"ДЕТИ ДЬЯВОЛА" - читать интересную книгу автора (Родионов Иван Александрович)

V

После этого они так же, как и в прошлый раз, ужинали в столовой, а в кабинете пили чай с ликерами, коньяками и вареньем. Липман, убедившийся в чрезвычайной прожорливости мэтра, теперь угостил его на славу Дикис, довольный и благодушный, попыхивая дорогой сигарой и предложив другую хозяину, продолжал свое поучение.

– Да, Липман, повалить такой столп, такую беспримерную силищу, какова была царская Россия, это, я вам скажу, что-нибудь особенное. Сами русские не знали, насколько они сильны. Взяли мы их только нашей хитростью и нашим умом. Ведь в мирное время даже экономически мы не могли ее завоевать, как завоевали всю Западную Европу и Америку. Не давалась, хотя у нас были и влиятельные помощники даже среди больших государственных деятелей. Сила сопротивления ее была ни с чем несравнимая. Нам удалось повалить ее только при поддержке всех европейских народов: и врагов, и союзников ее, а главным образом при усердной помощи самих русских, их интеллигентных кругов. Ведь какими же надо быть круглыми дураками, как эти русские, чтобы взорвать собственный дом, а с ним и самих себя! И знайте Липман, что все наши старания и жертвы пошли бы прахом, если бы сами эти самосъедатели-русские (и почему бы им не назвать себя самоедами?!) не принудили царя отречься от престола. Я вас спрашиваю, Липман, что у этих людей вместо голов болталось на их плечах?

– Ну, что… – протянул тот. – Бараны…

– Не оскорбляйте, Липман, баранов, не оскорбляйте. У этих глупых животных все-таки настолько хватает соображения или, может быть, здорового инстинкта, что они всегда держатся за своим вожаком. Ведь останься царь на своем месте, какой ужасающий крах был бы для нашего дела! Те же самые солдаты и матросы, которые во время революции на клочки разнесли собственное отечество, по Его приказу раздавили бы бунт, как мы давим клопов. – Мэтр сморщил свой ужасный нос. – Только мокро бы осталось… да вонь бы пошла. Особенно эти казаки. Проклятый народ, страшный народ, страшный своей собачьей преданностью царям. Что они и сделали с бунтующей Россией в 1905 году? О-о-ой, что и сделали! Всю ее своими ужасными ногайками перепороли. И это тогда, когда сама гуманная власть за руки их держала. А дай им волю. Что было бы! Перерезали бы всех революционеров. Но, слава Богу, чего они не сделали с нами, то мы сделали с ними. Мы умеем мстить нашим врагам. Казаки полегли в боях и погибли от эпидемий, а с семьями их мы расправились по-нашему. Немножечко ещё осталось их в беженстве. Но казачеству никогда не возродиться. Мы об этом позаботились. Оно истреблено.

– Ведь, Липман, надо же перед самими собой сознаться, разве царская Россия была побеждена в Великой войне? Да она перед революцией, провоевав при самых катастрофических для себя условиях больше 2 1/2 лет, была во много раз сильнее и куда грознее, чем в начале кампании. Ну, какое другое государство выдержало бы то, что она выдержала? Начала войну не готовая, чуть не голыми руками дралась против вооруженного до зубов противника и ведь стояла, Липман, да как стояла! Ко времени революции эта страшенная махина только-только раскачалась. Русский народ – медведь, Липман. Сам я, слава Богу, никогда в жизни моей не охотился и даже не держал в моих руках ружья, но мне говорили, что для того, чтобы заставить медведя защищаться, надо сперва больно ранить его. Тогда только он полезет на охотника и будет опасен и страшен! Ко времени русской революции срединные державы уже исчерпали все свои человеческие и материальные ресурсы и еле-еле держались в поле. Население их пухло с голода, в их армиях – скудость питания, недостаток в снарядах и амуниции, изношенность пушек, ружей, пулеметов. Антанту подкармливала Америка, да и то впроголодь. А Россия? И вы там были, и я туда наезжал. Нам-то с вами отлично хорошо известно ее тогдашнее положение. Внутри ни в чем не ощущалось недостатка. Ну, может быть, в Петербурге и в Москве не было каких-нибудь люксусов. Население питалось так же сытно, как и в мирное время. Хлеба, мяса, молока, масла, сахару, жиров, плодов и овощей, кожи, шерсти, металлов, дерева, всякого рода фабрикатов имелось неисчерпаемое количество. На фронте для последнего победоносного удара против ослабленных противников русские сосредоточили такие колоссальные силы, каких от начала веков не видывал мир. Испытывая во все время войны страшную, катастрофическую скудость в вооружении, ко времени революции они всего, всяких орудий истребления, и запасов питания, и амуниции имели целые горы и союзников своих, и врагов своих оставили далеко за флангом. При этом заметьте себе, Липман, что золотой запас в кладовых Государственного банка едва был тронут. Сколько там находилось золота, сколько золота. Вы и представить себе не можете! – Он зачмокал губами и с грустью покачал головой. – Военная индустрия внутри страны достигла невообразимого развития, железнодорожное строительство шло вперед гигантскими шагами… Мы, лучше всех осведомленные об экономическом и политическом положениях во всем свете, не раз были потрясены неожиданными открытиями сверхчеловеческой мощи этого государства и от этого приходили в уныние и ужас… Нельзя перечислить всех успехов в различных отраслях государственного хозяйства, каких достигла Россия в такую беспримерно тяжелую для нее эпоху. Ведь, Липман, вы знаете, что Россия уже выиграла войну. Нам надо было спешить, иначе, если бы мы допустили ее до победоносного мира к Константинополю, и Босфору, и проливам не миновать бы ее рук. И все наше еврейское дело рухнуло бы на веки. – Почему?

– Видите ли, Липман, при победоносном для России окончании войны, самой силою вещей все славянские страны объединились бы с ней в один могущественнейший, неодолимый единоплеменный союз…

– Да. Наверно.

– И знаете, на какую чашку судьбоносных весов бросила бы тогда Россия свой тяжелый, всепоражающий меч?

– Не знаю, мэтр.

– На чашку мира всего мира, – с особой внушительностью, подчеркивая каждое слово, продолжал Дикис. – Она никогда не воевала бы и никому не позволила бы поднять оружие. Царство Божие настало бы на земле. И наше великое дело рухнуло бы навсегда, потому что к всемирному владычеству мы можем прийти только через моря крови. Следовательно, нам нужны революции, войны и войны. Другого пути нет. И тут Израиль напряг весь свой гений и нажал на все мировые пружины. И что же? Мы победоносную в поле Россию, как карточный домик, опрокинули ее внутренним взрывом, не пролив и одной капли нашей еврейской крови. Чистая работа! А что мы там имели, Липман, ежели бы вы знали! – Он схватился за голову. – Мы приобрели в России такие несметные богатства, такие сокровища, каких, откровенно говоря, после изнурительной войны, сплошного беспорядка и разгромов при идиотском Временном правительстве и при набитом дураке Керенском, дай Бог ему на много лет здоровья, нам и во сне не снилось. Мы не только заплатили нашим кредиторам огромные долги с хорошими процентами, сделанные во время подготовки революции, не только обогатились сами, но обогатили и всю многомиллионную еврейскую массу, слетевшуюся со всех концов земли к нам на помощь. Призвав к управлению русским народом на всевозможные комиссарские должности, мы тем самым возвели ее в высокий ранг властителей, господ. Мы дали ей полную возможность хорошо жить, хорошо заработать и научили ее сноровкам и навыкам управления. Таким образом, в лице ее уже теперь мы имеем вполне надежный и опытный кадр для наших будущих операций в других странах. Чем полонили мы Россию? Чем покорили весь мир, Липман? Я предвижу ваш ответ. Конечно, вы скажете деньгами…

– Само собой разумеется, без денег ничего нельзя сделать.

– Истина. Но во все времена Израиль денег имел в изобилии и, однако, он всеми был презираем, влияние его на судьбы человечества было сравнительно ничтожно до тех пор, пока евреи не забрали в свои руки мировую прессу. Впервые на нее, как на всесокрушающее завоевательное оружие, открыл глаза Израиля наш знаменитый и гениальнейший из гениальных националист Адольф Кремье. И тогда по всему нашему всемирному фронту свыше был дан пароль – чего бы это ни стоило, но вырвать у гоев возможно большее количество их прессы и открывать, где только возможно, новые периодические издания, заводить типографии, книжные магазины, склады и т.п., так как такие торговые предприятия, помимо идейных и политических выгод, приносят и громадные барыши. Последнее обстоятельство особенно привлекло наши еврейские сердца, всегда падкие до всякой наживы. И что же? Действительность не только оправдала пламенные надежды наши, но и превзошла наши самые смелые ожидания. Именно пресса, давая колоссальные барыши, извлекла народ Израиля из унизительного гетто, выдвинула его в ряды господствующих и сделала анонимное слово наше сперва веским, а к нашей эпохе уже безаппеляционно-решающим. За какие-нибудь полвека, мы, евреи, захватили в руки наши добрую половину этой всемирной кафедры – прессы, а к началу Великой войны мы владели уже не больше и не меньше, как свыше 90% ее, т.е. другими словами, мы во всех концах земли задавили гоевскую печать. На ее долю в хоре наших громоподобных голосов осталось только пищать, как полураздавленный цыпленок или, поджавши хвостик, лаять из подворотни, как простуженная шавка. На этом одном из главнейших фронтов мы с полным правом можем торжествовать нашу блистательную победу. Тут мы – цари и повелители.

– Хотя вы, Липман, и старый, с полным правом можно сказать, заслуженный деятель прессы и я далек от мысли обидеть вас, если скажу, что по всей вероятности, вы сами не дооцениваете колоссальной, доминирующей роли прессы, как вообще в современной усложненной жизни, так в частности в успехе нашего великого дела…

– Отчего вы так думаете, мэтр? Нет. Я отдаю себе ясный отчет в этом деле…

– Тем лучше. Ведь надо же признаться, Липман, что слово ценнее золота и разит сильнее меча, особенно слово печатное. Чего только этим всепобеждающим "бескровным" оружием нельзя достигнуть? Я вас уверяю, Липман, всего. Недаром, словом мир живущий вызван из небытия. И нынче не столько воюют мечом, сколько пером и чернилами! Прежде прессу любили называть седьмой великой державой. После Великой войны, что осталось от шести великих держав? Одни клочки и лохмотья. А седьмая? Она выросла в единственную величайшую и самодержавнейшую, которая одна диктует человечеству свою непреклонную волю. Кто ее сотворил? Кто устроил? Кто вдунул в нее дух жизни? Чьим гением и чьими силами создана эта новая, возвышающая до небес, вавилонская башня? Мы, евреи, создали ее, нашим гением сорганизовали, мы вознесли ее на такую умопомрачительную высоту, что никакой рукой не достанешь, и дали ей в земных делах судьбоносное значение. Мы ее хозяева, ее вдохновители, через нее мы нашим духом пропитали весь мир, околдовали человечество и заставили эту громаду плясать под нашу дудочку. Говорят, некоторые породы змей обладают способностью своим взглядом гипнотизировать птиц, которые под действием этой их силы сами летят к ним в разинутую пасть. Если проводить параллели, то змеи – мы, евреи, а глупые, безвольные птицы – гои. На какую удочку мы уловили не только одну Россию, но и весь цивилизованный мир, который уже пойман и водится на ней, пока окончательно не выбьется из сил и в свои времена и сроки, как и Россия теперь, будет выброшен нами на берег дальний, как рыба из воды, и всецело попадет в наши руки, руки искусных ловцов? Если не всецело, то все-таки главным образом на печатное слово. А приманкою были красивые, выспоренные речи о "свободах", о братстве, равенстве, о правах человека, о гуманизме, социализме, прогрессе, культуре и т.п. жупелах. Мы этими высокого значения словами загипнотизировали, усыпили и обворожили культурные слои человечества, в низших, трудящихся массах, особенно среди рабочих, возбудили зависть, а несбыточными посулами взрастили в народных низах неутолимую алчность, клеветой же, беззастенчивой, гнусной и всевозможными инсинуациями снизили, расшатали и порушили троны императоров и королей.

– Все самые большие и самые влиятельные журналы и газеты, все самые мощные книгоиздательства и типографии на языках всех цивилизованных народов теперь принадлежат исключительно нам, евреям, или находятся в полной денежной, а, следовательно, и в моральной зависимости от нас, т.е. под нашим неусыпным и строгим контролем. А ведь, Липман, что такое означает овладение всей прессой какой-либо страны? Ведь это равносильно тому, как ежели бы у населяющего ее народа-хозяина отрезать его собственный природный язык и вместо него вставить чужой. Не правда ли? Хе-хе-хе…

Липман улыбнулся.

– Сравнение подходящее. Возразить нечего.

– Мы эти хирургические операции произвели настолько искусно и деликатно, что гои и не почувствовали, как остались бессловесными животными, как им по их скотской природе и быть полагается. Впрочем, зачем преувеличивать наши достижения?! Будем скромнее. Мы оставили за ними право мычать и даже драть свои глотки, но только в тех случаях, когда и где и как мы им прикажем и укажем. Но ни-ни, не больше того. Ведь что такое по сущности своей пресса? Голос страны, голос народа. По крайней мере, таковой, а не какой-либо иной, ей быть полагается. При теперешней широкой распространенности книг и особенно периодических изданий, печать создает те или иные настроения, внушает их и направляет так называемое "общественное мнение" по тому руслу, какое выгодно для ее хозяев. А это "общественное мнение", этот глас народа… хе-хе… властно давит на свои правительства и своим давлением заставляет их принимать и проводить в жизнь те или иные решения государственного характера. Ну, раз мы – хозяева, а вся пишущая гоевская братия – наши купленные рабы, то мы ведь не гоголевские унтер-офицерские вдовы, сечь самих себя не станем и другим не позволим, не будем в наших собственных изданиях ратовать за чужие, враждебные или вредные нашим планам, интересы. Мы и говорим нашим пишущим рабам: "пишите, что вам приказывают ваши хозяева". И пишут. Само собой разумеется, что тут надо проявлять высокое искусство, потому что приходится вечно держать курс нашего израильского корабля между многими Сциллами и Харибдами. Этим искусством мы овладели в совершенстве и ведем нашу линию осторожно, умно, под самыми благонамеренными, патриотическими и либерально-гуманными сигнатурками. Гои – ослы, Липман. Ведь они охотно, с восхищением и даже с великой признательностью будут глотать и смертельный яд, лишь бы на сигнатурке был расписан лекарственный рецепт. И чем запутаннее и сложнее рецепт, тем они более и охотнее веруют в его спасительные свойства. Ну, разве не ослы они, Липман? Ну, подумайте вы себе, да разве мы, евреи, допустили бы кого-либо из чужеродных забрать в свои руки нашу еврейскую национальную прессу и от нашего еврейского лица и имени говорить на весь мир, отстаивать наши еврейские интересы?! Я вас спрашиваю, Липман, возможна такая ситуация или невозможна?

От такой неожиданной постановки вопроса Липман побагровел и, как ужаленный, привскочил со своего места.

– Ну, это было бы дико, как не знаю что… недопустимо! – энергично потряхивая головой, решительно заявил он.

– И я говорю, что это было бы дико и ни в коем случае недопустимо. Таким шарлатанам наши первые слова были бы: "руки прочь!". В свое собственное гнездо кукушек мы не пустим. Мы не сумасшедшие и не бессловесные скоты, сами владеем членораздельной речью. – Мэтр вдруг неожиданно и весело рассмеялся. – Знаете, Липман, гои в полном смысле слова идиоты, дегенераты. Отчего в их пустые головы никогда не залетит простой, естественный вопрос: почему, дескать, еврейский народ, настолько малюсенький, что во всей численности человеческого населения не составляющий и одного полного процента, владеет свыше девяноста процентов всей мировой прессы на языках всех культурных народов? Девяносто из ста, из ста, Липман! Ведь, казалось бы, что такой вопрос должен бы хватить их, как быка обухом по голове, и навести на другой, тоже не менее простой и естественный вопрос: почему еврейство устроило себе всесветную монополию из прессы? Нельзя же объяснить явление такого колоссального и беспримерно-важного значения одними только коммерческими выгодами. А отсюда недалеко уже и до заключения, что, значит, у евреев, помимо коммерческих в этом деле интересов, имеются другие скрытые и подозрительные, которые, во что бы то ни стало, надо поскорее разъяснить и в корне пресечь создавшуюся темную противоестественность. По крайне мере, мы, евреи, поступили бы именно так. Но, слава Богу, эти легкомысленные верхогляды и в ус себе не дуют.

– Да-а… – удивленно обмолвился Липман. – Ведь и мне в таком освещении, в каком вы поставили этот вопрос, никогда не представлялся…

– Ведь, Липман… ведь только благодаря нашей прессе мы запрягли в нашу жидовскую балагулу, – он усмехнулся, усмехнулся и Липман, – не только все левые политические партии всего мира, которых отчасти мы и создали и мы же всех взлелеяли, но такие, которые на первый взгляд, казалось бы, никакого, даже отдаленного, касательства к политике не имеют. Возьмите хотя бы спиритов, оккультистов, теософов и т.п.

– Вот как! Да они-то что, мэтр?

– А вот что: все эти шарлатанские учения, существующие и прогрессирующие не без нашей скрытой поддержки, вносят великий сумбур в слабые гоевские мозги, расшатывают и разрушают веру в Предвечного. А теософия – кощунственная ересь, пользующаяся особенным нашим – вниманием и покровительством. Все левые политические партии, начиная от наивных либералов всех стран, старых радикалов, верхоглядов – русских кадетов, анархистов и кончая социалистами всех подразделений и толков – по сущности своей не более, как те ретивые не по разуму лошади, которые по растерзанным телам и костям своих единокровных, по пепелищам собственных домов, через развалины собственных государств, в поту, крови и прахе, надрываясь изо всех сил, покорно и тупо везут триумфальную колесницу Израиля к всемирному владычеству. Этим слепорожденным, "почтенным" животным и в голову не приходит, какую поистине жалкую и ужасную участь готовят они и самим себе, и в особенности, своим единоплеменникам. Социалисты в общей своей массе являются нашим пушечным мясом, тогда как масоны представляют из себя интеллектуальную силу нашей всемирной армии. Как вам известно, в масоны вступают люди всех национальностей и всяческих левых партий, при этом обязательно только интеллигентные. Вы, Липман, будучи сами старым, опытным масоном, достаточно хорошо знакомы с этой нашей могущественнейшей организацией. Поэтому я буду краток и скажу лишь, что масоны – наше самое тонкое, совершенное и надежное оружие. Вы знаете, что сеть его опутала весь земной шар. Все самое интеллигентное и влиятельное среди гоев, не стесняющееся в средствах к достижению своих целей, а жаждущее той или иной карьеры, преуспеяния и всяческих благ земных, попало в эти сети. В эту нашу организацию вовлечены люди всевозможных интеллигентных профессий и всяких общественных положений, начиная от средней руки купцов, чиновников, офицеров, священников, адвокатов, артистов, литераторов, и кончая видными государственными деятелями, католическими прелатами, епископами всех христианских вероисповеданий, принцами крови и даже королями и императорами. Забавно видеть заседающими в наших ложах тех властителей, троны которых масоны призваны сокрушить. Были среди последних даже гроссмейстерами, т.е. высшими возглавителями нашего ордена. Вы знаете, что никого и ничего они у нас не возглавляли, а подобно всем рядовым братьям-масонам, как в игре в жмурки, с завязанными глазами послушно плелись туда, куда направляли их наши невидимые руки и делали то, что мы им внушали. В этот всемирный орден мы запутали почти сплошь всех тех, кто стоит у власти народов. Могущество нашего ордена настолько велико, что в последние годы правят народами исключительно масоны. И человеку, не принадлежащему к этой нашей тайной корпорации, будь он хоть семи пядей во лбу, никогда не сделать большой политической карьеры. Мы всегда сумеем подставить ему ножку и не позволим пробраться до высших степеней.

– Все это, мэтр, мне хорошо известно…

– Тогда на этом и покончим и перейдем опять на несколько минут к России, где влияние нашей прессы было прямо чудотворным и принесло нам неисчислимые и драгоценнейшие плоды. Ведь в продолжение немногих десятилетий и особенно после 1905-го года, о, благословенное время!, когда были дарованы свободы слова, печати, собраний мы совершенно и безраздельно овладели русскими умами. Все старые фрондировавшие либералы, радикалы, новорожденные кадеты, либеральные националисты и, конечно, социалисты всех подразделений и оттенков пошли гуртом, поголовно в нашу лавочку и кем, и чем, в конце концов, они являлись? Водовозами, добровольными, добросовестными и даже восторженными водовозами, усердно лившими воду на нашу еврейскую мельницу. Мы обезбожили и сделали антигосударственной почти сплошь всю русскую интеллигенцию и настолько затравили, засмеяли и заплевали и без того слабо проявлявшийся русский национализм, что сами русские стыдились его, а большинство из них считали для себя позором и оскорблением, если их называли националистами. Это было ругательное слово. "Отсталый", невежда, глупец, зубр – вот их презрительные клички. От таких людей шарахались в стороны, отплевывались. На них при жизни ставили крест. Им в своем собственном отечестве не к чему было приложить своих рук. На службе им не давали ходу. Все и все были против них. Даже само правительство царя стеснялось быть строго национальным. Это считалось шовинизмом дурного тона. Вот как мы их через нашу печать "обработали". Чиновники от высших и до низших, многие из духовенства и очень значительная часть образованного офицерства из кожи лезли демонстрировать свой либерализм, кадетизм, "передовитость", а под сурдинку и республиканизм… И все для того, чтобы не заподозрили их в "мракобесии", невежестве и "отсталости"…

– Были между ними и ярые социалисты… – дополнил Липман.

– А во что же мы превратили изящную русскую словесность, подарившую миру, надо сознаться, величайших, несравненных мастеров слова: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, двух графов Толстых, Тютчева, Достоевского и целый еще сонм звезд первой величины, излучавших всегда прекрасный и благородный свет. Мы воспитали и на свой лад обработали огромные своры бездарнейших, безграмотных, циничных и гнусных писак и поэтиков, Блока возвели в невиданные гении, Андреева провозгласили сверхгением, а босяка Горького немеркнущим солнцем на вечном небосклоне. А эти русские ротозеи, в невинности сердца своего, с простодушием их национального героя Иванушки-дурачка поверили нам, думали… думали, что и мы всерьез… Ха-ха-ха-ха!

На этот раз Дикис хохотал настолько заразительно, что не удержался от смеха и Липман.

– Теперь слушайте дальше, – со слезами на глазах и с лицом, раздувшимся от смеха, продолжал мэтр. – Ведь вы не станете же отрицать, что русский литературный Олимп мы превратили в грязный, вонючий свинарник, заставив всякого возведенного нами на него "олимпийца" хрюкать и гадить, как ему вздумается, т.е. по-свински, не позволив только одного малюсенького: следовать по стопам своих благородных великанов слова. И вот наши излюбленные и вышколенные нами избранники – "корифеи" от литературы и особенно избранницы, из которых одни уже умерли, другие еще и поныне благополучно подвизаются, в бегах обретаясь, надо отдать им полную справедливость, поусердствовали на славу и на совесть… ха-ха-ха… Ну, довольно шуток, право… о-охх… Ну, а теперь без шутки надо же сознаться, что среди современных русских писателей не мало Божией милостью талантов…

– Несомненно. Целый букет… всерьез согласился Липман.

– Не будем говорить, что такое талант вообще, а скажем только о художественно-литературном в частности. Такой талант – оружие ужасной силы, иногда всепокоряющее. Если живопись действует на зрительный аппарат, музыка на слух, через что восприятия передаются потом уму и сердцу, что сильное художественно-литературное слово, как быка за рога, сразу берет и держит в своей власти всего человека. Если против какой-нибудь даже талантливейшей публицистической статьи, философского или богословского трактата можно еще спорить, можно еще не соглашаться с положениями и выводами авторов и даже опровергать их, то получается нечто совершенно иное от художественно-литературного изображения. Почему? Потому что оно действует не только на один ум, но и на чувство, и на воображение, и даже на нервы. Оно целиком берет всего человека и подавляет его. Против мастерски обрисованных образов и картин спорить невозможно. Их только воспринимаешь. Они как бы впитываются в твою плоть и кровь, присасываются к тебе, как пиявки и ты носишь их в самом себе, как что-то живое, в действительности существующее. Как пример, вот вам Толстой. На нашей с вами памяти весь культурный мир жил под обаянием и гипнозом его гигантского дарования. Каждое его слово ловилось на лету; его проповеди проводились в жизнь. Влияние его на человечество было неотразимым. Разве не так, Липман?

– Так.

– В силу этих исключительных свойств литературно-художественных изображений, талант, направленный на доброе, возвышенное и правдивое, незаметно и нечувствительно плодит в обществе бесконечное количество добра и сильнее иных религиозных проповедей восстанавливает пошатнувшиеся моральные основы, тот же талант, изображающий злое, лживое и развратное, растлевает общественную среду, сея вокруг, себя зло, преступность и порок. Ведь не надо забывать, Липман, что люди в высокой степени наделены обезьяньим свойством подражательности. Сколько в старые времена в российских дворянских кругах было онегинствующих и печоринствующих. Кто их вызвал к жизни? Первых Пушкин, вторых – Лермонтов своими поразительными гениями. На наших глазах под влиянием криминальных романов Конан-Дойля, сколько развелось доморощенных Шерлок-Холмсов. А как увлекались босячеством, когда "великий" Максим в зените своей славы так размашисто и красочно разрисовывал своих героев дна. С другой стороны, надо помнить, что, погрузившись с головой в грязь, нельзя вылезти из нее не замаранным. Эти простые истины мы, умные евреи, давно знаем и для наших целей взяли на наше воспитание и на нашу службу русских писателей. И "корифеи" не ударили себя лицом в грязь и не обманули наших ожиданий. Они купали в помоях своих читателей. Не так ли, Липман?

– Что же? Они нанялись и "честно" несли свою службу…

– А мы добились самых блестящих результатов. "Олимпийцы" наши настолько поусердствовали, что не оставили в сердцах и душах своих сородичей ни одного даже самого малюсенького уголочка, сплошь не заплеванного и не обгаженного ими. Все свои таланты они устремляли не только на оклеветание, на унижение и на, заушение русской государственности и церкви с ее священнослужителями, но и на опозоривание и злобное осмеяние всего русского быта, русского человека, на развращение русской женщины и на развал семьи. Теперь мы можем гордиться, что во всем покорная нашим тайным директивам, вся современная русская литература прошла под знаком пошлейшего цинизма и сверх-безстыдства, что и требовалось доказать. И как хорошо доказано! Не правда ли? Ха-ха! "Корифеи" наши пользовались тем большей славой и зарабатывали тем большие гонорары, чем гнуснее и грязнее они писали. Наши труды не пропали даром. Посев дал обильный урожай. В "изящной" литературе, как залетные гости или как световые зайчики, сперва только мелькали и все чаще и чаше, а потом получили все права гражданства такие "выразительные" словечки и такие "поучительные", "высоко-реалистические" и натуралистические сценки и картинки, от которых у российских благодарных читателей по губам слюнки текли, но которых не пропустила бы ни одна самая снисходительная цензура.

– Самым вожделенным стремлением чуть ли не каждого из "корифеев" было придумывание наиболее греховных, соблазнительных, а часто просто мерзких сцен и смрадных словечек, дабы, во что бы то ни стало, перещеголять, как говорится, "переплюнуть" своих собратьев по перу. Вот во что мы обратили возвышенную кафедру жрецов чистого искусства, как Пушкин, Гоголь и другие гиганты слова.

– В заборную литературу, как кто-то из русских довольно метко выразился…, – с ехидной усмешкой заметил Липман.

– Истина. Ведь в конце-то концов, никто другой, а главным образом русская журналистика и, особенно, беллетристика внушила русскому интеллигенту ненависть и презрение ко всему своему родному, отечественному, отвращение к России и даже к самому себе. И ему, сбитому с толку, оплеванному и в своих собственных глазах униженному, до маниакальной страсти захотелось перестроить собственное государство. Мы этого и добивались, к этому всеми нашими силами и средствами вели. Сделать этого сам он не сумел. Но по нашему великодушию и по нашей жертвенной еврейской природе мы без его зова пришли к нему на помощь, осчастливили его, дали ему так долгожданную им радикальную перестройку. Теперь пусть нам кланяется в ножки и нас благодарит. Не так ли, Липман? Ха-ха-ха!

После недолгого молчания, мэтр заключил.

– Вообще, Липман, можем с заслуженной гордостью утверждать, что мы перестроили лик мира сего на наш еврейский лад и как в политике и экономике, так и в быту, незримо, но диктаторски властвуем над всей землей. Ведь до каких безграничных пределов распространилось наше абсолютное духовное господство: теперь без нашей санкции, без нашего благосклонного соизволения ни один художник, ни одни музыкант, ни один артист, ни один литератор в целом свете не может пробить себе дорогу, как бы талантлив или даже гениален он ни был.

Взглянув друг на друга, они оба расхохотались, как могут хохотать только не пойманные и не битые шулера, благополучно обыгравшие своих партнеров – приличных, но до непростительного легкомыслия доверчивых и простодушных людей.

На этом собеседники, значительно сблизившиеся и довольные друг другом, расстались.