"Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I." - читать интересную книгу автора (Мусатов Алексей Иванович)СЕНОКОСКрестьянской работе не было конца. Вслед за навозницей подошел сенокос. Несколько дней Илья Ефимович готовился к выезду в дальний заливной луг: отбивал косы, чинил грабли, смазывал пахучим дегтем колеса дрог. Это были широкие, вместительные телеги с высокими стойками, приспособленные для возки сена. В день выезда в луга дядя Илья спросил Степу, умеет ли он косить. — Приходилось малость, — ответил Степа. Илья Ефимович достал косу и заставил племянника показать свое умение на огуменнике. Степа прошел саженей двадцать, но коса, как нарочно, вела себя из рук вон плохо: то скользила поверх травы, то зарывалась носом в землю, то срезала «пяткой» дерн. — Косьем по шее за такую работу! — фыркнул Филька, наблюдая сбоку за Степой. Поморщившись, Илья Ефимович согласился, что косарь Степка действительно неважный, но все же решил взять его с собой в дальние луга — в сенокосную страду дорог каждый человек. — Ох, Степа! — пожалела брата Таня. — Тебя же на лугу засмеют за такую косьбу... Там знаешь как надо... И она повела Степу к Ветлугиным. Пошептались о чем-то с тетей Груней, и та позвала Степу косить вместе с собой огуменник. Встав за спиной мальчика, тетя Груня прошла с ним один прокос, другой, показала, как надо взмахивать косой, как и когда нажимать на «пятку», как высматривать и обходить бугорки и кротовины. Щеки у Степы разгорелись, рубаха на лопатках потемнела от пота. Но тетя Груня все еще не отпускала его: — Маши, маши — завтра легче будет! В сумерки у пожарного сарая ударили в чугунную доску, и по этому сигналу вся Кольцовка двинулась в луга. Ковшовы выехали на двух подводах. На первой ехал Илья Ефимович с Филькой и дочерьми, на второй — Степа с Таней и Нюшка с матерью. За околицей они сразу попали в поток подвод. Телеги поскрипывали, остро пахло дегтем, отдохнувшие лошади шли резво и споро, особо нетерпеливые призывно и звонко ржали. То и дело из вереницы подвод вырывалась чья-нибудь телега, и хозяин ее, нахлестывая лошадь и подзадоривая односельчан, устремлялся вперед. Иногда телеги цепляли одна другую осями, слышались треск дерева, крик, брань. Степа сидел на телеге рядом с Нюшкой и видел, как блестели у девочки глаза и вздрагивали ноздри. — Смотри, смотри! Обгоняет! — шепнула она, дергая Степу за руку и показывая на Шуркиного отца, Егора Рукавишникова, который, обогнав все подводы, далеко вырвался вперед. — Нам бы свою лошадь! Я бы всегда впереди всех ездила... Захваченная общим азартом, она вдруг выхватила у матери вожжи и, встав на телеге во весь рост, гикнула на лошадь и, обогнав подводу Ильи Ефимовича, устремилась вслед за Рукавишниковым. — Эй ты, босота!.. Запалишь мне коня! — погрозил ей кнутом дядя Илья. Но Нюшка ничего не слыхала. — Тетя Груня, дядя сердится, — предостерегающе шепнула Таня. — Гони Емеля — твоя неделя! — махнула рукой Аграфена, как видно угадывая состояние дочери. Степа понял, о какой «неделе» шла речь. Дядя разрешил Аграфене пользоваться его лошадью, но при этом поставил условие: каждый второй воз своего сена она должна отдавать Ковшовым. На дальний луг кольцовские мужики приехали уже затемно, расположились лагерем в перелеске, выпрягли лошадей и разожгли костры. Кто постарше, лег спать, а молодежь и подростки всё еще сидели у костров, переговаривались, слушали, как плещется рыба в реке да где-то в хлебах деревянным голосом кричит дергач. С первыми проблесками зари все косари вышли на луг. У каждого на плече — острая коса, на поясе на правом боку— жестяная коробка, а в ней, как кинжал в ножнах, — брусок для точки кос. Луг расстилался неоглядный, ровный, как стол, сизый от росы и тумана и как будто затянутый слюдяной пленкой. Косили группами — «осьмаками». Каждый «осьмак» объединял пять-шесть крестьянских хозяйств. Луг заранее разделен был на участки, а участки, в свою очередь, — на полосы по числу «осьмаков». Косари подошли к первому участку, примыкающему к реке, и окружили жеребьевщиков — Василия Хомутова и Егора Рукавишникова. Хомутов бросил в картуз пригоршню палочек— каждая величиной с наперсток и с какой-нибудь меткой. Затем он поднял картуз над головой, потряс им и обернулся к рослому, плечистому Рукавишникову. Тот с торжественным видом, засучив рукав, запустил руку в картуз, вынул первую палочку с меткой, взглянул на нее и, вдохнув побольше воздуха, заливисто и протяжно вывел, словно песню в праздничный день: — Слу-ушай!.. Пе-ервая полоса-а — кре-ести-ик! И косари того «осьмака», чей жребий был помечен крестиком, быстро заняли первую полосу. — Вто-ора-ая полоса — две-е рубки! — продолжал Рукавишников. — Третья-а — желоб!.. Четверта-ая — колодчик... — Вот заливается! — улыбнулась Аграфена. — Лучше всякой песни. — Ты слушай, слушай, — шепнул Филька Степе. — Наш жребий — три колодчика... И куда он запропастился только? Наконец дядя Егор выкрикнул «три колодчика». Филька толкнул в бок Степу и вслед за отцом и другими косарями своего «осьмака» устремился на седьмую полосу. Жеребьевка вскоре закончилась, все полосы были заняты. Луг наполнился вжиканьем и посвистом кос, звенящим шарканьем брусков о металл. Мужики косили размашисто, споро, азартно, поддразнивая друг друга, стараясь опередить соседей. Покончив с первым участком, они вновь кидали жребий и переходили на второй, на третий... Зеленые, лохматые валки скошенной травы тянулись за косарями. Степа невольно залюбовался дружной работой. Вот так, наверно, работают в артели «Заре навстречу». Он сказал об этом тете Груне. — Спозаранок у нас всегда дружно да споро, — усмехнулась Аграфена. — Посмотри вот, что дальше будет... Из-за реки выкатилось солнце. Росистый луг засиял, заискрился цветными огоньками, косы заблестели серебром, с реки потянуло свежим ветром. Женщины и девчонки принесли в узелках и корзиночках завтрак. За завтраком многие мужики выпили самогонки, и после этого сенокос пошел довольно бестолково. Косари подолгу препирались друг с другом, вспоминали старые обиды, ругали Рукавишникова и Хомутова — они, мол, неправильно ведут жеребьевку. К полудню, когда трава стала сухой и жесткой, косьба прекратилась, и косари принялись делить скошенную траву между собой. Они считали, прикидывали, переругивались, вновь метали жребий, и после этого каждая семья уже самостоятельно сушила на лугу траву. Степе даже стало жалко, что так быстро все кончилось: вот работали они с Митей Гореловым и Афоней Хомутовым в одном «осьмаке», а теперь все разбрелись по своим полосам. На другой день, навьючив сухое, шумящее сено на дроги, Ковшовы начали переправлять его домой, на усадьбу, и сваливать около сарая. Когда сена накопилась целая гора, Илья Ефимович поглядел на горизонт, где роились и наливались синевой облака, и кивнул приглашенным «подсобить» мужикам: — Поторопись, братцы! Как бы дождиком не прыснуло. Мужики взяли длинные трезубые вилы и, навалившись, вонзили их в сено. Илья Ефимович подозвал Таню, Нюшку и Степу: — А ну, топтуны... по местам! Ребята полезли в сарай. Филька обычно от такой работы уклонялся — он уже взрослый, косил не хуже мужика, и не к лицу ему связываться с такой работой, как утаптывание сена. И что это была за работа! Мужики то и дело швыряли огромные навильники сена. «Топтуны» принимали его в объятия, тащили в дальние углы сарая, приминали, прессовали, забивали сеном все пустоты. И сено, такое ароматное и нежное на лугу, здесь, в полутемном, душном сарае, казалось жестким, колючим, жарким. В руки вонзались какие-то колючки, пыль забивала нос и горло, пот щипал глаза. Да еще гляди, как бы не напороться на острые концы вил, которые так и мелькали перед глазами. |
||
|