"Страна приливов" - читать интересную книгу автора (Каллин Митч)

Глава 8

— Перестань чесаться, и все пройдет, — сказала Классик.

То же самое говорила мне мать, когда я ковыряла болячку или расчесывала комариный укус.

— Оставь ее в покое, быстрее заживет. Так ты только хуже делаешь.

Я стояла на втором этаже в ванной и изо всех сил сопротивлялась желанию почесать ноги обеими пятернями. Чтобы отвлечься, я надела один из светлых париков моей бабушки. Потом, не отходя от зеркала, я намазала губы помадой, стараясь, чтобы она легла как можно ровнее. Если выйдет криво или размажется, помада превратится в яд. И тогда мой язык распухнет и я задохнусь.

В бабушкиной косметичке обнаружилось шесть помад разных оттенков красного, но мне больше всего понравилась алая, потому что она напоминала яблоко. Или кровь. На ощупь она была чуть липкая, как яблочная кожура, но не засыхала, как кровь. «Интересно, а у других помад есть свой вкус и запах?» — подумала я. А еще мне было интересно, какой вкус у алого цвета. Вот закончу и узнаю; просто возьму и лизну помадный стерженек. Можно будет даже просунуть его между губ — буду стоять и смотреть, как помада ходит меж губ туда-сюда, — и узнаю, каков алый на вкус. Если захочу, то и откушу кусочек; буду жевать его как резинку. Но нет, это слишком опасно. Я ведь не хочу, чтобы у меня язык распух, а в каждой помаде спрятаны микроскопические шприцы с ядом.

Я старательно мазала губы. Если я начну торопиться, рука у меня дрогнет и тогда помада размажется по всему подбородку; даже нос может выпачкать. И яд тут же вырвется на свободу. Вернее накладывать помаду постепенно, не торопясь, чтобы рука не дрожала, как когда раскрашиваешь картинки в книжке-раскраске про Барби. Платья или волосы раскрашивать легко. Но вот с головами, руками и ногами приходится повозиться: они такие тонкие, чуть поспешишь — и карандаш обязательно вылезет за контур. Каждый раз, когда я плохо старалась, картинка бывала испорчена и очередную Барби приходилось вырывать из раскраски. Тогда я ругала себя последними словами.

Осторожно. Почти готово. Ядовитый рот, соблазнительный, как яблоко. Кукла Джелиза-Роза, Подружка Вашей Мечты. Когда помада достигла уголков рта, мне пришлось остановиться: в узком месте трудно накладывать помаду аккуратно.

Из зеркала на меня смотрела сердитая девочка. Она вдруг показалась мне такой похожей на мою мать, что я испугалась. Она сказала:

— Кончай давай, маленькая сучка. Я есть хочу. — Ее неподвижный взгляд был направлен на меня, сквозь меня.

Я отвела глаза. Помада в моей руке дрогнула. Я почувствовала, как она ползет в сторону, и посмотрела в зеркало. Алая полоска перечеркнула мою верхнюю губу, между ноздрей отпечаталось красное пятно. Обречена. Мое отражение в дурацком парике улыбнулось мне густо намалеванными губами. Убийца. Меня отравили.

Схватившись руками за горло, я вбежала в спальню.

— Классик, я умираю. Язык распух и не дает мне дышать. Я больше не могу говорить, я умираю.

— Дорогая моя, ты и так умерла, — ответила она. — Ты призрак!

— Как, уже?

— Дух.

Я коснулась светлых искусственных локонов, спускавшихся мне на плечи.

— И такая красивая. Я видение.

— Очень красивая, — подтвердила она. — Красивее, чем… не знаю кто.

— Красивее, чем…

Легкие торопливые шажки послышались у меня за спиной.

Не веря своим ушам, я обернулась.

Белка стояла у двери в ванную, изогнув пушистый хвост, — она обнюхивала пол, а я наблюдала за ней. Ее мордочка подергивалась. Все остальное было неподвижно. Стояла, изогнувшись в дверном проеме. Я не знала, что делать, мысли не шли в голову, я только и могла, что тоже стоять и смотреть. Белка меня словно и не видела, но страшно мне не было. Я просто не знала, что делать.

Потом она склонила голову набок, точно наконец заметила. Напружинила лапы. Я подождала, не зная, испугалась она или нет; но тут мне в голову пришла мысль: а что если сейчас нагрянут новые белки, целый ударный отряд, а это его разведчица? Я сделала глубокий вдох, а белка резко повернулась мне навстречу и встала на задние лапы, принюхиваясь. Она нисколько не боялась.

— Что тебе надо? Откуда ты взялась?

Я знала, что белка быстра. И коварна. В любую минуту она может взвиться в воздух. И укусить меня. Или похитить Классик, отгрызть ее волосы, превратить ее в ничто своими страшными клыками. Жутко подумать — зверь, который вечно жует дерево, провода или пластмассу. А все потому, что белки как свиньи, они не могут охотиться, в отличие от львов. А еще они глупые. Но зубы у них все равно огромные, точно бивни, хуже когтей. Когда белка нападает, то ей воткнуть свои зубищи в череп проще, чем мне надкусить яблоко.

— Лучше уходи, — сказала я ей, постаравшись, чтобы это прозвучало как угроза, но белка и ухом не повела. — Пошла отсюда!

Белка махнула хвостом. Ее нос шевелился не переставая. Уши подергивались.

Я швырнула в нее парик — но промазала. Белка сорвалась с места и заметалась по комнате.

Тогда я вскочила с ногами на кровать и завизжала:

— Уходи!

Напуганная белка трещала без умолку; она потеряла дырку, которая вела на улицу. Она носилась из одного конца комнаты в другой, отчаянно ища, куда бы вскарабкаться, чтобы сверху был не потолок, а небо. Она скакала по ковру взад и вперед. И не умолкала ни на минуту. Это-то и было самое ужасное. Злобная болтовня белки раздавалась прямо рядом с кроватью, на которой сидела я с куклами. Вот она заскочила под кровать, выскочила, промчалась по ковру, к одной стене, потом к другой. Остановилась, принюхалась, постояла, пригнулась, побежала. И все время болтала и чирикала. Под кровать, наружу. По ковру. От стены к стене.

Я с воплями подпрыгивала на матрасе, кукольные руки и ноги взлетали в воздух от моих прыжков. Подскакивали кукольные головки. Я даже наступила на некоторые, как недавно на муравьев. Классик и Модница, обе попали мне под ноги. Но я продолжала прыгать и вопить.

Не обнаружив ни стены, на которую можно было влезть, ни дырки от сучка, чтобы выскочить наружу, белка застыла на месте.

Я больше не могла визжать — дышать не было сил. Ноги чесались. Парик кучей лежал на полу. В комнате стоял запах скунса.

— Уходи…

Белка метнулась в ванную, ее занесло на повороте. Слышно было, как заскребли по полу когти; белка была в бешенстве, в гневе. В ванной она еще попрыгала, погрохотала — и пропала.

— И не приходи больше! — завопила я, соскакивая на пол.

Я знала, что она не вернется; иначе я бы не осмелилась слезть с кровати. Теперь я собиралась выяснить, как белка попала внутрь Рокочущего; у меня это в голове не укладывалось. Я остановилась на пороге ванной. Оглянулась через плечо, как готовящийся к прыжку парашютист. Никого. Классик и остальные куклы впали от страха в беспамятство. Да и все равно они вряд ли пошли бы со мной, по крайней мере не на это задание. Итак, я вошла в ванную на цыпочках, настороженно озираясь.

Первым, что я увидела, была дверца под раковиной; она приоткрылась, совсем немного, но для белки как раз достаточно. Наверное, я забыла закрыть задвижку, когда ходила на чердак за косметичкой и париком. Заглянув в щель, я сразу увидела белку. Она сидела возле сундука. И грызла щепку, держа ее в передних лапах. Я не завизжала и не стала звать Классик. Я не хотела, чтобы белка знала, что я ее выследила. Так и должно быть — я наблюдаю за ней, а она занимается своими беличьими делами: грызет щепку, потом, смочив слюной передние лапки, моет мордочку. Меня даже не рассердило, что она пролезла на чердак. Пусть уж лучше тут сидит, чем шмыгает по всему дому.

А еще мне нравилось делать что-нибудь в одиночку, без Классик, которая часто обижалась, что я ее игнорирую. Поэтому я решила, что не стану рассказывать ей о том, как я нашла белку и как та озабоченно терла обеими лапками нос, отмывая какую-то невидимую грязь. И как белка почесала задней лапой бок, тоже не скажу. Это было здорово. Я едва не захлопала в ладоши от восторга. Но не стала, потому что знала: один звук — и все будет испорчено.

Я услышала, как за моей спиной пошевелилась Классик и прошептала мое имя. Но не ответила. Сейчас белка кончит умываться и убежит, и тогда я выйду из ванной, так что Классик и испугаться не успеет. Но кукла не умолкала; она все твердила мое имя, видно, думала, что белка прогрызла мне череп и затащила меня на чердак, чтобы закусить мною на досуге.

Ужасно хотелось почесаться. В ванной было сыро, с чердака тянуло нагретым воздухом. Становилось жарко. Белка принюхалась и глянула в мою сторону.

Поймана.

Белка клацнула зубами. Она хотела напугать меня, сделать так, чтобы я отвернулась, не смотрела на нее.

Мы не сводили друг с друга глаз, дожидаясь, кто не выдержит первым. Времени у меня мало; скоро Классик догадается, что я в ванной, и завопит во все горло. Шли последние секунды. И тут белка сорвалась с места и кинулась к вентиляции. Протиснулась между досок и была такова.

— Парику нужна помощь! Он в беде! Где ты?

Это была Классик.

— Не торопи меня, — откликнулась я, закрывая задвижку. — У меня тут дело.

А когда я выходила из ванной, то наступила правой ногой прямо на парик и чуть не поскользнулась.

— Видишь, — сказала Классик, — этот парик опасен.

— Раньше ты не то говорила, — ответила я ей.

— Именно это я и говорила.

Я надела сначала парик. Потом Классик.

— Есть хочу, — сказала я. — А ты?

— Глупая, — сказала та. — У меня ведь живота нет. Все, что попадает мне в рот, тут же вываливается на пол как нечего делать.

— Гадость какая! — засмеялась я. — Ты говоришь гадости. Даже аппетит пропал.

Но я соврала; ничто не могло сейчас отбить у меня аппетит. Даже муравьи-солдаты. Они пробрались на кухню и устроили набег на соленья. Они ползали по краю банки с арахисовым маслом, исследовали бутылку с водой. Ломтик чудо-хлеба был изгрызен ими до дыр. Я разозлилась. Но винить, кроме себя самой, было некого: надо было закрыть все как следует вчера вечером. Тогда муравьям не досталось бы ничего, кроме крошек да размазанного по столу арахисового масла — тоже моя работа, — да еще хлебной корки, которую я сняла, как струп, и отшвырнула в сторону. Вот ее и пусть едят. Корки я ненавидела больше, чем муравьев.

Я не стала убивать муравьев, а просто отряхнула от них банку и коробку с крекерами и начала есть.

— Сотри их в порошок, — сказала Классик. — Пусть умрут.

У нее было плохое настроение. Она дулась. Арахисовое масло попало ей в волосы, когда я зачерпнула его пальцем прямо из банки. Я вечно пачкала ей волосы всякой дрянью — то клеем, то зубной пастой. Вот она и беспокоилась, как бы они не выпали. Ведь у нее ничего не осталось, кроме настоящих ресниц да волос, и хотя шевелюра у нее была ужасно густая, она все равно боялась облысеть. Я тоже за нее переживала, поэтому дома я часто мыла ей голову шампунем. Его уходило совсем немного, а после мытья я расчесывала ее волосы гребнем. Каждый раз. Они были рыжие и пушистые. Если их не расчесывать, они быстро лохматились, и тогда она становилась похожей на дурочку.

– Эти муравьи вредные, — сказала Классик. — Они ядовитые. А это уже не шутки.

— Но я сама виновата. — Я прикончила намазанные арахисовым маслом крекеры и теперь облизывала палец-нож. — Если бы я тут не насвинячила, они бы сюда не пришли.

Вот идиотка, взяла и не убрала еду на ночь. Ломтики хлеба, пролежавшие на столе всю ночь, съежились и зачерствели; я побрызгала на них водой, но это не помогло. Пусть теперь муравьи их доедают. Пусть налетают и рвут их своими жвалами. Как пираньи. Пусть обожрутся и лопнут.

«Бомбы из чудо-хлеба», — подумала я. И представила себе полное крыльцо с треском лопающихся муравьев.

«Так им и надо», — подумала Классик.

И вдруг мы поняли, что читаем мысли друг друга. Мы превратились в экстрасенсов. Как те люди по телеку.

В 1500 году Нострадамус предсказал приход Гитлера к власти и убийство Дж. Ф. Кеннеди. Он был врачом и астрологом. И еще французом. Лох-несское чудовище по каналам экстрасенсорной связи каждую пятницу вступало в контакт с пожилой женщиной из Шотландии. Женщина отказалась сообщить, что говорило ей чудовище. В Библии предсказана катастрофа в Чернобыле. Дион Уорвик выбирает песни для синглов, полагаясь на помощь друзей-экстрасенсов. Привидения любят получать подарки, особенно игрушки и печенье; это верный способ дать им понять, что вы заметили их присутствие и хотите с ними подружиться. Шесть из десяти пар близнецов могут общаться без слов. Все это правда. Я слышала это по телевизору.

Женщина-призрак посылает нам сообщение.

Какое?

Не знаю.

«Если мы поднимемся наверх, то увидим ее», — подумала я.

Выглянем в окно и увидим.

Да. Пошли…

Мы побежали вверх по лестнице, прыгая через ступеньку. Совсем запыхавшись, мы остановились у окна моей спальни и с надеждой выглянули наружу, — но, даже если женщина-призрак и бродила где-нибудь поблизости, из-за джонсоновой травы и автобуса мы все равно ее не увидели.

Я вздохнула. Крыша снаружи, у самого подоконника, пестрела мертвыми мотыльками. Мне расхотелось быть экстрасенсом; у меня болели мозги.

— Я ее не вижу.

— Она чего-то хочет. Привидения любят подарки.

Я кивнула и высосала арахисовое масло из волос Классик. Потом спросила:

— Что мы ей подарим?

— Что попало дарить нельзя, — ответила она. — Подарок должен быть полезным. И приятным.

— Ага, например, печенье.

— Да, только у нас его нет.

Печенья хотелось до смерти, особенно «Орео» или «Наттер-баттерсов». Их я любила не меньше, чем батончики «Кранч».

— Не обязательно дарить еду, — сказала Классик.

— Я могу нарисовать ей в подарок картинку — нас с тобой.

— Или подарить ей Стильную Девчонку.

— Или Волшебную Кудряшку.

Я представила, как Волшебная Кудряшка извивается в ладони призрака и лепечет что-то непонятное, точно младенец; если бы могла, она наверняка бы описалась от страха.

— Лучше что-нибудь другое.

Теперь в волосах Классик была помада. Я закрыла глаза. По телевизору показывали одного маленького мальчика из Германии, который мог видеть будущее с закрытыми глазами. Он предсказал, что над его деревней сгустятся тяжелые тучи и пойдет дождь из жаб. На следующий день, после сильнейшей грозы, тысячи издыхающих жаб посыпались с неба на деревенские улицы.

— Что может понадобиться покойнику? –сказала она. — Думай.

— Понятия не имею. Может, крекеры?

— Или радио. Оно ведь тоже мертвое. Я открыла глаза.

— Точно. Она будет слушать по нему голоса других духов.

— И призрачную музыку.

— Но оно ведь папино.

— Так он же еще не дух. Зачем оно ему?

— Правильно. Я забыла.

Придя в гостиную, я протянула руку за радио, стараясь не глядеть отцу в лицо. Приемник лежал у него на коленях. Я взяла его, зная, что глаза за стеклами солнечных очков смотрят. Мы с Классик выскочили на улицу, и я начала крутить ручку настройки. Прислушалась — ничего, ни музыки, ни помех. КВРП, эклектичная музыка для эклектичных умов. Вот что я хотела поймать. Но станция точно в воду канула. Ничего не было слышно и там, где одна станция обычно переходила в другую.

— Идеальный подарок, — подытожила я. — Просто идеальный.

— По-моему, тоже.

Призрачной женщины нигде не было видно, так что мы пробрались через заросли высокой травы, взошли на насыпь и пересекли железную дорогу, но сначала я посмотрела направо и налево, не идет ли поезд. Потом мы скатились на другую сторону дороги и прокрались в поле, причем оказалось, что оно частично расчищено, а земля там, где уничтожили сорняки, коричневая и вся в комьях. Вырванная крапива кучками лежала вокруг.

— Она не варит из сорняков суп.

— И не делает зелье.

Женщина ногами примяла лисохвосты, вырвала и выбросила сорняки. Камни, большие и маленькие, она сложила в кучки, и все ради колокольчиков. Вот над чем так заботливо кружили ее затянутые в митенки руки. Все поле было покрыто весенними цветами, а женщина-призрак их оберегала.

— Ей не понравится, что мы здесь, — сказала Классик. — Давай быстрее.

Тогда я поставила радио на землю и сложила вокруг него ограду из самых крупных камней, которые вынула из ближайшей кучки, стараясь не потревожить цветы. Я твердила себе, что призрак наверняка оценит мою любезность, но большой уверенности в этом у меня не было. В конце концов, я ведь возвращала камни на поле, выкладывая неправильной формы круг среди ее цветов.

— Вот так.

— Идем.

Пока мы, роняя камни, шумно карабкались вверх по насыпи, Классик послала мне мысль: женщина-призрак наверняка знает, что делать с радио.

Я видела это по телевизору. Один человек из Нью-Мексико настраивал свое радио на такую частоту, по которой он мог слушать скрипучие голоса своих умерших близких. Иногда по телевизору он видел своего покойного сына, как тот играет в футбол на лугу в тумане; у него и доказательство было, видеозапись.

«Конечно, — подумала я. — Она поймет, Она же призрак».

А когда мы переходили через рельсы, то услышали рокот, который донесся из каменоломен, — это был тихий взрыв, похожий на отдаленный удар грома.

— Каменоломни волшебные, — сказала я, поглядев в ясное небо. — Там делают гром. Для этого они и существуют.