"Серебряная свадьба" - читать интересную книгу автора (Бинчи Мейв)

5. ОТЕЦ ХЁРЛИ

Кроме сестры, отца Джеймса Хёрли никто не называл Джимбо, это было бы немыслимо. Мужчина шестидесяти с лишним лет, с седыми волосами и красивой головой, он держался с достоинством епископа, и, по мнению многих, епископский сан был бы ему более к лицу, чем многим из тех, кто его носит. Высокому и статному, ему бы пошла епископская мантия, а еще больше — кардинальский пурпур.

Но, увы, в Риме судили не по наружности, и имя отца Хёрли никогда не звучало в коридорах власти.

Не нашлось бы никого, кто сказал против него хоть слово. Его прихожане в нескольких церковных приходах графства Дублин души в нем не чаяли. Он вроде бы вполне поспевал за переменами, происшедшими в церковной жизни после Ватиканского собора,[7] но и вперед забегать не собирался. Тихими, ласковыми речами он умел успокоить самых консервативных и в то же время не брезговал прислушаться к мнению мирян. Не сказать, чтобы он стремился угодить «и нашим, и вашим», но, во всяком случае, старался сгладить острые углы и никого не раздражать.

А в графстве Дублин, где антиклерикализм широко распространился в среде либерально настроенной молодежи, это требовало большого мужества и искусства.

Он был не из тех священнослужителей, что выступают по телевидению в дебатах на всякие животрепещущие темы, — на экране он ни разу не появлялся. И не венчал известных атеистов, устраивая из церковной службы спектакль. Но и к духовенству старой закалки — тем, что отправляются в марте в Челтнем, набив карман пятифунтовыми банкнотами, и улюлюкают гончим во время охоты на зайцев, он не принадлежал. Отец Хёрли получил хорошее образование, много путешествовал на своем веку и обладал обходительными манерами. Нередко про него говорили, что он похож на профессора. Это была высокая похвала. И он посмеивался про себя, когда слышал по своему адресу комплимент, который у некоторых считался еще более высокой похвалой, — что он больше похож на англиканского приходского священника, чем на католического.

Складывалось впечатление, что Джеймс Хёрли спокойненько переходит из одного прихода в другой, не перемещаясь по лестнице карьеры ни вверх, ни вниз. Казалось бы, человек такого ума и красноречия просто обречен подниматься все выше и выше… Ан нет. Поговаривали, правда, что он и не стремился к повышению или особым выгодам. При этом его нельзя было назвать человеком не от мира сего, чуждающимся мирских радостей. Он ценил хорошие вина, любил полакомиться фазаном и омаром.

Отец Хёрли всегда казался довольным своей судьбой, даже когда его назначили в рабочий район с четырнадцатью молодежными клубами и одиннадцатью футбольными командами — и это после того, как на предыдущем месте ему приходилось главным образом посещать просторные гостиные и частную лечебницу.

Учился он в одной из лучших католических школ Англии, но никогда об этом не рассказывал. Он был из богатой семьи и, по слухам, провел детство в большом загородном имении. Все эти сведения, однако, исходили отнюдь не от самого отца Хёрли. Он только беззаботно смеялся и говорил, что лучше ирландцу не трясти свое родословное дерево: мало ли что свалится на голову. У него была сестра, замужем за состоятельным сельским адвокатом, и племянник — их единственный сын. Вот об этом юноше отец Хёрли не умалчивал, более того, отзывался о нем с большой теплотой. Грегори был единственным уголком в личной жизни отца Хёрли, на который он охотно проливал свет.

Во всем же остальном он был всего лишь хороший, внимательный слушатель чужих историй. Потому-то люди и считали его таким интересным собеседником: он говорил с ними только о них.

В переездах из одного прихода в другой его сопровождали фотографии отца и матери, уже умерших, в старомодных овальных рамках, и два снимка Грегори — первое причастие и школьный выпуск. Красивый юноша с рукой, легко покоящейся на дипломе, смотрит в объектив улыбающимися глазами, словно знает гораздо больше любого другого выпускника, позировавшего в тот день для чопорных, парадных портретов, но воспринимает все это без особой серьезности.

Для тех, кто рассказывал отцу Хёрли о своей жизни, посвящал в свои заботы, выкладывал сплетни, Грегори служил идеальной дежурной темой — всегда можно справиться о нем и услышать восторженный ответ, только слушай с вежливым видом, а потом запросто вернуться к собственным делам. Никто не заметил, что с какого-то момента отец Хёрли перестал сам заговаривать о Грегори, а его ответы стали уклончивыми и не такими информативными, как раньше. Слишком хороший дипломат, он заботился о том, чтобы никто этого не заметил. И об этом его качестве люди тоже говорили: ему бы служить в министерстве иностранных дел, консулом или даже послом.

Джеймс Хёрли лишился матери еще в детстве, и Лора всегда была для него одновременно матерью, сестрой и лучшим другом. Лора была на пять лет старше брата. Ей исполнилось семнадцать, когда на ее попечении оказались большой рушащийся дом, младший брат и нелюдимый отец, обращавший на детей не больше внимания, чем на покойную жену или родовое имение.

Теперь-то Джеймс Хёрли все понимал, но тогда он жил в детском страхе, стараясь не раздражать сурового, холодного отца. Если бы не он, Лора могла бы поступить в университет, а вместо этого она осталась дома и только окончила секретарские курсы в ближайшем городке.

Эта мысль всегда мучила его.

Лора работала в местной бакалейной лавке, пока ее не купила более крупная фирма; потом в местной пекарне, которая в конце концов слилась с тремя соседними пекарнями; затем в приемной у врача, и во время ее работы там врача лишили звания за нарушение профессиональной этики. Лора часто повторяла маленькому брату Джимбо, что она, похоже, приносит несчастья своим работодателям. И ее маленький брат Джимбо часто предлагал ей устроиться на работу к ним в школу, надеясь, что тогда ненавистную школу закроют.

Она горячо поддерживала брата в его призвании; они совершали долгие прогулки по проселочным дорогам, сидели вдвоем на мшистых берегах, на приступках изгородей между полями и разговаривали о любви Божьей так же, как другие говорят о спорте или кино.

Лора Хёрли со слезами на глазах опустилась на колени, чтобы принять от брата первое благословение после того, как он отслужил свою первую мессу.

Их отец к тому времени уже умер, так и оставшись до конца безразличным и безучастным к судьбе собственных детей. Джеймс сделался священником, но с тем же успехом он мог бы стать солдатом или жокеем — его отцу было все едино.

Пока Джеймс учился в семинарии, он очень беспокоился за Лору. Она жила в сторожке у ворот поместья, их бывшего дома. На фоне соседних имений Большой Дом не был таким уж большим и все же он выглядел весьма солидно. Но Лора не испытывала унижения от того, что поселилась в домике привратника, где раньше жили без всякой арендной платы те, в чьи обязанности входило открывать и закрывать ворота для Хёрли. Она весело объясняла, что гораздо легче следить за маленьким жильем, чем за большущим домом, а с тех пор как их отец сначала переселился в частную лечебницу, а потом отошел в лучший мир, и она осталась одна, и содержать Большой Дом больше не имело смысла. К моменту его продажи набралось столько долгов — за обучение Джеймса, за содержание отца в лечебнице, — что имение пришлось заложить. В банке почти ничего не было, и мисс Лора Хёрли, преданная сестра и верная дочь, осталась без приданого.

Но Лору никогда не преследовали подобные грустные мысли. Она была счастлива, выгуливала двух своих больших колли, вечерами читала у маленького камина, а днем отправлялась на работу в контору местных адвокатов. Она со смехом говорила, что умудрилась еще не прикрыть их лавочку, как случалось раньше. Но она принесла туда кардинальные перемены.

И прежде всего изменила семейное положение закоренелого холостяка мистера Блэка-младшего. Мистера Блэка, который в свое время был самым завидным женихом во всем графстве. И вот когда сорокалетний мистер Блэк увидел тридцатичетырехлетнюю Лору Хёрли, его твердокаменная решимость навсегда остаться одиноким и свободным поколебалась.

А потом пришло письмо: «Дорогой Джимбо, ты не поверишь, но мы с Аланом Блэком решили пожениться. Нам бы очень хотелось, чтобы обряд бракосочетания совершил ты. Оба мы, мягко выражаясь, уже не первой молодости, поэтому не станем выставлять себя на посмешище и развлекать толпу зевак. Мы хотели бы поехать в Дублин и, если это возможно, обвенчаться в твоем приходе. Дорогой Джимбо, я никогда не думала, что можно быть такой счастливой! И чувствовать себя так беззаботно и уверенно, будто все это было нам суждено. Не заслужила я такого счастья, ей-богу, не заслужила!»

Отец Хёрли навсегда запомнил это письмо от сестры, оно так и стояло у него перед глазами — маленький листок желтоватой бумаги, покрытый буквально набегающими друг на друга словами. Он помнил, как глаза его увлажнились слезами радости при мысли о том, что есть все-таки справедливость на свете, раз такая добрая женщина нашла себе великодушного, хорошего человека. Алана Блэка он не помнил — помнил только, что тот был очень хорош собой и одевался с иголочки.

В двадцать девять лет отец Джеймс Хёрли уже ощущал себя человеком, умудренным жизнью, и — странное дело — соединяя руки Лоры и Алана Блэка на церемонии бракосочетания, он глядел на старшую сестру с бережно-покровительственным, каким-то отцовским чувством. Он надеялся, что этот темноглазый, темноволосый человек с едва начавшими седеть висками будет добр к Лоре, оценит щедрость ее души и бескорыстие.

Не раз он ловил себя на том, что смотрит на них с надеждой, которая была чем-то большим, нежели простое желание, немой молитвой о том, чтобы между сестрой и этим высоким красавцем всегда царил мир. Лицо у Лоры было открытое, честное, но даже в этот день, день ее свадьбы, никто бы не назвал ее красивой. Волосы у нее были гладко зачесаны назад и стянуты широкой кремовой лентой под цвет костюма, такой широкой, что могла сойти за шляпку или головной платочек для церкви. Лора припудрила лицо, и светившаяся на нем улыбка согревала сердца немногочисленных присутствующих. Отец Хёрли молил Бога, чтобы внимание красавца адвоката когда-нибудь не обратилось на других женщин.

Годы спустя он изумлялся своей тогдашней наивности — как он вообще мог считать себя способным давать советы мужчинам и женщинам на их земном пути? В этом изменчивом мире не было и никогда раньше не бывало чувства более сильного и постоянного, чем любовь Алана Блэка к жене. С того дня, как они наведались к нему, загоревшие и веселые, после своего возвращения из Испании, где провели медовый месяц, ему ничего не оставалось, как признать: его собственные суждения, основанные на внешнем впечатлении, были поверхностными. Да и почему бы Алану Блэку, человеку умному, интеллигентному, не увидеть высокие достоинства Лоры Хёрли, ее доброту и любящее сердце? В конце-то концов, сам Джеймс Хёрли всегда видел в ней это, так почему же он думает, что адвокат мистер Блэк его глупее?

Он часто приезжал к ним погостить. Они отремонтировали домик привратника и пристроили к нему несколько комнат. На одной стороне дома появился кабинет, от пола до потолка заставленный книгами; по вечерам они затапливали там камин и частенько читали втроем, сидя в больших креслах. Нигде до того он не знал такого мира и счастья.

Иногда Лора, свернувшаяся калачиком в кресле, поднимала глаза и улыбалась ему. «Разве это не жизнь, Джимбо?» — говорила она. Она любила прогуляться с ним по полям, среди когда-то принадлежавших им пастбищ, изгородей и рвов. «Разве мы думали, что все так хорошо обернется, а, Джимбо?» — часто повторяла она и ерошила младшему брату волосы. Для нее он никогда не станет почтенным отцом Хёрли.

А потом Лора и Алан сообщили, что сооружают на другой стороне дома новую, длинную и низкую, комнату — это будет детская. Правда, детской они ее называть не будут — малышовое словечко. Комнату станут называть по имени ребенка: комната его или ее — смотря кто это будет. Ребенка назвали Грегори, во время крещения отец Хёрли держал младенца на руках. Это был красивый малыш с длинными и темными, как у отца, ресницами. Грегори Блэк.

Больше детей у них не было; по словам Лоры, они хотели бы подарить ребенку братика или сестренку, но — увы. Однако они позаботились о том, чтобы мальчику было с кем играть, чтобы его окружали другие дети. Он рос ребенком, о котором любой нежный дядюшка может только мечтать.

Увидев приближающуюся машину, Грегори вскакивал со своего места у окна собственной комнаты. «Это дядя Джим!» — кричал он, старые шотландские овчарки принимались прыгать с радостным лаем, а Лора бегом летела из кухни.

Алан, возвращаясь с работы, встречал его широкой улыбкой: в доме сестры ему явно были рады. Они любили, когда он приезжал на пару дней посреди недели, и радовались взаимной привязанности, которая возникла между дядей и племянником.

Естественно, лет с десяти Грегори уже хотел быть священником. Это куда лучше, чем работать в конторе отца, говорил он вполне серьезно. Священникам можно ничего не делать, а люди платят тебе деньги за то, что ты служишь мессы, которые и так бы служил, а еще поднимаешься на кафедру и указываешь людям, как себя вести, — не то они попадут в ад. Слушатели, хотя и несколько шокированные, были в восторге, и Грегори с энтузиазмом продолжал. Это самая лучшая работа на свете. Еще можно не отпускать на исповеди грехи тому, кто тебе не нравится, и тогда он попадет в ад — вот будет здорово!

Блэки в свою очередь приезжали к нему в Дублин, и Джеймс Хёрли никогда не уставал говорить о хорошем, смышленом мальчике — своем племяннике. Грегори хотелось знать все, познакомиться со всеми. Он очаровывал старых желчных кюре и несносных прихожанок, которые во всем норовили увидеть для себя личное оскорбление.

— А из тебя, я думаю, и вправду может выйти хороший священник, — сказал однажды, со смехом дядя. Грегори тогда было пятнадцать. — Тут очень много работы с людьми, важно умение налаживать с ними хорошие отношения, а у тебя с этим полный порядок.

— Я просто поступаю так, как подсказывает здравый смысл, — отвечал Грегори.

Отец Хёрли кинул на него пытливый взгляд. Конечно, здравый смысл подсказывает, что лучше держать себя с людьми любезно и благожелательно, а не заносчиво и высокомерно. И конечно, мудро поступает тот, кто старается не навлекать на себя гнев властей предержащих. Но подобные мысли у пятнадцатилетнего мальчишки!.. Как быстро они растут нынче.

Поступив в Университетский колледж Дублина, Грегори решил изучать право. Опять же, по его словам, так подсказывал здравый смысл. Все равно на кого-то надо выучиваться, право ничем не хуже всего остального, а отцу, деду и дяде будет приятно думать, что еще один Блэк избрал себе почтенную юридическую карьеру.

— Значит, займешься адвокатской практикой? — удивился отец Хёрли. Грегори казался ему слишком незаурядным, слишком живым и деятельным по натуре, чтобы осесть в маленьком городке, где так мало примечательного будет для его острого, беспокойного взгляда, который не любит ни на чем задерживаться подолгу и жадно ищет новых впечатлений.

— По правде говоря, дядя Джим, я и сам еще не знаю. Родителям это точно было бы по душе, так что нет смысла их разубеждать. Пусть думают, что так оно и будет.

И опять в его словах сквозил какой-то холодок. Парень не сказал, что лжет родным, он сказал только, что, раз в этом мире нет ничего определенного, не стоит загадывать наперед. Не раз отец Хёрли повторял это себе, когда читал вечернюю молитву или когда его одолевала тревога при воспоминании о словах Грегори. Я превращаюсь в занудливого осла, думал он, треплю себе нервы по пустякам. Это нелепость — пытаться выискать какой-то устрашающий смысл в практических планах современного молодого человека.

Грегори успешно окончил университет и был запечатлен на фотоснимках — один и с родными: отцом, матерью и дядей.

Алан Блэк уже совсем поседел, но все еще был красив. Ему исполнилось шестьдесят три — разница в сорок два года разделяла его с сыном. Адвокат Блэк всегда говорил, что неважно, на сколько ты старше сына — на восемнадцать лет или на сорок восемь, все равно вы принадлежите к разным поколениям. Но для него лично все вышло как нельзя лучше, о таком можно только мечтать: мальчик никогда не требовал мотоцикла, не имел дела с наркотиками, не водил домой всякий сброд. Идеальный сын.

Лора, его мать, на торжественной выдаче дипломов выглядела прекрасно. Она не суетилась и не щебетала о том, что произвела на свет сына, который сможет подписываться «бакалавр гражданского права» и вскоре будет принят в Юридическую корпорацию. Лора была в элегантном темно-синем костюме, на шее — яркий розовый шарфик. На стрижку она потратила, по ее мнению, прорву денег, и ее седые волосы смотрелись изящно и ухоженно. Никто не дал бы ей пятьдесят шесть лет, и она была воплощение счастья. Вдруг она сжала локоть брата.

— У меня такое чувство, что мне слишком повезло в жизни, Джимбо, — сказала она с серьезным видом. — Почему Бог дал мне такое счастье, если Он не дал его всем другим?

— Отец Хёрли, который тоже не выглядел на пятьдесят один год, старался убедить ее в том, что любовь Божия равно изливается на всех, вопрос в том, кто как ее принимает. Лора со своей всегдашней ангельской добротой ко всем по справедливости заслуживает счастья в этой жизни, так же как и в будущей.

Он сам верил в то, что говорил, верил в каждое свое слово. Его взгляд упал на женщину с усталым лицом и сына в инвалидной коляске. Они пришли на выпускной акт ради дочери.

Быть может, она тоже человек ангельской доброты, подумал отец Хёрли. Слишком трудно было понять, почему Бог не дал ей лучшей доли. Но сейчас не стоит об этом думать.

Они пообедали в одной из лучших гостиниц. Кое-кто из сидевших за столиками знал отца Хёрли, и он с гордостью представлял им своих родных — элегантных сестру и зятя, многообещающего красивого молодого человека.

Некие миссис О'Хаган и миссис Бэрри, решившие немножко себя побаловать, были, похоже, очень рады познакомиться с тем самым племянником, о котором они столько слышали. Отец Хёрли предпочел бы, чтобы две леди поменьше распространялись о том, как часто и с каким восторгом он упоминал о молодом человеке: получалось так, будто у него нет других тем для разговора.

А Грегори ничуть не смутился. Когда они уселись за столик, он с заговорщицким видом ухмыльнулся дяде.

— Так, говоришь, у меня есть подход к людям? Так ты же просто гений! Выдаешь им время от времени крохи безобидных семейных новостей — и они уверены, что знают о тебе все. Хитрая лиса, вот ты кто, дядя Джим!

Конечно, утешительно, что тебя не принимают за болтливого дядюшку, который с ума сходит по племяннику, но, с другой стороны, обидно: его, похоже, считали слишком суетным.

Грегори Блэк решил поработать несколько лет в Дублине практикующим адвокатом — набраться опыта. По его словам, лучше совершить все неизбежные ошибки новичка на людях незнакомых, чем на клиентах отца. Даже его давно вышедший из дела дед, которому было уже под девяносто, одобрил эту идею. Как и дядя, у которого не было собственных детей. Родители тоже были «за».

— Глупо было бы удерживать его в захолустье после того, как он столько времени жил совершенно самостоятельно в Дублине, — сказала Лора брату. — И потом, он говорит, что будет часто к нам приезжать.

— Правда ли будет или только обещает? — засомневался отец Хёрли.

— Будет-будет. Когда он учился, единственная проблема была в транспорте, трудно мотаться туда-сюда на поезде, а потом еще на автобусе. Теперь, когда у него будет машина, все станет по-другому.

— Собственная машина?!

— Да, подарок Алана. Алан обещал ему машину, если он закончит хорошо.

Она сияла от гордости.

Благодарность Грегори была безмерна. Он от души расцеловался со всеми. Его отец, охрипший от счастья, стал говорить, что со временем Грегори, естественно, сменит эту модель и заведет себе что-нибудь поприличнее, но пока… может быть…

Грегори уверил, что не поменяет машину, пока она не выйдет из строя. Облегчение и радость переполнили сердце отца Хёрли: все-таки этот жадный до жизни темноволосый мальчик понимает, какой любовью и заботой окружен, и умеет ответить на них как должно.

Его счастливые родители возвратились к себе в деревню, счастливый дядя вернулся в церковь, и молодой человек остался один, вольный делать со своей жизнью, что ему угодно. Теперь в его распоряжении было большое подспорье — новенький автомобиль.

Грегори сдержал слово — навещал родителей; он лихо подкатывал к домику привратника, ласково трепал уши собакам — детям и даже внукам тех, первых шотландских овчарок, которых так любила его мать. Говорил с отцом о праве и с матерью о своей жизни в Дублине.

Судя по всему, у него было много друзей, как мужчин, так и женщин (с гордостью рассказывала Лора брату), они приходят друг к другу домой и даже готовят друг для друга еду. Лора всегда давала ему с собой хлеб, бекон, хорошей деревенской ветчины ломтями, масло целыми фунтами, иногда специально зажаривала бифштекс и пекла пирог с почками, чтобы сын полакомился у себя в Дублине. Пару раз Джеймс Хёрли даже удивился: интересно, чем, по ее мнению, торгуют продовольственные магазины в районе, где снимает квартиру его племянник. Но вслух ничего не сказал. Его сестре было в радость чувствовать, что она, как и прежде, заботится о красивом сыне, которого произвела на свет. Зачем препятствовать этому хорошему, доброму чувству? Как говорит его племянник, в этом нет смысла.

Практически никогда не совпадало так, чтобы они с Грегори одновременно гостили в доме у Лоры. По выходным священник никогда не бывал свободен: в субботу — исповеди и посещения домов прихожан, в воскресенье — приходские мессы, вызовы к больным и вечернее благословение. Но когда он выбирался к Лоре и Алану с ночевкой посреди недели, он видел, что радость, которую приносили им визиты сына, совершенно затмевала то, что можно было бы счесть эгоизмом в его поведении.

Лора с восторгом расписывала, как охотно Грегори пользуется тем большим красным мешком для грязного белья, который она ему сшила, как часто он бегает на кухню и запихивает его содержимое в их стиральную машину.

Она говорила об этом с гордостью, будто это стоило ему большого труда. Она только забывала упомянуть о том, что сама вынимала белье из машины и вывешивала сушиться, сама гладила его рубашки, сама все укладывала ему в дорогу и оставляла в готовом виде на заднем сиденье его машины.

Алан говорил, что Грегори с большим удовольствием ходит с ними по субботам обедать в гольф-клуб, хвалит тамошние вина и хорошую еду.

Отец Хёрли удивлялся, почему Грегори хотя бы изредка не отвезет родителей на машине, которую они ему купили, в какую-нибудь гостиницу неподалеку и сам не угостит их обедом.

Но, как обычно бывает, нецелесообразно было поднимать такие бестактные вопросы. И потом, вспоминал он с чувством вины, ему самому в прежние времена никогда не приходило в голову угостить сестру обедом, доставить ей такое удовольствие. Впрочем, он имел в свое оправдание обет бедности, но были вещи, о которых он просто не думал. Может быть, в молодости все мы такие.

Грегори всегда был душой компании. Он мог говорить без умолку и при этом ни о чем. Таким определением можно похвалить человека, а можно и оскорбить. В случае Грегори это вызывало у окружающих только восторг и восхищение.

Иногда Грегори ездил с дядей купаться в Сэндикоув, на мужской пляж Форти-Фут. Иногда заходил к отцу Хёрли, в его дом при церкви, промочить горло и, подняв к вечернему свету стакан прекрасного уотерфордского[8] хрусталя, любовался игрой золотистого виски в его гранях.

— Хорошая штука аскетизм, — говорил он со смехом.

Невозможно было на него обижаться, и только самый отъявленный скряга заметил бы, что сам он никогда не принесет бутылочку виски, чтобы пополнить дядин запас, не важно — аскетический или нет.

Визит племянника посреди ночи явился для отца Хёрли полной неожиданностью.

— У меня маленькие неприятности, Джим, — сказал он, едва переступив порог.

Ни тебе «дядя», ни извинения за то, что поднял тебя с постели в три часа ночи.

Отцу Хёрли удалось успокоить престарелого кюре и не менее престарелую экономку и загнать их обратно в спальни. «Чрезвычайная ситуация, я сам разберусь», — объяснил он. Вернувшись в гостиную, он увидел, что Грегори уже налил себе большую порцию. Глаза парня слишком ярко блестели, на лбу выступили капельки пота, по виду он уже и без того порядочно набрался. — Что стряслось?

— Проклятый велосипед, выскочил прямо мне навстречу. Ни фар нормальных, ничего. Идиоты несчастные, их надо привлекать к ответственности. Надо сделать для них отдельные полосы, как в Европе.

— Что стряслось? — повторил священник.

— Я не знаю. — Грегори казался совсем мальчишкой.

— Ну ладно, велосипедист в порядке? Не пострадал?

— Я не остановился.

Отец Хёрли встал. Но ноги его не держали, он снова сел.

— Но ты его сбил? Он упал? Матерь Божья, Грегори, ты что, так и бросил его на дороге?!

— Пришлось, дядя Джим. Я был под этим делом. Сильно под этим.

— Где он сейчас? Где это произошло?

Грегори объяснил: неосвещенная дорога на окраине Дублина.

— Что ты там забыл?

Вопрос не имел отношения к делу, но священник пока еще не чувствовал себя в силах встать, подойти к телефону и сообщить в полицию и в «скорую помощь» о несчастном случае.

— Я поехал домой тем путем, думал, так оно спокойней, меньше вероятность, что остановят, ну… проверят на алкоголь.

Грегори поднял глаза на дядю. Точно так же он взглядывал еще мальчишкой, когда, случалось, забудет погулять с одной из собак или закрыть калитку в дальнем поле.

Но теперь дело посерьезней — в темноте на дороге лежал сбитый велосипедист.

— Ради Бога, Грегори, скажи мне, как по-твоему, что с ним?

— Не знаю, Господи, я не знаю! Я только понял, что это был велосипедист.

Он умолк. Выражение лица было совершенно бессмысленное.

— А потом?..

— Я не знаю, дядя Джим. Мне страшно.

— Мне тоже, — сказал Джеймс Хёрли. Он поднял трубку.

— Нет! Нет! — вскричал племянник. — Ради Бога, ты погубишь меня!

Джеймс Хёрли уже набрал номер полиции.

— Заткнись, Грегори, — отрезал он. — Я не собираюсь называть твое имя, я просто сообщу им место происшествия, а потом сам туда поеду.

— Ты не можешь… Не можешь!..

— Здравствуйте, сержант. Это отец Хёрли из дома священника при здешней церкви. Мне стало кое-что известно, произошел несчастный случай…

Он указал дорогу и район. Какое время? Наверное, с полчаса назад. Он глянул на Грегори — тот несчастно кивнул.

— Да, судя по всему, водитель не стал останавливаться и скрылся с места происшествия.

Страшные слова звучали как приговор. Грегори на сей раз даже не поднял головы.

— Нет, сержант, больше ничего не могу вам рассказать, извините. Мне сообщили об этом на исповеди. Я немедленно отправляюсь туда, взглянуть, что с несчастным… Нет, мне признались в этом на исповеди, я ничего не знаю ни о машине, ни о том, кто в ней был.

Отец Хёрли направился за пальто. Его взгляд скользнул по лицу племянника, и он увидел, что оно просветлело. В глазах Грегори светилась благодарность.

— Я как-то не подумал… Ну конечно — элементарный здравый смысл! В самом деле, ты ведь не можешь раскрыть тайну исповеди.

— Не было никакой исповеди, и я мог бы рассказать, но не стану.

— Ты не смог бы нарушить священный…

— Заткни свою глотку!..

Таким он дядю никогда еще не видел.

Отец Хёрли взял маленькую сумку на случай, если потерпевший серьезно пострадал и придется соборовать его прямо у обочины неосвещенной дороги на окраине Дублина.

— А мне что делать?

— Идти домой. И лечь в постель.

— А машина?

— С машиной я разберусь. Отправляйся домой… С глаз моих!


Велосипедистом оказалась девушка. Судя по студенческому удостоверению в ее бумажнике — мисс Джейн Моррисси. Ей было девятнадцать. Она была мертва.

Вот всегда так, сказали полицейские. Они достаточно насмотрелись на подобные случаи. Вечно одно и то же — труп на обочине, дело рук какого-нибудь ублюдка, который и не подумал остановиться… Кошмар! Один полицейский снял фуражку и вытер лоб, второй закурил. Они обменялись взглядами через голову священника, приятного, с мягкой речью человека лет пятидесяти с лишним. Он читал молитву над мертвой девушкой, всхлипывая, точно ребенок.


Я сделал это ради Лоры — твердил себе потом бессонными ночами отец Хёрли; он не мог спать, не мог провалиться на семь-восемь часов в глубокое, без сновидений забытье. Он сослался на исповедь, иначе пришлось бы донести на единственного сына своей сестры, сообщить, что он сбил человека и скрылся с места происшествия. С точки зрения священника, принимающего исповедь, он обязан был уговорить парня сознаться в преступлении.

В жизни все не так, как в старом черно-белом фильме с Монтгомери Клифтом о священнике, терзаемом мучительными сомнениями. Сегодня священник обязан настаивать: если кающийся хочет отпущения грехов и очищения, он должен взять на себя ответственность за свои действия, должен заплатить за причиненный им ущерб.

Но Джеймс Хёрли думал о Лоре.

Это была единственная возможность уберечь ее. Это был способ дать понять ее слабому сыну, что он, отец Хёрли, вел себя в этом деле скорее как грешник, чем как духовник. Его поступку нет оправдания как с точки зрения гражданских, так и церковных законов.

Он солгал сержанту — сказал, что понятия не имеет, кто водитель, это был телефонный звонок — кто-то в истерике пытался исповедаться. Он солгал кюре, сказал, что ночной гость был нищим, просил милостыню.

Он солгал сестре, когда та спросила, почему он не может к ним приехать. Много дел в приходе, сказал он. А правда была в том, что он не в состоянии смотреть им в глаза. И не в силах был выслушать очередную историю, подтверждающую совершенство Грегори.

Машину Грегори он перегнал на станцию техобслуживания в месте, где его никто не знал, на другом конце Дублина. Хозяину-механику сказал, что вел машину кюре и задел ворота. Механик рад был услышать, что и священник способен дать маху; он выправил вмятину и произвел полный осмотр.

— Комар носа не подточит, — сказал он, радуясь, что участвует в маленьком сговоре. — Теперь кюре, хоть убей, ничегошеньки не заметит.

— Сколько я вам должен?

— Да о чем вы, отец, пара пустяков. Помолитесь за меня и за мою старенькую маму — ей последнее время нездоровится.

— Я не оплачиваю ремонт молитвами! — Священник побелел от гнева. — Ради всего святого, приятель, скажи, сколько с меня!

Испуганный механик, запинаясь, выговорил сумму. Отец Хёрли пришел в себя. Он положил руку ему на плечо и сказал:

— Пожалуйста, простите. Я очень сожалею, что вышел из себя и накричал на вас. Я был слегка на взводе, но это не оправдание. Можете ли вы меня простить?

По лицу человека разлилось облегчение.

— О чем речь, отец. Нет ничего хуже для настроения, чем врезаться в какие-нибудь пакостные ворота, в особенности для почтенного духовного лица вроде вас. Не берите в голову, повреждения-то никакого, можно считать, и не было. Так, одно название.

Отцу Хёрли вспомнилось бледное лицо девятнадцатилетней Джейн Моррисси, студентки социологического факультета, девичье лицо, одна сторона которого была залита быстро высыхающей кровью. На мгновение ему сделалось дурно.

Он знал, что его жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. Знал, что перешагнул какую-то границу и оказался в другом мире — мире лжи.

Ключи от машины он положил в конверт и бросил в почтовый ящик Грегори. Поставив машину на стоянке, вернулся пешком в дом священника.

В вечерних газетах он прочел о несчастном случае, слышал обращение к очевидцам по радио.

Потом он сыграл со старым кюре партию в шашки, но мысли его были бесконечно далеко от игры.

— Хороший ты человек, Джеймс, — говорил кюре. — Ты не поддаешься мне, как другие. Очень хороший человек.

Слезы навернулись на глаза отца Хёрли.

— Нет, каноник, я очень слабый человек, глупый, пустой и слабый.

— А-а, мы все глупые, пустые и слабые, — возразил кюре. — И все-таки есть в некоторых из нас хорошее, в тебе-то уж точно есть.


Эти страшные дни были уже в прошлом, а бессонница все не проходила. Он возобновил отношения с племянником — натянутые, формальные.

Сразу же после случившегося Грегори позвонил ему, чтобы поблагодарить за машину.

Отец Джеймс Хёрли спокойно проговорил в трубку:

— Боюсь, его сейчас нет.

— Но это же ты, дядя Джим… — Грегори недоумевал.

— Я уже наговорил столько лжи, Грегори. Одной ложью больше, одной меньше… — Голос у него был усталый.

— Пожалуйста, пожалуйста, дядя Джим, не говори так. Тебя кто-нибудь сейчас слышит?

— Понятия не имею.

— Можно мне зайти?

— Нет.

— А завтра?

— Не показывайся мне на глаза, Грегори. Никогда.

— Но я не могу… Не вечно же мне тебя избегать. Во-первых, я этого не хочу, а во-вторых, что подумают мать с отцом? Это будет выглядеть… ну, сам понимаешь как.

— Вряд ли они хоть когда-нибудь догадаются. По-моему, тебе нечего волноваться. Они никогда не поверят, что это был ты. Для них это будет всего лишь коротенькая газетная заметка, еще один печальный инцидент на улицах Дублина…

— Нет, я говорю о нас… Что, если мы больше не будем друг с другом разговаривать?

— Я думаю, мы будем разговаривать. Дай срок. Дай мне время.


Грегори никак не мог до него достучаться — не мог целыми неделями. Стоило ему появиться в доме священника, дядя извинялся: ему надо срочно бежать по вызову к больному. Если он звонил — повторялось то же самое.

В конце концов Грегори выбрал то единственное место, где точно мог рассчитывать на безраздельное внимание человека, который его избегает.

Окошечко в исповедальне отодвинулось. В нем показалась красивая голова отца Хёрли. Священник не смотрел на кающегося; подперев голову рукой, он смотрел вперед и чуть вниз. Поза слушателя.

— Да, дитя мое, — начал он как обычно.

— Благословите, отец, ибо я согрешил, — произнес в свою очередь традиционную фразу и Грегори.

Голос был слишком знакомым, не узнать его было нельзя. Священник в смятении вскинул голову.

— Боже правый! Ты решил вдобавок посмеяться над таинством? — зашептал он.

— Ты нигде больше не стал бы меня слушать. Я пришел сюда, чтобы сказать, как я сожалею.

— Это не мне ты должен говорить.

— Как раз тебе. Богу я уже сказал через другого священника. Я решил ежемесячно выделять определенную сумму из своего заработка на благотворительность. Я отказался от алкоголя. Боже мой, дядя Джим, что еще мне сделать? Прошу тебя, скажи мне. Я не могу ее воскресить, даже тогда не мог бы.

— Грегори, Грегори… — Слезы стояли в глазах отца Хёрли.

— Какой в этом прок, дядя Джим, какая польза от того, что ты не будешь со мной разговаривать и не будешь приезжать к нам домой, потому что не хочешь говорить обо мне? Вот если бы я тоже погиб той ночью, тогда все было бы иначе, тогда вы бы дружно меня оплакивали. Так разве мы не радоваться должны, что, по крайней мере, я жив, пусть даже эта девушка, бедняга, погибла в катастрофе?

— Из-за пьяного водителя, бежавшего с места происшествия.

— Я знаю. Я признал свою вину.

— Но не заплатил за нее.

— Но ради чего? Нет, в самом деле! Чтобы разбить маме сердце, опозорить отца, запятнать тебя? И представь, что дело всплывет сейчас, когда прошла уже не одна неделя… Все будет выглядеть еще хуже. Мы не можем вернуться в ту ночь. Если б я только мог, я бы…

— Прекрасно.

— Что?

— Прекрасно, говорю. Мы будем друзьями.

— А, я знал, что ты в конце концов смягчишься.

— Ну хорошо, ладно, ты прав, я смягчился. А теперь не мог бы ты освободить это место для кого-нибудь другого, кто желает открыть душу перед Богом?

— Спасибо, дядя Джим. И еще, дядя Джим… Священник промолчал.

— Не выберешься как-нибудь ко мне пообедать? В субботу, например. Будет парочка моих друзей, никакого алкоголя. Пожалуйста, а?

— Хорошо.

— Спасибо еще раз.

И он отправился к племяннику в гости. Были двое молодых людей и девушка — приятная, веселая компания. За обедом пили вино и добродушно спорили о том, остается ли церковь и поныне духовной властительницей Ирландии. Отец Хёрли был хорошо подкован в дискуссиях такого рода: почти все дети его друзей поднимали эту тему. Он был неизменно вежлив и предупредителен, мог взглянуть на проблему с одной стороны, с другой и со всех прочих сторон. Он умел успокоительно журчать словами и в нужный момент создать видимость, что зарапортовался, тем самым предоставляя и другой стороне возможность безболезненно уступить в каком-нибудь пункте.

Он внимательно следил за Грегори — тот не пил ничего, кроме минералки. Все-таки парень испытал потрясение и пытается начать новую жизнь. Наверное, и впрямь надо бы смягчиться и постараться его простить, несмотря на то что себя самого он простить не может. Он улыбнулся племяннику, и тот ответил ему теплой улыбкой.

После обеда они все вместе убрали со стола и отнесли посуду в маленькую со вкусом обставленную кухню.

— Эй, Грег, с какой стати у тебя тут водка? Ты же больше не прикладываешься к бутылке, — спросил один из друзей.

— А, осталась с былых времен, возьми себе, — непринужденно ответил Грегори.

Отец Хёрли задумался. Неужели его собственная душа уже настолько развращена, что он всюду подозревает только плохое? Ему показалось, что глаза племянника как-то слишком уж блестят для того, кто хлебал за обедом только минералку. А вдруг на кухне он добавлял себе в стакан водку? На буфете стоит еще одна бутылка.

Нет, если теперь у него все время будут такие мысли, тогда вообще нет смысла поддерживать отношения с племянником. Он решительно отбросил прочь подозрения. Точнее, забросил в дальний ящик сознания, в свалку других вопросов, о которых просто не хотел думать.


Посреди недели он поехал к Лоре и Алану. Они обрадовались, узнав, что на субботнем обеде у Грегори была девушка: решили, что это может быть его подружка.

— Мне не показалось, что она относится к нему как-то особенно, — возразил отец Хёрли, чувствуя себя старой кумушкой на званом чаепитии.

— Но она же была там, — весело сказала Лора. — Мне все-таки кажется, что это его девушка.

Странная это была встреча; что бы ни говорили сестра и зять — все действовало ему на нервы.

Ему легко жить, просто позавидуешь, говорили они, он имеет дело с непререкаемыми истинами. А в юриспруденции иногда сталкиваешься с неопределенностью, с серыми зонами. Отец Хёрли усмехнулся. Можно подумать, в его работе и впрямь нет никаких «серых зон».

Они говорили о том, как им повезло с Грегори: вот сын их друзей связался с националистами, сначала устроился юрисконсультом в «Шин фейн»,[9] потом стал активно участвовать в их акциях и в конце концов вступил во «Временную ИРА».[10]

— По крайней мере у него есть какие-то идеалы, пусть даже они нелепые и безумные, — заметил отец Хёрли.

— Ты, Джимбо, с ума сошел. Нет там никаких идеалов! — вскричала Лора.

Как всегда, он смиренно, униженно улыбнулся. Не мог же он объяснить им, что лучше, на его взгляд, бороться за какое угодно общее дело, чем малодушно спасать собственную шкуру, как сделал их сын. А он ему в этом потворствовал.

Он был невесел, казался смущенным и встревоженным. Алан Блэк дипломатично перевел разговор на другую тему:

— Скажи-ка лучше, не намечаются ли у тебя какие-нибудь бракосочетания с размахом? Ты, Джим, даешь ощущение близости к сильным мира сего, сливкам ирландского общества, это греет нам душу.

— Нет, — сказал отец Хёрли. — Сегодняшняя молодежь не идет венчаться к старым друзьям своих родителей, а предпочитает обращаться к своим собственным друзьям. Нет, ни одной шикарной светской свадьбы не ожидается. Вот только серебряная свадьба, — оживился он, — и где бы вы думали — в Англии!

Они заинтересовались (они всегда интересовались всеми его делами). Он стал объяснять: он обвенчал эту пару в 60-м году — кто бы мог подумать, это было четверть века назад! Их дети, две дочери и сын, просят его приехать: по их словам, торжество потеряет смысл, если он не совершит для них какой-нибудь церемонии.

По мнению Лоры и Алана, эти супруги, кто бы они там ни были, очень правильно поступили, что снова обратились к отцу Хёрли.

— Я их не очень хорошо знал, — проговорил тот задумчиво, почти как сам с собой. — С матерью Дейрдры миссис О'Хаган я немного знаком и знаю миссис Бэрри, мать подружки невесты Морин Бэрри. А вот его совсем не знал.

— Ты никогда ни словом о них не обмолвился, — старалась разговорить его Лора.

— Ну да, как-никак, я многих венчаю. Некоторых больше никогда и не вижу. А Дейрдра, между прочим, всегда присылает мне открытку на Рождество. Плохо я помню этих Дойлов, Десмонда и Дейрдру… — Он тяжело вздохнул.

— Тебе они не понравились? — спросила Лора. — Нам-то можешь сказать, мы же их не знаем и никогда с ними не встретимся.

— Да нет. Они были очень даже милые и как раз мне понравились. Просто мне показалось, что они друг другу не подходят и скоро расстанутся… — Он разогнал печаль тихим смешком. — И надо же, как я ошибся. Они уже прожили вместе целых двадцать пять лет!

— Видно, они хорошая пара. — Лора задумалась. — Иначе зачем бы им тебя приглашать и устраивать пышное торжество. А повторение обетов будет?

— Не знаю, мне написала их дочь.

Он опять погрузился в молчание, но здесь, в просторной заполненной книгами комнате Алана и Лоры Блэков, молчание никогда не бывало тягостным.

Он стал думать о том бракосочетании. Это было в год рождения Грегори. Отец Джеймс вспомнил, как Дейрдра О'Хаган пришла к нему в ризницу; она слышала от матери, что он едет на шесть месяцев в Лондон. Это было временное назначение: с одной стороны, ради приобретения опыта, с другой — чтобы дать ему возможность решить, не согласится ли он служить в Англии. Священники-ирландцы в Британии были наперечет, зато среди католической паствы было полно переселенцев из Ирландии, а также их детей, которые предпочитали «своего» священника.

Дейрдра О'Хаган казалась напряженной и встревоженной. Она хотела знать, не может ли он устроить венчание в следующем месяце.

Все признаки вынужденного брака с целью «покрыть грех» были налицо, но она упорно отмалчивалась, не желала посвящать священника в причины спешки. Отец Хёрли пытался вкрадчивыми увещеваниями склонить ее к тому, что лучше провести бракосочетание в Дублине, но она была непреклонна. Родные ее жениха — с запада.

Но ведь Дублин, если на то пошло, ближе к западу Ирландии, чем Лондон, разве нет?

Дейрдра О'Хаган, которая помнилась ему хорошенькой веселой студенткой университета, дочь Кевина и Эйлин О'Хаганов, прихожан богатых и щедрых, — эта девушка будто бы обрела стальную волю. Она будет венчаться в Лондоне, она хочет уважить своих родителей, потому и обращается к викарию, которого они знают и любят; но, разумеется, если он не может, она договорится с кем-нибудь другим.

Помнится, он все же пытался тогда выведать у Дейрдры, с чем связана такая срочность. Брак — дело серьезное, здесь недопустима скоропалительность и нельзя руководствоваться ложными мотивами.

Должно быть, он выставил себя порядочным ханжой, к тому же, дал повод заподозрить себя в нескромном любопытстве, потому что она отвечала ему слишком четко и очень, очень сухо. «Видите ли, отец, если бы все следовали вашим наставлениям, никто вообще не вступал бы в брак, и в один прекрасный день оказалось бы, что род человеческий вымер».

Несмотря на это неприятное вступление, свадьба прошла отлично. Родственники жениха оказались простыми мелкими фермерами с запада; их было совсем немного. О'Хаганы численно превосходили их. Кевин, приятный, спокойный, задумчивый человек. Он умер несколько лет назад, зато Эйлин все еще полна сил.

Подружкой невесты была красивая молодая женщина по имени Морин Бэрри, ныне хозяйка этих модных магазинов. Он видел ее буквально на днях, когда служил панихиду по ее матери. Интересно, поедет ли она на серебряную свадьбу в Лондон? Поедет ли он сам? Он опять вздохнул.

— Ты сегодня не в настроении, Джимбо, — сочувственно заметила Лора.

— Хотел бы я быть степенным старым священником — знаешь, которому все ясно, как дважды два, и никаких сомнений.

— Тогда ты был бы невыносим, — ответила она ласково.

Алан оторвался от книги:

— Я понимаю, о чем ты. Было бы куда легче, будь у нас только закон, который надо соблюдать и осуществлять. Но мы стараемся в каждом случае учитывать конкретные обстоятельства дела, судить не по букве, а по существу, отсюда и возникает неразбериха.

Джеймс Хёрли внимательно посмотрел на зятя, но в словах адвоката не было никакого тайного смысла, он не догадывался о том, что натворил его сын. Он просто размышляет о практике окружного суда, где судья мог быть порой снисходительным, а порой строгим, в зависимости от того, что ему известно о человеке.

— Люди, не способные самостоятельно принимать решения, кончают нацизмом, — утешала его Лора.

— Иногда это неправильные решения, увы. — С лица Джеймса Хёрли не сходило озабоченное выражение.

— Кто бы вообще решился на какой-нибудь поступок, если бы не думал, что в данный момент это правильно.

— А потом? Что происходит потом?

Лора и Алан переглянулись. Джим никогда еще таким не был.

Наконец Алан заговорил:

— Ну, во всяком случае, сейчас не то что раньше, когда судьи отправляли людей на виселицу. Мы-то никого к смерти не приговариваем.

Это должно было послужить утешением. Но не подействовало.

— Нет. К смерти — нет.

— Пойдем погуляем с собаками? — предложила Лора. Легким, бодрым шагом они вдвоем направились через поля, по которым гуляли с самого детства.

— Если бы я могла помочь… — начала она неуверенно.

— Нет, Лора, я и так допустил непростительную слабость, выставил напоказ перед вами свою ипохондрию.

— Ты же мой младший брат, хотя и важный почтенный служитель церкви.

— Не важный и не почтенный. Я так и не получил постоянного прихода, да и желания у меня никогда не было. Не хочу брать на себя ответственность.

— И не надо. Никто тебя не обязывает.

— Бывают случаи, когда ты должен взять на себя ответственность.

Она знала, что больше он ничего не скажет, но лицо у него как будто повеселело, когда в гаснущем свете дня они возвращались домой.


После этого визита он понял, что, если не возьмет себя в руки и не перестанет потакать своим настроениям, его жертва лишится смысла. К чему пытаться избавить людей от одних огорчений, причиняя им в то же время другие? Им не дано знать, что их сын в нетрезвом состоянии сбил насмерть велосипедистку и даже не остановился. Блаженное неведение! Зачем отнимать у них душевный покой, заставляя тревожиться — ведь они думали, что он близок к нервному срыву.

В последующие месяцы он ожесточенно боролся с сомнениями и подавлял в себе ощущение предательства, сидя в обществе людей, которые всегда были и будут единственной его семьей.

Он научился непринужденно смеяться шуткам племянника и не морщиться от некоторых его замечаний, свидетельствующих о толстокожести и равнодушии к чувствам других. Снова и снова священник твердил себе, что ожидать безупречности от несовершенного человеческого существа — значит забывать о том, что сказано в Священном писании.

Он пытался радоваться тому простодушному счастью, которое родители Грегори Блэка обрели в своем сыне. Напоминал себе, что за все годы приходской работы он ни разу не встречал семьи, где бы царил такой мир и подлинное согласие. Быть может, им никогда и не придется расплачиваться за свое счастье.

Он продолжал натужно улыбаться, видя, как Грегори совершает обильные возлияния: джин перед ужином, вино за ужином и виски после ужина. Воздержание от спиртного длилось недолго. Равно как и отношения с той девушкой.

— Слишком уж она, дядя Джим, бескомпромиссная, — сказал он со смехом. Они ехали за город к Блэкам. Ехали на хорошей скорости. Отец Хёрли предпочел бы, чтобы племянник не гнал так сильно. — Знаешь, для нее все имеет абсолютное значение. Никаких полутонов, серого нет — есть только черное и белое.

— В известном смысле, это замечательно, — заметил священник.

— Это невыносимо. Как можно быть такой во всем уверенной, такой негибкой!

— Ты любил ее?

— Наверное, мог бы любить, если б не эта ее черно-белая пуританская мораль — либо ты честен, либо бесчестен, либо святой, либо дьявол во плоти. В жизни так не бывает.

Отец Хёрли посмотрел на красивый профиль племянника. Парень забыл об убитой им девушке. Та ночь с ее предательством и ложью была в буквальном смысле вычеркнута из его памяти.

Отец Хёрли ехал с Грегори, потому что его собственная машина была в неисправности, а Грегори собрался к родителям в середине недели, чтобы попросить у отца в долг крупную сумму. Что-то там затевается — к нему просочилась информация; такой случай бывает раз в жизни, собственно говоря, все это под секретом, только необходимо вложить деньги, и немедленно.

Глупый мальчишка! Отцу Хёрли были глубоко противны эти конфиденциальные признания, его переворачивало от оказанного ему доверия. Но ведь, если разобраться, и сам он — всего лишь странник по «серым зонам». Человек, готовый пойти на ложь, потому что так велит здравый смысл.

Странный это был визит. Отец Грегори, казалось, был смущен и чувствовал себя виноватым из-за того, что не может предоставить нужную сумму, к тому же, он был озадачен — Грегори не говорил, зачем ему понадобились эти деньги.

Грегори не расставался со своей улыбкой, но сказал, что хочет прокатиться к озеру, побыть в одиночестве.

Когда он уехал, Лора похвалила его: сын очень разумно сделал, что поехал, вид озера поможет ему унять раздражение. Хорошо бы Алан дал ему эти несчастные деньги, сказала она, в любом случае рано или поздно все отойдет мальчику. Так почему не сейчас?

В десять тридцать его все еще не было. Отец Хёрли знал — Грегори сидит в пабе у дороги, идущей мимо озера. Пожалуй, прогуляюсь, сказал он, уж больно вечер хорош. До паба было три мили. Отец Джеймс застал племянника в таком виде, что бармен уже не отпускал ему выпивку.

— Идем, я отвезу тебя домой, — сказал отец Хёрли, очень надеясь, что его тон не разъярит пьяного в стельку парня.

Когда они подошли к машине, Грегори оттолкнул дядю.

— Я и сам прекрасно могу вести, — заявил он тоном, ие терпящим возражений.

Парень уселся за руль. У отца Хёрли был выбор — ехать с ним или отпустить его одного.

Он обошел машину и открыл другую дверь. Дорога была плохая, поворотов — не счесть.

— Умоляю тебя, не гони, мало ли кто может оказаться за поворотом, света фар не увидишь.

— Нечего меня умолять! — рявкнул Грегори, не сводя глаз с дороги. — Ненавижу зануд, которые вечно хнычут и умоляют.

— Тогда я тебя прошу…

Они увидели запряженную ослом телегу не раньше, чем налетели на нее. Испуганное животное поднялось на дыбы, и двое стариков вместе со своей поклажей выпали на дорогу.

— О Господи!..

Они беспомощно смотрели, как осел, крича от боли, протащил телегу прямо по телу одного старика и она поползла под откос к озеру.

Отец Хёрли бросился к телеге, в которой вопили двое детей.

— Все в порядке, мы тут, мы тут, — закричал он им. Позади себя он почувствовал дыхание племянника.

— За рулем был ты, дядя Джим, умоляю тебя, во имя всего святого!

Священник не слушал. Он подхватил на руки одного цыганенка — маленькую девочку, снял с телеги, потом вытащил второго и что было сил потянул назад осла.

— Послушай, заклинаю тебя. Подумай — так будет лучше, так подсказывает здравый смысл. От меня они мокрого места не оставят, а на тебя они не посмеют указать.

Отец Хёрли как будто его не слышал. Наконец телега снова встала на дороге, где неподвижно сидели оглушенные старики. Один обхватил голову руками; сквозь пальцы проступила кровь.

— Это же цыгане, дядя Джим, они не имеют права тут таскаться без огней, без сигналов, без предупреждающих знаков… Тебе ничего не сделают… В пабе слышали, как ты сказал, что отвезешь меня домой.

Отец Хёрли опустился на колени возле старика и заставил его отнять ладони от головы, чтобы увидеть рану.

— Ничего страшного, друг мой, ничего страшного. Дождемся, пока кто-нибудь проедет, и отвезем тебя в больницу. Пару швов наложат, только и всего.

— Так как ты поступишь, дядя Джим?

— О, Грегори…

Священник со слезами на глазах посмотрел на единственного сына родителей, которым сегодня придется понять: жизнь далеко не так прекрасна и некоторым пока просто везло.