"Аркадия" - читать интересную книгу автора (Стоппард Том)

Сцена пятая


Бернард ходит взад-вперед по комнате, в руке у него пачка исписанных листков. Он читает вслух. Слушатели: Валентайн, Хлоя и Гас. Гас сидит чуть поодаль и, возможно, слушает не очень внимательно. Валентайн ест бутерброд и, вынимая из него листья салата, скармливает их своей черепашке.


Бернард. "Произошло ли это на самом деле? Могло ли произойти? Безусловно, могло. Всего лишь тремя годами ранее ирландский поэт Том Мур также вышел к барьеру, чтобы расквитаться с Джеффри за рецензию в "Эдинбургском обозрении". Такие дуэли редко приводили к фатальному исходу и чаще напоминали фарс, но потенциально дуэлянт-победитель обязан был отвечать перед законом как самый обыкновенный убийца. Что до убитого, то смерть третьеразрядного поэта Эзры Чейтера могла остаться в дербиширской глуши совершенно незамеченной. Он канул в безвестность, подобно его современнику и однофамильцу, третьеразрядному ботанику, погибшему в лесах Вест-Индии. В глазах истории они значат не больше укусившей ботаника обезьяны. Шестнадцатого апреля 1809 года, через несколько дней после возвращения из Сидли-парка, Байрон пишет своему поверенному Джону Хенсону: "Пускай последствия моего отъезда из Англии будут в десять раз губительнее, чем Вы предрекаете, — выбора у меня все равно нет. По ряду причин отъезд неизбежен и ехать надобно незамедлительно". Комментарий к этому письму в собрании писем лорда Байрона звучит так: "Причины, побудившие Байрона к внезапному отъезду, неизвестны и по сей день". Письмо отправлено из Ньюстедского аббатства, родового поместья в Ноттингемшире. Один день верхом держа курс на северо-запад, — и вы в Сидли-парке, поместье Каверли, семейства гораздо более знатного, чем Байроны. Еще Карл Второй пожаловал им титул графов Крумских".


Быстро входит Ханна. В руке у нее листок.


Ханна. Бернард! Валентайн!..

Бернард. В чем дело?


Ханна кладет листок перед Валентайном.


Хлоя (сердито). Ханна!

Ханна. Что такое?

Хлоя. Какое хамство!

Ханна (смешавшись). Что? Что я сделала?

Валентайн. Бернард читает нам лекцию.

Ханна. Я знаю. (Затем, сообразив.) Ой, прости, я тебя прервала. Прости, Бернард.

Валентайн (с листком в руках). Что это?

Ханна (Бернарду). След привел в библиотеку Индийского департамента. (Валентайну.) Там есть подлинник письма Павлини. Прислали копию.

Хлоя. Ханна! Заткнись!

Ханна (присаживаясь). Да-да, простите.

Бернард. Я могу и про себя читать, если вам не…

Хлоя. Нет.


Ханна забирает письмо Павлини.


Ханна. Продолжай, Бернард. Я сильно опоздала? Пропустила что-нибудь важное?


Бернард смотрит на нее сердито. Продолжает лекцию.


Бернард. "В 1809 году ньюстедские Байроны были малочисленны: эксцентричная вдова и ее ничем не примечательное "хромое отродье". Титул лорда он получил в возрасте десяти лет, а до этого грубая и хвастливая мать квартировала то здесь, то там и перебиралась из дома в дом, толкая перед собой коляску с сыном-хромоножкой…" (Ханна поднимает руку.) Возражение отклоняется. "В апреле же 1809 года этот молодой человек — двадцати одного года и четырех месяцев от роду — не имел за душой ничего, кроме гениальности и долгов. Социального равенства между Байронами и Каверли не было и быть не могло. Единственным связующим звеном — доселе неизвестным — был некий Септимус Ходж, друг Байрона по Харроу и Кембриджу". (Ханна снова поднимает руку.) Возражение принимается. (Делает пометку серебряным карандашиком.) "Соученик Байрона по Харроу и Кембриджу, который проживал в поместье Каверли и обучал дочь лорда Крума, Томасину Каверли. Из писем Байрона мы знаем, где он был восьмого и двенадцатого апреля. Был он в Ньюстеде. Зато десятого он определенно был в Сидли-парке, что отмечено в сохранившихся до наших дней охотничьих книгах: "10 апреля, 1809 года, утро. Ясно, сухо, временами облака, ветер юго-восточный. Я, Огастес, лорд Байрон. Четырнадцать голубей, один заяц (Лорд Б.)". Однако, как нам теперь известно, в Сидли-парке разыгралась в этот день истинная драма. Секс и литература поставили на карту отнюдь не голубиные, а человеческие жизни".

Валентайн. Голубям тоже несладко пришлось.

Бернард. Могу вовсе вычеркнуть голубей. Вам же хотел сделать приятное.

Хлоя. Бернард, да плюнь ты на него! Переходи к дуэли.

Бернард. Но Ханна даже не слушает!

Ханна. Слушаю, слушаю. Я часто работаю с включенным радио.

Бернард. Спасибо за комплимент.

Ханна. А конец скоро?

Хлоя. Ханна!

Ханна. А что? Все потрясающе интересно. Захватывающий сюжет. Я просто выясняла, долго ли до конца. Надо срочно спросить у Валентайна насчет этого (кивает на письмо). Прости, Бернард, продолжай. Я подожду.

Валентайн. Да, Бернард. Прости.

Хлоя. Ну же, Бернард!

Бернард. На чем я остановился?

Валентайн. На голубях.

Хлоя. На сексе.

Ханна. На литературе.

Бернард. А, на истинной драме. Верно. "Самым красноречивым тому свидетельством являются процитированные мною выше три письма. Суровое требование уладить дело личного свойства; вопль отчаяния — "муж послал за пистолетами" — и, наконец, письмо-перчатка, брошенная одиннадцатого апреля обманутым мужем и оскорбленным поэтом Эзрой Чейтером. Конверты не сохранились. Определенно известно одно: у Байрона до 1816 года хранились все три письма. Хранились они в книге "Ложе Эроса", которую семью годами ранее Байрон позаимствовал в поместье Сидли-парк у Септимуса Ходжа".

Ханна. Позаимствовал?

Бернард. Вопросы попрошу в конце. А лучше — конструктивные замечания. Для этого, собственно, и устраиваю пробную читку в провинции. Она предваряет мой доклад в Байроновском обществе. Ну а дальше — публикация, публикация, публикация… Кстати, Валентайн, хочешь прославиться? "Охотничья книга, найденная недавно таким-то"?

Валентайн. Она никогда не терялась.

Бернард. Ну "предоставленная в наше распоряжение"… Вообще расшаркиваться не в моих привычках, но научные статьи — они вроде бракоразводного процесса: желательно, чтоб прозвучало им какого-нибудь аристократа. В этом есть особый шик. Я упомяну твое имя в рекламном тексте перед лекцией и в пресс-релизе. Годится?

Валентайн. Вы очень любезны.

Ханна. В пресс-релизе? А куда делся "Вестник новейших исследований по английской литературе"?

Бернард. Та публикация появится позже — более научная, достойная, со справочным аппаратом. Сухо, скромно, без малейшего злорадства. Эти сонные мухи под потолок взовьются. Но сначала — пресс-релиз. "Спешите! Спешите! Кто не успел, тот опоздал!.." Так на чем я остановился?

Валентайн. На охотничьей книге.

Хлоя. На Эросе.

Ханна. На "позаимствовал".

Бернард. Верно. "… позаимствовал у Септимуса Ходжа. Можно ли предположить, что письма уже находились в книге, когда Байрон взял ее у Ходжа?"

Валентайн. Да.

Хлоя. Вэл, заткнись!

Валентайн. Почему? Это вполне вероятно.

Бернард. "Неужели Ходж одолжил Байрону книгу, не вынув из нее предварительно три личных письма?"

Валентайн. Да нет… Я только имел в виду, что Байрон мог взять книгу без разрешения.

Ханна. Верно.

Бернард. Тогда почему Ходж не забрал письма потом?

Ханна. Не знаю. Меня там не было.

Бернард. Вот именно, черт подери! Тебя там точно не было.

Хлоя. Продолжай, Бернард.

Бернард. "Убеждает именно третий документ, то есть собственно вызов на дуэль. Чейтер, "как мужчина и как поэт", указывает пальцем на "клеветника в прессе". Понятно, что Чейтера на страницах газет ежедневно не поминали — ни как мужчину, ни как поэта. Следовательно, под клеветой он наверняка подразумевает рецензию на «Индианку», опубликованную в "Забавах Пиккадилли". Был ли Септимус Ходж связан с лондонскими периодическими изданиями? Нет. А Байрон? Да! Двумя годами ранее он напечатал рецензию на Вордсворта. Два года спустя напишет на Спенсера. А располагаем ли мы какими-нибудь свидетельствами о том, как Байрон оценивал Чейтера-поэта? Да! Кто, кроме Байрона, мог вписать карандашом в "Английских бардов и шотландских обозревателей", принадлежавших леди Крум, следующие строки…"

Ханна. Да кто угодно!

Бернард. Дорогуша!

Ханна. Я не дорогуша.

Бернард. Хорошо, значит, идиотка. По-твоему, человек, которого Чейтер называет "мой друг Септимус Ходж", мог трахнуть его жену и смешать с дерьмом его книгу?

Ханна. Запросто.

Хлоя (серьезно). Ханна, вероятно, ты когда-то пережила жестокую обиду и разочарование?

Ханна. Разве разочарования юности сравнятся с сегодняшним?! Почему Байрон ни в одном письме не упоминает о рецензиях в "Пиккадилли"?

Бернард. Совершенно понятно! Потому что он убил того, о ком писал.

Ханна. Но первая — на «Индианку» — появилась годом раньше! Он что, ясновидящий, твой Байрон?

Хлоя. Письма могли потеряться.

Бернард. Благодарю! Именно! И все же существует некое — гипотетическое письмо, которое все подтверждает. Письмо утрачено, но тем не менее неистребимо живо — как радиоволны, которые вечно бродят по Вселенной. "Мой дорогой Ходж, пишу тебе из Албании, и ты единственный на всем свете знаешь, почему здесь. Бедняга Ч.! Я вовсе не желал ему зла — так, пощипал немного в «Пиккадилли». Но эта женщина, Ходж! Всему виной эта женщина! Какое несчастье! Впрочем, для поэзии такой исход дела оказался лучшим. Твой навеки, Б. — Постскриптум. Письмо сожги".

Валентайн. Как Чейтер выяснил, что рецензентом был Байрон?

Бернард (раздраженно). Не знаю, я же там не был, правда? (Пауза. Обращается к Ханне.) Хочешь что-то сказать?

Ханна. Moi?[27]

Хлоя. Знаю! Байрон сам проговорился! Он рассказал о рецензии миссис Чейтер. В постели. А на следующий день он ее бросил. Вот она на него и покатила. И пришила ему "изнасилование на свидании".

Бернард (с омерзением). Куда пришила?

Ханна. На то самое место. И дату поставила — 10 апреля.


Бернард с возмущенным возгласом поворачивается к двери, намереваясь уйти.

Шум, гам, уговоры.


Бернард. Все! Конец! Ни слова не вытянете!

Ханна. Прости.

Бернард. Ни за что! Одни колкости, издевательства, детские глупости.

Валентайн. Я тоже провинился?…

Бернард. Самое сенсационное литературное открытие века! И никакого доверия!

Хлоя. Зря вы его так! Бернард, они просто завидуют!

Ханна. Молчу.

Валентайн. Да-да, продолжай, Бернард. Мы обещаем…

Бернард (сменяет наконец гнев на милость). Ладно. Только при условии, что здесь наконец перестанут кормить черепах.

Валентайн. Но ей пора обедать.

Бернард. И при условии, что мне будет оказано элементарное уважение — как ученому среди ученых.

Ханна. Клянусь, я молчу как рыба, пока ты не закончишь.

Бернард. После чего принимаются комментарии — в приемлемых в научном мире…

Ханна … выражениях. Ты прав, Бернард.

Бернард …терминах.

Ханна. Терминах. Отлично. Научная лексика. Обещаю.


Бернард снова раскладывает листочки, которые только что демонстративно складывал, и ищет, где остановился, с подозрением поглядывая на своих слушателей: вдруг опять смеются?


Бернард. Последний абзац. "Без сомнения, Эзра Чейтер послал кому-то вызов на дуэль. И если эта дуэль состоялась в рассветном тумане десятого апреля 1809 года в Сидли-парке, его соперником, по-видимому, был некий критик — великий насмешник и к тому же большой любитель женского пола. Кто он? Ответ напрашивается сам собой. Далее. Миссис Чейтер к 1810 году была вдовой. В чем причина столь ранней, безвременной смерти Эзры Чейтера? Ответ напрашивается сам собой. Далее. Лорд Байрон — на взлете своей литературной славы — покидает страну. Это настоящее бегство, паническое и тайное. Он проводит за границей два года. И это в то время, когда путешествия в Европу были редки и опасны. Почему он уехал из Англии? Ответ опять-таки напрашивается сам собой".


Он откровенно доволен своими разглагольствованиями. Многозначительное молчание.


Ханна. Чепуха.

Хлоя. А по-моему, так оно и было.

Ханна. Все, что не вписывается, ты попросту выкинул. Байрон давно собирался за границу, трезвонил об этом на каждом углу; есть письмо, февральское, адре…

Бернард. Но не уехал же!

Ханна. Он и в апреле не уехал! Только в начале июля!

Бернард. Тогда вообще жили очень неспешно. Другие времена. Он просидел две недели в Фалмуте — то ли попутного ветра ждал, то ли…

Ханна. Бернард! Я даже не знаю, зачем я так завелась. Тебя все равно не переделать. В науке ты — самонадеянный хапуга, не признающий ни рамок, ни правил. Едва что-то померещилось, ты — раз-два, с наскоку, с налету… Такого напридумывал! Получишь по шапке — и поделом. Ты просто сбрендил. А я… я лезу не в свое дело, потому что ты похож на ребенка, который гонит к обрыву на трехколесном велосипеде. Я невольно бросаюсь, чтоб тебя удержать. Так вот. Если Байрон убил Чейтера на дуэли, тогда я… наследная принцесса! Да, ты прославишься! Так прославишься, что из дому придется выходить в капюшоне или мешке. Прорежешь дырки для глаз — и вперед.

Валентайн. В самом деле, Бернард, с точки зрения ученого-естественника, в вашей теории есть пробелы.

Бернард. Но я не естественник.

Валентайн (терпеливо). А я как естественник должен вам сказать…

Бернард (кричит). Возражайте по существу!

Ханна. Никому в голову не придет убить человека, а потом поднять на смех его книгу. В крайнем случае, в обратном порядке. То есть, выходит, он «позаимствовал» книгу, накропал рецензию, отослал ее по почте, соблазнил миссис Чейтер, стрелялся с ее мужем и благополучно отбыл. Все за какие-то два-три дня! Кто на это способен?

Бернард. Байрон.

Ханна. Ты безнадежен.

Бернард. А тебе не дано понять Байрона. Достаточно прочесть твой романчик и…

Ханна. Мой что?

Бернард. Ах, прости! Ты ведь написала книгу века! В корне пересмотрела историю литературы! Испорченный ребенок Байрон, возвышенный не собственным талантом, а духом времени. И затворница Каролина, интеллектуалка, не допущенная мужчинами-снобами в высший круг.

Валентайн. Где-то я это читал…

Ханна. Это его рецензия.

Бернард. Неплохо, между прочим, сказано.


Разговор принимает неприятный оборот, но Бернарда это, очевидно, не смущает.


Ты поменяла их местами, дорогуша. На самом деле твоя Каролина — романтическая пустышка без проблеска литературного таланта. А Байрон — рационалист из XVIII века, отмеченный печатью гения. И Чейтера он убил!!!

Ханна. Отойду-ка я, пожалуй, в сторонку. Вперед! Жми на педали!

Бернард. Так и сделаю. В чужом глазу ты и соринку видишь. А сама приляпала на суперобложку черт-те кого.

Ханна. Что не так с обложкой?

Валентайн. А компьютерные данные? Не понравились? Решили не упоминать?

Бернард (Валентайну). Неубедительно!

Валентайн (Ханне). Я проверил на компьютере: статьи в «Пиккадилли» сильно отличаются от других байроновских рецензий.

Ханна (Бернарду). Что значит "черт-те кого"?

Бернард (пропустив ее вопрос мимо ушей). Другие рецензии друг от друга тоже отличаются.

Валентайн. Безусловно. Но по иным параметрам.

Бернард (издевательски). Параметры! Байрона не засунешь в компьютер! Кишка тонка! Гений — это тебе не дичь.

Валентайн (невозмутимо). Все это достаточно тривиально.

Бернард. Что?!

Валентайн. Кто написал, что написал, когда…

Бернард. Тривиально?!

Валентайн. Незначительно. Замыкается на личностях.

Бернард. Как ты сказал? Тривиально?

Валентайн. Это технический термин.

Бернард. Ну уж нет! В литературе это термин отнюдь не технический!

Валентайн. Понимаете, Бернард, вы ставите несущественные вопросы. Вроде спора о том, кто изобрел дифференциальное исчисление. Англичане говорят Ньютон, немцы — Лейбниц. Но по сути это совершенно неважно. Зачем спорить о личностях? Главное — само дифференциальное исчисление. Научный прогресс. Познание.

Бернард. Неужели? А почему?

Валентайн. Что "почему"?

Бернард. Почему научный прогресс важнее личностей?

Валентайн. Он шутит или всерьез?

Ханна. Шутит. Причем тривиально. Послушай, Бернард…

Валентайн (перебивает ее, обращается к Бернарду). Имейте мужество! Признайте свое поражение!

Бернард. Ну, пропал! Сейчас меня забодают пенициллином и пестицидами. Оставьте вашу прогрессивную гадость при себе. А то припомню атомную бомбу и аэрозоли. А главное — не путайте прогресс с совершенством. Великий поэт всегда рождается вовремя. Великий философ нужен всегда и позарез. А вот сэр Исаак Ньютон мог бы и подождать. Человечество без него было вполне счастливо. Лично я и сейчас предпочитаю Аристотелеву модель Вселенной. Пятьдесят пять хрустальных сфер — что еще человеку надо? Бог крутанет ручку и пошло-поехало. А главная тривиальщина, по-моему, — скорость света. Кварки, квазары, черные дыры, бах, трах… Да кому это все нужно? Вы, ученые, вышибаете из нас не только деньги! Вы лишили нас гармонии! И рады! Чему вы рады?

Хлоя. Бернард, ты что? Против пенициллина?

Бернард. И ты с ними заодно? (Снова обращается к Валентайну). Нет, это вы несетесь к обрыву! И я вас охотно подтолкну. Всех до единого! Пускай меня проклянут! Но калеки и убогие поймут! Ибо пострадали от вашего прогресса!

Ханна (громко). Да объяснишь ты наконец что с обложкой?

Бернард (не обращает не нее внимания). Познание без самопознания ничто. Оно никому не нужно. Вселенная расширяется? Ну и что? Сжимается? Ну и фиг с ней! А может, стоит на одной ножке и поет "У Пегги жил веселый гусь"? Мне на-пле-вать! Свою Вселенную и без вас расширю.

Она идет во всей красе

Светла, как ночь ее страны.

Вся глубь небес и звезды все

В ее очах заключены.

Так-то. Пришел гений с вечеринки и сочинил. Просто взял — и сочинил! (С язвительной вежливостью.) Кстати, Валентайн, чем ты там с дичью занимаешься? Расскажи, сделай милость!


Валентайн встает, и внезапно становится видно, что он вот-вот расплачется.


Валентайн (Хлое). Он не против пенициллина. А я не против поэзии. И он об этом знает. (Бернарду.) А дичью я не занимаюсь. Бросил.

Ханна. Ты шутишь?

Валентайн (идет к двери). Я больше не могу.

Ханна. Почему?

Валентайн. Слишком шумно. Слишком много лишних шумов.


С этими словами Валентайн выходит. Хлоя — расстроенная, в слезах вскакивает и принимается колотить Бернарда кулаками. Не больно, понарошку.


Хлоя. Какой же ты гад, Бернард!


Выбегает. Следом за ней — Гас.

Пауза.


Ханна. Ну вот. Столкнул всех до единого. Не забудь и Молнию перед уходом пнуть.

Бернард. Н-да… Очень жаль. Лучше иметь дело с профессионалами, верно?

Ханна. Верно.

Бернард. Ну ладно… (Начинает собирать бумаги с текстом лекции и вдруг вспоминает.) Да, ты спрашивала про обложку? "Лорд Байрон и Каролина Лэм в Королевской академии"? Этюд? Тушь, перо? Автор — Генри Фюзели?

Ханна. Ну, и что дальше?

Бернард. Это не они.

Ханна (взрывается). Кто сказал?


Бернард вынимает из портфеля "Вестник Байроновского общества".


Бернард. В Байроновском обществе появился эксперт по Фюзели. Вот, прислали мне свежий номерок… Как уважаемому коллеге, хотя и не члену…

Ханна. Почему не они?! Это известнейшая вещь…

Бернард. Известнейшее заблуждение. (Ищет место в тексте.) А, вот. "Не ранее 1820 года". Он сканировал этюд, проверил его слой за слоем. (Передает ей журнал.) Почитай на досуге.

Ханна (иронизирует, подражая Бернарду). Сканировал?

Бернард. Не спорю, очень милый набросок. Но Байрон был уже в Италии.

Ханна. Бернард, это они. Я знаю.

Бернард. Откуда?

Ханна. Ниоткуда. Просто знаю. Сканировал-онанировал…

Бернард. Не выражайся.

Ханна. Он заблуждается.

Бернард. А, научный инстинкт сработал?! Кишки-печенки?

Ханна (без всяких эмоций). Он заблуждается.


Бернард захлопывает портфель.


Бернард. В конце концов, все это тривиально и незначительно. Может, поедем?

Ханна. Куда?

Бернард. Со мной.

Ханна. В Лондон? Зачем?

Бернард. Затем.

Ханна. А, послушать твою лекцию?

Бернард. Хрен с ней, с лекцией. Возляжем. В койку…

Ханна. А?… Нет. Спасибо… (Затем протестующе.) Бернард!

Бернард. Тебе бы не повредило. Недооцениваешь роль секса в нашей жизни.

Ханна. Я? Вообще я не против секса.

Бернард. Нет, против. А ты бы себя отпустила… Глядишь, и книжку бы получше написала. Во всяком случае, поближе к реальности.

Ханна. Секс и литература. Литература и секс. Если не вмешиваться, ваши рассуждения так по кругу и ходят. Точно два шарика на блюдце катаются. И один из шариков всегда секс.

Бернард. Естественно. На то мы и мужики.

Ханна. Вот именно! Эйнштейн — секс и теория относительности. Чиппендейл секс и мебель. Галилей — крутится земля или лежит в койке бревном? Вы что рехнулись? Меня звали замуж, и не раз. Как представлю — в дрожь бросает. Ради регулярного секса надо поступиться последней свободой — даже пукнуть в своей постели, и то не смей! Так какая книга будет поближе к реальности?

Бернард. Только романтик способен вытянуть Каролину Лэм в героини. А ты рационалистка и рождена для Байрона.


Пауза.


Ханна. Ну, счастливо. Пока.

Бернард. Да, знаешь, я приеду на танцы. Хлоя пригласила.

Ханна. Вот добрая душа. Но я не танцую.

Бернард. Нет… Ты не поняла. Я танцую с ней.

Ханна. А, ну-ну. Я-то не танцую.

Бернард. Я — ее партнер. Sub rosa.[28] Только не говори ее матери.

Ханна. Она скрывает от матери?

Бернард. Скрываю я. Видишь ли, я прежде не имел дела с земельной аристократией. Всего боюсь. А у страха, как известно, глаза велики.

Ханна. Бернард! Ты соблазнил девочку?

Бернард. Соблазнишь ее, как же… Только повернешься — она уже на стремянке, под потолком библиотеки. В конце концов я сдался. Но между ног у нее я кое-что приметил… И тут же подумал о тебе. (Получает в ответ увесистую оплеуху, но остается невозмутим. Достает из кармана маленькую книжицу. Продолжает как ни в чем не бывало.) Издательство «Пикс». "Справочник путешественника". Джеймс Годольфин, 1832 год. К сожалению, без иллюстраций. (Открывает книгу на заложенной странице.) "Сидли-парк в Дербишире, собственность графа Крума…"

Ханна (в оцепенении). Мир катится в тартарары в тележке старьевщика…

Бернард. "… пятьсот акров, из коих сорок занято озером. Парк, созданный Брауном и Ноуксом, изобилует готическими прелестями: подвесными мостиками, гротами и т. п. В эрмитаже уже двадцать лет обитает безумный отшельник; общается он исключительно с черепахой по имени Плавт, которую неохотно, но все же дает погладить любопытствующим детям". (Протягивает ей книгу.) Черепашка. Редкое постоянство.

Ханна (берет книгу, но не сразу). Спасибо.


К двери подходит Валентайн.


Валентайн. Такси со станции у подъезда.

Бернард. А-а… Спасибо… Да, а у Павлини-то нашлось что-нибудь путное?

Ханна. Кое-что.

Бернард. Имя отшельника и его послужной список? (Берет листок с копией письма.) "Дорогой Теккерей…" Какой же я, оказывается, молодец. Угадал. (Кладет письмо обратно на стол.) Что ж, пожелай мне удачи… (Валентайну, неопределенно.) Прости за… ну, сам знаешь… (Ханне.) И за твою…

Валентайн. Брысь.

Бернард. Понял. (Уходит.)

Ханна. Не принимай близко к сердцу. Это же словоблудие. Сплошна риторика. В древности уроки риторики были вроде физкультуры. Истину отдавали на откуп философам, а остальных занимало только искусство болтовни. Бернард репетировал негодование — готовится выступать по телевизору.

Валентайн. А я не желаю служить боксерской грушей! (Рассматривает письмо.) Так что наш безумец?

Ханна (забирает у него письмо и читает вслух). "Свидетельство безумца должно послужить предупреждением против слепого следования французской моде… поскольку именно французский, точнее, офранцузившийся математик привел его к печальной уверенности в том, что впереди нас ждет мир без жизни и света… подобный деревянному очагу, который неизбежно поглотит себя и обратится в единую неразличимую золу. Мир утратит весь жар Земли…"

Валентайн (оживленно и заинтересованно). Так-так, интересно.

Ханна. "Он умер в возрасте сорока и семи лет, дряхлый, как Иов, сморщенный, как кочерыжка, сам — лучшее доказательство своих пророчеств. Но до последнего часа он трудился, пытаясь вернуть миру надежду посредством доброй старой английской алгебры".

Валентайн. Все?

Ханна (кивает). В этом есть какой-нибудь смысл?

Валентайн. В чем? Что все мы обречены? (Небрежно.) Вообще-то это второй закон термодинамики.

Ханна. И давно он известен?

Валентайн. Поэтам и безумцам — с незапамятных времен.

Ханна. А серьезно? Тогда о нем знали?

Валентайн. Нет.

Ханна. Это как-то связано… ну… с открытием Томасины?

Валентайн. Она ничего не открыла.

Ханна. А с записями в тетрадке?

Валентайн. Нет.

Ханна. Значит, совпадение?

Валентайн. Какое совпадение?

Ханна (читает). "Он умер в возрасте сорока и семи лет". Это случилось в 1834 году. Значит, родился он в 1787-м. Как и учитель. Он сам написал лорду Круму, когда нанимался на работу. "Год рождения — 1787". Отшельник родился в тот же год, что и Септимус Ходж.

Валентайн (помолчав). Эпидемия! Тебя что — Бернард в ногу укусил?

Ханна. Как ты не понимаешь? Я думала, мой отшельник — идеальный символ. Идиот в пейзаже. Но так еще лучше! Эпоха Просвещения изгнана в пустыню Романтизма! Гений Сидли-парка уходит жить в хижину отшельника.

Валентайн. Ты этого не знаешь.

Ханна. Знаю. Знаю. И где-нибудь наверняка есть подтверждение… Только бы найти.