"ТАЙНА ИППОКРЕНЫ" - читать интересную книгу автора (Белоусов Роман)

КАК ВАШЕ НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ, МАНОН ЛЕСКО?

Холодным ноябрьским утром господин аббат Прево отправился обедать к монахам в монастырь Сен-Николя д'Арси. Возвращался он после полудня, отяжелевший от трапезы и утомленный дорогой. Он шел пешком, один, через лес Шантийи, шел прихрамывая, левая нога его распухла, он тяжело дышал, кроме того, ломило в костях, а главное, видимо, страдал, как мы бы теперь сказали, от высокого кровяного давления.

Осенний ветер яростно раскачивал черные стволы деревьев, рвал одежду, так что приходилось то и дело запахивать полы плаща и придерживать шляпу. Однако, несмотря на недуги и непогоду, аббат был доволен. Утром ему удалось ускользнуть от своего стража — «милой вдовы», хозяйки дома в Сен-Фирмене, где он жил, и одновременно бывшей у него чем-то вроде экономки, а также домашним тираном, запиравшим двери и прятавшим одежду, чтобы помешать ему, больному, отлучаться.

На развилке, где находилось распятие, называемое Куртейльским крестом, аббат в который раз остановился передохнуть. И вдруг рухнул, уткнувшись в подножие каменного креста. Он упал замертво перед святым распятием, словно торопясь в последнюю минуту испросить у господа запоздалого прощения за грехи свои. Так по крайней мере могли воспринять его смерть у придорожного креста, усмотрев в этом знак божий, крестьяне, возвращавшиеся с поля и подобравшие умершего. Впрочем, тогда же родилась легенда о том, что аббат в тот момент был еще жив. И когда тело отнесли в деревню, в дом кюре, где на другой день врач начал производить вскрытие, из груди мертвеца будто бы вырвался чудовищный крик, от которого все похолодели. Врач, как и остальные, охваченный ужасом, окаменел подле «трупа». В тот же момент аббат Прево на этот раз в самом деле испустил дух. Это случилось в пятницу, 25 ноября 1763 года. А еще через пару дней его похоронили в том самом монастыре, у бенедиктинцев, где он в последний раз вкусил пищи господней.

Останки его отныне покоились в склепе, но имя аббата Прево не сгинуло в могильном мраке. Напротив, с годами оно становилось все более известным. И сегодня стоит в одном ряду с именами великих. Возможно, сам Прево, размышляя о бессмертии, надеялся, что не будет забыт. Но едва ли он предполагал, что останется в памяти человечества благодаря небольшой своей книжке, которой, видимо, не придавал особого значения.

В самом деле, из ста десяти томов, написанных французским писателем Антуаном Франсуа Прево, в истории литературы прочно осталось лишь одно произведение — «История кавалера де Грие и Манон Леско». «Эта книга, — писал Мопассан, — живет и всегда будет жить в силу правдивости и поразительной жизненности рисуемых в ней образов». Но прежде всего, конечно, благодаря Манон — «женственной, простодушно-простоватой, вероломной, любящей, остроумной, опасной и очаровательной». И недаром с годами ее имя перешло в названии со второго места на первое. А затем героиня и вовсе вытеснила кавалера де Грие с обложки, и книгу стали называть просто «Манон Леско».

Загадочный образ Манон волновал воображение писателей и поэтов, о ней с восторгом писали Герцен и Стендаль, Белинский и Гейне, Тургенев и Дюма-сын, Анатоль Франс и многие другие. Художники и композиторы посвящали ей свои творения. И всех их, а также бесчисленных читателей романа Прево интересовал вопрос: существовала ли в действительности Манон Леско?

С того дня, как Прево постригся в монахи, к его имени навсегда пристало словечко «аббат», хотя оно отнюдь не заключает в себе исчерпывающей характеристики. Монах и солдат, искатель приключений и поклонник прекрасного пола, путешественник и проповедник, писатель огромного трудолюбия и потрясающей работоспособности, блестящий журналист и переводчик — таковы грани сложной личности Прево.

Впрочем, надо сказать, что о создателе грустной повести, посвященной любви кавалера де Грие к прекрасной, но ветреной Манон, известно очень мало. Сведения о нем собирали буквально по крупицам. Но и сегодня, как отмечают, в частности, и советские исследователи Е. А. Гунст, М. В. Разумовская, И. Н. Пожарова, значительная часть биографии писателя остается неизвестной. Тем более что писем его сохранилось, к сожалению, ничтожно мало. Неизвестно также, были ли у него дневники. Возможно, он сжег бумаги и записки в один из критических моментов, опасаясь расследований. Или потерял их во время своих скитаний. Как бы то ни было, но отсутствие документов затрудняет изучение бурной жизни этого странного бенедиктинца.

Недостаток знания о нем в известном смысле компенсируют его произведения и прежде всего его знаменитый роман.

Литературоведы отмечают несомненный автобиографический характер рассказанной Прево любовной истории, находят в ней эпизоды, совпадающие с тем, что пришлось пережить самому писателю. И в этом справедливо усматривают причину необыкновенной правдивости и достоверности повести. А коль скоро это так и все говорит о том, что автор использовал в книге моменты собственной биографии, рассуждали литературоведы, то не попытаться ли отыскать в жизни Прево соответствия тем событиям, о которых идет речь в романе? Тем самым восполнить неизвестные страницы биографии писателя и документально подтвердить жизненную основу его творчества.

И первое, что предприняли неутомимые разыскатели, — ринулись на поиски прототипов. Итак, был ли у Манон Леско реальный прообраз?

Деревня Пасси-сюр-Эр расположена на тракте, по которому гоняли партии арестантов. Обычно их вели из Парижа через Руан, на Гавр, где сажали на корабли, отплывавшие в заморские колонии, главным образом в Луизиану — территорию его величества короля Франции в Новом Свете. Именно сюда начиная с 1699 года ссылали преступников с целью скорее заселить эту колонию на берегу Мексиканского залива.

Аббат Прево часто проезжал мимо этой нормандской деревушки, когда совершал поездки в окрестностях Эврё, куда его недавно назначили проповедником.

Вот и теперь он оказался в Пасси, где намеревался отобедать, прежде чем ехать дальше. Время было под вечер, солнце клонилось к закату, так что в самый раз было передохнуть и перекусить. Подъезжая к гостинице, он заметил во дворе несколько повозок, солдат с желтой лилией на голубых мундирах и в шляпах, расшитых серебряными галунами, толпу любопытных, состоявшую главным образом из ребятишек. Прево понял: пригнали партию арестантов. Лошадей еще не распрягли, и было ясно, что колонна только что прибыла. В тот же момент из крытых повозок показались лица женщин. Откинув полог кожуха, звеня цепями, они высаживались на землю. Число их было невелико, всего дюжина, скованные по шести. С полным безразличием они взирали на толпу, усталые, в лохмотьях, казалось, смирившиеся с уготованной им судьбой.

Молодой аббат — ему лишь недавно исполнилось двадцать четыре года — с нескрываемым участием смотрел на несчастных. Нельзя сказать, что раньше ему не приходилось встречать девиц, отправляемых в ссылку. Напротив, он не раз видел подобные партии, но чаще издали, где-нибудь на дороге, проезжая второпях мимо. Причем обычно ему попадались большие партии, состоявшие из мужчин и женщин, скованных вокруг пояса попарно. Это означало, что перед отправкой за океан их, до этого даже незнакомых, насильно обвенчали друг с другом. А тут представилась возможность рассмотреть ссыльных поближе.

— Когда их доставят на место назначения, за океан, что там с ними будет? — не удержался Прево и задал вопрос одному из конвоиров.

— Как что? — усмехнулся тот. — О них позаботится губернатор короля. Их выдадут замуж. Для них это лучше, чем чахнуть в камерах Бисетр или Сальпетриер, — продолжал стражник. И с важным видом изрек: — Надо думать о том, чтобы заселять колонии, мосье.

Разглядывая женщин, Прево заметил одну, чей облик отличался от остальных. Она выделялась не только красотой лица, но и во всем остальном мало походила на своих товарок — веселых девиц, богохульниц и служанок дьявола. Склонный выдумывать необыкновенные приключения — черта, которую отмечают в нем все знавшие его и которая позже с таким блеском проявится в его книгах, — он вообразил ее историю…

Скорее всего обманутая и покинутая своим возлюбленным, многое пережив, девушка вынуждена была промышлять на улицах, переодетая в мужское платье, пока не оказалась в приюте, то есть в Сальпетриер — не то госпитале, не то тюрьме, где, помимо нищих и умалишенных, содержали в заключении публичных женщин. А может быть, все было как раз наоборот. Девушка, самая прекрасная на свете, но, к несчастью, порочная, изменила юноше: встав однажды на путь греха, опускалась все ниже — и вот она в числе ссыльных… Господи, да ведь и сам он пережил однажды нечто подобное. Страстно влюбившись, не мыслил тогда жизни без своей избранницы. К несчастью, его возлюбленная, натура слабая, искавшая в жизни лишь удовольствий, бросила его ради более состоятельного кавалера. Отчаянию Прево не было границ, он считал себя самым несчастным человеком в мире. Случайно узнал, что его пассия попала в какую-то историю — девушку судили и должны были выслать. В ее беде он увидел для себя возможность быть подле нее и доказать свою преданность. Прево решил сопровождать ее в пути и последовать за ссыльной, дабы разделить ее участь. Однако до конца осуществить свое намерение ему не удалось. В дороге он заболел, провалялся несколько дней в бреду и отстал от партии арестантов.

Потеряв навсегда свое сокровище, Прево с отчаяния принимает решение погрузиться в могилу. Эта могила носила название Сен-Вандрий и была бенедиктинским аббатством, построенном в VII веке близ Руана. Он удаляется от всех радостей жизни, запирается в келье, приносит три обета: бедности, послушания и целомудрия. Среди монашеской братии не было равного ему в смирении, а в постижении премудростей теологии более способного. Через год по нему отслужили панихиду, и Франсуа Антуан Прево стал в возрасте двадцати четырех лет аббатом Прево. Но забыл ли он свою любовь?

С юных лет Прево лелеял мечту о ратных подвигах. Ему виделись лихие атаки, знамена и стяги, крепости и пушки. Его кровь закипала при одной мысли о бешеном галопе, призывных звуках труб и кострах на ночных, бивуаках. Он представлял, как во главе кавалеристов с саблей наголо врезается в ряды противника, сметая все на своем пути. Однако судьба распорядилась иначе, и вместо боевых рядов он оказался среди молчаливых послушников иезуитского коллежа.

Здесь он познал бесконечные посты, отвратительное лицемерие, жалкое умерщвление плоти, ненавистные молитвы и омерзительное притворство. Не приходится удивляться, что разлад между мечтой и реальностью толкнул его на смелый шаг. И однажды утром господин Льевен Прево, вдовец, уважаемый человек и королевский прокурор, получил известие, которое привело его в неописуемый гнев: настоятель иезуитского коллежа, где учился его сын, сообщал, что этот негодник сбежал. Известие так подействовало на королевского прокурора, что он слег в постель. И ему ничего не оставалось, как утешаться тем, что он имел еще четырех сыновей, более заслуживающих его благосклонности и милости.

Побег юного послушника, оказавшегося, напротив, столь непослушным, наделал немало шуму. Товарищи беглеца утверждали, что молодой Прево завербовался в армию. Настоятель призывал не верить этому и надеялся, что заблудший отрок одумается и возвратится в лоно церкви.

Между тем заблудший отрок действительно с упоением вкушал веселую жизнь солдата, надеясь, как писал он сам, «выдвинуться при первом удобном случае». Весьма вероятно, что он завербовался под вымышленной фамилией — так было безопаснее для него и избавляло родителя от неприятностей.

Скоро, однако, наступили солдатские будни, война, а с ней и беспечная жизнь кончилась. Вместо подвигов ему достались изнурительная муштра и скука, вместо веселой славы — сожаление и разочарование. Не долго думая он дезертирует, хотя, видимо, и знал, что его ждет, если поймают.

Ему было восемнадцать, когда однажды, в сентябре, главный камергер короля герцог де Буйон появился на балконе, выходившем на мраморный двор Версальского замка, и собравшиеся внизу заметили на его шляпе черное перо. И в тот же миг герцог возгласил: «Король Людовик XIV почил!» Затем ненадолго удалившись, он вскоре вновь появился на балконе. Траурное перо исчезло, сменилось белым, и герцог воскликнул: «Да здравствует король Людовик XV!»

Прево хорошо запомнил этот день, так как смерть короля избавила его от угрозы тюрьмы за дезертирство. Он был прощен и поспешил объявиться в Париже. Раскаяние терзало его.

Чтобы замолить грехи, недавний отступник возвращается под сень монастырской кровли.

И так случалось не раз в его жизни: не однажды он обрекал себя на заточение в келье. И тогда молитвами, постом и бичеванием терзал свою душу и тело, смирял плоть. Читал курс теологии, преподавал словесность, разглагольствовал с кафедры собора о борьбе с искушениями и соблазнами мира сего. Однако, не в силах перенести потерю свободы, самовольно возвращался к мирской жизни, предавался любви и кутежам, залезал в долги, спасался бегством от кредиторов и еще более опасных врагов — своих бывших церковных хозяев, требовавших ареста отступника. Заметая следы, надолго исчезал из поля зрения, и даже «родные и друзья не подозревали, что со мною произошло», — сознавался он сам.

Возможно, он и победил бы в себе дьявола, если бы не слабость к прекрасному полу. Не умея лицемерить, не научившись одновременно служить богу и девицам, как верно заметил о нем Анатоль Франс, Прево перелезал через монастырскую стену и отправлялся радоваться жизни со всеми встречными Манонами. Тем более, что и он нравился им не менее, чем они ему, ибо у него были большие голубые глаза, несколько полное розовощекое лицо в обрамлении белокурых волос. К тому же он обладал общительным нравом, был изыскан в обращении и умел изящно носить костюм. Между богом и дьяволом — так, пожалуй, можно вывести формулу жизненного пути Прево. Проще говоря, его жизнь проходила в постоянных колебаниях между добродетелью и грехом, благочестием и соблазнами, смирением и искушением. Таков был век, а Прево был сыном своего времени.

После ханжеского века Людовика XIV, при сыне брата покойного короля регенте герцоге Орлеанском, внезапно, словно пробудившийся вулкан, наступил взрыв веселья, прилив распущенности и легкомыслия. Страна, с таким трудом выбравшаяся из долгой войны, как бы одержимая желанием наверстать упущенное, бросилась в объятие греха. «Абсолютная власть, — как скажут потом, — уступила место абсолютному удовольствию». Наступило время фривольных эстампов, подозрительных «туалетов Венеры» и откровенно эротических «живых картин». Любовные авантюры почитались вроде доблести, и часто даже дамы оружием решали между собой спор о любовнике.

Распущенные нравы, бесчестие и коррупция, подобно зловредной болезни, поразили столицу и провинцию. Это было время невиданных взлетов и столь же головокружительных падений. Простой подмастерье мог стать министром, хитрый аббат быстро достигал сана кардинала, ловкач торговец становился обладателем сокровищ, скряга меняла превращался в золотой мешок, а лакей — в миллионера и мог разъезжать в карете своих бывших хозяев, как злословили современники, частенько все еще на запятках, а не внутри, как подобает вельможе. Повсюду процветали игроки и шулера, сводни и откровенные воры.

Неудивительно, что в этой атмосфере всеобщей погони за золотом и наслаждениями возник Джон Лоу со своим изобретением — бумажными деньгами, банкнотами. Но вместо упорядочения расстроенных финансов сын ювелира из Лористона внес лишь еще больший хаос, проповедуя свою «систему»: могущество кредита и достоинства новых денег.

Его банк вмиг сделал темную и узкую улочку Кэнканпуа самой популярной и многолюдной. Это случилось на другой же день после открытия банка в 1716 году. А через четыре года Лоу уже занимал место генерального контролера финансов.

Однако летом того же года афера с бумажными деньгами лопнула как мыльный пузырь, и ее творец поспешил укрыться в Голландии — «исконной земле изгнанников».

Приблизительно в те же годы в этой столь благосклонной к гонимым стране оказался и аббат Прево. Что заставило его пересечь границу? Какое событие вынудило похоронить в глубочайшей безвестности свои поступки, даже имя свое? Да все то же проклятое непостоянство: монастырь становится для него невыносим, он просит перевести его в обитель с менее суровым режимом. Ему отказывают; скорый на решения и легкий на подъем, он избирает бегство. Вслед монаху-расстриге рассылают предписание об аресте. Дело приняло нешуточный оборот. Тогда-то, подумав, Прево и устремился по уже знакомому ранее пути и скрылся в Голландии. К этому времени, надо заметить, он уже был автором первых томов нашумевших «Записок знатного человека».

Кое-как перебиваясь, он живет в Гааге тем, что служит в кофейне, выступает с бродячей труппой актеров, временами удается подработать у книготорговца. Несмотря на лишения он, однако, совсем не жалеет о содеянном. Напротив, утверждается в мысли, что «совсем не создан для монашеской жизни». Все отчетливее Прево осознает свое истинное призвание — быть писателем.

К его досаде, все эти годы, годы изгнания, ему приходится писать ради хлеба насущного. В погоне за заработком он с избытком начиняет страницы своих писаний разного рода приключениями. Похищения и убийства, тайные гроты, переодевания и дуэли, страстные вздохи, погони, невероятные совпадения — все идет в дело, лишь бы понравиться публике. И он преуспел в этом. Все хотели читать продолжение похождений его знатного человека, а также цикл романов о вымышленных приключениях Кливленда — придуманного им внебрачного сына Кромвеля. Однако, поставляя, казалось бы, занимательное чтиво, Прево с мастерством подлинного психолога описывал чувства и поступки людей, особенно у него получалось описание несокрушимой власти любви, подчас несправедливой и жестокой, когда женщина одновременно и любит, и изменяет. Это умение правдиво изобразить подобные крайности дало повод Г. Гейне воскликнуть, что «после Шекспира в настоящей трагедии никому не удавалось так изобразить этот феномен, как нашему старому аббату Прево».

Но настанет день, когда главной его заботой на несколько недель станет новая рукопись. Она лежит на столе в каморке, где он ютится. Здесь он пишет продолжение «Записок знатного человека».

Впрочем, нет, он создает совершенно самостоятельную вещь и только приложит ее к очередному тому «Записок», преследуя лишь коммерческие цели. Это будет история любви двух молодых людей, любви страстной, безумной, от которой они теряют рассудок и попадают в сети порока.

Трудясь над рукописью, он всячески избегает напыщенности и грубости, не гонится за дешевым остроумием, стремится к правдивости и выразительности, создавая с исключительной точностью многие черты времени — легкомысленной эпохи правления регента герцога Орлеанского. Словом, его пером водит сама Естественность, и, как заметит тот же Г. Гейне, «интуиция величайшего поэта здесь целиком совпадает с трезвым наблюдением самого холодного прозаика».

Присутствует ли вымысел в его повествовании? В известной мере. Ему не составило бы особого труда указать на извилистую и тайную линию, которая соединяет вымысел с воспоминаниями, с тем, что пережил лично. В этом случае он рассказал бы о том, что пользовался воспоминаниями о собственных увлечениях. Во время работы над романом перед его глазами стоял образ его возлюбленной, и он снова негодовал по поводу ее измен, тащился за повозками ссыльных, среди которых находилась она, неверная, но обожаемая, ради которой готов был разделить ее ужасную участь. Он слышал звон цепей во дворе гостиницы в Пасси, видел девушку, так похожую на его возлюбленную, и воображение рисовало ее печальную историю.

Наверняка он вспомнил в те дни еще одну свою любовь. Он не мог ее не вспомнить! Они встретились в октябре 1728 года. Ее звали Манон, хотя настоящее имя у нее было иным. В первый раз он увидел ее у старого колодца во дворе приюта Сальпетриер. Как оказалось здесь, в этом вертепе столь прелестное создание? Узнать это не составляло труда, ибо Прево прибыл в приют, чтобы исповедовать узниц. Юная Манон с готовностью поведала молодому обходительному аббату свою историю. Исповедь растрогала участливого святого отца, а красота девушки покорила его сердце. Должно быть, и она не осталась равнодушной. Во всяком случае они встречаются снова и снова. Что им сказать друг другу, кроме слов любви? Но за Манон ревностно следит настоятельница мадемуазель Байи и как-то раз застает врасплох нежно обнявшуюся парочку в приемной тюрьмы. После этого влюбленному аббату ничего не остается, как вернуться в свой монастырь. Здесь под тяжестью разлуки с любимой, Прево делает первые наброски будущего романа. Затем через влиятельного придворного устраивает освобождение Манон. К несчастью, она была уже смертельно больна и умерла на его руках, едва выйдя из тюрьмы.

Что это, однако, — подлинный случай или красивая легенда, восходящая ко времени появления романа? Некоторые ученые склонны считать этот эпизод действительным событием, хотя оно и отдает излишней «беллетристикой». Неслучайно и поныне в приюте Сальпетриер живет память о Манон. Сохранился превращенный в фонтан старый колодец, у которого впервые Прево увидел несравненную Манон, один из дворов носит ее имя.

Однако те, кто сомневается в правдивости этой истории, заявляют, что Прево не мог исповедовать женщин в приюте по той, мол, простой причине, что этим занимались священники, находившиеся там по долгу службы. «А если допустить, что из этого правила по какой-либо причине могли быть исключения? — спрашивают их оппоненты. — Ведь нравы того времени были весьма вольными. Молодому бенедиктинцу Прево удавались многие подвиги. Почему бы не предположить, что он пережил и авантюру с очаровательной узницей Сальпетриер?» Во всяком случае, если для подтверждения версии о любви Манон и Прево не хватает формальных доказательств, то и возражений, чтобы отклонить ее, тоже недостаточно.

Такая неопределенность то и дело побуждала неутомимых литературоведов отправляться на поиски фактов. В розысках принимали участие многие известные ученые, историки и филологи, в частности, такие, как Лежье-Дегранж, Клэр-Элиан Анжель, Фредерик Делоффр. Итоги их усилий, направленных на то, чтобы расшифровать неизвестные или спорные страницы биографии Прево, подвел не так давно Андре Бийи в своей книге «Странный бенедиктинец, аббат Прево», изданной в Париже в 1969 году. Автор ее друг Гийома Апполинера, романист, популярный критик и известный библиофил (ныне уже умерший), в своем обширном и добросовестном труде систематизировал старые и привел новые данные о поисках прототипов героев шедевра мировой литературы.

Наиболее удачливым в этом смысле оказался Лежье-Дегранж. Логично рассудив, что поиск надо начинать с документов, составленных на арестованных, он скрупулезно обследовал списки девиц дурного поведения, высланных из Франции в 1719–1720 годах. В одном из них ему встретилось упоминание о девятнадцатилетней Мари Шовиньи по прозвищу Манон; она была посажена в приют за то, что, «одетая в мужское платье, открыто занималась в Париже постыдной проституцией». Но та ли это Манон? Едва ли. В списке значатся и другие девушки — ровесницы героини Прево, в частности шестнадцатилетняя Габриэль Крэтэн, или «крошка Нанетта», избежавшая ссылки за океан благодаря заступничеству одной знатной дамы. Но и это не та Манон. Есть и другие кандидаты на роль Манон. Так, барон Марк де Вилье, автор книги «История основания Нового Орлеана», в архивах министерства морского флота и колоний установил, что «дикий и свирепый» губернатор Луизианы — это господин де ла Мотт-Кадийяк, а кавалер де Грие — либо некий Аврий де ла Варенн, либо Роне де Транблье из Анжера. Наконец, черты Манон он признал в какой-то публичной девке Фроже по прозвищу Кантэн. Это создание пленило ла Варенна, что «вызвало большое неудовольствие его родителей».

Из одного письма губернатора следует, что Фроже по требованию епископа Анжерского была посажена в тюрьму города Нанта. Ей удалось бежать и в марте 1715 года вместе со своим возлюбленным ла Варенном устроиться на военном корабле «Дофин». Любовники, которые выдавали себя за мужа и жену, расстались сразу же, как только высадились в Луизиане. Ла Варенн, бывший капитан Шампанского полка, был отослан в Иллинойс, а госпожа Фроже стала продавщицей в лавке, которую держал некто Рожон. Пошли сплетни: Рожона обвиняли в том, что он занял место мужа. С церковной кафедры местный кюре бичевал распущенные нравы. «Клевета!» — возражала Фроже, направившая губернатору «прошение о восстановлении чести». Узнав обо всем этом, ла Варенн поспешно вернулся защищать свою любовницу и решил на ней действительно жениться. Однако местное духовенство всячески препятствовало этому браку. Отчаявшись, ла Варенн добился от морского министерства разрешения возвратиться во Францию. Губернатор ла Мотт-Кадийяк больше ничего не сообщает об этом деле, которое, по правде говоря, как замечает А. Бийи, сильно разочаровывает, в нем нет ничего общего с сюжетом романа Прево.

Но неутомимые эрудиты не успокоились. Они установили, что имена персонажей Прево это не просто выдумка. Оказалось, что благородный друг непутевого героя Прево — аббат Луи Тиберж — это бывший настоятель монастыря де Мисьон, умерший в 1730 году. В «Новом историческом словаре, составленном обществом литераторов» (год издания 1765), о нем прямо сказано, что это «благочестивый священнослужитель, который играет столь трогательную роль в любви де Грие».

Нашелся и де Грие, не лишенный сходства с возлюбленным Манон. Этот де Грие принадлежал к древней фамилии де Грие, чей родовой замок расположен поблизости от Лизье. Как и герой Прево, Шарль Александр де Грие был младшим сыном и являлся командором Мальтийского ордена. В 1714 году этот молодой человек, в одиннадцать лет ставший пажем Великого магистра Мальтийского ордена — древнейшей в Европе духовно-рыцарской организации, — вернулся во Францию. Здесь, возможно, в одном кафе, приюте артистов и художников, он и встретил Манон. А может быть, Прево познакомился с прототипом своего героя в Нормандии, когда жил в аббатстве Эврё или каком другом? Подлинный де Грие умер в 1769 году. И хотя сходство его с любовником Манон довольно туманное, но все-таки такие совпадения, как имя и Мальта, побуждали искать это сходство, смущая исследователей.

Пожалуй, больше других в этом смысле повезло все тому же Лежье-Дегранжу.

Продолжая свои розыски в архивах Бастилии, хранящихся в Арсенальской библиотеке, ученый наткнулся наконец на заслуживающую внимания историю.

В последние годы царствования Людовика XIV жил в Париже некий господин Жан Левье, сборщик соляной пошлины. Вдовец, он растил дочь Антуанетту, или Туанон, чье беспутство причиняло ему немало хлопот. Убежав из отчего дома, она в Лионе спуталась с каким-то Эду. От него родила дочь Мари-Мадлен, которую назвали Манон.

Когда любовник Туанон умер, а она продолжала вести веселую жизнь, пятилетнюю Манон забрал обожавший ее Жан Левье. Он поручил девочку заботам трех своих родственниц, «милосердных и благочестивых дев», которые сначала поместили ее в монастырь, чтобы там она приучилась к труду, а затем для пополнения образования отправили в школу.

Между тем мать, называвшая себя вдовой Эду, вернулась в Париж и не нашла ничего лучшего, как использовать дочь в своих корыстных целях. Девочке было всего двенадцать лет, но выглядела она старше своего возраста. С помощью трех солдат мать выкрала дочь для того, чтобы сбыть ее богатым любителям развлечений.

Маленькая Манон попала в руки некоего кавалера Луи Антуана де Вьянтекса — ему был двадцать один год — непутевого сына советника суда из Безансона. Юный шалопай успел уже дважды побывать в тюрьме, забросил изучение права и вступил в ряды мушкетеров, откуда был изгнан, и совсем опустился, добывая средства к существованию карточной игрой, женщинами и даже чеканкой фальшивой монеты. В руках этого негодяя и оказалась Манон. Мало того, он пристроил девушку у известной сводни по фамилии Лякормье. Из-за этого у кавалера начались стычки с мамашей Туанон, взбешенной тем, что от нее ускользает столь важный источник дохода. Между тем сводня не теряла времени даром и представила девушку некоему князю (имя его осталось неизвестным), который, однако, отверг сделку.

Как замечает Лежье-Дегранж, подобный эпизод есть и в романе Прево, где итальянский князь отказывается купить прелести Манон Леско, потому что она не «свеженькая».

Вскоре Манон от одной сводни переходит к другой, не менее процветающей торговке живым товаром. К ней однажды и нагрянула Туанон, никак не желавшая отдавать свое добро. Она явилась требовать дочь назад, устроила дебош, но добилась лишь того, что оказалась в Главном приюте. Ее упекли сюда по требованию одного знатного клиента той самой сводни, у которой жила Манон. В этот момент на сцене вновь объявился Жан Левье. В свою очередь он испросил королевского указа о заключении в тюрьму и своей дочери, и юной Манон. В октябре 1721 года Туанон посадили в Сальпетриер. Что касается Манон, то она своей любезностью и изысканностью так растрогала полицейского комиссара Обера, что тот добился для нее прощения деда и отослал ее к прежней воспитательнице для того, чтобы «Манон приняла первое причастие».

Увы, добрые намерения Манон быстро улетучились. Она вновь оказалась во власти Вьянтекса, и дед Жан Левье вынужден был обратиться с новым прошением к инспектору полиции. Он опасался, «как бы эта юная страдалица, которую Вьянтекс держит при себе сегодня в одном, а завтра в другом месте в окружении шайки головорезов, не была бы вовлечена в их кражи и скандалы и повешена заодно с ними».

Вот почему дед и добивался пожизненного заключения для своей неисправимой внучки.

Манон посадили в Сальпетриер 9 декабря 1721 года. Ей было четырнадцать лет. Вполне возможно, что лишенная средств узница испытала режим, предусмотренный для заключенных низшей категории: она работала и молилась, ей запрещали разговаривать, она носила грубошерстную одежду и деревянные башмаки, питалась овощной похлебкой, хлебом и водой, хотя в тюрьме заключенные имели возможность покупать на свои деньги мясо и фрукты. За нарушение дисциплины неумолимая настоятельница мадемуазель Байи строжайше наказывала: лишала похлебки, сажала в карцер, била хлыстом, надевала железный ошейник; прибавьте к этому постоянное соседство злых и пошлых, нечистоплотных и развратных женщин. Молодость, обаяние и изящество Манон настолько не вязались с этой клоакой, что умиляли даже стражу. Кто же был больше всего виновен — она сама, мать, которая сделала ее в двенадцать лет проституткой, или человек, вынуждающий ее торговать собой? Что касается последнего, то есть Вьянтекса, как оказалось, он сам не на шутку был влюблен в Манон и предпринимал все, чтобы вызволить ее из тюрьмы. В отчаянии он наконец обратился к деду с просьбой разрешить ему жениться на его внучке. И в самом деле, почему бы ему, подобно кавалеру де Грие не быть влюбленным в Манон? Судя по письму, адресованному Жану Левье, так оно и было: «…моя страсть такова, что в жизни меня может утешить либо законное обладание предметом, ее внушившим, либо, при отсутствии этого, смерть от отчаяния».

Но ни это письмо, ни попытки другого рода успеха не возымели. В конце концов Вьянтекса за его дела упрятали в тюрьму Бисетр, а потом выслали в Безансон. Здесь он и кончил мирно свои дни, остепенившись и спокойно состарившись.

А Манон? Что стало с ней?

Теперь, чтобы добиться свободы, ей оставалось рассчитывать на себя. В 1724 году, после смерти своего деда Левье, она обратилась с прошением к господину д'Аржансону, генеральному инспектору полиции.

Полицейское донесение описывает Манон красивой, хорошо сложенной девушкой, преодолевшей свои заблуждения и прекрасно работающей. Однако, отмечается в донесении, следует всячески опасаться за ее судьбу, если ее, сироту и без всяких средств, при такой внешности предоставить самой себе. Поэтому рекомендовалось поместить ее к какой-нибудь благотворительнице. Вполне вероятно, что «добродетельные дамы» от этого уклонились, ибо прошение осталось без последствий.

Спустя три года Манон опять подала прошение инспектору полиции. Камнем преткновения на этот раз послужил неблагоприятный отзыв мадемуазель Байи, которая жаловалась на «сильную испорченность этой девушки».

Зато двумя месяцами позже ее недостойную мать Туанон выпустили на свободу. Наконец, в 1731 году — уже после того, как появилось первое издание «Манон Леско», благодаря вмешательству одного высокопоставленного лица, егеря бывшего премьер-министра герцога Бурбонского, Манон была освобождена и сослана в Нион. К этому времени ей исполнилось 24 года, и около десяти лет она провела в Сальпетриер. Из всех действующих лиц этой драмы она была менее всех виновной и суровее всех наказанной.

Такова история Манон Эду, обнаруженная Лежье-Дегранжем. «Можно ли признать прелестную узницу Сальпетриер прототипом героини романа?» — спрашивает в свою очередь А. Бийи. И в ответ приводит мнение того же Лежье-Дегранжа, который ограничился лишь тем, что увидел в этой истории «неопровержимое доказательство социальной и психологической правды прославленного романа».

Следует коротко сказать и о литературных источниках романа Прево, которых критики отыскали великое множество, однако оказавшихся всего-навсего реминисценциями и совпадениями. Но не следует все же забывать, как считает А. Бийи, что нуждающийся в деньгах, подстегиваемый издателями Прево использовал все, что попадалось ему под руку. Посмотрим, что же именно?

Так, исследовательница творчества писателя К.-Э. Анжель обратила внимание на английскую романистку миссис Пенелопу Обэн, подвизавшуюся в первой четверти XVIII века в Лондоне. Она, обладая чувствительным и нежным сердцем, была некрасива и бедна. Романы Пенелопы Обэн успехом не пользовались. Тогда она придумала другой способ зарабатывать своим пером кое-какие деньжонки: стала составлять проповеди, которые сама же и произносила, — из расчета 30 су за сорок пять минут проповеди. Скучающее добропорядочное общество Лондона сочло забавным эти проповеди женщины. Их посещало много народу, и некоторое время они были в моде.

В 1727 году Пенелопа Обэн перевела и напечатала без имени автора (эти мелкие литературные кражи были тогда в порядке вещей) книгу Робера Шалля «Знаменитые француженки». В этом романе автор-вольнодумец, любитель пожить и страстный путешественник, рассказывал ряд пикантных историй, довольно слабо связанных между собой.

Недрогнувшей рукой Пенелопа Обэн сокращала книгу Шалля и вписывала многое от себя. Первая история в романе Шалля рассказывает о молодом человеке по имени де Руэ, без памяти влюбленном в некую Манон дю Пюи. Накануне свадьбы он находит страстное письмо, написанное каким-то Готье его невесте. Обезумев от горя, де Руэ решает покончить с собой, но потом спохватывается и пишет Манон письмо, заканчивающееся словами: «Прощай, жестокая, неблагодарная, коварная Манон!» Если вспомним слова, с которыми герой Прево обращается к своей любовнице после его лекции в Сорбонне, то нетрудно уловить те же эпитеты, тот же ритм фразы.

Сходство между отдельными эпизодами у Шалля и Прево этим не ограничивается.

С де Грие происходит то же, что и с героем Шалля господином де Прэ, который тайком женился на мадемуазель де Лэпин. Отец молодого человека, прознав об этом, врывается к молодоженам с четырьмя подозрительными типами, которые по его приказу хватают и увозят сына в карете. Так же, как и де Грие, господина де Прэ сажают в тюрьму Сен-Лазар, где он узнает, что Мадлен де Лэпин умерла во время родов в приюте. Выйдя на свободу, де Прэ находит прибежище у своего брата в Нормандии, что совпадает с концовкой романа Прево.

Черты Манон встречаются и в «Истории де Франа и Сильвии». Кокетливая, ветреная, любящая удовольствия Сильвия, уличенная де Франом, который любит ее неодолимой любовью, в неверности, умоляет возлюбленного ее выслушать, вызывает у него умиление и вновь покоряет его сердце.

Однако вскоре Сильвия умирает в монастыре Пуату, после того как еще раз изменяет де Франу, по ее уверениям, не по своей воле, а благодаря колдовству…

Что сказать по поводу приведенных эпизодов? Весьма вероятно, что писатель использовал их, работая над своим романом. «Очарование героинь Шалля, — пишет по этому поводу А. Бийи, — и их невольные измены, дополненные и исправленные миссис Обэн, роковые страсти его героев, тюрьмы, смерть — эти характеры и темы могли поразить чувствительного Прево, подсказать ему отдельные описания и сцены»…

Но несомненно также и то, что книги Пенелопы Обэн не были для Прево единственным литературным источником вдохновения. Он черпал и у других авторов. Так, вполне возможно, что Прево вдохновлялся известной английской драмой Дж. Лилло «Лондонский купец», где герой ради любви к корыстолюбивой и безнравственной Милвуд совершает преступление и гибнет на эшафоте. Не мог Прево не знать и романа Д. Дефо о похождениях Молль Флендерс, судьба которой, как отмечает профессор А. Елистратова, многими внешними приметами схожа с судьбой героини Прево. Иные исследователи (Анри Радье) пишут о моментах прямого подражания у Прево. А. это значит, что опыт реализма Д. Дефо был далеко не безразличен автору «Манон Леско».

И все же авантюра Прево с красивой узницей Сальпетриер, которой вполне могла быть Манон Эду, хочется думать, послужила одним из основных источников сюжета романа.

Однажды издатель Нольм, настырно требующий оплатить авансы, выданные нищенствующему литератору в счет его будущих сочинений, с удовольствием раскрыл свежую рукопись Прево и прочел заглавие: «История кавалера де Грие и Манон Леско». Летом 1731 года роман появляется в Голландии у книгопродавца как дополнение к седьмому тому «Записок знатного человека».

С этого часа Прево познал подлинный литературный успех и всласть вкусил от щедрот издателя.

Но еще больший успех выпал на долю сочинения аббата Прево у него на родине. Правда, здесь роман появился два года спустя, только в 1733 году. Книга была издана отдельно, как не имеющая отношения к «Запискам знатного человека». И вообще имя автора на обложке отсутствовало. Значилось лишь, что это «сочинение г-на Д***», изданное якобы в Амстердаме. Публика встретила историю Манон и кавалера де Грие с большим интересом. Все восторгались мастерством и умением автора писать занимательно, тем, что ему каким-то образом «удается внушить порядочным людям сочувствие к героям — мошеннику и публичной девке». «Газета двора и Парижа» сравнила Прево с Вольтером. И даже те, кому сочинение пришлось не по вкусу, например старшине сословия адвокатов и литератору Матье Марэ, вынуждены были признать, что «все набрасывались на эту книгу, как мотыльки на огонь».

Не прошло, однако, и четырех месяцев, как власти отдали приказ изъять и уничтожить «безнравственную» книжку. И это тогда, когда нравы отличались особой распущенностью. В таком случае, почему роман столь поспешно изымали из продажи? Видимо, потому, что те, кто предавался пороку втайне, цинично не желали признавать сочинение, в котором увидели лишь описание фривольных приключений, не более. «Легкий взгляд XVIII столетия, — писал по этому поводу А. Герцен, — не умел разглядеть во всю ширину и бездонность ужас любви к такому существу, как Манон…» Недалеким и пресыщенным великосветским снобам не понять было того, что родилось великое произведение, в котором «все естественно, все правдиво, все верно», как скажет о нем А. Франс, назвав «чудом искусства».

«Манон любит в продолжение всей своей жизни, — писал далее А. Франс, — а остается верной неделю. Ей нужны тряпки, ужины, в ней все дышит страстью, и даже на тележке, везущей ее в Приют, она остается прелестной; ее нельзя не любить! А юный кавалер, решающийся ради нее на мошенничество и прячущий карту за манжет, разве он не вызывает истинного сострадания? Эти дети оба изрядные плуты, но они любят друг друга… И сколько людей, закрывая книгу, скажут: «О Манон! как бы я любил тебя, будь ты жива!»

Книга была запрещена, и Прево едва ли рассчитывал при своей жизни увидеть ее новое издание. Тем не менее двадцать лет спустя, в 1753 году, она вышла в двух томах с прекрасными гравюрами Паскье и Гравело. Аббат Прево к тому времени обрел славу крупнейшего писателя современности.

Вернемся, однако, в Гаагу, где в каморке под крышей мы оставили господина аббата. Дела его поправились, но ненадолго. Гонорар улетучился как дым, и снова надо было сидеть, согнувшись над листом бумаги, чтобы заработать на жизнь. К тому же влюбчивого аббата вновь поразила стрела Купидона. Его избранница, девушка красивая, благородного происхождения, обладала, к несчастью, ветреным характером. Прево лучше, чем кто-либо, знал, что Ленки Экхардт не могла прослыть добродетельным существом. Ему были известны ее легкомыслие и шумные похождения и ее способность извлекать выгоду из своих романов. Болтали, что она обирала любовников, иных доводила до нищеты. Была ли эта пленительная блондинка с томным взглядом всего-навсего пошлой куртизанкой, падкой на роскошь? Была ли она жадной и кокетливой соблазнительницей? Подвластный капризам женщины, которую любил, Прево закрывал глаза на ее поведение, прощал ей измены и исчезновения, за которыми всегда следовали пылкие примирения, когда слезы чередовались с ласками и горячими клятвами. Надо ли говорить, что все заработанные деньги уходили на экстравагантные причуды его возлюбленной, ее туалеты и удовольствия!

Положение, в котором оказался Прево, напоминало перипетии его знаменитого романа. Неужели он пророчески изобразил в нем свою собственную судьбу? Во всяком случае временами ему казалось, что он выступает в роли кавалера де Грие, а Ленки — это Манон.

Что касается литературоведов, то они попались на удочку этого видимого соответствия и одно время решительно заявляли, что Ленки и есть прототип Манон Леско. Это можно было бы правдоподобно доказать, если бы роман Прево появился в 1733 году. Тогда имелось бы основание считать, что любовное приключение в Голландии легло в основу сюжета книги. Та же слепая страсть влюбленного в потаскушку, та же судьба, вынуждающая Прево, чтобы покрыть расходы на содержание любовницы, бегать от кредиторов и, находясь с ней в Англии, пойти на мошенничество, которое могло ему стоить жизни, — все это действительно являет очевидную аналогию с де Грие. Но поскольку, как позже установили, первое издание вышло в 1731 году, надежда найти в даме из Гааги прообраз Манон равна нулю. В самом деле, свою рукопись Прево передал в типографию в феврале, а со своей возлюбленной, видимо, встретился не раньше, чем в марте того же 1731 года. Это значит, что все злоключения, которые он пережил с Ленки, имели место уже после выхода романа в свет. Но авантюра с обворожительной и беспутной Ленки подтверждает вывод историка Лежье-Дегранжа о том, что Прево вывел в своем романе тип мелкой куртизанки, который был тогда распространен в достаточном числе экземпляров.

Как следовало ожидать, связь с обольстительной голландкой привела его на край пропасти. Наделав долгов и не в состоянии их оплатить, Прево благоразумно покинул город, иначе говоря, сбежал от кредиторов. Все его нехитрое имущество пошло с торгов. Но вряд ли пострадавшие остались довольны суммой, которую удалось выручить на распродаже. Выручка составила всего 500 флоринов против 2500— суммы по тем временам огромной, которую задолжал этот пройдоха аббат. Он же, в то время как его костили и проклинали, трясся в почтовой карете по разбитой дороге вдоль побережья. Напротив него с неприступным видом восседала прекрасная Ленки. Как ни странно, она не бросила своего обожателя и последовала за ним. Куда направлялись беглецы? Одни предлагали искать их в Берлине, другие утверждали, что они скрылись в России. Между тем парочка пересекла море и благополучно высадилась в Англии.

В Англии, где ему уже доводилось жить, он надеялся поправить свои дела. Тем более что в этой стране у него было немало друзей. Он бывает в свете, дружит с знаменитыми писателями, путешествует. И чем ближе узнает страну, тем больше она ему нравится. Ее мудрые, как ему кажется, законы, дух веротерпимости, что царит в религиозных учреждениях в отличие от французских монастырей, «где пестуются безделье и праздность», — все приводит его в умиление, и он восклицает: «Счастливый остров!..»

События, развернувшиеся вскоре, надо думать, несколько охладили его восторги.

Чтобы как-то существовать, он начал издавать газету «За и против». Ее страницы заполняли материалы на политические, философские, исторические, теологические и географические темы, она широко знакомила с английской культурой, поскольку ее задачей было информировать французов о жизни Англии. Но ни газета, ни упорный литературный труд не улучшили его положения. Несравненная Ленки требовала новых нарядов, новых развлечений, новых удовольствий.

Прево поступает воспитателем к сыну богатого и влиятельного человека. Настает роковой день — 13 декабря 1733 года, начальник тюрьмы Ньюгейт заносит в списки арестантов фамилию Марк Энтони Прево. Что случилось? Ответ на этот вопрос мы находим в том же списке, где о причинах ареста говорится: «Преступно подделал документ с просьбой выдать ему 50 фунтов». Автор «Манон Леско» рисковал, по крайней мере теоретически, смертной казнью, то есть виселицей. В каком отчаянном положении он, видимо, оказался вновь, если пошел на такой шаг!

К счастью для Прево, отец его воспитанника (от имени которого он сочинил подложное письмо с просьбой выдать деньги) отказался от преследования. Через несколько дней против имени Прево в списках арестантов появилось спасительное слово: «Освобожден». Но оставаться более на «счастливой земле» он уже не мог.

Несколько месяцев его жизни окутаны тайной. Возможно, он укрылся в Бельгии или Германии. Где-то здесь его настигает приятное известие. Ему даровано прощение и разрешается вернуться на родину.

Во Франции он, знаменитый писатель, тотчас же попадает под покровительство принца Конти, тот делает его своим домашним священником. На самом деле это чистая фикция, никто не требует от него исполнения обязанностей духовного отца. Об этом он договорился со своим покровителем при первой же встрече.

— Монсеньер, я никогда не служу мессы, — откровенно предупредил Прево.

— Пустяки, а я ее никогда не слушаю, — ответил Луи Франсуа де Бурбон-Конти, кузен Людовика XV.

Оставшиеся двадцать семь лет жизни Прево провел относительно спокойно. Он жил вне монастыря, все более уединенно, носил одеяние, подобающее белому духовенству (таково было одно из условий его возвращения), и писал, писал. Иногда неделями не покидал своего кабинета, создавал нескончаемые романы, трактаты, книги о путешествиях, много переводил с латинского и английского. Из-под его пера, которое, по словам того же А. Франса, словно само ходило по бумаге, одно за другим выходили сочинения: «История Маргариты Анжуйской», «История одной гречанки», «История Вильгельма Завоевателя», переводы «Писем Брута» и «Частных писем Цицерона» и многое другое, всего не брался перечислить даже А. Франс. Причем, сочинял с такой легкостью, что мог, не отрываясь от работы, принимать участие в разговоре, — способность, которой из его земляков позже владел, пожалуй, лишь один А. Дюма. Наступила пора собирания плодов, слава его достигла вершины. Он работал, не выпуская пера из рук, до последнего дня, до того самого утра, когда отправился на прогулку в. монастырь Сен-Николя д'Арси.

На развилке у Куртейльского креста сердце старого аббата пронзила острая боль. Взгляд его помутнел, огненное дыхание опалило воспаленные, ссохшиеся, словно пергамент, губы, и на них как бы застыл вопрос: куда ведет дорога? Из глубин угасавшего сознания он услышал ответ: в бессмертие.