"Васек Трубачев и его товарищи" - читать интересную книгу автора (Осеева Валентина Александровна)

Глава 22 Васёк

Васёк стоял у окна и на все вопросы тётки отвечал:

– А тебе-то что?

– Как это – тебе-то что? – возмутилась тётя Дуня. – Прибежал, как с цепи сорвался! Я тебя и спрашиваю: случилось с тобой что, отметку плохую получил или наказали тебя в школе?

– Ну и наказали, – усмехнулся Васёк. – А тебе-то что?

– Ты мне не смей так отвечать! Я не с улицы пришла ответ у тебя спрашивать. Мне вот отец пишет, что ещё недели на две задержится.

– Письмо есть? Отец пишет? Давай письмо! Почему сразу не дала мне? – закричал на тётку Васёк.

Тётка вынула из-под скатерти письмо.

– Я с тобой поговорю ещё… Вот почитай раньше… – холодно сказала она, испытующе глядя на племянника поверх очков.

– Ладно! – нетерпеливо сказал Васёк, отходя к своему столу и вытаскивая из конверта тонкую серую бумажку.

Отец писал, что никак не мог сообщить о себе, так как ездил со своей бригадой на другие участки и всё надеялся скоро вернуться. Но сейчас в паровозном депо идёт большой ремонт, и придётся недельки на две задержаться. Он просил тётку приглядеть за племянником, спрашивал, как учится Васёк, как он ест, спит, не очень ли скучает. В конце стояла приписка сыну:

Васёк опустил письмо и задумался.

Отец задерживается… Не с кем поговорить по душам. Некому рассказать, что произошло за это время в его жизни…

Васёк подумал о Саше. Вспомнил его лицо и слова, которые тот бросил ему: «Не товарищ!» «Подумаешь, напугал! И что я ему сказал? Разве это не правда, что он сестричек нянчит? Правда…» – храбрясь и оправдываясь перед собой, думал Васёк.

Потом, вспыхнув до ушей, он растерянно посмотрел на свою твёрдую загорелую руку. В этой руке осталось ощущение острого, худенького плеча Севы. Васёк прикусил губу, чувствуя стыд и недовольство собой. Как это с ним случилось, что он швырнул Севу? Конечно, Малютин сам полез, его никто не просил.

Васёк посмотрел на письмо. Задерживается… в такую минуту, когда ему одному мог он рассказать обо всём, что произошло в классе.

«Ну и ладно… Пусть со своими паровозами остаётся… Хоть и совсем не приезжает, раз так», – с горькой обидой на отца думал он.

– Вот и поговорим, – сказала тётка, закончив какие-то кухонные дела и присаживаясь на стул против Васька. – Разболтался! Грубишь! Думаешь, тётка сквозь пальцы глядеть будет? – Тётя Дуня оправила подол юбки и поудобнее уселась на стуле. – Нет, племянничек, я здесь не для этого живу. На меня не напрасно твой отец надеется. Трубачёвы зря ничего не обещают, и я тебя на ум-разум направлю, – медленно цедила слова тётка.

Васёк вдруг вышел из берегов:

– А что ты мне сделаешь? Что ты ко мне привязалась сегодня? «На ум-разум направлю»! Вот я отцу расскажу! – кричал он, размахивая руками.

Тётка поджала тонкие губы.

– А я и отца ждать не буду. Я в школу пойду, – язвительно сказала она.

– Ты… в школу? – задохнулся Васёк. – В школу?.. Ведьма! – неожиданно для себя выпалил он и испугался.

Лицо у тётки вдруг сморщилось, очки упали на колени, ресницы заморгали, и на них показались слёзы.

– Спасибо, Васёк, спасибо, племянник, – тихо сказала тётка, поднимаясь со стула.

Васёк хотел броситься к ней, попросить прощения, но слова застряли у него в горле. Первая минута была потеряна, и, провожая глазами её сгорбившуюся фигуру, он только беспомощно шевелил губами.

Тётка весь вечер просидела в кухне.

«Ну и пускай! – думал Васёк, стараясь побороть в себе чувство жалости и раскаяния. – Ещё каждому кланяться буду! Просить, унижаться!»

Вечером пришла Таня. В последнее время Васёк редко видел её и особенно обрадовался теперь, чувствуя себя одиноким и несчастным.

– Таня, ты где всё пропадаешь? – спросил он, поглаживая глиняного петуха. – Я тебя совсем не вижу.

Да у меня дела теперь сверх головы. Меня, Васёк, в комсомол принимают! – с гордостью сказала Таня, показывая на толстую книгу в коленкоровом переплёте. – Вот, учусь! И работаю. Ведь это заслужить надо.

– А я ещё пионер только, – со вздохом сказал Васёк и сразу подумал: «А вдруг Митя узнает про то, что в классе было? Или учитель?»

Сердце его сжалось, и к щекам опять прилила краска.

– Ты что? – спросила Таня.

– Ничего. Спать захотел, – сказал Васёк.

– Да посиди, рано ещё… Что отец пишет?

– Пишет – задерживается… Я пойду, – устало сказал Васёк.

Ему и правда захотелось спать. Он лёг, но сон не приходил долго. На душе было одиноко и тоскливо.

Васёк вспомнил Одинцова и грустно улыбнулся.

«Один товарищ у меня остался… Один друг, а было два… Эх, из-за куска мела! – Он приподнялся на локте. – А куда же этот проклятый мел делся? Ведь я же сам клал его – длинный, тонкий кусочек. Куда же он делся? Надо было поискать хорошенько, найти, доказать. Может, он лежал в уголке где-нибудь…»

Васёк пожалел, что не сделал этого сразу, а в раздражении ушёл из класса.

Утром Васёк долго валялся в кровати, лениво делал зарядку. Он не торопился: день перед ним вставал хмурый и неприятный. В первый раз не хотелось идти в школу.

«Теперь, наверно, все на меня глазеть будут, как на зверя какого-нибудь…»

Не хотелось видеть Сашу, Малютина, и перед остальными ребятами было стыдно и нехорошо.

«А что такое? Фью! Больше бояться меня будут! Никто не полезет ко мне!» – хорохорился он наедине с собой, пытаясь заглушить чувство стыда и беспокойства.

Входя в класс, он сделал равнодушное лицо и как ни в чём не бывало направился к своей парте, хотя сразу заметил, что ребята его ждали и говорили о нём. Ему даже показалось, что из какого-то угла донёсся шёпот:

– А ещё председатель совета отряда…

На самом деле слова эти никем не были сказаны, Ваську это только показалось. Но он насторожился и, небрежно обернувшись к классу, посмотрел на ребят дерзким, вызывающим взглядом.

Саша Булгаков, который сидел впереди, ни разу не обернулся с тех пор, как Трубачёв вошёл в класс. На его круглом открытом лице было вчерашнее упрямое выражение, в глазах – мрачная, застоявшаяся обида.

Васёк, чтобы показать, что он совершенно не интересуется Сашей, небрежно развалился на парте и, стараясь не смотреть на стриженый затылок товарища, неудобно и напряжённо повернул голову и смотрел вбок.

Малютин спокойно сидел рядом с ним. Он не чувствовал ни страха, ни унижения, ни обиды, как будто не его, как котёнка, швырнул вчера Трубачёв на глазах всего класса. Малютин страдал за Васька. Васёк Трубачёв в его глазах всегда был честным, смелым товарищем, которого слушались и любили ребята. И вот теперь вместо этого честного и смелого товарища рядом с ним сидел дерзкий расшибака-парень, показывающий всем и каждому, что в любую минуту может пустить в ход кулаки.

«Пусть только кто-нибудь пикнет!» – говорил весь облик Трубачёва.

Сева ясно видел, что класс осуждает Трубачёва. И, чтобы заставить товарища перемениться, вернуть его в обычное состояние, Малютин изредка задавал ему простые вопросы: как он думает, будут ли у них экзамены и когда; останется ли с ними Сергей Николаевич и на следующий год?

Васёк удивлялся, что Сева как будто забыл про вчерашнее; он чувствовал к нему благодарность, жалел, что так обидел его, но, боясь показаться в глазах ребят трусом, который подлизывается к Малютину, чтобы уладить с ним отношения, отвечал Севе свысока, небрежно, чуть-чуть повернув в его сторону голову.

На переменке к Трубачёву подошёл Мазин.

– Ну и поссорились, экая важность! – ни с того ни с сего сказал он. – Из каждой мухи слона делать – так это и жить нельзя.

– Я и не делаю слона, – ответил ему Васёк.

– Я не про тебя – я про Булгакова. Что это он нюни распустил, от одного слова скис?

– Он не скис! – рассердился Васёк. – И нюни не распускал. Это не твоё дело!

Мазин наклонил голову и с любопытством посмотрел на Трубачёва.

– Вот оно что… – неопределённо протянул он и отошёл к своей парте.

– О чём ты с ним говорил? – спросил его Русаков. Но Мазин был поглощён своими мыслями.

– Вот что… – чему-то удивляясь, снова повторил он.

Лида Зорина избегала смотреть на Васька; она то и дело подходила к Саше и с глубоким сочувствием смотрела на Малютина.

У Вали Степановой было строгое лицо, и другие девочки неодобрительно молчали.

Хуже всего было Коле Одинцову. Он то сидел на парте рядом с Васьком, стараясь в чём-то убедить его, то отходил к Саше. И, недовольный своим поведением, думал: «Что это я от одного к другому бегаю!»

Одинцов всё ещё надеялся помирить обоих товарищей.

– Ты бы сказал ему, что виноват, ну и всё! – уговаривал он Трубачёва.

Васёк, разговаривая с Одинцовым, становился прежним Васьком.

– А если по правде, по честности – я виноват, по-твоему? – спрашивал он товарища.

– Виноват! – твёрдо отвечал Коля. – Не попрекай чем не надо. Ты против Саши барином живёшь.

– А он имел право мелом меня попрекать?

Одинцов пожал плечами:

– Не знаю… Если ты клал этот мел, то куда он делся?

Разговоры не приводили ни к чему. Один раз Трубачёв сказал:

– С Булгаковым я дружил, а теперь он мой враг. И больше о нём не говори. Я к нему первый никогда не подойду. А ты с ним дружи. И со мной дружи.

– Да ведь нас трое было.

– А теперь ты у меня один остался, – решительно сказал Васёк.

К концу дня, видя, что ребята, как будто условившись между собой, не заговаривают о ссоре, Трубачёв успокоился, принял свой прежний вид и даже сказал Малютину:

– Я ведь тебя не хотел вчера…

– Я знаю, я знаю! – поспешно и радостно перебил его Сева. – Дело не во мне, я другое хочу тебе рассказать… Только дай мне честное пионерское, что не рассердишься.

– Я на тебя не рассержусь, говори.

Сева быстро и взволнованно рассказал ему про мальчишку в Сашином дворе, как тот осыпал Сашу насмешками, когда Саша нёс помои.

Васёк стукнул кулаком по парте:

– И ты не выскочил и не дал ему хорошенько? Эх, я бы на твоём месте…

– Я вышел потом… Но это не то, я другое хотел сказать.

Они посмотрели друг другу в глаза. Васёк потемнел.

– Ты что же… меня к тому хулигану приравнял? – тихо, с угрозой спросил он.

– Тот хулиган не был Сашиным товарищем, – ответил ему Сева.