ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Хороший день плохо кончился.

Родион вечером засел за учебники. Но пришел отец с каким-то мордатым дядькой. Оба пьяные да еще с пол-литрами в карманах.

Они пошли в комнату к Григорию. Тот их решительно выпроводил, сказал, что спиртного в рот не берет. Отец раскипятился: «Чего кочевряжишься! Хозяина не уважаешь!…»

Стыдно было Родиону за него перед Григорием.

Отец с дядькой сели в большой комнате… Какие уж теперь могли быть уроки! До полночи никому не было покоя… Мать и бабка Акулина пытались их утихомирить, пристыдить, но куда там!… Отец ничего не хотел слушать.

Урок истории вел Иван Николаевич, директор школы, но Родион, как ни старался, никак не мог сосредоточиться на том, что он рассказывал, забыть отца и все вчерашнее.

Ольга с тревогой следила за Родионом. Почувствовав ее настойчивый взгляд, Родион обернулся, и она покачала головой с мягкой укоризной: мол, ну что ты так переживаешь, Родька? Встряхнись!

Он ответил ей немного смущенной и радостной улыбкой. Внезапно покраснев, Ольга отвела от него глаза.

Родион опустил голову, чувствуя, как у него торят уши. Сердце его радостно билось, в ушах стоял звон. Он пытался понять, что же с ним сейчас произошло, и не сразу услышал Ивана Николаевича:

- Родион! Бучаев! Да тебя не дозовешься. О чем ты так увлеченно мечтаешь? О пятерке по истории? Так иди отвечать.

Урока Родион не знал. Из-за парты поднялся, но к доске не пошел.

- Ну так что же, Родион? Иди!

- Зачем? - пробормотал он. - Сразу двойку ставьте, я урока не знаю.

В классе засмеялись.

- Тихо! - сказал Иван Николаевич. - А ты, Родион, зайдешь ко мне после уроков.

До звонка Родион сидел, тупо уставясь перед собой: страшился случайно оглянуться и увидеть грустные глаза Ольги.

В кабинете Иван Николаевич пригласил Родиона сесть.

- Давай поговорим с тобой откровенно, по-мужски. Ты ведь вон уже какой парень. Ну что ты делаешь? Дерешься, двоек нахватал… Ты мне сейчас очень не нравишься. И деду Матвею ты таким не понравился бы. Когда ты возьмешься за ум?

Родион хотел было сказать ему об отце, но в горле будто ком застрял - не продохнуть.

Иван Николаевич смотрел на него в упор.

- Ну, так в чем же дело? Объясни по-человечески.

Родион молчал. На его глазах вскипали слезы.

- Да-а, с тобой не разговоришься… Вот что, Родион, передай отцу или матери, чтоб зашли ко мне. Сегодня же. Ты понял, что я сказал?

Ничего не ответив, Родион выбежал из кабинета.

За углом школы его ждали Ольга и Виталька. Родион промчался мимо своих друзей.

- Он плачет, - оказала Ольга.

- Ну, если Родион плачет - значит, ему совсем плохо, - забеспокоился Виталька. - Что же делать, Оля? Ему надо как-то помочь.

- Я бы очень хотела помочь, но как? - ответила Ольга. - Он сам все понимает, только сделать ничего не может…

Понуро, нога через ногу, притащился Родька на ферму. Всю дорогу думал: как объяснить родителям, по какому поводу их вызывает директор школы?… С какими глазами он подойдет к матери? А. что скажет отцу?

Поразмыслив, Родион решил поговорить с отцом напрямик, по-мужски. Зачем вчера устроил бучу в хате со своим мордатым собутыльником и не дал ему выучить уроки?! Почему пьет и ругается с матерью и бабкой? В общем, он выдаст ему все, что думает о нем, без обиняков.

Родион смело зашел в кормокухню, заполненную паром: в огромных чанах, пузырясь и бормоча, варилась комбикормовая каша. Отец стоял на подмостках и яростно, будто заклятого врага, расковыривал ее большой, с хорошее весло, мешалкой. Лицо серое, глаза опухшие, на рыжеватой щетине и на одежде присохли нашлепки комбикормовой каши. Родион пожалел, что зашел к нему: «Он мне сейчас задаст! Попал я под горячую руку».

- Ты чего, Родька? - спросил отец, продолжая расковыривать кашу.

- Да я… просто так… - промолвил Родион.

- Ага, интересуешься моей новой профессией? - Отец желчно рассмеялся. - Что ж, сынок, любая работа, как говорится, почетна и уважаема. Мы люди негордые, нам что фермой руководить, что кашу варить.

Тут Родька понял: отец еще со вчерашнего пьян, в школе ему в таком виде появляться нельзя. Да и не пойдет он. И не получится у них «мужского» разговора. Надает отец подзатыльников и - до свиданья!

Родион попятился к двери, тут, чуть не обив его с ног, в кормокухню ворвался вчерашний мордатый дядька с криком:

- Андрюша, похмелиться принес!

Отец бросил мешалку и произнес повеселевшим голосом:

- Родька, иди гуляй.

Родион тихо вышел во двор.

Остановился за углом коровника. Охватило его тупое равнодушие ко всему на свете: пропади все пропадом! Уйти бы из дому куда глаза глядят…

Когда немного успокоился, о матери подумал: каково ей будет? Мало она перенесла и переносит горя?… Надо идти к ней повиниться, заверить, что такого с ним никогда не повторится.

Уже не надеясь застать ее - обеденная дойка наверняка закончилась, - Родион все-таки зашел в коровник. Людей там не видно было. Коровы жевали, рылись мордами в кормушках. В проходе, в той стороне, где находились материны коровы, стоял один-единственный молочный бидон. Родион подошел к нему и услышал редкий стук струек молока о дно подойника. Он пригнулся и увидел мать. Она непривычно медленно доила корову: пальцы ее, будто с мороза, с трудом сгибались и разгибались, охватывая соски вымени. И вдруг, негромко застонав, мать опустила руки и, уткнувшись головой в бок коровы, тихонько, как-то по-девчоночьи жалобно заплакала.

Родион замер, в первое мгновение хотел было броситься к ней, но его остановила мысль: «Матери будет неприятно, что я вижу ее… такой».

Во дворе громко закричала женщина:

- Ты чего тут торчишь, не едешь?! Молоко окиснет - на тебя штраф повешу!

- Я бы давно умотал, да Машка Бучаева с дойкой не управилась! - ответил шофер молоковоза.

- Я вот зараз с ней побалакаю! - с угрозой сказала женщина.

Родион метнулся в боковой проход.

Дверь со скрипом распахнулась, и в коровник вошла новая заведующая фермой, Танюсина мать, крупная, похожая на Танюсю, женщина. Коровы вскинули головы, когда она гаркнула:

- Мария, ты что прохлаждаешься?! Молоковоз ждет! Молоко пропадет!

И услышал Родион ответ матери, спокойный, будто бы с ней ничего не случилось особенного, видно, стыдилась, своей слабости:

- Да вот руки судорогой сводит…

- Давай-давай, чего там! Разомни руки да побыстрей заканчивай дойку!

- Не кричи, коровы пугаются.

Заведующая вышла, сердито хлопнув тяжелой дверью, а Родион все еще сидел на корточках за кормушкой, не в силах подняться на ослабевших ногах. Сердце его сжималось отболи: «Бедная мама!… Как же ей плохо…» Разве мог он сейчас подойти к ней и сказать: «Мама, иди, тебя директор школы вызывает, потому что я не учу уроки, грублю учителям…»

Украдкой, чтоб никто не увидел его, выбежал Родион о фермы, бросился в лесопосадку. Постоял в тяжком раздумье среди гудевших на ветру акаций… Плохой он сын! Ни разу не пришел на ферму помочь матери, да и никогда не задумывался о том, как ей тут работается… А мать почти каждый день поднимается до рассвета, недосыпает, руки вон уже испортила на ручной дойке, да еще находит время ублажать его…

Долго стоял Родион в лесополосе, не зная, что делать. Растерянный взгляд его остановился на кирпичных строениях животноводческого комплекса. «Может; к Грише пойти? - мелькнула неуверенная мысль. - Он добрый… Вон как работал на токарном станке деда Матвея!» Родион все более набирался уверенности в том, что Григорий сможет помочь ему - он чувствовал доверие к нему. И решился: «Пойду к Грише. Расскажу ему все, как есть. Он поймет, поможет мне». И уже не испытывая сомнения, Родион направился прямо к корпусу, где монтировали автодойку.

В просторном помещении автодойки вспыхивали синие огни электросварки, отражаясь в широких окнах, в переплетениях труб, на груде металлических частей, сваленных посреди цеха, и на вакуумном аппарате, около которого хлопотали монтажники. Матюхин стоял с председателем колхоза, секретарем парткома Торопченко и председателем группы народного контроля Лукашиным возле слесарного верстака, рассматривая какие-то чертежи.

Увидев их, Родион замер за высоким ящиком, на котором было написано: «Не кантовать!».

- Сверил я с монтажными схемами наличие оборудования, как вы просили, Сергей Иванович, - говорил Гриша, - и оказалось…

- Чего именно недостает? - нетерпеливо спросил Литовченко.

- Двух электромоторов, оцинкованных труб штук тридцать…

- Проклятый Бардадым так и не признался, кому сбыл ворованное! - в сердцах сказал Литовченко.

- За то и добавили ему срок, - заметил Лукашин.

- Но нам-то от этого не легче!

- Вот именно, - подхватил Матюхин. - Бардадыма посадили - он сидит, а мы стоим - монтаж автодойки задерживается.

- Этого ни в коем случае нельзя допустить! - воскликнул председатель. - Стыдно перед колхозниками - еще весной обещали пустить комплекс… Надо найти оборудование. Ведь чего сбыли нашим же сельчанам!

- А как найти? - спросил Лукашин.

Родион лихорадочно соображал, пытаясь вспомнить, у кого же он совсем недавно видел трубы…

Григорий сердито сказал:

- Я, как бригадир, отвечаю за полную рабочую загрузку монтажников. Простои, сами понимаете, нам ни к чему. Поэтому у меня к вам есть предложение. Соберите колхозников и прямо, честно скажите им: так, мол, и так, уважаемые, опозорились мы, то есть члены правления и группа народного контроля, перед монтажниками…

Лукашин прервал его:

- Ты, товарищ, тут человек новый, не знаешь наших дел…

- Ты, товарищ, меня не перебивай. В ваших делах я уже по уши увяз. Так вот, Сергей Иванович, - Григорий повернулся к председателю, - признайтесь колхозникам в халатности, в неумений организовать надежное хранение государственного добра.

- В этом виноват и Андрей! - опять вступил Лукашин. - Он ведь и членом правления был, и группы народного контроля. Мы на него надеялись, а он…

- Ладно, успокойся, - остановил его секретарь парткома. - Григорий Александрович подкидывает нам дельную мысль. Давайте проведем собрание. Откровенно поговорим с колхозниками.

- Вы к этому разговору и Андрея подключите, - подсказал Григорий.

- Да, его подключишь! - воскликнул Лукашин. - Он надолго теперь отключился.

- Что ж вы, его совсем сбрасываете со счета? - с укором сказал Матюхин. - Он же ваш человек. Уважали, ценили, а как подгорел - в чем и ваша вина! - так и кинули его? Хороши руководители!… А он мучается, выпивает, совсем может пропасть.

- Вы, товарищ, много себе позволяете, - оскорбленно произнес Лукашин.

- Да ты не разбухай, Виктор Петрович. - Председатель улыбнулся. - Этого товарища зовут Гришей Матюхиным. И он прав. Не в бровь целит, а в глаз. Надо привлекать Андрея к общим делам. Нагар с него сойдет, его нельзя оставлять одного. Я поговорю с ним. Да и ты, Анатолий Максимович, не теряй его из вида.

- Хорошо, - согласился Торопченко. - Будем готовить собрание.

Они простились с Матюхиным. Григорий уже хлопотал около вакуумного аппарата.

Родион показался из-за ящика.

- Посмотри, Гриша, какой помощник к нам пришел! - сказал напарник Матюхина.

- А-а, Родя! Здорово, братишка. - Григорий отложил ключ, приглядываясь, пошел навстречу. - Ты что такой смурной? Что случилось?

- Поговорить надо… - замялся Родька.

Матюхин тотчас набросил на плечи парусиновую куртку, и они вышли во двор. Родион, запинаясь и пряча глаза от стыда, рассказал обо всем, что произошло в школе.

Он схватил Матюхина за руку:

- Гриша, ты сходи к директору школы… Я не мог сказать… ни матери, ни отцу… Не мог! Им и без того плохо… Скажи Ивану Николаевичу… Я буду хорошо учиться. Правда!

Григорий ласково охватил широкими ладонями скуластое лицо Родиона: за какие-то сутки оно потеряло детскую округлость, обострилось, в глазах - мука… Растревожился Григорий и не сразу смог ответить:

- Ладно, Родя. Схожу… Подожди меня, на минутку в цех забегу.

Так в рабочей одежде и пошел Матюхин в школу, не было у него времени заходить на квартиру и переодеваться.

Директор школы Григорию понравился с первого взгляда. Еще молодой, лет тридцати, держится просто, но сам себе на уме, смотрит испытующе. Григорий решил схитрить, нарочно развязным тоном сказал:

- Вы что, директор, измываетесь над моим племянником? Я не позволю!

- Какого племянника вы имеете в виду? - Иван Николаевич сощурил глаза в улыбке.

- Да Родьку Бучаева. Сделали из парнишки психа. То отца к вам приводи, то мать. Что он такого сделал? Ну, подумаешь, подрался мальчик, подумаешь, двоек нахватал.

- На пушку берете? Насколько мне известно, нет у Родиона такого оригинального дяди. А квартирант такой есть. Ну, будем знакомы!

Они пожали друг другу руки. Григорий сказал:

- Вас не проведешь, Иван Николаевич.

- Так ведь все новости приходят в школу свежими, в тот же день, Григорий Александрович. В селе все на виду, а приезжие, да еще монтажники, тем более. А вас Родион упросил прийти ко мне, так ведь?

- Да. Тяжело ему. Не мог он позвать к вам ни отца, ни мать. Вот до чего дело дошло, Иван Николаевич! Неважно у них в семье. Слишком много навалилось сразу на детские плечи. Парнишка взрослеет, перерастает самого себя.

- Вот и мне хотелось, чтобы взрослость пришла к нему быстрее, чтобы этот процесс перерастания не затянулся. Я понимаю, что с ним происходит… Но Родион - человек упрямый и самолюбивый, на него надо воздействовать сильно, иначе он станет неуправляемым.

- Нет, Иван Николаевич, с ним этого не произойдет! Пережимать в таких случаях опасно. Родиону требуется время, чтобы осмыслить, что произошло в семье. В нем, я бы сказал, личность проколупывается мучительно, но упрямо - я это почувствовал. И характер определяется. Слышали бы вы, Иван Николаевич, с какой уверенностью он заявил: «Скажи Ивану Николаевичу, я буду хорошо учиться. Правда!» Я ручаюсь за Родиона и не оставлю его без поддержки.

- Хорошо, Григорий Александрович. Полагаю, что Родион не подведет вас. Ну, а как идет монтаж на комплексе? Скоро ли сдадите в эксплуатацию доильный цех?

- Могли бы сдать через месяц, да не удастся.

- Что ж так?

- Не хватает оборудования. Вы, должно быть, знаете. Бардадым да иже с ним прокутили его. Об этом мы сегодня говорили с правленцами. Думали о том, как все вернуть. Решили вынести этот вопрос на колхозное собрание, чтобы узнать, кто перекупил трубы. Ну, и приструнить кое-кого… Вам, Иван Николаевич, надо бы выступить.

- Но… я-то при чем?

- На вашем месте я бы сказал о поведении некоторых родителей. Об их выпивках, хищениях и так далее. О том, что все это сказывается на судьбах их детей. О ребячьих трагедиях, в конце концов! Ну в самом деле, почему дети должны страдать из-за поведения своих отцов и матерей?! А жизнь сельчан вы знаете хорошо, подкрепите примерами, расскажите о Родионе.

Иван Николаевич некоторое время молча смотрел на Матюхина.

- Над этим стоит подумать, Григорий Александрович, - наконец произнес он. - Пожалуй, я так и сделаю.

- Вот и чудесно! Позвоните секретарю парткома Торопченко. Его обрадует ваша идея.

- Зубастый вы человек, Григорий Александрович! Моя идея?! - воскликнул директор. - И, чувствуется, вплотную занимались детьми.

- Приходилось. Пионервожатым был. В райкоме комсомола работал. Ну и просто не могу быть равнодушным к детскому горю. - Матюхин поднялся. - Спасибо за солидарность, Иван Николаевич.

Они улыбнулись друг другу и расстались, довольные знакомством.

Родион бросился к Матюхину у ворот школы, измученный ожиданием.

- Как ты долго там был!… Что он?

Григорий обнял парня, стиснул:

- Все в порядке, Родя.

- Спасибо, Гриша! А что ты ему сказал?

- Захожу к нему, беру за грудки, трясу и говорю: «Вы что обижаете моего племяша?» А он испугался: «Простите, извините, больше не буду…»

- Ну да! - Родион засмеялся.

- Мы с ним отлично потолковали. Хороший у вас директор!

- Хороший? - удивленно переспросил Родион.

- Просто замечательный! - Григорий незаметно наблюдал за ним. - Толковый человек и, по-моему, любит своих учеников, хотя, конечно, строгий. Но с вами иначе нельзя. - Он похлопал Родиона по плечу. - Ну, я пойду обратно на работу, а ты - домой, садись за уроки. У тебя, видно, долгов поднакопилось?

- Не будет их, Гриша! Ликвидирую, как врагов.

Родион готовил уроки за столом. Дед Матвей смотрел на него из рамки, будто бы немного удивленно. И зря Кудлай, обеспокоенный странным поведением друга, скулил и царапал по стеклу лапой, заглядывая в комнатку, - ничто, не могло отвлечь Родиона от занятий. Он даже не слышал, как бабка Акулина вошла к нему.

- Ты все сидишь да сидишь, будто тебя к столу привязали. Видать, сам директор тебе прочухан сделал…

- Ты что, бабаня! - испуганно вскинулся Родион. - Какой такой директор?… Я сам себе прочухан сделал.

- Может, вечерять будем?

- Я не хочу, бабаня. А мать что делает?

- Руки парит в настое. Судорога пальцы перекрутила.

- А отец не показывался?

- Не показывался. Небось, опять у Дяди застрял.

Бабка Акулина вздохнула и вышла.

У Родиона заныло сердце. Задумался он. Вспомнил разговор на ферме об отце, о пропавших трубах и электромоторах. Без них не заработает доильный цех. А мать вон уже руки испортила на ручной дойке. «Стой, стой!…» - наконец вспомнил Родька. Он же видел такие трубы у Дяди. Они лежали кучей в густых зарослях вишенника. Как-то, играя там с Сенькой, он наткнулся на них. Трубы были еще новенькие, внутри блестящие - оцинкованные! А в халупе, где Дядя варил самогон, видел и небольшие электромоторчики.

- Зачем вы их купили? - спросил он тогда у Сеньки.

- А мы их не покупали. - Сенька засмеялся. - Они нам почти даром достались. Мы с батей в своем хозяйстве такую автоматику заведем - ахнешь! Все будет на кнопочках. Нажал - вжик! - и готово. Мне батя два журнала выписал: «Техника - молодежи» и «Знание - сила». Я в этом разберусь, вот посмотришь…

Любил Сенька хвастаться… Просто удержу не знал. Завел Родиона в одну из каморок длинной низенькой халупы с кухонькой - какого только добра там не было! Показал и мешок с конфетами.

- Ого! - поразился тогда Родион. - Откуда столько?

- Да они прелые! - Сенька был доволен: ошарашил Родьку. - По акту списанные. Их должны были свиньям скормить, но батя свинарям магарыч поставил, а конфеты домой привез. Мы из них брагу делаем, самогон варим…

Тогда Сенька спохватился, умолк. Не стал рассказывать о том, что отец за этот самогон выменивал комбикорм, трубы и электромоторы у Бардадыма…

Родион поднялся из-за стола, выглянул в переднюю. Мать сидела у печи, массировала опухшие пальцы.

- Ну что, Маша, будем вечерять? - опросила Акулина Кондратьевна.

- Да, мама. А потом спать пойду, устала.

Сердце у Родиона зашлось от жалости к матери. Он порывисто подошел к ней и с нежностью погладил ее распаренные горячие руки, ласково заглянул в глаза. Быстро отошел к вешалке и, надевая куртку, каким-то новым, внезапно прорезавшимся голосом промолвил:

- Пройдусь, а то засиделся.

Он поспешно, словно убегая, вышел. Мария так и замерла на скамейке: неожиданная ласка сына потрясла ее.

Выйдя во двор, Родион посмотрел на окно комнаты, в которой жил квартирант. Оно светилось, Григорий что-то писал за столом. Подбежавший Кудлай лизнул Родиона в руку.

- А-а, Кудлаша! Пошли в разведку.

Луна пряталась за дымчато-розовыми облаками, рассеивая на притихшее село жемчужный свет. В сухом, чуть подмороженном воздухе был слышен каждый звук. Выстреливая желтые круги фонариком по опавшей листве, Родион шел через сад к Дяде.

Сады их примыкали один к другому. Ни дед Матвей, ни Дядя участки на границе не расчищали, и там, в гущине одичавших деревьев, гнездились иволги и соловьи.

Пробираясь сквозь кусты, Родион не заметил холмика на пути, присыпанного листьями, споткнулся и полетел через него кувырком. Звякнуло железо. Охнув, поднялся, зашарил руками, нащупал - трубы!… Посветил фонариком, заглядывая внутрь их. Те самые трубы - оцинкованные! Посчитал - дюжина!… Вот так да! Откуда они тут взялись? Летом их не было… Значит, Бардадым и отцу наделил!… И он взял? И теперь не возвращает на комплекс, хотя знает, что задерживается монтаж автодойки?…

Родион напролом кинулся в Дядин сад, в заросли вишенника, туда, где он видел трубы. Когда это было? До суда или после?… До суда, конечно. Он тогда еще дружил с Сенькой.

Облазил все вокруг - нигде труб не было. Перепрятал Дядя их или отдал отцу?

Из темноты вдруг с грозным рыком выпрыгнул черный волкодав. Один вид такого зверя вывел бы из равновесия любого храбреца. Родион осевшим от испуга голосом окликнул его:

- Дракон!… Это я. Не узнал?

Кудлай по-приятельски тявкнул, собаки обнюхались и начали игру. Родион пошел в глубь сада. Впереди, среди деревьев, вырисовывалась длинная приземистая халупа, крытая камышом. Из ее трубы прямо под высокую луну поднимался розовый дым. Стараясь ступать легко, чтоб не хрустнуть веткой, Родион подошел к окошку, закрытому пучком камыша. Осторожно отодвинул его в сторону.

В небольшой кухоньке, освещенной неяркой электрической лампочкой, топилась печь. На ней стоял бачок со спиральной трубкой, которая насквозь протыкала деревянное корыто с водой. Из трубки в стеклянную банку стекала парующая жидкость - самогон. Перед печкой на корточках сидел Сенька. Он ломал о колено сухие стебли подсолнечника и совал их в печную пасть. В углу стояли бидоны с брагой, прикрытые тряпьем.

Дядя и отец сидели на лавке. Перед ними на табурете стояли стаканы, бутыль с самогоном и миска с овощами. Родиону у окна был слышен их разговор.

- Литовченко сам во всем виноват, - говорил Дядя. - А на тебе отыгрался. Оборудование год под дождем лежало, а теперь забегали - куда девалось?

- Так что ж, по-твоему, трубы и электромоторы под дождем растаяли? - насмешливо сказал отец. - Это я дурака свалял - Бардадыму доверился, а он!… Куда сплавил оборудование? Кому сбыл?…

Сенька настороженно покосился на них, Дядя, заметив его взгляд, остановил отца:

- Да успокойся, Андрюша. Что ты все про одно заладил… У государства хватит этого добра. Дадут еще, никуда не денутся. - Он суетливо разлил самогон по стаканам. - Давай еще выпьем, о другом поговорим.

Отец выпил все, что было налито. Дядя, чуть отхлебнув, отставил стакан.

«Сам не пьет эту заразу, а отца поит! - подумал Родион. - Бее отговаривается, что у него почки больные».

Отец, пожевав квашеной капусты, посмотрел на Сеньку, продолжавшего кормить печь бодылками подсолнечника, произнес явно в угоду Дяде:

- Сенька у тебя молодец! Помощник во всех делах. А Родька у меня… - Он разочарованно махнул рукой и, помрачнев, добавил: - Говорит, что я отца в могилу спровадил…

- Кто говорит?

- Да Родька!

Дядя засмеялся, потрепал отца по плечу:

- Брось ты, Андрюша! Пацан наговорит… Степаныча самого давно в могилу тянуло. Он здоровье на фронте потерял. - Поставил стакан под парующую струйку, вытекавшую из трубки. - Хряпни-ка, Андрюша, свеженького бальзамчика. Первачок-крепачок!

«Ну зачем он приходит к Дяде? - с болью думал Родион за окном. - Чтоб задарма напиться вонючего самогона?… Сидит с ним, унижается! Ведь сам же не такой…» Он испытывал гнев и жалость к отцу, ненависть и отвращение к Дяде и Сеньке. Хотелось так трахнуть по раме, чтоб она влетела в кухню. Пятясь, отошел от окна. Камышинка громко треснула под ногами.

- Там кто-то есть! - вскочил на ноги Сенька.

Встревоженный Дядя распахнул дверь в сад:

- Дракон!

Пес выпрыгнул из темноты на свет. Дядя рассмеялся:

- Дракоша здесь. Он чужого не подпустит - в клочья разорвет.

Родион подождал за углом, пока закрылась дверь халупы, и пошел домой. Теперь он знал главного своего врага - Дядю. Это он довел отца до такого состояния, без него тут не обошлось. Прав был дед Матвей!…

А трубы, трубы-то в саду чьи? Может, Дядя сюда перепрятал свои или это… какие-то другие? Отец, кажется, ничего не знает о них. Как в этом разобраться?

«Пойду окажу про трубы Грише. Отвезем их на тачке в доильный цех, а потом пусть разбираются!» - решил Родион.