Филип Кинред Дик Глаз в небе

Глава 1

Протонно-лучевой дефлектор «Мегатрон», находящийся в Белмонте, штат Калифорния, преподнес своим создателям отвратительный сюрприз — он сломался. Все произошло мгновенно: луч протонов, напряжением в шесть миллиардов вольт, ударил под крышу «Мегатрона» и походя снес обзорную платформу.

На платформе в это время находились восемь человек: группа экскурсантов и гид. Все восемь рухнули на каменный пол и валялись в шоке, пока спасатели не убрали магнитное поле и с большим трудом не подавили жесткую радиацию. Четверо из восьми нуждались в срочной госпитализации. Двоим некоторое время пришлось хорошенько походить по врачам и изрядно потратиться на лекарства. Остальным оказали первую помощь и посоветовали идти домой. Местные газеты не замедлили поднять шумиху вокруг происшествия. Адвокаты пострадавших громогласно выступали в суде, добиваясь возмещения ущерба. Невзирая на всю суету по случаю аварии, на руинах появились рабочие, спокойно достали инструменты и принялись ковыряться в искореженном агрегате. Правда, кое-какие меры все же приняты были: пару должностных лиц, связанных с «Мегатроном», уволили, равно как и дефлекторную систему вместе с ее вдохновенными разработчиками — отправили на свалку. Происшествие заняло совсем немного времени: в 4.00 начались аномальные отклонения, а в 4.02 восемь человек уже угодили в жуткую лучевую молотилку. Гид, молодой негр, упал первым. Последним оказался на полу молодой инженер с расположенного неподалеку ракетного завода. В тот момент, когда всю группу повели на платформу, он отстал, вернулся в коридор и собрался закурить. Если бы он не бросился спасать жену, то остался бы скорее всего невредим. Последняя картина в его затухающем сознании: выпавшие из рук сигареты и — тщетная попытка схватить Маршу за рукав плаща…

В то утро Джек Гамильтон долго сидел без дела в своей лаборатории, с кислым видом точил карандаши и потел от переживаний. Подчиненные продолжали работу, все шло заведенным порядком. В полдень появилась Марша — сияющая, милая, изысканно одетая, ни дать ни взять яркая птичка из Голден-Гейт-парка. Появление жены стряхнуло мрачное оцепенение. Это благоухающее дорогой парфюмерией, нарядное и беззаботное существо было самым большим достоянием Джека, много ценней других его сокровищ — к примеру, новейшей акустической системы «Hi-Fi» или коллекции лучших сортов виски.

— Ну, какие проблемы? — спросила Марша, присев на край серого металлического стола и болтая стройными ножками. — Поторапливайся, надо еще успеть перекусить… А то опоздаем! Сегодня первый день работы дефлектора — того самого, что ты хотел увидеть. Или забыл?.. Ты готов?

— Готов хоть в газовую камеру, — хмуро ответил Гамильтон. — Тем более она вроде как уже поджидает меня.

Карие глаза Марши округлились; ее беззаботность сменилась беспокойством.

— Что такое? Опять секреты фирмы? Милый, ты мне ни слова не сказал, что у тебя трудный день!.. За завтраком ты резвился, как щенок на прогулке. Взглянув на часы, Гамильтон тяжело поднялся.

— Ладно, давай подкрепимся хорошенько. Другой возможности уже, вероятно, не представится… Как бы эта экскурсия не оказалась для меня последней.

Но Джек не добрался даже до выхода из лаборатории, не говоря уж о ресторане, который находился за чертой режимной зоны «Калифорния мэйнтэнанс». Гамильтона остановил курьер, протягивая туго скрученный лист бумаги.

— Мистер Гамильтон, это вам. Полковник Эдвардс просил передать…

Негнущимися пальцами Гамильтон развернул бумажку.

— Вот оно!.. — тихо проговорил он жене. — Присядь-ка в холле. Если не вернусь через час или около того, поезжай домой и открой банку свинины с фасолью…

— Но, Джек!.. — Марша сделала беспомощный жест. — Ты говоришь это так… так страшно! Ты что-то уже знаешь?

Джек знал. Склонившись, он быстро поцеловал жену в алые, влажные, чуть вздрагивающие губы и зашагал по коридору вслед за курьером, направляясь к управленческим этажам. Там, в шикарном конференц-зале, обычно торжественно заседало руководство корпорации.

Джек уселся, физически ощущая присутствие начальства — всей этой толпы заправил и боссов без пола и возраста — как колыхнувшуюся смесь сигарного дыма, дезодоранта и обувного крема.

Над длинным металлическим конференц-столом висела бормочущая каша голосов. Во главе стола сидел старый полковник собственной персоной, окопавшийся за стеной укреплений из всякого рода справок и отчетов. Каждый чин, в той или иной степени, имел свой оборонительный вал на столе — хотя бы папку, массивную пепельницу или стакан теплой воды. Напротив полковника Эдвардса пристроился толстяк Чарли Макфиф в форме капитана охраны. Той самой охраны, что патрулировала вокруг ракетного завода, выполняя роль своеобразного пугала от мифических русских шпионов.

— А, вот и вы, — пробормотал полковник, сурово взглянув поверх очков на Гамильтона. — Это не займет много времени, Джек. На повестке дня один вопрос… Вам не придется сидеть долго и выслушивать… Гамильтон промолчал. Он застыл в напряженном ожидании.

— Речь пойдет о вашей жене, — начал Эдвардс, послюнив толстый палец и принимаясь листать какой-то отчет. — Как я понимаю, вы теперь, после отставки Сазерленда, полностью отвечаете за наш исследовательский отдел… Верно?

Гамильтон кивнул. Его руки на стальной поверхности стола выглядели неестественно серыми. Он криво улыбнулся: серые будто кожа мертвеца. Вздернули, подвесили за шею, чтоб другим неповадно было, — и все признаки жизни тихо улетучились.

— Ваша жена, — рокотал Эдвардс, в то время как его руки выделывали замысловатые коленца над страницами перелистываемого доклада, — классифицируется как фактор риска для безопасности предприятия. Вот у меня доклад… — Он кивком указал на безмолвного капитана. — Мне принес его Макфиф. Следует сказать, с неохотой принес.

— С большой неохотой, черт побери! — вставил Макфиф, обращаясь к Гамильтону. Его глаза, больше похожие на медные пуговицы от мундира, просили о снисхождении. Гамильтон проигнорировал его.

— Разумеется, вам хорошо известны наши правила безопасности. Мы частный концерн, но наш клиент — Правительство. Никто, кроме Дяди Сэма, наши ракеты покупать не может. Поэтому нам надо быть настороже. Я довожу это до вашего сведения, а вы решайте как знаете. Прежде всего это ваше дело. Нас оно касается лишь постольку, поскольку вы возглавляете лабораторию. И тогда это становится нашим делом.

Он смотрел на Гамильтона так, будто видел его впервые; несмотря на то, что лично принимал Джека на работу добрых десять лет назад, когда Гамильтон был молодым, энергичным, перспективным инженером-электронщиком, только что из Массачусетского технологического.

— Значит ли все это, — спросил Гамильтон внезапно севшим голосом, — что Марше запрещено появляться на заводе? — При этом пальцы его нервно сцепились, будто два быстрых краба в схватке.

— Нет, — ответил Эдвардс, — это значит, что вам будет отказано в допуске к секретным материалам, пока ситуация не изменится.

— Но ведь… — Гамильтон в изумлении умолк. Потом выпалил:

— Все материалы, с которыми я имею дело, секретны!

Ему никто не ответил. Только в углу натужно гудел кондиционер.

— Черт меня побери! — неожиданно громко сказал Гамильтон. Несколько бумажек, словно стайка испуганных птиц, взлетели в воздух… Эдвардс искоса, с любопытством взглянул на Джека. Чарли Макфиф закурил сигару и нервно пригладил тяжелой ладонью свою редеющую шевелюру. В простецкой коричневой униформе он был похож на этакого пузатого увальня — глуповатого патрульного дорожной службы.

— Предъявите ему обвинения, — заговорил Макфиф. — Дайте ему шанс защититься, полковник. Какие-то права у него все же есть! Некоторое время полковник Эдвардс молча копался в справках, представленных ему службой безопасности. Но вскоре с помрачневшим от безнадежности лицом он подвинул досье к Макфифу.

— Твой отдел все это готовил, — пробормотал он, как бы открещиваясь от щекотливого дела. — Ты и скажи.

— Вы что же, собираетесь читать это здесь?! — запротестовал Гамильтон. — Для тридцати человек? В присутствии всех чиновников компании?

— Они уже видели этот доклад, — не без сочувствия заметил Эдвардс. — Он был подписан около месяца назад. И с той поры циркулировал. В конце концов, мой мальчик, ты у нас персона важная. Мы не можем позволить себе отнестись к этому вопросу легкомысленно.

— Во-первых, — заявил Макфиф, явно чувствовавший себя не в своей тарелке, — это дело нам передали из ФБР.

— Вы их запрашивали? — язвительно спросил Гамильтон. — Или досье чисто случайно начало циркулировать по стране? Макфиф побагровел.

— Ну, в общем, мы их запросили. Обычная деловая справка. Боже милостивый, Джек, да и на меня есть досье. А ты что думал? Даже на Президента досье заведено!…

— Вам нет нужды читать эту чушь, — проговорил дрогнувшим голосом Гамильтон. — Марша вступила в прогрессивную партию еще будучи зеленой первокурсницей. Да, она вносила деньги в помощь испанским беженцам. Выписывала радикальный журнал. Все это я и так давно знал.

— Прочитайте полученные материалы! — приказал Эдвардс.

Продираясь сквозь дебри доклада, Макфиф внимательно выискивал нужные данные.

— Миссис Гамильтон вышла из прогрессивной партии. Журнал «Ин факт» больше не издается. Она посещала собрания калифорнийского отделения Союза работников искусств, наук и свободных профессий — из прокоммунистических организаций это одна из самых активных. Она подписала Стокгольмское мирное воззвание. Вступила в Союз гражданских свобод, обвиняемый наблюдателями в левацкой ориентации.

— Что это значит — «левацкая ориентация»? — потребовал объяснений Гамильтон.

— Это означает симпатию к лицам или группам лиц, которые общаются с коммунистами. — Макфиф продолжил старательное чтение доклада:

— Миссис Гамильтон написала письмо в «Сан-Франциско хроникл», протестуя против запрета на въезд Чарли Чаплина в Соединенные Штаты. Она подписала воззвание за освобождение супругов Розенберг, осужденных за измену родине. Она выступила на собрании Аламедской лиги женщин-избирательниц, высказываясь за допуск в ООН красного Китая — коммунистической страны! Вступила в оклендское отделение организации «Мирное сосуществование или смерть», имеющей также отделения в странах за железным занавесом. А еще внесла деньги на нужды Общества содействия прогрессу цветного населения. — Он повысил голос:

— Сорок восемь долларов пятьдесят пять центов! В зале стояла тишина.

— Все? — буркнул Гамильтон.

— Да, это весь материал по данному вопросу.

— А упоминается ли там, — сказал Гамильтон, стараясь унять волнение, — что Марша выписывает «Чикаго трибюн»? Или что она участвовала в избирательной кампании Эда Стивенсона?.. Что вносила деньги в Общество за гуманное отношение к кошкам и собакам?..

— Не вижу, какое это имеет отношение?.. — нетерпеливо перебил Эдвардс.

— Для полноты картины! Да, Марша пару раз читала «Ин факт». Ну и что?

В руках у нее бывал и «Нью-Йоркер». Она вышла из прогрессивной партии вслед за Уоллесом и вступила в организацию «Молодые демократы». Это упомянуто? Не скрою, ей любопытен коммунизм, но разве она оттого стала коммунисткой? Все, о чем вы тут болтали, — вздор! Эка невидаль, женщина иногда заглядывает в левые журналы и слушает левых ораторов… Это еще не доказывает, что она одобряет коммунизм, или подчиняется их партийной дисциплине, или выступает за свержение правительства, или…

— Мы и не утверждаем, что твоя жена — коммунистка, — заметил Макфиф.

— Мы только отмечаем, что она фактор риска для безопасности. А вероятность того, что Марша коммунистка, существует.

— Господи! — воскликнул Гамильтон, вполне сознавая, насколько бесполезны его слова. — Тогда я должен доказать, что она не коммунистка? Так, что ли?

— Да, есть вероятность, — не слушая Гамильтона, поддержал заключение Макфифа Эдвардс. — Джек, попытайся мыслить здраво, не поддавайся эмоциям. И не кричи. Может, Марша и красная, может — и нет. Не о том речь. Что у нас против нее? Материал, который говорит, что твоя жена занимается политикой — притом радикальной политикой. А это нехорошо.

— Маршу все интересует. Она умна и образованна. У нее в распоряжении целые сутки, чтоб узнать обо всем. Или она, по-вашему, должна сидеть дома и только… протирать мебель? Готовить?.. Или шить?

— Тут мы имеем определенный образ жизни, модель поведения, что ли, — разъяснял Макфиф. — Надо признать, что ни один из приведенных пунктов сам по себе не является обвинением. Но если их сложить вместе и взять среднестатистическую норму, то… это выходит за всякие рамки, Джек. Слишком во многом замешана твоя жена.

— Всего лишь общение, не больше. Разве на основе этого можно доказать, что она согласна с их речами?

— Мы не можем прочесть ее мысли. Ты и сам не можешь. Но судить о поступках — другое дело. В какие общества она вступает, какие петиции подписывает, куда деньги вносит. Для нас это единственные улики, нам из этого приходится исходить. Ты говоришь: она ходит на митинги, но не согласна с речами. Давай на минуту представим себе вот что: полиция накрывает непристойное шоу, вяжет девиц и менеджера, но отпускает зрителей. Ведь те заявили, что зрелище им не понравилось… — Макфиф развел руками. — Если им не нравилось — зачем они там сидели? Один раз — допускаю. Из любопытства. Но не раз за разом, из года в год. Жена твоя с левыми водится уже десять лет. С тех пор, как ей исполнилось восемнадцать. У нее было достаточно времени, чтобы составить мнение о коммунизме. Но она продолжает иметь дела с левыми. Она по-прежнему тут как тут, стоит лишь кучке комми устроить протест против линчевания на Юге или завопить по поводу ассигнований на оборону. Ссылка на то, что Марша также читает «Чикаго трибюн», не более уместна, чем тот факт, что любитель порношоу ходит еще и в церковь. Это лишь доказывает разносторонность, даже противоречивость его личности… Но факт остается фактом: одна из граней этой личности включает смакование грязи. Его привлекают не за то, что он ходит в церковь, а за то, что он любит непристойности и ходит смотреть на непристойности.

На девяносто девять процентов твоя жена, возможно, такая же американка, как все прочие, — она может хорошо готовить, осторожно водить машину, исправно платить налоги, участвовать в благотворительности или печь пирожные для беспроигрышной лотереи в церковном приходе. Но один последний процент может быть завязан на коммунистов… И — все!

Немного помолчав, Гамильтон выдавил:

— Ты неплохо изложил свою позицию.

— Я верю в свою позицию. Тебя и Маршу я знаю столько же, сколько служу здесь. Вы оба мне нравитесь — так же, как и Эдвардсу. Все вас любят. Но не в этом дело. Пока мы не обладаем телепатией и не читаем чужие мысли, нам придется полагаться на статистику. Мы не можем утверждать, что Марша агент иностранной державы. А ты не можешь утверждать, что она им не является. И пока нам придется разрешить сомнение не в ее пользу. Не имеем права поступить иначе.

Чуть закусив толстую нижнюю губу, Макфиф спросил:

— Тебе никогда не приходило в голову спросить себя: а не коммунистка ли моя жена?

Не приходило… Взопревший от столь неожиданного обсуждения его личной жизни, Гамильтон молчал, уставив невидящий взгляд в тусклое железо столешницы. Джек всегда полагал, что Марша говорит ему правду, уверяя, что коммунизм ей только любопытен. Теперь, благодаря усиленному давлению коллег, у Джека впервые запало в душу некое горестное сомнение. Черт возьми, с точки зрения статистики все возможно!

— Я спрошу ее сам об этом, — громко проговорил он.

— Спросишь? — криво усмехнулся Макфиф, но, спохватившись, придал физиономии постное выражение. — И что она ответит?

— Конечно, скажет нет!

Эдвардс качнул головой:

— Это ровным счетом ничего не стоит, Джек! Если сам ты хорошенько подумаешь, то согласишься со мной.

Гамильтон вскочил:

— Она рядом, в холле! Пожалуйста, сколько влезет — пригласите и спросите!

— Я с тобой не собираюсь спорить, — вздохнул Эдвардс. — Твоя жена классифицирована как фактор риска, а потому, впредь до особого распоряжения, ты отстраняешься от работы. Либо представь убедительные доказательства того, что она не коммунистка, либо расстанься с ней. — Он пожал плечами. — У тебя же карьера, парень. Дело твоей жизни!

Грузно поднявшись из-за стола, Макфиф вперевалку подошел к Джеку. Остальные чиновники зашевелились, как болотная ряска под сапогом. Стали тоже подниматься и тянуться к выходу. Разбирательство по делу Гамильтона закончилось. Ухватив Джека за локоть, Макфиф настойчиво повел его к дверям.

— Давай поищем, где тут можно проветриться!…А как насчет выпить?

Втроем — ты, я и Марша!.. В «Сейф-Харборе» виски прокисает без нас. Думаю, мы могли бы проявить к нему сочувствие.