"Шальные Кэрью" - читать интересную книгу автора (Остенсо Марта)

ГЛАВА VIII

Снова наступил апрель, и темные тучи, проливаясь дождем, бродили по нависшему небу. Речонка в Балке шумно разливалась, и каждый день на мокрые, обнаженные поля садились большие стаи птиц, налетавшие словно внезапный порыв ветра и снова взметавшиеся кверху на своем пути к северу. Во время ранней грозы, которую дядя Фред объявил благоприятным признаком будущего урожая, молния ударила в норвежскую лютеранскую церковь в скандинавской колонии к востоку от Стендауэра и сожгла ее дотла.

Рифу около месяца пришлось оставаться в постели и забыть о своих книгах до тех пор, пока не восстановятся его истрепанные нервы. Эльза удивлялась терпению, которое Риф проявлял, лежа в кровати и целыми днями смотря в окно. Глаза Рифа, даже при таком слабом его состоянии, ни на секунду не покидало выражение решимости. Несмотря на изнеможение, он все-таки думал держать летом экзамен. Апрельский воздух позволял ему теперь пройтись. Риф уже два раза мог добраться даже до Флетчеров, где провел два вечера в беседе с Клэрис, вернувшейся из Гэрди домой, чтобы помочь в весенних посадках.

В последнюю апрельскую пятницу, в конце дня, когда Эльза распустила ребятишек и их веселый гомон уже затих вдали, в Эльдерскую школу вдруг явился Бэлис Кэрью. Он остановился, заполнив собою всю дверь, и со своей несносной улыбкой стал смотреть на Эльзу, работавшую за столом.

– Вы испортите глаза, если будете работать при таком свете, Эльза Бауэрс! – сказал он. – Разве вы не знаете, как поздно сейчас? Уже около пяти часов.

Эльза взглянула на него, презрительно наморщив нос. Ее глаза загорелись странным вызовом. Бэлис должен был сознавать, каким высоким, стройным и изящным казался он в рамке двери, на фоне мягкого апрельского неба за его спиной.

– Кто-нибудь да должен же делать дело в Эльдерской балке, Бэлис Кэрью! – сухо ответила Эльза.

– Я поспорил бы с вами по этому поводу, если бы был в настроении спорить, – продолжал он. – Я только не понимаю, как это вы можете сидеть здесь, когда могли бы…

– Что тут худого? – прервала она его. – Мне так нравится.

Гордость заставляла ее лгать при разговорах с Бэлисом Кэрью. Много времени тому назад он спросил, сколько ей лет. Он подшучивал тогда над ней. Подшучивал он и теперь.

– Вовсе вам это не нравится, Эльза Бауэрс. Не скажете же вы, что вас прельщает здесь запах мела, чернил, пыли, старых калош и затхлых обеденных судков?

Был когда-то день, когда Бэлис Кэрью сидел в гостиной Бауэрсов, уставившись на разодранную бумагу на потолке. Раз приходится жить в Эльдерской балке, то или миришься с разодранной бумагой и затхлыми кухонными судками, или же бунтуешь против них. То и другое приводит к одному, но не замечать их невозможно.

– На обратном пути, – уклончиво сказала Эльза, – я хочу занести несколько апельсинов миссис Брэзелл.

Снова засмеявшись, Бэлис ответил на это:

– Понимаю. Вы предпочитаете сидеть здесь, чем встретиться с собаками Нэта, а? Ну, отлично, пойдемте. Я проведу вас мимо собак, да и мимо самого Нэта, коли уж на то пошло. Пойдемте, я жду вас.

Она встала из-за стола и надела шляпу и пальто. К чувству облегчения, что ей не одной придется идти к жене Нэта Брэзелла, примешивалась досада на то, что ее спутником будет Бэлис Кэрью. Весь день она со страхом думала о своем визите, но ей приятнее было бы хоть двадцать раз встретиться лицом к лицу с Нэтом Брэзеллом и его собаками, чем чувствовать себя чем-нибудь обязанной Бэлису.

Она задержалась на ступеньках школы, глядя вниз на Бэлиса, который стоял между двумя принадлежавшими Кэрью лошадьми.

– Я начинаю приучать Флету к седлу, – сказал он Эльзе, похлопывая по изогнутой шее меньшей лошади.

Лошадь была прекрасна – стройная, гладкая, с тонкими ногами и глубокими живыми глазами. Скакать на ней, наверное, было все равно, что нестись на крыльях ветра. В конюшне Бауэрсов никогда не бывало таких лошадей. Эльза подождала, пока Бэлис отвязывал коней и выводил их за ворота. Затем она присоединилась к нему, и оба двинулись по дороге к ферме Брэзелла.

Обернувшись на коней, Эльза прищурила глаза, вспомнив далекое прошлое.

– Я часто удивлялась, почему вы, по-видимому, так много занимаетесь своими лошадьми? – процедила она сквозь зубы.

Она почувствовала на себе насмешливый взгляд Бэлиса.

– По-видимому? Почему же, хорошая лошадь… – начал он и запнулся. – Почему вы спросили об этом?

Эльза не могла удержаться от презрительного смеха.

– О, я просто вспомнила тот образец верховой езды, который вы показали мне несколько лет тому назад. Я никогда до конца не забывала об этом и… никогда полностью не прощала.

Его смех обжег ее.

– Я также не забыл этого, – сказал он. – Когда в тот день вы скрылись из виду, я соскочил, поцеловал лошадку и скормил ей три яблока. Она простила меня!

Эльза мрачно смотрела вперед на черные, как сажа, кусты, обозначавшие в сумерках Балку. Собаки Нэта уже подняли кутерьму, зловеще лая в серой пустоте. Эльза не проронила почти ни слова, пока они не достигли грубо сколоченных ворот фермы. В доме лежала умирающая женщина. Эльза мрачно подумала об этом и хотела произнести это вслух, как вдруг сам Нэт Брэзелл вышел из дому.

– Добрый день, Нэт! – поздоровался с ним Бэлис, привязывая лошадь у ворот и направляясь вместе с Эльзой по дорожке к дому. Нэт покосился на них, склонив голову на сторону, с таким видом, как будто он только слушает, а не смотрит. На его примятых волосах сидела набекрень старая шапка, а шея была обмотана красным шерстяным платком. Он засунул руки в карманы и деловито сплюнул, а затем сказал:

– Приехали посмотреть на мою старуху? Так ведь? – произнес он с грубым смехом. – Ну, ладно, а только немного и осталось, на что смотреть…

Продолжая бормотать что-то, он ушел за угол дома, предоставив посетителям войти самим.

Впрочем, когда они подошли к двери, им открыла какая-то девушка, которой Эльза еще никогда не видела. Мягким голосом, с легким иностранным акцентом, она попросила их войти. В кухне находилась еще одна незнакомка, но помоложе, девочка лет десяти или двенадцати, Эльза посмотрела на старшую. Она отличалась от всех, кого когда-либо видела Эльза. Цвет ее лица был необыкновенным: ее кожа отливала оттенком темного меда. Черные густые волосы свешивались вперед через плечи двумя распущенными косами, что придавало девушке почти детский вид, противоречивший ее вполне развитой фигуре. Эльзу поразили щеки и рот девушки, похожие на небрежные мазки кармина на правильном овале ее лица.

Девушка обратила мало внимания на Эльзу, но зато при взгляде на Бэлиса ее темные глаза широко раскрылись и затем слегка прищурились, точно хотели спрятать свой блеск за ресницами. Она откровенно улыбнулась, не скрывая своего знакомства с Бэлисом.

– А, мое почтенье! Кого я здесь вижу! – воскликнул Бэлис, протягивая одну руку старшей, а другую младшей девице, которая робко приблизилась и сделала легкий книксен.

– Эльза, это – Зинка Вульф, – продолжал он, указывая на старшую, – а это маленькая Мария, Девочка, это учительница, мисс Бауэрс. Но что вы здесь делаете?

– Я прихожу помогать мистеру Брэззелу, – ответила Зинка, вскидывая на Бэлиса свои тяжелые веки, – а Мария пришла сегодня со мной. Вы приехали навестить миссис Брэзелл?

Изящным жестом она указала, как пройти в комнату больной. Кивнув Бэлису, Эльза погрузилась в полумрак внутренних комнат. Везде были вновь чистота и порядок, исчезнувшие с тех пор, как жена Нэта слегла.

В сумеречном свете, лившемся из квадратного окна, Эльза увидела бледную улыбку благодарности, которой приветствовала посетительницу больная.

– Вы застали меня в живых, – произнесла миссис Брэзелл, с трудом переводя дыхание, которое как-то слишком громко отдавалось в комнате, где она лежала, – ну, вот и я живу на зло им. Живу, потому что не хочу умирать. Не хочу!

Эльза пожала исхудалую руку больной, свесившуюся через край постели, и села на стул у кровати.

– Я знаю, что они там говорят, – продолжала больная, – знаю, что все они там говорят. Они говорят, что лучше бы я померла, чем валялась вот так. Я знаю. Охают надо мной, а сами хотят, чтобы я умерла – и дело с концом… Так уж ведется на свете. Покуда ты нужна кому-нибудь – ладно, а не нужна – вон! Но я еще продержусь…

Эльза придумывала, что бы сказать утешительного, что придало бы смысл коротким минутам ее визита, но больная все продолжала говорить, горячо, страстно, возмущенно, сжимая пальцами руку Эльзы, с цепким желанием жить. Но она быстро исчерпала свои вернувшиеся на миг силы, внезапно смолкла, и из глаз ее полились слезы. Эльза молча наклонилась над ней и погладила ей руку. Когда больная снова заговорила, ее голос звучал уже надломленно и покорно:

– Ах, что толку! Этот доктор Олсон… вчера он снова был у меня. И та же самая история: если мне сделать операцию, я выживу. Но только это болтовня. Ехать в город, ложиться в больницу, на месяц, пожалуй. А кто заплатит за это, желала бы я знать? Да и что за смысл? С ним, каков он есть, и жить-то не хочется, право. Он совсем взбесился, когда Олсон сказал, что пошлет эту цыганку Зинку прибирать за меня в доме. Я никчемная, не гожусь больше. Иногда вот лежу я здесь и слушаю, как каплет с крыши, ну и рассуждаю сама с собою: вот весна на дворе, и я как будто чувствую, что хоть капельку да прибавляется и во мне самой жизни. Славно было бы снова побывать в поле. А потом что? Новая зима быстро приходит для таких людей, как я. Я не хочу видеть новой зимы. Состарилась я…

Эльза не засиделась. Она передала больной апельсины, а затем, пообещав как можно скорее навестить ее снова, вышла из комнаты так же тихо, как и вошла в нее.

В кухне Бэлис дразнил младшую девочку. Он держал перед ней сжатые кулаки, и Мария должна была отгадать, в каком из них монета. Но Эльза со смутным любопытством принялась наблюдать за другой девушкой, приготовлявшей теперь ужин. На лице Зинки ничего не отражалось теперь, кроме услужливости, но Эльза почувствовала необыкновенное волнение от ее взгляда. Ей приходилось встречать в Сендауэре и Гэрли кое-кого из цыган. Мужчины правили тощими лошадьми, женщины постарше носили во все времена года большие платки на голове, а молоденькие девушки ходили простоволосыми даже в самую холодную погоду. Но они были живописны в своей нищете и любили плясать, пить и петь дикие песни своей юности, которым они научились в другой стране. В своей местности, где процветали сплетни, Эльза наслушалась рассказов о том, как молодые люди из Гэрли и Сендауэра проводили субботние вечера в цыганском таборе. Когда она как-то спросила об этом Рифа, он совершенно открыто рассказал ей об этих кутежах. Упоминали о них, правда, сдержанно, отец и дядя Фред, рассуждая за столом о Питере Кэрью. Правду говорил и Нильс Лендквист в тот вечер, когда сушил при ней ноги у печки, а она поспешила убежать, чтобы не слышать этой правды!

Она быстро вышла из дому, предоставив Бэлису следовать за ней и оглянувшись лишь тогда, когда была уже на дороге. Цыганки стояли в дверях и махали руками, причем на губах Зинки, старшей из них, играла странная, задумчивая улыбка.

Идя по дороге, направлявшейся вдоль Балки к западу, Эльза чувствовала, как ее сердце трепетало от разных ощущений. Но что ей за дело до поступков Кэрью? Прилив раздражения волновал ей кровь, и она не могла ни говорить, ни слушать Бэлиса. Вдруг он остановил лошадей и ударил концами поводьев по кожаной перчатке.

– Эльза, – сказал он, – почему, черт возьми, вы не велите мне вернуться туда, где мне место, и оставить вас в покое?

Щеки Эльзы вспыхнули.

– Потому что мне нет никакого дела до ваших поступков, Бэлис Кэрью! – отрезала она.

– Да, но мне-то есть дело, – быстро возразил он, – я знаю, о чем вы думаете, и если вы не хотите сказать это мне, я сам скажу вам. Это по поводу этой девчонки, Зинки.

Эльза хотела ответить, что и слушать не желает ничего про Зинку, но он продолжал прежде, чем она могла что-либо сказать:

– Дело в том, Эльза, что, по вашему убеждению, я принадлежу к довольно дурной компании.

Она чувствовала, что он в упор смотрит на нее.

– Если бы я знал, что она сегодня там, я не пошел бы туда с вами, – продолжал он. – Мне кажется, я достаточный трус, чтобы избегать неприятностей, когда это возможно. Но я пошел, и она была там, и я не намерен увиливать.

Гнев Эльзы внезапно вспыхнул еще больше, и она ответила:

– Я не желаю знать об этом больше, чем я знаю. Вы не обязаны отвечать мне за ваши…

– Да я и не собираюсь держать перед вами ответ, по крайней мере сейчас, – прервал он ее. – Все, что вы слышали, все это правда, и даже еще больше, пожалуй. Но что ж из этого? Девочка здоровая… она чистенькая… и премиленькая. Ни один мужчина не станет требовать большего от девицы такого сорта.

Она растерялась перед его бессердечной аргументацией и, сурово выпрямившись, шла вперед. Наконец, среди хаоса своих мыслей, она нашла подходящие слова.

– Вы говорите, как истинный Кэрью! – с горечью выкрикнула она, и в этот миг ее охватило странное желание ударить его улыбающееся лицо.

Но ярость обессилила ее. Она быстро повернула и пошла по дороге, почти не сознавая, что Бэлис, ускорив шаги, шел вслед за ней. Когда возле нее снова раздался его голос, это был голос какого-то совершенно чуждого ей человека, звучавший словно издалека и смутно проникавший в ее сознание:

– Да, я Кэрью! Вы считаете их дурными людьми. Не будем сейчас спорить об этом. Я приехал не для того, чтобы говорить о Кэрью. Больше того, я наврал вам, когда сказал, что выехал для того, чтобы приучить Флету к седлу. Нет, я явился затем, чтобы сказать вам, что я снова уезжаю, что я даже не возвращался бы сюда, если бы не было здесь вас. Я не хочу воевать с вами, – а ведь мы только и делали, что воевали, – но я предпочел бы воевать с вами, чем любить какую-нибудь другую женщину. Я сам не знал об этом, пока не расстался с вами, пока в моей памяти не стерлось все, кроме вот этой голубой жилки на вашей щеке… Все это должно дико звучать для вас. Но это правда. Чтобы сказать вам это, я и выехал сегодня из дому. Я выбрал худое время, но я должен был высказаться, а у меня не оставалось другого времени.

Изумление и растерянность охватили Эльзу. Бэлис Кэрью был скромен до самоунижения. Смирение было и в его голосе, и в темном задумчивом взгляде, который он обращал на нее и который она чувствовала на себе, хотя и не смела поднять глаза из боязни разразиться истерическими слезами.

– Я даже не прошу сказать что-либо в ответ на мои слова, – продолжал он, – я завтра уезжаю, чтобы подготовиться за лето к одной специальной работе моего учебного курса. Я уезжаю, чтобы подтянуться в занятиях. Но я вернусь домой осенью и на Рождество навещу вас.

Еще раз перед Эльзой встало покорное, прекрасное своей животной красотой лицо Зинки, запечатлевшееся в ее памяти словно какая-нибудь редкая гравюра. С краской гнева Эльза быстро обернулась к Бэлису. Бэлис собирался осенью домой, а на Рождество… к ней! Какой набитой дурой она была, делая себя смешной в его глазах! Она сдержала в себе готовые вырваться слова, потом выпрямилась, успокоилась и медленно пошла вперед. Рядом с ней шел Бэлис, молча, с глазами, впущенными на дорогу.

Когда она подошли к воротам Бауэрсов, Эльза уже вполне овладела собой. Ее гнев был немножко безрассуден и слишком обнажал ее перед ним. Она взглянула на Бэлиса и даже смело улыбнулась ему.

– До свидания, – сказала она ему легким тоном, – а мне нравится воевать с вами, Бэлис Кэрью!

Он ничего не ответил. Взяв за повод Флету, он притянул лошадь к себе, похлопывая ее по лоснящемуся боку. Потом взглянул на Эльзу и улыбнулся ей, но без всякого вызова. Никогда еще Эльза не видела в его взгляде такой робости!

– Можете вы мне сделать маленькое одолжение, Эльза? – медленно произнес он. – Мне хотелось бы, чтобы вы взяли к себе Флету и катались на ней летом, пока меня здесь не будет. Вы не можете представить себе, как мне этого хочется!

Эльза покраснела и прикусила губу.

Делла Мэгнюсон пела в школе такую норвежскую песенку:

Эльза старалась улыбнуться. Ее сердце билось невыносимо. Она схватилась рукой за горло, в котором почувствовала внезапную боль. Потом, не в силах произнести ни слова, она покачала головой, резко повернулась и убежала по дорожке к дому.