"Операция «Дозор»" - читать интересную книгу автора (Егоров Николай Матвеевич)7Облака, что с вечера островами темнели в небе, к утру соединились в один серый гористый материк. Да с гор, задевая верхушки деревьев, приволокся сырой туман. И посеялось что-то мелкое и нудное. Дождь не дождь, а мокро. Море зябко ежилось. И доежилось — побежали к берегу белые-барашки. Здравствуйте — только вас не хватало! Теперь, если в течение дня и разгонит этот «дождь не дождь», на пляж не попасть: море не успеет утихомириться. И сиди на веранде с самого утра до самого вечера. А что сделаешь на веранде, хоть она и просторна, когда на ней целый отряд толчется? Валерий Васильевич оба шахматных комплекта отдал девчонкам — их очередь готовиться к малой олимпиаде. Если говорить всерьез, то одна Капа Довгаль умеет играть. Остальные «гроссмейстерши» только ходы знают. Валерий Васильевич сам взялся тренировать их и надеется поднатаскать настолько, чтоб они на третьем ходу ферзей не зевали. Орионовна на мальчишек насела: пишите домой. Каждого в отдельности предупредила: «Пока не сдашь конверт с письмом — никаких развлечений». Забрускин доказывал, что он написал родителям о себе, когда сообщал почтовый адрес лагеря. Санька Багров говорил, что уже два письма отправил и даже брался вспомнить их содержание. Бастик Дзяк призвал в свидетели Ленку Чемодан для Грамот: она вместе со своим письмом бросила в почтовый ящик письмо Бастика. Ничто не принималось во внимание. — Ваши родители не обидятся, получив лишнее письмо, — убеждала Орионовна. — А когда сами станете родителями, приведете свой сегодняшний добрый поступок в пример детям. Как образец внимания. — А я никогда не женюсь! — Олег Забрускин постучал по груди кулаком. — Никогда! Ни за что! Орионовна усмехнулась: — Ты не женишься, так другие женятся… — Куда вы денетесь? — скривила губы Ленка. Сидит за шахматной доской, а слушает, что там мальчишки говорят. Не отрывая мохнатых глаз от фигур, Капа Довгаль сказала. Ленке: — У тебя ладья под ударом… Если бы предложили, Пантелей сыграл бы с Капой пару тренировочных партий, но Валерий Васильевич не догадался предложить, а просить неловко. Неизвестно, что еще подумает, когда сам назовешься… Пантелей в несколько минут настрочил страничку: жив, здоров, аппетит хороший, добавки дают сколько хочешь, в палате тепло и сухо, сквозняков нет, кино — через день, доктор строгий. Чуть что — сует термометр под мышку и трубку к груди приставляет: дыши, не дыши… Мама такие письма любит, хоть десяток за день получит — не обидится, что все об одном и том же! Отдав конверт Орионовне, Пантелей тянул шею, пытался разглядеть, что там делается на доске у Капы и Ленки. А рядом тихо мучился Митя Янцевич. Уперся взглядом в тетрадный листок и чешет концом шариковой ручки под носом. Будет потеха, если невзначай перевернет ручку! — И чего ты раздумываешь? — Пантелей покосился на Митино письмо. — Изложи, что есть, про наше житье. Дуй по распорядку дня — твоя мама спасибо скажет! Митя снова склонился над листком, а потом повернулся к Пантелею: — А скажи, тебе домой не хочется? — Кому не хочется домой? — уклонился Пантелей от прямого ответа. — Мне не так хочется, — одними губами сказал Митя. — Не так, как тебе. Мне невыносимо хочется. — Преувеличиваешь ты, — отрубил Пантелей, хотя чувствовал: Мите по-другому хочется, но ведь нельзя поддакивать тому, кто распускается! — Если бы я знал, как она там? Пантелею стало жалко Митю: — Хочешь, продиктую? Предлагая продиктовать, Пантелей не думал, что Митя прямо поймет его слова. Рассчитывал, что взыграет Митино самолюбие, и он напишет матери, как надо. А Митя тряхнул головой: — Диктуй… Митя ни одного слова не оспорил. Все изложил, как диктовал Пантелей. Да еще в конце добавил: «Мамочка, мне так хорошо здесь, что две смены мог бы прожить в лагере!» — Во ты дал! — весело одобрил Пантелей. — Так и надо. Незачем матери знать, что ты заскучал. Вот только не прочтет она все наоборот: раз про две смены заговорил, значит, маскирует, что и в одной худо? Митя перечитал письмо и приписал: «Но ты на вторую смену путевку не покупай: я за одну отдохнуть успею». Отдав письмо воспитательнице, Митя вернулся за стол, вырвал из тетради в клетку новый листок, широким и уверенным движением нарисовал на нем дугу. — Что это будет? — поинтересовался Пантелей. — У тебя — своя тайна, у меня — своя. Придет пора — открою… Митя у середины дуги причертил несколько прямоугольничков, а за ними нарисовал маленькие деревца. «Карта! — догадался Пантелей. — Бухта и наш лагерь!» Не стал высказывать своей догадки, чтоб не спугнуть, продолжал молча наблюдать. На карте появились горы, пирамидка, в которой Пантелей узнал условное обозначение вышки пограничников. Несколько длинных и поперечных штрихов — и по горам прошла электролиния. — А для чего ты это составляешь? — Да так. Все равно делать нечего! — Ну да, так я и поверил, что твоя тайна — от нечего делать. Митя повернул листок и беспечно сказал: — Это я для памяти, если честно сказать… Буду в школе писать сочинение на тему «Как я провел лето», приложу для наглядности. Учительница похвалит. Пятерку поставит. Всему классу прочтет, как образец. Чем больше говорил Митя, тем меньше Пантелей верил ему. Путал Митя: для памяти, для наглядности! Но Пантелей не разоблачал. Прикинулся, что верит, и даже помог нанести дорогу, что шла вдоль ущелья, в сторону электролинии, возможно, на перевал. Где-то за перевалом был хутор, в котором жили с семьями лесники. А за вторым перевалом — станица. Про хутор и станицу Пантелей лишь слыхал, бывать там не приходилось, и он посоветовал Мите пометить их приблизительно, а со временем уточнить. Митя развеселился и этим больше насторожил Пантелея. Митя явно заметал следы к какой-то тайне. К какой же? Пантелей всматривался в чертеж. Что больше всего интересует Митю? С какой целью можно использовать такую карту? Куда по ней выйдешь? Ничего определенного сказать нельзя было. И вдруг родилось подозрение: «А что если и Митя задумал выследить и взять нарушителя границы? Не случайно у него на глазах он все далекое зарисовывает, а ближнее без внимания оставляет. Вроде бы без внимания. Это он меня от моря и береговой лини отвлекает, подальше от границы уводит — до нее, мол, дела нет. Нашел простофилю!» Пантелей решил прощупать Митю: — Ты про Большого Митрича и про Малого не забывай. И тропу, что вдоль моря, по-над обрывом пробирается, обозначь. Митя небрежно поставил две закорючки и провел извилистую линию. «Точно — о границе думает. Так ведь не заказано ему! Только очень уж он робкий и неловкий. Неуверенный какой-то. Возьмется за непосильное и провалит. Вдобавок и мне все испортит… И сразу не сообразишь, что предпринять, как быть? Одно пока ясно — сбивать Митю с толку нечестно. Пусть лучше уж действует, как умеет…» Пока Пантелей рассуждал так, сзади подобрался Олег. Митя спрятал листок, Олег поднял палец, погрозил им: — Вы что-то тут замыслили! Хороши друзья! Бокс им покажи, то да ее для них сделай, а они втайне договариваются, а тебя будто и нет! — Да это я письмо пишу! — неудачно соврал Митя. — Ты его уже сдал, — уличил Олег. — Свидетелей выставить? — Да мы просто так, — стал Пантелей выручать Митю и сунул руку под стол, где Митя прятал карту. — Игру изобретаем… Можешь убедиться! Митя отстранился: — Нет!.. Лучше ты ему про свое расскажи! — Про что это «про свое»? — Пантелей такого не ожидал. — Про что, скажи, про что? — Ага — про что? — Олег улыбался, будто застал их за чем-то нехорошим. — Выкладывайте по очереди, а можете и хором — как вам удобнее… — Куда он убегал? Куда два раза ходил? — Митя под столом сложил листок и спрятал его в карман шортов. — Пусть вот про это расскажет! — Ах, про это! Про это, значит! — Пантелей прижал руки к животу. — А может человек внезапно захворать? Ответь: может? — Ах, живот у него заболел! — непривычно зло насмехался Митя. — А то я не понимаю, когда живот, а когда не живот! Маленький я! Поведение Мити не оставляло сомнений: задумал важное, выдать себя опасается и теперь всеми силами отводит от себя внимание. К счастью, самолюбие Олега взяло верх над любопытством: — Ха!.. Не сговорились, друзья, врете невпопад. Как вы со мной, так и я с вами: не будет бокса! Сами тренируйтесь, если хочется!.. Я их учи, а они за моей спиной что-то прикидывают и еще дурачка из меня строят! Олег отошел от стола. Пантелей и Митя отвернулись друг от друга. Орионовна заметила, что ребята повздорили. Впрочем, не они одни ссорились: скученные на веранде, ребята быстро остывали к любому делу, нудились, злились друг на друга. Надо было чем-то новым занять ребят, и Орионовна обратилась к ним: — Самое время изучить наши законы! — А чего их изучать! Они всюду написаны! Целиком и вразброс! И возле линейки, и в пионерской комнате, — Санька Багров загибал пальцы, перечисляя все места, где выставлены щиты с «нашими законами». — Ну, раз ты хорошо их знаешь, помоги нам — напомни, — Орионовна изобразила на лице крайнюю заинтересованность и ожидание. — Закон времени… Закон моря и… Санька пыжился, смотрел по сторонам, как подсказки ждал, но больше ни одного закона не вспомнил. — Ну, — торжествовала Орионовна. — Потому-то ты их и нарушаешь, что они известны тебе лишь понаслышке. Не знаешь ты их, не проникся их духом. — Видно, не проникся, — печально поддакнул Санька. Широким жестом Орионовна пригласила ребят сесть поближе к ней. Орионовна знала все законы наизусть. И каждый подробно растолковывала. Попутно вопросы задавала: как понимаете то или то? А чего там понимать? Закон времени: всюду к сроку поспевай. Закон моря: не нарушай правил поведения на пляже, не шали в воде! Закон территории: за пределы лагеря без разрешения ни-ни! Закон доброго отношения к людям — он сам за себя говорит. Закон доброго отношения друг к другу — ясно, что это такое. Закон поднятой руки: не дали слова — не вылезай! И последний закон: законы обжалованию не подлежат. Орионовна вежливо и настойчиво вколачивала законы. Только что не заставляла повторять их хором, как любит делать плаврук Эммануил Османович. Небось, спит он сейчас в своей голубой хижине или читает про морские приключения. Чем ему еще заниматься, когда такая некупальная погода! А погода сжалилась над ребятами. А может, ей надоело слушать про законы. Внезапно и быстро, как часто случается на море, природа изменила свой облик, будто переоделась. Усилился ветер, изорвал и растолкал тучи, протер синие окошки в разрывах, слизнул капельки воды с трав и камней. Не сумел одного — море не погладил. И барашки так и ходили по нему. Еще больше стала угнетать веранда, словно это каменная коморка без окон, без дверей. Ноги ныли от желания бегать и прыгать. Глаз не оторвать от простора, который начинается сразу за перилами веранды. Манит воздух, подсиненный небесной синевой. Даже на Валерия Васильевича все это подействовало. Он сел на перила, того и гляди, перекинет ноги и спрыгнет на землю. Одна Орионовна не собиралась до обеда менять положение, одной ей хотелось и дальше говорить о законах. — Ну, пойдемте же куда-нибудь, — заныл Олег так, точно он уже просился и получил отказ. — Сколько можно сидеть тут? На дворе давно уже солнце! — Правда, пойдемте, — заныли и другие, словно только теперь с необычной остротой ощутили, какое это несчастье — сидеть под крышей. Валерий Васильевич постучал пальцем по стеклу часов: — До обеда можно хорошенько проветриться в лесу. Побегать можно. Минут сорок, а то и больше… — Уда!!! — вскочил Бастик Дзяк. — Уррра! — подхватили все мальчишки. Орионовна прикрыла глаза: не вижу, дескать, не слышу, пока вы не успокоитесь. Мальчики замолкли, выжидательно уставились на вожатого. Орионовна глянула на море, потом на горы и на небо, потом на Валерия Васильевича: — Вы ногу повредили, а не можете без беготни. Дай вам волю, вы все бы мероприятия беготней заменили бы… — Извините — бегом! — Какая разница: бегом, беготней! — Орионовна поднялась, но выйти из-за стола не спешила, и завяло готовое вырваться новое ребячье «ура». Она складывала письма, не забывая на каждом прочитать адрес. Другой бы вышел из себя, но не таков Валерий Васильевич — он наблюдал за действиями Орионовны, как за фокусом, и невозмутимо ставил вопрос: — К чему… издавна… стремился… человек? Орионовна усмехнулась: тоже мне вопрос, посложнее не нашлось? — В космос! — подсказал Бастик. Санька выразительно тыкнул и погладил живот. — В будущее, — уверенно заявила Ленка Чемодан. Вожатый покачал головой, выдержал паузу и очень тихо и четко произнес: — К высо-кой… ско-рости… передвижения… по земле! Мальчишки победно смотрели на воспитательницу, а она подняла руки ладонями вверх: мол, кто бы думал, что вы такое вспомните! — Люди приручили лошадь и верблюда. Люди изобрели велосипед и автомобиль. И все, в общем-то, совсем недавно. А многие тысячелетия человек бегал! Бегал! Орионовна обиженно поджала губы: надо же, такой поклеп возвести на человека и человечество! Вожатый сожалеюще улыбнулся: мол, сочувствую, но нравится не нравится, а так было: — Бежал охотник за зверем!.. И Санька Багров взбрыкнул и махнул рукой, как бы метнул копье в зверя. — Бежал воин за убегающим врагом! — продолжал вожатый. И Бастик Дзяк подпрыгнул и вскинул руку с невидимым мечом. А Олег Забрускин провел два прямых удара, два резких и сильных удара. После таких самый стойкий враг рухнет. — Бежал в столицу государства вестник победы! — Ура! — радовались мальчишки: Орионовне нечем крыть, после заключительного довода, ей придется уступить. Но, оказывается, этот аргумент не был заключительным. — Бежал влюбленный, спеша на свидание! Мальчишки озадаченно молчали. Девчонки с интересом смотрели на вожатого. — Ну! — Орионовна решительно вышла из-за стола. — Ну! — И все — на своих на двоих, — почувствовав близкий успех, внушал Валерий Васильевич. — Не случайно, что ребенок, едва научившись стоять на ногах, стремится не ходить, а… бегать! — Куда вы поведете нас бегать? — обреченно спросила Орионовна. — В лес! — за вожатого ответили мальчишки. — Да, в лес… Шестой отряд уже на пути к нему… — Так бы сразу и сказали, что шестой отряд уже на пути к лесу. Не пришлось бы читать лекцию о беготне, — победно сказала Орионовна. …Тихо было в лесу. Пахло сырым листом и горьковатым мхом — он зеленел на пнях. Иногда ветер сбивал с ветвей последние дождевые капли, и они звучно шуршали в жесткой лесной траве. Тропинка обходила старые деревья и горбатые валуны, сторонилась зарослей ржавой колючки, не сопротивляясь, скатывалась в низинки и терпеливо одолевала подъемы. Шли по ней гуськом, пока тропинка не расплелась, как коса. Ребята разбрелись, замелькали между стволами. Девчонки попытались набрать букетики, но цветов почти не было: каменистая почва не для них. Лишь кое-где слабо желтели они, крошечные, на коротеньких ножках — трудно пальцами ухватить. То ли выродившийся горицвет, то ли лесной двойник его. Капа сорвала несколько цветочков, приложила их к своим густым черным волосам. — Ах! — ненатурально восхитилась Ленка Чемодан, и Капа бросила их на землю. Пантелею хотелось сказать, что хорошо, когда маленькие желтые цветы украшают черные густые волосы, но он не сказал, а вслед за Ленкой ненатурально восхитился: «Ах!» По правилам, Капа должна была покрутить пальцем у виска, однако она этого не сделала, и Пантелей, вспыхнув от стыда и злости, по-глупому показал Капе кулак. К счастью, она уже не смотрела на Пантелея. Бастик Дзяк, пробиравшийся чуть в стороне от тропинки — он начинал свою военную игру, — видел, как Капа приложила цветы к волосам и как бросила их на землю. Он остановился и долгим взглядом посмотрел на Капу. Она спокойно встретила его взгляд, как бы поощрила: что ты хочешь сказать? Скажи — я слушаю. — А ты кдасивая, Капа… Ты очень кдасивая… Бастины щеки вспыхнули, и чудом казалось, что его тонкие светлые волосы, упавшие на лицо, не загорелись. Капа обрадовалась, подошла к Бастику, провела ладошкой по его щеке. Наверное, ладошка была прохладная. Пантелей отвернулся и снова пережил недавний стыд. Как странно все в жизни устроено. Не хочешь грубить этому человеку, а грубишь ему даже больше, чем другим. Хотел бы не сторониться этого человека, а сторонишься. Да еще как! Подальше держишься… Хотел бы хорошим быть в глазах этого человека, а делаешь все наоборот — будто мечтаешь быть в глазах этого человека грубым и нахальным. И стараешься вовсю! Аж самому неприятно… У тропинки сохранился старый, но крепкий еще пень. Санька Багров влез на него, повертелся, не зная, что отколоть. И вдруг нашелся: поднял одну руку вверх, другую отвел в сторону. — Постовой на перекрестке!.. Разрешите проехать? — застряла перед ним Ленка Яковлева. Капа прошла мимо. — Катись, Чемодан! — крикнул Санька и вскинул руки, изображая пальму. — Был бы я деревом… Капа оглянулась, ее темные мохнатые глаза ожидающе остановились на Саньке. — …Рос бы тут день и ночь. Лет триста! Чего бы только не повидал! Чего бы только не запомнил! — Санька задумался — исторические события не спешили выбраться из его памяти. «Так что бы ты повидал и запомнил?» — спрашивали глаза Капы, а память Саньки и фантазия его забастовали. Олег Забрускин замахнулся воображаемым топором: — И срубили бы тебя, бессловесного, под корень! Санька сделал вид, что не замечает насмешки, и повалился, как подрубленное дерево, — надо было довести игру до конца и выйти из нее. Поступать, как Санька Багров поступает, Пантелей не мог — не тот у него характер. Но и смотреть на все это представление сил не было. И злился он на Саньку, на себя и даже на Капу. «Ну вас всех! — подумал он, и себя в виду имея. — Есть же дела поважнее!» Пантелей отшвырнул хлыстик, которым сбивал верхушки ржавых колючек, и тихо пошел по боковой тропинке. Крадучись ступал он, чтоб не скатить с тропинки камешка, не качнуть ветки, не подмять ростка на пути. Продвигался, как следопыт, как отважный и расчетливый разведчик. Огорчения и вправду скоро рассеялись, точно и не было их. Все заслонил собою лес. Лес — это не просто деревья, зверье, птицы, лес — это одно большое и мудрое существо. Лес тоже что-то чувствует, о чем-то размышляет. И если долго побыть с ним, то начнешь, понимать его, а он станет доверять тебе и расскажет, куда и почему бегут тропинки, отчего озабоченно молчат мшистые валуны, отчего хороводятся молодые сосенки, отчего позаброшенно жмется среди соседей можжевельник, отчего просторно стоит кряжистый, весь в наростах и дуплах древний дуб. Этот лес свой. Он знает своих. А если подойдет к нему чужак, то камни и деревья сдвинутся перед ним, тропинки, причудливо пересекаясь, собьют его с пути. А если по следу чужака пойдут наши, то камни и деревья расступятся, тропинки выпрямятся стрелой и выведут наших наперерез чужаку… — Дети, не удаляйтесь, чтоб я вас видела!.. Дети!.. Это Орионовна. Она выбрала бугорок на сравнительно открытом месте, устроилась там — не собирается дальше идти и предупреждает, чтоб не разбегались. Девчонки бродили поблизости, а мальчишки бегали в поисках необычного. Бастик Дзяк наткнулся на плоский стоящий торчмя валун, скрылся за ним, как за щитом, выставил большой сук: — Пацаны! Я с пулеметом залег, я пдикдываю наших! Атакуйте меня!!! Санька и Олег бросились в атаку. Бастик строчил, кричал, что умрет, но не сдастся. А когда Санька и Олег подошли близко, он потребовал, чтобы они спрятались от шквального огня. Они тоже залегли и, вскидываясь на миг, метали в пулеметчика шишки. Бастик не жаловался — в бою, как в бою! Получив приказ на отход, Бастик переменил позицию, а Санька с Олегом разошлись в стороны — решили окружить пулеметчика с флангов. Команды подавались в полный голос, и в лесу шум стоял, точно не тройка мальчишек, а три роты сражаются… Шестой отряд продвигался параллельным курсом, и вожатые, Валерий Васильевич и Валерия Васильевна, оказались рядом. Сколько говорят, а никак не наговорятся. Откуда у них слова берутся? Пантелей вырабатывал неслышный шаг и развивал свою наблюдательность. Пройдет метров пять, остановится, обшарит взором деревья и камни: кто и когда мог сломать ветку? откуда и почему, скатился на тропу этот обломок песчаника? чья шерстинка застряла в растрескавшейся коре? Тренируясь, Пантелей не забывал маскироваться. Внешне он представлялся этаким рассеянным курортником, который разглядывает все и ничего. Это делалось для Мити, который прилип-таки к Пантелею и перебирал тропинки: то чуть вперед уходил, то чуть, отставал. Бывало, возвращался к валуну, что незаметнее, к дереву, что повиднее: запоминает их, что ли? Для своей тайны старается или стремится проникнуть в мою тайну? А чего бы он так часто с вопросами приставал: «Эта тропа так и идет все вверх и вверх? А дорогу на хутор она пересечет? А к заставе не свернет? К электролинии вывести может?». Только ли местность изучает? Да, местность он изучает основательно, но и не менее основательно выведывает мой замысел. Значит, надо отвечать ему и дальше прикидываться, что значения этим вопросам и ответам не придаешь. Просто гуляешь, просто любуешься лесом и ни до чего больше дела у тебя нет. Митя хотел сориентироваться, и Пантелей помогал ему, показывая, где север, а где юг, где запад, а где восток. И крутясь вокруг своей оси, засек Олега. Тот перебежал от дерева к дереву, притаился за стволом. Потрогал кору, закинул голову, уставился на листву, чуть ли не пересчитал ее — артист! Пантелей не стал уличать его, даже не подал виду, что обнаружил слежку. Смотри, мол, смотри — много ли увидишь? Исключительно бдителен был и Митя — ни разу бумажку не достал, ни штришка не нанес. На память надеется. Высмотрит, что надо, а позже, когда останется один, дополнит свою карту. А Олег думает, что Пантелей и Митя вправду заодно. Пусть думает! Они разом наткнулись на каменную преграду. Она пролегла по некрутому склону, поперек тропинок. Не разберешь сходу: выперла ли из земли складка, сложил ли кто теперь уже полуразрушенную стену? Камни почернели, местами заросли травой и даже молодыми деревцами. Пантелей взобрался на преграду. За нею был круглый провал с выходами камня, а за провалом еще одна преграда, наискосок к первой. Мальчишки, как сигнал получили, сбежались, усеяли стену, загалдели: откуда она взялась? для чего ее возвели? Каждый свою историю верной считает. Митя о Митричах вспомнил: — Против Митричей поставили эту баррикаду. Солдаты ее сделали по приказу Лупана. Если подальше в лес зайти, можно на Кристинину погибель выйти и на место, где дом Лупана стоял… — Не, — замотал головой Санька. — Во время гражданской войны здесь был лагерь красных партизан. Отсюда они по белым саданули так, что те за море ускакали… — А между тем, — заговорил Валерий Васильевич, который тоже сюда поспел, — белые за море не отсюда бежали, а километров на пятьдесят южнее… Все это фашисты нагородили. Они тут сидели и от страха дрожали — десанта опасались. Пушек и минометов навезли, блиндажи вырыли. — Да не помогло, — гордо поддержала Валерия Васильевна Валерия Васильевича, будто это он десант высадил и долбанул фашистов. — На рассвете подошли катера. Морская пехота — в воду! Холода стояли — лед на камнях. Но пехота прошла по ним и — в лес! Все разметала: каменные преграды, лесные завалы, пушки и пулеметы… — Вот бы найти стадое одужие или хотя бы гильзы! — Бастик стал заглядывать в щели между камнями, раздвигать кусты крапивы. — Не найдешь, Бастик! — остановил Санька. — Здесь столько лет лагеря, здесь столько пацанов побывало, а до этого трофейщики и саперы лес прочесали… — После пацанов не найдешь, — согласился Бастик. — Давайте тогда штудм устдоим. — Мы — десантники! Наступаем и побеждаем! Мальчишки согласились, не задумываясь. Валерий Васильевич слова сказать не успел — послышался голос Орионовны: — Возвращаемся в лагерь. Время обедать! |
||
|