"Марафон со смертью" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей Николаевич)IIIТихонько открыв своим ключом дверь, Банда на цыпочках, стараясь не шуметь, вошел в квартиру. В эти предрассветные часы сон у человека особенно сладок, и Александр не хотел, чтобы его появление нарушило покой дома, в котором жили самые дорогие и любимые его люди. Тихонечко сняв кроссовки, он крадучись пробрался в ванную и долго с удовольствием плескался в душе, смывая с себя и пыль, и пороховую гарь, и страшную усталость. Он чувствовал, как его тело наливается бодростью и силой. В какой-то момент ему даже показалось, что теперь, после такой зарядки энергией, он ни за что не сможет уснуть. Но выбравшись из-под душа и энергично растираясь полотенцем, Сашка понял, что если мгновенно не доберется до подушки, то уснет прямо в ванной — страшное напряжение боя наконец-то отпустило его, и расслабленный организм теперь буквально требовал, полноценного отдыха. Он вышел из ванной и все так же тихо прокрался в комнату, где мирно спали Алина и Никитка. Наклонившись над кроваткой сына, Банда несколько минут с нежной улыбкой рассматривал малыша, потом, поборов желание дотронуться до него — погладить, поцеловать, — отошел, аккуратно забираясь под одеяло к жене. Он очень старался все делать тихо и, уже закрывая глаза и вытягиваясь на кровати в полный рост, был уверен, что ему это неплохо удалось. Но тишину ночи вдруг взорвал жаркий и довольно громкий шепот Алины: — Знаешь что, Сашка, пока что, конечно, спи. Но завтра я поговорю с тобой очень серьезно. Наверное, если бы не боязнь разбудить сына, она бы кричала — слишком много горечи, слишком много невыплаканных слез было в ее шепоте. Банда нежно обнял жену, стараясь поцеловать ее в шею: — Ну что ты, милая! Видишь же — все хорошо. Я вернулся. Обычная тренировка… Но Алина резко отстранилась и демонстративно отодвинулась на противоположный край кровати: — Спи. Ты ведь, догадываюсь, устал, как собака. И я тоже устала, между прочим. От тебя, кстати. Ясно? Мне это в конце концов надоело… — Что именно, Алинушка? — снова потянулся к жене Банда, стараясь смягчить ее своей нежностью и успокоить своей невозмутимостью. — Ничего особенного. И вообще — спи. Разборки с тобой будут завтра. Она замолчала, отвернувшись от мужа, и в комнате повисла тишина. Банда полежал еще несколько минут с открытыми глазами, стараясь вникнуть в сказанное ему женой, но вскоре усталость доконала его, и он не заметил, как уснул. Так спят на Руси мужики, выполнив тяжелую и важную работу. А Алина еще долго ворочалась, придумывая, какими словами наутро она начнет с Бандой разговор. Но вскоре и она успокоилась и, хитро улыбнувшись, тихонько прижалась к спящему мужу, пользуясь тем, что он во сне этого все равно не почувствует, и тоже заснула… — Так ты помнишь, Александр, что я с тобой хотела сегодня поговорить? Алина стояла у плиты на кухне, готовя только что проснувшемуся Банде то ли завтрак, то ли обед — он дрых без задних ног аж до часу дня, чего с ним раньше никогда еще не случалось. Сашка притулился в уголке мягкого диванчика, с любовью и нежностью рассматривая красавицу жену и безмятежно вдыхая запахи жарящихся котлет и картошки. — Хорошо-то как, Алинушка! Он совсем не был настроен на какие-то никому не нужные разборки и все еще не верил, что Алина завела с ним этот разговор на полном серьезе. Но жена в отличие от него была настроена решительно. — Ты меня слышал или нет? — Да слышал, конечно, но только, по-моему, здесь нам обсуждать нечего… — Это по-твоему, а не по-моему. Ты помнишь вообще, сколько мне лет? — Конечно. Сейчас. Ты с семидесятого года — значит, тебе в этом году… — Пошел ты! — она в гневе даже замахнулась на него кухонным полотенцем, подвернувшимся под руку. — Считать еще здесь будет, дурак несчастный. Так не может запомнить… — Нет, я помню… — Саша, все это — явления одного порядка. Ты должен осознать это. — Что? Какие явления? Какого порядка? Алинушка, что-то я совсем ничего не понимаю. Ты о чем? — теперь он тоже говорил серьезно и даже встревоженно: до него дошло наконец, что жена совсем не шутит. — Ты что, не чувствуешь, как, ты отдаляешься от нас? От меня, от Никитки? — Как ты можешь так говорить… — Могу! — в сердцах выкрикнула Алина. — Могу! Я столько вынесла, столько вытерпела, что теперь все могу говорить. Ясно тебе? — Ясно, — согласился Банда, поспешно поднимая руки в знак того, что он сдается. Он благоразумно решил, что сейчас самым правильным будет выслушать жену, чтобы понять, что ее мучает и угнетает. — Тебе на нас совсем наплевать. — Но Алинушка… — все-таки не выдержал он, но жена оборвала его: — Ты можешь послушать в конце концов? — Могу. — Тебе на нас наплевать. Ты уходишь по тревоге в ночь. Черт знает где бываешь и что делаешь… — Ты меня ревнуешь? — Дурак! Я знаю, что ты ходишь не на увеселительные прогулки. Если бы ты где-то развлекался, это было бы, может, не так обидно. — Ну, жена, ты даешь! — на самом деле удивился подобному пассажу Банда. — Да! Если бы развлекался — тогда понятно: разлюбил, что поделаешь. И я бы тебя в ответ разлюбила, за это можешь быть спокоен. — Алина, ну перестань… — А так ведь любишь. И мы тебя очень любим. И мы хотим, чтобы ты был нормальным, спокойным человеком. Мы хотим нормального, обыкновенного человеческого счастья, понимаешь? Мы с Никиткой хотим, чтобы наш папа ночевал с нами дома, защищал нас, помогал нам… — Но я ведь часто бываю с вами. Почти каждую ночь. Такие вызовы очень редки… — Ага, по три раза в месяц! На это Банде и в самом деле возразить было нечего — тут Алина была права. — Я тебя почему про свой возраст спросила… Я же еще молодая совсем, в принципе, — чуть засмущалась Алина, ей было неловко так говорить о себе. — Конечно… — …а погляди, на кого я стала похожа! — Ты очень здорово выглядишь. Я тебя очень люблю, крошка моя. Ты же знаешь! — Пошел ты! — уже мягче ругнулась она, и это выдало крайнюю степень ее возбуждения. Банда от удивления даже покрутил головой, сделав свой характерный жест, — как будто воротничок рубашки слишком сильно сдавил ему шею. — Ты знаешь, что я весь вчерашний день напролет проплакала? Ты знаешь, что мне надоело каждую ночь, когда тебя нет рядом, видеть сны, в которых ко мне приходят самые черные вести о тебе? — Алина! — Ты знаешь, Александр, — не слушая его, продолжала жена, — что у меня уже все нервы истрепаны этим бесконечным тревожным тягостным ожиданием — вернешься, не вернешься? Живой, не живой? Ранят, покалечат… — Типун тебе на язык, — не преминул ввернуть Банда отчасти шутливо, а отчасти очень серьезно, и это не укрылось от внимания жены. — Вот видишь! — Алина… — Ну скажи, как нам жить дальше? Когда ты избавишь нас с Никиткой от бесконечных мучений? Она смотрела на него сейчас в упор, и во взгляде ее было столько боли и страха, что Банда понял — действительно, пришло время им поговорить очень и очень серьезно. Он встал, подошел к жене; и аккуратно обнял ее за плечи, усаживая за стол: — Ты садись, я сам все приготовлю. Алина послушно села, не сводя с него глаз. Банда подошел к холодильнику и достал оттуда ее любимое холодное шампанское. Он всегда держал про запас бутылочку. Затем сходил в гостиную и принес оттуда два замечательных бокала из богемского хрусталя — бесценное сокровище Настасьи Тимофеевны. Банда справедливо рассудил, что в данном случае теща бы не обиделась на него за самоуправство. Разложив еду по тарелкам, он открыл шампанское, разлил по бокалам и сел напротив жены. За все это время ими не было произнесено ни одного слова, но это, наверное, было и к лучшему — тишина будто настраивала их обоих на серьезный разговор. И только когда все приготовления были закончены и бокалы подняты, Банда наконец заговорил: — Давай, Алинушка, первым делом выпьем за тебя. Ты — моя любимая женщина. — Саша… — Теперь ты меня не перебивай, ладно? — протестующим жестом остановил Банда жену. — Так вот, ты — моя любимая женщина. Ты — моя любимая жена. Ты — мать моего ребенка. Я всегда очень трепетно к тебе относился. Это не высокие слова, пойми меня правильно. Я всегда тобой гордился — ты меня понимаешь лучше всех. Ты всегда меня понимала. И я надеюсь, поймешь, что я скажу тебе сейчас. А потому первым делом давай выпьем за тебя, за мою жену. — Ну, ладно, уговорил. Они пригубили шампанское, но к еде не притронулись. Наоборот, Банда вытащил из пачки сигарету и закурил. И это лучше любых слов выдало, как он сейчас волнуется. — Понимаешь, Алина, я согласен с тобой, что служба моя неспокойная. Что она опасная. Но… Как тебе объяснить? То, чем я занимаюсь, очень важно. И я умею это делать. Больше, кстати, ничего не умею, а это умею. — Я знаю… — Алина вдруг почувствовала, что была не права, что погорячилась, что зря вообще затеяла все эти «разборки». Она хотела уже отступить, попросить у Саши прощения, но Банда мягко взял ее за руку, пожимая ее, и этим жестом как будто испрашивая у жены позволения продолжить мысль. — Ладно-ладно, я молчу. Говори, раз так. — Моя работа очень нужна. Людям, стране. Я люблю эту работу, в конце концов. И еще больше я люблю вас — тебя и Никитку. Поэтому со мной ничего не случится. Я — профессионал, и я знаю, как выжить, как не поддаться судьбе. Он помолчал немного, собираясь с мыслями, и, сделав пару затяжек, продолжил: — Понимаешь, милая, наверное, так нам предначертано — жить той жизнью, которой мы живем. Не был бы я спецназовцем Бандой — я бы не встретил тебя. А если бы и встретил, не смог бы тебя спасти, тогда… — Конечно. — Я должен спасать, если я умею это делать. Понимаешь, у меня такая работа. Он замолчал, нежно и пытливо глядя ей в глаза, и тогда заговорила Алина: — Да; Саша, прости меня за глупость… — Это не глупость. — Все равно как это назвать — глупость или нервный срыв — просто прости меня. — Я ни на грамм не обиделся. Мне не за что тебя прощать. Я знаю, что мы любим друг друга, и хорошо, что понимаем друг друга так же, как и любим. Такие разговоры, как сегодняшний — очень важны. После этого между нами появляются еще какие-то, дополнительные, связующие нити. Правда, Алина? — Конечно. — Я люблю тебя. — И я тебя люблю. Они не сговариваясь встали навстречу друг другу, и их губы слились в долгом, сладком и нежном поцелуе. Не разжимая объятий, забыв про шампанское и стынущую картошку, они пошли в спальню, пользуясь тем, что Никитка спал, а родителей не было дома, и так хорошо, как в эти минуты, им, наверное, еще никогда не было… Вечером того же дня, как обычно, они всей семьей собрались у телевизора. Хроника дня, передаваемая в «Вестях», утомляла привычным ходом событий — Чечня, приближающиеся выборы, экономические реформы, международные контакты, жизнь в странах СНГ, официоз… Лишь один сюжет выбился вдруг из этого будничного ряда сообщений: «Вчера ночью, — сообщил ведущий программы, в то время как на экране возник силуэт стоящего на взлетной полосе самолета, озаряемого вспышками выстрелов (чувствовалось, что съемка велась мощным телеобъективом с весьма приличного расстояния — многие детали были смазаны, не видны), — в час ноль девять в аэропорту Минеральных вод террористами был захвачен самолет с восьмьюдесятью заложниками на борту, который должен был выполнить рейс Владикавказ — Москва. Террористы потребовали прекратить войну в Чечне, вывести из республики федеральные войска. Затем от них поступило новое требование — разрешить вылет в одну из стран Ближнего Востока. Ближе к вечеру террористами был убит один из заложников. Им оказался старший лейтенант Воробьев из состава федеральных войск, обеспечивающих конституционный порядок в Чечне, который направлялся в кратковременный отпуск. В семь часов вечера силами подразделений специальных сил самолет был взят штурмом, террористы уничтожены. Никто из заложников во время операции не пострадал. По непроверенным данным, несколько бойцов из отряда спецназначения, участвовавших в штурме самолета, ранены, один — убит. Операция по освобождению заложников была проведена в атмосфере глубокой секретности. Как только нам станут известны новые подробности этого трагического инцидента, мы обязательно познакомим с ними наших телезрителей». Как обычно, после этого замелькали спорт, погода, реклама… Но все это уже не интересовало собравшихся у телевизора людей — в комнате стояла мертвая тишина. Банда почувствовал, как нервно и испуганно сжала его руку сидевшая рядом с ним Алина, теснее прижавшись к его плечу. А Большаковы — Владимир Александрович и Настасья Тимофеевна — как по команде, одновременно повернули головы к Банде — ведь его вызвали по тревоге именно в эту ночь! Банда понял, что Алина, конечно же, рассказала родителям о том, что его пейджер выдал при вызове невиданный доселе сигнал. Он понял, что они обо всем догадываются. Отпираться, уверять их, что его там не было, он счел бессмысленным. Потому он сказал спокойно, как о чем-то совершенно обычном и будничном: — Все прошло хорошо. Ребята сработали, как положено. Претензий у меня не было. Он помолчал еще несколько секунд, а затем, чуть тише, добавил, обращаясь к Алине и ласково обнимая ее за худенькие плечи: — Завтра в двенадцать похороны Ромы Ставрова. Пойдешь со мной? — Конечно, пойду, командир, — просто и спокойно ответила жена. — Я посижу с Никиткой, вы не беспокойтесь, — торопливо добавила Настасья Тимофеевна… |
||
|