"Желтая долина, или Поющие в терновнике 4" - читать интересную книгу автора (Сторидж Пола)

VI. ОКСФОРД Джастина

Прошло десять дней. Джастина прилагала все силы для того, чтобы окончательно успокоиться, вычеркнуть прошлое и начать новую жизнь. Хотя, это определение не совсем подходило для того, к чему стремилась Джастина. Она хотела вернуться к налаженной, спокойной жизни с Лионом.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Джастина пыталась вести очень активный образ жизни. Она целиком отдавалась занятиям в студенческом театре. И наконец решилась на то, чтобы привести с собой в студию Уолтера и Молли. Посмотрев на ее приемных детей, студенты без лишних расспросов поняли, в чем дело.

Уолтер был похож на маленького волчонка, растерянного и озлобленного. Потертая кожаная куртка, рваные джинсы, растоптанные кроссовки и непримиримый взгляд исподлобья. Весь вид его выражал стремление к полной независимости.

Молли же наоборот была скромно одета, аккуратно причесана и постоянно смотрела на кончики своих пальцев, боясь поднять глаза.

Молодых театралов не надо было ни о чем просить. Они окружили детей заботой и вниманием, причем к каждому нашли свой специфический подход, чем заставили Уолтера и Молли быстро раскрепоститься.

Джастина невероятно обрадовалась, увидев, что у детей постепенно начинает пробуждаться интерес к театру и искусству вообще. А по своему опыту она знала, что если им удастся серьезно увлечься театром, то за будущее их можно будет не волноваться – плохих людей из них уже никогда не получится. Им надо будет только помочь воспитать в себе уверенность в своих силах и возможностях.

Джастина и сама стала активнее участвовать в студенческих постановках. Работа – вот что могло спасти ее, вылечить от воспоминаний. Она стала внимательнее относиться к Лиону, больше интересовалась его делами и заботами. Она поняла, что кроме любви в жизни есть много интересного и важного.

Лион не переставал удивляться тем переменам, которые произошли в его жене. Из угрюмой, полубольной, холодной и ко всему безразличной, Джастина вдруг превратилась в заботливую жену и любящую мать. Но никто и не догадывался, с каким трудом Джастине давалось все это. Каждый раз, когда она видела темные окна соседнего дома, у нее перехватывало дыхание. Она пыталась отгонять от себя воспоминания о Питере, но это ей не всегда удавалось.

А однажды ночью она увидела сон. Питер и Ольвия стояли обнявшись на огромном валуне, вдававшемся далеко в море и смотрели на горизонт. Глаза их светились радостью и умиротворением.

Джастина проснулась в холодном поту и со слезами на глазах. Она замерла на кровати и боялась пошевелиться. Рядом с ней тихо и мирно посапывал Лион. Тогда Джастина тихонечко встала и на цыпочках прошла в ванную комнату, где проплакала полночи.

Наутро она надела очки и взяла в руки первую попавшуюся книгу. Так она пыталась скрыть от мужа заплаканные глаза. А вечером она попросила Лиона рассказать ей о Германии, о городе, в котором он родился, о его далеком детстве. Лион был удивлен. Ведь уже очень давно они не говорили по душам. Сначала он поморщился, но потом задумался и в глазах Лиона появилась грусть.

– Ты знаешь, – наконец произнес он, – мне не хочется говорить об этом.

Лион поднял глаза на Джастину.

– Я об этом никогда не задумывался, но странная вещь: обычно, когда проходит много времени после какого-нибудь события, забывается все плохое, и в памяти остается только самое хорошее. Но я не могу сказать этого про свое детство. Наверное, слишком мало было радости. Нет, я не говорю, что совсем не было ничего хорошего. Но те события, которые тогда нам казались короткими проблесками счастья в серости безрадостных будней, теперь кажутся мне настолько мелкими и незначительными, что об этом грустно вспоминать. Ведь тогда обрадовать нас было очень просто. Я помню, как на один из праздников, отец сильно потратился и купил настоящий торт. Я помню, что тогда у меня просто перехватило дыхание от восторга. Он показался мне самой красивой, самой вкусной вещью на свете! Торт был большой, круглый, покрытый белоснежным кремом, сверху красовалась огромная роза. Я помню, что чуть не вскрикнул, когда отец стал делить его на части и блестящее лезвие ножа вонзилось в лепестки прекрасного цветка.

Лион вздохнул и замолчал.

Джастина в порыве нежности села на диван рядом с мужем и ласково обняла его. Она хотела заглянуть Лиону в глаза, но он отвернулся. Джастина поняла: он стыдится ее, потому что в глазах его стояли слезы. Она решила отвлечь Лиона и попросила рассказать его о своем родном городе.

Он сразу же встрепенулся, и по лицу его было видно, что мрачные воспоминания развеялись.

– О! Это прекрасный город – Эрфурт. И земля, на которой он находится, имеет прекрасное мелодичное название – Тюрингия. Наш город не большой и не маленький, но он настолько древний, что ему уже больше тысячи лет. Это город, я уверен, перенесся в наше время прямо из средневековых легенд. Джастина улыбнулась.

– Да, да ты сама убедилась бы в этом, если бы увидела его.

– Лион, – позвала тихо Джастина.

– Что? – внезапно оторвался он от своих воспоминаний.

– Я хочу его посмотреть!

– Хочешь? – Лион задумался. – Но ведь я сам не был там уже много лет.

– Но почему? – удивилась Джастина. – Ведь ты жил в Германии.

– Эрфурт оказался на территории Восточной Германии. А граница между двумя Германиями была настолько закрытая, что мне гораздо проще было бы съездить в Москву и Киев, чем в Потсдам, Дрезден и, конечно же Эрфурт.

– Но ведь сейчас границы не существует! – воскликнула Джастина.

– Ты права, – согласился Лион. – Но за эти долгие годы я настолько привык к тому, что она есть, что мысль поехать туда мне просто не приходила в голову. Я лишь мечтал о городе своего детства.

– Тогда давай поедем вместе, – попросила его Джастина.

Лион опять надолго задумался. Предложение жены было довольно неожиданным и он сам не знал, что ей ответить.

– А как же дети? – неуверенно спросил он.

– А мы возьмем их с собой, – Джастина для себя давно уже все решила.

– Ты думаешь, эта поездка будет для них интересной?

– Но ты же сам недавно об этом говорил, – сказала Джастина.

– Ну что ж, ты меня убедила, – он с любовью посмотрел на жену.

Но в глубине его глаз Джастина увидела печать легкой грусти и растерянности.

Самолет приземлился в аэропорту Франкфурта-на-Майне. Уолтер и Молли с интересом оглядывались по сторонам, прислушивались к незнакомой им речи. Уолтера особенно поразил гигантский рост молодых немцев. Даже самый маленький из них был как минимум на голову выше юного ирландца.

В Эрфурт решили ехать через Вюрцбург – город, в котором родители Лиона жили после раздела Германии.

Лион предлагал отправиться на железнодорожном экспрессе. Но Джастина, узнав, что Вюрцбург расположен как и Франкфурт на реке Майн, уговорила отправиться туда на корабле. Лион немного удивился – для него был непривычен такой вид транспорта. Но потом, подумав о том, что спешить им все равно некуда, решил не отказывать жене в удовольствии.

Путешествие начиналось просто великолепно. Они плыли на небольшом теплоходе по тихой спокойной реке. С обеих сторон открывались живописные пейзажи Баварии. То там, то тут возвышались невысокие холмы, настолько аккуратно поделенные на прямоугольники виноградных наделов, что все это напоминало большой макет. Время от времени на горизонте появлялись полуразрушенные стены средневековых замков, которые с грозным видом возвышались над окрестностями. Иногда виднелись высокие колокольни готических соборов с острыми, вонзающимися в небеса кровлями.

Вскоре они подплыли к Вюрцбургу – красивому средневековому городу, раскинувшемуся по обе стороны Майна и соединенному массивным средневековым каменным мостом. Все дома были крыты черепицей, и поэтому город краснел в широкой просторной долине, напоминая гигантскую площадку, посыпанную свежим дробленым кирпичом. Только изредка на красном фоне зеленели медные крыши католических костелов.

– Какая красотища! – восхищенно проговорила Молли.

И Джастина порадовалась за нее, потому что раньше девочка предпочитала не высказывать свои впечатления вслух.

– Интересно, а почему твои родители выбрали именно Вюрцбург? – спросила Джастина у Лиона.

– Не знаю, – Лион пожал плечами, – я и сам не раз над этим думал. Скорее всего это – рок. В этом чувствуется какая-то предначертанность судьбы.

– Почему? – удивилась Джастина.

– Дело в том, что оба города: и Эрфурт и Вюрцбург – основаны в одном и том же году. Так во всяком случае считается. А поэтому они – ровесники.

– Это действительно интересно, – согласилась Джастина.

– И вообще в их истории очень много общего. Но самое главное, их раздел после образования ГДР был не первый в истории.

– Вот как! – удивилась Джастина. – А когда же еще это было?

– Я не знаю точно, – Лион пожал плечами, – но дело в том, что Эрфурт считается протестантским городом, там все соборы – кирхи, а Вюрцбург – католическим. Все, что вы видите перед собой – это костелы.

– Тогда почему же ваши родители переехали сюда? – поинтересовался Уолтер. – Ведь тут горожане исповедовали не их веру.

Голос Лиона стал серьезным:

– Потому что после последней войны они больше не верили в Бога.

В это время их теплоход причалил к небольшой пристани, которая выдавалась в сторону воды из гранитной стены, укреплявшей берег.

У Уолтера перехватило дыхание: над пристанью на высоком холме возвышалась огромная старинная крепость с массивными, выложенными из камней, бастионами и большим дворцом, защищенным еще одним рядом высоких стен. Всем хотелось побыстрее попасть в Эрфурт. Их влекло туда неизведанное, ведь долгие годы Восточная Германия была спрятана как бы в «черный ящик». Со странным чувством, смесью недоверчивого удивления и облегчения, пересекали они на машине бывшую границу, следы которой пока еще нетронутыми оставались на этой земле. Бывшие заграждения, шлагбаумы вызывали чувство позора и стыда. А опустевшие КПП, вышки, пустота вокруг них, навевали страх.

Так и казалось, что сейчас кто-то выйдет на дорогу с автоматом в руках, остановит их, начнет допрашивать, дотошно проверять документы. Но вот наконец граница осталась позади, и впереди открывались бескрайние поля.

Казалось: все то же самое. Но Уолтер сразу же обратил внимание на то, что машин стало намного меньше, да и выглядели они как-то странно: непонятных допотопных моделей, с ржавыми бамперами и помятыми крыльями. Довольно скоро они подъехали к Эрфурту. Город очень сильно напоминал Вюрцбург, но в отличии от первого, он растекался по долине большой грязной лужей ржавой воды: черепичные крыши домов были почерневшими от времени, старые дома повсеместно требовали капитального ремонта и реставрации. Кое-где, правда, встречались аккуратно отреставрированные фасады, но в основном, особенно в стороне от центральных улиц, здания поражали взгляд неухоженностью. После яркой пестроты западных городов, улицы Эрфурта показались им серыми и мрачными. На стенах домов отсутствовала реклама, было очень мало уличных кафе и прочей «атрибутики» западного образа жизни.

Как и повсюду в Европе, центр был в основном закрыт для проезда автомобилей и превращен в сплошную пешеходную зону. Среди торопящихся горожан двигались угловатые красные трамваи, которые просто на удивление громко скрипели и стучали.

К радости Лиона, центральные улицы города были в хорошем состоянии. Дома отреставрированы, везде была чистота и порядок. Здания, которые только собирались реставрировать, стояли в лесах, затянутые синей пластиковой пленкой. Шикарные фасады напоминали о былом могуществе и благополучии Эрфурта.

Уолтер и Молли заметили, что вокруг очень много храмов, монастырей и часовен. Это было им особенно приятно, потому что напоминало их далекий родной Дублин.

Джастина и Лион также с интересом всматривались в каждое здание, в каждого человека, который встречался им на улице, отмечали про себя любую мелочь.

– Все это, наверное, производит на тебя тягостное впечатление? – спросила Джастина у мужа.

– Как раз наоборот, – улыбнулся он. – Возможно это смешно, но я ожидал увидеть гораздо худшее. Конечно, не хватает всякого рода мишуры, но я прекрасно понимаю, что пройдет год-два, и ее здесь будет гораздо больше, чем у нас. В этом можешь не сомневаться. Но самое главное люди…

– Что люди? – не поняла Джастина.

– Как что? – удивился Лион. – Посмотри на их лица.

Джастина остановилась посреди улицы и оглянулась по сторонам.

«Лица как лица, – подумала она. Что он имеет в виду?»

Она повернулась к своему мужу. В глазах ее была растерянность. Лион посмотрел на Джастину и объяснил:

– Они улыбаются!

Питер и Ольвия вернулись с Айоны переполненные впечатлениями, которыми им не терпелось с кем-нибудь поделиться. Еще в самолете, когда они летели из Глазго, они договорились, что сразу же после приезда устроят небольшой вечер и пригласят на него Хартгеймов.

Всю обратную дорогу Питер жаждал встречи с Джастиной, во время которой он надеялся показать ей, что он все-таки настоящий мужчина. Ему действительно удалось взять себя в руки, и разрыв с ней он теперь уже не переживал так остро. Но потерять ее навсегда было для него страшнее всего на свете, а поэтому Питер надеялся стать ей верным другом, который не претендует ни на что большее.

Сразу же по возвращении Ольвия принялась готовить ужин, а Питер позвонил к соседям, чтобы пригласить их.

Когда же горничная Хартгеймов объявила ему, что миссис и мистер вместе с детьми уехали в Германию, новость эта для Питера была, говоря банально, как гром среди ясного неба.

Он повесил трубку растерянный и опустошенный. Надо сказать, что отсутствие Джастины и Лиона расстроило также и Ольвию. Ведь она надеялась немного развеяться, до того так заняться серьезной работой по выполнению своего контракта, обсудить свои планы со свежими людьми, послушать их мнение, посоветоваться, показать свои эскизы, поделиться впечатлениями. Но расстраивалась она недолго.

«Нет, так нет!» – подумала Ольвия и в тот же вечер, едва успев распаковать вещи, уединилась в своей комнате, которую заранее, еще до отъезда, переоборудовала в мастерскую. Здесь она расставила вдоль стен свои многочисленные эскизы и воскрешая с помощью их в памяти яркие впечатления, с головой ушла в работу.

Для Питера это было хорошо и плохо одновременно. Хорошо, потому что ему не нужно было заботиться о выражении лица, о жестах и прочих внешних проявлениях своего внутреннего состояния.

Плохо же это было потому, что он практически все время был предоставлен самому себе, не зная, чем заняться, не находя никакого применения своим силам. Он целые часы проводил в кресле с раскрытой книгой на коленях, делая вид, что увлеченно читает. На самом деле Питер вновь и вновь окунался в недавние воспоминания, которые дурманящими волнами накатывали на его сознание, выводя из состояния равновесия и покоя. То и дело Питер бросал беглые взгляды на дом соседей, который виднелся через окно, в надежде увидеть автомобиль, который подъезжающий к дому.

Но сколько он ни всматривался и ни вслушивался в шумы улицы, ничего подобного не происходило. Изредка по дороге проезжала одинокая машина, звук мотора которой заставлял его нервно вздрагивать. Но всякий раз машины проезжали мимо. Питер стал часто прогуливаться пешком по тихим окраинным улочкам их района.

Но он ловил себя на мысли, что боится отходить далеко от дома Джастины, чтобы не дай Бог, не пропустить возвращения Хартгеймов домой.

Так прошло две долгих недели, к концу которых Питер был доведен до состояния исступления, а от умиротворения, которое нашло на него во время посещения Айоны, не осталось и следа. Он был весь издерганный и морально утомленный. Питер очень долго пытался скрыть от себя истинную причину того, что с ним происходило. Но долго так тянуться не могло. В конце концов он должен был признаться самому себе, что безумно, больше всего на свете он любит Джастину, и никакие усилия над собой не способны избавить его от глубокого чувства.

По случаю своего возвращения в Оксфорд чета Хартгеймов решила устроить прием. Они пригласили своих друзей, знакомых, а также соседей – Питера и Ольвию Бэкстеров.

Вообще-то Лион давно уже не любил шумных компаний, и его вполне бы устроило общество соседей – Ольвия и Питер нравились ему как хорошие собеседники и он догадывался, что им тоже есть о чем рассказать. Но внутренний голос подсказывал ему, что не следует оставаться с ними наедине.

Гостей собралось довольно много, и в доме стояла непривычная суета. Был конец бабьего лета, и вечер был теплый и ясный, почти как летом.

Хозяева расставили столики во дворе и гости потихоньку собирались там. Со всех сторон доносились обрывки обыкновенных для таких случаев светских разговоров.

Лион, который во время поездки по Германии не расставался с фотоаппаратом и привез большое количество прекрасных снимков, никак не мог отказаться от этой привычки и стал по очереди фотографировать гостей, с веселыми возгласами прохаживаясь от одной компании к другой.

Темнело по-осеннему рано, поэтому яркие блики от вспышки на доли секунды освещали лица, руки, белые рубашки и нарядные платья собравшихся, а также зажигали лихорадочные огоньки в глазах людей.

Питер стоял в компании мужчин и делал вид, что очень увлечен беседой. Лион подошел к ним и прицелился фотоаппаратом. В это время он заметил Джастину, которая с бокалом в руке проходила мимо.

– Джастина! – позвал Лион. – Присоединяйся. Стань поближе к Питеру.

Джастина поставила бокал на стол и подошла.

– Внимание!

Питер и Джастина стояли рядом, будто счастливая чета.

– Вот видишь, – сказала она, – мы теперь друзья. А ты не верил, что такое возможно.

Питер промолчал.

– Снимаю! – сказал Лион.

Щелкнул затвор фотоаппарата и всех на пару секунд ослепила яркая вспышка. В этот момент все обернулись, так как Ольвия привлекла к себе внимание.

– Друзья мои! – она постучала серебряной ложечкой по бокалу. – Я прошу у всех минутку внимания! Позвольте сказать пару слов.

В новом платье, которое перед отъездом подарил ей Питер, она выглядела божественной и элегантной. Ее глаза светились счастьем. Она действительно радовалась возвращению соседей, которых считала близкими друзьями.

И для того, чтобы еще больше закрепить дружбу, она решила сделать им очень дорогой подарок: сверток стоял рядом с ней. Стало тихо, все обернулись к Ольвии и внимательно смотрели на нее.

– Я прошу извинить меня, – громко произнесла женщина, – но мне хочется сказать пару слов. Совсем недавно мы с моим мужем Питером вернулись с острова Айона, что около западного побережья Шотландии. Поверьте мне, это райское место, где, как мне кажется, слились воедино земля, вода и небо.

– Ну, прямо, пуп земли, – весело пошутил кто-то из мужчин.

– Да, да, вы совершенно правы! – не обиделась Ольвия. – Я не собираюсь вам описывать все прелести того края, что это просто бессмысленно. Никакие слова не способны описать такое. Я понимаю, что выбраться туда нам, городским жителям довольно сложно, а поэтому как бы я ни агитировала, вряд ли кто-нибудь из вас решится на такое путешествие. Но мне было бы жаль, если бы Лион и Джастина, эти прекрасные люди, которые мне очень и очень нравятся, не имели бы возможности найти в своей душе хоть маленький уголок, в котором бы хранились видения этого фантастического места. А поэтому я решила подарить им один из своих пейзажей, который написан с натуры на Айоне.

Ольвия нагнулась, взяла сверток и стала разворачивать бумагу.

В это время все стали дружно хлопать.

– Я конечно понимаю, что не в состоянии передать и тысячной доли того очарования, которое присуще этому острову, – повысила голос Ольвия, чтобы перекричать нарастающие аплодисменты, – но поверьте мне, что этот подарок от души!

Лион подошел к Ольвии, поцеловал ей руку, взял картину и показал ее всем остальным.

На холсте было изображено бурное свинцовое море, которое разбивалось волнами о мощный угловатый валун, выдающийся далеко в воду. На нем, среди морской пены и фонтанов брызг стояли двое.

Джастина, посмотрев на картину, почувствовала, как у нее темнеет в глазах.

– Это самый дорогой подарок, который я получал когда-нибудь в жизни! – громко воскликнул произнес Лион. – Я прекрасно знаю, как художники относятся к своим картинам. Для них это не только плод их труда, или проще говоря товар, а и частичка души, выплеснутая красками на холсте. Наверное поэтому они так ревностно относятся к своим картинам и дарят их всегда только самым дорогим и близким людям. Я хочу заверить вас, – обратился он к Ольвии, – что понимая значение вашего подарка, мы с женой постараемся сделать все, чтобы вы никогда о нем не пожалели. Я правду говорю, Джастина? – обернулся Лион и поискал глазами жену.

Но Джастины нигде не было. Гости стали радостно аплодировать.

Питер видел, как Джастина незаметно удалилась и скрылась в доме через черный ход. Он не находил себе места.

«Почему она ушла? – роились мысли в его голове. – Может быть она сделала это незаметно для того, чтобы я пошел за ней? Но почему она тогда ничего не сказала мне? Боялась, что нас заметят? Что же делать? Может быть, она действительно ждет меня там!»

Но войти в дом Питер не решался. Тогда он подошел к столику, на котором стояли алкогольные напитки. Он чувствовал, что его бьет нервная дрожь.

Питер схватил бутылку виски и налил себе полный стакан. Рука его по привычке потянулась к кубикам льда, но потом он махнул рукой и залпом выпил содержимое бокала.

После этого он сразу почувствовал, как зашумело у него в голове, но дрожь совсем не прошла. Как ни пытался Питер, все равно ничего не мог забыть. Он испытывал неудержимое страстное влечение к Джастине. А сегодня она была хороша как никогда.

– Еще одну секунду, – вдруг снова подала голос Ольвия. – У меня к вам всем будет одна маленькая просьба.

И она заговорщицки приложила указательный палец к своим губам.

– Я прошу вас никому не рассказывать про этот подарок.

– Почему же? – за всех спросил Лион.

– Дело в том, что по условию контракта, который я недавно подписала, права на все картины, которые я пишу, принадлежат моему агенту, который сейчас находится в Лондоне. Я бы такой контракт никогда не подписала, если бы это не было стандартным и неотъемлемым пунктом всех подобных документов. По правде говоря, я никогда особо на них не обращала внимания, но это и неудивительно. Мне, как автору, невыносимо сознавать, что то, что я создаю, мне не принадлежит. Поэтому подарок этот преподношу еще и как доказательство того, что не являюсь рабом. И какие бы контракты я ни подписывала, в душе я все равно остаюсь свободным художником.

Со всех сторон раздались возгласы: «Браво!», а Лион растроганно поцеловал Ольвию еще раз.

Мужчины стали по одному подходить к Питеру, и каждый выражал ему восхищение его женой.

– Вы счастливый человек, мистер Бэкстер! – говорили они.

Питер машинально мычал что-то в ответ и чувствовал, что ему хочется просто взвыть от невыносимой душевной боли. Тогда он налил еще один стакан виски и снова залпом осушил его.

Ольвия была в центре внимания, возле нее собралась целая толпа новых поклонников, и она увлеченно рассказывала о своей поездке на Айону и своих творческих планах.

– Ну что ж, – скептически усмехнулся Питер, – дождалась наконец своего звездного часа!

Он мрачно оглянулся по сторонам. Джастины нигде не было. Он почувствовал себя одиноким и покинутым. В это время он увидел ее. Как это ни странно, он не заметил, когда она выходила из дома. Теперь Джастина стояла возле Ольвии вместе с Лионом, который ласково обнимал ее за талию. Это окончательно добило Питера. Судорожный комок сдавил его горло. Он знал, что все происходящее – ложь. Хотелось кричать, чтобы все окружающие услышали, что это неправду.

Она, Джастина, любит только его, Питера, и он, Питер, любит не знаменитую художницу, которая находится теперь в центре внимания, а Джастину! И этот немец с лошадиной мордой, бывший солдат вермахта, который во время второй мировой войны воевал против англичан, он не имеет на нее никаких прав! Только к нему, к Питеру, Джастина испытывает страстное влечение, и поэтому она должна принадлежать только ему, и никто не должен прикасаться к ней. Никто!

В то же время он чувствовал свое бессилие, невозможность что-то исправить. От виски закружилась голова, разум помутился. Он поискал глазами Джастину. Она снова исчезла. Питер направился в сторону дома.

Все веселились, слушали музыку. Оживленная болтовня и смех раздражали Питера. Он понимал, что незаметно войти в дом через черный ход ему не удастся, а поэтому делая вид, что ему что-то надо, направился к парадному.

Долгое отсутствие Джастины и его вынужденное одиночество окончательно доконали Питера. Поэтому он, когда близко увидел ее, потерял самообладание. Выпитый же алкоголь потихоньку приводил его в состояние разъяренного зверя.

Он уже не мог совладать с собой. Питер обошел стоящих на крыльце гостей и зашел в холл.

– Вы не подскажете, где Джастина? – спросил он у служанки, с трудом изображая на лице глубокую озабоченность.

– Я видела, как мадам прошла в свою комнату, – вежливо ответила она и поспешила на кухню. Питер буквально взлетел наверх и уже хотел ворваться в дверь спальни, но что-то его остановило.

Он огляделся по сторонам и увидел на подоконнике телефон.

Питер снял трубку и положил рядом с аппаратом, затем подошел к двери и постучал:

– Джастина! Тебя к телефону.

Она вышла и, удивленно глядя на Питера, взяла телефонную трубку.

– Ничего не понимаю…

Он выхватил трубку у нее из рук.

– Хватит, повесь, тут нечего понимать!

Джастина отшатнулась от него.

– Что с тобой?

– Я хочу тебя. Поехали в мотель, сейчас же!

– Это невозможно, – Джастина испугалась. Глаза Питера дико блестели, он прерывисто и громко дышал. Она еще никогда не видела его таким разъяренным. Ей стало страшно. Испугавшись, что он наделает глупостей, она попыталась успокоить его. Но Питер уже не хотел ничего слушать.

– Прошу тебя, слышишь? – громко говорил он.

– Пошли к нам домой. Там никого нет, и нас никто не увидит. Нам надо поговорить.

Джастина отрицательно покачала головой.

– Все эти разговоры я уже знаю наизусть. От ярости Питер был вне себя.

– Я не прошу от тебя многого, – заорал он, – всего на два слова!

– Оставь меня в покое! – в отчаянии взмолилась Джастина.

– Нет! – заорал он.

Питер схватил ее за руку и больно сжал запястье.

– Я прошу тебя, Питер, оставь меня в покое! – еще раз попросила Джастина.

– Не оставлю! – выкрикнул он.

Питер тряхнул ее так, что Джастина чуть не упала.

– Ты поедешь со мной или нет? Отвечай! Больше он был не в состоянии справляться со своими чувствами. Месяцы мучений и страданий выплеснулись наружу. Почему, почему они должны отказываться от своего счастья, из-за чего? Кто может запретить им любить друг друга?

Питер хотел Джастину, он страдал, и ничто уже не могло остановить его. От страха Джастина просто потеряла дар речи. Она была в ужасе от того, что сейчас может произойти, боялась, что их увидят. Если все это выплеснется наружу, и про их тайную связь узнают все!

Заметив, что она вся дрожит, Питер немного опомнился.

– Ну, прости! Нам просто необходимо поговорить. Пошли ко мне в дом или к тебе в комнату. Я хочу тебе что-то сказать, слышишь? – он уже не приказывал, а умолял.

– Ты сошел с ума!

Джастина вырвалась и хотела убежать, но он снова схватил ее. Она чувствовала, как его пальцы цепко сжимают ее руку. От боли она пошатнулась. Питер тряс ее. Она из последних сил пыталась вырваться.

На шум прибежала служанка. От неожиданности она вздрогнула, увидев как их сосед, мужчина, с ее точки зрения, спокойный и культурный, хватал хозяйку и что-то рычал ей в лицо.

Она подбежала к ним, пытаясь защитить Джастину.

– Что вы от нее хотите? Отпустите сейчас же!

– Убирайся к чертовой матери! – заорал Питер. Он оттолкнул служанку так резко, что она ударилась затылком о стену. В это мгновение Джастина вырвалась и побежала по лестнице вниз. Обессиленная, она споткнулась и упала в кресло.

Питер догнал ее, поднял и снова стал трясти. Его лицо налилось кровью, волосы торчали в разные стороны, а глаза пылали.

– Ты сошел с ума, Питер, – Джастина рыдала. – У нее не было сил защищаться. – Что ты хочешь от меня?

– Тебя… Я хочу тебя, – прорычал он. – Иди ко мне!

Он сжал ее крепко, пытаясь поцеловать. Джастина оттолкнула его и опять упала в кресло.

– Нет! – закричала она. – Уйди!

Но Питер снова поднял ее, резко и грубо. От страха Джастина стала задыхаться. Он сжал ее в объятиях и попытался поцеловать. Но со стороны это больше походило на то, будто он хочет перегрызть Джастине горло.

Джастина изворачивалась как могла, но Питер был не умолим и искусал ей все губы. Почувствовав кровь, Джастина ударила его коленом в живот. На секунду Питер отпустил ее, и она смогла выскочить на улицу. Питер бросился следом за ней.

– Помогите! – в отчаянии закричала Джастина, задыхаясь от слез. – Спасите меня!

Она споткнулась и упала посреди лужайки. Питер подбежал к ней и снова схватил ее. Она стала вырываться. От неожиданности гости застыли в изумлении. Все стояли в недоумении, никто ничего не понимал. Джастина, обессиленная, лишилась чувств и упала на землю. Наконец мужчины вышли из оцепенения и повскакивали со своих мест. Подбежав к разъяренному Питеру и заломив ему руки, они попытались унять его пыл. Он стал вырываться, но его держали крепко.

Джастина, бледная, в изорванной одежде, лежала на траве.

Женщины, шокированные случившимся, толпились вокруг нее.

– Пропустите, – Ольвия осторожно протиснулась среди собравшихся к Джастине и нагнулась над ней.

– Какой ужас! – вздыхали дамы. – Это просто кошмар, несчастная Джастина.

– Да он просто ненормальный!

Возмущенные вздохи долго не стихали. Такого в Оксфорде еще не видели никогда. Гости шептались, строили догадки, пытаясь понять, что же все-таки произошло. Почему так взбесился Питер Бэкстер? В этот вечер обществу было о чем поразмыслить и поговорить.

Джастину перенесли в спальню. Ее с трудом удалось привести в чувство.

Лион, для которого случившееся было страшным ударом, очень беспокоился за здоровье жены и не находил себе места.

Кое-кто из старых знакомых остались с ним допоздна. Они не исключали, что еще может понадобиться их помощь, чтобы уберечь Джастину Хартгейм от этого типа, который раньше был знаменитым театральным режиссером.

Питер очнулся у себя в спальне, лежа на кровати. Он был в смокинге, рубашке, галстуке, брюках и ботинках. Сначала он хотел выругаться на себя за то, что так напился, что не имел сил раздеться. Но неожиданно он весь похолодел и содрогнулся, как будто по его телу пропустили мощный электрический заряд. В его памяти отчетливо всплыло все, что он недавно вытворял, все до малейших подробностей.

Питеру и раньше случалось вдрызг напиваться. Находясь в полном беспамятстве, он всегда вел себя отвратительно и каждый раз подобные пьянки надолго подрывали его авторитет. Но обычно в подобных случаях на утро он не помнил ничего и о случившемся узнавал только от тех, кто сидел с ним за одним столом.

Сегодня же, к его полному ужасу, Питер помнил абсолютно все.

Еще никогда в жизни он не бывал так противен и отвратителен сам себе. Он уже никого не винил, он ненавидел лишь себя. Чудовище!

Сумасшедший! Как он мог позволить себе такое? Чего он добился? Позора. Причинил страдания Ольвии, разрушил покой Джастины, да и Лион… Можно представить, что они переживают сейчас, ведь Лион любит свою жену. Это же очевидно.

Сколько раз после подобных пьянок он давал себе слово больше не напиваться никогда в жизни, и надо сказать, что в последние годы это ему удавалось. И тут такой жуткий срыв! Он лежал один в спальне, даже не замечая того, как закончилась ночь и наступило раннее утро.

Его угнетали внутренняя пустота и одиночество. Он боялся возвращаться мысленно к тому, что происходило вечером. От этого у него волосы вставали дыбом.

Питер не знал, как будет жить дальше. Своей жуткой выходкой он в один миг разрушил и потерял все.

Они уже решили тихо и спокойно разойтись, как порядочные люди. Почему бы ему было не смириться с судьбой? Ведь он не такой глупый и горячий, каким был в молодости. Да ведь и жил он без Джастины все последние годы и был счастлив. Зачем же он попытался вернуть то, что давно потеряно? А как он теперь посмотрит в глаза Ольвии? И вообще, как теперь все будет?

Конечно же, Ольвия не останется с ним. Наверное, она уже собрала свои вещи и уехала. И он теперь один в этом огромном доме. Что же теперь делать? Ведь ему нельзя даже выйти на улицу при дневном свете. Так что же? Вести ночной образ жизни как летучая мышь или сова? От этих мыслей его бросало в жар. И он еще больше становился зол на самого себя. «О, да!» – по лицу Питера пробежала страдальческая усмешка. – «Зато от скуки жителям Оксфорда теперь не грозит умереть. Надолго им хватит темы для разговоров. Возможно, об этом скандале и в газетах напишут. Да уж конечно, эти репортеришки только и ищут что-нибудь скандальное».

Возможно об этом прочитают и его бывшие коллеги в театре. И это просто позор. А что он скажет Ольвии? Что может сделать, чтобы она поняла его? Ведь он не переживет ее ухода.

Теперь она ему нужна как никогда. Ольвия была замечательной женой, и они чудесно подходили друг другу по характеру. Горячий, вспыльчивый Питер и спокойная, но твердая Ольвия. Они были прекрасной парой и почти никогда не ссорились. Зачем было на старости лет сходить с ума? Ведь с Ольвией жилось так тихо, спокойно, мирно и хорошо!

Те дни, которые они провели на Айоне, были просто чудесными. Если бы не внезапно вернувшееся прошлое…

Джастина… Но сейчас уже поздно говорить о любви к ней. После того, что он сделал, она может только ненавидеть его. А, если это так, то это правильное решение. И единственный выход из сложной ситуации.

Он мучился, страдал. О! Это все воспоминания. Как он хотел избавиться от них, но так и не смог. Питер лежал, зарывшись с головой в подушку. Он пытался мысленно прокрутить по страницам свою жизнь, чтобы лучше разобраться, почему все так сложилось. Почему так произошло? Кто в этом виноват? И за что ему такие муки? От всех этих раздумий у Питера заныло сердце, а на душе была смертельная тоска. Он был измучен, опустошен, ему хотелось плакать, но глаза оставались сухими: слез не было.

Питер услышал, как тихо скрипнула дверь и в комнату вошла Ольвия. Она подошла к туалетному столику, села на банкетку, подперев голову обеими руками, и стала молча глядеться в зеркало. Это тянулось довольно долго, молчание для Питера было просто убийственным. Наконец он набрался храбрости и решился заговорить первым.

– Почему ты молчишь? Ты на меня злишься, да?

Ольвия усмехнулась:

– Не выдумывай, Питер. Я не злюсь на тебя, я понимаю, ты много выстрадал, если дошел до такого. Да, разумом я понимаю и, тем не менее, ревную… Я ревную к ней… Хотя гораздо больше я ревную к твоему горю… – Ольвия обернулась и посмотрела на Питера. – Ты мог бы чуть-чуть больше доверять мне, по-моему, так было бы лучше для всех.

«Бедная Ольвия! Как же тяжело и горько ей сейчас! Ни одна женщина не пожелала бы оказаться на ее месте». Случившееся было ударом в самое сердце: лучшие мечты, планы, надежды на будущее, – все то, в чем она никогда не сомневалась… Все это рухнуло в одно мгновение. Она была уверена, что они любят друг друга. Питер никогда, даже в минуты откровения, не рассказывал ей о своих увлечениях. Она полагала, что ему просто не о чем рассказывать, ведь он был всегда так увлечен работой. Оказывается, она ошибалась. Она даже представить себе не могла, что прошлое может быть так серьезно. А то, что прошлая любовь встретилась вот таким образом – это и вовсе напоминает какое-то предзнаменование. Ведь она считала, что все давно.

За последние годы их совместной жизни не произошло ни одного серьезного конфликта. Питер очень хорошо относился к ней. Она бы никогда не подумала усомниться в чувствах мужа. Но почему же он все так быстро забыл, как только появилась рядом Джастина – значит он никогда серьезно не любил ее, а лишь использовал Ольвию как относительно удачную замену.

Питер внезапно поднялся и сел на кровати.

– А что, по-твоему, я мог сказать? – хриплым голосом спросил он. – И для чего? – в голосе его прозвучала глубокая тоска и страдания. – Что сказал бы: «Ольвия, знай, Джастина – та женщина, в которую я был когда-то страстно влюблен…»

– Я поняла бы…

Питер поднял на нее глаза.

– Но я не мог ожидать этого, – тихо промолвил он и сразу отвел в сторону взгляд: ему было стыдно смотреть в глаза жене. – Когда мы переехали и я обнаружил, что они живут по соседству, я, как мог, избегал встреч, – попытался оправдаться Питер, но тут же стыдливо умолк, понимая, что его слова, мягко говоря, далеки от истины.

Ольвия тяжело вздохнула:

– Любовь никогда не проходит бесследно… Питер мрачно потер лоб.

– Я много в ней не любил: она всегда меня раздражала. Не понимаю, не понимаю, как такое могло случиться? – он снова схватился за голову.

Питер действительно ничего не понимал и совсем запутался.

– Ольвия, если можешь, подойди ко мне, пожалуйста, – тихо попросил он: ему хотелось плакать, просить о помощи, ему хотелось избавиться от этого кошмара, умолять ее о прощении…

Ольвия поднялась и медленно подошла к нему. Питер обнял ее за талию и прислонился к ней. У него был вид глубоко несчастного человека.

– Даже тогда, несколько лет назад, мы не смогли быть с ней вместе… Понимаешь?

Питер ненадолго замолчал.

– Сейчас это тем более не имело смысла. Все это глупо, это была роковая ошибка.

– Ошибка? – Ольвии было неприятно и больно его слушать: ее переполняла ревность, избавиться от которой она была не в силах.

– Ну да, конечно ошибка, поверь мне, – сказал он. – Теперь я тебе во всем признался. Все. Мне больше нечего рассказать.

Он еще крепче прижался к ней. Ольвия слегка отстранилась.

– О, Питер, у тебя всегда все было просто, но ты должен знать, что выбросить подобное из памяти, исключить из своей жизни не так уж легко. Все это слишком серьезно: разочарования, тревоги, надломленность в душе не проходят быстро.

Но конечно он прав, как бы там ни было, они должны быть вместе, потому что слишком многое их связывает. Порвать отношения очень легко, а вот восстановить их – ох как не просто. И главное… Ольвия знала, что любит Питера, она бы не смогла так просто избавиться от этого чувства.

Весь день они провели дома. Ольвия с самого утра уединилась в своей мастерской и не выходила оттуда до самого вечера. А Питер почти все время пролежал на кровати, лишь изредка спускаясь на кухню для того, чтобы попить воды. Кроме душевных страданий его мучила жажда, головная боль, он чувствовал себя раздавленным.

Ночью Питер долго не мог заснуть. Разные мысли мучили его и не давали покоя. Потом он незаметно забылся неспокойным сном, но время от времени просыпался в холодном поту: его терзали кошмары. Они были бесформенные и бессюжетные. Лишь изредка в сознании Питера мелькала мысль, что темные пятна, которые он видит перед глазами, – это грязь, много грязи, целое море.

В очередной раз он проснулся и, облегченно вздохнув, повернулся к Ольвии, но ее не оказалось на месте. Питера охватил ужас. Он вскочил, накинул халат и босиком выскочил из спальни.

– Ольвия! Ольвия! – он искал ее по всему дому: в холле, на кухне, в ванной комнате – ее нигде не было.

Осторожно, не включая свет, он обошел дом и в конце концов заглянул в мастерскую. Его глаза уже привыкли к темноте и он увидел, что Ольвия сидит на стуле, окруженная своими работами. Он подошел к ней и понял, что она плачет.

– Что с тобой, милая, тебе нехорошо?

Даже в полной темноте он ужаснулся бледности ее лица, в глазах ее была глубокая, невыносимая мука. Питер еще острее почувствовал свою вину перед Ольвией: «Боже, как я мог? Зачем я совершил все это?» В эту минуту он понял, что ему невыносимо страшно одиночество. Он боялся, что Ольвия может бросить его. Питер проклинал все на свете. Он обнял свою жену и стал быстро-быстро говорить, он обещал, что никогда больше не заставит ее страдать, не причинит боль, сделает все, чтобы случившееся поскорей забылось. В эти минуты ему казалось, что все его слова – правда.

– Ольвия, милая, давай уедем отсюда, – страстно шептал он.

Ольвия взяла себя в руки и неожиданно спокойным голосом произнесла:

– Разумеется уедем, мы же не можем больше жить здесь. Ты сделал все для того, чтобы это стало невозможным, – горько усмехнулась она.

– Ольвия, успокойся, пожалуйста, не надо здесь больше сидеть, – попросил Питер. – Пошли, ты выпьешь горячего чая и тебе надо поспать: ведь уже утро.

Она молча согласилась. Они вышли из мастерской. В окнах соседского дома горел свет. Было еще очень рано.

– Интересно, почему же они не спят?

– Пойдем, Ольвия.

Питер взял ее под руку и повел ее вниз. Они включили свет. Здесь было все как прежде, но появилась какая-то угрюмость. Стены и мебель как будто говорили: «Уезжайте отсюда, уезжайте…» Питеру не хотелось жить в этом доме, не хотелось встречаться с соседями. Он знал, что Джастина, находясь рядом, будет вновь и вновь нарушать его душевный покой. «Нужно уезжать, и чем быстрее, тем лучше».

Питер налил чай.

– Выпей, дорогая.

– Спасибо… – она поставила поднос на колени.

Он снова оглянулся. И все-таки это был их дом: они успели привыкнуть к нему. И этот холл, так изящно обставленный Ольвией, стал до боли родным. Всему нашлось здесь место, даже его древнему роялю. Так не хотелось все это разрушать…

А может остаться? Ведь они с Джастиной расстались. Не важно, что это произошло не так, как хотелось бы. Но теперь-то уж все закончено. Все позади, ничего не вернуть. У них ничего не получилось и не получится. Ольвия прекрасный человек, он должен заботиться о ней, а не жить воспоминаниями. С этими мыслями Питер уснул. Рядом с ним спала Ольвия.

Джастина проснулась от шума льющейся воды. Было еще очень рано, но Лион почему-то уже встал. Джастина поднялась и подошла к окну. Она отодвинула штору. Темно, лишь на востоке небо начинало светлеть. Да, осень была в этом году удивительной: погода до сих пор стояла теплая и сухая.

Дом Бэкстеров был погружен во мрак – вероятно там еще спали.

В одной ночной рубашке, босиком, Джастина зашла в ванную. Лион брился, стоя перед зеркалом. Вокруг разносился терпкий запах одеколона. Джастина приблизилась к нему сзади, обняла и хотела поцеловать, но Лион резко оттолкнул ее.

– Что с тобой, Лион? – удивилась она.

– Как? Как меня зовут? – прокричал он и больно схватил ее за руку.

– Лион… – от неожиданности Джастина открыла рот.

– Так почему же во сне ты называешь другое имя? – воскликнул он. – Если ты не помнишь – я могу назвать его.

– Нет. Не надо…

Джастина в слезах выбежала из ванной комнаты.

За завтраком Лион не проронил ни слова. Молча, с каменным лицом, он выпил кофе и ушел, даже не прикоснувшись к еде.

Весь день Джастина была одна. Она рыдала: ей было невыносимо жаль себя. «Хорошо, что Лион ушел, а дети в школе. Эти слезы явно не понравились бы им».

Ее всегда все опережали. То, что другим падало в руки, приходило к ней путем страданий и борьбы. Любовь не приносила ей удовлетворения, желания не исполнялись, месть была бесплодной. И хотя она была немолода, в ее жизни до сих пор не было определенности, четкости и ясности. Она постоянно колебалась, искала и не могла найти, не могла найти покоя. А может это ей предначертано судьбой: вечно страдать? Ну уж нет, она будет счастлива и не позволит судьбе так обращаться с собой.

Джастина подошла к стеллажу, на котором стояли альбомы с фотографиями. Здесь хранилось ее прошлое. «Все, раз и навсегда покончить с этим. Навсегда, чтобы больше к этому не возвращаться. Уничтожить, забыть, уничтожить», – повторяла сама себе Джастина, листая альбомы в поисках злополучной фотографии.

Слезы душили ее, сама не замечая этого, она уже не плакала, а лишь нервно всхлипывала и задыхалась от обиды. Воспользовавшись отсутствием домашних, она дала волю чувствам.

Наконец она нашла то, что искала. Джастина опустилась на пол возле камина и дрожащей рукой достала фотографию из альбома. Вот она: Питер, еще молодой, самодовольный, рядом с Джастиной. Она просто светится, потому что стоит рядом с любимым человеком и не надо скрывать этого. У них счастливые лица, безмятежные улыбки…

От воспоминаний стало щемить сердце. Она разрыдалась еще больше и в истерике разорвала фотографию на мелкие кусочки, швырнула их в огонь. Яркое пламя быстро накинулось на бумагу и в миг превратило ее в черный пепел.

Тогда Питер принадлежал ей: все было просто и прекрасно. Они не думали о том, что будет завтра – только чувства и желания руководили ими. Если бы она могла предположить, что будет завтра… Но уже ничего нельзя исправить: все потеряно, все исчезло навсегда. Пламя сожрало фотографию, которая была последним напоминанием былой любви.

Волосы у Джастины растрепались, от слез глаза опухли и покраснели, лицо покрылось пятнами, губы нервно дрожали… Если бы в этот момент кто-нибудь увидел Джастину, то принял бы ее за сумасшедшую: ее всю трясло, она судорожно хватала ртом воздух. Джастине показалось, что она теряет рассудок. Опомнившись, она вскочила и побежала в спальню: ведь скоро должен вернуться Лион, не дай Бог, он увидит ее такой. Нет, нет, он не должен ни о чем догадываться. Она нервно рылась в шкафчике, где лежали лекарства. Налив стакан холодной воды, она быстро проглотила таблетки. Это была большая доза снотворного.

Лион вернулся домой не очень поздно. Везде горел свет, в камине пылал огонь. Служанка была у себя, за целый день хозяйка ни разу не позвала ее. Он нашел Джастину в спальне. Она крепко спала, укутавшись одеялом. Лион поужинал один и долго смотрел телевизор. Потом он вернулся в спальню – Джастина лежала все в той же позе. Тут он увидел, что она спала одетой, потому что от жары она сбросила с себя одеяло.

Ничего не понимая, он бережно раздел ее, стараясь не разбудить. Обычно Джастина спала чутко, но на этот раз даже не шелохнулась. Все это ему показалось странным. Лион так и не понял в чем дело: либо жена выпила лишнего, хотя это было на нее непохоже, либо заболела.

В душе у Джастины было полное смятение. Мысли лихорадочно роились в голове, но это была не логическая цепь размышлений. Образы хаотически возникали без всякого порядка и системы, как слайды на экране замирали на мгновения неподвижными картинками для того, чтобы через какое-то время смениться другими. Теперь Джастина ясно осознала, что потихоньку, сходит с ума. Что делать, она не представляла. Все знакомые сторонились ее. Лион был мрачный и почти все время молчал, лишь изредка произнося короткие отрывистые фразы.

Дети не могли пока еще понять смятения, которое царило в душе их приемной матери, но интуитивно чувствуя, что произошло что-то ужасное, они снова замкнулись в себе и избегали встреч и разговоров с Джастиной. Единственным человеком, который не скрывал своей жалости к Джастине, была служанка, но и это не приносило радости. Ее повышенное внимание и опека почему-то лишь раздражали Джастину и выводили из себя…

Образовался замкнутый круг. Такая изоляция медленно, но верно сводила Джастину с ума и в то же время ее тяжелое нервное состояние способствовало все большей ее изоляции. Необходимо было что-нибудь предпринять. Джастина догадывалась, что примерно в таком же положении находится и Питер. Слепая ярость, граничащая с ненавистью по отношению к нему сменилась чувством жалости и понимания. А через некоторое время чувства, которые никуда не исчезли, а лишь насильно были спрятаны Джастиной в глубине души, прорвались наружу. Ее разум, ослабленный последними событиями, уже не мог сдерживать их. И они выплеснулись как хаотический водопад через прорвавшуюся плотину.

Джастина действовала как заведенная. Она немного привела себя в порядок – долго заниматься макияжем у нее теперь не хватало терпения – и побежала в гараж. Служанка лишь успела заметить, как поднялись тяжелые металлические двери гаража, освобождая проезд, оттуда с ревом вырвалась машина и, развернувшись посреди двора, умчалась прочь. За рулем сидела с растрепанными волосами Джастина. Горничная лишь всплеснула руками: «Боже, и куда это она в таком состоянии? Еще врежется…»

Джастина на огромной скорости ехала по шоссе. Вела она машину нервно, а поэтому два раза чуть не попала в аварию. Ей мигали фарами встречные машины, сигналили те, кого она обгоняла. Но Джастина ничего не слышала и не видела.

Она подъехала к мотелю и резко затормозила. Стремительно выскочив из машины, Джастина вошла в стеклянную дверь. За стойкой сидел все тот же противный парень. Он удивленно посмотрел на вошедшую.

– Хелло, – Джастина махнула рукой. – Вы меня помните?

Парень не мог так быстро забыть ее лицо.

К ним, конечно, приезжало много парочек. Небольшой мотель, как и другие подобные заведения, был обычным местом тайных свиданий. И хотя парень работал здесь недолго, он уже успел повидать немало влюбленных. Он знал чуть ли не все сердечные тайны почтенных жителей Оксфорда.

Сначала он считал, что эта пара ничем не отличается от других, но потом от его пытливого взгляда не ускользнуло что-то особенное, некая трагичность… Он ничего не знал о Джастине и Питере, но чувствовал, что эта связь не кончится добром, слишком уж глубокой была их страсть, это невозможно было не заметить… Дежуря за стойкой, он приобрел кое-какой опыт в сердечных делах: ему достаточно было лишь несколько раз взглянуть в глаза клиентов, и он уже знал – любовь это или легкий флирт.

– Я вас помню, конечно, миссис. Здравствуйте, – любезно ответил парень, обращаясь к Джастине.

Она посмотрела на стенд за его спиной. Ключ от их домика висел на своем месте.

– Седьмой номер? – спросил парень. Джастина кивнула.

– Я хотела бы снять его на месяц.

Про себя молодой человек отметил, что с момента их последней встречи, эта пожилая миссис сильно изменилась. Под глазами появились отеки, исхудавшее лицо казалось бледнее обычного, куда-то исчез живой блеск глаз. Она выглядела несчастной и изможденной…

– О, это невозможно, – ответил парень. – Мы сдаем только на сутки, – он помолчал и добавил. – Очень сожалею. Джастина кивнула.

– Понимаю… – ее голос прозвучал еле слышно, казалось, ей не хватает сил, чтобы говорить громче. – Извините меня, до свидания…

Она повернулась и поспешно вышла. Возле входа она посторонилась, пропуская вперед двух молодых людей. Весело разговаривая, они спешили сдать ключ. Счастливые и довольные, они прошли мимо нее. Он что-то шептал ей на ухо, а она заразительно смеялась. Они были еще совсем молоды. Джастина с завистью посмотрела им вслед.

Дорогу назад она не помнила.

Подъезжая к дому, Джастина еще издали увидела, что возле соседского дома с колоннами стоит грузовой фургон и во дворе суетятся какие-то люди в одинаковых сине-голубых комбинезонах. Джастина притормозила, бросила машину посреди улицы и направилась к дому Питера. Когда она подошла, возле фургона никого уже не было. Тогда Джастина поднялась по ступенькам и вошла внутрь дома. Рабочие возились вокруг рояля, пытаясь поудобнее подцепить его на широкие, перекинутые через плечи, лямки. Не обращая на нее никакого внимания, они громко переругивались.

– Ну и тяжелый, черт. Я даже предположить себе не мог. Да, мы явно продешевили.

– Да уж, надо было требовать двойную цену. Наконец один из них заметил Джастину.

– Что вам угодно, миссис? – спросил он.

– А где хозяева? – не осознавая для чего это ей нужно, спросила она.

– Они уже уехали. В доме никого нет.

– Куда уехали?

– Извините, миссис, а с кем я имею честь беседовать?

– Я – Джастина Хартгейм, живу по соседству.

– А-а, – протянул рабочий, – неужели они вам ничего не сказали? Они сняли дом в деревне.

– В деревне? – удивилась Джастина.

– Извините, миссис, я занят: нам надо скорее погрузить этот чертов рояль.

– Я попью воды, – Джастина произнесла эти слова как можно небрежней, но на нее уже никто не обращал внимания.

В доме все оставалось как прежде. Либо Питер и Ольвия не успели забрать все вещи, либо они решили лишь на время, пока не утихнут страсти, уехать и скрыться в деревенской глуши.

Джастина зашла на кухню и для вида взяла стакан и налила в него воду, но за ней никто не собирался следить. Тогда она быстро вышла и проскользнула по коридору. Приоткрыв дверь, она заглянула в мастерскую Ольвии – ни одной картины не было на месте.

– Действительно уехали, – пробормотала Джастина.

Еще не понимая зачем она это делает, Джастина вышла в холл и, не торопясь, поднялась на второй этаж. Снова пройдя по неосвещенному коридору, она заглянула в спальню. Здесь спал ее возлюбленный со своей женой. Джастина обвела взглядом комнату: белая мебель, светлые обои и шторы. Ничего особенного.

Решение уехать Ольвия и Питер видимо приняли так поспешно, что даже не успели или не захотели навести порядок. На полу валялось постельное белье, ночная рубашка, халат, пижама… Как после бурной любовной ночи. Сердце у Джастины заныло. Она поняла, что была в этом доме лишней, здесь шла своя жизнь и никто не собирался менять ее. Именно поэтому Питер и Ольвия решили уехать, а точнее сказать, убежать от мрачных воспоминаний.

– Что вы там делаете, миссис? – услышала она настороженный голос одного из рабочих.

– Так, ничего, – стараясь казаться как можно беспечней, ответила Джастина, спускаясь вниз. – А вы не подскажете, куда именно уехали хозяева? – с безразличным видом спросила она.

Рабочий, подозрительно посмотрев на нее, буркнул:

– Прошу прощения, миссис, но нам запретили кому бы то ни было об этом говорить.

– Очень интересно… – горько усмехнулась Джастина и пошла прочь.

Она поставила свою машину в гараж и поднялась в холл. Там был полумрак, но ей сразу же бросилась в глаза одна необычная вещь. Джастина пригляделась и почувствовала, как у нее перехватило дыхание, а в глазах все помутилось. Прямо перед ней на противоположной стене висела картина, которую Ольвия в тот роковой вечер подарила Лиону: грозное море, скала, разрезающая прибой, и двое, мужчина и женщина, обнявшись на этой скале…

– «Неужели это Лион приказал ее повесить?» – Джастина задыхалась. – «Он это сделал специально. Это – укор мне. О, боже, какой он безжалостный. Я просто сойду с ума!» – и уже не контролируя себя, Джастина подбежала, сорвала картину со стены и отшвырнула ее.

Все последующие дни Джастина пила успокоительные лекарства, а на ночь – снотворное. И хотя спала она теперь много, но большое количество лекарств, которые она принимала, не улучшили ее состояние, а скорее наоборот обострили его. У нее было такое ощущение, будто внутри натягивается стальная струна, отчего с каждым днем в ее теле росло и росло напряжение, и Джастину теперь не покидало чувство, что вскоре струна эта может лопнуть. К чему приведет разрыв, она не могла даже представить.

Сидеть на месте Джастина больше не могла: ей постоянно нужно было что-то делать. Вскоре она стала каждое утро уезжать куда-то на машине и возвращалась лишь поздно вечером. Она никому не говорила, куда ездит, никто ее об этом не спрашивал. Джастина и сама не знала, зачем она это делает: каждый день она колесила по деревням близ Оксфорда и расспрашивала их жителей про приезжую пару, описывая Питера и Ольвию. Поиски ее ни к чему не привели. Эти безрезультатные поездки настолько утомили Джастину, что она уже с трудом управляла автомобилем. Тогда она вынуждена была их прекратить. Но сидеть целыми днями дома для нее было невозможно, и поэтому она снова стала ходить в студенческий театр. Наконец она осознала, что для нее это было единственным занятием, которое позволяло хоть как-то развеяться и отвлечься от тяжелых мыслей.

Студенты сразу заметили, в каком тяжелом душевном и физическом состоянии находится их наставница, но из деликатности они не стали приставать к ней с расспросами. Тем более, что Джастина преобразилась: она стала ласковой и внимательной к ним, очень серьезно относилась к их мнениям и пожеланиям. Она наблюдала за игрой каждого из них, и от нее не ускользали ни ошибки, ни удачи молодых актеров. Ей теперь легко удавалось найти подход к каждому своему питомцу, указать ему на ошибки, слабые места и приободрить, похвалить за то, что у него получалось особенно удачно.

Молодые люди были ей очень благодарны за такое отношение и с воодушевлением взялись за постановку очередного спектакля. Джастина теперь участвовала в обсуждении всех мелочей: от деталей костюмов до концепции декораций и расположения актеров на сцене. Она больше не воспринимала в штыки максималистские предложения молодых людей, а спокойно и аргументировано высказывала свое мнение. Очень часто это помогало находить компромиссы, и спектакль обещал быть просто великолепным.

Все были настолько увлечены работой, что вопрос посещаемости вообще не стоял – на время репетиций все откладывали свои дела, даже встречи с друзьями и свидания. Наоборот, все чаще и чаще девушки стали приводить на репетиции своих парней, а ребята – своих любимых.

Теперь в темном зале сидели одинокие зрители, дожидаясь окончания репетиции. Раньше Джастина не любила подобных вещей и всегда ругалась: когда она стояла перед сценой, ей было очень неприятно ощущать у себя на затылке чей-либо взгляд. Но теперь она относилась к этому вполне спокойно, даже благосклонно.

В этот раз начало репетиции затягивалось, так как непонятно почему отсутствовал Роджер Сол – исполнитель одной из главных ролей. Но семеро одного не ждут, и было решено начинать работу без него и заняться прогонкой сцен, в которых не было его выхода.

Ребята играли с воодушевлением, но Джастина заметила у одного из актеров небольшую ошибку и, не желая прерывать всех остальных, тихо поднялась на сцену и сделал ему замечание. Он поблагодарил наставницу, пообещав исправиться. Стараясь не привлекать к себе внимания, Джастина на цыпочках отошла в сторону и спряталась за кулисы. Здесь она невольно подслушала разговор двух молодых парней, которые, не замечая Джастину, стояли рядом с ней, отделенные лишь полосой тяжелой плотной материи.

– А где Роджер? – спросил один.

– А ты что, не знаешь? – усмехнулся другой.

– О чем?

– Ему сейчас не до театра и вообще ни до чего.

– А что такое?

– Да Роджера Линда достала, она его скоро до психушки доведет.

– А в чем дело? Ведь у них была такая любовь! Я думал, что у них все о'кей.

– Да ну, – небрежно произнес первый парень. – Роджер не умеет с одной девицей долго встречаться, но у него всегда все нормально было, а от этой он никак не может избавиться. Ведь она живет рядом с ним, и теперь каждый день подкарауливает его возле дома. Он пытается ее избегать, но у него ничего не выходит.

Другой парень рассмеялся:

– Будет знать, как крутить роман с соседкой.

Оба приглушенно расхохотались. Эта история казалась им забавной. Зато Джастину как будто кто-то хлестнул по лицу – ей показалось, что говорили о ней, о ее чувствах, которые вызывали только иронию и издевательский смех у окружающих. Ведь Питер тоже избегает ее. Мало того, он просто сбежал, а все теперь смеются за ее спиной, но она, дурочка, этого раньше не замечала. Как жестоко, подло и бестактно… Судорожный комок сдавил ей горло, слезы навернулись на глаза. Только бы ее никто не увидел… Уйти подальше от всех…

… Джастина тихо зашла за сцену и бросилась к выходу, но тут ее позвал Роджер Сол. Джастина вздрогнула и обернулась. На лице у парня была игривая улыбочка.

– Миссис Хартгейм, – произнес он, – добрый вечер. Извините, что я опоздал. У меня для вас кое-что есть, – он залез в карман кожаной куртки и достал оттуда немного помятый конверт. – Это просили передать вам.

– Кто просил?

– Я думаю, вы сами догадываетесь, – парень усмехнулся и таинственно ей подмигнул.

Джастина вырвала конверт у него из рук и бросилась к выходу, но тут же оступилась – Роджер подскочил к женщине и поддержал ее за локоть.

– Вас проводить, мэм? – услужливо спросил он.

– Не стоит, – процедила Джастина, вырвала руку и вышла на улицу.

Она бежала по аллее, слезы текли по щекам, Джастина нервно глотала их и бежала дальше. Она быстро села в машину и помчалась в сторону дома, помятый конверт она все еще держала в руках. Он мешал ей управлять машиной, но Джастина этого не замечала. Въехав к себе во двор, она поняла, что не сможет поставить машину в гараж. Но и войти в дом было сверх ее сил. Джастина с трудом вышла из машины и направилась в сторону сада, туда, где стояла скамейка, укрытая от посторонних взглядов густыми зарослями. Но дойти у нее не хватило сил – она упала на траву рядом со скамейкой: нервы сдали окончательно и больше она не могла контролировать себя.

Она долго рыдала, громко всхлипывая и задыхаясь от собственных слез. В истерике Джастина кусала губы, рвала ногтями траву. Ей хотелось умереть, только смерть могла решить все проблемы и подарить покой… Жизнь была слишком несправедлива и жестока с ней.

«Почему, почему она одним дарит счастье, а другим оставляет только страдания и муки?» – шептала Джастина. Ей больше не хотелось жить.

Джастины не было в доме больше часа. Лион начал беспокоиться.

– Где же она? – спросил он служанку.

– Не знаю, сэр, – ответила женщина. – Я слышала, что машина давно уже приехала.

– Что-то она не торопится домой, – проворчал Лион. – Интересно, куда это она пошла?

– В доме ее нет. Я пойду поищу в саду, – предложила служанка.

– Я пойду с тобой, – сказал Лион. – Захвати, пожалуйста, фонарь.

Каким бы злым на Джастину не был Лион, но ее состояние в последнее время все больше и больше беспокоило его. Он понимал, что может помочь жене справиться с той глубокой депрессией, в которой она находилась. Но педантичная немецкая гордость, которая изредка давала о себе знать, никак не позволяла ему пойти на сближение. Тем не менее, нельзя сказать, что судьба Джастины его вовсе не волновала. Служанка и Лион вышли на улицу и стали звать Джастину. Никто не отзывался. Тогда, освещая двор фонарем, они стали искать ее вокруг дома.

Нашли Джастину в кустах, истерично рыдающую, с опухшим от слез лицом. Лион попытался поднять ее.

– Джастина, что с тобой? – растерянно бормотал он. – Успокойся, пожалуйста… Да что же это…

Гордость его вмиг улетучилась. Теперь он видел, что жене очень и очень плохо. Он гладил ее по голове, крепко держа в объятиях. Служанка стояла рядом, с ужасом наблюдая эту грустную картину. Все было очень серьезно: она видела, что в семье происходило что-то страшное и болезненное. Она только молча кивала головой, она понимала все и предчувствовала недоброе.

Джастина очнулась уже в больнице. Она помнила только, как приехала машина «Скорой помощи», ей сделали укол и положили на носилки. Джастине дали большую дозу успокоительного, которое сразу же подействовало на ее обессиленный, истощенный организм. После этого у нее было такое чувство, будто она провалилась в бездонный темный колодец.

Джастина открыла глаза. Белый потолок, белые стены, белая кровать. Все остальное тоже было белого цвета… Даже жалюзи на окне были белыми. Джастина давно уж не видела палат такого стерильного вида. Она сразу же поняла, что больница эта не совсем обычная. Джастина чувствовала слабость и головокружение, она не понимала зачем находится здесь, но думать об этом была не в состоянии.

К ней вошла медсестра – молоденькая девушка в белом.

– Вы уже очнулись, миссис Хартгейм? – спросила она ласковым, мелодичным голосом.

Джастина только моргнула ей в ответ.

– Сейчас вы должны успокоиться и ни о чем не волноваться. Скоро придет ваш муж, – добавила она.

– Нет… – Джастина шевелила губами, но не слышала своего голоса. Она никого не хотела видеть. Ей уже никто не в силах помочь. – Так больше не может продолжаться, – с невероятным усилием произнесла она.

Медсестра ласково улыбнулась.

– Конечно не может, но сначала вам обязательно надо поесть. Вы очень похудели…

Она не помнила, когда ела в последний раз, но при упоминании о еде она почувствовала отвращение и тошноту.

– Я хочу умереть, – прошептала она. – Я – дрянь, я хочу умереть…

Слезы катились по ее щекам. Она вспомнила о своем несчастье. Нет, уже никто не сможет спасти ее. Она не может измениться. Никогда ей не станет лучше: она безнадежна. Врачи не в силах сделать ее счастливой, а значит, все бесполезно и не имеет смысла. «Боже мой… Как мне плохо…»

Медсестра наклонилась над ней.

– Вы увидите мужа и вам станет легче, – успокаивающе произнесла она.

Голос медсестры был мягкий и тихий, а Джастина продолжала плакать: у нее даже не было сил, чтобы вытереть слезы. «Нет… Что же со мной… О, Боже…»

Медсестра совсем растерялась: она была очень молода, совсем недавно закончила учебу и работала в клинике только месяц. У нее не было опыта и той душевной твердости, граничащей с черствостью, свойственной профессиональным медикам, особенно тем, кто работает в психиатрических больницах. Она еще не видела в жизни горя, и окружающий мир рисовался в ее воображении лишь в розовых тонах. Ей было очень жаль свою пациентку: она не знала, что произошло на самом деле с этой изможденной женщиной, не знала истинной причины ее страданий. Девушка от всего сердца сочувствовала ей, переживая в душе ее боль. Девушка уговорила Джастину выпить лекарство. Это было все, чем она могла помочь страдающей женщине. Джастина послушно приняла таблетки и вскоре снова закрыла глаза.

Лион сидел в просторном светлом кабинете, заставленном комнатными растениями. Доктор, сидевший напротив, закурил сигарету.

– Вопреки широко распространенному мнению, депрессия – очень тяжелая болезнь, – выпустив кольцо дыма, произнес он. – Ее очень трудно лечить. Особенно…

Он встал, прошелся по кабинету и открыл окно.

– Вы не договорили, доктор, – напомнил ему Лион.

– Я хотел сказать: особенно в тех случаях, когда этому противится сам больной.

Лион молчал.

– Я буду откровенен с вами, мистер Хартгейм, – объяснил доктор. – Если бы ваша жена хотела выздороветь – она бы выздоровела давно, но она не хочет этого.

– Что же тогда делать? – озабоченно спросил Лион.

Слова доктора отнюдь не успокоили его. Ведь в последнее время он все больше и больше осознавал, что часть вины за случившееся с Джастиной лежит на нем.

Доктор продолжал стоять у окна.

– Прежде всего я хочу убедить ее в том, что выздоровление во многом зависит от нее, – сказал он. – А раньше, до этого случая, у вашей жены были странности?

Лион задумался, пожал плечами. Он знал Джастину очень давно, как ему казалось – всю жизнь. За эти десятилетия, проведенные вместе, она представала в разных обликах: она бывала и грустной, иногда страдала, но иногда наоборот была веселой и вносила оживление и радость в их дом, иногда она считала, что ее жизнь не удалась, и это мучило ее. Но бывало, она приходила в восторг от того, что делает, и казалась самым счастливым человеком на свете. Лион вновь пожал плечами. Никаких странностей он у Джастины не замечал. Как всякая женщина, она переживала неудачи в жизни, но потом все шло к лучшему. Она успокаивалась, постепенно приходила в себя. Лион никогда не сомневался в прочности их брака.

– Нет, не замечал, – ответил он после короткой паузы. – Она сломалась как-то вдруг, почти мгновенно.

Лион закрыл руками лицо, он был в отчаянии. Он не знал, что же ему теперь делать и как жить.

Доктор сел за стол.

– Не стоит так волноваться, мистер Хартгейм. Сейчас мы даем вашей жене успокоительное – это очень хорошее лекарство. Как только она почувствует себя лучше, мы проведем с ней серию бесед. Я думаю, что нам удастся найти причину ее депрессии, и тогда мы сможем помочь ей прийти в себя.

Лион рассеянно поднялся.

– Да-да, конечно.

– Мы сделаем все возможное, мистер Хартгейм, – доверительно сказал доктор. – Это не первая наша пациентка такого рода, поверьте мне. Я не хочу вас излишне обнадеживать, что-то обещать… – тут он встал из-за стола, чтобы проводить посетителя. – Повторяю, – сказал он, – все зависит от нее самой.

– Да, спасибо, доктор.

– Всего доброго, мистер Хартгейм.

Лион вышел в коридор. Доктор казался человеком неглупым, но это отнюдь не облегчало положения. Как и полагалось врачу-психоаналитику, он задавал обычные вопросы, явно не придавая им особенного значения. Но если бы это был бронхит или воспаление легких! В таком случае Лион ни на минуту не позволил бы себе усомниться в успехе, но эта болезнь – специфическая…

Когда-то он читал о нервной депрессии, но всегда думал, что это больше каприз, чем болезнь. Поскольку он сам был человеком уравновешенным, ему были чужды истерики и стрессы. Для него это было не более чем слабостью характера, слюнтяйством, свойственным некоторым слабовольным людям. Человек всегда в состоянии держать себя в руках, что бы ни происходило – считал он. И он просто не мог предположить, что когда-нибудь столкнется с этой проблемой лицом к лицу.

Успокаивающий тон доктора указывал лишь на его бессилие в деле исцеления пациента. От этих мыслей Лион чувствовал себя подавлено. И все же слабая надежда теплилась в его душе. «А вдруг на самом деле существует какая-то методика, которая позволит вылечить человека, питающего отвращение к жизни и находящегося в растерянности и апатии. Возможно, доктору удастся внушить Джастине, что все ее мысли насчет несвободы, несчастной любви – только выдумки. Если она сможет понять это, тогда…»

Ольвия и Питер уединились в деревне и вели настоящую жизнь отшельников, стараясь отвлечься от всего, что они оставили Оксфорде, от чего сбежали в сельскую глушь. Ольвия работала не щадя себя. Мастерскую она оборудовала на просторной и светлой веранде. Но так как дни уже стояли прохладные, а по ночам случались и заморозки, в мастерской было довольно прохладно. Ольвии приходилось работать в теплой безрукавке из овчины, в берете и с толстым шарфом на шее.

Питеру страшно нравился ее экзотический наряд. Каждый раз, когда он видел ее в таком виде, он подолгу рассматривал жену, умиленно улыбался и романтично произносил:

– Париж! Монмартр! Начало 20-го века…

Ольвия только отмахивалась от него: в ее наряде не было никакой театральщины. В последнее время она перестала шутить, очень мало улыбалась, всегда была сосредоточенная, задумчивая и серьезная. Само собой, что на это повлияли произошедшие недавно неприятные события, о которых она не могла забыть.

Питер старался себя вести так, словно ничего не произошло. Он стал нежным и внимательным. Он взял на себя все домашние заботы. Это спасло его от неминуемой тоски. До этого Питер даже не предполагал, что заботы по хозяйству в неблагоустроенном деревенском доме занимают почти все свободное время, не оставляя времени ни на что другое. Ему приходилось самому пилить и рубить дрова, топить печку, готовить еду, убирать. Как у истинно городского жителя, многое у Питера не получалось, поначалу просто валилось из рук. Но в первое время его захватила романтика деревенской жизни, и Ольвия ни разу не слышала, чтобы он ругался либо предлагал нанять прислугу.

Ведь они специально не сделали этого, чтобы ей никто не мешал работать.

За продуктами Питеру приходилось ходить в магазин в соседнюю деревушку, расположенную в трех километрах. Вначале он ездил туда на машине, но потом ему стало ее жаль – дорога была ужасная. И тогда ему пришлось каждое утро совершать прогулки общей протяженностью в шесть километров. Само собой, что очень скоро первый восторг прошел, и Питер начал потихоньку проклинать этот медвежий угол.

Ему начинало недоставать городского шума, многолюдных улиц. От перенасыщенного кислородом воздуха у него почти не переставая болела голова. Вместе с этим вернулись и воспоминания о последних событиях, которые он до этого всеми силами отгонял от себя.

Все тяжелей и тягостнее становилось их уединение с Ольвией. Она уже не могла быть той веселой и беззаботной, всегда улыбающейся доброжелательной женщиной. Жизнь сломала ее, показав, как в мире много фальши и лжи. Ольвия больше не могла, как это было прежде, искренне и нежно любить Питера. Его тайная связь с Джастиной убила ее лучшие чувства и заставила почерстветь душой.

Питера же стало преследовать одно и то же видение, которое снилось ему по ночам, либо мерещилось днем во время прогулок: он, как разбушевавшийся зверь, бежал за Джастиной, хватал ее за руки…

На душе у него становилось тяжело и тоскливо. Питер чувствовал себя страшно виноватым не только перед Ольвией, но и перед Джастиной. Он понимал, что возврата к их любви нет и не может быть, но его поспешное исчезновение, когда он не попросил элементарного прощения, стало угнетать его.

Он прекрасно понимал, что его просьбы о том, чтобы Джастина простила его, могли вызвать у нее только презрительную усмешку. Но, тем не менее, он чувствовал моральную необходимость в том, чтобы совершить подобный шаг. Эти мысли довлели над ним, вытесняя все остальные, не давали возможности думать о чем-нибудь другом. И тогда он решился написать Джастине письмо.

Письмо получилось сжатым и довольно коротким, но Питер прекрасно понимал, что было бы неуместным написать пространное послание. В конце письма он написал адрес того дома, в котором они жили с Ольвией.

Он это сделал для того, чтобы Джастина не посчитала его трусом, который просит прощения, но в то же время продолжает скрываться.

Долгое время Питер носил это письмо в кармане, не решаясь опустить его в почтовый ящик. Он понимал, что это было бы самым простым решением, но не самым верным. Как бы там ни было, но он должен был увидеть Джастину и если не поговорить с нею, то хотя бы передать ей письмо из рук в руки.

После этого он долго ждал удачного момента и наконец, найдя более-менее убедительный довод – а это было нетрудно сделать, так как купить все необходимые для них вещи в небольшом деревенском магазине было невозможно – Питер собрался в Оксфорд.

Ольвия не перечила ему, но все же провожала весьма недоверчивым взглядом. Питер на большой скорости мчался в город, очень быстро сделал необходимые покупки и подъехал к колледжу, в котором Джастина занималась со своими театралами.

Осторожно, чтобы его никто не узнал, он прокрался к актовому залу и заглянул внутрь. Там шла репетиция, и он увидел женщину, любовь к которой принесла ему столько несчастий. Он долго стоял в темном зале и смотрел из его глубины на освещенную сцену.

Джастина вела себя необычно: она была заметно возбуждена. Но репетиция, это Питер отметил сразу же, проходила очень плодотворно. Он не решился подойти к Джастине, но и наблюдать инкогнито ему становилось невыносимо. Тогда Питер вышел на улицу и решил подождать, когда закончатся занятия. Но сегодня, видимо, ни Джастина, ни студенты домой не торопились. Уже было поздно, и Питеру давным-давно пора было возвращаться.

Питер уже стал нервничать, когда наконец увидел Роджера Сола, который, безнадежно опоздав на репетицию, шел туда не спеша. Питер сразу же узнал парня и долго не раздумывая, принял очень простое решение. Он попросил его передать своей наставнице письмо и, не ожидая ответной реакции, быстро прошел по аллее, сел в машину и тут же уехал.

О том, что случилось после этого, он не имел понятия.

Большого облегчения от своего поступка Питер не получил: ведь все-таки он не довел до конца то, что задумал, а весьма трусливо передал письмо через посредника. Но теперь он мог бороться с угрызениями совести, получив хоть какой-то аргумент в свою защиту.

Жизнь в деревне тянулась нудно и без каких-либо заметных изменений. С каждым днем она становилась все более и более невыносимой. Питер понимал, что возвращаться в их прежний дом – бессмысленно, но в то же время жить вечно в деревне они бы не смогли. По вечерам он все чаще и чаще стал играть на рояле. Слава Богу, ему хватило ума захватить его с собой. Тогда он просто побоялся нарушать свою традицию, а сейчас рояль был для него хоть какой-то отдушиной.

Питер понимал, что настало время принимать какое-то решение. Нужно было продать дом в Оксфорде и либо купить другой где-нибудь в другом конце города, либо возвращаться в Лондон. Ольвию же, казалось, совершенно не мучили подобные мысли. Она почти не разговаривала и лишь молча работала.

Уже несколько раз Питер пытался завести разговор на эту тему, но каждый раз, встречаясь с холодной отрешенностью Ольвии, не решался начинать разговор.

Прошло две недели. Однажды Питер, возвращаясь из магазина, увидел, что Ольвия ждет его во дворе. Он очень удивился этому, так как обычно днем она работала практически без отдыха.

– В чем дело, Ольвия? – спросил он, подходя к дому.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Тебя ждут.

– Кто? – удивился Питер.

– Увидишь, – сказала Ольвия и отвернулась. Питер несмело стал подниматься по ступеням.

«Неужели это Джастина?» – с ужасом подумал он.

Но в комнате возле пылающего очага сидел мужчина. Это был. Лион. После того злополучного дня они ни разу не разговаривали. Питер конечно же не ожидал встретить Лиона здесь и чувствовал себя страшно неловко. Он даже не знал, как себя вести.

Лион поднялся, подошел к Питеру, остановился рядом с ним. Питер заметил, что Хартгейм осунулся и сильно постарел. Переживания наложили свой отпечаток на него внешность. Мужчины коротко кивнули, но руки пожимать друг другу не стали.

– Чем могу служить? – сухо спросил Питер.

– Я терпеть не могу вмешиваться в чужие дела, – произнес Лион, – но мне нужно поговорить с вами о Джастине.

– О, не надо, мистер Хартгейм!

Он только начал приходить в себя от всего этого. С большим трудом удалось наладить отношения с женой. Все вроде бы образовалось, а тут опять…

– Не хочу вас обидеть, но я больше ничего не желаю слышать о вашей жене! – воскликнул он.

– И тем не менее я скажу вам!

Лион Хартгейм был настроен решительно и отступать не собирался.

– Сегодня я был в больнице. Ей совсем плохо, – сказал он.

Это было новостью для Питера. Он ничего не знал ни о болезни, ни о больнице.

– Вы приехали для того, чтобы сообщить мне об этом? – спросил он Лиона.

– Она находится в состоянии глубокой депрессии, – сухо пояснил Лион. – И почти ни на что не реагирует. Поверьте, мне стоило большого труда приехать к вам, и все-таки я сделал это. Мне кажется, что если бы вы навестили Джастину, то могли бы немного успокоить ее.

В голосе Лиона слышалась настойчивость. Сначала Питер хотел вспылить, но потом задумался. Да, действительно, в том, что произошло, есть его вина. Он поступил неблагородно: сначала вскружил голову несчастной женщине, а потом струсил и спрятался в кусты.

– Послушайте, – сказал он уже менее уверенно. – Я знаю Джастину и могу вам сказать: наверное я – единственный в мире человек, который ничем не может помочь ей!

Лион тяжело вздохнул.

– К сожалению, я должен констатировать, что это не так. Вы из этой истории выбрались, а Джастина – нет.

Оба замолчали – обманутый муж и бывший любовник его жены… Оба чувствовали неловкость и подавленность. И тогда Питер решил начать тяжелый для обоих разговор.

Когда-нибудь они должны были объясниться. В конце концов Лион – мужчина, он должен его понять.

Питер рассказывал все, ничего не скрывая и ничего не утаивая – всю сложную историю своей любви к Джастине. Он говорил энергично, страстно жестикулируя, иногда повышая тон. Питер начал с самого первого дня их знакомства, совершенно обыкновенно рассказывая про свои переживания и чувства. Ни с кем еще он не был так открыт. Он хотел, чтобы Лион понял его и простил, если это, конечно, возможно.

Во всех подробностях он описывал историю их связи с Джастиной, сам удивляясь силе своей памяти. Он пытался объяснить, почему у них все сложилось именно так, а не иначе. Рассказывал о том, что пережил, когда потерял и снова встретил ее.

Лиону эта исповедь не доставляла ни малейшего удовольствия. Ему было неприятно слышать, что любимая им женщина любила другого мужчину. Оказывается, ее сердце принадлежало не ему, и поэтому, когда Питер снова появился в ее жизни, она изменила без малейшего зазрения совести. В этой истории он чувствовал себя абсолютно лишним, чужим и никому не нужным. И хотя Питер говорил только о своих чувствах к Джастине, Лиону было горько и неприятно. Она – его жена…

Лион ревновал. Джастина была его единственной любовью. Никого и никогда он больше не любил. Перед ней он был чист и безгрешен. Почему же судьба так наказала его?

– Теперь я вам все рассказал. Вы знаете столько же, сколько и я, – Питер облегченно вздохнул. Тяжелый груз будто упал с его плеч.

– Поступайте, как считаете нужным, – добавил он после некоторой паузы.

– Джастина очень дорога мне. Поверьте, очень нелегко было прийти сюда… – произнес Лион.

Он встал с кресла и подошел к окну.

– Я здесь не для того, чтобы слушать исповедь. Теперь все это уже не имеет значения. Каждый раз, когда я прихожу к ней в больницу, по ее лицу, по ее взгляду я понимаю, что ждет она не меня…

Питер медленно поднимался по больничной лестнице, заранее обдумывая предстоящую встречу. Он волновался. Он не знал, что скажет Джастине, как она встретит его.

Белые стены до блеска вымытого коридора наводили на Питера тоску. Он никогда в жизни не лежал в больнице, и она представлялась ему ужасным местом.

Он подошел к палате, немного постоял у двери и, собравшись с духом, вошел.

Джастина лежала до подбородка укрытая одеялом. Услышав, как скрипнула дверь, она открыла глаза.

– Здравствуй, Джастина.

Выражение ее лица абсолютно не изменилось. На нем не дрогнул ни один мускул. Она окинула его равнодушным, ничего не выражающим взглядом. После этого она снова закрыла глаза.

– Мне остаться или уйти? – спросил он. Она лежала неподвижно, словно ничего не слышала.

Питер заметил, как сильно похудело и осунулось ее лицо. Высохшие губы казались бесцветными. Только сильно потемневшие круги вокруг глаз выделялись на этом мертвенно-бледном лице. От физического и нервного истощения оно приобрело болезненный сероватый цвет.

Уже много дней Джастина отказывалась от пищи. Она принимала только таблетки и запивала их водой.

Питер подошел, коснулся ее волос. Она вновь открыла глаза, но взгляд ее был невидящим и стеклянным. Этот взгляд даже испугал Питера. Она действительно была больна и больна очень опасно. Постояв несколько минут, Питер вышел из палаты с тяжелым чувством на сердце.

В это же время Лион нервно прохаживался по улице под окнами палаты, где лежала Джастина.

Мистер Хартгейм ждал мистера Бэкстера. Он знал, что Питер находится наедине с его женой…

По дороге домой мысли о Джастине все время мучили и не давали покоя Питеру. Раздвоенность в душе была невыносима. Дома горел свет – Ольвия ждала его. Она сидела в кресле, немного откинувшись назад. Питер вошел в дом и произнес:

– Я был у Джастины.

– Надеюсь, ей лучше? – равнодушно спросила Ольвия.

Питер пожал плечами.

– По-моему – нет. Сначала ее хотели лечить электрошоком, но муж запретил.

– И правильно сделал, – сказала Ольвия. В ее голосе почувствовалось раздражение.

– Шок помогает забыть неприятные вещи, но оставляет след. Твой визит явно пошел ей на пользу.

Она встала с кресла. Ей был противен этот лицемерный разговор. Муж навестил больную любовницу и делится впечатлениями с женой. Великолепно! Просто замечательно!

И он еще вел себя так, словно говорил о старом приятеле. Но самое смешное заключается в том, что она не может, не имеет права запретить ему делать это.

– Я пробовал поговорить, но она молчит, и все, – продолжал он. – Я обещал Лиону зайти к ней еще раз, но едва ли из этого выйдет толк.

– Я полагаю, – с ядовитой иронией сказала Ольвия, – что тебе обязательно нужно сходить к ней еще раз. Особенно, если Лион считает, что это может помочь ей.

Она ушла к себе в мастерскую, чтобы скрыть раздражение и гнев. Быстро закрыла за собой дверь, чтобы Питер не заметил, как по лицу ее бегут слезы. От обиды, от ревности, от собственного бессилия…

Окна в кабинете доктора были плотно закрыты. Мягкий свет освещал лепестки цветов и бумаги на столе. Доктор сидел в своем вертящемся кресле, повернувшись спиной к Джастине и подперев рукой подбородок.

Он смотрел в окно. С улицы доносились голоса больных и санитаров. Желтые листья на деревьях напоминали об ушедшем лете.

Джастина сидела напротив и видела лишь спину и затылок доктора. Его своеобразная манера работы с пациентами удивляла ее.

Их беседа продолжалась уже более часа.

– Она страстно любила этого человека…

Джастина рассказывала историю своей матери. Ей было интересно узнать мнение врача о поступке этой решительной женщины.

– …и когда она узнала, что он уехал в Ватикан, она решила про себя – я буду его ждать. Именно в этот момент я и решила, что убью свою мать…

– Что, что? – доктор резко повернулся к Джастине.

– Я просто проверила, слушаете ли вы меня, – усмехнулась Джастина.

Она ошиблась. Разговаривать с пациентом, повернувшись к нему спиной, было частью специальной методики доктора. Беседа лицом к лицу смущала бы пациента. Что ни говори, доктор имел дело с душевнобольными людьми. Любой неосторожный взгляд мог бы привести к растерянности и смущению.

Делая вид, что думает о чем-то постороннем, доктор был абсолютно сосредоточен и полон внимания. Убедившись в этом, Джастина продолжала свой рассказ.

– Когда он вернулся, Ральф был уже кардиналом, но за эти долгие годы он тоже не смог забыть Мэгги и поэтому, когда они встретились, любовь с новой силой воспылала в их сердцах. И тогда они решились на то, чтобы уехать вдвоем на остров и провести там целый месяц… А после этого у материи родился сын – мой брат. Когда он вырос, он тоже стал священником, но очень скоро трагически погиб. Отец умер на его могиле. А мать моя живет до сих пор. Ну, что вы на это скажете?

Доктор покачал головой.

– Я думаю, что вашей матери здорово повезло.

Джастина вскинула подбородок:

– Вы называете это везением? – вызывающе спросила она.

– Конечно, она осталась жить. Могла встретить другого человека и забыть о прошлом. Ведь вы согласитесь со мной, что жизнь полна неожиданных поворотов? Можно любить и быть любимой не один раз. И дав ей такой шанс, Бог простил ее.

Джастина усмехнулась. Да, он был всего лишь медик, холодный и практичный. Для него главное – жить. А как – неважно. И раз он так говорил о любви, значит просто никогда не любил и понятия не имел, что это такое на самом деле. Он трактовал все чисто теоретически.

Они с Джастиной говорили на разных языках.

– Мне не удалось быть любимой, – произнесла она с грустью. – Во мне есть что-то такое, что отталкивает людей.

– Но вас любит муж, – возразил доктор.

– Муж меня любит, – уныло подтвердила она. – Он, как и вы, говорит мне: переверни страницу. А мне, к сожалению или к счастью, это не под силу.

Муж действительно абсолютно ничего не понимал и был бесконечно далек от ее чувств и переживаний. С годами Лион Хартгейм становился холодным и сухим. Он все больше и больше напоминал удачно сконструированную машину, у которой все заранее запрограммировано, а вся жизнь разбита по пунктам. В ней все предельно просто: завтрак, дела, обед, прогулка, ужин и сон. Близость с женой – не проявление чувств, а обычное удовлетворение желаний, заложенных природой, которые тоже запрограммированы и которые должны в определенное время выполняться. А если вдруг жена умирает, об этом никто не беспокоится. Ее можно заменить другой. Ведь у той такие же органы, как и у прежней. Какая разница…

– Никто не интересуется мной! – с раздражением воскликнула Джастина.

Лицо ее вспыхнуло. Впалые бледные щеки заалели краской.

– И вы, доктор, занимаетесь мной потому, что вам за это платят. Оставим все пустые разговоры. – Джастина резко встала со стула.

Внутри ее все переворачивалось. Теперь она была уверена в абсолютной бесполезности лечения. Этот человек, хоть он и доктор, оказался беспомощным и недалеким. Возможно, она в чем-то ошибалась. Ведь вылечил же он десятки людей, но не ее… И никакие порошки и таблетки, никакие уколы ей не помогут, потому что бессильны сделать ее счастливой, вернуть любовь, а без этого она никогда не придет в себя, никогда не станет жить нормальной жизнью.

Она вновь почувствовала себя брошенной и одинокой.

– Вы думаете, что можете управлять мною? – резко выпалила она.

Джастина стояла уже у двери.

– Попробуйте заставить меня влюбиться в вас, – в голосе ее звучала ирония. – Пока, во всяком случае, вы не произвели на меня впечатления!

Она хотела говорить еще, высказать этому твердолобому медику все, что она думает, но судорожный комок сдавил ее горло. Чтобы не разрыдаться здесь, она выскочила в коридор.

Проклятье! Проклятье! Никто не понимал ее. Она была одна со своими чувствами и переживаниями.

Джастина бежала по свежевымытым коридорам больницы, слезы градом сыпались из ее глаз. Теперь она ужасно сожалела, что согласилась на эту беседу. Разговор ни к чему не привел, а только еще больше разбередил ее душу.

Медсестры и санитарки только сочувственно провожали ее взглядами и качали головами: совсем безнадежна!

Джастина открыла дверь своей палаты. На стуле у подоконника сидел Питер. Он уже давно ждал ее.

В руках он держал большой букет ярко-красных роз.

Увидев ее, Питер хотел что-то сказать, дернулся с места, но Джастина сделала знак, приложив ладонь к губам.

– Молчи, ничего не говори.

Почему-то ее совсем не удивил его приход.

Она легла на кровать, накинув на ноги клетчатый плед. Лицо и даже волосы на ее висках были мокрыми от слез.

Питер положил цветы на тумбочку, подошел к ней, наклонился.

Она осторожно отвела его руку. Он достал носовой платок, который на этот раз был у него в кармане, и протянул ей.

Она взяла, вытерла лицо и сказала:

– Если хочешь что-нибудь сделать, – она указала рукой на приемник, стоявший на подоконнике, – вставь батарейки, они вон там, за твоей спиной.

Питер обернулся, взял батарейки с полки, снял приемник. Вошла молоденькая медсестра.

– Миссис Хартгейм, вот ваше лекарство.

Она протянула Джастине белый пластмассовый поднос, на котором в таких же белых пластмассовых тарелочках, лежали таблетки и стоял стакан воды.

– Спасибо.

Джастина высыпала их в руку и взяла стакан.

Медсестра бесшумно удалилась. Питер смотрел на Джастину.

Она казалась донельзя худой, даже дистрофичной. Ее шея еще больше удлинилась, ключицы выпирали так, что по ним можно было изучать строение груди. Она повернулась, чтобы достать что-то из тумбочки, и Питер ужаснулся, увидев ее спину. Лопатки торчали, будто крылья. Все подчеркивало ее болезненный облик. К тому же она вела себя так, что нагоняла тоску. Раньше это было совершенно не свойственно Джастине. С ней определенно что-то случилось. В этом Питер уже не сомневался.

– Таблетки – первый сорт! – сказала Джастина неестественно радостным тоном и улыбнулась. – Просто чудо.

От худобы ее рот казался неимоверно большим. Некогда ослепительная улыбка вдруг превратилась в оскал, от которого Питеру стало не по себе.

– Вот от этой – спишь двое суток напролет, – сказала она все с той же неестественной улыбкой.

В голосе ее была ирония. Она пыталась подражать доктору.

– Очень рекомендую. А вот эта – повышает аппетит. – Джастина показала два шарика в твердой оболочке.

Затем она взяла с тарелки третью таблетку:

– А эта – для веселья. Проглотишь и хохочешь в одиночестве. Тебе не нужны такие?

Питер старался не обращать внимания на ее издевательские фразы, терпеливо вертел в руках приемник.

– О, мне и так неплохо, спасибо, – пробормотал он.

– Ты уверен? Наступила короткая пауза.

Питеру не хотелось с ней спорить. Он видел ее состояние и понимал, что задевать ее сейчас небезопасно. Она взяла стакан и положила в рот одну таблетку, отпила глоток.

– Как поживает Ольвия?

Питер вертел в руках приемник, не поднимая головы. Он боялся ее взгляда. В нем была видна какая-то сумасшествинка.

– Как обычно, – уныло ответил он. – Без перемен.

Джастина продолжала глотать таблетки, запивая их водой.

Оба молчали. Питер не знал, о чем говорить с бывшей любовницей. Совсем растерявшись, он не находил нужных слов. Он видел, что Джастина не в себе. Одним неосторожным словом, жестом, взглядом он мог вывести ее из такого хрупкого равновесия. Да и вообще – все разговоры были пусты и напрасны. Прошлого не вернуть, настоящее – не поправить. Питер тяжело вздохнул.

– Ты исполняешь свой долг, изнывая от скуки? – Джастина бросила на него такой взгляд, от которого у Питера по спине пробежали мурашки.

– Ну что ты, Джастина, вовсе нет!

Он встал и поставил приемник на тумбочку.

– Все, готово. Можешь слушать новости, интересные передачи…

– Нет, я слушаю только песни, – вызывающе сказала она. – В них – правда. Чем глупее, тем правдивее. В этом есть свой смысл.

Она привстала, взбила подушку и села, опершись на подушку спиной. После этого она включила приемник. Играла музыка.

Как назло, это оказалось «Влюбленная женщина».

– Знаешь эту песню? – Джастина лукаво посмотрела на Питера и стала тихо подпевать, все время глядя на него.

Ей было интересно наблюдать за его реакцией.

Но Питер сидел, потупив взгляд. Он смотрел в пол. Ему действительно не следовало приходить, его визиты раздражали ее еще больше. Джастина злилась, и у нее был повод для этого, но, к сожалению, исправить ничего нельзя. Надо воспринимать действительность такой, какая она есть.

– Ну, что же Джастина, – тихо сказал он. Питер поднялся со своего стула, подошел к ней и наклонился, чтобы поцеловать. Но она резко отвернула голову. Тогда он погладил ее волосы. Они были блестящими, мягкими и пахли по-прежнему. Джастина всегда предпочитала травяные шампуни. Наверное, это была единственная из привычек, которой она еще не изменила.

– Я приду еще, – тихо сказал он.

Питер коснулся ее руки и, опустив голову, поспешил к двери. Она проводила его долгим пристальным взглядом.

– Не утруждай себя, Питер, – бросила она ему в спину. – Больше не приходи. Можешь сказать всем, что твоя миссия выполнена. Сумасшедшая становится нормальной!

Последние слова она произнесла подчеркнуто презрительно и резко. Она ненавидела его и была права. Питер сам ненавидел и презирал себя. За то, что пришел сюда, за то, что совершил непоправимую ошибку, которую нельзя простить никогда. В душе он ругал себя, обзывая себя твердолобым болваном, ненасытным кобелем и негодяем.

Он не нашел слов, чтобы ответить Джастине и, едва заметно кивнув, вышел из палаты.

Глаза Джастины снова наполнились слезами. Уткнувшись в подушку, она пролежала так очень долго, пока медсестра не принесла ужин. Девушка была совершенно уверена в том, что унесет все назад нетронутым. Однако запах бифштекса и жареного картофеля заставил Джастину подняться. Обычно вид пищи вызывал у нее тошноту и головокружение. Но сейчас она ощущала, как внутри у нее урчал пустой желудок, давно уже не пробовавший настоящей еды.

Нет уж, хватит! Она будет есть. Все развлекаются, пьют, гуляют, веселятся. Даже Питер. Холенный, жирный мешок, даже он живет припеваючи, делая вид, что ничего не произошло.

Она взяла вилку и стала есть салат. Проглотив несколько мелко нарезанных долек помидора, Джастина почувствовала острую боль в желудке. Ссохшиеся за голодания стенки отвыкли от приема пищи. Джастина скорчилась, зажмурив глаза.

– Что с вами, миссис Хартгейм? – озабоченно спросила медсестра.

– Больно. Желудок.

– Все потому, что вы долго не ели. Ведь так нельзя, – назидательно произнесла девушка.

Она села поближе к пациентке.

– Выпейте молока.

Джастина послушно взяла стакан с молоком и сделала несколько глотков.

Молоко было свежее и приятное. Ей стало легче, и она выпила целый стакан.

– Вот и хорошо! – радостно сказала девушка. – А теперь попробуйте поесть.

Внезапно проснувшийся аппетит удивил Джастину. Она жадно ела бифштекс, закусывая его картофелем и салатом.

– Как вкусно!

Она не подозревала, что пища может приносить такое удовольствие.

– Не торопитесь, миссис Хартгейм. Может быть, на сегодня достаточно? – осторожно прервала ее пиршество медсестра. – Желудок может не выдержать такого обилия пищи. Он должен привыкнуть.

– Он может лопнуть? – с насмешкой спросила Джастина.

– Нет, – девушка улыбнулась.

Эта взрослая женщина показалась ей трогательным, наивным ребенком.

– Просто может произойти несварение.

– Ясно, – Джастина отставила поднос. Медсестра удалилась.

И вот она осталась одна в четырех стенах. Начинало темнеть. Джастина включила настольную лампу. Она не знала, чем заняться. Одиночество и тишина навевали грустные мысли. Она хотела освободиться от них.

Лион увидел Ольвию и поспешил ей навстречу.

– Добрый день! – она протянула руку.

– Здравствуйте, Ольвия. Уезжаете?

– Да.

Ольвия замялась. Они с Лионом находились в одинаковом положении и без слов понимали друг друга.

Оба испытывали неловкость: он из-за жены, она из-за мужа.

– Вы купили новый дом или возвращаетесь назад в Лондон? – спросил Лион, пытаясь рассеять возникшее у обоих замешательство.

Ольвия оживилась.

– Нет, мы остаемся в Оксфорде. Купили другой дом. Очень просторный и светлый. Мне это сейчас важно, потому что я снова занялась живописью. Этот, – она махнула рукой в сторону бывшего дома, – весь в тени…

– Да, да, конечно, – отозвался Лион.

– А как Джастина, ей лучше? – поинтересовалась Ольвия.

Лион кивнул.

– Да, намного лучше, она уже поправляется. Вскоре я заберу ее из больницы.

Рабочие уже заканчивали работу. Они выносили последнюю часть интерьера семьи Бэкстеров – громадный дубовый комод, в нем Питер хранил свои вещи – разные бумаги и фотографии.

Дверь контейнера захлопнулась.

– Мы уезжаем, миссис Бэкстер, – сказал один из грузчиков. – В доме больше ничего не осталось.

– Да, да, конечно, – поспешно ответила она. – Спасибо.

Грузчики сели в машину. Ольвия повернулась к Лиону:

– Ну что ж, пора ехать и мне.

Немного постояв, словно собираясь что-то сказать, она наконец-то протянула ему руку:

– Прощайте, Лион. Думаю, что расстаемся друзьями.

– Конечно, Ольвия, Пусть у вас все будет хорошо. До свидания!

На несколько секунд она задержала его ладонь:

– И вам я желаю счастья, прощайте!

Она поспешила к машине. Лион долго смотрел ей вслед, пока автомобиль не скрылся из вида.

На душе было горько, как будто в чем-то он чувствовал свою вину.

Потом он не торопясь направился в сторону своего дома.

Лион быстро шагал по больничным коридорам с чемоданом в руке. Наконец Джастину выписали, она чувствовала себя лучше.

Он открыл дверь палаты:

– Здравствуй, Джастина.

– Здравствуй.

– Сегодня у нас большой день! – радостно сказал он.

Она сидела на кровати, настраивая приемник. Лион подошел к ней, чмокнул в щеку. Она обвила руками его шею.

– Я очень рад тебя видеть, Джастина!

Он положил чемодан на кровать и открыл его.

– Сколько ты всего принес! – воскликнула она. – Умница.

Увидев собственные вещи, она оживилась, глаза ее заблестели. За два месяца заточения она соскучилась даже по собственной одежде.

Джастина бережно взяла в руки рубашку.

– Моя любимая рубашка.

– Посмотри поглубже, – сказал Лион. – Я привез еще и голубую.

Джастина покрутила в руках одежду и увидела, что рубашка надорвана. Ее порвал в порыве страсти во время их встречи в мотеле Питер. Она нежно прижала рубашку к себе.

– Она мне очень нравится.

Затем Джастина стала перебирать вещи дальше – чулки, юбки, белье.

– Ты привез даже мою шубу, – радостно воскликнула она.

– Уже зима, – развел руками Лион. Джастина встала с кровати и прошла в ванную комнату.

Пока она переодевалась, Лион прохаживался по палате, думая о том, как они будут снова жить вместе и смогут ли начать новую жизнь.

Он, конечно, готов все забыть, но удастся ли это Джастине? Вряд ли. Тем не менее, самое главное, что она поправилась. Как она оживилась, когда увидела одежду. Это хороший признак. А ведь она так долго лежала со стеклянными глазами, безразличная ко всему и ко всем!

Теперь он молил Бога, чтобы этот кошмар больше никогда не повторился. Никогда. Пусть все останется в прошлом. А оно не вернется.

Джастина вышла из ванной комнаты. Сняв с себя отвратительную, столь надоевшую ей за последнее время больничную одежду, пропахшую лекарствами и еще каким-то тем неуловимым казенным запахом, который в последнее время внушал ей острое отвращение, она вновь стала красивой, пусть и не очень молодой, но жизнерадостной и уверенной в себе женщиной.

Неожиданно слезы навернулись на глаза, комок застрял в горле. Слезы быстро-быстро текли по щекам, однако Джастина и не думала вытирать их – наверное, потому, что это были слезы радости.

Лион встревожено спросил:

– Что с тобой?

Она бросилась ему на шею:

– Увези меня отсюда, – прошептала Джастина, – увези…

Лион, посмотрев на свою жену с некоторым недоумением, спросил:

– Куда же?

– Куда хочешь… Мне все равно куда ехать, мне все равно где быть – только бы все время ощущать рядом с собой тебя, мой любимый… Увези меня – я не буду спрашивать, куда именно… Лион, очень прошу тебя, увези, увези… Я так хочу вновь почувствовать себя молодой, так хочу…

Неожиданно Джастина осеклась: она хотела добавить «и любимой», но в самый последний момент почему-то не решилась…

Вид Джастины красноречивей всяких слов говорил о ее теперешнем состоянии, и потому Лион, вздохнув, тактично посчитал за лучшее больше не задавать ей вопросов…

Джастина, войдя в свою комнату, растерянно осмотрелась по сторонам.

У нее было такое чувство, будто бы она не была тут уже несколько лет, и теперь, присматриваясь к давно знакомым мелочам – настольной лампе, узоре на портьерах, трещинке в потолке – она с нежностью думала о своем доме и его хозяине…

Лион, подошел к жене, нежно коснулся ее щеки, провел рукой по волосам.

– Знаешь что, – сказал он после непродолжительной паузы, на протяжении которой он внимательно вглядывался в глаза Джастины, – я очень, очень давно не говорил тебе одной вещи.

– Какой?

– Я не говорил тебе того, без чего наша жизнь, можно сказать, лишена всякого смысла.

Улыбнувшись, Джастина промолвила:

– Слушаю тебя…

Сердце сладостно, томительно сжалось – она знала, что именно скажет ей теперь Лион.

Он немного помолчал, будто бы собираясь с мыслями, а затем произнес:

– Ты… Ты очень дорога мне, Джастина… Очень дорога. Я люблю тебя.

По щекам Джастины быстро-быстро покатились слезы, однако она не чувствовала их.

– Правда?

Лион вновь нежно провел рукой по щеке жены и уверенно сказал:

– Конечно!

– Повторяй, повторяй же, мой милый, я хочу слышать это снова и снова! Прошу тебя – повтори то, что ты сказал!

И она просительно посмотрела ему в глаза. Лион, вздохнув, вновь произнес:

– Я люблю тебя… Понимаешь, Джастина? Я люблю, люблю тебя!

Она опустила взгляд.

– И я тебя тоже… Лион продолжал:

– Ты очень, очень дорога мне… Наверное, дороже всего на свете… И я хочу, чтобы мы все время были вместе, и чтобы мы были счастливы с тобой… Да, Джастина, я не хочу больше ничего, кроме этого…

Она опустила глаза.

– Лион…

Голос ее звучал так, будто бы она хотела сказать нечто очень важное, но, в то же время, очень боялась признаться в этом.

– Что?

– Лион… Я…

– Что с тобой?

Она с трудом подавила в себе рыдания.

– Я… Я так виновата перед тобой.

– Дорогая, о чем ты? Неожиданно Джастина замолчала. Действительно – что она могла ему еще сказать?

Они обнялись и долго, очень долго стояли так, размышляя каждый о своем, но, наверное, об одном и том же.

Наконец Лион отпустил ее и первым прервал тягостное молчание.

– Дорогая…

– Что, мой милый?

– Дорогая, я хочу, чтобы мы были вместе всегда… Очень хочу… Мы будем вместе и… И будем счастливы – не так ли?

Хотя Лион, скорее всего, не очень-то верил своим словам.

У любого здравомыслящего человека надежды на счастье после всего, что произошло с ними, выглядели бы смешно, наивно – почти нелепо.

Но жизнь шла своим чередом, и жить без надежды на лучшее, без надежды на то, что все, произошедшее рано или поздно забудется, что раны, которые они нанесли друг другу, перестанут кровоточить и наконец затянутся, что они не будут посыпать друг другу солью эти раны – жить без этого просто не имело смысла.

Конечно, и у Джастины были основания думать, что лучшее в ее жизни – семейное счастье, театральная карьера – все это давно уже минуло, давно прошло, и что теперь ей не остается ничего другого, как смириться с грустной действительностью, продолжая влачить жалкое существование, жить по одной раз и навсегда определенной схеме: завтрак, колледж Святой Магдалены с ее студийцами, репетиции пьес, спектакли, которые по большому счету никому не нужны, обеды, прогулки в парке, отдых с книжкой на скамейке, обсуждение прочитанного с полузнакомыми соседками – такими же одинокими, как и она…

Да, теперь, когда жизнь была прожита, ей, наверное, только и оставалось, что эти выдуманные истории – любовные романы…

В последнее время она действительно пристрастилась к их чтению…

Это были классические любовные истории, в которых неизменно фигурировали богатые, красивые, счастливые и во всех отношениях преуспевающие люди, – во всяком случае, они обязательно становились таковыми к концу повествования, что было так не похоже на настоящую жизнь и отлично объясняло, почему некрасивые, бедные, одинокие и неудачливые люди зачастую платили за подобные книги свои последние деньги.

Так считали и Джастина, и Лион. Они относились к подобного рода литературе с нескрываемым пренебрежением…

В романах «с продолжением» бедные девушки, усердно изучавшие стенографию, машинопись и делопроизводство, поступали на работу в офис и действительно выходили замуж за хозяина или, на худой конец, за его сына, а не за владельца москательной лавки напротив их дома. Другие девушки, такие же бедные, но красивые и непременно с благородным сердцем, жившие в дешевых меблированных комнатах, венчались с сыновьями пэров, владельцами транснациональных корпораций или, на худой конец, с мужчинами «с бриллиантовым сердцем», которые после свадьбы неизменно находили на своем участке залежи нефти. Красивые юноши из благородных, но обедневших семей останавливали взбесившихся лошадей и таким образом знакомились с богатыми наследницами преуспевающих отцов или дядьев или с принцессами крови, путешествующими инкогнито и, разумеется, на последней странице женились на них; на самый крайний случай такие молодые люди спасали жизнь какого-нибудь фантастически богатого магната при землетрясении, нападении сбежавших из тюрьмы уголовников, маньяков, или при каком-нибудь ужасном кораблекрушении и таким образом попадали к ним в дом…

Такие романы внушали мысли, что именно надо сделать, чтобы преуспеть в жизни, но большинство читателей или, скорее, читательниц, к несчастью, уже не были столь молоды и красивы, и потому навсегда упустили свой единственный шанс в жизни.

Оставалось лишь следить за тем, как это получается у других и переживать за выдуманных героев, как за самых близких людей – и Джастине в том числе…

Да, когда у человека не складывается собственная жизнь, когда она, даже не закончившись, незримо подходит к той самой черте, за которой начинается безразличие ко всему, кроме себя, своего здоровья, своих мелочных интересов и старческого эгоизма, что ему остается?

Разве что по ночам в минуты слабости, уткнувшись лицом в подушку, вспоминать былое и плакать по утраченной молодости, несбывшейся любви, по тому счастью, которое было так близко, но не свершилось…

Джастина, отстранив руки Лиона, неторопливо прошла по комнате, остановилась подле окна и, одернув штору, посмотрела на соседний дом.

Окна были наглухо задернуты шторами. Она вздохнула.

Да, прав был Лион, когда говорил, что жизнь любого слабого человека рано или поздно начинает складываться из непонятной, малообъяснимой с первого взгляда цепочки случайностей – которые он определял как «если бы»…

Лион коснулся ее плеча.

– Они уехали…

Джастина, не оборачиваясь, уточнила:

– Кто?

Она прекрасно знала, кого именно имел в виду ее муж, когда говорил «о них», однако сделала вид, что не поняла – видимо, потому что не хотела о них говорить.

Однако Лион то ли не понял ее, то ли сделал вид, что не понял.

– Ты ведь смотришь на дом Бэкстеров? Джастина едва заметно кивнула.

– Не надо притворяться, дорогая, и делать вид, будто ты не понимаешь, кого я имею в виду…

Она одернула штору и с напряженной улыбкой посмотрела на мужа.

– Хорошо, больше не буду.

– Ведь я знаю тебя много лет… Тебе это не идет, Джастина…

– Хорошо…

– Пойдем лучше ужинать. Дети заждались… Джастина стала неторопливо спускаться вниз, на ходу перебрасываясь с Лионом какими-то малозначительными фразами, однако думала все равно о своем.

Да, теперь все кончено. Наверное – навсегда. Впрочем – почему наверное? Кончено окончательно и бесповоротно.

Ведь она, Джастина, давным-давно дала себе слово, что этого больше никогда, не повторится, что даже мысленно она постарается не возвращаться к той истории, которая послужила причиной раскола в ее семье – да не только в ее…

Но все, все, хватит об этом.

Сезон гольфа закончен. Так и хочется сказать: «завершен навсегда». Навсегда ли? Хочется надеяться.

Полно, Джастина – а действительно ли тебе этого так хочется? Не обманываешь ли ты себя? Нет, нет, все кончено.

Это значит, что Питера она больше никогда не увидит, разве случайно где-нибудь, на художественном аукционе. Они не спеша пройдутся рядом, поговорят о пустяках и ни словом, ни жестом не выдадут того, что их когда-то связывало…

Джастина живо представила себе, как именно это будет выглядеть и почему-то улыбнулась. Наверное, потому что подумала: теперь ей наверняка должно стать легче. Впрочем, не ей одной…

Но вместо долгожданного покоя, облегчения, на которое она так рассчитывала, ее душу окутала черная, смертельная тоска. Появилось ощущение, будто бы в один миг она потеряла очень важное, сокровенное, что-то необыкновенно дорогое.

Кого же – Лиона? Да, наверное, хотя она всеми силами пыталась убедить себя, что Лион по-прежнему любит ее, что все у них хорошо, и что дальше они будут жить, будто бы ничего не случилось, все в порядке.

А может быть…

Может быть, все-таки, не его? А Питера Бэкстера?

Джастина всячески гнала от себя эти мысли, она не хотела больше думать о Питере, не хотела о нем вспоминать… Однако мысленно все время возвращалась к этому человеку, который одарил ее такой радостью, но одновременно, принес в ее жизнь столько горя…

От воспоминаний Джастина совсем поникла – как нежный цветок, который давно уже не поливали.

Не стоит и говорить, как рады были дети ее выздоровлению.

Вопросы сыпались один за другим:

– Как ты себя чувствуешь?

– Ничего не болит?

– А какие лекарства ты принимала?

Последние несчастья так сплотили и сблизили Джастину с приемными детьми, что те совершенно естественно перешли с ней и с Лионом на «ты» – разумеется, Джастина была только рада этому.

Она улыбнулась.

– Спасибо, все хорошо…

И тут совершенно неожиданно для всех Уолтер сказал:

– Сегодня утром к нам приходил какой-то клерк из банка…

Джастина, удивленно посмотрев на приемного сына, переспросила:

– Клерк? Тот кивнул.

– Да, клерк из банка.

– Из какого банка?

– Я точно не помню…

– К кому же именно этот клерк приходил? Наверное, к нам опять насчет пенсионного фонда?

Ни слова не говоря, Уолтер протянул приемной матери красивый конверт.

– Это он передал нам с Молли. Удивленно подняв брови, Джастина вскрыла конверт – оттуда выпал заполненный бланк, в котором руководство банка «имело честь сообщить мистеру Уолтеру Хартгейму и мисс Эмели Хартгейм», что некий джентльмен Джеймс Рассел открыл на имя каждого счет по достижению двадцати одного года, то есть совершеннолетия на сумму…

Когда Джастина увидела, на какую сумму открыт счет, глаза у нее поползли на лоб.

– Как? Ведь это целое состояние!

Уолтер дернул плечом.

– Мы и сами знаем…

Сложив банковский бланк.

– Гм-м-м… Интересно – кто же этот благодетель, Джеймс Рассел?

– Клерк ничего об этом не говорил, – ответил Уолтер, – он только сказал, что руководство банка поручило ему сообщить об этом нам с Молли… Он не знает, что это за человек.

Она откинулась на спинку кресла, соображая, кто же это мог быть.

Затем еще раз взяла конверт, вынула бланк и несколько раз, шевеля губами, перечитала письмо – надеясь, что в нем закралась ошибка.

Нет, ошибки не было никакой, все правильно: «мистер Уолтер Хартгейм» и «мисс Эмели Хартгейм».

Удивленно посмотрев на сына, Джастина задумчиво спросила:

– Кто же это?

– Мы знаем не больше твоего, – ответил Уолтер, – нам самим интересно…

И тут до Джастины дошло: наверное, это был их отец – Патрик О'Хара… Да, да, конечно же он! Больше некому.

Она вздохнула и, мысленно представив себя на месте их отца, не могла не восхититься его редкостным благородством. Что за человек!

Да, он понимал, что своим внезапным появлением обязательно нарушит мир и гармонию в их доме, нарушит семейное счастье Джастины с Лионом, и, конечно же, детей – ведь для них появление Патрика будет равносильно появлению живого трупа. Человек, которого все мысленно давно уже похоронили, является в дом и говорит, что он – тот самый Патрик О'Хара…

Трудно представить, в какое смятение это бы повергло детей! Джастину прошиб холодный пот – она на минуту представила, что ей придется расстаться с Уолтером и Молли. Да, это был бы для нее удар – много сильнее, чем все, которые ее пришлось испытывать за последние месяцы.

Но Патрик… Наверное, придет время, и они, конечно же, узнают об этом человеке всю правду… Джастина подозревала, что в его истории наверняка есть какая-то тайна, которую она еще не знает, но – дай Бог! – узнает когда-нибудь. Да, наверное, так оно и будет. А пока…

Изобразив на своем лице недоумение, Джастина протянула конверт мальчику и сказала:

– Вот и хорошо. А теперь – спрячь это куда-нибудь подальше.

Непонятно почему, но после ужина настроение Джастины резко поднялось. Так часто бывает с людьми, которые, чувствуя свою вину, свою греховность, сталкиваясь с безграничным благородством людей малознакомых, сразу же просветляются духом.

Лион, поглядев на жену, заметил резкую перемену в ее настроении и довольно улыбнулся. Да, теперь действительно всем неприятностям пришел конец.

Наверное, мысленно Джастина была уже не здесь, в Оксфорде, а где-то далеко-далеко; ведь Лион обещал, что увезет ее из этого города, где ей пришлось испытать так много радостей и горестей…

Куда? Может быть, в Австралию, столь милую ее сердцу?

Лиону тоже хочется уехать, ему все равно, куда – только бы поскорее…

Они поедут, нет, они поплывут на белоснежном океанском лайнере, и за бортом будут кружить чайки, морской бриз будет приятно ласкать ее лицо, шею, волосы, а рядом будет стоять Лион – как всегда, подтянутый, предупредительный, с нежной, понимающей улыбкой…

Скорее бы, скорее бы!

Неожиданно приятные размышления Джастины прервал Лион:

– Знаешь, мне неожиданно вспомнился разговор с аббатом О'Коннером… Мир его праху.

Заметив, что при упоминании об аббате на чело Джастины тень, Лион поспешно добавил:

– Не надо хмуриться. Да, я помню, что ты недолюбливала этого человека, но вспомни старую истину – «о мертвых либо хорошее, либо ничего». Тем более, что соображения, которыми когда-то поделился со мной аббат, заслуживают внимания и удивительным образом перекликаются с мыслями покойного кардинала де Брикассара, которые я почерпнул в дневниковых записях… – сказал Лион, призвав имя этого дорогого для Джастины человека словно бы в оправдание тому, что он вновь напомнил жене об О'Коннере.

– Ну, говори…

– Аббат сказал: «Лион, ты, наверное, хорошо знаешь старую, как мир, истину… Мужчины управляют миром, женщины управляют мужчинами…»

Джастина улыбнулась.

– Никак не ожидала от тебя таких банальностей, Лион…

Тот возразил:

– Если это и банальности, то, во всяком случае, не мои. Тем более, что и банальные слова могут быть неглупыми… – он подлил себе чая и, сделав небольшой глоток, продолжил: – Аббат тогда сказал: «Что есть мужчина? Биологически, это – существо с совершенно иным набором хромосом, чем у женщин. И в великом деле продолжения рода человеческого – только, так сказать, обслуживающий персонал…» Джастина удивилась.

– Он так и сказал?

Кивнув, Лион поспешил убедить Джастину в правдивости слов О'Коннера.

– Конечно… Неужели я сам это придумал? Я не настолько проницателен, как де Брискассар или О'Коннер…

В голосе мужа Джастина уловила легкую, едва различимую иронию.

– Ну, ты себя недооцениваешь…

– Однако раньше ты утверждала обратное…

Джастина нахмурилась.

– Ты иногда говорила, что я переоцениваю себя – помнишь, в Бонне?

Она пожала плечами.

– Честно говоря – не помню. Впрочем, – тут же спохватилась Джастина, – вполне вероятно, что тогда, в Бонне, я имела в виду что-то совершенно иное…

– Что же именно? – спросил Лион, вперив в нее пристальный взгляд.

– Ну, ладно, не придирайся к словам… Ты ведь еще хотел что-то рассказать – о твоем любимом аббате?

Лион заерзал на стуле.

– О том, что есть мужчина, и что есть женщина в современном мире, – не без скрытого сарказма добавила Джастина.

Лион, однако, совершенно не обиделся – скромно улыбнувшись, он продолжал:

– Аббат говорил: «Мужчина, как всякий, кому предназначено быть исполнителем, не успокаивается, пока не находит себе способа вообразить себя всемогущим творцом… Сколько глупых легенд и басен он сочинил, чтобы убедить самого себя в этом! Он де, и Бог, и первый человек, мол, женщины – только творения из ребра его… А все потому, – говорил Джон, – все потому, что мужчина не рожает детей…»

Джастина, поразмыслив, согласилась с подобным утверждением:

– Вполне возможно, что милый твоему сердцу аббат О'Коннер по-своему прав… Представляю, как бы возгордились мужчины, если бы они были наделены еще способностью к деторождению!

Лион строго посмотрел на жену.

– Только давай без иронии… Я ведь беседую с тобой о серьезных вещах.

– Я понимаю, что о серьезных, – в тон ему ответила Джастина.

– Так вот, – как ни в чем не бывало улыбнулся Хартгейм, – каждый мужчина в глубине души своей – просто упрямый ребенок, которому очень хочется быть послушным… И знаешь, что я подумал? – спросил он Джастину.

– И что же ты подумал?

– Ко мне это как раз и относится… Наверное, больше, чем к кому-нибудь другому.

– Да, насчет ребенка – это хорошо, – впервые за все время беседы согласилась с мужем Джастина, – иногда ты действительно ведешь себя как ребенок… Как испорченный ребенок, – с улыбкой добавила она.

– Помнится еще, – впрочем, это уже мысль не О'Коннера, а кардинала, так вот: он писал, что управлять мужчиной – элементарно просто… Но современные женщины сбиты с толку эмансипацией… На самом деле существует только один великий рычаг управления мужчиной – его собственная самооценка. Ни внешность современной женщины, ни интеллект, ни возраст, ни даже так называемая сексуальность…

При слове «сексуальность» Джастина недовольно поморщилась – перед ее глазами сразу же встал образ Питера, и она вновь разозлилась на себя за то, что так упорно, так настойчиво вспоминала этого человека…

– …при всем их кажущимся значении не играют никакой роли… – продолжал Лион, не замечая, как хмурится его жена. – Пока легкая, но твердая рука женщины пребывает на этом рычаге, женщина может быть совершенно спокойной, как богиня… Впрочем, – тут же оговорился Лион, – конечно, есть и исключения, есть настоящие мужчины…

В этот момент Джастине показалось, что она знает, на кого намекает Лион, говоря об «исключениях» – конечно же, на Питера. Ведь она, Джастина, предпочла…

– …так вот: всякий рычаг имеет два плеча. И у рычага самооценки есть тоже свои концы – то, что многие называют кнутом и пряником… Или, как считал кардинал, одобрение и неодобрение, поощрение и наказание. Никогда не следует забывать, что уверенность мужчины в своих успехах не очень устойчива, и потому требует постоянного подкрепления…

Окончательно отогнав от себя навязчивые мысли о Питере, Джастина подала голос:

– То есть…

– Ну, насколько я понимаю мысли покойного кардинала, он, видимо, примерял их к себе и… – тут Лион доверительно понизил голос, – и к Мэгги, – мужчины часто требуют, чтобы вы, женщины, разделяли эту уверенность…

– Иначе – чтобы через нее мы управляли миром мужчин?

– Вот именно.

С сомнением покачав головой, Джастина сказала:

– Но мужчины не очень-то любят, когда ими командуют…

– Всякая попытка мужчины освободиться от женской власти – знак того, что рычаг мужской самооценки не отрегулирован. Возможно, таким образом мужчина ищет другую руку – более чуткую…

– Ты хочешь сказать, что женщины иногда злоупотребляют кнутом в ущерб прянику? – С интересом спросила Джастина. – Так ведь?

– Да. В результате, как утверждал кардинал – получают полное пренебрежение семейными обязанностями, пьянство, гулянки, даже измены мужей…

После слов «супружеские измены» Джастина вновь нахмурилась – напомнил ей об этом так неожиданно, так внезапно! Не стоило ему так поступать.

Однако Лион, вне всякого сомнения, не имел намерений на что-то намекать – тем более, что это было не в его интересах; просто он употребил слова в том контексте, которого требовала ситуация.

Не глядя на Джастину, он с увлечением продолжал делиться с ней чужими мыслями:

– Так что, дорогая, пусть мы, мужчины, играем в свои игры – надо только давать нам любимые игрушки – бизнес, деньги, престижные машины и все такое прочие… Джастина, ты не смейся, – добавил Лион, заметив улыбку на лице своей жены, – потому что это утверждал не самый глупый человек из всех, которых я знал… И жизненного опыта, и всего остального у него было гораздо больше, чем у нас с тобой вместе взятых… Так и говорил – «подсовывайте ему его любимые игрушки… Пусть, мол, распускает перышки – дайте ему только зеркальце. Но знай, Джастина, что даже прирожденный подкаблучник при случае может взбрыкнуть и сломать рычаг… И если ты уж решила, что этот мужчина – действительно твой, не надо бояться деть ему пряник.

– Что он имел в виду?

– Потребность в одобрении, – важно продолжил Хартгейм, – по своей сути – наркотическая потребность… Она растет по мере удовлетворения и никогда не насыщается. Даже косвенный намек на то, что кто-то из представителей сильного пола хоть что-то может – защитить диссертацию, стать пэром, миллионером, купить дорогой дом в хорошем районе – вызывает напряженную реакцию.

– То есть, – уточнила Джастина, – многие мужчины воспринимают такие реплики как удар по собственному самолюбию?

– Вот-вот… Так что в подобных разговорах надо быть очень осторожной… «Побольше похвалы в адрес мужчин, – утверждал кардинал, – и это вскоре обязательно даст результат…»

С сомнением покачав головой, Джастина поинтересовалась:

– Хорошо… А если такой мужчина потом возомнит себе невесть что? Ну, что он защитил диссертацию, купил дом, стал пэром, миллионером, – она невольно скопировала недавние интонации мужа, – и вообще, что лучше его быть не может?

Беседа неожиданно начала приобретать игривый оборот – неосознанно Джастина повернула ее в это русло; видимо, для того, чтобы снять напряженность, которая предшествовала ее началу.

Лион, поняв, что подобная манера разговора за сегодняшним ужином – самая подходящая случаю только улыбнулся в ответ.

Да, он понял, что Джастина приняла правила его игры и был рад этому обстоятельству.

– Что же тогда? – не унималась жена и с улыбкой смотрела на собеседника. – Согласись, что таким образом любого человека можно развратить до мозга костей…

– Отнюдь. «При хорошо отлаженном рычаге одно только уменьшение дозы пряника, – вновь процитировал он записи покойного кардинала, – может оказаться своеобразным кнутом… Мужчина должен знать, за что вы его перехваливаете, но при этом не иметь ни малейшего представления, за что недохваливаете… Мимолетная сдержанность, легкий холодок, – все это может вызвать в душе такого мужчины-ребенка настоящую, неподдельную панику…»

Выслушав последнюю фразу, Джастина произнесла:

– Многие женщины начинают упрекать своих мужей, плакаться…

Говоря это, она конечно же имела в виду Ольвию, жену Питера.

– Так делать не стоит, – заметил Лион, – это, как утверждал де Брикассар, применяется только в аварийных случаях… Когда у женщины нет иного выхода.

– А если мужчина раскусит тактику? – поинтересовалась Джастина с долей некоторым недоверия в голосе. – Что тогда?

– Дойдя до понимания сути женской власти над ним мужчина будет не в силах освободиться… Наоборот, – продолжил Лион, непонятно чему радуясь, – даже добравшись до истины, понимая всю безнадежность своего положения, он с гордо осознанной необходимостью бросится со своей высоты в первозданное лоно матриархата, озабоченный только тем, чтобы прыжок выглядел лихим…

Ужин был закончен, чай выпит, и, после такого завершения беседы говорить с Лионом Джастине больше не хотелось. Подойдя к нему, она поцеловала мужа и произнесла с чувством:

– Спокойной ночи, Лион… И спасибо тебе, дорогой.

– За прекрасный вечер…

Лион ответил на поцелуй и молча проследовал к себе наверх. Действительно – зачем говорить, о чем-то спрашивать? Ведь и так все понятно, без лишних слов.

Так думал Хартгейм, такого он желал и себе, и Джастине, на это он надеялся. Но, наверное, не его вина, что его надежды не всегда оправдывались…

Ночью Джастина проснулась от странного назойливого скрипа за окном. Накрыв голову краем одеяла и уткнувшись лицом в подушку, она попыталась было вновь заснуть, однако этот резкий, неприятный, так действовавший на нервы звук продолжался и раздражал ее все больше и больше…

Нет, это просто невозможно!

Джастина встала, подошла к окну и осторожно отодвинула штору. Ночная улица была совершенно пуста, светили одинокие фонари, и завывающий ветер срывал с деревьев последние листья. Но странный звук не прекращался, а наоборот – становился все резче, все назойливей.

Джастина очень осторожно, стараясь не скрипеть половицами, чтобы не разбудить крепко спящего мужа, подошла к другому окну. При свете одинокого фонаря она заметила, что дверь в доме Бэкстеров была полуоткрыта – от ветра она то открывалась, то закрывалась, и несмазанные петли пронзительно скрипели.

Все это показалось Джастине очень странным: ее бессонница, странный звук, ее мысли, беспокойные, неотступные; перед глазами Джастины постоянно стоял Питер.

Она одернула штору, не зная, что дальше делать.

Оглянулась еще раз на Лиона – он, свернувшись под одеялом, спал как маленький ребенок.

– Да, – едва заметно шевеля губами, прошептала она, – а ведь покойный кардинал действительно был прав… Он совсем как маленький ребенок… Все мужчины такие… Вот и Питер. О, опять это воспоминание, опять Питер!

Но почему, почему она так часто вспоминает его? Почему этот человек преследует ее везде и повсюду – даже в мыслях?

Неожиданно Джастине стало очень страшно – это был какой-то животный: липкий и безотчетный страх, которому не могла дать рационального объяснения. Ей было очень страшно, и она, набравшись храбрости, добежала до кровати и тут же легла, укутавшись в теплое одеяло.

Скрип, скрип, скрип… Страшно. Почему скрипит?

Сейчас, сейчас этот страх должен пройти.

Но почему, чего она боится? Ведь Лион рядом, он желает ей добра, он действительно любит ее – Джастина все больше и больше убеждалась в этом…

Может быть, она просто занималась самообманом, выдавая желаемое за действительность? Нет, нет… Тысячу раз нет!

Она знала, что для Лиона нет никого дороже ее, что он готов отдать за нее, свою Джастину, все самое дорогое, что у него есть…

Но тогда – откуда же этот щемящий душу страх, липкий и неотступный? Почему у нее внезапно заболело сердце?

Все происходящее – и этот странный звук, и ее теперешнее состояние – выглядело как какое-то предзнаменование, как дурной знак; если бы Джастина была более суеверной, она бы задумалась…

Дверь продолжала скрипеть. Почему она открыта? Что это может значить? Может быть воры совершают какое-то злодейство, воспользовавшись отсутствием хозяев, но тогда что они могут делать в пустом доме? Да и Оксфорд никогда не славился преступностью. За все время их жизни в этом тихом городе она не могла припомнить ни одного случая хотя бы мелкого хулиганства.

Дверь все скрипела – все резче, все пронзительней. Теперь этот отвратительный скрип казался взвинченной до предела Джастине чуть ли не условным знаком, тайным паролем, призывом.

Призывом? Наверное… Но к чему, к чему же?

От липкого страха дыхание у Джастины перехватило; она принялась тормошить Лиона. Тот, проснувшись, недоуменно посмотрел на жену и спросил:

– Что? Что?

Она посмотрела на него расширенными от ужаса глазами и прошептала:

– Дверь скрипит…

Но Лион все еще был во власти сна, он не понял, что говорит ему жена, что ее беспокоит.

Непонимающе посмотрев на Джастину, он перевернулся на другой бок и вновь заснул.

Спустя несколько дней тот ночной эпизод казался Джастине каким-то фатальным предзнаменованием.

С тех пор она стала панически бояться дома напротив, опасалась даже смотреть в его сторону – особенно с наступлением темноты.

С каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой она все больше и больше ощущала, что не может здесь больше находиться, не может жить в этом городе, и что им с Лионом надо как можно быстрее уезжать отсюда. Но, всячески избегая бесед на эту тему, она все время откладывала решающий разговор с Лионом об отъезде.

Вспоминая тот ночной эпизод, Джастина стала опасаться за свое здоровье – она почувствовала, что ее неокрепший после болезни рассудок вновь может помутиться…

Как ни странно, но спасли миссис Хартгейм ее студенты из колледжа Святой Магдалены. Они знали, что руководительница студии давно выписалась из больницы и, обеспокоенные ее долгим отсутствием в студии, решили навестить свою любимицу.

Они пришли все вместе – дом сразу же наполнился разговорами, смехом и тем свойственным только молодым людям жизнелюбием, которого в последнее время так не хватало ни Лиону, ни его жене.

Букеты цветов, шутки, ласковые улыбки, восклицания… О, как давно она не видела, не слышала всего этого! Джастине казалось, что их дом стал с головы на ноги; и она растерянно оглядывалась по сторонам. Студентов пришло много – вся труппа, человек двадцать, если не больше, и они, никого и ничего не стесняясь, стояли в проходах, сидели в креслах и на диванах, курили, переговаривались. Они были молоды, счастливы, и Джастина по-хорошему, от души позавидовала им.

Строгая обстановка дома сразу же сделалась демократичной и непринужденной. Потертые джинсы, кожаные куртки с заклепками, чудовищных размеров полувоенные ботинки на толстой подошве, длинные волосы, короткие «ежики», серебряные кольца в ушах – все это выглядело на фоне строгого интерьера дома Хартгеймов непривычно.

Однако с приходом студентов Джастина сразу же почувствовала облегчение – теперь это была прежняя мисс О'Нил, приветливая, остроумная и гостеприимная хозяйка дома. Поговорив об отвлеченных вещах – о театре было упомянуто лишь вскользь (студенты решили, что после «Юлия Цезаря» надо поставить что-нибудь более, веселое, сошлись на комедии «Конец – делу венец»), Джастина вновь воспрянула духом. Однако ее посетители ушли так же быстро и неожиданно, как и появились.

– Мы и так слишком долго испытывали ваше терпение. Вы еще не оправились после болезни, миссис Хартгейм, мы пойдем… Кстати, завтра нам приходить на репетицию?

Она кивнула.

– Конечно же! Завтра и начнем… Что вы просили – «Конец – делу венец»?

После ухода студентов Джастина физически почувствовала какое-то странное, болезненное ощущение пустоты. Будто бы ее сразу же поместили в вакуум. Она, устало посмотрев на Лиона, произнесла:

– Ну что – с завтрашнего дня начинается прежняя жизнь…

Видимо, Джастина имела в виду не только то, что с завтрашнего дня ей надо будет понемногу входить в прежнее русло, но и то, что теперь и в их доме все пойдет точно таким образом, как было до появления в доме напротив мистера Бэкстера…

– Конец – делу венец, – прошептала она, обращаясь скорее не к Лиону, а к самой себе… – Конец – делу венец…

Однако поставить последнюю точку, «увенчать дело» ей так и не удалось…

Да, на следующий день она отправилась в колледж Святой Магдалены. И вновь знакомая дорога по брусчатой мостовой, и вновь как когда-то Джастина сорвала кленовую веточку и принялась выстукивать ею незамысловатый ритм по чугунной решетке ограды.

Знакомое здание, серой громадой наплывающее из глубины квартала. Старинная дверь со стертой от многочисленных прикосновений дверной ручкой в виде львиной лапы, каменные ступеньки.

– Доброе утро, миссис Хартгейм…

– Здравствуйте, миссис Хартгейм…

– Как вы себя чувствуете, миссис Хартгейм? Она привычно вешает плащ на вешалку в углу, оборачивается, приветливо смотрит на студентов. У них сочувственные, понимающие лица. «О, как я вам благодарна!» – хочет крикнуть она, но вместо этого сдержанно улыбается и отвечает:

– Здравствуйте, здравствуйте… Спасибо, я уже совсем поправилась.

И вновь репетиция. Удивительно, что студенты так быстро выучили текст – наверное, они давно уже решили, какую пьесу будут ставить на этот раз, и потому подготовились загодя.

И вновь, как и несколько месяцев назад, во времена тех памятных репетиций «Юлия Цезаря», в репликах героев пьесы Джастине слышится какой-то тайный, скрытый смысл, который может быть отнесен прежде всего к ней самой…

Она, сидя во втором ряду и положив на колени томик Шекспира, шепчет вслед за актером:

– Но подчинись судьбе… Подчинись судьбе… И тут же, словно очнувшись от наваждения, прерывает репетицию:

– Стоп, стоп, стоп!

Студенты останавливаются.

– Не надо так мрачно выговаривать каждое слово… Не надо так серьезно относиться к репликам! Это все-таки комедия!

Теперь студенты не перечили Джастине – более того, после той репетиции она поняла, что между нею и молодыми людьми вновь восстановились теплые дружеские отношения, как когда-то…

Теперь репетиции проходили не только по утрам но и по вечерам. В один из таких вечеров Джастина, весело беседуя с Роджером Солом, шла по направлению к своему дому. Роджер, улыбнувшись, предложил:

– Может быть, зайдем в кафе, миссис Хартгейм?

Та, прекрасно помня, как в прошлый раз они посетили одно из любимых кафе Роджера, вспомнив нехитрую беседу о лошадях, улыбнулась.

– Хорошо.

Как раз напротив светилась неоновая вывеска небольшого кафе – Роджер толкнул дверь, Джастина последовала за ним. Они уселись за столик.

– Ну, о чем мы будем с вами говорить? – спросила миссис Хартгейм, пряча улыбку, – надеюсь, не о лошадях, как в прошлый раз?

Роджер заметно обиделся.

– А чем вас не устраивают лошади? Ведь они – мое хобби!

– Отчего же – разве я сказала нечто такое, что могло бы вас обидеть?

Неожиданно для Роджера она перешла на «вы», давая понять, что несмотря на обстановку, не позволит фамильярничать с собой.

Однако он был настолько задет замечанием Джастины, что не придал этому обстоятельству должного внимания и сразу же запальчиво воскликнул:

– Но ведь лошади – это так прекрасно!

– Но непрактично, – в тон ему заметила Джастина… – Я никак не могу понять, каково предназначение этого животного в наш рациональный век автомобилей, космической связи и компьютеров?

Роджер как-то странно посмотрел на свою спутницу.

Та продолжала:

– Так какой же в лошади прок?

– А какой прок, скажем… – он внимательно осмотрел свой костюм; взгляд его упал на собственный цветастый галстук. – Скажем, в моем галстуке? Ответьте мне, миссис Хартгейм…

Джастина пожала плечами.

– Ну, не знаю… Так принято – чтобы мужчины носили галстуки.

Роджер Сол победно улыбнулся.

– Если вдуматься как следует – то абсолютно никакого. Это не одежда в общепринятом смысле, он не защищает ни от холода, ни от жары, ни от пыли… Зачем же тогда носить его?

Она попыталась сказать что-то, но теперь инициативу разговора перехватил Сол – видимо, сделанное вскользь замечание о бесполезности лошади в «наш рациональный век» задело его за живое.

– Множество людей – взять, например, того же Фредди, моего приятеля, экс-Юлия Цезаря в спектакле – собирают картины… Хороших мастеров, старой школы – вы ведь прекрасно знаете художественный вкус Фредди и надеюсь, не будете оспаривать его. Какой смысл в этом?

Джастина, не задумываясь, ответила:

– Он вкладывает деньги в произведения искусства. Ты ведь сам это говорил.

Роджер с улыбкой согласился со своей собеседницей.

– Да. Все верно. Но ведь он может вкладывать деньги и в другие вещи. Например, в акции подземного тоннеля под Ла-Маншем, в нефтяные скважины, в аэрокосмическую промышленность, с торговлю. И все это будет приносить куда большую прибыль, чем старинные гравюры!

Миссис Хартгейм не уловила мысли собеседника, но, тем не менее, согласилась:

– Ну да.

– Тогда почему же он выбрал именно произведения искусства?

Джастина ответила честно:

– Не знаю…

Улыбнувшись Джастине – это вышло неожиданно, потому что тема разговора была очень серьезной, Роджер сказал:

– Вы ведь сами только что произнесли это слово… Ключевое, кстати.

Немного подумав, Джастина спросила неуверенно:

– Удовольствие?

Роджер воскликнул – так громко, что сидевшие за соседними столиками обернулись и с удивлением посмотрели на него, а официант недовольно нахмурился.

– Да, да, именно. Ведь любой человек – не станем скрывать этого – живет потому, что хочет получать удовольствия. Пока у него есть хоть какие-то потребности, желания, он будет жить. Да, миссис Хартгейм, не надо быть ханжами, люди живут только для одного – для удовольствия! Это и есть цель и смысл жизни, это – главный рычаг всех их поступков! Сколько преступлений, сколько лжи, гнусности, подлости, сколько измен совершается ради удовольствий – порой минутных.

Джастина кивнула – ей почему-то вспомнился последний разговор с Лионом, когда он делился соображениями покойного О'Коннера, удивительным образом перекликавшимися с записями кардинала де Брикассара.

– Люди могут идти на преступления и по другим мотивам… И удовольствие тут – не самое главное. Например – ради какой-нибудь идеи.

По мнению Роджера, его собеседница, которую Он уважал за ее ясный и практичный ум должна была прекрасно понять, что же он имеет в виду…

В этот момент к столику подошел официант.

– Слушаю вас.

Улыбнувшись, Роджер поднял глаза на Джастину и поинтересовался:

– Ну, миссис Хартгейм, что бы в этот вечер доставило вам наибольшее удовольствие?

Неожиданно перед глазами Джастины вновь возник Питер Бэкстер. О, это просто какое-то наваждение! А ведь Сол по-своему прав: да, каждый человек действуют сообразно тому, как он представляет удовольствия. Стало быть, мысли о Питере ей приятны – так ведь получается, иначе бы она не вспоминала о нем. Питер доставил ей столько приятных минут – человек никогда не станет воскрешать в своей памяти то, что было бы ему неприятно. Ситуации, в которые даже мысленно не хочется возвращаться, любой человек старается поскорее забыть. Джастина прикусила нижнюю губу.

Роджер, поняв ее замешательство по-своему, обратился к официанту:

– Мне, пожалуйста, двойной бурбон и кофе, а миссис – какого-нибудь легкого вина… И, пожалуй, тоже кофе… Вы не против вечернего кофе, миссис Хартгейм?

– Кофе так кофе.

После того, как заказ был принесен, Роджер Сол заговорил. Но Джастина думала о своем.

Конечно, доводы Сола были убедительны и неоспоримы – настолько, что это пугало ее.

Как, неужели я тоже создана для того, чтобы доставлять кому-нибудь удовольствия? Может быть – Лиону? Хорошо, пусть будет так.

Точно так же, и он, наверное, считает, что я пришла в этот мир, чтобы дать ему радость…

Если Лион одним только своим существованием доставляет мне такую радость, значит, – удовольствие… Не все ли равно, как это называется? И для чего тогда думать об этом?

А Питер?

И тут на лицо Джастины набежала тень. Но мысли были неотвязны, и воспоминаниям о Бэкстере она обязаны была Роджеру – ведь он своими рассуждениями о том, что есть удовольствие невольно вызвал их у Джастины…

Роджер с улыбкой явного превосходства глядел на размышляющую собеседницу.

– Ну, миссис Хартгейм, что вы скажете? – спросил он, допивая бурбон.

Тяжело вздохнув, она промолвила:

– Наверное, ты прав… – сделав небольшую паузу, она почему-то, совершенно вопреки своим мыслям, добавила:

– Только… Я никак не пойму, какое отношение все это имеет к нашим баранам… – процитировала она ставшее крылатым выражение из одной классической пьесы. – То есть, конечно же, к твоим лошадям…

– Самое прямое…

Джастина внимательным, немигающим взглядом смотрела на него – конечно же, теперь ей безразличны были и предмет увлечения Сола, и, по большому счету – сам этот разговор.

Однако она так не хотела вспоминать Питера, так не хотела возвращаться домой к Лиону, что была рада говорить со своим студийцем о чем угодно.

– Не пойму…

– Конечно же в наш стремительный век, век компьютеров, космической связи и всего прочего, – он вновь процитировал недавнее высказывание Джастины, невольно копируя ее интонации, – в наше время от лошади нет никакого практического толка. Добраться из Оксфорда в Лондон можно куда быстрее на экспрессе или на вертолете, чем верхом. Но – странное дело – я, понимая это, все равно отдам предпочтение милому животному… Не могу понять, почему они доставляют мне такое удовольствие – когда я думаю о них, у меня становится светлее на душе… Наверное, я унаследовал это пристрастие от своего отца… Он ведь тоже помешан на лошадях. И теперь, к старости, его страсть проявляется все с большей силой…

Роджер немного помолчал, а затем добавил:

– Я иногда хочу представить себя в старости… Особенно, когда смотрю на своего отца. Неужели я сам когда-нибудь буду таким, как он? Знаете, старость, или как ее еще называют – пора зрелости – очень странная вещь… Когда-то очень давно, когда я был еще подростком, у нас был сосед – он торговал автомобилями и весьма преуспел в этом занятии… У него был шикарный дом в аристократическом районе… Он был выдающимся торговцем – если таким можно было стать во время экономического спада. И вот, когда этот человек скопил порядочный капитал, он ушел, что называется, на покой… К тому времени ему было что-то около семидесяти… И что же вы думаете?

Джастина, которой была совершенно не интересна судьба какого-то там торговца автомобилями, соседа семьи Сола, тем не менее спросила – только для того, чтобы не думать о другом:

– И что же?

Роджер продолжал:

– Он очень быстро покатился, что называется, под гору… Скорее всего – просто от безделья. За короткое время он просто-напросто спился… Да, я как теперь помню: этот несчастный старик весь день проводил в баре напротив, весь день, с раннего утра до позднего вечера, налегая на виски… И в очень короткое время он умудрился пропить все, что у него только было – дом, счета в банке, акции… Просто уму непостижимо, как это у него получилось! Джастина задумчиво спросила:

– К чему это ты мне рассказываешь?

– А к тому, – голос Роджера неожиданно зазвучал нравоучительно, – что этот человек почувствовал себя стариком, решил, что жизнь прожита и ему теперь ничего не остается… Грубо говоря – у него нет ничего, что приносило бы удовольствие. Он не мог найти нужной отдушины. Но он все равно нашел ее – в виски… В жизни каждого человека лейтмотивом проходит одно и то же – удовольствие, удовольствие… И если он не находит его в тех вещах, которые приносили ему это удовольствие раньше, ему суждено погибнуть…

Они поговорили о таких, казалось бы, отвлеченных вещах, еще некоторое время, после чего Джастина посмотрела на часы и воскликнула:

– Однако!

– Извините, я отнял у вас своей пустой болтовней так много времени…

– Ничего, иногда с тобой интересно побеседовать, – ответила Джастина, вставая.

Поднялся и Сол.

– Уже поздно. Позвольте, я провожу вас до дома, миссис Хартгейм.

Они вышли, и в ушах Джастины, подобно глухим ударам, все время звучало одно и то же слово:

– … удовольствие… удовольствие…

Джастина и Роджер шли по обочине, обсуждая новую постановку – парень был на удивление словоохотливым в тот вечер.

Джастина и слушала, и не слушала его – она была погружена в свои мысли о целях существования человека («удовольствие… удовольствие…») Но вдруг, увидев темный силуэт в конце аллеи, она остановилась как вкопанная.

Да, это был он…

Роджер, посмотрев сперва на Джастину, а потом в направлении ее взгляда, сразу же все понял и под каким-то тактичным предлогом отошел в сторону.

– Всего хорошего, миссис Хартгейм…

– И тебе того же…

Да, это был Питер – видимо, он давно уже поджидал ее, воротник его плаща был поднят, руки засунуты в карманы.

Джастина, постояв некоторое время в нерешительности, подошла к Питеру.

– Это ты?

Он улыбнулся.

– Как видишь.

– А что ты здесь делаешь? Неужели…

В ее голове мелькнула догадка, однако в последний момент она решила промолчать.

Тот прекрасно понял, что она хотела сказать.

– Совершенно верно. Жду тебя.

Перед глазами Джастины все поплыло… Питер, подойдя поближе, произнес:

– Нам надо поговорить. Джастина, дело в том, что теперь я…

Она не дала ему закончить – не все ли равно, что он хотел ей сказать? Страсть, роковая страсть вновь овладела всем ее существом. Разве можно обманывать себя, разве можно противиться этой страсти – пусть губительной для них обоих, но такой сладостной! Сколько времени она таилась, сколько времени не хотела признаваться в этом даже себе.

– Не надо, Питер… – немного хриплым голосом остановила его Джастина. И, ни слова не говоря, взяла под руку и повела к своему автомобилю.

Питер не верил своим глазам. Все происходящее казалось ему сладостным сном. Он протянул к ней руки и порывисто прижал ее к себе. Прекрасные волосы Джастины пахли чем-то волшебным, неземным, чем-то таким, от чего хотелось зажмуриться, забыться… Он вновь вдыхал сладостный аромат ее тела и чувствовал, как она горячо дышит ему в щеку.

Да, это была она, его возлюбленная, Джастина… Он обожал ее, он страстно желал ее больше всего на свете.

– Не здесь, – сдавленно прошептала она, – не здесь, Питер…

Трясущимися от страсти и волнения руками она открыла машину и рухнула на переднее сидение. Включила зажигание.

Питер, подойдя к ней, мягко сказал:

– Дай-ка мне…

Она послушно пересела.

Взревел мотор, и автомобиль медленно покатил по пустынным улицам Оксфорда. Когда он доехал до городской черты, Джастина коротко приказала:

– Остановись.

Она молча открыла дверь и, обойдя вокруг машины, подошла к сидению водителя.

– Дальше поведу я.

Питер не стал перечить. Он только порывисто прижал к себе Джастину, однако она вновь повторила:

– Не здесь…

Автомобиль, постепенно набирая скорость, понесся по ярко освещенному шоссе.

– Куда мы едем? Она улыбнулась.

Когда машина доехала до развилки и свернула направо, Питер понял, что они направляются в придорожный мотель…

Они взяли ключ, заполнили какие-то бланки и, ускоряя шаг, пошли наверх, в свой номер, ключи от которого им отдал портье.

Едва только Питер вошел и повернул в замке ключ, как Джастина бросилась к нему, увлекая на кровать…

… От наслаждения Джастина едва не теряла сознание; она вновь ощущала себя на вершине блаженства. От пьянящих поцелуев, от сладостных прикосновений Питера, от его ласк она была в экстазе. Она целовала его, а руки ее скользили вдоль тела, заставляя Питера еще сильнее вздрагивать и трепетать.

Теперь Джастину больше не мучили тревоги и сомнения. Нет, она не допустит разлуки с любимым. Никогда. А Лион… Сейчас она не хотела думать о нем – не хотела и не могла.

Питер приподнялся на локте и стал жадно целовать Джастину в ее роскошную грудь. Жесткие шершавые губы ползали по ее коже – такие волнующие, такие жадные, и от одного только их прикосновения у Джастины все сладко замирало внутри…

Джастина зарылась лицом в его грудь. От мимолетных, скользящих прикосновений рук Питера, быстрых, жарких, легко скользящих по ее животу, по ногам, груди, в Джастину постепенно вливался сухой жар, и каждая клеточка рвалась к любимому – все ближе и ближе… Джастина изнемогала от любви.

О, Боже! Неужели его когда-то не было рядом со мной? Неужели я когда-то не знала его?

Мой любимый, мой любимый, ну почему люди не придумывают названия этому? Почему, написав миллионы стихов о любви, романтике и благородстве, мечтатели и поэты постыдились дать имя тому блаженному состоянию, слиянию, венцу и вершине любви?

Губы Питера опускались все ниже, ниже, к животу Джастины… Джастина только тихо постанывала от неизъяснимого наслаждения.

О, мой Питер!

Как крепки твои руки, как горячи твои бедра на ногах моих, когда я распахиваю их навстречу тебе! И сколько бы раз мы ни любили друг друга, сердце снова замирает в тот самый миг, когда ты со стоном и вздохом входишь в мое лоно, разжигая своим яростным факелом все нарастающее пламя, гудящее, слепящее и счастливое!

Какая в тебе нежность и сила! Когда ты любишь меня, когда ты входишь в меня, у тебя закрыты глаза, ты – весь во мне! Ближе! Ближе! Возьми меня всю, мой любимый! Возьми меня всю, целиком, я твоя, твоя – навеки!

Не бойся, бери меня, бери, делай все, что захочешь! Я твоя, Питер! Я твоя вещь, я твоя собственность – делай же со мной все, что хочешь – о, как сладостно мне это осознавать!

О, мой милый! Как тяжело ты прильнул ко мне! Какая уверенность, какая сила в твоей мускулистой тяжести! О, какое огромное наслаждение! Я не в силах сдержаться! Теснее! Крепче! Еще крепче!

Какая радость! Какое счастье! Эта радость бушует во мне! Я дышу ею! Отнялись ноги… Они не весят ничего… Только твоя тяжесть на моей груди… Ты мой щит, сильнее, Питер! Сильнее, любимый! Пусть тебе будет сладко со мной. Так же, как и мне теперь. Мы принадлежим друг к другу.

Необузданная энергия и страсть, все время сжигавшая их, безумное желание наконец-то вырвались наружу. Питер торопливо и жадно, словно боясь, что кто-то может отнять у него его любимую, целовал ее, а она извивалась в его объятиях. В порыве безумного блаженства она вскрикивала, и слезы катились по ее щекам.

– Любимый, – горячо шептала она, – мой любимый, самый любимый, самый желанный… О, как я люблю тебя! О, мой Питер!

Да, любовь, страсть была сильнее Джастины, и она, несмотря на увещевания разума, ничего не могла с собой поделать.

Теперь она была твердо уверена только в одном: они должны быть вместе, они должны принадлежать друг другу. Никто не заменит ей Питера, никакой другой мужчина… Даже Лион…

И Питер, словно прочитав мысли своей любимой, произнес, тяжело дыша:

– Да, любимая, теперь, волею судьбы, которая соединила нас, мы должны быть вместе…

Она тяжело вздохнула.

– Не вздыхай так… Разве тебе плохо? Слезы катились по щекам Джастины, однако она словно и не замечала их.

В груди Джастины вновь неожиданно начал расти какой-то пузырек холодного раздражения – отвращения к самой себе. Она всеми силами пыталась подавить его, но ничего не могла поделать…

Машина на огромной скорости неслась по широкому шоссе – в это время дорога была на удивление пустынна. Свет фар вспарывал чернильную темноту. Рев мотора далеко и гулко разносился по окрестностям, отражаясь от холмов и перекатываясь через унылые, темные поля.

За рулем сидела Джастина. Она с трудом различала дорожную разметку и знаки из-за слез, которые, застилая ей глаза, искажали все, что она видела. Время от времени Джастина украдкой вытирала слезы, однако они набегали вновь. Она все время смотрела прямо перед собой, ни разу не обернувшись в сторону сидевшего рядом Питера.

Питер же то и дело бросал короткие, но пристальные взгляды на Джастину. Теперь он чувствовал себя раздавленным, оглушенным, прибитым, даже униженным – наверное, такое чувство может испытывать человек, сорвавшийся с крутого горного пика и лежащий на дне глубокого ущелья. Видимо, точно такие же чувства испытывала и Джастина. Слезы душили Джастину, комок застрял в горле. Она задыхалась, ей не хватало воздуха.

Неожиданно перед ней во всей своей беспощадности встал вопрос: «А что же теперь?» Джастина не хотела об этом думать, она вообще не хотела думать ни о чем, но вопрос этот постоянно сверлил ее мозг.

Да, теперь она знала, и знала наверняка: это была их последняя встреча с Питером.

Больше они не увидятся. Никогда. Боже, какое же это страшное слово! Но что делать? Так надо…

Они не могли жить друг без друга, но в то же самое время не могли оставаться вместе – чтобы ни говорила ему Джастина в минуты безумной близости, чтобы ни отвечал ей Питер, они прекрасно понимали, что продолжать такую жизнь невозможно.

Парадокс, гордиев узел – наверное, не одни они бывали в такой ситуации, когда разум и чувства, рассудок и страсть противоречили друг другу, и при всем желании нельзя было найти никакого компромиссного решения.

Да, прав, наверное, был Роджер – человек живет ради наслаждений, удовольствий. Но ведь есть вещи, которые выше всего этого! И прежде всего – долг. Теперь, вспоминая Лиона, представляя его, Джастина испытывала жгучее чувство невыносимого стыда. Он верит ей, он любит ее, она же обманула его любовь, обманула его надежды.

Она приедет домой, поднимется наверх, и вновь будет врать, что репетиция затянулась дольше, чем она предполагала по не зависящим от нее обстоятельствам… А-а-а, все пустое.

Питер, бросив пристальный взгляд на Джастину, понял, о чем она думает. И в то же самое время он поймал себя на мысли, что он, Питер Бэкстер, не думает ни о чем. В голове была стерильная пустота – ни мыслей, ни даже эмоций – вся опустошенность, вся раздавленность вмиг куда-то исчезли сами собой.

Наверное, так было нужно. Да, действительно гордиев узел, причудливо запутанный самой жизнью. Но, если его нельзя развязать, то наверное, можно просто разрубить. Так думала и Джастина.

Да, его можно только разрубить. Если мы с Питером не можем друг без друга, то почему же мы должны быть порознь?

Руки ее судорожно сжимали руль. Впереди показался поворот – Джастина, не сбавляя скорости, с трудом вписалась в него.

Наконец Бэкстер нарушил молчание:

– Ты слишком взвинчена, дай я сяду за руль…

Она только недовольно поморщилась.

– Ничего, как-нибудь доберемся…

– Джастина…

В этот момент Питеру почему-то захотелось сказать ей что-нибудь нежное, захотелось прошептать сокровенные слова любви, попросить прощения за то, что он своим появлением причинил ей столько невыносимых страданий. Но не успел…

Вдали показалась встречная машина – огромный грузовик. Ни Джастина, ни Питер так ничего и не поняли: резкий удар, пронзительный визг тормозов, алая кровь, растекающаяся по лобовому стеклу – это было последнее, что помнила Джастина…

Джастина прежде никогда не летала во сне – даже тогда, когда была совсем маленькой девочкой. Но теперь впервые в жизни испытывая это сладостное чувство, она находилась в блаженном состоянии.

Тело ее внезапно стало легким, легче тополиного пуха, и управлялось малейшим мысленным приказом. Джастина неслась над землей, то взмывая вверх, к облакам, то опускаясь к самой земле.

О, это опьяняющее блаженство!

Мгновение, другое – и весь город оказался где-то внизу, под ногами, очень странный с высоты: плоский и неожиданно маленький. Удивительным было то, что Джастина не летела, а парила в воздухе неподвижно, а внизу навстречу ей бежали улицы, площади, сады и окрестности; они проскальзывали далеко внизу, под ней, и торопливо убегали назад, назад. Ветер бил прямо в глаза. Совсем рядом с ней со свистом проносились птицы – Джастина не могла рассмотреть, какие именно. Чуть заметное мысленное усилие – и она устремлялась вниз; дальние окрестности начинали расти горой под ее ногами.

Все управление телом было так просто, ловко и точно, что его можно было сравнить разве что с удовольствием плавать в спокойной прохладной воде.

Но вот уж и город остался далеко позади. Внизу быстро замелькали пестрые, полосатые заплаты огородов, правильные четырехугольники садов, узкие ленты дорог, по которым на удивление медленно двигались игрушечные автомобили, синие ленточки рек с микроскопическими лодками.

Теперь направо возвышались величественные гряды мохнатых сизых гор, поросших густым лесом, а налево лежала в извилистых очертаниях берегов плоская голубоватая бухта, а в ней – крошечные белые и темные точки – парусные суда и пароходики.

А еще дальше, до самого горизонта, синело и поднималось спокойной стеной море, упираясь в легкое, ясное небо.

– Туда, к горам! – воскликнула Джастина.

Она, движимая своим мысленным приказом, повернула так резко, что сердце у нее словно на минуту погрузилось в ледяную воду – когда Джастина случайно повернула голову и заглянула вниз, в открывшуюся сбоку страшную глубину.

Но чувство это вскоре прошло, и вновь она купалась в воздушных волнах, вновь отдавала себя неизъяснимому наслаждению…

Теперь горы шли навстречу ей, вырастая с каждой секундой, и ей было одновременно интересно и страшно видеть, как они на глазах меняли свои очертания. Среди их темной густой массы стали видны отдельные дикие скалы, обрывы, глубокие расщелины, холмы, круглые зеленые полянки, тончайшие серебряные нити водопадов. Спустя некоторое время можно стало даже различить верхушки деревьев.

– Выше! Выше! Еще выше! – приказывала сама себе Джастина, отдаваясь упоению быстрого полета, такого захватывающего и фантастичного.

Но какой-то миг ее обдало холодным и густым туманом, когда она пронзала насквозь малое облако, зацепившееся за гребень горы, и она быстрым победным рывком взмыла выше всей горной гряды, возвышавшейся над пустынным бескрайним плоскогорьем, которое зеленой покатой равниной простиралось перед ней, однако это неприятное чувство, вызванное туманом, быстро прошло, уступив место другому. Солнце, скрытое раньше громадами надвигавшихся гор, радостно бросало в лицо Джастине свои золотые, смеющиеся, ласковые стрелы.

Она поднималась над величественной горной цепью до тех пор, пока та не осела далеко внизу, не расплющилась и не обратилась в плоскость, как и весь круг горизонта, похожий теперь на географическую карту. Тогда она повернула в обратную сторону, к морю, к той самой бухте, которую только что видела. Море в своей неописуемой и торжественной красоте уходило в беспредельную, необъятную даль.

Но вскоре никого и ничего не стало, – не стало на всем белом свете; было только: вверху светло-голубое небо, прозрачное, холодное, внизу – черно-синий океан, а посредине, как раз между ними – она, Джастина, опьяненная буйным веселым ветром и своим полетом.

Даже и ее самой не было, не было тела, а была только одна лишь душа, охваченная молчаливым и блаженным восторгом, потому что ни на одном языке никогда не найдется слов, чтобы его передать…

Неожиданно где-то совсем близко, над самым ухом, послышался неприятный стеклянный звук – с таким звуком, как правило, ставится на стеклянный столик стакан или бутыль. И чей-то голос, чужой, незнакомый:

– Слава Богу, она очнулась!

Джастина с трудом разлепила глаза и увидела над собой незнакомую женщину в белом.

– Что такое? – прошептала она непослушным языком. – Что случилось?

И тут же Джастина ощутила во всем своем теле страшную боль – такую пронзительную, что сразу же застонала, не в силах сдержаться.

– Миссис Хартгейм! О, как хорошо, что вы пришли в себя! Такая ужасная катастрофа… Мы уже и не думали, что вы останетесь в живых…

Джастина увидела над собой склоненное лицо Лиона.

– Лион… – прошептала она, с трудом шевеля губами. – Лион…

По морщинистым щекам Хартгейма текли слезы, но он и не думал их вытирать. Осторожно погладив Джастину по голове, он тихо-тихо, словно боясь разбудить ее, произнес:

– Не волнуйся… Все хорошо… Я рядом с тобой, я люблю тебя…

И Джастина вновь погрузилась в глубокое, бездонное забытье… Но иногда сквозь него она чувствовала прикосновение ладони Лиона, такое приятное, прохладное, и ей казалось, что до слуха ее долетают слова:

– Не волнуйся… Все будет хорошо… Я рядом с тобой, я люблю тебя…

Джастина долго болела – в госпитале она провела около шести месяцев.

Все это время Лион вместе с детьми провел у ее постели, предугадывая малейшее желание больной, чтобы тут же броситься его выполнять. Из случайного разговора Джастина узнала, что Питер Бэкстер погиб – смерть наступила мгновенно и была безболезненной…

Это известие, как ни странно, никак не тронуло, никак не взволновало ее – будто бы Питер был совершенно чужим и незнакомым ей человеком. Да, теперь, после всего произошедшего Джастина словно заново родилась на свет, и когда она вспоминала Питера и все, что с ним было связано, ей казалось, что все произошло не с ней, а с каким-то другим человеком, будто она всю эту историю где-нибудь прочитала, услышала или увидела в кино…

Иногда она впадала в полнейшее безразличие ко всему, иногда горько плакала от внезапных приступов острого стыда перед Лионом – ей хотелось кричать, биться в истерике, и Джастина с трудом сдерживала себя.

Лион, казалось, все понимал – не стоит и говорить, что он догадался, откуда могла возвращаться Джастина заполночь в обществе Питера Бэкстера, но никак – ни единым словом не напомнил ей этого…

После госпиталя Джастина училась ходить – оставив инвалидную коляску, она взяла в руки костыли и палочку. У нее появилось множество привычек и наклонностей, каких Лион прежде никогда не замечал за ней; так, она стала панически бояться оставаться в комнате одна, стала бояться одиночества, начала много и жадно курить – хотя врачи и запретили ей это делать.

Лион, конечно же, заметил эту странную перемену в поведении жены, но ничего не говорил ей, полагая, что она сама когда-нибудь заведет об этом разговор.

Месяцев через восемь, когда Джастина окончательно пришла в себя, они, сидя в слабо освещенной гостиной, беседовали о каких-то текущих делах. Беседа шла вяло, по инерции – слово цеплялось за слово, фраза за фразу, и ни один из них не находил в себе силы начать разговор о главном…

Неожиданно Джастина, оборвавшись на полуслове, сказала Лиону:

– Знаешь, мне опять приснился он… Точнее даже не приснился, а пригрезился – я ведь не спала…

Лион нахмурился.

– Ты говоришь о…

Она тут же перебила его:

– Нет, нет, не о том, о ком ты подумал… к прошлому нет возврата. Я ведь и так наказана…

Конечно все, что случилось со мной – это наказание и теперь я знаю, точнее даже не знаю, а ощущаю это… Я о другом…

Лион, подавшись корпусом вперед, спросил:

– О чем же?

– О нем…

– О человеке, который тебе пригрезился?

Она закивала в ответ:

– Да, да…

– Но кто же это?

Немного помолчав, чтобы собраться с мыслями, Джастина произнесла в ответ:

– Не знаю… – Понимаешь, вроде бы и знаю я его, и как будто не знаю. Он и друг, и враг. Если вокруг никого нет, он возникает и становится рядом. Я сяду – он напротив. Сегодня, когда я прогуливалась возле нашего дома, он был на шаг впереди. Мне показалось, что он хочет взять меня за руку, улыбнуться. Я поняла, что мне необходимо тотчас же нырнуть в толпу, заговорить с кем-нибудь. Остановить прохожего или спросить дорогу, хотя я и так все тут знаю… Просто не оставаться одной.

Лион, который понял эту пространную фразу по-своему, посчитав, что разговор все же идет о покойном Питере Бэкстере, совершенно некстати, как показалось Джастине спросил:

– Чтобы не видеть этого человека?

Джастина, прикурив, удивленно посмотрела на него.

– Это не человек… То есть, – поправилась она, – человек… В общем, даже и не знаю, как выразиться… Я понимаю, что говорю немного путано, сумбурно, но пока я не могу сформулировать своих мыслей… – она отвела взгляд. – Теперь, после того, как я начала самостоятельно ходить, поняла одно: я больше не могу оставаться в одиночестве; мне противопоказаны безлюдные улицы и дороги, пустые парковые скамейки. Я должна во что бы то ни стало пойти, скажем, на вокзал, в кино, на площадь, в кафе. Я должна видеть людей. Наверное, это просто бегство от прошлого, – вздохнула Джастина, впервые заговорив «о прошлом», намекая, видимо, на ту историю с Питером, – невозможно все время вспоминать, думать о своем.

– Зачем что-то вспоминать, – принялся успокаивать ее Лион, – зачем расстраивать себя по пустякам?

– Вот и я так думаю – ведь нет никакого резона возвращаться к тому, что было когда-то! Нет никакого смысла расстраиваться – тем более, что банальная фраза о том, что прошлого не вернуть по-своему, очень верна… Прошлое есть, оно в нашей памяти, но ведь в то же самое время, если разобраться, его и нет… Хотя, – задумчиво произнесла она, – то, что я получила – это наказание за грех. И никуда от этого не деться. Да, я понимаю, что заново все переживать – глупо. Но мысленно я часто возвращаюсь к тем событиям, чтобы еще раз понять, что я была грешна, и потому – наказана.

Следующий вопрос Лиона был совершенно логичен:

– Тогда – для чего же переживать?

Джастина опять тяжело вздохнула:

– Не знаю… Когда я лежала в госпитале, у меня было много времени, чтобы еще раз, как говориться, прочитать свою жизнь. Неожиданно перед глазами всплывали события десятилетней, двадцатилетней давности – до мельчайших подробностей. Ошиблась ли я когда-то, сделала что-то не так, оказалась в тупике – все это так некстати, а может быть, – она понизила голос, – может быть, и кстати вспоминалось.

– Ошибок и противоречий много у каждого, – заметил Лион. – И все мы грешны. Не бывает безгрешных людей… Разве что младенцы безгрешны, и то – до поры, до времени… Не надо об этом…

Она немного помолчала, а затем произнесла тихо и доверительно:

– Я теперь живу этим… У меня ничего больше не осталось, кроме угрызений совести.

Лион, которому не хотелось, чтоб Джастина, возвращаясь мысленно к тем событиям, вновь расстраивалась, с деланным легкомыслием махнул рукой.

– Ну и что? У кого их не бывает – угрызений совести?

Однако Джастина будто бы и не расслышала его реплики.

– Да, у меня было время задуматься о своем прошлом. Там было много печального – больше печального, чем радостного. И я прошла через все это. Я стала другой, совершенно другой Джастиной Хартгейм.

– Но разве мы не меняемся каждый день? – возразил Лион.

– Я стала совершенно иным человеком, и той Джастины больше никогда уже не будет.

Иногда я сожалею об этом, иногда – нет. Не знаю, как лучше… Наверное так, как есть.

Лион задумчиво – словно обращаясь к самому себе, а не к собеседнице – согласился:

– Да, ты действительно изменилась… Тогда – зачем же возвращать все то, прежнее? Нельзя сворачивать на дорогу прошлого, думать о старых грехах. Надо захлопнуть ту книгу и открыть новую.

– Да, – согласилась Джастина, – наверное, ты прав, надо идти вперед. Что прошло – то прошло. Обратно ведь не вернешь…

В какой-то момент Лиону показалось, что последние слова были произнесены ею с сожалением, но он тут же успокоил себя мыслью, что ему это только показалось. В гостиной зависла долгая, томительная пауза.

Джастина, казалось, не обращала на Лиона ровным счетом никакого внимания – она всецело отдалась своим невеселым размышлениям. Наконец она произнесла, возвращаясь к тому, с чего начала:

– Так чего же он от меня хочет? Тот человек. Почему не оставляет меня? Зачем терзает?

Лион несмело напомнил:

– Ведь ты говорила об одиночестве… Сказал – и сам испугался; видимо того, что повернул мысли Джастины в столь невеселое для нее русло.

Но Джастина продолжала – она словно бы и не расслышала реплики Лиона; это были просто мысли вслух…

– Не скрою, я раньше любила одиночество. Ты ведь знаешь… Я выходила на занятия иногда на час, на два часа раньше, и я не замечала, как быстро идет время. Чаще всего я просто бродила по городу, иногда срывала кленовый прутик, выстукивая им мелодию по чугунной решетке ограды. Я ни о чем не думала. Мне не хотелось разговаривать с людьми. Я просто любила наблюдать их. Очень приятное занятие – наблюдать за людьми издалека. Да за теми же студентами. Иногда я ходила с кем-нибудь из них по вечерам в кафе, – она вспомнила разговор с Роджером Солом и его рассуждения о том, что цель каждого человеческого существования – наслаждение; теперь он показался ее мелким и неприятным, – Поговоришь с людьми – словно теряешь что-то. Дотронешься – они похожи на хрупкие елочные игрушки. Да, люди хрупки, наивны, и достойны любви… Но лучше любить их издалека. Есть мужчины, которые так любят женщин – на расстоянии.

Лиону очень захотелось возразить, что это неправда, что женщин лучше любить не на расстоянии, что он, Лион, любит ее совершенно иначе, однако Хартгейм почему-то не сделал этого…

– Раньше, – голос Джастины звучал ровно и спокойно, – когда я была совсем молодой и жила в Дрохеде, мне очень нравилось смотреть на парней с окрестных ферм, которые иногда захаживали к нам. Иные мне даже нравились. Но я никогда не разговаривала с ними, никогда не проявляла себя. Наверное, они даже и не подозревали о моем существовании…

Лион, не удержавшись, спросил:

– Но почему?

Конечно, вопрос был не очень тактичным, но это не смутило Джастину – ведь они знали друг друга не первый год… Что же им скрывать друг от друга?

Немного помолчав, она ответила:

– Не знаю… Наверное, потому что я стеснительна по натуре… Так вот, – продолжила она, – они и не подозревали обо мне. А я мысленно подбирала каждому подходящую пару, составляла будущие семьи в своей голове. Иногда я даже угадывала – впрочем, это было нетрудно, потому что все женихи и невесты у нас были наперечет. Потом это стало моей привычкой. Я могла быть одинокой в самых многолюдных местах – наверное, даже с тобой, но не всегда. Я полюбила вкус одиночества, порой даже ловила себя на мысли, что прибегу к любым средствам, чтобы остаться одной.

Лион, очень серьезно посмотрев на жену, произнес:

– Да, иногда я замечал это. Особенно – с тех пор, как мы перебрались сюда, в Оксфорд.

– Это только усугубилось после того, как мы потеряли Элен и Барбару. Я замкнулась в себе, я бежала от друзей, даже самых, казалось бы, близких и преданных… Я сторонилась жизни. Мне хотелось только одиночества, хотелось постигнуть себя, разобраться в себе, в своих чувствах и мыслях. Познать свой собственный мир, наверное… – добавила она. – Но потом я внезапно поняла, что так можно совершенно отдалиться от людей. И потому я согласилась усыновить Уолтера и Молли – наверное, тогда я думала, что дети будут той единственной ниточкой, которая останется связующей между мной и окружающим миром.

Лион с надеждой в голосе спросил:

– А мной?

Она слабо улыбнулась.

– И тобой, конечно же…

Хартгейм с сочувствием посмотрел на жену. Да, теперь, после этих откровений многое ему становилось понятным.

– И ты по-прежнему чувствуешь себя одиноко? – спросил Лион.

Она, устало посмотрев на него, произнесла медленно и задумчиво:

– Не знаю… Думаю, что после всего, что произошло со мной, я разлюблю одиночество… Так прошло время; то время, что мы жили здесь, в Оксфорде. Да, – вздохнула Джастина, – время промелькнуло незаметно, и мы уже состарились. Мне часто казалось, будто бы кто-то смотрит на меня из зеркала – я боялась взглянуть на свое отражение. Но не всегда. Только иногда.

– Ты насчет этого человека?

Она кивнула.

– Да. Он следил за мной, смотрел на меня. Странно так смотрел. Появлялся он, когда я причесывалась, примеряла платье, накладывала макияж. От неожиданности я застывала на месте. Отворачивалась. Закрывала глаза. Но он неотступно следил за мной, будто хотел что-то объяснить. И я перестала смотреться в зеркало. Я поняла одно: у меня есть враг. Я знала его. Если я останавливалась у витрины магазина, он протягивал мне руку из-за стекла, качал головой с укоризной. Я выходила из подъезда – он тащился за мной. Иногда я ловила себя на мысли, что хочу только одного – лишь бы он не поймал меня на пустой улице! Иногда мне казалось, что вот-вот он вынырнет из равнодушной толпы, возьмет меня под руку, и начнет говорить – противно жужжать в ухо. О прожитых годах, о больших и маленьких проступках, о грехах, которые я совершила в своей жизни, короче – обо всем, что я хотела бы забыть и навсегда изгнать из своей памяти. Однажды я обманула мать, Мэгги – это было давно, еще в Австралии, и потом мне стало очень стыдно за этот обман. Как я хотела забыть об этом! И я забыла в конце концов. Но появился он, и я, вопреки своей воле, полетела в прошлое. Когда-то я нагрубила пожилой женщине, когда-то – солгала, чтобы получить ту роль, о которой давно мечтала. Обманула близких друзей, которые мне верили. О, он все время напоминал о моих просчетах, о моих больших и малых грехах!

– У кого только их не было в жизни! – вновь попытался возразить Лион, но Джастина коротким жестом остановила его:

– У всех были, но мне очень часто кажется, что мои просчеты, мои ошибки – самые страшные… – она вновь закурила и глубоко затянулась. – Я боюсь его, я боюсь этого страшного человека, Лион. Очень боюсь. Он занимает во мне все больше места.

Наконец до Лиона дошло, кого Джастина постоянно именовала как «он».

– Ты… Ты говорила о себе? Да? – спросил он, пытливо вглядываясь в глаза жены.

Она коротко кивнула.

– Да. Это действительно была я. И я была по-своему абсурдным человеком, я никогда не ощущала себя целостной личностью. Это все время была я. – И Джастина вновь замолчала, задумалась. – Мне стало невыносимо жить. Я не хотела ничего слышать и понимать, я хотела только одного – бежать, спастись. И, наверное, наш сосед, показался мне таким спасением… Но на самом деле это было падение, страшное падение. Я поздно поняла это, а когда поняла, было уже невозможно что-нибудь изменить – я стала жертвой собственных необузданных желаний, жертвой страшной, всепоглощающей страсти. Это было как болезнь, неизлечимая болезнь. Спасти, вылечить меня могло только какое-то потрясение в жизни, пусть страшное, но потрясение… И оно произошло…

– Так почему же ты так хочешь быть все время на людях? – Лион очень осторожно вернул беседу в первоначальное русло.

Джастина печально улыбнулась – улыбка эта показалась Лиону вымученной, похожей, скорее, на гримасу резиновой игрушки.

– Когда люди разговаривают, я живу настоящим и, как мне теперь кажется, иду к будущему. Я не вспоминаю прошлого, потому что когда я нахожусь среди людей, он держится в стороне, только иногда подбирается, прикрываясь воспоминаниями.

Лион понимающе взглянул на Джастину, но, тем не менее, переспросил:

– Воспоминаниями?

– Да, – кивнула она, – и почему-то – всегда печальными… Вот девушка, чем-то напоминающая Барбару, в ожидании автобуса помахивает сумочкой. Меня начинают переполнять какие-то смутные чувства, и я осознаю свое одиночества.

– Но почему? Почему?

Джастина потянулась за следующей сигаретой и нервно щелкнула зажигалкой.

– Причин много, – ответила она. – Как, впрочем, у каждого человека, который начинает листать свою жизненную книгу. Упущенные возможности, собственная глупость, от которой пострадало так много людей. Стыд – мне ведь стыдно, мне очень стыдно перед тобой, Лион – неужели ты этого не понимаешь? Но чаще всего – воспоминания. Когда-то и я так ждала на пустынных остановках, когда-то и я была полна радужных надежд, а возвращалась домой всегда одна. Этот человек насильно тащит меня в прошлое. Он совсем не любит меня, наверное, презирает за то, что я пустила жизнь на ветер.

Лион слабо запротестовал:

– Но почему же на ветер?

Джастина ответила тоном человека, много думавшего над жизнью и наконец пришедшего к единственно правильному решению, которое уже никогда, ни при каких обстоятельствах не может быть изменено:

– Я могла стать отличной актрисой – но не стала ею. Могла воспитать детей – у меня никогда не находилось на это достаточно времени. Все это сводит меня с ума. Ему надо, чтобы я всегда оставалась с глазу на глаз со своими неисправимыми ошибками, со своими просчетами. В зеркале я всегда видела в своих глазах его улыбку, и он очень радовался, если я огорчалась.

Мне хотелось разбить зеркало и навсегда избавиться от проклятого прошлого. Я не могла найти никакого выхода; я не знала, что делать. Я бросалась к прохожим с какими-нибудь глупыми вопросами, иногда – о, как мне стыдно в этом признаться – хватала под руку совсем незнакомого человека, чтобы задать ему какие-то вопросы, не к месту и не ко времени – только бы он ответил мне, только бы заговорил… Все равно, с кем говорить, о чем говорить – только бы не видеть его. Мне теперь так неудобно об этом вспоминать… Лион вновь осторожно напомнил:

– Тогда – для чего же вспоминать? Ведь эти воспоминания не приносят радости…

Джастина вяло пожала плечами.

– Не знаю… Надо же выговориться… Мне противопоказано одиночество – это я знаю твердо. Я все время должна находиться среди людей. Даже в толпе нельзя оставаться одной. Снова наплывает прошлое. Оно передо мной, как страница в книге. Оно – рядом. Я знаю, что оно всегда будет сидеть в моем сознании кривым, ржавым гвоздем… Я буду носить это в себе – ведь он – мое второе «я», моя совесть…

Когда Джастина закончила свою исповедь, Лион поднялся, подошел к ней и сел рядом.

– Джастина, – сказал он, – Я все понимаю, и потому ни в чем тебя не виню. Но очень прошу – не надо так больше… Джастина, пожалуйста…

Она с немой благодарностью посмотрела на мужа и произнесла в ответ:

– Да… Лион, пожалуйста, давай уедем отсюда… Помнишь, еще до той катастрофы, – она произнесла это слово таким тоном, что Лион тут же понял, что она имеет в виду не только аварию, – помнишь, еще до этого… Ты ведь обещал, что увезешь меня отсюда. Лион, очень тебя прошу. Увези…

Он, поцеловав жену, пообещал:

– Конечно. Как ты только окончательно поправишься, мы сразу же уедем отсюда…

Джастина проснулась – резко, будто бы от толчка, и открыла глаза. Рядом никого не было, только она одна лежала на широкой кровати.

Каюта опускалась и поднималась в медленном ритме волн. Внизу, где-то под полом, монотонно урчал мощный двигатель, создавая ощущение постоянного движения вперед.

Однообразный плеск волн, неустойчивость собственного тела, которое делалось то легче, то тяжелее, еле заметно отмечали движение судна. Джастина приподнялась на локте и посмотрела в иллюминатор. Небо было затянуто синевато-серыми тучами, среди них то и дело играли ослепительные зарницы; судя по звуку, моросил мелкий дождик.

– Наверное, теплый, – прошептала Джастина, думая, как приятно было бы теперь босиком пройтись по палубе, подставляя лицо, плечи и грудь – всю себя теплой влаге, падающей с небес.

Быстро одевшись, она умылась и вышла на палубу. Вопреки ее ожиданиям, дождь был холодный – она обернулась и заметила стоявших под большим тентом Уолтера, Молли и Лиона.

Волосы Джастины развевались по ветру, на лицо падали холодные капли, однако она не обращала на это никакого внимания. Уолтер, что-то объясняя Молли, указал рукой в сторону. Джастина обернулась – неподалеку от них, держа тот же курс и с необыкновенной легкостью разрезая волну, шел большой трехмачтовый барк.

Зрелище было настолько захватывающим, что у Джастины перехватило дыхание. Полупрозрачные, натянутые попутным ветром великолепные паруса, казалось, покрывали весь корабль.

Изгиб парусов был особенно ярок на фоне неподвижных снастей. Они мчали вперед то и дело ныряющий среди белых бурунчиков волн корпус барка.

Джастина подошла к Уолтеру и положила ему на плечо руку. Мальчик обернулся.

– Доброе утро…

– Как вам спалось?

– Спасибо. Правда, с непривычки немного подташнивает. Особенно Молли – она ведь только раз была на море, когда мы плыли из Белфаста в Глазго.

И он вновь обернулся в сторону несущегося рядом барка. Глаза мальчика светились неподдельным восторгом. Обнимая сестру за плечи, он объяснял ей, указывая на оснастку барка:

– Вот это – бушприт, наклонная мачта, а те называются фок, грот и бизань. А вон то – видишь? – то кливера. Красиво, правда?

Девочка прильнула к брату. И хотя она очень слабо разбиралась в том, что он ей говорил, тем не менее слушала его очень внимательно, боясь пропустить хоть слово.

– А если не будет попутного ветра, – несмело спросила она, – что тогда, корабль остановится?

Уолтер, с улыбкой взглянув на сестру, произнес:

– Нет, он может идти и при боковом. Слезы навернулись на глаза Джастины… Вот оно – настоящее счастье, которого она так ждала, так желала! Ведь все было рядом, надо было только хорошенько оглядеться… Лион, обернувшись, ласково посмотрел на жену и сказал:

– Доброе утро, дорогая.

Джастине в этот момент показалось, что он, Лион Хартгейм, думает о том же, о чем и она. Да, дети, Уолтер и Молли. Они будут жить для них, они всегда будут вместе с ними, и дети никогда не узнают об ее грехе…

Она обязательно постарается воспитать их так, чтобы дети никогда не повторили ее ошибок. Лион, нежно прикоснувшись рукой к ладони Джастины, повторил:

– Доброе утро…

Она улыбнулась.

– Доброе…

– Как тебе спалось?

– Спасибо, хорошо… А тебе?

Лион не ответил, но, взяв ее ладонь в свою руку, стиснул ее крепко-крепко.

Свежий бриз дул им в лицо, унося последние обрывки воспоминаний туда, за корму корабля, где от работающих винтов бурлила и пенилась вода и широкая двойная дорожка уходила далеко-далеко…

Но Джастина и Лион не видели этого.

Они, крепка держа друг друга за руки, стояли и смотрели вперед, туда, где лежала еще невидимая, но так влекущая к себе Австралия, и такая желанная для Джастины родная Дрохеда…