или невозможным?) признанием Касатки, понятия не имел, что тогда ему надо будет делать. Он написал, что ему ничего не нужно взамен, но он врал, врал самому себе и ей. Ему нужна была любовь

Касатки, очень нужна, но он… не знал, что с ней делать. Кит находился в каком-то трансе. От недавней решимости не осталось и следа. А может, зря он признался ей в своей любви? Может, надо было оставить все, как есть? Может, так было бы лучше и для него и для нее? Не знать, не признаваться, забыть…, продолжать существовать.

Работать, заниматься чем-то…

Кит ждал. Глядел на экран, ждал, мучился, переживал, боялся…

"Что же ты наделал, Кит? Что же ты натворил, любимый?.. Что же нам делать теперь? Как жить? Ты в Полынограде, я во Владивостоке.

Между нами огромное расстояние в шесть часовых поясов. Но если б дело было только в расстоянии… Нам не суждено быть вместе, и на то много, ой как много причин. У тебя нет никого, тебя ничего не держит. Но у меня-то сын, внук скоро появится. И муж. Нет, не в

Егоре дело, конечно, от него в последнюю очередь может что-то зависеть. Он уже давно мне не муж, да и не был им никогда. Дело в том, что я бабушка, Кит. Бабка! Мне пятьдесят! Пятьдесят, слышишь,

Кит? Не девятнадцать, не тридцать, даже уже не сорок. Пятьдесят! Ты скажешь: ну и что? Мне уже пятьдесят три…"

Касатка поискала глазами сигареты, не нашла.

"…Нет, Кит, пятьдесят это много. Для женщины это много. Это вы, мужики в пятьдесят еще, можно сказать, юны, а мы… Как жалко прожитых лет! Как мучительно больно думать о том, что их не вернуть, не заменить, не вычеркнуть. Они были, и вроде бы их не было. Кит!

Глупый Кит! Ну почему ты не сказал мне этих слов тогда. Тридцать лет назад! Я ждала их, а ты ничего не сказал… О, господи! Как же я ждала от тебя этих слов. Ну, может, не этих, других каких-то. Но хоть каких-то. Но ты ничего не сказал. Ни слова. А теперь поздно, слишком поздно… Но как же хочется прижаться к тебе, Кит! Как хочется услышать эти заветные слова: я люблю тебя, Касатка. Не прочитать, услышать… Как хочется снова почувствовать твое горячее дыхание, ощутить своими губами твои губы. Как хочется…"

Сигареты лежали на самом видном месте - слева от клавиатуры.

Касатка взяла пачку в руки, совершенно не удивившись, что не заметила ее несколько секунд назад, но закуривать не стала.

"Мне нужно к Океану, - решила она. - Я должна с ним поговорить. Я хочу с ним поговорить…"

"Что ж ты молчишь, Касатка? Почему не отвечаешь? Еще не прочла моего письма?.. Или прочла, но не знаешь, что ответить? А может, знаешь, но боишься обидеть меня своим отказом?.. Ответь, Касатка!

Пусть отказ! Пусть… Нет, не пусть. Я не хочу твоего отказа. Я хочу твоей любви, милая моя Касатка! Господи! Как я хочу твоей любви.

Может, я и не заслужил ее, но я хочу… Я люблю тебя, Касатка. Я люблю. Впервые. Я люблю… Вот ведь какая штука! Люблю. Оказалось, что я могу любить, я способен любить. И… я хочу быть любимым…"

Ему вдруг захотелось написать Касатке какие-то нежные ласковые слова. И он стал писать.

Касатка оделась тепло. Уже хотела выходить из квартиры, но вспомнила вдруг, что оставила незакрытым письмо Кита. Егор еще долго будет спать. Но если даже проснется до ее возвращения от Океана, вряд ли зайдет в ее "кабинет". И, тем не менее… Касатка вернулась к компьютеру, а там ее ждал сюрприз - новое письмо от Кита.

"Здравствуй, грусть моя!

Я целую тебя. Ты чувствуешь?

Я нежно касаюсь губами твоих ресниц, глаз, прикрытых веками.

Ты чувствуешь?

Мои поцелуи нежны и невесомы. Как прикосновения ольховой сережки. Нет, как прикосновения снежинок, падающих на твое лицо.

Ты любишь, когда снежинки опускаются с неба на твои ресницы?

Знай, каждая снежинка - мой поцелуй. Я рядом. Я за твоей спиной.

Обернись! Нет меня? Я рядом. Я в тебе.

Я целую твои руки. Они кажутся мне теплыми и мягкими.

Нежными…

Сейчас ты взглянула на свои руки и грустно улыбнулась?

Ты грустно улыбнулась и стала такой, как была в юности…

Жду письма, Касатка.

Всегда жду…"

"Никогда со мной такого не было, - думал Кит. - Никогда я не писал и не говорил таких слов. Я думал, что не умею, не знаю, не могу. Я вообще не думал об этом. Я ни о чем не думал. Я не жил. Я существовал. Интересно… А оказывается, это приятно, говорить нежные слова. Приятно говорить нежные слова любимой женщине…"

Океан был тих и спокоен, как никогда. Казалось, он еще спит после веселой новогодней ночи. Да, он тоже спит. И пускай спит.

"Пускай спит, - решила Касатка. - Спи, Океан, я не буду тебя будить. Я просто постою рядом"

Она посмотрела на небо и улыбнулась. С неба падали снежинки. Они не были такими большими и пушистыми, как в юности, как в

Полынограде, но эти, приморские, сегодняшние тоже были хороши - нежные, тихие, медленные и ни чуточки не холодные. Прикосновения их были приятными.

- Ты спи, Океан. А я пока кое с кем другим поговорю.

Она вспомнила. Слова прозвучали в ней:

- Здравствуй, грусть моя!

Она ответила:

- Здравствуй, Кит.

- Я целую тебя. Ты чувствуешь?

Касатка закрыла глаза. Представила. Почувствовала.

- Да, чувствую.

- Я нежно касаюсь губами твоих ресниц, глаз, прикрытых веками. Ты чувствуешь?

- Чувствую, Кит.

- Мои поцелуи нежны и невесомы. Как прикосновения ольховой сережки. Нет, как прикосновения снежинок, падающих на твое лицо. Ты любишь, когда снежинки опускаются с неба на твои ресницы?

- Да очень люблю… - Касатка подняла лицо к верху.

- Знай, каждая снежинка - мой поцелуй.

- Да, я чувствую прикосновение снежинок. Я чувствую твои поцелуи,

Кит.

- Я рядом. Я за твоей спиной. Обернись! Нет меня? Я рядом. Я в тебе.

- Невозможное… Мне настолько хорошо, что вот-вот станет плохо…

- Я целую твои руки. Они кажутся мне теплыми и мягкими. Нежными…

Касатка грустно улыбнулась.

- Когда-то они были такими. Давно…

- Ты взглянула на свои руки и грустно улыбнулась?

- Да, так и было, взглянула. Прочла эту строчку твоего письма и взглянула. Я теперь грустно улыбаюсь, Кит, и каждый раз, когда смотрюсь в зеркало.

- Ты грустно улыбнулась и стала такой, как была в юности…

- За что мне эти твои строки? Почему слова твоих писем СЕЙЧАС для меня? Разве эта нежность для моих лет? Бесконечная невозможность…

Безнадежная реальность… Как хорошо, что ты так далеко…

Океан молчал. Он все еще спал.

- Как плохо, что ты так далеко, - сказала Касатка. - Как я хочу тебя увидеть, Кит. Как я хочу…

"Неужели она не ответит?.. Нет, не может не ответить. Должна ответить. Я хочу, чтобы Касатка ответила мне. Взаимностью… Я хочу, чтобы Касатка ответила мне взаимностью. Я очень этого хочу. Никогда ничего не хотел так сильно, как ее любви. Но, боже мой, как томительно ожидание!"

Кит прошелся по комнатам. Тихо, пусто, мертво.

"Надо чем-то заняться. Вот только чем?.."

Смешно, заняться было нечем. Абсолютно. Не смотреть же телевизор, в самом деле! Были времена, когда у него имелись занятия. Он много читал. Всегда много читал, и ему это нравилось. И в детстве читал запоем в отличие от многих своих сверстников. Правда, читал он тогда в основном фантастику и приключенческую литературу - Майн Рида,

Фенимора Купера, Дюма, Вальтера Скотта, Жюля Верна. Чуть позже стал читать другую литературу. Сильно увлекся Диккенсом. Не успокоился, пока не прочел его всего - все тридцать томов. Потом был Чехов…

Кит подошел к книжному шкафу, раскрыл створки, пробежался взглядом по корешкам книг. Диккенс, Алексей Толстой, Лермонтов,

Ромен Роллан, Джек Лондон, Жюль Верн, Чехов - все читано-перечитано…

В детстве Кит многое коллекционировал. Как все. Значки и спичечные этикетки, позже марки. Филателией он увлекся всерьез. У

Кита было целых шесть больших кляссеров с марками и столько же маленьких, раскладушек. Он подолгу мог рассматривать свою коллекцию, менять марки местами, группируя их по темам, по сериям, по странам.

Посещал клуб филателистов, менялся марками, искал какую-нибудь одну.

Но это было давно, очень давно. Нет уже этого увлечения. И кляссеров тех уже давно нет. Однажды взял и продал все разом. А на эти деньги купил мопед, который разбил вдребезги тем же летом. Вообще-то

"ботаником" Кит не был. Книги, этикетки и марки не мешали ему вести обычную мальчишескую жизнь. Он и спортом занимался, ходил в секции бокса, фехтования и вольной борьбы. Но почему-то ему все быстро надоедало, спорт не стал смыслом жизни.

Гитара… Кит увлекся гитарой. Купил через посылторг семиструнку и самостоятельно принялся осваивать игру на ней. Правда, отец вначале помог - объяснил строй и показал несколько аккордов.

Кое-что, некоторые приемы игры и пару-тройку песен Кит, конечно, узнал у пацанов-сверстников. А так - в основном сам, по слуху играл и подбирал мелодии. С гитарой Кит в армию ушел, с ней вернулся. С гитарой прошли недолгие годы учебы в Полыноградском инженерно-строительном институте. Был колхоз, был полигон. А потом он спрятал свою семиструнку в дальний угол и больше никогда не брал ее в руки.

Какой-то ты непостоянный, говорил отец. Быстро тебе все надоедает. Женщину тебе уже давно постоянную иметь, вот что я тебе скажу. А то болтаешься, как… Институт бросил. Зачем ты институт бросил? Зря. Не будет с тебя толку, Никита…

"Вот и не получилось с меня никакого толку, - подумал Кит. -

Жизнь прошла без толку. Жизнь прошла мимо"

Он подошел к окну. Еще и не думало светать. Ночь. Новогодняя ночь. Ночь, когда исполняются желания.

Вдруг ему захотелось увидеть небо, увидеть, как восходит солнце.

Оно появится на востоке, взойдет из-за горизонта, перекочует в

Полыноград из тех краев, где сейчас Касатка. Кит оделся, вышел из квартиры, заперев за собой дверь, и на лифте поднялся на последний этаж. Поднимаясь, думал, что, скорей всего, ничего с его затеей не выйдет, что на крышу ему выбраться не удастся, ключей-то от чердака у него нет и маловероятно, что доступ на крышу открыт всем желающим.

Но ему повезло - в замке чердачной двери торчал ключ. Кит зачем-то прицепил его к связке домашних ключей. Авось, пригодится.

Снег валил крупными хлопьями, но к удивлению Никиты на плоской крыше многоэтажки его накопилось не очень много - ноги проваливались в мягкий белый ковер только по щиколотку. Наверное, накануне работники ЖЭУ поработали на славу. Ну да, конечно! Латышев вспомнил, что вчера вечером, когда он выходил из подъезда, отправляясь к

Лещевым, рабочие в синих телогрейках сматывали веревки, которыми по периметру был огорожен дом, а какой-то толстый мужик, наверное, ответственный работник ЖЭУ, их подгонял, мотивируя спешку тем, что

Новый год на носу, а у него еще и елка дома не установлена.

Кит дошел до парапета восточного края крыши и остановился, постоял некоторое время и вдруг им овладели какая-то идиотская удаль и бесшабашность. Очистив место на парапете голыми руками, Кит вскочил на него. Парапет был скользким, обледеневшим. Ветер упруго уперся в грудь. Кит стоял, балансировал на краю пропасти и смотрел на восток. На горизонте чернота рассеивалась и медленно, едва заметно превращалась в свет. Пока робкий, пока едва заметный свет.

Солнышко… Это солнышко встает!

"Ты мое солнышко, Касатка", - подумал Кит и вдруг, неожиданно для самого себя, закричал во все горло: - Ты мое солнышко, Касатка! Я люблю тебя! Слышишь? Я тебя люблю!

- Эй! - услышал он тихий окрик.

Наверное, кричали-то ему громко, но он стоял высоко, а кричали снизу. Было еще рано, улицы и дворы города были пусты - ни машин, ни людей. Кто крикнул ему "эй"? Дворник? Случайный прохожий? Кит посмотрел вниз, но естественно никого не разглядел, было еще слишком темно, а уж на дне бетонного колодца царил полный мрак. Солнышко было еще слишком низко. Только на востоке, далеко-далеко, на горизонте, нечетко очерчивая ломаную линию крыш, оно высвечивало лучиками-разведчиками свой дальнейший маршрут.

- Эй! - крикнули снова. - Ты что, с ума сошел? А ну живо слазь!

Сейчас милицию вызову. Нажрутся…

Кит спрыгнул с парапета на крышу. Сердце колотилось, как бешенное.

- Ну что, получил порцию адреналина, придурок? - спросил он у себя вслух. - Вспомнил молодость? Вот придурок же! Вот идиот! Ты старый, выживший из ума маразматик, Кит! Ты просто кретин. - Он шел по крыше к чердачной надстройке, спускался в лифте на свой этаж и ругал себя всякими разными нехорошими словами. Ругать-то ругал, но чувствовал, что улыбка растягивает его губы, что на самом деле он нисколько не осуждает себя за эту мальчишескую выходку.

"А все-таки это было здорово! - восхищенно вспоминал Кит свои ощущения. - Стоять на краю и чувствовать себя молодым. Здорово!"

Он подошел к компьютеру с уверенностью, что письмо от Касатки, которого он так ждал, пришло. И оно действительно пришло.

"Я хочу быть распятой на кресте твоих рук"

Кит прочитал эти немного странные слова и понял, что Касатка приняла его любовь. Он понял, что эти слова - ее признание. Откуда они? Из песни? Из какого-то неизвестного ему стихотворения? Или из романа о любви? Кто их написал? Какой-то классик? Или Касатка придумала их сама? Неважно. Все неважно. Она написала это! Она не отвергает его любовь, она хочет быть распятой на кресте его рук! Его рук! Немного угомонившееся сердце Кита забилось с новой силой. Он любит! Он любим! Это здорово! Это еще лучше, чем стоять на краю и бросать вызов смерти!

Кит хотел взяться за письмо своей Касатке, но она его опередила.

"Ты удивлен, Кит? Я глупая, да? Да, я глупая. Сама не знаю, почему я написала эту строчку. Более того, я перефразировала

Роберта Рождественского. У него в "Монологе женщины" по-другому.

Все обычно в моей мечте, я желаю - совсем не вдруг -

Быть распятою на кресте осторожных и сильных рук!

Это плагиат? Конечно, плагиат. Я украла у поэта придуманные им красивые слова. А мне все равно! Я хотела написать тебе эти слова.

Всю дорогу от Океана я твердила их. Я ехала, и все время повторяла и повторяла эти слова. Почему-то они поселились во мне. Я ехала от Океана… Ах, да, ты же не знаешь, я не писала тебе о своих встречах с Океаном. Я каждое утро приезжаю к нему и разговариваю. Океан - единственное существо, которому я могу рассказать все. Понимаешь, Кит, абсолютно все. Как священнику на исповеди. Но я не верю в бога, и не хожу в церковь. Я иду к Океану и исповедуюсь ему. Он живой, Кит. Он все понимает.

Ты думаешь, я сумасшедшая?"

"Нет, любимая! Ни какая ты не сумасшедшая. Ты просто не такая, как все. Ты другая. Ты умеешь видеть то, что не видят другие и проходят мимо прекрасного. Ты умеешь радоваться снегу и дождю и не прячешь лица от снежинок и дождевых капель. Ты любишь ходить босиком по лужам, не боясь испачкать ноги и простудиться. Ты настолько другая, Касатка, что я схожу с ума от любви к тебе. Теперь я понял, я не смог ни с кем связать свою жизнь, потому что не нашел такую, как ты. А их и нет таких. Ты одна на всем белом свете. Ты единственная.

Я придумал короткое стихотворение. Представляешь, Касатка!

Я никогда не писал стихов и вдруг придумал. Слова сами пришли.

Я хочу раствориться в глазах твоих и в улыбке.

Услышать: "Я твоя" я хочу.

Вот такой я, Касатка, псих.

Я хочу стать распятием для тебя.

Эти стихи тебе, любимая! Прости, если они получились не очень складными"

"Я плачу, Кит! По моим щекам текут слезы. Мне никто никогда не писал стихов. Никто и никогда. Спасибо тебе!

А, между прочим, стихи очень хорошие. "

"Я напишу еще. Если тебе нравятся мои стихи, я буду их писать.

Я люблю тебя, Касатка!

Ты знаешь, я ни кому не говорил этих слов. Правда. Никому. Не буду скрывать, да я и рассказывал тебе, в моей жизни были женщины. Но никогда я не произносил этих слов. Стеснялся? Нет. Я просто не любил. Со мной это впервые. Запутался, прости. Писал, что любил тебя всю жизнь, а теперь пишу, что не любил никого.

Любил! Я любил тебя, но не знал, что люблю. Ты скажешь: так не бывает. Может быть. Но со мной вот… произошло.

А сейчас произошло и вовсе невероятное. Я люблю! Я люблю тебя! Я это понял, я это почувствовал. Я люблю тебя! Я теперь не могу ничего чувствовать, кроме любви к тебе! Это чувство заполняет меня всего"

"И меня.

Я люблю тебя, Кит!

Но у меня все по-другому. Я знала, что люблю тебя. Но ты исчез.

Ты пропал. Ты бросил институт, и больше я с тобой никогда не встречалась. Теперь я все понимаю, теперь я знаю, что произошло… Ты исчез из моей жизни, и я заставила себя забыть все, связанное с тобой. Нет, неправильно. Я попыталась заставить себя забыть твои глаза, твои руки, твои губы… Иногда мне казалось, что у меня это получилось. Но только казалось. И только иногда. Мое замужество… Теперь я знаю, оно было одной из попыток забыть тебя, вычеркнуть из своей жизни все воспоминания о тебе. Глупая попытка, глупый поступок…

Наверное, можно не знать о любви, как ты не знал. Но если знаешь… Вся моя дальнейшая, замужняя жизнь открыла мне истину. Забыть любовь невозможно!

Да, Кит, я люблю тебя. И любила всегда. И знала, что люблю"