"Пал Иваныч из Пушечного" - читать интересную книгу автора (Соколовский Владимир Григорьевич)

7

Когда Пашка сегодня возвращался с обеда в цех, его подозвал к себе начальник цеха, Сергей Алексеевич Баскаков:

— Пал Иваныч, иди-ко сюда! Вот что: ты покуда работай, но настраивайся идти домой. Мать приходила на проходную, велела передать: был дома твой старший брат, Дмитрий. Он сегодня уходит на фронт. Я уже послал за Васильковым, он тебя подменит.

Вот это дела — Дима уходит на фронт! Так ведь он мало проучился, еще и двух месяцев не исполнилось! Ну так и что? Он и так грамотный, до войны техникум закончил. Ему, наверно, можно дать портупею и по кубику в петлицы.

Пашка дождался сменщика, Сашу Василькова, тоже ремесленника, и побежал домой.

— Мамка, где Дима?

— Да ведь он на минутку всего заскочил, Павлик, его совсем ненадолочко отпустили! Сказал: сегодня к вечеру будут отправлять. Я сама-то не могу так далеко бежать, ты иди один, шанежек вот отнеси ему, я напекла…

Мамка болела: зимой ездила менять вещи на продукты и застудились; ноги ходили плохо, пухли, она лечила их мазями, растирала, парила в бане. Да только плохо это помогало.

Пашка взял узелок с шаньгами, и — через Рабочий поселок, через картофельные поля, через Егошиху — к Красным казармам.

Дима ждал его, встретил возле пропускного пункта, обнял:

— Здорово, Пашка! Здорово, рабочий класс!

— Привет! А почему ты не в портупее? Ты ведь на командира учился?

— Учился, братка, да недоучился. Все училище уходит на фронт, под Сталинград.

— О-о, ну, вы там дадите гитлерюге по зубам!

— Дадим, дадим… Ну, я пойду, мне надо еще там кой-чего сделать, потом нас будут строить, а после — на станцию. Ты меня жди, я в строю крайним встану, кликну тебя.

Пашка остался возле пропускного пункта ждать. Бегали туда-сюда командиры и красноармейцы, из-за забора, со строевого плаца, доносились топот марширующих людей, команды. Пашка ежился: становилось холодновато.

Вдруг из глубины военного городка послышалось пение:

мощно взметывался припев. Потом песня оборвалась, высокий срывающийся голос крикнул: «Батальо-он!» «Р-рота-а!» — гаркнули несколько голосов вослед. «Взво-од!» — маленьким хором спели командиры рангом пониже. И стало тихо — если это тишина, когда люди молчат, но в невероятном напряжении рубят с грохотом брусчатку сотни кованых командирских сапог и солдатских ботинок. Все, кому попадался на пути курсантский строй, шагающий на фронт, — будь то хоть красноармеец, хоть полковник, — становились смирно и брали под козырек.

Пашка тоже вытянулся, руки по швам, сердце у него билось часто-часто. И вслушивался, вглядывался в отбивающих мимо него шаг курсантов, боясь пропустить Диму. Увидав его шагающим с краю одной из шеренг, бросился: «Я здесь!» Дима поймал тянущуюся к нему ладонь брата, задержал ее в своей руке на мгновение, и Пашка повеселел, побежал рядом с шеренгой.

Когда вышли за ворота училища, была команда перейти со строевого шага на обычный. Слышны стали разговоры, смешки, кое-кто запалил папироску… Провожающие шли рядом с колонной: мужчины, женщины, ребятишки. Они окликали шагающих в строю родственников, переговаривались с ними.

Путь, по Пашкиным понятиям, предстоял неблизкий: от Красных казарм аж до Перми-Второй!

— Дима, Дим! — сказал он. — Что это вас на машинах не везут? Ведь далеко идти! Устанете, как будете службу править?

Брат и идущие рядом с ним курсанты засмеялись.

— Эх ты, Пашка! Разве же это для нас путь? Это для нас чепуха, вот что! Мы же пехота, разве ты забыл? «Пехота, сто верст прошел, и еще охота», — вот как про нас говорят. На войне, братка, любой марш может быть, а нас ведь на командиров готовили.

— Готовили, готовили… Кубик-то в петлицу уж могли бы дать!

— В кубике ли дело! Буду хорошо воевать — и там дадут, на фронте это не проблема. Приду домой — ты меня и не узнаешь, в командирской-то форме. Снова заживем… У меня ведь, Пашка, дел в жизни еще много! И жениться, и учиться, и вас, младших, поднимать…

— З-запева-ай! — послышалось спереди.

С улицы Карла Маркса колонна повернула на Большевистскую, по ней до вокзала была прямая дорога. Останавливались машины, лошади, пропуская курсантов, ребятишки бежали следом и рядом, подстраиваясь под шаг колонны, женщины, глядя вслед, утирали слезы.

— Куда отправляют, касатик? Не на фронт ли? — спросила маленькая сухая старушка идущего впереди командира.

— На фронт, бабушка! — просто и ласково ответил он.

— Да хранит вас бог, да минует злая пуля! — бабка стала крестить проходящих мимо курсантов.

— Спасибо! — говорили ей, а кто-то подбежал и поцеловал в щеку.

Низенький Пашка еле поспевал за шеренгой, в которой шагал Дима. Идет-идет рядом быстрым шагом, а потом все равно начинает отставать, и приходится бежать. От такого движения устал, к концу дороги еле тащил ноги. Дима видел, что брат выбивается из сил, да только что он мог поделать?

— Эй, Пашка! — иногда обращался к нему. — Ты бы отдохнул да и топал домой. Легкое ли дело — меня провожать! Увиделись ведь, хватит! А тебе еще от Перми-Второй до Запруда добираться — совсем сомлеешь, парень!

— Нет, я провожу… — тяжело дыша, отвечал брат. — Ты что, как не провожу… Мне после и покоя не будет. Мне не только мамка, и Витька-то с Генькой не дадут покоя, застыдят: ты что это, коку Диму на фронт не проводил!

— Ладно, ладно, иди! — успокаивал его Дима. — Так хоть шаньгу съешь на ходу, сил прибавится!

— Нет, что ты! Ты давай сам ешь!

— В строю не положено жеваться.

Пашка глядел на строй: там и курили, и ели… Ну что ж, если Дима говорит — не положено, значит, и правда так. Он порядок знал, в свои двадцать лет не пил, не курил. Однажды, перед войной, он попросил у отца разрешения устроить день рождения. Пришли хорошо одетые ребята, девушки, пили чай, щелкали орешки, а потом танцевали под патефон. «Какие все хорошие, самостоятельные», — так сказала мать, когда гости разошлись. Разве могло быть иначе у их Димы!

На станции колонна сразу распалась, и курсанты смешались с провожающими. Заиграла гармошка, где-то запели песню о разлуке, кто разговаривал с товарищами, кто прощался с детьми и женой… Курсанты были разные по возрасту: кому под тридцать, кто Диминых примерно лет. А были и совсем молоденькие ребята, только что из-за школьной парты, или с производства, или с колхозного поля: подошел возраст, образование позволяет — вот и направили учиться. Да и недоучили: война требовала людей под Сталинград, где шли жестокие бои. Кто останется живой — или на фронте станет командиром, или вернется обратно в училище. А тому, кто падет на поле брани, — вечная память и вечная слава!

Пашка и Дима сидели рядом на станционных ступеньках.

— Ешь шаньги, Дима!

— Ты ешь сам. Я не хочу. Не лезет… горло высохло. Или домой обратно отнеси.

— А если мамка меня из дому погонит? Это ведь подарок, как ты не понимаешь.

Дима махнул рукой:

— Ладно, открывай свой кошель! Съедим, что ли, по шанежке… Мамке скажи: Дима, мол, ел да нахваливал! Чтобы ей приятно было. Да сам-то бери! А взять, мол, не взял: некуда, мол, ему, и так всего много. Ладно, Пашка? Только не серди меня больше! От отца письмо было? Принес?

— На…

Прочитал, улыбнулся, хлопнул Пашку по спине:

— Может, встретимся мы с ним на фронте-то, а, Паш? Я тогда вместе с ним воевать попрошусь. А что — ребята вон, что с фронта в училище попали, говорят: и братья вместе служат, и отцы с детьми — сколько угодно. Вместе бы тогда и письма вам писали. А, Паш? Здорово бы было!

Наверху, по полотну, пышкая паром, медленно двигался паровоз с вагонами.

— Кажется, наш, — сказал Дима.

И тотчас послышалась команда:

— Станови-ись!

Масса людей на площади сразу замешалась, закрутилась: курсанты бросились искать свои роты, взводы, отделения; посторонние вытискивались наружу. И вот плотный четкий строй обозначился перед станцией. Быстро прошла перекличка, командиры отдали рапорты, поток начал втягиваться по лестнице наверх, к эшелону.

Пашка до последнего момента переклички видел Диму, стоя поодаль, в толпе провожающих, хотел подбежать к нему, попрощаться, когда начнут двигаться, но лишь раздалась команда: «Нале-эво!» — как провожающие бросились вперед, нажали на передних, он упал, сразу же поднялся, однако Диму уже не нашел. Перед глазами просто шли и шли в сумерках плотными рядами похожие друг на друга своими шинелями, шапками, ремнями и обувью курсанты. Пашка сразу забыл, что он самостоятельный, рабочий человек, старший теперь в семье мужик, закричал пронзительно:

— Дима, подожди-и!.. — и кинулся обгонять колонну.

У входа на перрон его, однако, задержали милиционер и красноармеец:

— Ку-уда? Сюда нельзя! Не положено! — и оттолкнули вниз.

Пашка остановился, подумал: не прорваться ли между ними с разбегу, или не проникнуть ли, затеревшись в курсантский строй, но затем сообразил вдруг, что брата в той толчее, что царила теперь возле вагонов, вряд ли найдет, а неприятности заработать может великие. Он спустился на ставшую пустой площадь, сел на ступеньку, где только что они сидели с Димой, и заревел. Эх, кока Дима! Не было человека тебя лучше и красивей.