ГЛАВА ПЕРВАЯ

Родион лежал в норе, выкопанной в скирде сена, - прятался там от придирчивого надзора бабки Акулины. Рядом с ним свернулся пес Кудлай. Со стеблей донника, прикрывающих лаз, стекали холодные дождевые капли. Во дворе было слякотно и тоскливо, а в норе - сухо и уютно. В степном сене еще жило лето, держалось его душистое тепло. Родион жевал волглую кисловатую травинку, блаженно жмурясь, смотрел вдаль.

Скирда стояла за хатой, и ему был виден выгон, заросший рыжим бурьяном, а за ним, под бугром, - кладбище. Низкие тучи, сваливаясь с бугра, цеплялись тяжелым исподом за деревья и кресты. Липкая белесая изморось сеялась на старую хату, которую звали «пароходом». Приземистая, трехтрубная, с длинной - от угла до угла - верандой, с точеными балясинами и многочисленными окошками, она и в самом деле напоминала допотопный пароход, выброшенный половодьем на берег. Корявые клены, сутулясь, жались к ее ошелеванным бокам, в ознобе стряхивали оранжевые мокрые листья, хата была облеплена ими, словно солнечными зайчиками, отраженными чистой струящейся водой, и от этого еще больше походила на забытое на суше судно.

Когда- то много народу «плыло» на прадедовском ковчеге, все трубы дымились в такие вот зябкие осенние деньки, а теперь лишь одна дышала уютным теплым дымком; разъехался народ, «вышел на пристанях». Остался Андрей, Родионов отец, но и тот захотел быть самостоятельным - построил себе на краю широкого двора кирпичный дом под цинковой крышей и с жестяными петухами на коньке. Правда, в нем пока не жили - не курилась его труба, на окнах не висели занавески и не был он еще привязан к жизни электрическими проводами.

Акулина Кондратьевна не хотела, чтобы младший сын отделялся, да и новый дом на высоком бетонированном основании ей не нравился. «Нужен тебе тот дом! - не раз упрекала она Андрея. - Сколько денег вбухал, а ради чего? Ты и затеял строить хоромину, чтоб от председателя не отстать… Жил бы да жил спокойно вместе с нами в старой хате, хватит ее Детям твоим и внукам. Добрая хата, ни дождя, ни бурана не боится - деды на века строили, понимали толк…»

А дед Матвей с усмешкой успокаивал ее: «Да не переживай ты, Кондратьевна, не останется твоя хата пустой. Вон сколько внуков и правнуков, хоть детясли открывай!»

Родион хотел сглотнуть разжеванную травинку, но раздумал - выплюнул и протяжно вздохнул. Не интересно ему осенью. Это летом весело жилось, когда в гости наезжало полный двор родни… Родион особенно скучал по Аннушке, младшей сестре отца. После десятилетки она поработала дояркой, а потом колхоз за свой счет послал ее учиться на ветврача. Этим летом Аня проходила практику в колхозе. Закончив ее, уехала в Новочеркасск.

«Эх, если бы отец был такой, как она», - мечтал. Родион. С Аннушкой он дружил, мог говорить ей обо всем откровенно. А вот от отца в последнее время только и слышал: «Не суйся не в свои дела», «Рано тебе об этом спрашивать», «Не твоя забота», «Подрастешь - сам разберешься…»

Трезвым отец почти не замечал Родиона, а в пьяном виде то допрашивал насчет учебы, то задабривал подарками… А зачем Родиону подарки? Ему человеческого разговора хочется! С пьяным же какой разговор? Отец теперь частенько приходил домой навеселе, стал нервным, раздражительным…

Глухо хлопнула замокшая дверь веранды, звякнули стекла - во двор с ведром очистков вышла бабка Акулина. Высокая, статная, бабка была еще хоть куда, да вот только руки у нее, что грабли: ручной дойкой испортила. Много лет бабка Акулина работала дояркой - и до войны и после. Хоть и была она бригадировой женой, но не искала легкой работы.

Бабка Акулина недружелюбно покосилась на новый дом, а он свысока смотрел чистыми захоложенными окнами на бабку и ее низенькую старую хату.

- Кондратьевна, куда Родион пропал? - спросил дед Матвей, выйдя из дощатого сарая, где у него была плотницкая мастерская.

- А грец его знает! - ответила бабка Акулина. - Стал прятаться от меня, негодный.

- Хотел попросить его токарный станок погонять. Ноги чего-то заслабели.

- Погода треклятая! Ревматизм, небось, взыграл? Ты иди, Матюша, в хату, обедать пора. А Родьку я зараз выманю.

Дед Матвей пошел в хату, бабка Акулина направилась к катуху, откуда доносилось нетерпеливое хрюканье подсвинка. Высыпав очистки в кормушку, она оглядела пустой двор, крикнула:

- Ро-о-дь-ка-а!

«Сейчас бабка добавит: «Иди уроки делай!» - насмешливо подумал Родион. Однако она об уроках не вспомнила. Чуть погодя ее голос раздался ближе:

- Кудлай, Кудлай, на!

Пес рванулся, но Родион успел схватить его за ошейник.

- Ро-о-дь-ка-а! - вновь позвала бабка и добавила: - Пирог с яблоками спекся! Иди ешь!

Родион подождал, пока она зайдет в хату. Проворно выбрался из скирды, прикрыл лаз донником.

Пес высунул морду, сердито взлаял.

- Кудлай, лежать!

Кудлай просительно посмотрел, однако не решился ослушаться.

- Лежать, Кудлаша! - ласково повторил Родион. - Я принесу тебе пирога.

Родион разулся на веранде, вошел в большую комнату. В ней можно было бы кататься на велосипеде, не будь тут стоек, подпирающих усталые сволока, тяжелого деревянного дивана, высокого поставца для посуды и длинного обеденного стола. Эту мебель сделал сам дед Матвей еще в молодые годы. В комнате много места занимала печь - живая, добрая душа старой хаты.

Печь была на удивление всем сельчанам. Ее сложил лет сорок назад Антон Петрович, сельский печник. Он немало поморочил себе голову, стараясь удовлетворить прихоти молодой, а уже тогда многодетной хозяйки Акулины, очень требовательной, но и щедрой на магарычи; зато и печь вышла единственной в своем роде на все село: в ней можно одновременно выпекать пышные буханки и пироги с потрошками, жарить гуся с яблоками, варить кисель с курагой, выпаривать каймак…

Дед Матвей иногда подтрунивал над бабкой Акулиной, называя печь «агрегатом». И в самом деле, нужно быть, по крайней мере, кочегаром большого парохода, чтобы заставить исправно работать такую печь. Она имела столько всяких вьюшек, задвижек, заслонок и поддувал, что никто, кроме бабки Акулины, не мог толком разобраться в их назначении.

Старая хозяйка обожала свою печь: разрисовывала узорами, украшала цветастыми занавесками и не позволяла при ней свистеть, ссориться и вообще произносить черные слова. «Ей это не по душе», «Она рассердится, не будет слушаться», - говорила бабка.

Что- то прошептав про себя и мелко перекрестившись, Акулина Кондратьевна вынула пирог из духовки.

- С чем будешь есть пирог, - спросила она Родиона, - с медом или со сметаной?

Пирог вышел пышным, высоким, с виду легким. Его узкие отдушины, пробитые ножом, были окружены глазированными кружевами спекшегося яблочного сока. Родион повел носом, уловив запахи лета, как в скирде сена, ответил:

- И со сметаной, и с медом, бабаня!

- Ишь, пан-барин какой!

- А тебе жалко, что ли? - вмешался дед.

- Мне не жалко. Я б ему и с чем-нибудь еще третьим подала, если б он слушался меня да учился получше…

- Бабаня, сегодня воскресенье, мне тоже отдых по закону положен, - вставил Родион, нетерпеливо следя за дедом, разрезавшим пирог, из отдушин которого, пузырясь, вытекал парующий розовый сок.

- Воскресенье для тех, кто в будни работает… Стал прятаться… Уроки из-под палки учит, - ворчала бабка Акулина, но миски с медом и со сметаной на стол поставила. - Под носом уже всходит, а в голове еще не посеяно.

Дед подмигнул внуку.

- Хозяйка, слышь, твой агрегат чад пустил.

- С чего она так расстроилась? - обеспокоилась Акулина Кондратьевна. - Мария, отрегулируй тягу.

Мать растерянно топталась перед «агрегатом»:

- Какую тут задвижку открывать?… Какое поддувало закрыть?

- Ох, Маша, тринадцать лет ты у меня в невестках, а все я тебя никак не обучу!… Недаром люди говорят: чего в девке нет, того ей не втолкуешь. - Бабка Акулина начала двигать заслонками, задвижками и дверцами поддувал. - Все тут просто. Вот эту заслонку открыть, а эту поддувалу прикрыть - значит, дух пустить на пироги сверху, чтоб корочка подрумянилась. А эту задвижку сантиметра на два продвинуть - каймак прижарить… А если вот так сделать - то гуся притомить, чтоб соку набрал…

Дед, поглядывая на бабку, посмеивался. Родион увлекся пирогом. Сметана впитывалась румяной коркой, распаренными дольками яблок, мед плавился, стекал по пальцам золотыми тянучками - некогда было Родиону зевать и отвлекаться! Посапывая от наслаждения, он приканчивал третий кусок пирога, когда пришел отец с тяжелой хозяйственной сумкой и стал выставлять из нее трехлитровые баллоны с самогоном, запечатанные жестяными крышками.

- Зачем столько, Андрей? - сердито спросил дед Матвей. - Уж если задумал праздновать входины, мог бы водки или вина купить.

- Самогон почти даром достался, а на водку да вино у меня денег нет. Сам знаешь, в дом все вогнал… А гости под хорошую закуску и самогон выдуют.

В едкой усмешке топорща седые стриженые усы, дед Матвей присматривался к сыну.

Родион давно приметил: когда дед Матвей гневался, то пристально вглядывался в человека и начинал задавать вопросы.

- Почти даром, говоришь?! А не часто ли ты стал… даром его доставать? Чем расчитуешься?

- Да не волнуйся ты, ничем я не рассчитывался! - с досадой оказал отец. - Это Дядя из бракованных конфет наварил, мне выделил.

- Выделил, говоришь?… Дядя?… Да ну?! Он тебе «почти даром» дулю с маком выделит! Его «почти даром» тебе дорого обойдется.

Мать месила тесто, не поднимая головы, будто не слышала разговора, но Родион знал: она была на стороне деда. С отцом у нее из-за самогона не раз были скандалы.

Бабка Акулина демонстративно загремела заслонкой, с укором сказала деду Матвею:

- Чего прицепился к парню?… Иди вон в мастерскую, заканчивай мебель.

- Прицепился, говоришь? - взвился дед. - Защищаешь своего мазунчика? Он для тебя еще малютка молокососная?… Так возьми его на ручки, побаюкай! - Дед Матвей умолк, добавил устало: - И вообще, поторопился ты, Андрей, входины справлять. Водяное отопление не сделал, свет не провел… И я не успел закончить поставец и табуретки.

- Сколько можно тянуть с входинами? рассердился отец. - Самая пора людей за помощь благодарить!

- Каких таких людей?… Прохиндеев - Дядю и Бардадыма?

- Что ты на них напускаешься?… Это свои люди.

- Свои, говоришь?… Значит, они уже стали для тебя своими? Ты с кем связался?

- Не ругайтесь, - остановила их бабка Акулина. - Печка этого не любит. Еще закапризничает, пироги с потрошками не выйдут, и гусь подгорит.

Дед с досады хмыкнул и, выходя, сказал Родиону:

- Прикончишь пирог - придешь в мастерскую. Поможешь мне.

- Ладно, деда, - ответил Родион, слизывая мед с пальцев.

Верстак Матвея Степановича размещался в сарае под высокой камышовой крышей и с широкими дверями, в которые могла проехать и арба с сеном. У полок с инструментом стояли недоделанный поставец и табуреты на точеных ножках. Остальная часть сарая была занята зеленым, хорошо вывяленным в тени сеном, сохранившим листочки: его заготавливали специально, для поросят, гусят и теленка; там же громоздились друг на друге крупные розовые тыквы. Почерневшие дощатые стены сарая были увешаны пучками лекарственных трав, оклунками с неведомым добром, вязками острого красного перца, лука и чеснока.

Матвей Степанович вытачивал на старинном токарном станке балясинку из букового валька. Телогрейку и шапку он снял, седые пряди прилипли к загорелому потному лбу: разогрелся дед, гоняя маховик станка педалью. Ломкая стружка ручейком вытекала из-под блестящего лезвия стамески на парусиновый передник.

Работал Матвей Степанович споро, с удовольствием, однако все больше деревенела его нога, давившая на педаль. Наконец станок замер. Отложив стамеску, старик вытер пот с лица, подержался за сердце и, прихрамывая, пошел к дверям. Увидев во дворе Родиона, позвал:

- Родион! Ты где там? Иди сюда.

Родион вбежал в сарай, держа кота высоко над головой. Кудлай, подпрыгивая, пытался достать его.

- Что ж ты мучишь животину, Родька? Бусурман ты после этого да и только!

- Мы же шутим, деда!… Кот Васька это понимает…

- Он-то понимает, а ты понимаешь ли?… Я же просил тебя помочь мне, а ты все бегаешь да играешься.

Родион посадил кота на полку поставца. Кудлай снова залаял.

- Пошел вон, шутник! - махнул на него рукой Матвей Степанович и - внуку: - Вырос ты вровень со мной, а никак у тебя душа к делу не пробудится.

- Я помогу тебе, ты не волнуйся! Что мне делать?

- Погоняй станок. Ногу у меня сводит.

Раскачиваясь всем телом, Родион нажимал на педаль, смотрел на загорелые, в шрамах, жилистые руки деда, державшие стамеску. Красноватая стружка, шурша, вылетала из-под остро заточенного лезвия. Вкусный кисловатый запах разогретого дерева расплылся в прохладном воздухе сарая. И вот на буковом вальке стали заметно обозначаться разновеликие окружности.

Матвей Степанович пошлифовал фигурную деталь наждачной бумагой, суконкой…

- Шабаш, Родя, готова!

Родион снял ногу с педали. Дед Матвей огладил балясину ладонями, и она вдруг покраснела, на ней появился теплый блеск.

- Ловко у тебя получается, деда! - воскликнул Родион, трогая рукой балясину. - О, она еще горячая!… Научи меня, деда!

- Выучу внук, если хочешь. Силы ты уже набрался, удержишь стамеску в руках.

Дед снял балясину, приложил к дверце поставца.

- Вот теперь мы ее распустим надвое и сделаем узор на дверце.

На дворе заметно потемнело. Окна как будто завесили.

- Ну и туманище! - поразился, оглянувшись, Матвей Степанович.

- Наверно, туча упала на наше село! - решил Родион.

- Да… - рассеянно согласился дед и добавил: - Неудачный день выбрал Андрей для входин.

Кот Васька сидел на полке поставца и старательно умывался - приводил в порядок шерстку, гостей созывал.