"Звезда балета" - читать интересную книгу автора (Рэк Берта)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ СИЯНИЕ ЗВЕЗДЫ

ГЛАВА I ВСТРЕЧНЫЕ ТЕЧЕНИЯ

Прошло несколько месяцев. Наступил май, когда Мадам собиралась открыть балетный сезон в собственном театре. Это были напряженные дни для Риппл Мередит, дни, занятые не только работой. Она многое передумала за последнее время. В сущности, может быть, первый раз в жизни, Риппл о чем-то серьезно думала. Всего несколько недель до девятнадцати лет – едва ли такая пора в жизни, когда посвящают значительную часть досуга мыслям о будущем. Но Риппл задумывалась над своим будущим.

Прежде всего, она думала о том, добьется ли успеха на сцене. Попасть на сцену – еще не значит иметь успех. Многие девушки, казавшиеся более талантливыми, чем Риппл, начинали с таким же воодушевлением, однако из них ничего не вышло, и никто их не знает, кроме узкого круга артистов балета.

Были балерины, которых, казалось, преследовало несчастье. Либо в день их выступления был сильный мороз, либо театр переходил в другие руки, либо случалось еще что-нибудь непредвиденное в сложной, таинственной жизни театра, и им приходилось начинать все с нуля или уезжать в провинцию, даже в колонии, так что их имена потом забывались. Не произойдет ли то же самое с Риппл? Иногда, быстро идя по Шефтсбери-авеню к театру, она об этом думала.

Да, тогда она порой причисляла себя к числу неудачниц, которые никогда не добьются успеха. Ей казалось, что она слышит, как сама, постаревшая и разочарованная, мелочно и злобно критикует других балерин. К тому времени Риппл уже познала зависть – змею, которая скрывается под прекраснейшими цветами сценической жизни. Ее часто смущали озлобленные отзывы артисток друг о друге: «Она девушка? Надеюсь, что и меня тогда будут называть девушкой, ведь я вдвое моложе ее!» Или: «На что она похожа? Что может быть прекраснее свежего, бело-розового, цветущего лица, и как отвратительно, когда лицо увядает!» Либо: «Это неважно, что у нее такие огромные ноги, лишь бы она хоть изредка ставила их правильно, когда танцует!» – и так далее. Ужасающие подробности из жизни балерин, скверные анекдоты, шепотом передаваемые из одной уборной в другую, поражали Риппл.

«Даже если бы это было правдой, – думала она, – то не следовало бы такие вещи повторять! Конечно, люди одной профессии должны лояльно относиться друг к другу! Но, кажется, это бывает нечасто!»

Она видела такую порядочность в Мадам – эта маленькая женщина и великая артистка никогда не говорила о своих товарищах по сцене или даже о соперницах ничего, кроме хорошего. Риппл, которая теперь значительно ближе с ней познакомилась, ежедневно встречаясь в театре, считала душевное благородство одной из главных черт характера Мадам. Вспоминая о ней, Риппл приободрялась.

Но иногда девушка думала: «Мадам благородна потому, что может себе это позволить. Ведь она находится на верху лестницы; на нижних ступенях люди озлобленно борются между собой и готовы сбросить друг друга вниз. Может быть, и я стану такой через несколько лет».

Все эти порой посещавшие Риппл мысли были проникнуты пессимизмом. Может быть, потому, что часто она очень уставала после долгих часов работы, которой предавалась телом и душой. Но если так, то, казалось бы, ей следовало бы отдыхать душой и отвлекаться от грустных мыслей в обществе мужчины, который ее любил и был ей дорог. Разве не всегда был с ней Виктор?

Однако что-то тревожное появилось последнее время в ее отношениях с женихом. Встречи с Виктором уже не были для Риппл отдохновением, а нередко вызывали в ней душевное напряжение. Часто, когда она выходила на улицу вместе с ним, ей приходилось успокаивать его, скрывая свою усталость.

– О, дорогой, не целуй меня сейчас, – почти жалобно сказала она ему однажды днем, когда он пригласил ее посмотреть на цветущие нарциссы в Кью. – Сядем здесь, под деревьями. Посмотри, какие красивые желтые цветы, как выделяются на их фоне эти буки!

– Почему? – недовольно спросил Виктор. – Почему моя девочка не хочет меня поцеловать? Что я такого сделал?

– Сделал? Ты ничего не сделал, – успокоила его Риппл. Усталость внезапно охватила ее и как туча заволокла радостный весенний пейзаж. Она была бы очень счастлива, если бы могла на минуту прислониться к крепкому плечу своего возлюбленного и прошептать ему неувядаемые строки:

Но Виктор не желал говорить о нарциссах. В тот момент он не хотел и смотреть на них. Молодой человек с упреком заметил: – Ты опять очень устала (Как будто это было преступление!)…

– О, не особенно, – заверила его Риппл. Она знала, что последует дальше. Красивые глаза капитана Барра смотрели угрюмо.

– Это все из-за проклятых репетиций, ты опять выбилась из сил.

– О нет, я не думаю…

– Нет, это так. Ты слишком отдаешься работе. Репетиции отнимают у тебя полдня. Даже то короткое время, когда я могу освободиться и повидаться с тобой! А если между репетициями мы отправляемся куда-нибудь и я хочу тебя обнять, ты вот какая… Слишком утомлена, чтобы говорить со мной. Дело в том, что ты не создана для такой жизни.

– О нет, я именно для этого и создана. Я не настолько устала, я только…

– Ты не хочешь даже поцеловать меня! Оставь все это, дорогая, ведь я не видел тебя с последнего понедельника! И то видел только на секунду. А теперь ты не хочешь даже поцеловать меня…

– О, я поцелую, Виктор. Я поцелую, если ты хочешь, – согласилась Риппл. Странное чувство отчаяния охватило ее, когда она повернулась и покорно подставила свое нежное белое личико Виктору, который покрыл его страстными поцелуями.

Она подавила мысли, готовые возникнуть в ее голове:

«Почему мужчины не в состоянии понять, что мы не всегда можем быть расположены к таким вещам? Или это потому, что я устала после репетиции? Если и устала, то почему он не может оставить меня в покое и не надоедать мне? Как раз в эти полчаса, на солнце, среди нарциссов? Разве не мог бы Виктор просто держать мою руку и не мешать мне спокойно сидеть и вместе с ним наслаждаться окружающим? Почему он не может думать ни о чем другом, кроме того, сколько дней назад целовал меня в последний раз? И что общего между последней пятницей или другим днем, когда мы виделись, и тем, как я чувствую себя теперь?»

Виктор Барр, немного успокоенный, прошептал: – Женщины не созданы для такой жизни.

Риппл удивленно подумала, не начнет ли он снова разговор о ее чувствах, настроениях, о ее привязанности к нему? Но нет, он заговорил о другом: – Женщины не созданы для того, чтобы так работать и уставать. Во всяком случае, не создана для этого ты. Ты чувствовала бы себя гораздо счастливее, если бы была только моей женушкой, жила у себя дома и не имела ничего общего с этой ужасной сценой! О, если бы я мог теперь же увезти тебя отсюда, подальше от всего!

Тогда Риппл нерешительно спросила его:

– Не знаю, вполне ли ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? Буду ли я счастлива? Смогу ли дать тебе счастье, если ты оторвешь меня от моей профессии?

– Дорогая моя, ты знаешь, иногда я ненавижу даже мысль о твоей профессии!

– Я догадывалась об этом, Виктор, но…

– И я ненавижу всех, кто отнимает тебя от меня.

– Я знаю. Я не хочу, чтобы ты испытывал такое чувство… Мадам просто удивительная! Все они необыкновенно интересные люди. Если бы ты постарался понять их и их жизнь…

– Я не хочу ничего о них знать. Я зол на них всех. Тебе бы следовало только радоваться моему отношению к ним. Не доказывает ли оно, как страстно я люблю тебя? Это настоящее обожание!

У Риппл возникло желание ответить словами, которые Виктор произнес в тот вечер, когда она впервые с ним танцевала: «Это фанатизм». К счастью, она вовремя подавила такое желание. Девушка любовалась зелено-золотым убором Кью, этого рая для лондонских влюбленных, когда Виктор сказал ей: – Ты знаешь, что за тебя я готов в огонь и в воду!

Риппл молчала и про себя насмешливо критиковала его слова, так же, как она обычно критиковала наставления тетушки Бэтлшип: «В огонь и в воду? Но я не хочу этого! Не хочу, чтобы кто бы то ни было шел ради меня в огонь. А что касается воды, то я очень просто могу войти в нее сама. Я умею плавать».

Виктор продолжал: – Я готов отдать тебе все свои силы!

Риппл в это время думала: «Что хорошего, если он это сделает? Кому нужны обессиленные люди? И, кроме того, не так уж это тяжело – разъезжать и собирать заказы для кондитерской фирмы. Не похоже, чтобы он очень уставал. Я гораздо больше устаю, танцуя. Часто я чувствую смертельную усталость». К счастью, она не высказала все эти мысли вслух.

Виктор говорил: – Если бы я мог теперь же жениться на тебе и снять подходящий дом где-нибудь в провинции! Ты ведь не хотела бы, чтобы моя мать покинула «Вишневый сад»…

– О, Виктор, конечно! Ты знаешь, что я очень не хотела бы, чтобы твоя мать покинула «Вишневый сад». Конечно, она всегда должна жить там!

– Я знал, что ты так скажешь, любимая! – радостно воскликнул Виктор. – Конечно, я это знал. – Он был теперь в гораздо лучшем настроении и стал нашептывать Риппл, как хорошо было бы, если бы у них был дом в провинции с небольшой лужайкой, на которой могли бы играть дети, с красивым садом и площадкой для тенниса.

– Неужели это не привлекает тебя? И мы были бы всем друг для друга. Риппл, ты не знаешь, сколько счастья я мог бы тебе дать!

– Великолепные летние дни, – продолжал Виктор Барр задушевным тоном, – когда можно ничего не делать и только наслаждаться ими. Зимние вечера, когда в камине ярко горят дрова, и ты удобно сидишь в большом кресле, и не нужно уходить после обеда. Отблески огня дрожат на дубовом потолке, как в «Вишневом саду». Ты сидишь, спокойно читаешь, тихо сидишь со своим мужем, который тебя обожает. Разве это не соблазнительно?

– Да, – сказала растроганная Риппл, – конечно, это кажется соблазнительным.

– Я бы так хотел, – горячо проговорил Виктор, – чтобы это могло осуществиться уже завтра! Если бы только не моя мать… но я знаю, дорогая Риппл, ты понимаешь, что я прежде всего должен заботиться о ее благополучии.

– Конечно, ты прав.

Даже самой себе Риппл не признавалась, насколько благодарна она была миссис Барр за то, что та жила в поместье и ее стройная фигура в элегантном лиловом платье преграждала ей доступ в «Вишневый сад». Благодаря миссис Барр эта картина – дом в провинции, где отблески огня будут дрожать на дубовом потолке – могла остаться, как того хотела Риппл, только мечтой. Всего лишь мечтой, и ей, усталой и озабоченной, не нужно делать над собой никаких усилий. Это мечта, а не реальность, какой была, например, сильная и здоровая влюбленность Виктора.

Он снова обнял ее и горячо зашептал ей на ухо, которое порозовело под его лаской: – Одного только ты не можешь отрицать, дорогая, даже если ты и слишком устала, чтобы целовать меня, как ты говоришь. Есть одно, Риппл, чего ты не можешь отрицать… – Что именно?

Тут случилось нечто, чего никто из них не предвидел. Со стороны это показалось бы пустяком, банальным поводом для обычной размолвки влюбленных.

Виктор Барр сказал ей: – Ты не можешь отрицать, что я был первым мужчиной, который тебя поцеловал, Риппл (твои отец и братья не в счет). Ты никому никогда не позволяла себя целовать до меня. – Он уверенно засмеялся. – Я был первый. Единственный. Не правда ли?

– Да, – подтвердила Риппл, пассивно отдаваясь его объятиям. – О да… – Однако тотчас же после этого «да» она быстро поправилась: – Нет! – Живо и неожиданно; как взмах птичьих крыльев над тенистым прудом, перед нею пронеслось воспоминание.

День ее рождения. Ей пятнадцать лет. Сад, солнечные часы и нераспустившиеся розы. Аромат цветов и музыка вдалеке («Колокольчики звенят для меня и моей возлюбленной»). Высокий юноша в фланелевом костюме, который что-то краснея бормотал, вдруг привлек к себе и обнял свою подругу. Он поцеловал ее. Это случилось неожиданно. Прошло несколько лет, и она совершенно забыла о нем. Однако это было. Не Виктор, а Стив Хендли-Райсер первый ее поцеловал.

Была ли это только врожденная правдивость? Какое смутное побуждение заставило Риппл не размышляя сказать: – Нет! Нет, Виктор! Я забыла. Меня еще целовали. Я хочу сказать, до тебя…

В тот день птицы в Кью особенно неистовствовали. Они пели так громко, что среди наступившего молчания пение их показалось криком. Риппл взглянула в лицо своему возлюбленному и увидела на нем выражение такой жгучей боли, какой никогда в жизни не видела ни у кого.

– Виктор…

Он ответил спокойно, с горечью: – Ты не считала нужным сказать мне об этом раньше?

– Нет, ведь я совершенно забыла об этом. Виктор! Я забыла…

– Что мужчина поцеловал тебя? Такие вещи ты забываешь так легко? А я думал…

Девушка, смущенно смеясь, воскликнула: – Мужчина! Но это был…

– Это, наверное, твой проклятый иностранец-танцовщик. Я мог бы догадаться. Я мог догадаться! Мне всегда казалось, что он как-то особенно на тебя смотрит.

– Как ты мог такое подумать, Виктор! Как ты мог это сказать? Я как раз собиралась тебе рассказать, что это был совсем не мужчина, – ведь не назовешь же ты мужчиной семнадцатилетнего мальчика? Всего лишь мальчик. Он еще учился в школе и жил у моей тети, а мне тогда было только пятнадцать лет, и я никогда не думала, не представляла себе ничего подобного. Мы танцевали, и он поцеловал меня, а я сказала ему, чтобы он никогда больше так не делал, вот и все. О! Почему ты все еще сердишься?

Молчание. Угрюмое молчание среди цветов, под яркими солнечными лучами. Размолвка и гнев в прекрасный весенний день… Она мысленно перенеслась в дождливый зимний день, когда оба они были так счастливы.

– Виктор! Ты не должен огорчаться тем, что я тебе сказала. Я тогда еще носила косы. Я была еще девочкой. В тот день мне исполнилось пятнадцать лет. Меня считали маленькой девочкой.

– Достаточно взрослой, чтобы тебя поцеловать.

– Почему ты так говоришь со мной!

– А я думал, что никогда никого не было, кроме меня. Видимо, я слишком многого хотел.

– Но никогда никого и не было, кроме тебя. Подумай только! Виктор! Мальчик! Школьник! Немного старше, чем Ультимус теперь. Как можно его принимать всерьез! Неужели ты думаешь, что это имеет значение?

Очевидно, для Виктора это имело значение. Риппл снова и снова повторяла те доводы в свою защиту, которые казались ей такими убедительными:

– Мне было только пятнадцать лет. Это было столько лет назад, я тогда еще не начала учиться танцевать! Пятнадцать лет. Ему было только семнадцать, и я сказала ему, что никогда не буду с ним разговаривать, если он сделает так еще раз. Он учился в школе, и все это были совершенные пустяки. Ты думаешь, я боялась тебе рассказать? Да я сказала бы в любое время, но просто забыла. Я забыла!

– А я думал, что никогда никого не было до меня. Ты позволяла мне так думать.

– Это потому, что я никогда о нем не думала. Как ты можешь, Виктор! Во-первых, ты никогда меня не спрашивал. Я сказала тебе сразу, как только вспомнила об этом. Ты никогда меня раньше не спрашивал.

– Я был слишком в тебе уверен.

Снова молчание. Они сидели рядом, и Виктор, по-видимому, решил ничего не говорить, пока Риппл не перейдет к другой теме. Риппл, оскорбленная, усталая, раскаивающаяся и беспомощная, не знала, что сказать. Она начинала фразы и не заканчивала их.

– Он был только… – Если бы это мне хоть понравилось… – И я так рассердилась на него! А ты…

Теперь она уже возмущенно протестовала: – Конечно, это совсем не то, что ты. Конечно, поцелуи бывают разные!

– Нет, не бывают, – произнес капитан Виктор Барр. Риппл почувствовала себя так, как будто перед самым ее лицом захлопнули дверь. Он не понимает? Ему все равно, что она говорит или чувствует? Мелькнуло другое воспоминание… Разве мать не предупреждала ее, что мужчинам не нужна правда от женщины? Она вздохнула, глубоко взволнованная.

Чувствуя, что ломится в закрытую дверь, Риппл все же продолжала: – По-моему, ты нехорошо относишься ко мне, ты несправедлив. А я ведь никогда не спрашивала тебя, была ли я первой девушкой, которую ты поцеловал. Я даже не думала об этом.

Молчание.

– Я говорю, я никогда не спрашивала, первая ли я девушка, которую ты поцеловал, Виктор?

Виктор холодно возразил: – Девушки – это другое дело.

– О! – нетерпеливо воскликнула Риппл. – Опять, опять! – «Ты нашел меня, о мой враг?» – хотелось ей крикнуть. Старое возражение, старая преграда, непонятный, ненавистный повод для всех отказов! Девушки – это другое дело!

Ее отец и братья, казалось, хором присоединились к возлюбленному, за которого она обещала выйти замуж. Девушки – другое дело! «Иногда, – страстно повторяла про себя Риппл, – я ненавижу мужчин. Все мужчины одинаковы. Я их ненавижу!».

В этих словах слышалось безнадежное отчаяние.

Когда ссора заходит в тупик, тогда-то и происходит поворот в ней. Так было и между Виктором и Риппл. Они повторяли одно и то же до тех пор, пока весь яд не вышел в потоке слов.

От повторения горечь теряется. Одна более мягкая интонация его голоса, один более кроткий ее взгляд, и все быстро закончилось.

Они помирились. Виктор признал, что «вел себя как животное», он не должен был разговаривать таким тоном со своей девочкой! Это доказывает, какой он ревнивый и злой, доказывает, что он просто не может допустить мысли, чтобы еще кто-нибудь смотрел на его дорогую девочку. Он сожалеет, что был таким грубым и просит его простить…

Риппл тоже очень огорчилась, она старалась быть с ним ласковой. Они обещали друг другу, что никогда не будут раздражаться, никогда, никогда не будут так ссориться…

Когда они вышли из ворот Кью, Виктор держал Риппл под руку, его пальцы переплелись с ее пальцами. Казалось, их размолвка разрядила атмосферу, и осталось одно только солнечное сияние.

Однако за этим сиянием скрывалось облачко сожаления. Почему, почему Виктор не понял? Почему он заставил ее пожалеть, что она была с ним откровенна, рассказав о нелепом случае с первым поцелуем именно так, как все произошло?

Невысказанные мысли мелькали в ее голове: «Считают, что женщины менее чистосердечны и честны, чем мужчины. Так ли это? И почему это так? Не потому ли, что им приходится столько вытерпеть от мужчин, если они попытаются быть чистосердечными и честными? Не потому ли, что они горьким опытом научены не говорить правду мужчинам? Я не была бы такой на месте Виктора. Девушки – это другое дело! Я бы иначе вела себя с ним! Я бы поняла. Конечно, я никогда, никогда не вбила бы себе в голову, что все поцелуи в мире одинаковы!»

От этих размышлений она незаметно для себя перешла к мыслям о том, кто был причиной всей этой бури. К своему другу детства, Стиву.

Она уже готова была рассказать Виктору, что именно Стив, молодой мотоциклист, живущий этажом выше, был ее первым незрелым поклонником. Однако она так не поступила – Виктор не понял бы. Ей было неприятно, что она не может ему сказать. Нет, Виктору нельзя этого говорить! Хотя Виктор, ревновавший Риппл к ее подругам, к учителю и даже к воспоминанию о том, что когда-то мальчик ее поцеловал, – не ревновал к этому юноше с верхнего этажа. Он считал его неопасным, как старого друга семьи Мередитов. Стив уже давно, в первый вечер их знакомства, назвал его «мрачным, чванным человеком». Он говорил, что Виктор ходит «мрачный, как грозовая туча». Дело в том, что именно такое впечатление производил на посторонних обычный взгляд Виктора Барра, такой серьезный, когда он молчал.

Виктор не ревновал к нему, как верно подсказывала Риппл ее интуиция. Он не обращал никакого внимания на мальчика. Стал бы он относиться к нему иначе, если бы знал все, что можно было рассказать о Стефане Хендли-Райсере?

«Да, – с сожалением думала Риппл после сцены в Кью. – Ничего подобного Виктору нельзя рассказывать. Он не может понять таких вещей. Я не буду больше пытаться…»

Что касается самого Стива, ее шумного соседа, то Риппл часто видела его урывками. Поскольку он жил в том же доме и ходил по той же лестнице, как могла она его не видеть (и не слышать)?

Отношение его к Риппл было совершенно таким же, каким могло быть у старшего, веселого и жизнерадостного брата. Он заходил к ней повидаться к утреннему завтраку и в нескольких словах рассказывал, какие планы у него на сегодняшний день. Для балерины его слова были большей частью так же непонятны, как греческий язык, – но его приход оживлял ее и ей был приятен. Иногда по вечерам он мимоходом стучал в ее дверь.

Концерты в его комнате происходили еще не раз, и Риппл в сущности могла считать себя присутствующей на них, несмотря на то, что от других гостей ее отделял тонкий потолок. Совершенно отчетливо, как будто она сидела у окна в комнате Стива, девушка слышала, как высокий юноша, приятель Стива, играл на дудке, а другой его товарищ, любитель джаз-банда, свистел, играл на цимбалах, на барабане, на трещотке – и все это с помощью привязанной к кухонному стулу хоккейной клюшки, Перекладины стула служили музыканту подобием арфы…

После одного такого вечера Риппл написала следующую записку:

«Мисс Мередит шлет привет мистеру Хендли-Райсеру и будет очень признательна, если мистер Хендли-Райсер постарается, проходя по лестнице, поднимать немного меньше шума, чем стадо диких слонов; по крайней мере, по утрам после тех ночей, когда мистер Хендли-Райсер приглашает к себе друзей на музыку».

Записку Риппл подсунула под дверь Стива. Его могло не быть дома, и тогда он не прочел бы ее послания целую неделю. Однако в ту же полночь она уловила его быстрые шаги, когда он подходил к своей двери. Риппл слышала, как он ее открыл. Услышала, как он двигается наверху. Затем до нее донесся раскатистый мальчишеский смех.

«Он нашел ее!» – подумала Риппл, улыбаясь в темноте, затем повернулась на бок и заснула, очень довольная тем, что Стива позабавила ее шутливая записка. Она считала его взбалмошным человеком. Для Риппл он воплощал в себе смех, радость и бодрость. Если бы он исчез, ей бы его не хватало. Нет ничего удивительного в том, что Стив так популярен среди друзей; вероятно, он нарасхват и как танцор.

Риппл знала, что он очень часто ходит на танцевальные вечера; работа и свидания с Виктором мешали ей до сих пор пойти на один из вечеров вместе со Стивом. Вероятно, он пользовался успехом у девушек. Но никогда (Риппл была уверена в этом), никогда ни одна девушка не слышала от Стива слов о том, чтобы «быть всем друг для друга», о том, что он «готов ради нее отдать все свои силы» или «пойти за нее в огонь и в воду». Нет, ни в одну девушку Стив не мог бы так страстно влюбиться, как Виктор в Риппл.

Риппл сразу и совершенно ясно поняла, что Стив теперь не влюблен в нее. В этом ее убедил его второй поцелуй. Когда Стив, столкнувшись с ней на лестнице, неожиданно узнал ее, обнял и без всякого стеснения поцеловал, искренне и просто радуясь случайной встрече, то тут нельзя было ошибиться. Совершенно так же поцеловал бы ее брат Джеральд или, пожалуй, Ультимус, ибо из всех мальчиков он теперь наиболее сердечно относился к своей единственной сестре.

Риппл думала: «В книгах все было бы совсем иначе. В книгах Стив (именно потому, что он находил меня красивой в пятнадцать лет и говорил мне тогда об этом) продолжал бы все время, как и прежде, думать обо мне. В реальной жизни все не так. С тех пор в его жизни произошло много событий, которые вытеснили прошлое из его памяти, и он не относится теперь ко мне так же, как в семнадцать лет; разве это возможно? Тот первый поцелуй в Уэльсе был совсем иным. Тот был настоящий».

После переезда в Лондон и поступления на сцену Риппл многому научилась. Хотя Виктору, который заявил ей решительным тоном: «Нет, не бывают», – когда Риппл протестующе утверждала, что поцелуи бывают разные, она не собиралась ничего объяснять. Как бы она могла теперь это сделать?

Итак, в то время Стив Хендли-Райсер просто нравился Риппл, ей было с ним легко и приятно. Он вносил в жизнь балерины некоторое разнообразие.

К тому времени жених Риппл начал обнаруживать наименее приятные свои качества, из-за чего влюбленность его становилась иногда более утомительной, чем ее работа. Большинство мужчин терпеть не могут, когда им противоречат, еще реже нравится это женщинам. Виктор Барр стал проявлять некрасивую мелочность и придирчивость не только по отношению к профессии и друзьям Риппл, но и к ней самой. Он говорил, что девушка плохо выглядит, спрашивал, почему она носит шляпу, которая далеко не так ей идет, как та, в которой она первый раз была в «Вишневом саду».

Временами Виктор становился другим человеком, единственным стремлением которого, казалось, было указывать Риппл на то, как она постепенно портится, насколько хуже стала теперь, по сравнению с той Риппл, которую он полюбил. Этот новый Виктор постоянно внушал Риппл, что это ее проклятое занятие превращает его девочку в такое жалкое существо, что в ней заложены безграничные возможности, которые разовьются только при той жизни и любви, которые он ей предлагал. Стараясь убедить девушку в своей правоте, он становился бестактным. Он повторял уже то, что сама Риппл ему рассказывала в первое время их сближения. Виктор стал грубым, назойливым и передавал театральные сплетни, которые ему удалось услышать. Он тоже начал говорить о тех танцовщицах, которые постарели, не годились больше для своей профессии, утратили форму.

– Ты говоришь так, – возражала Риппл, – как будто у балерины, которая должна постоянно поддерживать себя в безупречном физическом состоянии, фигура портится быстрее, чем у женщины, живущей только семьей, которая целое утро ведет запись расходов и может есть все, что захочет за завтраком и пить шампанское за обедом.

Виктор вспыхнул при упоминании о женщине, живущей только семьей.

– Если ты имеешь в виду мою мать, то, честное слово, у нее девичья фигура! Кроме того, прекрасный цвет лица, – добавил он, неодобрительно посмотрев на прозрачно-бледное лицо Риппл. – Из-за всех этих притираний и грима кожа у девушек портится еще до тридцати лет, – заявил он. – Ни у одной из твоих драгоценных балерин ты не увидишь такой бело-розовой кожи, как у моей матери.

– Редко встретишь такую свежую и красивую женщину, как она, на сцене и в жизни, – искренне согласилась с ним Риппл.

Виктор принял слова Риппл как должное и тотчас же обнял ее.

– Очень мило, что ты так говоришь, дорогая. Не будем больше никогда ссориться. Как это все неприятно!

– Да, неприятно, – согласилась Риппл, освобождаясь из его объятий; она не была сейчас настроена на нежный лад. Риппл не принадлежала к числу женщин, легко переходящих от ссор к поцелуям. В этот момент она нуждалась в его теплоте и чуткости, в уверенности, что Виктор не хотел оскорбить ее чувства. Девушка не знала, что ей делать, особенно потому, что ее жених стал, как принято говорить, «раздражителен, как женщина».

Риппл отчаянно надеялась, что эти новые черты на самом деле не присущи возлюбленному. Но как быть с изменившимся Виктором, который стал таким из-за столкновения между его взглядами и ее характером? Действительно, все это неприятно. Что же теперь делать? Виктор убрал руку, повернулся своим широким плечом и обиженно заметил: – Ведь с этим уже покончено. Нам лучше поговорить о чем-нибудь другом.

Риппл колко ответила: – Мы никогда теперь не говорим ни о чем другом.

Иногда ей казалось, что так просто и легко вызывать хорошее настроение у своего прежнего, настоящего, преданного Виктора.

Но истинная проблема еще только возникала. Вскоре Риппл оказалась лицом к лицу с ней.