ГЛАВА ШЕСТАЯ

Суд проходил в сельском Доме культуры. Между колоннами у входа стоял большой щит, на котором местный художник броско написал:

«Сегодня в Доме культуры показательный суд! Расхитителям колхозного и государственного добра - всенародный позор!

Начало в 10 часов».

Взбудораженные сельчане за час раньше стали сходиться в Дом культуры. Потянулись туда и ребята - нечасто же случается такое в селе! - но их в зал не пустили.

Ольга и Танюся стояли внизу, а Виталька, Сенька и Шурка заглядывали в окна. Зал был набит людьми до отказа. Стояли даже в проходе и у стен.

На скамье подсудимых Родионов отец сидел с краю, чуть в сторонке от остальных. Все в зале напряженно прислушивались к тому, что говорил с трибуны незнакомый человек.

- По причине попустительства заведующего фермой Бучаева Андрея Матвеевича разлагалась трудовая дисциплина, устраивались пьянки, разворовывались корма, сбывались на сторону, менялись на спиртное. Заведующий не пресек преступные действия семьи Сучалкиных, которая в свои противозаконные операции втянула некоторых строителей животноводческого комплекса…

Виталька приник лбом к стеклу, чтобы лучше слышать, но Родькин отец вдруг поднял голову и, казалось, посмотрел прямо на него. Витальке стало стыдно, и он соскочил на землю.

- Ну, что там? - спросила Ольга.

- Читают обвинение, - неохотно сказал Виталька.

- Засудят! - Шурка пренебрежительно махнул рукой. - Раз попались - засудят как миленьких. Родькиному отцу, наверно, больше всех дадут… Да, Сеня?

Сенька отвернулся, будто бы не слышал: все-таки Родькин отец был его дядей, хоть и троюродным, а Виталька сжал кулаки, двинулся к Шурке:

- Почему это Родькиному отцу дадут больше всех?! Почему?

- Как заведующему! - Шурка состроил рожу, хихикнул. - Он же главный у них…

- Какой же он главный? Он же сам не воровал!

- Так попускал… Хе-хе! Родька теперь не будет такой гордый, а то хвастался: «Моего папу орденом наградили!… Моего папу по телевидению показывали!…» Правда, Сеня?

- Да врешь ты все! Ничего он не хвастался!

Виталька толкнул его.

Сенька покосился на Ольгу: как она восприняла Шуркины слова? У нее сузились глаза, на курносом лице мелькнула, усмешка. Ничего не ответив Шурке, Сенька пошел прочь.

- Эх ты, подлипала! - сказал Виталька Шурке. - Ты раньше к Родьке привязывался, а теперь Сеньке подыгрываешь. Предатель…

- Вот как дам! - сказала Ольга и замахнулась на Шурку.

Это было так неожиданно со стороны Ольги, что удивился даже Виталька. А Шурка, выпучив глаза, отступал.

- Да я ничего… Я так… Я пошутил, - оправдывался он, бросаясь за Сенькой.

Танюся не вмешивалась в разговор, стояла, сложив полные губы вареником, потом сказала:

- Конечно, жаль Родиона. Такой позор из-за отца!…

- Кто тебя просит жалеть Родьку? - оборвала ее Ольга. - Жалельщица какая нашлась.

Родион, чтобы отвлечься, колол дрова в сарае. Хотел с утра уйти в степь куда глаза глядят, подальше от людей, но раздумал: а если с дедом Матвеем что случится? Дед уже с трудом поднимался с постели. А мать на рассвете ушла на ферму и вернется домой только к вечеру…

В дверях стояла Акулина Кондратьевна, смотрела на внука, качала головой:

- Родя, чуешь?

Он не слышал: задумался.

- Родион!

Внук вздрогнул, выронил топор из рук.

- Дед кличет, Родя… Худо ему.

Матвей Степанович, одетый, сидел на диване. Похудевший, сгорбившийся, беспомощный. И так стало Родиону тревожно за деда, что он обнял его, ласково спросил:

- Что с тобой, деда?

- Душа тоскует, Родя… Отвези меня в степь…

- Что ты выдумал, Матвей! - всплеснула руками Акулина Кондратьевна. - И на чем он тебя повезет?

- На тачке…

- Надо же!… На тачке… Что люди окажут?

- Какие там люди?! - устало произнес дед - Кто меня увидит?… Все люди там… Сына нашего судят… Показательно судят! - То ли всхлип, то ли стон сорвался с его губ. - Свези в степь, Родя… Может, последний раз…

- Ну что ты, Матюша! Ну что ты такое говоришь?! - с болью произнесла Акулина Кондратьевна. - Да и как он тебя повезет?

- Мы через сад, бабаня, - поспешно, чтоб ее успокоить, сказал Родион. - А потом по-за лесополосой, по старой дороге. Там нас никто не увидит.

- Да и вытянет ли Родион тачку с тобой на бугор? - все еще не сдавалась бабка Акулина.

- Вытяну, не беспокойся! - заверил внук. - И ты садись на тачку, и с тобой вытяну.

Акулина Кондратьевна помогла Родиону протащить тачку с дедом через сад и огород, осталась на краю выгона в зарослях донника, горестно сложив на животе руки.

Матвей Степанович махнул ей: «Иди домой!» Однако она неподвижно стояла, пока тачка не скрылась за лесополосой.

Родион часто оглядывался, удобно ли деду? Тащил тачку на бугор зигзагами, с натугой. Разъезженные колеса ее, виляя, скрипели.

На дорогу из-за деревьев неожиданно вышел Савелий, Виталькин двоюродный дед, с оклунком за спиной. Еще крепкий, краснощекий. Остановился, приподняв серо-зеленую фуражку с высокой тульей. Небольшие глаза его замаслились, он спросил с ехидцей:

- Да ты, никак, уезжаешь куда, Матвей?

Родион старался поскорее пройти мимо Савелия.

- Стой-ка, Родя! - крикнул Матвей Степанович.

Родион, жарко дыша, остановился.

- Нет, Савелий, пока никуда не уезжаю, - вроде бы весело оказал дед Матвей. - Я смотрю те места, где мы гоняли твоих друзьяков-беляков… Помнишь?

- Да чего ты, Матюша, чего ты?! Окстись! - заюлил Савелий. - Какие такие беляки?… Я ж в зеленых был… По ошибке. А потом у красных…

- Да, да, Савелий, ты сразу покраснел, когда над твоей зеленой башкой моя красная сабля просвистела. Знаю я, какой ты…

- Матюша, это ты зря!… Я ж всегда был за Советскую власть.

- Ну да? А что ты дал Советской власти? Ничего ты не дал ей, а берешь от нее всякие блага. Всегда с мешочком ходишь и всегда что-нибудь в мешочке несешь!

- Чего ты, Матюша, чего ты! Бог с тобой…

Яростно ненавидел Родион в эту минуту Савелия: «Как нарочно, поднесло его! Следил, наверно, за нами». Его беспокоил дед Матвей: как бы у него опять сердце не схватило! Рванул тачку с места и покатил, не ожидая, пока старики закончат разговор.

Долго не мог успокоиться дед Матвей. Переживая за него, Родион тянул тачку все выше.

- Родя, довольно! - спохватился Матвей Степанович. - И отсюда хорошо видать.

- Я тебя на самый верх. Оттуда и речку увидишь.

Родион остановился на самой вершине бугра. Отдышавшись, сел на тачку рядом с дедом.

Дед и внук молча оглядывали бугристую степь, синие под серым небом поля озимки, долину с рекой и ериками, луга и рощи. И не раз их взгляды невольно останавливались на высоком желтом здании в центре села - на Доме культуры, где шел сейчас суд.

- Все это тебе останется, Родя, - Матвей Степанович повел рукой вокруг. - Пустыри тут были, дикие места. А мы в колхоз собрались, распахали степь, рощи посадили, болото высушили. Дорожи этим, внук… Тополя видишь?… Во-он там, у ерика? Это я сажал. Сколько сынов и внуков, столько и тополей и топольков. Тот, самый малый, крайний, то ты, Родион… А рядом, большой, - твой отец… Стройно растет тополь, да только Андрей вкривь пошел…

И замолчал дед Матвей, видно, про суд опять вспомнил.

Как он быстро постарел! Щеки запали, загар выцвел… Жалость и любовь к деду Матвею стиснули сердце Родиону. Хотелось сказать какие-то необыкновенные, ласковые и ободряющие слова, от которых ему стало бы легче, но такие слова не находились. Родион чувствовал себя беспомощным, не знал, как утешить деда.

Родион очнулся, когда Матвей Степанович устало сказал:

- Кончился суд…

Народ толпой вывалился из Дома культуры, растекался ручьями по площади. Солнце на минуту осветило село и вновь начало прятаться за тучи, наплывавшие из-за приречной долины. Тяжелая их тень набегала на хаты. На вершине бугра уже гудел ветер.

- Зачем он с ними связался? - со слезами произнес Родион. - Нам теперь хоть из дому не выходи.

- Ты не кисни, не маленький! - строго остановил его Матвей Степанович. Добавил мягче, тише: - Так что ж нам теперь - отказаться от отца твоего?… Конечно, стыдно… Но ты держись!… Слышишь?… Борись за своего отца. Он выправится… Иначе как же?… Какого же он тогда роду-племени?… Ты понял?

Родион нагнул голову, пряча мокрые глаза.

- Ладно, деда, я не буду… Я понимаю…

- Упустил я Андрея… Это Дядя сбил его с дороги, - негромко произнес Матвей Степанович и вдруг отвалился на спину, неестественно выгибаясь, хватая ртом воздух.

Родион сорвал тачку с места, бегом покатил ее с бугра.

Шапка упала с головы Матвея Степановича. Ветер ерошил его легкие седые волосы. Голубые глаза неподвижно смотрели в небо, по которому неслись быстрые темные тучи.

Родион бежал изо всех сил, но домой привез деда уже мертвым.

Матвей Степанович так и не узнал о приговоре суда.

…Андрей получил один год принудительных работ по месту жительства с удержанием двадцати процентов из зарплаты в пользу государства. Бардадыму и Антониде дали по пять лет тюремного заключения.

На похороны собралось все село.

Дедовы друзья явились при орденах и медалях. Пришел большой отряд пионеров.

В старой хате плакала Акулина Кондратьевна. Во двор выносили красный гроб с телом Матвея Степановича. Фотограф стал собирать около него родственников. Андрей, в черном костюме, с потемневшим лицом и глубоко запавшими глазами, передвигался как деревянный. Растерянная Мария сказала заплаканной Аннушке:

- Поищи Родиона… Не могу найти… Надо ж с дедом сфотографироваться…

Родион прятался в мастерской. Не хотел он смотреть на мертвого деда Матвея: не мог принять его таким. На верстаке лежала балясина. Не успел распилить ее дед Матвей и теперь уже никогда не распилит. На токарном станке так и осталась незаконченной вторая балясинка… Вот и щербинка. Как расстроился дед Матвей, когда вырвалась стамеска из его ослабевших рук!… Вспомнил Родион его слова: «Я тебя выучу, внук, столярному делу, если захочешь…» Не научил, не успел!…

Только сейчас с ужасающей ясностью осознал Родион, что дед Матвей навсегда ушел из жизни.

- Не успел… не научил, - прошептал он. Лицо его исказилось от боли. Он изо всей силы ударил кулаком по верстаку, закричал: - Не усп-пе-е-ел!

Аннушка распахнула двери сарая, остановилась у порога, не понимая, что происходит с ее племянником. Родька плакал навзрыд и колотил кулаком по верстаку. Тетка кинулась к нему, прижала к себе.

- Родя… Не надо, родной… Ну, успокойся… Ну, миленький. - И расплакалась сама.