"Вспышка. Книга вторая" - читать интересную книгу автора (Гулд Джудит)

ТАМАРА (продолжение)

– Перед нами широкая бухта, которая, изгибаясь, простирается от Хайфы до Акко, по форме напоминая чайную чашку, – рассказывал Тамаре с Ингой капитан Дасти Гудхью.

Все трое стояли на полукруглом капитанском мостике перед рулевой будкой парохода «Лервик» водоизмещением десять тысяч тонн, и, хотя они не могли слышать шум машинного отделения, палуба у них под ногами приятно вибрировала.

Капитан продолжал:

– Это природная бухта, одна из красивейших на Ближнем Востоке. По распоряжению правительства Ее Величества в Хайфе были проведены работы по углублению дна, чтобы сюда могли заходить суда, подобные нашему.

Они направлялись прямо навстречу утреннему солнцу, и Тамара невольно зажмурилась, ослепленная его ярким сиянием. Сначала ей казалось, что солнце восходит прямо из моря, но затем, по мере того как оно стремительно поднималось, заливая все вокруг своим небесным светом, она разглядела вдалеке темную узкую полоску земли, превращенную солнцем в длинную, узкую темно-пурпурную ленту.

Ну наконец-то. Тамара впервые наяву видела странную далекую землю, образы которой до сей минуты могла лишь вызывать в своем воображении. Вот она, вполне реальная полоска суши на самом восточном берегу Средиземного моря. Это ради нее она провела в дороге шесть недель, преодолев расстояние в десять тысяч миль по воздуху и по морю. И она еще не совсем достигла ее. Земля была достаточно близко, чтобы своим видом дразнить Тамару, и слишком далеко, чтобы ее можно было отчетливо разглядеть. От корабля ее отделяли несколько миль неспокойного Средиземного моря с его метровыми синими волнами.

Капитан Гудхью подал ей свой бинокль.

– Если вы наведете его и посмотрите направо, мэм, вы должны увидеть гавань в Хайфе и сам город, расположенный на склоне горы, – проговорил он, сопровождая свои слова движением короткого мозолистого указательного пальца.

Тамара очнулась от грез.

– Благодарю вас, капитан. – Она надела на шею тонкий кожаный ремешок и, поднеся бинокль к глазам, посмотрела в указанную им сторону. Сначала все поплыло перед ней, как в тумане, но, когда она повернула небольшое колесико, расположенное между двумя трубками с линзами, расплывчатое пятно приняло ясные очертания.

У нее перехватило дыхание. Склон казался невозможно крутым и зеленым и был весь усеян домами.

– Если вы присмотритесь получше, то заметите, что Хайфа на самом деле состоит из трех частей, – продолжал капитан Гудхью. – Внизу расположены порт и главная часть города. В центре находится район, который называется Хадар-ха-Кармель. А выше ха-Кармель. Видите?

Тамара кивнула. Она опустила бинокль ниже, и ее глазам предстала панорама деловой гавани со скоплениями судов. Какое-то смутное разочарование охватило ее. Зрелище ничем не отличалось от других средиземноморских гаваней, куда неоднократно заходил пароход за прошедшие несколько недель. Они все были на одно лицо со своими армиями портовых рабочих, которые, подобно муравьям, сновали вокруг грузовых кранов со стрелами, раскачивающимися от судов до дока и обратно, следуя бесконечному ритуалу погрузки и разгрузки. В просвете между грузовыми пароходами и двумя небольшими пассажирскими судами она отчетливо увидела серые морские крейсеры флота Ее Величества, над которыми развевались флаги Соединенного Королевства. Множество чаек, привлеченных флотилией входящих в порт рыболовецких суденышек, парили в воздухе.

Стоящая рядом с Тамарой Инга нетерпеливо дергала ее за руку, и Тамара с большой неохотой сняла с шеи бинокль и отдала ей. Затем, сцепив руки, она облокотилась о полированный поручень мостика, подняла голову и, закрыв глаза, вдохнула полной грудью.

«Значит, моряки не лгут, – подумала она, блаженно улыбаясь, – когда утверждают, что с моря можно почувствовать запах земли».

Ее размышления прервал голос капитана Гудхью.

– Вы собираетесь какое-то время пожить в Хайфе? Она открыла глаза и повернулась к нему, качая головой.

– Пока нет. Сразу же после прибытия мы отправляемся в Тель-Авив.

– У вас там друзья?

Она поглядела на него.

– Так… один знакомый.

Он улыбнулся.

– Что ж, лучше всего знакомиться с этой землей с помощью местного жителя. Только будьте осторожны. В этих местах гораздо больше опасностей, чем в Европе или Америке. Несмотря на все наши усилия, мы еще не достигли той стадии, которую вы называете цивилизацией.

– Буду иметь в виду, – ответила она, радуясь тому, что ему надо было уходить, чтобы проверить курс корабля. Он из кожи вон лез, стараясь угодить ей, и Тамара могла лишь гадать, какой была бы его реакция, если бы ему вдруг стало известно, что она дочь самой большой занозы Британского Мандата – пресловутого еврейского предводителя Шмарии Боралеви. Интересно, что бы он сделал? Прочел бы ей лекцию? Забыл о ее существовании? Оповестил власти?

Но одно Тамара знала точно. С этого момента она должна соблюдать крайнюю осторожность. Один неверный шаг – и британские власти могут установить за ней слежку. Она ни минуты не сомневалась, что они попытаются использовать ее, чтобы выйти на отца.

Волна страха окатила ее при виде того, как полоска земли увеличилась в размере. Домики на покрытом зеленью крутом склоне были видны теперь невооруженным глазом. «Вот я и добралась, – с дрожью подумала она. – Я больше не легенда экрана. С этой минуты я просто Тамара Боралеви. И больше нет никакого роскошного фасада, за которым я могла бы укрыться. Я такая же, как все, – женщина, которая до смерти боится своего будущего. Теперь наконец-то смогу узнать, правильный ли выбор я сделала, или это была самая страшная ошибка в моей жизни». Она глубоко вздохнула, стараясь унять нервную дрожь.

На палубу вернулся капитан, и Тамара обернулась. Ее глаза лихорадочно горели от нетерпения. Палестина! Наконец-то!

– Где мы будем причаливать? – спросила она, изо всех сил стараясь сдержать растущее возбуждение.

– Вон там, справа, – ответил Гудхью. – Это самое глубокое место бухты.

– Смотрите! Нам навстречу выслали лодку! – воскликнула Инга.

– А, катер. На нем прибудут один из лоцманов и британские таможенники. Они помогут нам пройти в гавань и начнут проверку виз и паспортов. Я заранее дал им радиограмму о том, что вы находитесь на борту, и они согласились позволить вам сойти прямо здесь, в море. Так вы сможете миновать многие формальности и раньше всех оказаться на берегу. Вы уже собрали вещи?

Тамара кивнула.

– Наши чемоданы готовы и находятся в каюте.

– Отлично. – Капитан вошел в рубку. Когда он вернулся, на его лице играла улыбка. – Я приказал поднять на палубу ваш багаж. А сейчас прошу меня извинить, я должен сменить своего помощника. – Он протянул ей руку. – Ваше пребывание на борту моего парохода доставило мне большое удовольствие, мэм. Тамара улыбнулась и тепло пожала его руку.

– Путешествие было приятным, капитан Гудхью. Я очень признательна вам за него.

Последовало еще одно крепкое рукопожатие, и капитан исчез, а Тамара с Ингой поспешно спустились по металлическому трапу в свою каюту, расположенную двумя палубами ниже. Тамара с удивлением обнаружила, что напевает. Если бы не жара, струящаяся сквозь оба открытых иллюминатора, и не несколько потрепанная, хотя и с претензией на элегантность, обстановка видавшего виды судна, она вполне могла бы представить себе, что находится на борту сказочной яхты, заблудившейся где-то между океаном и раем.

– Как приятно видеть тебя счастливой, – радостно заметила Инга. – Ты так давно ничего не напевала.

– Это потому, что одна моя мечта наконец-то сбывается. – Обхватив руками ладони Инги, она легонько сжала их. – Инга, ты только представь! Мы почти у цели!

– Ja, так и есть.

Они подхватили сумочки и шляпы и окинули взглядом каюту, проверяя, не оставили ли что-нибудь, затем Тамара присела перед небольшим встроенным зеркалом и, щегольски надвинув шляпку на один глаз, улыбнулась своему отражению. Шляпка отлично подходила к ее легкому шелковому платью. Большие красные горошинки на белом фоне выглядели одновременно шикарно и радостно. И как нельзя лучше отражали ее настроение.

Они вернулись на верхнюю палубу, где их уже поджидал начальник интендантской службы. Он церемонно вручил им паспорта, которые, согласно установившейся на море традиции, они сдали при посадке.

Тамара раскрыла сумочку и, вынув из нее стодолларовую банкноту, сунула ему в руку.

– Не могли бы вы распределить эти чаевые между членами экипажа по своему усмотрению?

– С удовольствием, мисс Тамара. – Он грациозно поклонился. – И позвольте мне выразить вам свою признательность за ту радость, которую нам доставило ваше пребывание на борту.

Двигатели в машинном отделении начали сбавлять обороты, катер пристал к пароходу, канаты были переброшены вниз, сходни спущены. Лоцман и два таможенника, одетые в форму цвета хаки, в хорошо отутюженных шортах и высоких, до колен, носках, легко взбежали по шатким ступенькам на корабль. Носильщики аккуратно снесли вниз багаж, затем тот же путь осторожно проделали Тамара с Ингой, цепляясь за веревочные поручни по обеим сторонам трапа. Как только они устроились на корме катера, канаты были развязаны, двигатели, ожив, зафыркали. Катер с высоко задранным носом понесся к берегу, ударяясь корпусом о воду и взметая обильные прохладные брызги.

Теплая волна возбуждения поднималась в душе Тамары, когда она смотрела, как сокращается расстояние, отделявшее ее от берега. Ее вновь обретенная родина… ее вера… которая так долго дремала и которая сейчас так неудержимо пробудилась к жизни от одного лишь вида приближающейся Земли Обетованной. Радостное чувство переполняло ее: еще каких-то полмили, и она отупит на палестинскую землю.

В маленьком помещении таможни, несмотря на открытые настежь окна и ленивые потоки воздуха, подгоняемые медленно вращающимся под потолком вентилятором, стояла страшная духота.

Бригадир Джордж Эдвард Диггинс подозрительно смотрел на них из-за стола, перебирая пальцами странички их паспортов, как если бы они были колодой карт. На его лице было написано то же выражение, что и на лицах других таможенников во всех средиземноморских портах, куда заходил «Лервик» и где она сходила на берег, – если не считать того, что он был англичанином, а англичане, как известно, славятся своей дотошностью. У двери стоял сержант Карн, его помощник.

«Как будто мы преступники, намеревающиеся бежать», – невольно подумала Тамара.

Бригадир задумчиво переводил взгляд с ее фотографии в паспорте на нее саму, а Тамара, в свою очередь, не сводила глаз с его лица, в душе радуясь тому, что шляпка скрывает хотя бы один глаз, и чувствуя себя от этого менее уязвимой. Она молчала, не предлагая ему никаких объяснений. Таможенники сродни полицейским; пусть сами задают свои вопросы.

Диггинс, приподняв бровь и крепко сжав губы, изучал ее фотографию. Это был стройный англичанин со светлыми глазами и рыжеватыми волосами, выгоревшими на солнце, грубым лицом с широко расставленными желтоватыми зубами и тонкими усиками. Этого чванливого солдафона явно отличало сознание собственной важности. Не приходилось сомневаться в том, что он считал всех гражданских, какое бы высокое положение они ни занимали, людьми второго сорта.

Тамаре все это начало надоедать.

– У меня создалось впечатление, что меня доставили на берег катером специально для того, чтобы ускорить обычные формальности, – проговорила она, опираясь на подлокотники.

– Иногда это действительно так и бывает. – Диггинс говорил нарочито медленно и, нахмурясь, продолжал лениво перебирать странички их паспортов. – Но зачастую это делается по другой причине.

– И какой же? – Она посмотрела прямо ему в лицо.

– Иногда, прежде чем разрешить приезжающим сойти на берег, мы сначала должны получить ответы на некоторые вопросы. – Он отодвинул от стола кресло на скрипучих колесиках и откинулся на спинку, не сводя с нее каменного взора. – У вас нет обратного билета. Означает ли это, что вы намерены тут поселиться?

– Я – туристка. Если вы не обратили внимания, у меня при себе другой билет, билет в обратный конец. Я изменила свои планы и взяла билет на «Лервик» только потому, что это был первый пароход, отправлявшийся сюда из Марселя.

– Туристка. – Он кивнул, скрывая свою недоверчивость. – Паломница? Или просто туристка?

– Просто туристка.

– И какова цель вашего путешествия?

Тамара непринужденно рассмеялась.

– Вот она – Палестина. Разве это не очевидно?

– Я имел в виду конкретную цель, – тихо проговорил англичанин.

Она пожала плечами.

– Здесь столько всего интересного. Я решила начать с Тель-Авива.

– Довольно необычное решение. Большинство туристов сначала отправляются в Иерусалим. Почему вы выбрали именно Тель-Авив?

– А почему я не должна была выбрать Тель-Авив? Насколько я знаю, там климат прохладнее, и он расположен в центре. Оттуда я смогу отправиться на север к Тивериадскому озеру, на юг к Иерусалиму или к Мертвому морю… это удобно.

– Понятно. Вы уже забронировали гостиницу?

Она покачала головой.

Его глаза вспыхнули от любопытства.

– Значит, вы собираетесь остановиться у друзей?

– Нет. – Ею все сильнее овладевало раздражение. – Почему вы задаете мне все эти вопросы?

– Тогда где вы собираетесь остановиться?

– Я собираюсь остановиться в отеле «Рехот Дан». У него хорошая репутация.

– «Рехот Дан»? – Он нахмурился и медленно выпрямился. – Я бы никогда не подумал, что столь известная личность может остановиться в таком отеле.

– Л чего вы ожидали? – Тамара пристально смотрела в его бесцветные глаза, как бы бросая ему вызов.

– И какова… гм… цель вашего посещения?

– Самая простая, – спокойно ответила она. – Само посещение.

Его пальцы забарабанили по обшарпанному письменному столу.

– И сколько вы собираетесь здесь пробыть?

Она пожала плечами.

– Все зависит от того, понравится ли нам здесь. Несколько дней, несколько недель… возможно, даже несколько месяцев. Это мой первый отпуск за много лет, и я намерена насладиться им в полной мере.

– Понятно. – Диггинс сжал губы и нахмурился. – Здесь сказано, что вас зовут Тамара Боралеви, – мягко проговорил он и, подняв вверх ее паспорт, помахал им.

– Это моя девичья фамилия. Мой профессиональный псевдоним просто «Тамара», но, поскольку даже кинозвездам не разрешается путешествовать без фамилии в паспорте, после смерти своего мужа я взяла свою девичью фамилию. Я не понимаю, в чем проблема.

– Обычно мы пропускаем звезд вашего ранга без каких бы то ни было формальностей, но, зная вашу фамилию… в общем, это меняет дело, не правда ли? – Его глаза, казалось, горели.

Тамара с непроницаемым лицом смотрела на него, небрежно перекинув ногу на ногу и обхватив ее руками. Она терпеливо ждала.

– Мне необходимо убедиться, – резко произнес Диггинс, – приходитесь ли вы родственницей некоему Шмарии Боралеви.

Заслышав имя своего отца, Тамара с трудом сдержала охвативший ее панический страх, но ей не удалось помешать румянцу выступить на ее лице.

– Господи, как же тут жарко, – пробормотала она и, взяв со стола Диггинса тоненькую папку, принялась яростно обмахиваться ею. – Пожалуйста, нельзя ли покороче, а не то меня хватит тепловой удар?

– Принеси стакан воды. – Диггинс щелкнул пальцами, и сержант бросился за водой. Он вернулся с двумя стаканами: одним для Тамары, и другим – для Инги. Тамара начала пить, а Диггинс продолжал: – Это взрывоопасная местность. Наплыв еврейских беженцев страшно злит арабов, вынуждая их к самозащите, и нам приходится стараться изо всех сил, чтобы сохранить здесь хотя бы видимость мира. Поверьте мне, мисс. Боралеви, мы же не хотим превратить Палестину в зону войны, не правда ли?

– Я тоже этого не хочу. Но какое все это имеет отношение ко мне? – Она была в смятении: «Мне следовало быть готовой к чему-то вроде этого. Как глупо с моей стороны. Почему я не использовала фамилию мужа? Теперь я выведу их прямо на отца Черт»

– Вашу фамилию носит один из самых отъявленных контрабандистов оружия в этой стране – заявил бригадир – Политику властей вкратце можно свести к следующему чем меньше оружия попадет в руки гражданского населения, тем вероятнее сохранение мира в Палестине.

– Я уверена что это очень благородная политика, – мягко проговорила она. – Однако, при всем моем уважении я не понимаю что все это значит. Какое отношение может иметь моя фамилия к допросу, который вы мне учинили? Я ведь не провожу сюда оружие.

– А я этого и не говорил, мисс Боралеви, – терпеливо объяснил он. – Я лишь задаю вам вопросы, пытаясь выяснить, не родственница ли вы человеку, который находится в розыске за подстрекательство к насилию и контрабанду оружия. Это очень серьезные обвинения.

– Бригадир Диггинс, – с жаром проговорила Тамара, – вы скрупулезно проверили наш багаж и не обнаружили никакой контрабанды. Я не могу сидеть здесь и безропотно сносить ваши обвинения.

– Дорогая мисс Боралеви Я ни в чем вас не обвиняю. Пожалуйста, постарайтесь войти в наше положение. Виной всему ваша фамилия. При любом ее упоминании мы обязаны все проверить. Я не волен делать исключения.

– В таком случае позвольте вас ознакомить с некоторыми фактами моей биографии – Лицо ее было мрачным она с трудом сдерживала гнев. – Я едва помню свою мать и вообще не помню отца. У меня нет родины, и воспитала меня мисс Мейер. – Она показала на Ингу. – Большую часть жизни я провела в Соединенных Штатах, и последние семь лет снималась в кино. К вашему сведению, родных у меня нет. Это мой первый и, вне всякого сомнения, последний приезд в эту страну. Я понятия не имею о том, что здесь происходит. Честно говоря, я вообще почти ничего не знаю о Ближнем Востоке, но должна заметить, что это место начинает нравиться мне все меньше и меньше. Если из-за моей фамилии я в этой стране нежеланный гость, надеюсь, вы будете столь любезны, чтобы помочь мне первым же пароходом отправиться в Грецию или любую другую страну.

– Я вовсе не имел в виду…

– Прошу вас, – прервала его она. – Избавьте меня. Я не собираюсь оставаться там, где мне не рады.

Призвав на помощь все свое искусство, Тамара подняла голову и устремила на него пристальный взгляд, играя перед ним, как перед камерой.

– Мне также хотелось бы сообщить вам, и пусть это останется между нами, – она понизила голос, – что, когда я пару месяцев назад была в Лондоне, ваш король пригласил меня на обратном пути нанести ему повторный визит и поделиться с ним своими впечатлениями о Палестине. Боюсь, что теперь я смогу рассказать ему очень немного, за исключением, конечно, факта нанесения мне оскорблений и унижений одним из его верноподданных слуг.

Англичанин безмолвно смотрел, как она поднимается па ноги.

– Инга, давай поскорее покинем эту адскую печь и выясним, не будет ли капитан Гудхью так любезен, чтобы взять нас обратно на борт «Лервика». – Повернувшись, она направилась к двери; за ней молча последовала Инга, разинув от изумления рот и растерянно пожимая плечами.

Диггинс наблюдал, как они идут к выходу, пытаясь понять, не является ли поведение Тамары обычным блефом. Это должно быть именно так. Не правда ли?

Дверь была совсем близко. Подавив раздражение и сдержав сердитый возглас, готовый сорваться с его губ, он вскочил на ноги и стремглав бросился к двери, преградив ей путь.

– П-пожалуйста, мисс Боралеви, н-не надо принимать поспешных решений, – запинаясь, быстро проговорил офицер, не давая ей пройти. – Я не хотел вас обидеть. Я лишь задавал вопросы, которые обязан был задать. – Он откашлялся. – Было бы жаль так скоро уехать, унося с собой столь плохие впечатления, не так ли? – Последовавшая за этим доверительная улыбка не слишком ему удалась.

Тамара взглянула на него, всем своим видом показывая, что колеблется. У него на лбу выступили капли пота, а на рубашке с короткими рукавами под мышками расплылись пятна. Ей стало стыдно. С какой легкостью с ее губ слетала искусная ложь, а на лице отражались притворные эмоции; вот оно, наследство Голливуда. Но она обязана защитить отца. Любой ценой.

В конце концов Тамара вздернула подбородок и позволила ледяной улыбке появиться на своих губах.

– Хорошо, бригадир, – отрывисто проговорила она. – Если я верно вас поняла, мы можем идти?

Он поспешно кивнул.

– И не забудьте ваши паспорта. Здесь вам не Америка. При вас всегда должны быть удостоверения личности.

Она кивнула головой, взяла паспорта и сунула их в сумочку.

– Да, мисс Боралеви, я уверен, что сэр Уильям Хиппислей, наш районный комиссар, будет счастлив познакомиться с вами. По субботам днем он и леди Джульетта принимают у себя всех англоговорящих туристов.

– Как мило. Однако я намеревалась путешествовать инкогнито. Мне даже не хотелось бы останавливаться в гостинице под своим именем. Я была бы очень признательна, если бы вы уважали мое стремление к уединению.

Он пожал плечами.

– Как вам будет угодно, мисс Боралеви, но должен заметить, что сэр Уильям и леди Джульетта будут очень расстроены, чтобы не сказать больше.

– Я уверена, что это мне следует быть расстроенной. Но я бы не хотела, чтобы во время моего пребывания здесь со мной обращались, как с кинозвездой. Мое единственное желание – это раствориться в толпе и вести обычный для любого туриста образ жизни. До свидания, бригадир.

– До свидания, мисс Боралеви. – Диггинс обернулся и бросил грозный взгляд в сторону Карна. – Сержант! – рявкнул он. – Проследите, чтобы багаж мисс Боралеви погрузили в один из наших автомобилей. Пусть ее отвезут туда, куда она пожелает, в знак особого расположения к ней со стороны нашего управления. Да побыстрее!

– Слушаюсь, сэр! – Сержант застыл и ловко отсалютовал, затем резко повернулся, щелкнул каблуками и быстро вышел из комнаты.

Тамара удивленно посмотрела на бригадира.

– Это совершенно не обязательно. Тель-Авив слишком далеко, чтобы я могла позволить вам везти меня туда.

– Пустяки.

В ее мозгу прозвучал сигнал тревоги. Настаивая на том, чтобы один из его подчиненных отвез ее, он обеспечивал себе преимущество, получая возможность следить за ее передвижениями. Рано или поздно это может вывести его на ее отца. Ей надо придумать какой-то способ твердо, но в то же время элегантно отказаться от его предложения.

– Право же, я не могу принять ваше щедрое предложение. Без сомнения, у ваших людей есть более важные дела, чем сопровождать меня.

– Напротив. Я думаю, что каждый из них с радостью даст отрубить себе правую руку, лишь бы получить такое восхитительное поручение.

– Достаточно помочь мне нанять машину, – попыталась возразить Тамара. – Если вы будете столь любезны.

– И слышать об этом не желаю. Прошу вас принять мое предложение в знак того, что вы простили меня.

Неожиданно ей стало нехорошо. Ее перехитрили, придется отступить.

– Разве я могу отказаться? – плавно проговорила она.

– Это лишь малая часть того, что я обязан вам предложить после… после произошедшего недоразумения. – На его губах играла легкая улыбка, но глаза проницательно смотрели на нее. – И, принимая во внимание то, что я разрешил вам сойти на берег, я чувствую себя ответственным за то, чтобы с вами ничего не случилось. Надеюсь, вы не станете возражать, если я время от времени буду справляться о вас? – Он помолчал, продолжая улыбаться. – Чтобы убедиться, что с вами все в порядке.

Тамара сделала удивленный вид.

– А что со мной может случиться?

– Кто знает? Это чужая страна, насилие здесь в порядке вещей.

– Вы мне не доверяете, не так ли? – Она заставила себя слабо улыбнуться.

– Напротив. Я просто не хочу, чтобы с вами что-то случилось. Особенно если учесть, что ваш друг-король может обвинить в этом персонально меня.

Тамара кивнула и ядовито ответила:

– Благодарю вас. Уверена, что мы с мисс Мейер будем спать спокойно, зная, что находимся под вашей защитой. – Она протянула ему свою нежную белую руку. Пожав ее, он вежливо открыл дверь. Шагнув за порог, она поколебалась, затем обернулась. – Бригадир Диггинс…

Он вопросительно посмотрел на нее.

– Этот… этот Симон Боралеви.

– Шмария Боралеви, – с полуулыбкой поправил ее англичанин.

– Не важно. – Она беззаботно махнула рукой. – Значит ли это, что он все еще на свободе?

– Боюсь, что да.

– Тогда, думаю, вам стоит удвоить свои усилия по его розыску, – торжественно заявила Тамара.

– Именно этим я и занимаюсь. – Он криво улыбнулся, и, несмотря на страшную жару, она почувствовала, как ее обдало ледяным холодом.

Ей не нравилась эта игра в кошки-мышки, особенно если учесть, что в роли мышки выступал ее отец, а в роли приманки – она сама. Ей придется соблюдать крайнюю осторожность: все это не имело с кино ничего общего.

До заката оставалось часа два. Была среда. С того момента, как она опубликовала объявления в «Даваре» и «Хаарице», двух ежедневных тель-авивских газетах, прошло тринадцать дней. Они с Ингой сидели в увитой виноградными лозами тенистой беседке позади небольшого отеля. На столе перед ними стояли тарелки с остатками ужина. Жара спадала, восхитительно прохладный ветерок шелестел листвой над их головами и поигрывал клетчатыми скатертями. Тамара молчала, постукивая по зубам ногтем большого пальца и не сводя глаз с моря и неутомимых волн, с грохотом разбивающихся о берег. В своих мыслях она была за сотни миль отсюда.

Инга поднесла было ко рту вилку с куском пирога с начинкой из лука и картофеля, но тут заметила отсутствующее выражение на лице Тамары. Она опустила вилку, придвинула свой стул поближе к Тамаре и, нежно улыбаясь, сказала:

– Скоро ты получишь от него весточку. Я в этом уверена.

– Но ведь прошло почти две недели. Что-то случилось, иначе он давно бы связался со мной.

– Возможно, ему пришлось уехать. Или он очень занят. Возможно, пока даже не получил твоего сообщения, и потребуется какое-то время, чтобы оно дошло до него. Ты должна набраться терпения. Думаю, твоя беда в том, что ты слишком изводишь себя.

– Как это?

– Ну, чем дольше мы будем сидеть здесь сложа руки, тем дольше будет тянуться время, – философски заметила Инга. – У нас столько дел и столько всего интересного. Я не говорю, что ты не должна ждать, но, если ты посвятишь себя только этому, ты сойдешь с ума.

– Но мы же ездили куда-то и что-то видели, – защищаясь, проговорила Тамара. – Мы ездили на Тивериадское озеро, которое называют Галилейским морем, и потом мы были в Иерусалиме…

– Именно об этом я и говорю! – сказала Инга. – Всего каких-то две коротких поездки за две недели. И это ты называешь осмотром достопримечательностей?

– Я знаю, что здесь много интересного, но неужели ты в самом деле ожидала, что я стану бродить по руинам и церквям в то время, как все мои мысли заняты ожиданием известия от отца?

– Это все же лучше, чем лезть на стену.

– Я пока не лезу на стену, – равнодушно возразила Тамара. – Просто я… немного волнуюсь. – Взяв в руки бокал, она залпом осушила его.

Инга сощурила глаза.

– Если бы ты была кошкой, то просто ходила бы взад-вперед по крыше. – Неожиданно выражение ее лица смягчилось, и она наклонила голову. – Тамара, ты же знаешь, я желаю тебе добра. Я просто хочу облегчить твою жизнь.

Тамара облокотилась одной рукой о стол и обхватила ладонью подбородок. Затем посмотрела на Ингу и медленно проговорила:

– Я начинаю ненавидеть эту страну. Здесь ужасно, скучно и грязно. Не могу себе представить, чтобы кто-то хотел тут жить. По мне, так пусть арабы забирают ее себе.

Инга была поражена.

– Это потому, что ты не даешь себе труда полюбить ее. Мне, например, она нравится.

– А тебя не спрашивают, – со злостью прошипела Тамара. – Ты что, не можешь заткнуться?

Не веря своим ушам, Инга изумленно смотрела на Тамару. Обретя наконец дар речи, она холодно проговорила:

– Тамара, не веди себя так.

– Как?

Инга перегнулась через стол и сердито взмахнула вилкой.

– Ты отлично знаешь как! Как испорченный ребенок. Тебе это не идет. Последний раз ты вела себя так в Даниловском дворце, когда тебе было два или три годика. Никогда не забуду, в какую ярость ты пришла, когда я увела тебя из игровой комнаты и тебе пришлось довольствоваться твоими собственными игрушками. Я тогда еще отшлепала тебя.

Тамара бросила на нее удивленный взгляд.

– Не может быть. Я не помню, чтобы ты когда-нибудь шлепала меня.

– Так и было. – Инга выразительно кивнула головой. – И сейчас ты тоже заслуживаешь хорошей взбучки.

Тамару вдруг охватило жгучее чувство вины. Ей стало стыдно за то, что она так грубо разговаривала с Ингой, стыдно за то, что вымещала на ней свою злость. Всю жизнь Инга старалась заменить ей мать, заботилась о ней, не думая о себе.

– Прости меня, Инга, – чуть слышно произнесла Тамара. – Я не хотела обидеть тебя. Не знаю, какой бес в меня вселился. – Она покачала головой. – Мои нервы так напряжены, что я не отдаю себе отчет в том, насколько невозможной становлюсь.

– Ладно, теперь, когда ты все осознала, ты сможешь взять себя в руки. И ты должна мне верить. – Инга назидательно помахала пальцем. – Вчера у меня в ушах звенело, а это значит, что кто-то думает и говорит о нас и что скоро у нас будет посетитель. Давай. Издевайся надо мной. Но вот увидишь, я права.

В этот момент чья-то фигура заслонила от них солнце, и на стол упала длинная темная тень.

– Возможно, у вас звенело в ушах потому, что я собирался навестить вас? – произнес по-английски вкрадчивый голос.

Тамара озадаченно подняла голову. Этот человек подкрался к ним так бесшумно, что ни она, ни Инга не заметили его приближения. Тамара, никак не ожидавшая, что бригадир Диггинс появится столь внезапно, на мгновение пришла в замешательство. По его лицу нельзя было понять, удалось ли ему подслушать что-то важное.

Он щелкнул каблуками и слегка поклонился.

– Добрый вечер, дамы, – приятным голосом произнес англичанин, похлопывая по ноге стеком. – Насколько я могу судить, вы приятно проводите время?

Тамара обратила внимание на то, что он занял очень выгодную позицию – спиной к солнцу, его лицо, скрытое низко надвинутым козырьком коричневой форменной фуражки, было в тени, в то время как ее собственное было ярко освещено, что позволяло видеть тончайшие нюансы его выражения. Нет, этого человека никак нельзя недооценивать. Он слишком хитер.

Приподняв свои тонко выщипанные брови, Тамара проговорила:

– Бог мой, бригадир Диггинс! Как я рада вас видеть. – Она улыбнулась ему самой ослепительной из имевшихся в ее арсенале улыбок. – Наконец-то появился кто-то, кто говорит по-английски. Я как раз только что жаловалась мисс Мейер, что готова лезть на стенку от всей этой еврейско-арабской тарабарщины. – Она показала на пустой стул. – Не хотите ли присоединиться к нам и выпить бокал вина?

– К сожалению, не могу. Я как раз проходил мимо, и мне вдруг пришло в голову, что я слишком пренебрегаю своими служебными обязанностями.

– Пренебрегаете своими обязанностями? Я вас не понимаю.

– Я ведь обещал навещать вас время от времени и ни разу этого не сделал.

«Может, мне только показалось, что за нами все время следили?» – подумала Тамара, а вслух проговорила:

– Вы слишком занятой человек. Нельзя ожидать, что вы можете быть сразу в нескольких местах. – «Но теперь я буду ожидать именно этого. Совершенно очевидно, что у него везде есть глаза».

Он обратился к Инге:

– А как вам нравится у нас, мисс Мейер?

Инга вежливо улыбнулась.

– Очень нравится. Боюсь, гораздо больше, чем Тамаре.

– Понятно. – Он снова перевел взгляд на Тамару. – Тогда, должно быть, есть какое-то объяснение тому, что вы остаетесь здесь, несмотря на то что явно не в восторге от своего пребывания? Вы это делаете ради мисс Мейер?

Тамаре стоило большого труда не отвести от него взгляд: она понимала, что только так сможет сделать свои слова убедительными.

– И да, и нет, – медленно ответила она. – Понимаете, я так долго и тяжело работала, а тут еще эти недели, которые заняла поездка сюда, и сейчас я совсем без сил. Боюсь, я должна их восстановить. У меня просто нет другого выхода. Но, надеюсь, море и солнце вылечат меня.

– Ах. Теперь понятно, почему вы больше никуда не ездите.

«Значит, его люди все же следят за нами».

– Как приятно, бригадир Диггинс, что, несмотря на то что вы лично не могли быть с нами все это время, мы действительно находились под вашим покровительством, – сухо проговорила она.

– Мне казалось, я уже говорил вам при нашем знакомстве, что вы для нас – особо почетный гость.

«Он что, насмехается надо мной?»

– Я лишний раз убедилась, бригадир, что в самом деле родилась под счастливой звездой. Где бы я ни была, у меня всегда находится ангел-хранитель. В Голливуде в его роли выступал глава киностудии, где я работала, а здесь у меня есть вы. Чего еще может желать человек?

– Осторожности, – предположил Диггинс. – До сих пор вы ее соблюдали, и я рад, что с вами ничего не случилось. Надеюсь, что и дальше ваше пребывание здесь будет спокойным. – Он коснулся рукой блестящего козырька своей фуражки и слегка поклонился. – Ну что ж, мне действительно пора. Надеюсь скоро снова увидеть вас.

Тамара кивнула.

– Я уверена, так и будет.

– Вы не обидитесь, если я посоветую вам посвятить какое-то время осмотру достопримечательностей? Было бы обидно увидеть так мало. Это суровый, но красивый край. – И с этими словами англичанин повернулся и направился к выходу.

Через несколько секунд он повернул за угол отеля и скрылся из виду. Взяв чайную ложку, Тамара принялась вертеть ее в руках. Инга была права. Им действительно надо почаще выходить. Внезапное появление бригадира Диггинса свидетельствовало о том, что роль туристов не слишком хорошо удалась им. Если она хочет сбить его со следа отца, им следует целиком – и при том ревностно – отдаться этой игре. Возможно, это поможет убить время. Все лучше, чем это нескончаемое ожидание. К тому же, начав разъезжать, они сильно затруднят жизнь бригадира Диггинса.

Тамара почувствовала, как Инга дотронулась до ее руки, и подняла на нее глаза.

– С тобой все в порядке?

– Все прекрасно, – успокоила она Ингу, – но мне что-то не хочется больше есть. Если мы собираемся начать путешествовать, нам стоит лечь пораньше.

Звук.

Подобно брошенному в спящую заводь камешку, он проник в ее сознание и, распространяя вокруг себя круги, стал медленно опускаться все ниже и ниже, пока наконец не достиг самых глубин ее сна. Против воли она почувствовала, как всплывает, пробуждаясь от убаюкивающего покоя завладевшего ею сновидения. Она неподвижно лежала на правом боку, подложив под щеку ладонь, и тревожно морщила лоб, ресницы ее трепетали.

Скр-р-рип. Звук повторился.

Она широко раскрыла глаза, но первобытный инстинкт, предупредивший ее о возможной опасности, немедленно заставил Тамару снова прикрыть их, оставив только узенькие щелочки, и не дал ей подняться. Страх завладел всем ее существом и вынудил затаить дыхание, как если бы у нее на шее сомкнулась пара рук, стремясь лишить ее жизни. Огромным усилием воли она заставила страх отступить, не позволяя ему овладеть ею.

Скр-р-р-и-и-и-п.

«Он идет откуда-то позади меня», – подумала она. Сердце выпрыгивало из груди. Вне всякого сомнения, это был не сон, а очень даже настоящий скрип, так могла скрипеть лишь половица под ногой передвигающегося с величайшей осторожностью человека. Кто-то пытался незаметно подкрасться к ней.

Она лежала, не шевелясь, охваченная ужасом, и, затаив дыхание, ждала. Звук повторился, на этот раз ближе… гораздо ближе. Внезапно порыв ветра взметнул занавески, и они, как два пухлых привидения, неожиданно рванулись ей навстречу. От ужаса Тамара едва не потеряла сознание.

Она задышала медленнее, стараясь успокоиться и понять, где именно притаился этот неизвестный источник шума. Тогда, выскочив из кровати, она будет знать, в какую сторону ей следует бежать.

А именно это ей и предстояло сделать, если она хотела сохранить свою жизнь. Чем скорее выберется из комнаты, тем в большей безопасности окажется. По крайней мере, далеко бежать ей не придется. Комната Инги была напротив, через холл. Их разделяли каких-то двадцать коротеньких шажков.

Дрожа всем телом, она закусила губу. Довольно выжидать. Ее пальцы украдкой взялись за покрывало. Пора!

Она медленно сделала глубокий вдох и, подброшенная хлынувшей в кровь волной адреналина, откинула покрывало и выпрыгнула из кровати. Едва коснувшись пола левой ногой, она перенесла на нее весь свой вес и, не дожидаясь, пока другая найдет точку опоры, сделала пируэт на 180 градусов. Затем обежала кровать и, не разбирая дороги, понеслась прямо к двери – и очутилась в объятиях стоящего в темноте человека. Он с силой толкнул ее обратно.

Тамара хотела закричать, но чья-то рука грубо зажала ей рот, не давая дышать и не позволяя издать ни звука. Глаза у нее стали бешеными, тело яростно извивалось. С минуту она пыталась бороться, впиваясь ногтями в держащую ее руку, но безуспешно. Наконец плечи ее поникли, признавая поражение.

– Я уберу руку, только если вы пообещаете мне, что не станете кричать, – с сильным акцентом прошептал резкий голос, заставивший ее съежиться. До нее доносился запах пота, при каждом слове его теплое дыхание щекотало ей шею. – Вы поняли? Один звук – и мне придется заткнуть вам рот, да? – По-английски он говорил бегло, но, подобно большинству говорящих на нескольких языках людей, каждое утвердительное предположение заканчивал вопросом.

На секунду в глазах Тамары сверкнул вызов, но тут же угас. Она медленно кивнула.

Он убрал руку, но продолжал держать ее наготове у рта.

Ее глаза давно освоились в темноте, и она смогла разглядеть, что его рост превышал шесть футов. Правда, лица не было видно, только горящие глаза.

Кто он?

Прежде чем Тамара собралась с мужеством, чтобы задать этот вопрос, он сам ответил на него.

– Меня зовут Дэни Бен-Яков. Меня послал ваш отец.

Убедившись, что она не станет кричать, он отступил от нее на шаг, беззвучно подошел к окну, закрыл деревянные ставни и тихо задернул занавески. На минуту комната погрузилась в полный мрак. Затем он включил ослепительно яркий верхний свет.

Тамара вдруг осознала, что, кроме прозрачной ночной рубашки, на ней ничего нет. Сдернув с кровати покрывало, она прижала его к себе, чувствуя, как при каждом вдохе вздымается ее грудь. Глаза округлились от удивления, растрепанные волосы спадали на лицо, кровь все еще кипела в жилах – в таком состоянии она чувствовала себя способной выиграть схватку с любым великаном.

Как мегера, она бросилась на незнакомца, глаза ее метали молнии.

– Как вы смеете! – яростно прошипела она, угрожающе наступая на него. – Без предупреждения входить в мою комнату, когда я сплю! Вы до смерти напугали меня! Я решила, что кто-то хочет…

– …изнасиловать вас. – Казалось, он находил забавным ее замешательство. – Возможно, я займусь этим в другой раз, когда у меня будет больше времени.

Тамара буквально взорвалась от этих слов.

– Вы… вы… пронырливая змея! – запинаясь, проговорила она, дрожа от ярости. – Вы… хитрая, трусливая, желтопузая, вороватая…

– Бог мой, какие цветистые определения. Язык у вас подвешен отлично. Ваш отец говорил правду: вы действительно прекрасная актриса.

Под его спокойным пристальным взглядом она вспыхнула.

– И это все, что вы можете сказать в свое оправдание? Вы до полусмерти напугали меня и…

– Вы так красивы, когда сердитесь. Да, несомненно, гнев вам к лицу. От него ваши изумрудные глаза начинают гореть еще ярче, а веснушки на носу темнеют.

– В-веснушки… – с большим трудом хрипло выговорила Тамара и, потеряв дар речи, изумленно уставилась на незваного гостя. Он так непринужденно прислонился к стене, спокойно разглядывая ее сквозь лениво полуприкрытые веки с густыми, темными ресницами, что вся ее злость разом угасла. Казалось, боевой задор вдруг покинул Тамару – почти сам по себе, – и негодующе поднятая рука опустилась. Но ее глаза не могли оторваться от его глаз.

«Почему я смотрю на него? Я просто любуюсь им!»

Какова бы ни была истинная причина, в этом человеке чувствовалось что-то обезоруживающее. Может быть, его неровная, ослепительная улыбка, обнажавшая резцы и вызывавшая ямочки на щеках и подбородке? Или этот кошачий блеск его темных глаз, когда он так пристально, так проницательно разглядывал ее, что на мгновение ей показалось, будто его взгляд проникает ей в самую душу? Что бы это ни было, от него исходила какая-то могучая сила, которая околдовывала и полностью подчиняла себе все ее чувства и против которой она была совершенно бессильна.

В нем не было ничего деланного, ничего напускного – именно таким мужчинам, как он, и стремились подражать киноидолы. На вид ему было лет двадцать восемь; загорелое, худое, скуластое лицо с острым раздвоенным подбородком – прекрасный образец для скульптуры; волосы густые и темные, волнистые и непокорные; рот чувственный и жестокий, и, будь его нос другой формы, его красивое лицо можно было бы назвать надменным: орлиный, почти римский, и с такой высокой переносицей, что, казалось, она начинается прямо между темными бровями. Несмотря на то что его большие глаза искрились озорным весельем, казалось, они таят печаль и какую-то неясную уязвимость, противоречащую его врожденной самоуверенности. Тамара почувствовала, что перед ней сложный человек, состоящий из многих пластов, и что придется снять не один слой, прежде чем она сможет добраться до его глубоко запрятанного истинного «я».

Она почувствовала замешательство. В незнакомце было нечто, что способно играть на ее сердечных струнах, соблазнительно и умело, как это делает опытный музыкант, кончиком пальца перебирающий струны идеально настроенной лиры. Волны возбуждения прокатывались у нее по спине, пробуждая давно забытые желания и вызывая чувства, каких она не испытывала даже при знакомстве с Луисом.

Тамара пыталась оторвать от него взгляд и не могла. И в то же время сознавала, что и сама произвела на него сильное впечатление. Несмотря на его небрежное поведение, было ясно, что он очарован ею. Его глаза казались ленивыми, но в зрачках уже отражались произошедшие в его душе перемены.

– У нас нет времени. – Шум в ее голове приглушал звук его голоса. – Чем скорее вы оденетесь, тем быстрее мы сможем тронуться в путь.

Она по-прежнему держала перед собой покрывало, понимая, что ее застенчивость и скромность смешны. В конце концов, на ней все же была ночная рубашка.

Не выпуская покрывала из рук, Тамара нашла в себе силы проговорить:

– Вам придется подождать в каком-то другом месте, если хотите, чтобы я оделась.

Он покачал головой.

– Я и без того слишком рискую, находясь здесь. Не думаю, что будет правильно, если я стану ждать вас снаружи. Это может привлечь ко мне внимание, да?

Он и в самом деле ловкач, у него на все готов ответ.

– Ванная! – Черт бы побрал ее голос! Он был громким, пронзительным и резким. – Она… она внизу по коридору, всего через две комнаты отсюда, слева. Заприте дверь, и вас никто не увидит.

Улыбка на его лице стала еще шире, но он не двинулся с места.

– Я буду готова через пять минут, – быстро проговорила Тамара. – А сейчас идите. Идите!

Он просунул большие пальцы за брючный ремень.

– Мне кажется, вы пытаетесь избавиться от меня. Вы меня боитесь, да? Или просто стесняетесь?

– Стесняюсь. Я очень застенчива. – Она сделала глубокий вдох. – Как только я буду готова, я пройду через холл и сообщу своей подруге Инге, что уезжаю. Затем постучу к вам в ванную комнату. – Тамара пыталась разорвать цепь, сковавшую их взгляды, но из этого ничего не вышло. Мысленно она начала считать и на счет «три» с огромным усилием оторвала от него глаза. Затем повернулась и подошла к шкафу. – Между прочим, куда мы направляемся?

– Недалеко отсюда, в кибуц под названием Эйн Шмона. Только, пожалуйста, не говорите этого своей подруге. Чем меньше людей будут знать…

– Тем в большей безопасности будет мой отец. Сколько времени я буду отсутствовать?

– День или два. Максимум три.

– Что вы посоветуете мне взять с собой?

– Возьмите небольшой чемодан с самым необходимым. Не берите ничего лишнего и оденьтесь попроще. Это суровая земля.

Тамара кивнула, старательно глядя поверх его головы.

– А сейчас уходите… – Она торопливо подошла к двери и отворила ее. С минуту он стоял неподвижно, как бы бросая ей вызов и предлагая попробовать вышвырнуть его силой. Она ждала, чувствуя, как краска заливает ей лицо, но тоже не двигалась. Затем он изобразил губами безмолвный поцелуй и бесшумно выскользнул в коридор.

Закрыв дверь, она прислонилась к ней, чувствуя себя совершенно растерявшейся. Какое-то странное беспокойство, в котором смешались возбуждение, мука и опустошенность, завладело ею.

Тамара закрыла глаза и потрясла головой, как бы желая избавиться от образа незнакомца, но что-то подсказывало ей, что он все время будет возникать в ее сознании, как бы сильно ни пыталась стереть его и как бы далеко она ни пыталась убежать.

– Мы приближаемся к Эйн Шмона, – наконец проговорил Дэни, когда после утомительной, продолжавшейся всю ночь поездки, они преодолели особо крутой подъем. Тамара выпрямилась, стремясь разглядеть созданную, в пустыне с помощью ее отца общину. Мысленно она уже представляла ее себе. Пыльную, скудную и пустынную, вроде тех пограничных поселков, что так часто показывают в вестернах.

Но тут узкая дорога в последний раз изогнулась, огибая расщелину в неолитовых скалах, и они выехали на ровное пространство. Дальше бесплодные горы обрывались вниз в почти плоскую каменистую пустыню.

– Вот он! – проговорил Дэни, и Тамара устремила взор в направлении, куда указывал его палец. У нее захватило дух. Все сомнения, которые она когда-либо испытывала, сразу отошли в прошлое. Место даже отдаленно не напоминало пограничный поселок, созданный ее воображением. Отсюда, сверху. Эйн Шмона представлял собой ровный круг, в центре которого теснились яркие домики и откуда, как лучи, исходили полосы покрытых пышной растительностью полей самых разных оттенков зеленого цвета.

«Этого не может быть, – говорила она себе. – Это противоречит всем законам природы. Посреди пустыни просто не может существовать цветущая сельскохозяйственная община. Это мираж, или игра моего воображения, или какой-то фокус».

Но, по мере того как они подъезжали все ближе. Тамара начинала понимать, что Дэни говорил правду: в пустыню в самом деле вдохнули жизнь. Она буйно цвела.

Он высадил ее у дома, где жил отец, на самом дальнем от центра поле, засаженном салатом-латуком и зелеными бобами. Тамара обратила внимание на то, что дома здесь располагались на гораздо большем расстоянии друг от друга, чем в центре. По всей видимости, этот дом вместе с другими, стоящими по периметру общины, составлял первую линию обороны. По мере приближения к центру кибуца, защита от вражеских арабских налетов становилась все надежнее. В центре располагались школа, детский сад, клуб, лазарет и сараи для домашнего скота.

Принадлежащий отцу дом оказался непритязательным коттеджем с плоской крышей, выстроенным из розовато-белых грубо отесанных каменных блоков. Дэни распахнул перед Тамарой толстую, тяжелую дверь, которая оказалась незапертой. Сам он заходить отказался.

– Пожалуйста, подождите внутри, – сказал он, передавая ей ее небольшую сумку. – Ваш отец скоро придет.

Несмотря на царящую снаружи обжигающую жару, в доме было восхитительно прохладно, как в пещере. Толстые каменные стены служили надежной изоляцией от палящего зноя. Сквозь деревянные ставни, закрывавшие небольшие окошки, косо падали солнечные лучи, отбрасывая на пол и противоположную стену тонкие полоски света.

Здесь жил ее отец.

Какую-то долю секунды она колебалась. Затем, стараясь не обращать внимания на угрызения совести, принялась осматриваться вокруг.

С того самого момента, когда она в Калифорнии впервые увидела отца, ее не оставляло желание узнать, как он живет – с удобствами или по-спартански; каким цветам отдаст предпочтение; какие любит книги; откуда черпает силы и чему радуется. Он по-прежнему оставался для нее загадкой, и она была намерена узнать о нем все. А разве есть лучший способ узнать человека, чем исследовать его жилище?

В доме было две комнаты, и сейчас Тамара находилась в большей из них. По одну сторону от входной двери располагалась вешалка, на которой висели шляпы, по другую – небольшое, испещренное точками зеркало. Прямо над порогом висела маленькая, оправленная в серебро mezzuzah.[1]

Медленно кружа по комнате, она скользила глазами по сторонам, стараясь ничего не пропустить. Шершавые каменные стены гладко оштукатурены и затем покрыты побелкой с едва заметным оттенком бледно-розового цвета, деревянные потолочные балки также побелены, что придавало легкость низкому потолку. С центральной поперечной балки свисала высушенная виноградная лоза.

Небольшие молитвенные коврики с восточным орнаментом, разложенные в нескольких местах на вымощенном каменными плитками полу, вносили в обстановку комнаты элемент роскоши. В дальнем конце у наружной стены расположился массивный викторианский комод «под черное дерево», на котором стояло зеркало в витиеватой резной раме. По обе стороны от него возвышались шкафы, битком набитые книгами; везде, где можно, поверх аккуратных вертикальных рядов лежали книги. Тамара присела перед одним из шкафов, пробежав указательным пальцем по корешкам и читая про себя названия: «Самоэмансипация» Иуды Пинскера; «Der Judenstaat» Теодора Герцла, «Старая новая земля» тоже Герцла. Помимо них, она обнаружила потрепанный экземпляр старинного издания Ветхого Завета, несколько словарей и книги по политике на иврите, немецком, русском и английском языках.

В центре комнаты стоял круглый стол, окруженный шестью викторианскими стульями, спинки и сиденья которых были, по всей видимости, недавно обиты хлопчатобумажной тканью в сине-белую клетку. Тамара медленно обошла вокруг стола и, протянув руку, дотронулась до стоящего в центре грубо отлитого из бронзы menorah,[2] поверхность которого на ощупь оказалась прохладной и гладкой.

Тамара с особым удовольствием отмстила, что комната не лишена предметов искусства. Две расположенные друг над другом акварели с цветами украшали одну из стен, а две большие гравюры в рамах, изображавшие виды Иерусалима, висели над книжными шкафами. На столе, полках и за гранеными стеклами буфета, подобранного в стиль к стоящему рядом викторианскому комоду, были аккуратно выставлены фрагменты предметов древнего гончарного искусства и маленькие, явно античные, статуэтки, которые, по всей видимости, являлись местными археологическими находками.

Вторая дверь вела в очень маленькую спальню, в которой с трудом помещались латунная кровать и огромный крашеный шкаф. Первое, что бросилось Тамаре в глаза, была ее собственная фотография, стоящая на маленькой прикроватной тумбочке.

Чувствуя, как внутри нее разливается тепло, она подошла и взяла в руки вырезанную из журнала фотографию. На ней она была изображена со слегка надутыми губами, одной рукой прижимающей к лицу отвороты норковой шубки. Тамара сразу узнала один из рекламных снимков, которые студия обычно предоставляла представителям прессы.

И вдруг она поняла, что ей надо сделать. Она вынула фотографию из рамки и выдвинула верхний ящик тумбочки. Взяв ручку, она внизу наискосок написала: «Моему отцу с любовью от дочери Тамары».

Затем подула на чернила, чтобы они поскорее высохли. Ну вот. Так-то лучше.

Вставив фотографию в рамку и вернув ее на место, Тамара двинулась дальше. Подойдя к кровати, она наступила на молитвенный коврик. Поправляя его, почувствовала, как пол под ее ногой немного прогнулся. Нахмурясь, она присела на корточки и откинула коврик в сторону. В пол был вделан тяжелый деревянный люк с углубленной ручкой. Она протянула было руку, но внутренний голос предостерег: Какое право ты имеешь заглядывать туда? Ты и без того часто копалась в жизни других людей.

Тамара колебалась всего несколько мгновений.

Люк со скрипом поддался и с громким стуком опустился на каменный иол. Тамара наклонилась над открывшейся дырой. Люк оказался обманчиво маленьким для такой большой… Тамара задохнулась и в ужасе отпрянула. Инга была права: шпионаж никогда еще не приводил ни к чему хорошему. Там был настоящий склад оружия: темные, зловеще блестевшие пистолеты, смазанные маслом винтовки, несколько пулеметов, ящик со штыками, два ящика с динамитом.

Она захлопнула крышку люка и набросила на нее коврик. Направляясь нетвердой походкой к выходу, Тамара нервно кусала ногти. Спрятанной здесь взрывчатки с лихвой хватило бы на то, чтобы отправить ее в лучший мир, в этом она нисколько не сомневалась.

Дрожа всем телом, она вернулась в горницу, открыла входную дверь и окинула взглядом пышно зеленеющие поля. Над посевами склонились люди, совсем как сборщики урожая на картине Милле, а вдали на некотором возвышении можно было увидеть стоящего на страже часового с винтовкой.

Присев на ступеньки, Тамара принялась ждать. Несмотря на изнуряющую жару, ее знобило, и она стала быстрыми движениями растирать руки. Стараясь отвлечься от неприятных мыслей, она принялась размышлять о том, что ей удалось узнать об отце.

Он любил порядок. В доме было очень чисто. Читал он скорее для того, чтобы почерпнуть новые знания, а не ради удовольствия; она не заметила ни романов, пи других развлекательных книг Он вообще мало времени проводил дома. Однако, несмотря на это, дом, очевидно, много значил для него. Это был «дом» в полном смысле этого слова. Наличие свитка, подсвечника и еврейской литературы говорило о том, что религия и церковь были основным содержанием его жизни.

И все же, несмотря на уют, дом, несомненно, представлял собой своеобразную крепость: маленькие окошки, тяжелая входная дверь. Даже в царящей внутри чистоте явно ощущался военный дух. Не говоря уж о складе оружия…

Неужели это оружие действительно будет пущено в дело?

Она очень надеялась па то, что ей не придется стать этому свидетелем.

Тамара сначала услышала и только потом увидела грузовик. Она подняла голову и обежала взглядом поля. И наконец заметила машину, наполовину скрытую буйной растительностью. Казалось, она плывет прямо по зелени.

Вскочив на ноги, она наблюдала за тем, как грузовик свернул на ведущую к дому грунтовую дорогу. Тамара метнулась в дом и спряталась за дверью. Глядя в щелку, она не сводила глаз с машины, которая все увеличивалась в размерах и наконец предстала перед ней в натуральную величину. Заскрипели тормоза, и грузовик остановился.

Затаив дыхание и с трудом сдерживая возбуждение, Тамара смотрела, как дверца со стороны водителя распахнулась и оттуда показался отец. Она поспешила ему навстречу. Увидев ее, он замер, небрежно поставив здоровую ногу на подножку и держась одной рукой за дверцу, чтобы не упасть. Радостная улыбка осветила его лицо.

– Я всегда знал, что это особенное место, – проговорил Шмария. – Но и представить себе не мог, что оно станет таким же притягательным для туристов, как Иерусалим или Вифлеем!

– Отец! – с нежностью воскликнула Тамара – Ах, отец!

Он спрыгнул вниз, и она бросилась в его объятия. Слезы радости смешались с солоноватым запахом пота, исходившим от рубашки, плотно облепившей его мускулистое тело.

Это было время самооткрытий, время становления и укрепления веры, которая, как чувствовала Тамара, подспудно всегда дремала в ней. С того самого момента, когда она впервые попала в Эйн Шмона, она полностью окунулась в быт и переживания евреев. Впервые в жизни она начала понимать, что значит быть евреем, и это понимание вызвало в ней глубокий эмоциональный отклик. Куда бы Тамара ни обращала взгляд, повсюду встречала все новые и новые доказательства веры, которая досталась ей в наследство и которая была так же чужда ей, как буддизм, или археология, или физика, но которая, она не могла не признать, была намного увлекательнее любого из этих предметов. Она обнаружила, что первопроходцы Эйн Шмона не только возделали землю, но также взрастили некий утопический идеал, в котором политика, повседневный быт и религия смешались в одно неразрывное бытие, удобное с физической точки зрения и вознаграждающее – с духовной. Ее удивлению и восхищению не было конца.

Шмария сидел за столом напротив Тамары в помещении столовой общины. Он уговаривал ее поесть, но она была слишком возбуждена, чтобы чувствовать голод. Чтобы не огорчать его, она проглотила несколько кусочков курицы, не переставая разглядывать людей, сидящих в столовой, вслушиваясь в такие непривычные дня нее музыкальные звуки самых разных языков и стараясь ничего не упустить. Иврит, идиш, русский, немецкий и польский языки, а в дополнение ко всему еще и музыка, льющаяся из радиоприемника. Все это было похоже на большой, просто обставленный ресторан, специализирующийся на вкуснейших, обильных блюдах домашнего приготовления, с клиентурой, состоящей из представителей разных национальностей. Но, в отличие от всех тех ресторанов, где ей доводилось бывать, здесь царила непринужденная, добросердечная атмосфера и очевидный дух товарищества, равных которым она никогда прежде не встречала. Пожалуй, это скорее напоминало атмосферу съемочной площадки.

– Мне здесь нравится, – проговорила Тамара, оглядываясь по сторонам. – Здесь всегда такая дружелюбная обстановка?

Вслед за ней и Шмария окинул взглядом столовую.

– Чаще всего да, хотя время от времени не обходится без споров и стычек. – Он укоризненно показал вилкой на ее тарелку. – Ты ничего не ешь.

Она послушно отправила в рот еще кусочек курицы.

– И здесь всегда так вкусно?

– Всегда. – Он улыбнулся. – А месяцев через шесть будет еще лучше.

– Да? – Она отпила глоток вина. – Это почему?

– Несколько месяцев тому назад сюда приехала одна немецкая семья, бежавшая от преследования нацистов, и присоединилась к нашей общине.

Тамара опустила бокал.

– А жена – отличная повариха, – смеясь, догадалась она.

– Не жена, а муж. Так случилось, что герр Циммерманн – шеф-повар с мировой известностью. Раньше он был шеф-поваром в отеле «Кемпински» в Берлине. Для Германии – потеря, а для нас – ценное приобретение.

– Но я не понимаю. – Она отпила еще глоток. – Ты сказал, что они уже приехали. Почему же тогда он не приступил к делу? Почему надо ждать шесть месяцев? Он что, болен?

– Нет, нет, – рассмеялся Шмария. – Просто в нашей общине так заведено. Все новенькие сначала обязаны поработать в поле. Понимаешь, они должны заработать право выбирать работу по своему усмотрению.

Тамара в изумлении посмотрела на отца.

– Ты хочешь сказать… что ему не разрешают работать по специальности?

– Никому не разрешают, пока они не отработают в поле определенный срок. Через это проходят все, кто приезжает сюда.

– Но что, если их умения уникальны? В некоторых случаях, конечно, делаете исключения?

Шмария покачал головой.

– Боюсь, что нет. – Заметив ее недоверчивый взгляд, он мягко добавил: – А разве есть более важное умение, чем умение выращивать хлеб насущный?

– Другими словами, – проговорила Тамара, – если бы даже я захотела стать членом вашей общины, ты бы первым делом дал мне мотыгу и отправил прямиком в поле?

– Да, несмотря на то что рискую испортить твой прекрасный маникюр. – Он улыбнулся. – Хотя мотыга тебе сразу не понадобится. Сначала мы поручаем новеньким расчищать от камней новые поля.

– А тебе не кажется, что это несколько сурово по отношению к людям?

Он пожал плечами.

– Это вообще суровая земля. Чтобы выжить на ней, нам приходится быть суровыми, и каждый из нас готов честно тянуть свою лямку и работать на общее благо. Понимаешь, община – это не демократия. Такая форма правления никогда бы здесь не сработала. Поэтому мы практикуем социализм, хотя наш социализм отличается справедливостью, равенством и свободой. Как бы сильно мы ни любили свободу, свобода индивидуума вторична по отношению к потребностям общины в целом. И, поскольку поля – это наше средство существования, они, в силу необходимости, выходят на первый план.

– Знаешь, что я тебе скажу, – заявила Тамара. – Если бы я была на месте герра Циммерманна, то с радостью отправилась бы пахать и жать, вместо того чтобы, как раб, стоять у раскаленной печки! Да, кстати, я обратила внимание на то, что в твоем доме пет кухни.

– Это потому, что она мне не нужна. Мы все обедаем здесь, в нашей общей столовой. Это намного выгоднее, чем иметь отдельную кухню в каждом доме.

– Понятно. Но вернемся к теме нашего разговора. У меня есть вопрос. Что, если Циммерманнам здесь не понравится?

– Тогда они вовсе не обязаны тут оставаться. Их никто не удерживает, они всегда могут уйти, когда им только захочется.

– И многие из приехавших в конце концов уезжают?

– Только некоторые. Бывали такие, кто находил, что жизнь у нас слишком строго регламентирована, но большинству из тех, кто сюда приезжает, у нас нравится. Конечно, им приходится тяжело работать, но зато они видят результат своих трудов. Я говорю не о личной выгоде, а об интересах общины в целом. Как если бы каждый из нас работал не ради собственной выгоды, а ради более значительной, более благородной цели.

Тамара сощурила глаза.

– Разве при коммунизме это не так?

– В некоторой степени, да. Но в коммунистической стране у людей нет пи свободы, ни справедливости. А у нас они есть. Наш социализм служит общему благу, и до тех пор, пока интересы отдельного человека совпадают с интересами общины, все его потребности полностью удовлетворяются. Образование детей, судебные издержки, медицинское обслуживание… все оплачивается общиной. Даже пища. Никому не приходится обходиться без нее. Можно сказать, что мы все несем ответственность друг перед другом от самой колыбели и до могилы. И не забывай, что каждый имеет право в любой момент уйти.

Она была поражена.

– Это просто удивительно. И все это придумал ты?

– Господи, ну конечно же, нет, – рассмеялся он. – Эту идею едва ли можно назвать оригинальной. Мы просто продолжаем то, что начали другие. Сельские поселения вроде нашего существуют более полувека. Отличительной чертой нашей общины является лишь то, что она создана в пустыне. Остальные расположены севернее, где земля намного богаче. Большинство находится в Галилее.

Тамара слушала его как зачарованная и не могла наслушаться. По той гордости, что звучала в его голосе, она поняла, что это его излюбленная тема. И даже после того, как они вышли из столовой, они продолжали говорить об общине до глубокой ночи.

– Если хочешь, я организую для тебя осмотр всей общины и всего, чем она располагает.

– С удовольствием.

– К сожалению, завтра меня почти весь день не будет, но я знаю, что Дэни с радостью покажет тебе все.

– Д-Дэни Бен-Яков? – Ей не удалось скрыть своего смятения.

– Да. Тебе он не понравился? Он очень умен. И к тому же бесстрашен и очень изобретателен. Я во многом полагаюсь на него. Можно сказать, что он – моя правая рука. Поверь мне, ты не могла бы оказаться в лучших руках. Смело можешь доверить ему свою жизнь.

«Да уж, – трезво размышляла она, – но могу ли я довериться своим чувствам?»

В эту ночь Тамара спала хорошо. На следующий день она проснулась рано, чувствуя себя совершенно отдохнувшей и исполненной сознанием того, что теперь все будет в порядке. Отца уже дома не было, но он предусмотрительно оставил ей тазик с прохладной прозрачной водой для умывания.

Она оделась в простое платье и направилась в столовую, где весьма плотно позавтракала. У нее разгорелся сильнейший аппетит, и ей стоило больших усилий обуздать его. Поджидая Дэни, она выпила две чашки черного кофе без сахара.

Когда он приехал, то был сама деловитость. Тамара одновременно испытывала облегчение и раздражение, оттого что ей не надо было его опасаться. Он был так хорошо подготовлен, так сыпал разными фактами и цифрами и вел себя столь профессионально, что сразу становилось понятным для него это привычное дело.

Знакомство с общиной они начали с центра Эйн Шмона, постепенно расширяя осмотр. Тамара узнала, что поселение не зависело от внешних источников снабжения, если не считать воды, которая подавалась через четыре трубопровода большого диаметра из родника, находящегося неподалеку в горах. Дэни показал ей лазарет, магазин, школу, электростанцию и даже несколько частных домов. Когда она воспротивилась было входить в дом, хозяева которого находились на работе, он только рассмеялся.

– Краж у нас не бывает, – объяснил он, – и входные двери никогда не запираются. Ни замки, ни ключи нам не нужны. Надеюсь, так всегда и будет.

Тамара повернулась к Дэни.

– Как вы думаете, здесь когда-нибудь будет еврейское государство? Я знаю, что мой отец на это надеется, но…

– Это обязательно произойдет, – уверенно заявил он, в его глазах вспыхнул страстный огонь. – Говоря словами Теодора Герцла «Если вы этого пожелаете, ваше желание сбудется». Я всем сердцем верю в это, так же, как и многие другие.

– Вы говорите так уверенно.

– Вам бы послушать, что по этому поводу говорит Давид Бен-Гурион! Куда нам с вашим отцом до него! – Дэни переменил тему разговора. – Не хотите взглянуть на перспективный план?

– С удовольствием!

Он провел ее в комнату в задней части синагоги, задуманную как помещение большого склада.

– Нам не хватает места, – извиняющимся тоном объяснил Дэни, включая верхний свет, – поэтому мы используем ее в качестве нашего офиса.

Тамара ожидала увидеть сделанные на бумаге грубые планы, в лучшем случае – чертежи. Но вместо этого ее взору предстал стол размером десять на двенадцать футов, занимавший почти всю комнату. На нем стоял подробный макет из папье-маше, на котором с большим искусством была воссоздана территория общины, включая примыкающие к ней горы. Это была замечательная модель города, с воспроизведенными в миниатюре зданиями – мечта каждого мальчишки, жаждущего обладать игрушечной железной дорогой. Но что поразило Тамару больше всего, так это размеры и масштаб лежащей перед ней общины. Она включала примерно пятьсот или шестьсот зданий, среди которых было немало четырехэтажных многоквартирных домов с маленькими балкончиками. И, хотя центр города по-прежнему представлял собой несколько концентрических колец, план будущей застройки предполагал расширение территории в виде прямоугольных кварталов, опоясанных четырехполосной автомобильной дорогой. На нем было представлено в миниатюре абсолютно все: автостоянки, жилые кварталы, промышленный район, бассейн, парк, даже небольшой аэродром, расположенный на некотором отдалении от города.

– Это? – шепотом спросила Тамара. – Вы хотите… создать это? – Она обернулась к нему. – Здесь?

Дэни спокойно посмотрел на нее.

– А почему нет?

– Просто… просто… – Она возбужденно махнула рукой в сторону макета. – Я хочу сказать, он такой большой. Такой… амбициозный!

– А почему бы ему не быть таким? Если мы и дальше будем разрастаться с такой скоростью, как сейчас, через двадцать лет даже того, что вы сейчас видите, будет слишком мало. Только за последние пять лет паше население выросло более чем в три раза.

– А сможет ли город удовлетворять все свои потребности? С точки зрения сельского хозяйства? Даже будучи таким большим?

Он кивнул.

– Поля будут перенесены за его пределы и окружат его со всех сторон. В настоящий момент мы располагаем тремя тысячами акров равнинной земли, пригодной для работы, которую мы приобрели через Еврейский Учредительный Фонд и Национальный Фонд. Мы ведем переговоры о покупке новых земель, но арабы отказываются продавать нам их. Вначале для нас не составляло никакого труда покупать задешево большие площади. Как правило, арабы предпочитают располагать свои деревни на вершинах холмов или в оазисах, подобных находящемуся неподалеку отсюда оазису Аль-Найяф. Они с радостью распродавали равнинные, болотистые и в особенности пустынные участки евреям, поскольку других покупателей на эти земли не было. Затем, после того как болота были осушены, равнины распаханы и обработаны, а пустыни стали орошаться, арабы начали испытывать ревность, да? – Он помолчал, скорбно качая головой. – Боюсь, это вызвало враждебные чувства с их стороны.

Перед глазами Тамары возник тайный склад оружия, который она нашла в доме отца.

– Здесь часто бывают столкновения?

Дэни сделал неопределенный жест рукой и сказал:

– Они приходят и уходят волнами, но потенциальная опасность существует всегда. Мы не должны этого забывать. Стоит нам на минуту расслабиться, и нас легко могут стереть с лица земли. – Это была отрезвляющая мысль. – А сейчас, – проговорил он, подводя ее к двери, – я хочу показать вам наш магазин…

Дэни выключил свет, и они вышли тем же путем, каким попали сюда, через синагогу.

После первоначального возбуждения и восторга Тамару охватил страх. Здесь было так мирно, так покойно. Но за всем этим скрывалась вездесущая угроза насилия. И все же, несмотря на это, люди, которые жили здесь, делали это по своей воле. Она не думала, что могла бы последовать их примеру, зная, что придется быть все время настороже и постоянно помнить о грозящей опасности.

Экскурсия заняла все утро и продолжилась днем. Посещение полей и осмотр ирригационной системы Дэни приберег напоследок. Прежде чем направиться туда, он заглянул в холостяцкое общежитие и взял свою винтовку.

Тамара молча смотрела, как он небрежно перекинул ее через плечо, и этот жест лучше всяких слов сказал ей, что делать ему это приходилось сотни раз. Проходя по полям, Дэни указал на вооруженных часовых, стоящих на страже, в то время как община работала. Кроме того, Тамара с тревогой заметила, что, помимо основных орудий труда, у каждого работника в пределах досягаемости была заряженная винтовка.

Ей стоило большого труда поспевать за Дэни. Он был крепким мужчиной и привык к жаре, но она начала уставать. Как ни мала была территория общины, нещадно палящее солнце делало свое дело: она изнемогала от зноя. Ноги горели, туфли жали – они не были предназначены для хождения по такой неровной местности, а Тамара была на ногах уже много часов. Голова у нее шла кругом от обилия сведений, которые обрушил на нее Дэни.

Когда наконец осмотр подошел к концу и они окунулись в полутемную прохладу отцовского дома, Тамара облегченно вздохнула. Шмария еще не вернулся, и в этот раз Дэни вошел вместе с ней. Они сидели за круглым столом друг напротив друга. Он отодвинул в сторону подсвечник, чтобы тот не мешал им, и налил два бокала вина. Тамару мучила такая жажда, что она залпом осушила два стакана воды и лишь потом принялась осторожно потягивать вино.

Но даже тогда оно сразу ударило ей в голову – так она устала.

Не сводя с нее обманчиво ленивого взгляда, Дэни открыто разглядывал ее через стол. В ней шевельнулся страх. Слишком они были пристальными, эти глаза. Казалось, их карий взгляд одновременно бросался на нее и уходил обратно в свои бесконечные, горящие глубины.

– Что случилось? – видя ее тревогу, спросил Дэни. Тамара покачала головой и поспешно опустила глаза, как будто стакан вина, который она держала в руках, заслуживал самого пристального изучения.

– Вы красивы, – мягко сказал он, чем сильно удивил ее. – Даже красивее, чем на экране.

Тамара взволнованно взглянула на него.

– Вы видели мои фильмы? – Она быстро подняла стакан и сделала несколько глотков, надеясь, что вино поможет ей избавиться от чувства неловкости.

– Я видел только один – «Анну Каренину» – в кинотеатре в Иерусалиме. Мне очень понравилось. До этого я никогда не любил Толстого. – Он улыбнулся.

Она улыбнулась ему в ответ, чувствуя себя глупо оттого, что его похвала вдруг оказалась так важна для нее.

Взяв в руки бутылку с вином и по-прежнему не сводя с нее глаз, Дэни налил ей еще вина.

– Вы все еще хотите вернуться в пятницу в Тель-Авив?

Тамара кивнула.

– Я обещала это Инге. Если я не вернусь, она будет страшно волноваться.

– А почему бы вам не пригласить ее сюда?

На лице Тамары было написано изумление.

– А разве можно?

– Разумеется.

– Но… бригадир Диггинс. Его люди следили за нами. Нет сомнений в том, что рано или поздно он обязательно найдет нас тут.

Дэни неожиданно рассмеялся.

– Ваш отец – старая лисица. В течение многих лет ему удавалось водить бригадира за нос, Что заставляет вас думать, что сейчас Диггинс сможет его поймать?

– Я не знаю.

Дэни покачал головой.

– Ваш отец, как призрак. Он славится умением возникать и исчезать по своей воле. Однажды бригадир уже почти держал его в руках, но он ушел прямо у него из-под носа. – Он помолчал и усмехнулся, но голос его звучал тихо: – Теперь вы можете переменить свое решение и остаться?

– Да, – излишне поспешно ответила Тамара. Она плохо соображала, испытывая одновременно смятение и огромную радость. «Интересно, догадывается ли он о том, какую власть имеет над ней?» – Да, – уже медленнее повторила она хрипловатым голосом.

– Я рад, что это решено. Я отправлю весточку в Тель-Авив, чтобы ваша подруга не волновалась. В понедельник кто-нибудь заберет остальные ваши вещи и привезет сюда вашу подругу.

Тамара изумленно посмотрела на него.

– Кажется, вы все давно продумали.

– Хотелось бы верить, что это так. – Он плотоядно улыбнулся. – Понимаете, мне нравится находиться в вашем обществе. Вы не похожи ни на одну из знакомых мне женщин.

Неожиданно для себя она почувствовала укол ревности. Он был так поразительно красив. И такой необычайно мужественный. У него, должно быть, было много женщин.

Казалось, Дэни прочел ее мысли и, потянувшись через стол, взял ее за руки.

– Значит, решено, да?

Она тупо кивнула.

– Отлично. Я надеюсь, вам здесь понравится. – Он одарил ее своей кривоватой улыбкой, которая накануне не сходила с его лица, но ни разу не появилась сегодня во время обхода. – Понимаете, для меня очень важно, чтобы вы остались.

– Интересно, почему?

Он наклонился ближе, по-прежнему не сводя с нее глаз.

– Потому что я не хочу никуда уезжать. Мне здесь нравится.

– А зачем вам уезжать?

– Потому что я собираюсь жениться на вас.

Но прошло больше года, прежде чем они поженились. Тамаре сначала хотелось удостовериться, что она действительно любит Дэни и может быть счастливой, живя в общине. А пока она жила в доме отца, чтобы не переезжать в общежитие для одиноких женщин, что могло бы, решили они с Дэни, несколько омрачить ее представление о жизни в общине. Это решение оказалось благоприятным для нее, поскольку Шмария большую часть времени отсутствовал и обычно дом был в полном ее распоряжении.

– Если бы мы были женаты, мы могли бы иметь свой собственный дом, – сказал Дэни во время одного из своих ежедневных визитов.

– Я знаю, – ответила она, – но я еще не готова к этому.

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. Но я не хочу, чтобы наш брак распался, если вдруг окажется, что здешняя жизнь сводит меня с ума. Это место – твоя жизнь, Дэни. Здесь твоя душа. Мы оба знаем, что ни в одном другом месте ты не был бы счастлив. Поэтому, пожалуйста, не торопи меня. Мне просто надо еще немного времени.

– Если только это единственная причина, – засомневался он.

– Это единственная причина, – уверила его Тамара.

И это была чистая правда. Она просто еще не чувствовала себя готовой к тому, чтобы поспешно окунуться в замужество. Голос голливудской сирены так и не зазвучал в ее сердце. Для нее в профессии киноактрисы не было ничего романтического. Это был тяжелый труд. По Лос-Анджелесу она тоже не скучала. Здесь, вдали от шума и суеты городской жизни, она могла наслаждаться покоем и уединением. За ней не ходили толпами визжащие и протягивающие растопыренные пальцы поклонники, никто не совал ей в лицо книжечки для автографов. А кроме того, здесь ничто не напоминало о прошлом. Каждый, кто приезжал в Эйн Шмона, оставлял за ее пределами свое прошлое и начинал новую жизнь. По крайней мере, в настоящий момент ей правилась удаленность от остального мира, и она чувствовала, что ее дом находится здесь. «А почему нет?» – часто спрашивала себя Тамара. Эту суровую землю избрал ее отец, и она не сомневалась в том, что, если бы стало возможным проследить ее родословную на две или три тысячи лет, она снова очутилась бы на этой же самой не знающей снисхождения земле, избранной ее предками – Моисеем, Эсфирью и царем Давидом. Хотя она не смогла бы этого объяснить, она чувствовала, что то, что она находится здесь, правильно. Казалось, библейское прошлое ожило для нее.

Впервые в жизни Тамара ощущала свою принадлежность к еврейскому народу, и ей это нравилось.

Здесь было ее прошлое, и она надеялась, что ее будущее тоже здесь.

А пока дел было предостаточно. Ей не хотелось быть обузой, поэтому Тамара настояла на том, чтобы исполнять свой долг, работая в поле. Недовольная своей полной невежественностью в отношении иудаизма, она искренне вознамерилась узнать все о своей религии. Она читала книги, ходила в синагогу и задавала бесчисленное количество вопросов. Три вечера в неделю были отданы изучению иврита. Полгода спустя она настолько овладела им, что могла вести в школе уроки английского и литературы.

Все было для нее новым, необычным и восхитительным. Она полюбила священный день отдыха с торжественным ритуалом зажигания субботних свечей, традиционной пищей и историями из Ветхого Завета, которые были намного увлекательнее всех сценариев, когда-либо вышедших из-под пера голливудских сценаристов. Но больше всего ей нравились праздники. Именно тогда она в полной мере ощущала, как стирается грань между прошлым и настоящим и многие столетия сливаются в одно.

Разумеется, не обходилось и без переживаний. Инга ненавидела жизнь в поселке. Прожив в нем три месяца, она поняла, что больше оставаться тут не может. Она ненавидела постоянную жару, отсутствие времен года и нестихающий ветер. Она жаловалась на отсутствие самых обычных предметов, которые всю жизнь считала само собой разумеющимися, и на те требования, которые предъявляла к ней жизнь в общине. Будучи католичкой, она постоянно чувствовала себя чужой. «Здесь приятно погостить, – повторяла она, – но не думаю, что смогу остаться здесь навсегда».

Однажды, вернувшись с работы в поле, Тамара застала Ингу за сбором чемоданов. С минуту она в ужасе молча смотрела на нее.

– Инга! Что ты делаешь?

Инга не подняла головы.

– А как ты сама думаешь, что я делаю? Собираю вещи.

– Но ведь ты не уезжаешь! Прошу тебя, останься еще хоть на какое-то время…

Инга уложила в чемодан последнюю стопку аккуратно сложенных блузок и решительно закрыла одной рукой крышку. Защелкнув другой рукой замки, она выпрямилась и хлопнула в ладоши, как бы стряхивая с них пыль. Затем повернулась к Тамаре.

– Ну вот. Думаю, это все.

Тамара подошла ближе и встала перед ней.

– Но ты не можешь уехать! – В ее голосе звучало отчаяние.

– Liebchen, я должна.

– Но как мне жить без тебя? – упавшим голосом спросила Тамара. – Мы всегда были вместе с самого моего детства!

– Ты любишь Дэни.

Тамара кивнула.

– Да, люблю.

– Тогда, я думаю, ты будешь счастлива и без меня, – мягко проговорила Инга.

– А что ты будешь делать?

– Помнишь те дни, что я провела одна в отеле в Тель-Авиве, когда ты поехала сюда в первый раз?

Тамара кивнула.

– Тогда ты должна помнить и тех людей, о которых я тебе рассказывала. Их фамилия Штейнберг.

– Те, что приехали из Бостона, – хмуро сказала Тамара.

Инга кивнула.

– Я получила от них письмо: они приглашают меня к себе. Гувернантка их детей уволилась, и они хотят, чтобы я заняла ее место. Линда и Марта Штейнберги – прелестные дети, и они нуждаются во мне. Миссис Штейнберг пишет, что я единственный человек, к которому они так привязались.

– Мне не следовало оставлять тебя одну в отеле.

С минуту Инга молчала.

– Ты же знаешь, что рано или поздно мы все равно должны будем расстаться. Мы же не можем прожить с тобой вместе всю оставшуюся жизнь. Все птенцы покидают родительские гнезда и создают свои собственные. Теперь, когда ты нашла свое, ты будешь счастлива!

– Но ты в самом деле… в самом деле уверена, что не хочешь остаться со мной? Мы могли бы начать здесь новую жизнь, Инга! Столько всего надо сделать! Впервые в жизни чувствую, что я действительно нужна.

– Хорошо, что ты это чувствуешь, – кивнула Инга. – Теперь, когда я знаю это, мне будет легче оставить тебя.

Тамара возбужденно кружила вокруг нее.

– Для тебя тут тоже нашлось бы много хороших дел.

Инга улыбнулась.

– Не сомневаюсь, и время от времени я буду приезжать к тебе. Мы же не ссоримся с тобой и не расстаемся врагами, мечтающими никогда больше не видеть друг друга. – Она обошла вокруг кровати и, взяв Тамару за руки, сжала их. – Сюда приятно приезжать, Liebchen, но жить я предпочитаю там, где больше зелени и есть времена года. – На ее лице появилась слабая вымученная улыбка. – Ты же знаешь, я немного старовата для игры в первооткрывателей.

– Неправда, ты вовсе не старая!

Инга посмотрела на нее, наклонив голову, затем погладила ее по щеке.

– Тамара, – нежно сказала она, – что ни делается, все к лучшему. Неужели ты этого не понимаешь? Ты нашла себя здесь, и я тоже нашла место для себя. – Она любовно сжала Тамарины руки. – У тебя впереди новая жизнь, так же, как и у меня. Чего еще мы можем просить?

– Быть вместе, – угрюмо произнесла Тамара.

– Liebchen, – Инга со вздохом выпустила ее руку, пододвинула стул и, усадив на него Тамару, поставила напротив другой стул для себя, – ты нашла своего отца, а кроме того красивого мужчину, которого любишь, и новый, интересный для тебя мир. Довольствуйся этим! Ты же знаешь, я не могу всегда быть с тобой.

Тамара бросила взгляд па багаж Инги. В этих чемоданах было что-то бесконечно грустное.

– А сейчас, сделай мне одолжение, – попросила Инга. – Поскольку утром я уезжаю, а вещи уже уложила, давай проведем остаток вечера вместе, выпьем вина и предадимся воспоминаниям. Я хочу, чтобы эти последние часы были счастливыми.

Тамара вымученно улыбнулась.

– Ладно.

– Отлично. И, кто знает, возможно, настанет день, когда мы снова будем вместе.

– Возможно, настанет… Я чувствую себя так, будто бросила тебя! – выпалила Тамара.

– Нет, нет! – сурово проговорила Инга. – Ты не должна так говорить. Разумеется, ты меня не бросала.

– Но без тебя моя жизнь не будет прежней.

– Очень на это надеюсь! – с комичной угрюмостью произнесла Инга.

Шмария и Тамара выжидательно смотрели, как Дэни вошел в комнату и опустился на один из стульев. Он выглядел возбужденным, лицо его было мрачным.

– Значит, это точно? – с горечью спросил Шмария. Дэни сердито кивнул.

– Да, – сухо произнес он. – Я только что вернулся из Иерусалима. Это точно. Да поможет нам Бог. – Он сжал кулак и неожиданно стукнул им по столу с такой силой, что подсвечник опасно покачнулся. Никто не двинулся с места, чтобы удержать его. – Вы знаете, что это означает, – с несчастным видом добавил молодой человек.

Шмария вздохнул.

– Будь проклят этот Белый Лист. – Он печально покачал головой. – Иногда я думаю, что евреи пришли в этот мир только для того, чтобы страдать.

– Неужели мы ничего не можем сделать? – спросила Тамара.

– Мы делаем все, что в наших силах, – устало ответил Шмария, – но этого недостаточно. Нет, дети мои, совсем недостаточно. Мы полностью во власти Великобритании, и мы бессильны. Теперь, когда согласно Белому Листу иммиграция евреев в последующие пять лет сведена лишь к семидесяти пяти тысячам, можно утверждать, что англичане почти перекрыли ее. То есть они практически остановили ее.

– Но почему? – поинтересовалась Тамара.

– Почему? – Отец невесело рассмеялся. – Потому что англичане боятся, что война с Германией неизбежна, и не собираются рисковать. Англичане в ужасе, оттого что Гитлер может перетянуть на свою сторону арабов. – Он снова вздохнул. – Поэтому британское правительство продало нас в обмен на нефть. Их гораздо больше волнует коммерция, нежели евреи. – Он криво улыбнулся. – Полагаю, нам следовало догадаться и ожидать, что нечто подобное должно случиться.

Тамара побледнела.

– Другими словами, немецкие евреи, которые хотят эмигрировать…

– …будут зверски убиты, – закончил вместо нее Шмария, потирая усталое лицо кончиками пальцев. – Можно считать, что они уже мертвы.

– Как мы можем позволить…

– Подождите, – прервал их Дэни. – Это еще не все.

Они изумленно уставились на него.

– Было также внесено предложение – хотя закон такой пока не принят, – согласно которому верховному комиссару предоставляется право препятствовать евреям в их перемещении по некоторым районам страны.

– Это не может быть правдой! – воскликнула Тамара.

– Уверяю тебя, это чистая правда, – отозвался Дэни.

– Повторяется то, что уже было в России. – Шмария был озабочен, но ни в коей мере не удивлен. – Этого следовало ожидать, – пробормотал он, медленно кивая головой. – Таким образом, половина Палестины окажется закрытой для евреев. Это ответ на все молитвы арабов.

– Но и это не все… – проговорил Дэни. Напряженным шепотом Тамара спросила:

– Ты хочешь сказать, что есть еще что-то?

– Боюсь, что это так. Они хотят ввести строгие ограничения на продажу земель, владельцами которых в настоящее время являются неевреи. Другими словами, Еврейское Агентство практически не сможет покупать новые земли…

– Но это нелепо! – перебила его Тамара.

– Такова реальность, – отозвался Дэни. – А теперь самый последний пункт и самое большое оскорбление. Англичане хотят ввести палестинское самоуправление в течение десятилетнего периода. Излишне говорить, что оно будет основано на сегодняшнем составе населения Палестины. Другими словами…

– Поскольку две трети населения Палестины составляют арабы, а еврейское население не сможет сколь-нибудь значительно увеличиться, это будет арабское правительство, – пробормотала Тамара.

– Именно так.

Шмария отодвинул назад стул и вытянул перед собой ноги.

– Следовательно, нам остается только одно, – ровным голосом произнес он.

Они оба посмотрели на него.

Лицо Шмарии было твердым как гранит.

– Поскольку мы не можем допустить, чтобы намерение англичан было претворено в жизнь, мы должны усилить борьбу и освободиться от них. Завтра мы с Давидом Бен-Гурионом все обсудим. Он созовет заседание Совета Общины, и, возможно, нам удастся выработать стратегию.

– Ты правда считаешь, что у нас есть шанс? – спросила Тамара. – Я хочу сказать, Великобритания так сильна. Конечно…

Слабая улыбка появилась на губах Шмарии.

– А разве Давид не одолел Голиафа? – мягко спросил он.

Обдумав его слова, она решилась.

– Я хочу помочь, чем только смогу. Ты можешь рассчитывать на меня во всем.

Мужчины удивленно взглянули на нее. Она перевела взгляд с одного на другого.

– Что вас так удивило?

– Я… я думаю, ты застала меня врасплох, – мягко произнес Шмария.

– Интересно почему? – спросила Тамара. – Это ведь и моя страна, ты знаешь. – Она тряхнула головой. – Я приняла решение. Я намерена остаться здесь навсегда. – Обращенная в сторону Дэни улыбка была ослепительна. – Ты уже можешь назвать дату нашей свадьбы, дорогой?

Через две недели они поженились.

На свадьбе не было ни мирового судьи, ни представителей прессы. Их обвенчал раввин под ритуальным покрывалом. Зельда Зиолко могла бы гордиться такой церемонией.

Они провели восхитительный медовый месяц в Эйлате, позабыв на две недели все мирские заботы. Никого не видели, кроме друг друга, как если бы были единственными мужчиной и женщиной, оставшимися на земле. Они бродили, держась за руки, по усаженным пальмами пляжам, ныряли в прохладные прозрачные воды Красного моря и глядели на яркие косяки рыб, проплывавшие на живописном мелководье у радужных рифов. Шутили, обнимались и, визжа, как беззаботные дети, гонялись друг за другом с колючими крабами в руках, грозя запустить их друг другу в купальные костюмы. Когда он поранил ногу, наступив на коварный коралл, она промыла ранку, торжественно поцеловала ее, и боль ушла. Каждый новый день казался им лучше предыдущего, принося с собой еще большее удовлетворение. Никогда прежде Тамара не была так счастлива. Воспоминания о Луисе все больше заволакивались туманом, и острая боль, которая пронзала ее всякий раз, когда она думала о нем, становилась все слабее. Она искренне верила, что Луис был бы рад за нее.

Даже пребывая в столь счастливом состоянии, они придерживались некоторого распорядка. Утром, ночью, а иногда и днем они предавались плотским утехам, занимаясь страстной любовью с какой-то исступленной, почти что первобытной несдержанностью, позабыв обо всем на свете. А в перерывах находили время для того, чтобы мечтать и строить опьяняющие планы на будущее. В эти покойные четырнадцать дней они не сомневались, что для них нет ничего невозможного, нет трудностей, которые они не могли бы преодолеть. Они были уверены, что, пока вместе, стоит им только захотеть – можно сдвинуть горы.

– Я буду бороться столько, сколько потребуется, чтобы помочь Палестине стать израильским государством, как того хотел Теодор Герцл, – страстно заявлял Дэни. – На меньшее я не согласен.

Тамара, с таким же воодушевлением относившаяся к идее создания еврейского государства, в то же время не могла не думать: «Я желаю того, чего желаешь ты, любимый. Мне важно только то, что важно для тебя».

Дни, как в тумане, проносились один за другим, и, когда настала пора покидать этот чудный берег, они сделали это без всякого сожаления, поскольку знали, что все для них только начинается. Им обоим не терпелось поскорее претворить в жизнь те восхитительные мечты и смелые планы, о которых они столько говорили. Когда Тамара и Дэни возвратились в Эйн Шмона, их любовь стала еще сильнее, если это вообще было возможно. Между ними постоянно было чувство понимания и огромного уважения друг к другу. Они уезжали в свой медовый месяц супружеской парой, а вернулись друзьями и любовниками.

Их ждал сюрприз: новый дом, чудесным образом построенный за время их отсутствия. Большой – четыре просторные комнаты, – это был первый частный дом с водопроводом.

– Все работали сверхурочно, не покладая рук, чтобы успеть к сроку, – с гордостью объяснил им Шмария.

Тамаре дом понравился больше, чем все те особняки, в которых ей довелось жить в Голливуде.

Вскоре, однако, стало заметно настоящее чудо, сотворенное в Эйлате. В один из тех сказочных дней она забеременела. Когда доктор Саперштейн подтвердил это, она заплакала от радости. Ей казалось, что Дэни одним своим прикосновением заставил расцвести и плодоносить ее тело.

Невозможно описать радость, которая охватила ее.

Девять месяцев спустя Дэни во время родов стоял у ее кровати в лазарете. Это был самый счастливый день в их жизни. Они были вдвойне благословенны.

В его руках, как в колыбели, покоились двое близнецов, завернутые в одеяла.

– Два красивых сына, – с гордостью прошептал он и потряс головой, желая убедиться, что это не сон. – И даже не плачут.

– Это потому, что они похожи на своего отца, – преданно проговорила Тамара, лежа на кровати на четырех толстых подушках.

Дэни пристально поглядел на них.

– Они больше похожи на свою маму.

Она не могла удержаться от улыбки.

– Все младенцы похожи друг на друга. Дай время, они подрастут, и тогда посмотрим.

– А как мы их назовем?

– Я думала, мы уже выбрали имя: если будет мальчик – то Ари, а если девочка – Дэлия.

– Но они оба мальчики. Такого мы и предполагать не могли.

– Да, ты прав. – Она на минуту задумалась, затем радостно улыбнулась. – Как тебе нравится имя Аза? Ари и Аза?

– Решено: Ари и Аза. – «У нас есть мы и наши дети, и в нашей семье будут царить любовь, мир и общая цель. Мы сдвинем горы, как мы и собирались, и сделаем это всей семьей. Ничто не сможет разлучить нас, и ничто не сможет нас остановить».

Но история и судьба, объединив свои усилия, уготовили им совсем другой удел. Дома царило смятение.

Как они и опасались, большая часть территории Палестины оказалась закрытой для евреев; были введены также и строгие ограничения на приобретение земель через Еврейское Агентство. Евреи были обречены на статус меньшинства, а Белый Лист крайне успешно урезал иммиграцию. Несмотря на осуждение, которому он подвергся в английском парламенте со стороны Уинстона Черчилля и других консерваторов, а также всех лидеров Лейбористской партии, он не был отменен.

За пределами Палестины мир пребывал в еще большем смятении.

В марте 1938 года Адольф Гитлер аннексировал Австрию, а затем шесть месяцев спустя Великобритания и Франция отошли в сторону, позволив Германии расчленить и Чехословакию. Алчный Третий рейх поглотил целых две страны, в то время как остальной мир играл роль стороннего наблюдателя.

Как ни изолированно жили обитатели Эйн Шмона, они следили за действиями нацистов пристальнее и с большим страхом, нежели большинство людей в крупнейших столицах мира. Жители Эйн Шмона, как никто другой, понимали, что обрушившаяся на мир беда легко может уничтожить их всех. Просачивающиеся из Европы сведения внушали им невообразимый ужас, а учитывая суровые испытания, выпавшие на их долю в прошлом, нельзя было не признать, что эти страхи имели под собой основание. Все эти люда были современными детьми Моисея и, подобно своим предкам, пришли в Палестину, спасаясь от погромов и преследований. И вот сейчас возникла угроза того, что те самые опасности, от которых они бежали, могут нагнать их, погубить, стереть с лица земли.

Они вовсе не считали Гитлера неким фигляром в духе Чаплина. Для них он был новым фараоном, новым Иродом – мрачным ангелом смерти.

– Почему никто не остановит этого безумца? – с жаром воскликнула Тамара однажды вечером, когда все они собрались в столовой у радиоприемника, чтобы послушать последние удручающие известия об одержанных Гитлером победах. – Мы не успеем и глазом моргнуть, как немцы завоюют весь мир!

– За исключением нашего народа, – мрачно поправил ее Шмария и с такой уверенностью оглядел их всех, что его собственный страх, объединившись с их страхами, превратился во всеобщий ужас. – Мы все будем мертвы. Если Гитлер победит, на всей земле не останется ни одного еврея.

В 1939 году Германия и Россия подписали Пакт о ненападении, который позволил Гитлеру напасть на Польшу, не опасаясь ответных мер со стороны России. Франция и Великобритания, обещавшие Польше сохранить ее независимость, объявили Германии войну. Во время молниеносной войны с апреля по июнь 1940 года Германия одним махом захватила Данию, Норвегию, Бельгию, Нидерланды, Люксембург и Францию, не встретив почти никакого сопротивления.

Затем пришел черед Великобритании.

Гитлер сконцентрировал войска на побережье Франции, готовясь пересечь Ла-Манш, но эти несколько миль водного пространства стали для него камнем преткновения. Он был остановлен. Сколько бы эскадрилий ни бомбили Лондон, англичане держались с завидным упорством, оказывая яростное сопротивление. Но, несмотря на то что нацистам не удалось добиться в воздухе превосходства над англичанами, Великобритания несла огромные потери из-за бесчисленных бомбардировок. День за днем, ночь за ночью поднимались в небо не знающие жалости нацистские эскадрильи, со свистом сбрасывая бомбы на землю Британии. Многие опасались, что признание Великобританией своего поражения было лишь вопросом времени.

Пятого июля 1940 года Дэни сообщил ей новость.

Тамара уже несколько дней чувствовала, что в нем происходит какая-то важная внутренняя борьба, но она слишком хорошо знала его, чтобы задавать вопросы. Она знала, что в свое время он все расскажет ей сам.

В тот вечер после ужина Дэни предложил ей прогуляться, и, по тому, как он это сказал, Тамара поняла, что он намерен поделиться с ней своими мыслями. Они шли молча, но она почувствовала, что задыхается от зарождающегося в душе ужаса. Когда они подошли к своему любимому месту – хребту, с которого открывался вид на всю общину, – Дэни присел на гладкий валун и похлопал по нему. Она села рядом с ним, и он взял ее за руки.

Издалека до них доносились крики детей, играющих на детской площадке. «Скоро, – подумала Тамара, – близнецы подрастут и смогут играть вместе с ними». Белые плюмажи водяных брызг, выбрасываемые дождевальными установками, были похожи на фонтаны, устроенные среди геометрического рисунка зеленеющих полей, на которых созревал третий за этот год урожай. «Каким спокойным все кажется! – невольно подумала она. – Каким обманчиво мирным представляется мир!» Сейчас, когда Тамара сидела здесь, ей с трудом верилось, что всего в нескольких днях пути, на огромном поле битвы, в которое превратилась Европа, льется кровь и царит смерть.

– Я решил пойти в британскую армию, – тихо и без всякого предисловия объявил Дэни.

Она дернулась, как от удара, нанесенного невидимым кулаком, и повернулась к нему.

– В британскую армию? – переспросила она, не веря своим ушам.

– Точнее, в ее военно-воздушные силы.

Тамара отвернулась и в течение нескольких минут сидела, уставившись в пространство, ничего не видя перед собой; его тихие слова как испорченная пластинка снова и снова звучали в ее мозгу, пока не превратились в такую пронзительную, невнятную тарабарщину, что она подумала, что вот-вот сойдет с ума и закричит.

– Тамара, – мягко проговорил Дэни, – пожалуйста, не сердись на меня. Позволь мне все объяснить.

Он протянул к ней руку и нежно обвел пальцем ее профиль от лба до губ. Обычно этот жест вызывал у нее улыбку и заставлял смотреть на него особенным, любящим взглядом.

– Тамара…

Она оцепенела, не в силах шевельнуться и посмотреть на него. Он покидал ее, чтобы надеть форму и отправиться на войну на какое-то далекое поле сражений, где рвутся снаряды, падают бомбы и свистят пули. Он будет есть холодный солдатский паек, и истекать кровью, и… и…

Она медленно повернулась к нему и пристально посмотрела в лицо. Скорбная тень упала ему на глаза, и, казалось, они утратили свой карий блеск.

– Тамара…

– Да. – Голос ее звучал безжизненно.

– Тамара, попытайся меня понять.

В ее глазах вспыхнул огонь, и она ударила его по ноге.

– Дэни! Англичане – наши враги! Они много раз доказывали это! С тех пор как вышел этот Белый Лист, сколько евреев лишено возможности приехать сюда. – Она яростно махнула рукой. – Даже евреи из Германии, для которых единственная возможность выжить – это эмигрировать! А поскольку им это запрещено, ты знаешь, чем для них это кончается. – Эмоции переполняли ее. – Ты же сам мне это говорил.

– Я знаю, – мягко произнес он, – но у меня нет выбора. Я не первый палестинский еврей, который идет в британскую армию, и не последний. Неужели ты не понимаешь? Надо забыть па время о наших разногласиях с англичанами. Миру грозит более страшное зло.

Тамара дико и некрасиво рассмеялась.

– Гитлер. С некоторых пор все и всегда сводится к Гитлеру.

– Да, Гитлер. – Дэни тяжело вздохнул, вид у него был усталый.

Она долго не решалась нарушить молчание, наконец спросила:

– Когда ты отправляешься?

– В следующий понедельник.

– Через четыре дня. – Она сжала его руку. – Так скоро.

– Да.

Она смотрела, как кроваво-красное солнце беззвучно скатывалось за темнеющие вдали горы. На какое-то страшное мгновение все вокруг окрасилось в кроваво-красный цвет: земля, небо, даже Дэни.

Внутри нее накапливался какой-то клаустрофобный страх. Она обняла мужа, как бы желая защитить, и прижалась к нему. В ее мозгу, как на ускоренной пленке, мелькали страшные картины войны, и каждый новый кадр был страшнее предыдущего. Только теперь Тамара осознала, что принимала свое вновь обретенное счастье как должное, тогда как это был редкий дар, за который ей каждый день следовало благодарить Бога.

Дэни с такой нежностью смотрел на нее, что она чувствовала: он читает ее мысли.

– Тамара, мы все должны внести свой вклад, – мягко сказал он. – Неужели ты не понимаешь? Единственное, что мешает Гитлеру проглотить еще часть мира, – это Англия. До сих пор его войскам не удалось переправиться через Ла-Манш. Если это случится, вполне возможно, мы будем следующими. И что тогда? – Он скорбно покачал головой. Казалось, весь груз мира давит ему на плечи. – Мы евреи, Тамара. Мы не продержимся и недели.

Она, как в трансе, смотрела на него.

Мы евреи. Евреи.

И тут вдруг самый ужасный из кошмаров напомнил ей о себе: «Что, если его ранят и он попадет в руки врага и окажется в плену?.. И немцы узнают, что он – еврей!»

От этой мысли у нее так сильно закружилась голова, что ей стало дурно. Ей понадобилась вся ее сила воли, чтобы подавить тошноту.

Дэни говорил:

– У нас появится надежда на то, чтобы выжить, только в том случае, если тех, кто поднимется на борьбу, будет много. Ты же это понимаешь, правда?

Стараясь быть храброй, Тамара нашла в себе смелость слабо кивнуть. Конечно, он прав; глубоко в душе она сознавала это так же отчетливо, как то, что за рождением следует смерть, а день сменяется ночью. Он уже все решил. Это было видно но его глазам. Ей оставалось только согласиться с ним, надеясь на то, что это придаст ему смелости и решительности. Ему ведь и без ее предостережений трудно покинуть дом и отправиться воевать против кажущихся непобедимыми армий Гитлера.

Что бы она ни делала, она не должна подрывать его уверенность, потому что это могло иметь фатальные последствия.

– Да… – начала было Тамара, но почувствовала, как у нее перехватило горло. – Да, дорогой, – просто сказала она, прижимаясь к нему своим теплым телом. – Ты должен пойти в британскую армию. Я… я понимаю.

Он молча смотрел на нее.

– Я так горжусь тобой, – прошептала она. – Я так сильно тебя люблю.

– Это я должен гордиться тобой, – сказал Дэни, изумленно покачав головой и притянув ее поближе для поцелуя. – Другая на твоем месте попыталась бы отговорить меня. – Он улыбнулся ей. – Знаешь, ты и вправду дочь своего отца.

У нее на глазах неожиданно выступили слезы.

– Дочь моего отца тут ни при чем, – хрипло проговорила Тамара. – Это были слова твоей жены.

– Я знаю. – Улыбка на его лице стала шире, когда он кончиками пальцев утирал ее слезы. – Мне ли этого не знать?

– Дэни… – На ее лице появилось испуганное выражение.

– Гммм?

– Ты обещаешь быть осторожным? Обещаешь не делать никаких глупостей?

Он рассмеялся.

– А как же иначе? Я же должен вернуться, правда? Мы веда еще должны сдвинуть горы, родить еще детей. И мы не можем терять ни одного мужчины, женщины или ребенка, если хотим претворить в жизнь мечту Герцла о государстве для евреев. – Он уверенно усмехнулся, сверкнув белыми зубами. – Со мной ничего не случится до тех пор, пока наш дом не будет полон ребятишек.

У нее заныло сердце. Когда он улыбался, то выглядел таким молодым, таким хрупким. Кости, мышцы, органы, кожа человека – все это такое непрочное.

В ту ночь, так же, как и в другие три ночи, оставшиеся до его отплытия, они предавались любви с какой-то яростной страстью, как если бы им было необходимо доказать, что они сильны, крепки и полны жизни.

Четыре дня спустя Дэни отправлялся в Хайфу, чтобы подняться на борт британского фрегата, направлявшегося в Англию. Тамара вместе с детьми поехала с ним. Никогда еще она не чувствовала себя такой несчастной, как во время этой поездки. Отсчет времени, которое они могли провести вместе, уже шел на часы. Даже близнецам, казалось, передались ее страхи, и они вели себя непривычно тихо.

Зрелище, которое предстало ее взору, когда они добрались до причала, удивило ее. По меньшей мере двести молодых евреев-добровольцев ожидали посадки на тот же корабль. По их веселому оживлению было видно, что они рады предстоящему отъезду. Провожавшие их мужчины и женщины всех возрастов толпились рядом, раздавая цветы и стаканы с вином. Музыканты исполняли национальные песни, а некоторые, особо возбужденные пары, взявшись за руки, невзирая на нещадно палящее солнце, плясали импровизированный hora.[3] Тамара с изумлением взирала на все это. Понимание того, что многие из этих мужчин могут не вернуться, казалось, никак не омрачало их ликования.

Гордость переполняла ее сердце. Она взглянула на Дэни. Как ни стремились поселенцы обрести свободу и сбросить британское иго, многие из них были готовы, позабыв обо всех разногласиях, направить цвет нации сражаться против Гитлера бок о бок с англичанами. Они понимали, что это сейчас самое важное.

При виде этого волнующего зрелища у Тамары комок застрял в горле, ее охватила гордость за то, что она еврейка.

Когда подошло время Дэни садиться на корабль, она закусила губу и постаралась сдержать слезы, но все было тщетно. «Стоит кораблю отдать швартовы, он уйдет от меня, окажется во власти безликих генералов и безымянных стратегов, превратится в мишень для множества пуль и снарядов и Бог знает каких еще других ужасных сил и, может быть, никогда не вернется. Может случиться так, что я никогда не смогу снова обнять его».

Слезы ручьями катились из ее глаз, когда они стояли, в последний раз сжимая друг друга в объятиях, и теплый морской ветер теребил им волосы.

– Я буду молиться за тебя, Дэни, – прошептала Тамара. Она пристально смотрела в его глаза, гладя его по лицу, как бы желая на ощупь запомнить черты мужа. – Исполни свой долг, но только не оставляй меня вдовой, – нежно молила она его на иврите.

Он неожиданно откинул назад голову и рассмеялся.

– Я вернусь живой и невредимый, и очень скоро. Подожди и сама в этом убедишься. Один праведный еврей стоит десяти тысяч нацистов. Мы этим немцам покажем. Гитлер и не поймет, что его сразило. Ты не успеешь оглянуться, как война кончится.

Война тянулась мучительно долго, и, казалось, ей не будет конца. Дни были длинными, а ночи невыносимо пустыми. Тамара чувствовала себя вдовой. После отъезда Дэни в ее жизни образовалась пустота, схожая с тем ужасным одиночеством, которое охватило ее после смерти Луиса. Если бы не повседневный беспрерывный труд, которого требовала от нее жизнь в общине, она бы сошла с ума. Но даже эти часы, заполненные тяжким трудом, не могли занять все ее время. Она заботилась о близнецах, играла с ними, вычищала до блеска дом, организовывала театрализованные представления для живущих в поселке детей, совершенствовала знания иврита, залпом прочитывала все книги, какие только могла достать, вела дневник, каждую неделю писала длинные письма Дэни и помогала всем семьям, которым могла пригодиться ее помощь. Она была согласна делать все, что угодно, лишь бы занять чем-то свои мысли и на время отвлечься от постоянно гложущего ее одиночества.

Когда и другие мужчины ушли из поселка, чтобы вступить в британскую армию, она вместе с остальными женщинами научилась чистить, смазывать, заряжать оружие, в тайне хранящееся на складе Эйн Шмона на случай нападения, а также стрелять из него. К большому удивлению мужчин, женщины не уступали им в меткости стрельбы. Женские пальцы нажимали на курок более деликатно, и, целясь в мишени, они явно превосходили мужчин в терпении.

Самыми важными в жизни Тамары стали те не частые, но опьяняющие моменты, когда от Дэни приходили письма. Она вновь и вновь перечитывала их. Они неизменно проходили цензуру, поэтому она никогда не знала точно, чем он занимается и какие задания на самом деле выполняет, но ей довольно было уже того, что она получила от него весточку. Тамаре было известно лишь, что он летает на самолете штурманом и что с ним ничего не случилось, несмотря на царящие на войне насилие и хаос.

Эти письма были ее путеводной звездой, спасением от безумия.

Шли месяцы, годы, а конца войне по-прежнему не было видно. Европа и район Тихого океана превратились в два огромных поля сражений, и, если вначале перевес явно находился на стороне Германии и держав оси «Берлин – Рим», после вмешательства США в войне произошел перелом. Медленно ход войны начал склоняться в пользу союзников в их безжалостном стремлении отбросить назад войска гитлеровской коалиции. Англия перестала зависеть от своих пошатнувшихся оборонительных возможностей. Благодаря американской технике и массированным вливаниям помощи, включавшим людские ресурсы, вооружение и боеприпасы, союзнические бомбардировщики еженощно начали совершать ответные налеты на территорию Германии – и в этих налетах принимал участие и Дэни Бен-Яков.

Тамара знала это из его писем, и ее жизнь превратилась в сущий ад. Как только занимался новый день, для нее начиналась страшная выжидательная игра, которая заканчивалась лишь далеко за полночь, после того как никто не приходил, чтобы сообщить ей о том, что она стала вдовой; только тогда она проваливалась в неспокойный, наполненный кошмарами сон. Нервы ее были на пределе. Она стала такой сердитой и раздражительной, что соседи начали ходить вокруг нее на цыпочках.

И вот, в один знойный, ничем не примечательный вторник в августе 1942 года, мир вокруг Тамары рухнул окончательно. Сначала утром перегрелся и взорвался ирригационный насос, подающий воду на поля и в поселок. Около полудня с гор стали наступать арабы, и отразить их вылазку удалось только через два часа. Затем близнецы устроили ужасную потасовку, и ей пришлось наказать их. А ранним вечером, лишь только ее охватила уверенность в том, что в ее мире снова воцарился разум, напротив дома со скрежетом затормозил «лендровер» и британский офицер постучался в дверь.

– Миссис Бен-Яков? – скрипучим голосом осведомился он.

– Д-да?

– Миссис Дэни Бен-Яков?

Неожиданно ее охватил ужас, и Тамара зажала рукой рот, чтобы подавить крик. Казалось, она примерзла к полу, не в силах ни говорить, ни кивнуть головой, ни двинуться с места.

Медленно она опустила руку. Но на губах ее застыла ужасная улыбка, которую ей никак не удавалось растопить.

– Я – майор Уинвуд. – Британский офицер озабоченно глядел на нее сквозь дверной проем. – С вами все в порядке, мадам?

– Р-разумеется, майор, – проговорила она, раскрывая пошире дверь в гостиную – Не хотите ли войти? Сегодня такая страшная жара, градусов тридцать пять. Думаю, вам не помешает выпить чего-нибудь прохладительного?

– Миссис Бен-Яков, присядьте, пожалуйста. – У него было хриплая одышка курильщика.

– Со мной все в порядке, быстро и нарочито жизнерадостно проговорила Тамара – Прошу вас, чувствуйте себя как дома. – Она показала на кресло и принялась расхаживать по комнате, нервно заламывая руки. – Извините меня за беспорядок. По правде говоря, я никого не ждала. Если бы знала о вашем приходе, я бы… – Она замолчала, не в силах продолжать эти любезности.

Он продолжал стоять, широко расставив ноги.

– Пожалуйста, миссис Бен-Яков, поймите, мне очень тяжело сообщать вам это известие. В прошлую субботу вам муж принимал участие в выполнении задания по ночной бомбардировке территории Германии… – Его голос замер.

Она резко повернулась, лицо ее было мертвенно-белым.

– П-продолжайте.

Избегая смотреть ей в глаза, он проговорил:

– С прискорбием вынужден сообщить вам, что его самолет был сбит где-то над Руром.

Тамара закрыла глаза, и ей показалось, что мир падает в пропасть. Лишь спустя несколько нескончаемо долгих минут она обрела дар речи.

– П-пожалуйста… как это произошло?

– По свидетельствам очевидцев, нам известно только то, что его самолет был сбит.

Она попыталась проанализировать услышанное и найти ту спасительную соломинку, за которую можно ухватиться.

– Полагаю, экипаж должен был парашютировать.

– Самолет взорвался в воздухе. Боюсь, времени на эвакуацию у экипажа не было. Останки… не найдены. Мне очень жаль.

Неожиданно земля стала уходить у нее из-под ног. Тамара покачнулась, зашаталась и стала оседать. Он двинулся вперед, чтобы подхватить ее, но она усилием воли заставила себя удержаться на ногах и, закрыв глаза, ухватилась за стол.

Майор сказал, что Дэни умер. Что он навсегда потерян для нее.

Взрыв в воздухе.

Останков нет.

– Миссис Бен-Яков…

Она сделала глубокий вдох, и ее лицо заблестело, как полированная сталь.

– Со мной все в порядке, майор. На мгновение я… я почувствовала небольшую слабость. Вы должны извинить меня. – Она взмахнула рукой. – Сейчас со мной правда все в порядке. Не хотите ли пригласить вашего шофера зайти и выпить чего-нибудь холодного?

– Боюсь, нам пора. Я попрошу кого-нибудь из соседей посидеть с вами.

Тамара покачала головой.

– Вы очень добры, майор Уинвуд, но это, в самом деле, лишнее. У меня еще столько дел. Я так давно не посылала мужу посылок. Несколько самых обычных вещей, вы понимаете, просто кусочек дома.

– Миссис Бен-Яков, я понимаю, какой это удар для вас…

– Удар! – Она сверкнула глазами.

– Его нет в живых, – мягко произнес он. – Вам надо смириться с этим. Ваш муж погиб.

– Но вы ошибаетесь, майор. Понимаете, он вовсе не умер. Он жив.

Уинвуд молча смотрел на нее. Лицо Тамары заблестело еще сильнее. Он почти явственно представлял себе, как от него отражается свет.

Его «лендровер» еще не тронулся с места, а Тамара уже сидела за своим небольшим письменным столом и писала Дэни письмо. Она хмурилась. «Что означает вся эта чепуха относительно того, что Дэни мертв. Дэни не умер. Он жив. Я сердцем чувствую это».

«Дэни, любовь моя, жизнь моя…» – писала она.

Тамара ни словом не обмолвилась о визите майора. Она отчаянно цеплялась за свою веру в то, что Дэни жив, что он получит ее письмо или, по крайней мере, узнает о том, что оно было написано. И когда три недели спустя пришло письмо, написанное до того, как его сбили, она восприняла это как свидетельство своей правоты. Где-то там, далеко, он был жив.

В душе она твердо верила в это, упорно ожидая его возвращения. Мысль о том, чтобы сдаться и признать поражение, ни разу не пришла ей в голову.

Война продолжалась, союзники по-прежнему продвигались вперед.

После нанесения трех зимних контрударов Россия начала теснить войска гитлеровской коалиции с территории всех стран Восточной Европы и Балкан; британские и американские войска освободили Северную Африку, Италию и Норвегию.

На Тихом океане в битве при Мидуэй было остановлено продвижение японских войск и началось их отступление, а успешная стратегия островной войны достигла кульминации в решающих, хотя и доставшихся дорогой ценой победах при Гуадалканале, Лейте и Окинаве. В результате массированных бомбардировок японской территории оборона Японии Начала ослабевать.

Стало ясно, что победа союзников не за горами.

На смену 1944 году пришел 1945-й.

Наконец 7 мая 1945 года Германия капитулировала, и война в Европе закончилась. На Тихом океане достижение мира потребовало больше времени, но три месяца спустя, после того как 14 августа США сбросили на нее две атомные бомбы, Япония признала свое поражение.

После подведения окончательных итогов выяснилось, что людские потери за годы войны составили совершенно ошеломляющую цифру – 45 миллионов человек, более одной седьмой части которых составляли евреи, погибшие в нацистских концентрационных лагерях.

Постепенно возвращались домой палестинские евреи, сражавшиеся в рядах британской армии. Одни вернулись с ранениями, другие невредимые, но все, кто прошел через войну, несли на себе ее отпечаток.

Тамара все ждала и ждала, но Дэни не возвращался.

В течение многих мучительных дней, недель, месяцев, а потом и лет Тамара упорно отказывалась поверить в смерть Дэни. Что-то внутри нее – возможно, какая-то смутная интуиция, какое-то внутреннее убеждение или непоколебимая вера женщины в то, что ее супруг каким-то чудесным образом обязательно остался жив, – просто отказывалось признать его гибель. Она прекрасно сознавала, что окружающие считают ее просто неспособной посмотреть правде в глаза или думают, что от переживаний у нее слегка помутился рассудок. Друзья и соседи давным-давно отказались от идеи образумить ее. Тамара и сама не могла объяснить, чем вызвана ее уверенность, но это чувство не оставляло ее.

Наступил Первый Канун Рош Хашанах.[4] Солнце уже село, и Тамара должна была зажечь праздничные свечи.

Она торжественно оглядела близнецов, желая убедиться, что на головах у них по-прежнему надеты ермолки, и, покрыв свою голову молитвенной шалью, отправилась на кухню за толстой свечой, которую она зажгла задолго до захода солнца. Затем осторожно поднесла пламя к свечам, которые в маленьких стеклянных сосудах выстроились на столе в ряд. Один за другим их фитильки с шипением и треском вспыхивали, сначала робким мерцающим светом и только потом разгораясь ровными светящимися ореолами. Потом она отнесла толстую свечу обратно на кухню. Свеча должна была гореть в течение всего Второго Кануна, когда после захода солнца Тамара вновь зажжет от нее праздничные свечи. По религиозному обычаю высекать огонь во время праздника запрещалось, поэтому необходимо было не дать погаснуть зажженному ранее огню. На протяжении всей этой процедуры Тамара невольно думала о том, насколько далеко она продвинулась в постижении своей веры и как много ей еще предстоит узнать. Но в отличие от предыдущих Рош Хашанах ей больше не надо будет пользоваться молитвенником. Теперь она знала наизусть все молитвы, и иврит настолько вошел в ее плоть и кровь, что временами она сама удивлялась, замечая, что думает на этом языке, казавшемся ей прежде таким экзотическим.

Наклонив голову, Тамара принялась читать благодарственную молитву:

– Барух ата адонай…

Она глянула на сидящих за столом детей.

– Барух ата адонай… – послушно проговорили они, повторяя вслед за ней каждую фразу.

– Йом хазикорон…

– Йом хазикорон…

На ее лице появилась горделивая улыбка.

– Очень хорошо, – сказала Тамара, переходя на английский. Она твердо верила в разумность того, что иврит следует чередовать с английским, с тем чтобы оба языка были для них родными.

Сейчас, при мерцающем свете свечей, наедине с близнецами, с бокалом сладкого красного вина в руке, она почти физически ощущала присутствие Дэни. Она снова наклонила голову и продолжила молитву, близнецы вторили ей.

– Барух ата адонай элохейну мелех хаолам. Неожиданный стук в дверь прервал молитву. Тамара почувствовала досаду. Она не хотела никого видеть. Неужели ей не удалось ясно дать понять это? Почему именно в такие минуты всех обуревали благие намерения?

Стук повторился, на этот раз громче.

– Мама, ты не будешь открывать? – спросил Аза. Торопливо дочитав до конца молитву, Тамара поправила рукой молитвенную шаль, чтобы не дать ей соскользнуть с головы, и, подойдя к двери, распахнула ее.

– Входите, майор, – проговорила она, внешне ни чем не выказав своего удивления, но сразу узнав британского офицера. Это был тот самый человек, который принес ей известие о смерти Дэни. Он по-прежнему страдал одышкой. – Майор Уинфилд, если память меня не подводит.

– Уинвуд, мадам, – поправил ее англичанин. Открыв пошире дверь, она отошла в сторону.

– Прошу вас, заходите.

Он снял фуражку и, неуклюже держа ее перед собой шагнул в комнату. Тамара тихо притворила за ним дверь. При виде зажженных свечей он обернулся к ней.

– Надеюсь, я не помешал?

– Это всего лишь небольшой праздник, который не следует отмечать в одиночестве, – ответила она, не замечая, что молитвенная шаль соскользнула ей на плечи. – Дети, это майор Уинвуд. Майор Уинвуд, это Ари и Аза.

– Здравствуйте, – хором произнесли близнецы. Тамара взглянула на майора.

– Могу я предложить вам что-нибудь?

– Возможно, через минуту. Сначала я хотел бы сообщить вам…

– Что мой муж жив и здоров, – закончила она вместо него, – и что скоро он вернется домой.

Он изумленно уставился на нее.

– Как вы это узнали?

– Я всегда это знала, – ответила она просто. – Я все время чувствовала это.

Он закашлялся, вид у него был смущенный.

– От имени Королевских Военно-воздушных Сил и от себя лично позвольте мне принести вам свои извинения за то, что во время своего предыдущего визита я столь несправедливо расстроил вас. Но мы в самом деле полагали, что у него не было ни малейшего шанса выжить.

– Но вы вовсе не расстроили меня, майор, – ответила Тамара. – Я ни минуты не сомневалась в том, что Дэни жив. А сейчас, не желаете ли выпить со мной бокал вина? Ведь, в конце концов, сегодня еврейский Новый год. И я уверена в том, что этот год будет счастливым.

– С удовольствием, мадам. – Уинвуд тяжело задышал.

Достав второй бокал, она налила им обоим вина и села за стол напротив гостя. Он поднял бокал.

– Ваше здоровье, – проговорил майор.

– Аль Хаим, – отозвалась Тамара. Они чокнулись и выпили.

– А сейчас, – проговорила она, ставя на стол свой бокал, – я была бы признательна, если бы вы просветили меня относительно некоторых деталей.

– Боюсь, мне известно немногое. Очевидно, после того как самолет, на котором находился ваш супруг, был подбит, он выбросился с парашютом, но был тяжело ранен, а годы, проведенные им в концентрационном лагере, отнюдь не способствовали его выздоровлению. Когда лагерь был освобожден, при нем не было никаких документов и он едва мог говорить. Он был очень болен и истощен. Честно говоря, если бы не его товарищи по лагерю, мы бы никогда не узнали о том, что он служил в рядах Королевских Военно-воздушных Сил. В апреле прошлого года ваш муж был переведен в военный госпиталь в Суррее. И лишь совсем недавно настолько поправился, что сумел вспомнить, кто он такой.

– Я немедленно еду к нему!

– В этом нет необходимости, мадам. Сразу после того как он даст необходимые показания, его отправят сюда. Возможно, это случится уже через неделю.

– В таком случае, – сказала она, наклоняясь через стол и задувая свечи, – я думаю, в этом году будет уместно отпраздновать Рош Хашанах немного позднее, чем обычно.

Для Тамары война наконец была окончена.

Тамара была уверена, что тот день, когда Дэни вернется домой, станет самым счастливым в ее жизни. Но она совсем не была готова к тому, что эта радость будет окрашена горечью. Она с трудом узнала его в сошедшем с корабля мужчине, и его вид поверг ее в шоковое состояние. Этот человек не имел ничего общего с тем пышущим здоровьем, загорелым красавцем, ушедшим воевать с нацистами. От Дэни, которого она когда-то знала, осталась только тень. Глаза его ввалились, а их выражение менялось от усталого и отсутствующего до загнанного и подозрительного, как если бы на их долю выпало увидеть больше ужасов, чем они могли выдержать. Лицо осунулось, а некогда смуглый цвет кожи стал желтовато-бледным и болезненным. Военная форма висела на нем, как на скелете.

Тамаре стоило большого труда подавить готовый сорваться крик ужаса. Что они с ним сделали?

Она обхватила его руками и прижала к себе, а слезы катились у нее из глаз.

Тамаре было ясно, что прежде всего он нуждался в отдыхе, усиленном питании и полной, безграничной любви и заботе. Она забросила все свои дела, уложила несколько чемоданов, и они вчетвером отправились в Эйлат, где они с Дэни когда-то проводили свой медовый месяц. В течение трех месяцев они были заняты только тем, чтобы восполнить потерянные годы, набраться сил и найти утешение друг в друге, а после того как близнецы уснут, предаваться любви.

Тамара целиком посвятила себя мужу. Готовила ему еду, заботилась о нем и выхаживала его. Хотя он никогда не рассказывал ей о тех ужасах, свидетелем которых был и которые ему пришлось пережить самому, ночами его часто мучили кошмары. И тогда он кричал и просыпался, обливаясь холодным потом, а она держала его в объятиях и утешала, как только могла.

Крайне медленно она, солнце, море и мальчики сотворили чудо. Дэни прибавил в весе, а включающий ежедневные физические упражнения режим игр, в которые ему приходилось играть с близнецами, нарастили его мускулы. На смену болезненному желтовато-бледному цвету лица пришел здоровый загар. Но самым главным ее достижением было то, что в течение этих первых решающих месяцев она смогла вселить в него чувство стабильности, вернуть его к обычной жизни – жизни в семье, положить конец кошмарам. Голодное существование сменили пиршества; жестокое обращение – нежная любовь, и Тамаре удалось унять и прогнать мучившие его страхи. Но именно во время его выздоровления она осознала, насколько была не права. Война далеко не кончилась. Ее мрачное наследие будет преследовать их всю оставшуюся жизнь, притаившись за ее счастливым фасадом.

– Довольно мне зализывать раны и жалеть самого себя, – однажды утром во время завтрака неожиданно заявил Дэни. Они с Тамарой были вдвоем: мальчики с друзьями ушли на рыбалку. – Пора возвращаться домой.

Она молча смотрела на него затуманенными от счастливых слез глазами. Он улыбнулся.

– Ну так как, разве ты не хочешь начать укладывать вещи?

– Ты хочешь сказать, что ты… ты готов ехать прямо сейчас? – с трудом выговорила она.

– Мы достаточно долго бездельничали. Пора трогаться в путь и начать-таки сдвигать те самые горы, о которых мы столько говорили.

От радости ей хотелось хлопать в ладоши. Дэни, которого она так страстно любила, вернулся к ней.

Они скрепили свое счастье поцелуем. Но это был не просто нежный поцелуй. Он перерос в настойчивый, долгий поцелуй, свидетельствующий о воскрешении тела и духа, возвращении к жизни со всеми присущими ей радостями, торжестве жизни над смертью. Радость за него – и за них обоих – настолько переполняла Тамару, что ей казалось, в той страсти, с какой они предавались любви, было что-то волшебное, почти мистическое. Прежде чем его язык коснулся ее груди и задолго до того, как он соединился с ней, их души и тела слились в единое целое.

В это утро, когда забытый завтрак остывал на тарелках, был зачат их третий и последний ребенок.

В оазисе Аль-Найяф Йехан, жена Наймуддина Аль-Амира, убрала последние остатки утренней трапезы и подвязала занавеску, разделявшую однокомнатный дом на две отдельные половины. Затем покрыла голову густой черной чадрой, которую всегда носила вне дома, и, на минуту задержавшись, чтобы поправить ее, выглянула наружу. Где-то поблизости кричали и вопили увлеченные игрой Иффат и Наджиб, ее внуки.

«Как они невинны, эти звуки детства! – думала она, скорбно качая головой. – И как скоротечно это невинное время. Иффат уже исполнилось шесть, Наджибу – двенадцать. Как скоро они вырастут и узнают, каков мир на самом деле – грубый, жестокий и бесчувственный!»

Подавив дрожь, Йехан оглянулась на мужа. Он сидел на своем обычном месте, на положенной на ковер подушке в дальнем конце комнаты. Дурное предчувствие охватило ее. Он не прикоснулся к завтраку, а сейчас остывал и его сладкий мятный чай. Она видела, что он чем-то сильно обеспокоен. Он сидел, наклонив вперед голову и озабоченно сдвинув брови; мысли его были далеко.

Она бесшумно подошла к нему и опустилась перед ним на колени.

– Что беспокоит тебя, муж мой? – нежно спросила Йехан. Взяв его за руки, она посмотрела на них. Они были грубыми и узловатыми. – Нам ведь не о чем беспокоиться, не так ли?

Наймуддин поднял голову. В свои шестьдесят четыре года он казался по-прежнему высоким и внушительным, по напряжение, в котором постоянно пребывал, сказывалось на нем. Буйная черная борода и усы были тронуты сединой, а скулы на изможденном лице выступали все сильнее, некогда проницательные и по-житейски мудрые глаза смотрели все печальнее, и все чаще в них мелькало замешательство.

– Боюсь, жена, у нас много поводов для беспокойства, – мягко сказал он. – Вот уже два дня, как люди моего единокровного брата смазывают и чистят оружие. Теперь они собираются вынуть из ножен ножи и заточить их. Неужели ты думаешь, они готовятся к какому-то пиру?

– Абдулла всегда празднует за счет других! – с отвращением выпалила Йехан. – Он отказывается честно трудиться, держать овец и коз, не хочет пачкать руки, возделывая землю. – Затем в голосе ее зазвучали мягкие нотки: – Но он молод. Возможно, со временем и поймет, что…

– Нет! Единственное, чего он хочет, это играть в смерть и разрушение. – Его руки задрожали, и она крепче сжала их. – Но это не игра. Он и другие не успокоятся до тех пор, пока пустыня не станет красной от крови евреев. Вот увидишь, жена. Не успеет солнце три раза зайти за горизонт, как их ружья будут пустыми, а с ножей будет капать кровь.

– Тебе надо только поговорить с ними и заставить их убедиться в том, что они не правы! – настаивала Йехан.

– Ты же знаешь, я много раз делал это. Все бесполезно, – проворчал Наймуддин.

– Тогда снова поговори с ними! Ты их вождь! Они пойдут за тобой, как овцы за своим пастухом.

Он покачал головой.

– Слишком поздно. Их уши отказываются внимать голосу разума.

– Возможно, тебе стоит показать им свою силу, – предложила Йехан и почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Она поразилась собственной дерзости: слова сами собой сорвались с ее губ. Охваченная стыдом, она быстро отвела в сторону взгляд.

Наймуддин печально глядел на нее.

– Я пытался, жена, но они отказываются слушать, считая меня слабым, поскольку я призываю их к миру. А Абдуллу считают сильным, поскольку он жаждет крови. Они не понимают, что кровопролитие повлечет за собой еще большее кровопролитие.

– Но они по-прежнему приходят к тебе за советом, – упрямо проговорила она. – Ты не можешь не видеть этого. Именно за этим они придут сюда через полчаса.

Он снова покачал головой.

– Единственная причина, по которой они сейчас приходят, это вежливость и желание выказать уважение слабому старику. Не обманывай себя, моя добрая жена. Я больше не вождь нашего племени. – Его потрескавшиеся губы задрожали, а в голосе послышались горькие нотки. – Пора моему единокровному брату надеть головной убор вождя. Мне он больше не принадлежит.

– Наймуддин! – На лице Йехан был написан ужас. – Ты же знаешь, что единственное, чего хочет Абдулла, это власть и война! Ты не можешь всерьез говорить о том, чтобы отдать ему головной убор вождя!

– Я сделаю это! Я обязан. – Он мрачно кивнул, и она ужаснулась при виде той муки, что притаилась в глубине его глаз.

– Най…

– Не пытайся разубеждать меня. На что годится вождь, если он не способен управлять своими людьми или вынуждает их делить свою преданность на две части? – Наймуддин помолчал, но, как и думал, Йехан нечего было ответить ему. – Нет, жена, пришло время, когда я должен сложить с себя обязанности вождя. Больше мне ничего не остается делать. Абдулла завоевал всеобщее уважение. Теперь все в руках Аллаха.

Йехан сжала его руки, давая понять, что она разделяет его боль и унижение. В глазах ее блестели слезы.

То, что сказал ее супруг, было правдой, думала она. Абдулла стал подлинным вождем племени. Начав с хитрости, а затем наглея все больше, он подрывал авторитет Наймуддина до тех пор, пока надобность в нем не свелась к нулю. Страстные, зажигательные речи Абдуллы против евреев воспламеняли мужчин, превращали их в его сторонников. И молодежь, и старики одинаково почитали его, и даже дети, к большому сожалению, подражали ему в своих играх. Его умение добывать оружие и боеприпасы, так же как способность совершать налеты на склады оружия, изумляло всех. А то, что он научил мужчин пользоваться этим оружием, разожгло в них жажду кровопролития, уходящую корнями в доисторические времена и заставляющую их ходить с высоко поднятой головой. Да, Абдулле удалось те, что не удалось ее миролюбивому Наймуддину: он сумел вселить в них чувство уверенности и гордости, разбудить их боевой дух. Благодаря одной лишь физической силе и присущей ему решительности Абдулла сплотил мужчин племени в единую воинственную группу, объединенную общей целью; число его сторонников увеличивалось, пока в конце концов Наймуддин не остался, пожалуй, единственным мужчиной, отказывающимся вторить призывам к войне против евреев.

«Как это похоже на мужчин, – мрачно думала она, – стоит оружию попасть им в руки, как они сразу превращаются в свирепых воинов».

А именно к этому и стремился Абдулла. Строя свое положение на страхе и ненависти к евреям, он сеял в душах других арабов эти чувства. Хотя Йехан ни разу не покидала пределы оазиса с тех пор, как почти тридцать лет назад они с Наймуддином возвратились из своего святого паломничества в Мекку, сколько здесь перебывало проезжих, которые рассказывали одну за другой истории о том, как евреи все больше вытесняли арабов с их земель! «Даже на расстоянии, – говорили они, – можно сразу отличить еврейское поселение от арабского. Еврейские поселения всегда зеленые и богатые, в то время как арабские неизменно серовато-коричневые или желтые».

«Разве это не является неопровержимым доказательством того, – утверждали они, и с не меньшей страстью, чем Абдулла, – что евреи вытягивают из земли все ее драгоценные соки, точно так же, как они вытягивают из Аль-Найяфа его драгоценную воду?»

Она вдруг подумала о первом еврее, которого ей довелось встретить. Как давно это было? Она не могла припомнить точно, но казалось, только вчера раненый одноногий незнакомец был их гостем в этой самой комнате и Йехан сама выхаживала его. С тех пор, говорят, еврейская община расцвела до неузнаваемости, в то время как для их собственной наступили тусклые, бесплодные времена. Создавалось впечатление, что еврей, которого она выходила, был ниспослан в Аль-Найяф для того, чтобы возвестить им, что судьба отвернулась от них и теперь наступают горькие времена, в конце которых их ждет погибель.

И все же, разве это был не тот же самый еврей, который иногда навещал их, оказывая ее мужу принятые у арабов знаки внимания, полагающиеся Наймуддину по праву вождя. Он приносил им в подарок фуражные культуры, идущие на зеленый корм, иногда целого ягненка, и зачастую до глубокой ночи вел беседы с Наймуддином, обсуждая мирное сожительство. И разве не тот же самый еврей рассказывал им о далеких заморских странах, о городах, где волшебные ящики возносили людей в их комнаты, расположенные высоко в небе, и о земле, которая была так огромна, что часть ее спала, в то время как другая бодрствовала, и где с ледяных небес в радужном многоцветии свисали странные драгоценные камни?

Йехан недоуменно покачала головой. Иногда даже такая умная женщина, какой была она сама, не могла понять все это. Так же как и Наймуддин. Происходящие в мире перемены приводили ее в замешательство; она не понимала, как могло случиться, что Аль-Найяф перестал быть небольшой уединенной общиной, со всех сторон окруженной горами и песками. Евреи и самые разные европейцы… отовсюду пробирались через пустыню чужестранцы, те самые чужестранцы, которых Абдулла громогласно называл неверными и которых призывал убить… и с которыми, по утверждению Наймуддина, они должны мирно сосуществовать.

Но она не испытывала страха ни за себя, ни за мужа. Им обоим было немало лет, и они прожили хорошую жизнь; что же касается остатка жизни, то все в руках Аллаха. Но что станется с Наджибом и Иффат? У ее драгоценных внуков впереди целая жизнь. Какую участь уготовил им этот катящийся в пропасть, полный насилия мир?

В голосе Наймуддина, когда он снова заговорил, слышалась усталость.

– А теперь ступай, жена, – сказал он, обращаясь к Йехан, – и присоединись к остальным женщинам. Мы говорили достаточно. Мне бы хотелось немного побыть одному и помолиться. Скоро сюда придут мужчины, и до их прихода я хочу собраться с мыслями, а не то Пуду выглядеть таким же глупым, как наши козы. Йехан кивнула.

– Как тебе будет угодно, дорогой муж, – с автоматическим послушанием произнесла она. Выпустив его руки, она поднялась на ноги, но с места не тронулась. Поколебавшись, скромно опустила глаза. – Что бы ни случилось, я горжусь тобой, муж мой. – Я знаю мало мужчин, которые понимают, что, только живя в мире и без кровопролития, мы можем плодиться и размножаться. Для меня ты навсегда останешься великим вождем.

Наймуддин любовно посмотрел на жену. Несмотря на свой возраст, Йехан по-прежнему была красивой женщиной. Прошедшие годы лишь облагородили ее черты, сила чувствовалась в ее проницательных глазах, таких чистых, ярких и полных решимости. Во многих отношениях она казалась ему сейчас более привлекательной, чем в молодости.

– И что бы ни случилось, – с нежностью ответил он, – ты навсегда останешься моей возлюбленной женой, Йехан.

– Если на то будет воля Аллаха, – отозвалась она. Он кивнул.

– Да будет он милостив и добр к нам. – Затем он бросил на нее неожиданно свирепый взгляд, глаза его метали молнии, голос перешел в громогласное рычание. – А теперь ступай к другим женщинам, чтобы я мог отдохнуть от твоего болтливого языка, женщина! А не то, клянусь Аллахом, я выброшу твой бесполезный труп в пустыню на съедение птицам, и кости твои побелеют на солнце!

– Дэни! – радостно воскликнула Тамара, заслышав его шаги. – Как ты быстро вернулся!

Она старалась побыстрее идти ему навстречу, но движения ее были медленными и неуклюжими. Из-за большого живота она переваливалась, как утка.

Дэни обнял и поцеловал ее. Затем отодвинулся и оглядел ее живот.

– Как поживает наш маленький бузотер? – спросил он на иврите.

– Бузит, – со смехом ответила она тоже на иврите, который стал для нее родным. – Кто бы он ни был, ему явно не терпится поскорее выбраться наружу.

– Упрекнуть его не за что: его ждет такая ослепительно красивая мама.

Тамара не могла сдержать улыбку. Интересно, почему все употребляют слово «ослепительная», говоря о беременной женщине?

– Дорогой, спасибо тебе, – ответила она, – хотя ты, конечно, необъективен.

Пройдя через гостиную, она вышла на выложенную камнем веранду, которую Дэни в прошлом году пристроил к дому и где в керамических кадках, расставленных вдоль стен, цвела ярко-красная герань. Тамара осторожно опустилась в одно из белых плетеных кресел, выписанных ею из Лондона, поджидая, пока муж придвинет другое поближе к ней и тоже сядет.

– Когда тебе снова надо ехать? – спросила она.

– Не раньше вечера в понедельник. Во вторник ночью должен прибыть еще один корабль, – ответил он.

Она кивнула. Дэни говорил об «Алиях Бей», морском пути, которым в страну нелегально прибывали тысячи евреев, большей частью из числа тех, кто пережил ужасы нацистских концентрационных лагерей. Поскольку неумолимые британцы по-прежнему придерживались Белого Листа, переполненные корабли, которые, обычно под покровом ночи, осмеливались прорвать блокаду, были единственным способом попасть в страну. После этого иммигрантов обычно перевозили па паромах, но иногда им приходилось переправляться вплавь, прижимая к себе детей и держа над головой самое ценное из пожитков. Дэни и многие другие образовали несколько групп, которые встречали корабли и помогали иммигрантам переправиться на берег и рассеяться по стране. Это было крайне опасное мероприятие, где на каждом шагу их подстерегали тысячи всевозможных осложнений.

– А этот корабль, который прибудет во вторник, – попыталась разузнать Тамара. – Ты правда не ждешь никаких неожиданностей?

– Я, как обычно, буду встречать его, но думаю, на этот раз тебе стоит отговорить от этого своего отца. Меня он отказывается слушать, но тебя, может быть, послушает.

– А что такое? – Она бросила на него проницательный взгляд. – Ты предвидишь какие-то неприятности?

– Я всегда их жду, ты же знаешь, – ответил Дэни, закуривая сигарету. – Именно поэтому нам до сих пор так везло. Из моей группы пока никто не попадался.

– Тогда почему ты так беспокоишься из-за будущего вторника?

– Это из-за второго корабля, «Филадельфии».

– Французского, который уже дважды пытался разгрузиться?

– Именно. Оба раза ему приходилось уйти, после того как англичане открывали предупредительный огонь по заливу. – Он нервно затянулся сигаретой. – Сейчас он стоит на Кипре. И то, что они собираются предпринять новую попытку, – секрет, известный всему Средиземноморью.

– Значит, возможно, придет не один корабль, а целых два?

– Это не главное. Хуже всего то, что англичане ждут тот, что стоит на Кипре.

– Проклятье. – Она бросила взгляд вдаль, на горы, такие зубчатые, багровые и кристально чистые. Затем снова повернулась к нему: – А как ты думаешь, сколько человек находится на каждом корабле?

– Понятия не имею. – Он вздохнул, красноречиво пожал плечами и стряхнул пепел в пепельницу, стоящую на плетеном столике со стеклянным верхом. – Насколько нам удалось разглядеть с берега, прежде чем «Филадельфию» вынудили уйти, палубы были переполнены.

Тамара обеспокоенно молчала.

– На то последнее ржавое корыто, которому удалось прорваться полторы недели назад, сумели втиснуться свыше девятисот человек, несмотря на то что водоизмещением оно было не более полутора тысяч тонн. Представляешь, девятьсот человек! – Он покачал головой. – Если одна из этих переполненных посудин пойдет ко дну, это будет настоящая беда. Спасательных шлюпок у них гораздо меньше, чем нужно. Среди пассажиров много стариков и больных, немало и детей. Ни тех ни других не назовешь чемпионами по плаванию, особенно после того, что им довелось пережить в концентрационных лагерях.

– И что ты предлагаешь делать? – спросила Тамара.

– Делать? Мы бессильны что-либо сделать, и это-то и приводит меня в ярость. До тех пор, пока англичане не снимут иммиграционные ограничения, въезд в страну возможен только одним путем – через «Алиях Бей». Все, что мы можем сделать, это привести на берег как можно больше людей, готовых им помочь.

– Ну что ж, это лучше, чем ничего. – Она улыбнулась. – Знаешь, я так горжусь тобой. Я еще никогда не встречала более бескорыстного человека.

– Это ты обо мне? – Дэни рассмеялся. – Нет, только не я. Вот твой отец – да. Какие бы события ни происходили в этой стране, он всегда в самой их гуще, несмотря на свою искусственную ногу и все такое.

– Дэни…

Он взглянул на нее, заметив перемену в ее тоне.

– О моем отце. Я хотела поговорить с тобой.

– Так поговори.

Она тихонько вздохнула.

– Как ты думаешь, он еще не слишком… стар для всех этих подвигов в духе Эррола Флинна?

– Стар? Хитрый Лис Пустыни?

– Ему скоро пятьдесят два.

Дэни кивнул.

– Я беспокоюсь за него. Очень беспокоюсь.

– Не волнуйся, если кто и может позаботиться о себе, так это твой отец.

– Я понимаю. Но может ли он так же заботиться о таком огромном количестве людей?

– Ты же видишь, что в этом вся его жизнь. Что ты хочешь, чтобы он делал? Сидел в тени с книжкой в руках? Он не такой человек.

– Но ты же сам беспокоишься о том, что может произойти во вторник.

– Это верно. – Он кивнул и, в последний раз затянувшись, загасил сигарету. – Но только потому, что могу дать голову на отсечение, что во вторник все британские береговые патрули будут в полной боевой готовности. Они хотят, чтобы происшествие с «Филадельфией» послужило для всех уроком.

– Тебе рассказал об этом один из твоих осведомителей?

– Один из симпатизирующих нам англичан, – поправил Дэни, тронувшая его губы едва заметная улыбка мгновенно исчезла. – Слава Богу, таких людей немало. – Он помолчал. – Я хотел сказать, что твой отец может угодить в ловушку.

Ледяной страх лишил Тамару дара речи.

– Ты же знаешь, мы не можем допустить, чтобы его поймали. Он один из семи или восьми человек, которые объединяют всех евреев в сплоченную группу в их борьбе за свободу. Его арест будет иметь трагичные последствия. Вот почему я хочу, чтобы во вторник ты попыталась удержать его вдали от берега.

– Я постараюсь. – Она со вздохом погладила свой живот и снова кинула взгляд на зубчатые горы, которые всегда напоминали ей об отце; они были такими же несгибаемыми и постоянными, как он. Спустя мгновение она снова повернулась к мужу. – Я сделаю все, что смогу, Дэни, но ты не хуже меня знаешь моего отца. Если он что-то решит, его ничто не заставит передумать. Он такой же упрямый, как ты.

– Тогда постарайся прибегнуть к какой-нибудь хитрости. Если это удается со мной, почему бы не сделать то же самое с твоим отцом?

– Потому что я его дочь, а на отцов женские уловки не действуют.

– Зато действуют дочерние уловки. Придумай что хочешь. Используй… ребенка!

– Ребенка! – Она изумленно уставилась на него.

– Скажи ему, что у тебя неприятности, связанные с беременностью. Доктор Саперштейн тебя поддержит. Объясни отцу, что, поскольку я должен быть на берегу, когда «Филадельфия» попытается прорвать блокаду, тебе нужно, чтобы он был с тобой.

– Сделаю, что смогу, – без особой надежды повторила Тамара.

– Отлично. – Он улыбнулся. – Только не забудь сначала поговорить с доктором Саперштейном, чтобы у вас не было расхождений. – Дэни поднялся с кресла и, наклонясь к ней, поцеловал в щеку. – Не смотри так на меня. Все будет в порядке.

Она с отсутствующим видом кивнула. Долгие годы… даже десятилетия ее отец подвергал себя риску. И только благодаря своей сообразительности, а иногда и везению ему удавалось избегать ареста. Интересно, сколько жизней он уже прожил? Ей оставалось только надеяться, что меньше половины отведенных Богом.

В то время, как в ее доме собрались мужчины, Йехан и другие женщины сидели в доме ее дочери Тауфик. Хотя всем им было прекрасно известно о причине, побудившей мужчин собраться, женщины, следуя правилам приличия, ни словом не обмолвились о ней. Вместо этого они ели сладкие пирожные, запивая их густым приторным кофе из крошечных чашечек, и болтали как сороки, обмениваясь сплетнями и рецептами, восхищаясь нарядами друг друга и обсуждая такие животрепещущие темы, как воспитание детей и брачные контракты.

Подобно тому, как Наймуддин держался несколько вдалеке от других мужчин, Йехан сохраняла дистанцию в общении с женщинами. Она сидела близ открытой входной двери, откуда ей была видна ее собственная дверь, от которой ее отделяла всего сотня шагов. Она не принимала участия в женских разговорах и не собиралась этого делать. Все ее мысли были заняты тем, что происходило в ее доме, но отдельные фразы разговора то и дело врывались в ее сознание: «…Я считаю это возмутительным. Ее родители запросили за нее вдвое больше, чем родители Дайаб. Я всегда говорила, что надо иметь дело с родственниками. Дальняя родня обходится гораздо дешевле…»

Йехан волновалась все больше. Прошло полчаса, потом час, потом полтора, а мужчины все еще находились в ее доме. «…Да, но с такими ценами на невест, кто же может позволить себе развод…» Сердце Йехан забилось часто и неровно. «…Он такой замечательный сын, мой Салам. Прошло два года с тех пор, как он отправился в Суэц на работу, и он регулярно присылает нам деньги раз в три месяца…» Йехан забарабанила пальцами по своим прикрытым платьем коленям, ни на секунду не отрывая от двери взгляда. Когда Тауфик, наклонясь, дотронулась до ее руки, она вздрогнула.

– Твои мысли далеко от нас, мама, – укоризненно прошептала дочь. – Ты же знаешь, что, если ты по-прежнему будешь смотреть только наружу и не скажешь хоть что-то, о тебе станут говорить. По тому, как они на тебя смотрят, видно, что они находят твое поведение необычным.

– Пусть говорят, если им больше нечем заняться, – раздраженно проговорила Йехан. – Они – просто стадо глупых коз.

– Ш-ш! – Тауфик украдкой бросила взгляд за спину, желая узнать, не слышал ли кто-нибудь слова матери. С облегчением убедившись, что это не так, она вздохнула. В ее голосе появились просительные нотки. – Пожалуйста, мама, неужели ты не можешь хоть немного притвориться, что тебе все это интересно?

Неожиданно Йехан увидела Абдуллу, который с напыщенным видом выходил из дома. При виде красивого головного убора, который столько лет украшал голову ее мужа, женщину пронзила острая боль. За Абдуллой поспешно вышли остальные мужчины, стараясь идти в ногу с ним. У нее упало сердце. Она без слов поняла, что случилось. Головной убор и очевидное возбуждение мужчин сказали ей все. Ничего не отвечая дочери и оставив ее стоять с открытым ртом, Йехан вскочила на ноги и бросилась домой. Она чувствовала, что сейчас нужна мужу как никогда.

Когда она подходила к дому, из него выходили последние мужчины. Она подождала, слегка наклонив голову, затем заглянула внутрь.

От представшего ее взору зрелища у нее перехватило дыхание. Ее муж стоял, как на сцене, недалеко от двери, в каких-то пяти шагах от нее, освещенный ярким солнечным светом, клином врывающимся внутрь полутемной комнаты. Глаза его были устремлены прямо на жену, но он ничем не выказал, что видит ее.

Внутри у Йехан похолодело, когда она поняла, что он смотрит сквозь нее, как если бы ее не было вообще.

Яркий луч света подчеркивал его поражение, делал его более жалким. Он стоял, опустив плечи, уныло глядя перед собой, и впервые за все те годы, что они были вместе, выглядел старым, слабым и абсолютно беспомощным. Казалось, он совершенно пал духом.

Глубоко вздохнув и торопливо произнеся молитву, чтобы Аллах придал ей смелости, Йехан шагнула внутрь. Подойдя к мужу, она обвила руками его шею. Он бессильно прислонился к ней, она покачнулась, но, будучи сильной женщиной, все же устояла на ногах. Неудержимая дрожь сотрясала его.

– Они хотят воевать! – будто в забытьи шептал Наймуддин. – Они хотят наносить раны и увечья. Хотят убивать! – Голос его звучал надтреснуто. – Через два дня собираются напасть на поселение евреев.

– Я знаю, – нежно ответила Йехан. – Я видела, как они выходили, и прочла все по их лицам. Они глупцы.

– Я потерпел неудачу, – плакал он, с несчастным видом качая головой. – Я в последний раз пытался заставить их увидеть свет, но они не стали меня слушать. Им все равно, сколько из них при этом погибнет.

– Ты сделал все, что мог, – ласково прошептала она, но в голосе слышался легкий налет страха. Она обреченно вздохнула. – Теперь их судьбы в руках Аллаха.

Снаружи в это самое мгновение ее двенадцатилетний внук Наджиб затормозил свой бег босыми ногами, не обращая внимания на боль, которую этот маневр причинял его подошвам. Как нарочно он остановился точно в центре яркого прямоугольника солнечного света. Он стоял в профиль к ним, угрожающе размахивая палкой. Минуту спустя к нему притопала малышка Иффат. И пронзительно, по-девчоночьи, завизжала.

– Я вижу еврея! – вопил Наджиб. Представляя, что вместо палки в руках у него ружье, он держал ее так, как это обычно делают мужчины; воображаемый приклад впивался ему в плечо. Он прицелился. – Бах! Бах! Я убил одного! – завопил он, а Иффат захлопала в ладоши.

– Еврей! – завизжала Иффат. – Бах! Еврей! – Она протянула вверх руку, пытаясь отнять у брата палку. – Дай мне! Я тоже хочу стрелять!

Йехан молча повернулась к мужу. Наймуддин, подняв голову, смотрел на детей. По его морщинистым щекам текли слезы.

– Ты только послушай, что они говорят! – плакал он, скорбно качая головой. – Как я допустил это?

Тамара прошла по краю полей треть расстояния вокруг поселка до нового дома отца. Дойдя до него, она постучала условным знаком: тук… тук-тук… тук-тук-тук и, выждав полминуты на тот случай, если она застала его врасплох, нажала на дверную ручку и заглянула в гостиную.

– Отец?

– Я здесь, – отозвался Шмария.

Пройдя через гостиную, она сразу направилась в его кабинет. Он сидел за письменным столом спиной к открытым окнам, выходящим в маленький, мощеный булыжником двор, стены которого покрывала ослепительно белая штукатурка.

Он снял очки и отодвинул в сторону какие-то бумаги, а она, обойдя вокруг стола, наклонилась над ним и запечатлела на его щеке теплый поцелуй.

– Здравствуй, отец, – сказала Тамара. До нее донесся слабый, знакомый запах его пота; должно быть, он недавно вернулся с поля и еще не успел принять душ. Тамара облокотилась руками на его плечи и, склонившись над ним, кивнула в сторону разбросанных по всему столу бумаг. – Я не вовремя?

Обернувшись, Шмария поднял на нее глаза.

– Ты, ты всегда вовремя, Тамара. – Он улыбнулся. – Ты же знаешь.

Она подошла к другому концу стола и тяжело опустилась на стул. Устроившись поудобнее, спросила:

– Ты готов обсудить со мной некоторые жилищные проблемы? Или мне стоит прийти чуть попозже?

– Не так быстро, давай чуть помедленнее. – Он окинул серьезным взглядом ее живот. – Насколько я понял, с ребенком все в порядке?

Тамара помедлила. Ложь, которую они заготовили вместе с доктором Саперштейном, чуть было не соскочила с ее языка.

«Разумеется, – сказал ей доктор Саперштейн, – если Дэни считает, что твой отец может угодить в ловушку, значит, у него есть на то основания. Поэтому давай немного сгустим краски. Знаешь что, сделай вид, что у тебя начались преждевременные схватки. Это удержит его здесь. В конце концов, мы же не можем позволить, чтобы с ним что-то случилось».

«Это будет совсем легко», – думала она, мысленно уже представляя себе, как расскажет ему о болезненных спазмах и попросит побыть рядом с ней; достаточно одного ее слова, и он сделает все, что она захочет. Но сейчас Тамара ясно видела, что стоило ей на мгновение запнуться, как в глазах его сразу появилась тревога, а брови нахмурились.

Ложь осталась невысказанной. Она просто не находила в себе сил сделать это. Он будет страшно переживать. А этого она допустить не могла.

– Все хорошо, – успокоила отца Тамара, – правда-правда. Доктор Саперштейн считает, что ребенок родится в срок. Все в порядке, – добавила она, переходя на английский.

– Хорошо. – На лице Шмарии было написано явное облегчение, затем он отечески улыбнулся ей. – Ты должна беречься. – Он показал на ее живот. – Там у тебя важный груз.

– Я знаю. – Она улыбнулась. – Как ты думаешь, кто это будет? – Мальчик или девочка?

– О, конечно, девочка.

– Это потому, что ты хочешь внучку, – добродушно обвинила его Тамара.

– Как все деды.

– А если будет мальчик?

– Тогда мы просто оставим его где-нибудь на горе, хорошо?

– Отец! – укоризненно воскликнула она.

– Шучу-шучу. – Он поднял вверх обе руки, ограждая себя от ее упреков. Затем лицо его стало серьезным. – Знаешь, каждый раз, как я вижу Азу и Ари, мне кажется, что они подросли еще на несколько дюймов. – Он покачал головой. – Я уделяю им вдвое меньше времени, чем мне бы хотелось.

– И именно поэтому ты постоянно переезжаешь все дальше и дальше от нас? Я добиралась до тебя почти двадцать минут. Твой прежний дом был намного ближе.

– Но там мне казалось, что я окружен. Какой толк жить в пустыне, если тебя с четырех сторон окружают дома и, когда выглядываешь наружу, видишь только соседские окна? Судя по тому, как быстро растет Эйн Шмона, мне, похоже, скоро опять придется переезжать. Через год-другой здесь будет поселок, и я снова окажусь в окружении.

– Это напомнило мне, зачем я к тебе пришла, – сказала Тамара. – Нам необходимо обсудить жилищную проблему. Через три дня мы должны будем представить наши выкладки комитету общины и дать свои рекомендации. Я хочу быть готовой. Нам надо обсудить некоторые материально-технические вопросы.

– Материально-технические вопросы, – вздохнул Шмария. – Комитеты. Насколько проще все было несколько лет назад.

– Несколько лет назад нас было намного меньше, – заметила она. – Сейчас у нас более трех тысяч жителей, и их число все время растет. А чем больше народу, тем больше ответственность.

На его лице появилось страдальческое выражение.

– Ты говоришь, как политический деятель.

Она рассмеялась.

– Надеюсь, что нет, но это не меняет сути дела. Нам остро не хватает жилья. С каждого корабля, прорывающегося через блокаду, сходят на берег от десяти до сорока новых жителей. А на следующей неделе таких кораблей будет два. Это означает, что мы должны быть готовы разместить от двадцати до восьмидесяти человек. Отец, где мы их поселим? В общежитиях и так вдвое больше народу, чем должно быть.

– И что ты предлагаешь? – спросил он суровым, но добрым голосом. – Ты же не думаешь, что после того, как мы поможем им попасть на берег, нам следует испариться? Им нужны еда и ночлег, и крыша над головой. Любая. Кто-то должен помочь им начать новую жизнь. Именно поэтому они рискуют своей жизнью, чтобы попасть сюда.

– Значит, строительство жилья должно стать нашей первоочередной задачей. А пока можно разместить приезжих в палатках.

– Если надо разбить палатки, значит, так и сделаем.

– Отец, я хочу сказать, мы строимся недостаточно быстро. Для того чтобы ускорить этот процесс, нам надо внести некоторые изменения в наши правила. Сейчас, например, шестеро новичков – три строителя, два плотника и каменщик – проводят все свое время в полях, расчищают их от камней, пашут, рыхлят и выпалывают сорняки. Я, конечно, понимаю разумность того, что сначала все приезжие должны поработать в поле, но в данном случае необходимо сделать для них исключение. Нам придется это сделать. Мы отчаянно нуждаемся в новом жилье, гораздо больше, чем в новых полях.

– Мы нуждаемся и в том и в другом.

– Но эти люди на полях только попусту расходуют свое время! Сейчас у нас больше, чем нужно, рабочей силы для расчистки, посевов и жатвы, особенно если учесть, что люди постоянно прибывают. Если бы это зависело от меня, я бы отозвала с полей квалифицированных строителей и немедленно заняла бы их на строительстве. В противном случае… – Она помолчала, не сводя с него глаз.

– Что? – мягко спросил Шмария.

– В противном случае нам придется сократить прием новых поселенцев.

Он сжал губы.

– Только если нас будет много, мы сможем быть сильны. – Его пальцы забарабанили по столу. – Хорошо, – наконец произнес он. – Ты победила. Мы порекомендуем проявить гибкость и разрешить исключения. Но только для строителей.

Тамара улыбнулась.

– И чтобы они немедленно приступили к работе?

Шмария кивнул.

– Отлично. Теперь, когда мы с тобой пришли к соглашению, полагаю, нам будет нетрудно провести такое решение через комитет. Но ты не должен забывать, что это только временно решит наши проблемы. Если мы хотим успеть за уровнем иммиграции, нам надо найти способ строиться намного быстрее. Только представь, с чем нам придется столкнуться, если будет отменен Белый Лист. Иммигранты потекут рекой, и мы должны быть к этому готовы.

– Сборные дома, – сказал он.

– Какие? – сдвинув брови, переспросила Тамара.

– Сборные. Один инженер из Хайфы недавно рассказывал мне о них. Сейчас объясню, что это такое: сначала строятся отдельные секции, а затем их собирают вместе. Думаю, раз нам необходимо найти способ строить много и притом быстро и дешево, то единственный ответ – строить сборные дома. Это напоминает конвейер. Строятся целые стены, с окнами, дверями и всем прочим, затем все четыре стены устанавливаются на один фундамент и сверху накрываются крышей. То же относится и к интерьеру.

– Тебе же известно, что мы не сможем строить так стены. Для этого нужны запасы древесины, а это то, не считая воды, чего нам постоянно не хватает.

– Ну и что? Пока можно использовать металл. Или бетон. – Он пожал плечами. – В настоящий момент нам не столь важны внешний вид и долговечность, как наличие свободного жилья.

– Скажи мне фамилию инженера, с которым ты разговаривал, и я сразу этим займусь, – пообещала Тамара.

– Его зовут Питер Хайтон, он работает в «Росдайн Инжиниринг». Им принадлежит большой склад и офис в гавани в Хайфе.

– Отлично. Я съезжу к нему и попробую на нем свои чары. Возможно, мне удастся заручиться его поддержкой. – Взгляд ее зеленых глаз был прикован к отцу. – Есть еще одна проблема, – спокойно сказала она.

Тон, которым это было произнесено, заставил Шмарию вопросительно поднять брови.

– Я имею в виду «Филадельфию». Отец, я умоляю тебя не встречать корабль.

– Ты беспокоишься, что меня могут схватить? – Он был явно удивлен. – После всех этих лет, в течение которых мне удавалось уйти от властей, ты боишься, что сейчас меня арестуют?

– Да, – кивнула Тамара. – Тебе прекрасно известно, что англичане намерены устроить показательную расправу над «Филадельфией». Они собираются сделать все возможное, чтобы корабль не смог подойти к берегу и высадить пассажиров. Вероятно, они также попытаются задержать всех добровольцев, которые будут встречать его.

– Значит, мне тем более надо там быть, – упрямо произнес он.

– Ты сошел с ума! – Пораженная, она смотрела на него, пытаясь сдержать готовые хлынуть слезы. – Отец, я могла бы сказать тебе, что ты не должен быть там ради близнецов и ребенка, которого я ношу, и потому, что я волнуюсь за тебя. Но я не сделаю этого. Я хочу сказать тебе только вот что: ты незаменим. Если с тобой что-то случится, здесь все развалится. Неужели ты этого не понимаешь?

Шмария по-прежнему не сводил с нее глаз.

– Во-первых, – мягко сказал он, – ты ошибаешься. Каждому человеку можно найти замену, в том числе и мне. Незаменимых людей вообще не существует. Нигде. – Тамара начала было протестовать, но он оборвал ее. – А во-вторых, и ты, и Дэни, и все остальные настолько хорошо справляетесь, что вы и не заметите моего отсутствия. Разве что в самом начале. Но в конечном итоге? – Он покачал головой. – В конечном итоге община прекрасно обойдется без меня.

– Не говори так! – резко возразила она. – Тебе отлично известно, что все здесь держится только благодаря тебе! Здесь нет ни одного мужчины, ни одной женщины и ни одного ребенка, которые могли бы даже мысленно намекнуть постороннему о том, что ты здесь. Именно поэтому ты до сих пор на свободе. Их губы навеки запечатаны преданностью тебе. Так что не только ради меня или Дэни, но и ради всех них ты не имеешь права идти на такой риск. – Тамара поднялась со стула и глазами, полными мольбы, посмотрела на Шмарию. – Пожалуйста, отец, я умоляю тебя держаться подальше от «Филадельфии», когда она попытается прорваться. Не испытывай судьбу.

– Доченька, – спокойно отозвался он, – не выходи из себя. Тебе вредно волноваться.

– Черт возьми, почему ты не хочешь говорить на эту тему?

– Я буду иметь в виду то, что ты сказала, – мягко ответил Шмария. – В любом случае, сегодня только пятница. Судя по прогнозу, в субботу и воскресенье будет стоять спокойная, безоблачная погода. «Филадельфия» не станет предпринимать никаких попыток до тех пор, пока не сможет использовать либо туман, либо дождь в качестве прикрытия. – Он улыбнулся. – Так что, как видишь, эта проблема не требует принятия мгновенного решения. Подождем до утра, ладно? Кто знает, что может случиться до того, как корабль попытается прорвать блокаду.

Арабы появились без предупреждения, за час до зари, когда сон наиболее крепок. К тому времени, как раздался сигнал тревоги, они уже пробрались глубоко в центр кибуца.

– Арабы! – пронзительно завопил Аза из соседней комнаты при звуке колокола, прозвучавшего одновременно с первыми выстрелами.

Тамара мгновенно проснулась, и, не успели вновь загреметь выстрелы, сон как рукой сняло. Откинув в сторону покрывало, она бросилась к стоящей на ночном столике настольной лампе.

Спальня наполнилась мягким, ровным светом.

– Выключи ее! – крикнул Дэни. Благодаря своим отточенным рефлексам он был уже на полпути к комнате мальчиков.

Тамара испуганно потянулась к выключателю и опрокинула лампу. Она протянула руку, пытаясь не дать ей упасть, но абажур покатился, и лампа с грохотом свалилась на пол. Лампочка разбилась вдребезги, и комната погрузилась в темноту.

– Я заберу мальчиков! – кричал из соседней комнаты Дэни. – Вылезай из постели и, ради Бога, не поднимайся с пола!

Тамара сделала то, что он велел: сползла с кровати и грузно плюхнулась на пол. При ее приземлении раздался глухой звук, и она вскрикнула. Она недооценила вес ребенка, а кроме того, острая боль пронзила ее левое колено. Руками она попала прямо на острые осколки тонкого изогнутого стекла.

Тамара судорожно вздохнула и выругалась. Лампочка. Осколки впились ей в ладони.

Проклятье!

Раздался голос Дэни:

– Ты одета?

– Нет.

– Чего ты ждешь?! Надень что-нибудь.

Она изо всех сил сражалась в темноте со своим необъятным платьем для беременных, но запуталась в рукавах и, только заставив себя не суетиться, в конце концов умудрилась натянуть его через голову. Затем принялась отчаянно шарить по полу в поисках туфель, но, прежде чем нашла их, в ее руку впилось еще больше осколков.

Снаружи бушевал ад. Пронзительный женский крик, раздававшийся где-то совсем близко, резко оборвался. Затем прозвучал взрыв, комната осветилась, на стенах затрепетали тени. Тамара подняла голову. Окно превратилось в сплошную ревущую простыню ослепительно оранжевого цвета: полыхал соседний дом.

К ней с шумом подполз Дэни, мальчики ползли следом.

– Ты оделась?

– Да. – Она взглянула на него. Сейчас его лицо было отчетливо видно; оно было мрачным и, как и все в комнате, окрашено в оранжевый цвет. Оранжевый с отблесками пожара.

– Мама! – крикнул Аза, стремглав бросившись к Тамаре. – Я боюсь. – От страха его голубые глаза стали огромными, он весь дрожал. – А ты боишься?

– Да, – ласково ответила Тамара, гладя его по лицу. – Я тоже боюсь, дорогой. Но все будет в порядке. Твой папа здесь, и он не даст нас в обиду. – Она заставила себя ободряюще улыбнуться.

Аза повернулся к Дэни.

– Ты правда не дашь нас в обиду, папа? Ты позаботишься о том, чтобы арабы не причинили нам вреда?

– Довольно! – резко произнес Дэни. – Мы теряем время. Вы будете делать то, что мы множество раз делали во время учений. – Он кивнул Тамаре. – Вот, возьми.

Он сунул ей в руку что-то тяжелое, холодное и скользкое на ощупь. Тамара опустила глаза. Это был американский револьвер сорок четвертого калибра с необычно длинным, зловещего вида стволом.

Она молча смотрела на него.

– А сейчас следуйте за мной, – приказал Дэни. – Мы должны выбраться отсюда, прежде чем окажемся в ловушке.

Напоминая движущихся на ускоренной пленке крабов, он и мальчики без видимых усилий стремительно проползли в соседнюю комнату, но Тамара, которой мешал ее огромный живот, могла передвигаться только на четвереньках и притом вдвое медленнее, чем они. У входной двери Дэни остановился, поджидая ее. Затем, сделав знак ей и мальчикам не подниматься с пола, резко вскочил на ноги и, прижавшись спиной к стене рядом с дверью, осторожно потянулся к ручке. Дверь широко распахнулась и со стуком ударилась о стену. В воздухе стоял едкий, тяжелый от дыма и пороха запах.

На какую-то долю секунды он высунул наружу голову, затем снова распластался по стене. Одной рукой Дэни сжимал поднятую вверх винтовку. Громко трещало адское пламя.

– Пора! – крикнул он. – Аза, Ари – пошли! Мальчики выбрались из дома, повторяя то, что они делали на еженедельных учебных тренировках. На животах, взмахивая локтями, как тюлени плавниками, они стремительно поползли к крыльцу и, нырнув, полетели вниз, в то время как Дэни прикрывал их огнем. Приземлившись, они дважды перекувырнулись через голову и затаились.

Дэни снова выглянул за дверь, сделал еще два выстрела, затем резко опустил руку.

– Тамара – вперед!

Стиснув зубы, она поползла, как безумная. Три ступеньки, составлявшие крыльцо, были бетонными и вызвали дикую боль в ее кровоточащих ладонях и коленях. Добравшись до мальчиков, Тамара оглянулась на дом. Оттуда, пригнувшись и отстреливаясь, выбежал Дэни. Он приземлился рядом с ней.

– Не поднимайся, – яростно прошептал он сквозь зубы.

– Я стараюсь, – прошептала она, – но не могу давить на ребенка!

– А теперь слушайте внимательно, – быстро проговорил Дэни, но голос его был спокоен. – Не паникуйте. Представьте, что это учение. Направляйтесь в сторону клуба и никуда оттуда не выходите. Там вы будете в безопасности; это самое укрепленное здание из всех, что у нас есть. А теперь, давайте! Все вместе!

Напоминая головастиков, мальчики завихляли прочь, зарываясь локтями в землю и подтягиваясь вперед, при этом они все время раскачивались из стороны в сторону и помогали себе коленками. Тамара замешкалась.

– Что ты собираешься делать?

– Забудь обо мне! – сурово прошипел Дэни, сверкая глазами. – Я останусь и прикрою вас. Двигайся! – Он так сильно подтолкнул ее, что она вскрикнула от боли. Затем подняла голову, пытаясь сориентироваться. Пули свистели так близко, что она могла бы поклясться, что чувствует расходящийся от них ветер. Земля рядом с ней взорвалась облаком пыли.

Это заставило ее тронуться с места. Она быстро ползла на четвереньках, почти касаясь тяжелым животом земли и передвигаясь зигзагами, чтобы уменьшить вероятность попадания. Вокруг царил хаос.

Все это напоминало сцену из Армагеддона. Во всех направлениях свистели пули. Взрывы сотрясали землю, подбрасывая грунт высоко в небо. Где-то вдали раздавались пронзительные крики детей, и она молила Бога, чтобы это были не ее дети. Перед полыхающим рядом домом исступленно носились взад и вперед темные фигуры, напоминая обезумевших кукол в театре теней. Оранжевые языки пламени лизали окна, выскальзывая из них и отбрасывая сполохи, похожие на огромных, зловещих демонов. Затем снаружи что-то бросили в окно: послышался свист рассекаемого воздуха, и неистовый аппетит пламени был удовлетворен. Из входной двери, крича и пошатываясь, вышел человек, чья горящая одежда напоминала факел, сделал три медленных круга и молча рухнул лицом вниз в каких-то восьми футах от Тамары.

До нее донесся ужасающий запах горящей плоти, и ее едва не вырвало.

«Как свинина, – истерично думала она. – Человеческая плоть пахнет, как поджаренная свинина».

Тамара поползла прочь, сначала мимо одного дома, затем другого, направляясь к центру кибуца. Тут здания стояли ближе друг к другу, предоставляя тем самым большую защиту. Шатаясь, она поднялась на ноги и, наклонившись вперед, стала с трудом подбираться к ближайшей каменной стене. Скользнув за нее, она выпрямилась. Тяжело дыша, она вдруг почувствовала, как брыкается внутри нее ребенок. Тамара положила руки на живот и принялась мягко массировать его. Несмотря на то что ночь была холодной, ей стало жарко: пот лил с нее ручьями.

Слегка отдышавшись, она осторожно выглянула за угол в ту сторону, откуда пришла. Жалеть о том, что она это сделала, было поздно.

Темные фигуры в длинной одежде метались в каком-то исступленном танце. Оранжевые отблески пламени сверкали на клинках ножей. Нападавшие бросились вперед, послышались крики «Аллах Акбар!». С крыши горящего дома застрочил пулемет, и первый ряд атакующих упал как подкошенный. Арабы с криками валились на землю, взметая в воздух винтовки.

С какой-то мрачной завороженностью Тамара смотрела, как одна из фигур вскочила на ноги и грациозно вскинула руку, как бы вбрасывая мяч в игру. Она инстинктивно откинула голову и прижалась к стене. Земля содрогнулась, и в мгновение ока ночь, казалось, взорвалась. Пулеметная очередь резко оборвалась. В ушах Тамары звенело.

Она снова выглянула за угол. Арабы брали верх. Теперь они были ближе. Намного ближе. И вдруг прямо у них перед носом выскочили люди. Вспыхивали и грохотали ружейные выстрелы. Один из арабов вскрикнул и, прежде чем упасть вниз лицом, повалился на колени, держась руками за живот. Теперь арабы и евреи бились лицом к лицу. Штыки кололи, ружейные приклады превратились в дубинки.

Ей надо добраться до центра кибуца. Оказаться в безопасности.

Пригнувшись, Тамара стала зигзагами перебегать от дома к дому, стараясь держаться ближе к стенам. Она проклинала свой живот. Он замедлял ее передвижение. Не будь его, она могла бы ползти так же быстро, как мальчики.

И вдруг из-за угла соседнего дома выскочил араб, его карабин был направлен прямо на нее.

Тамара застыла как вкопанная, и время остановилось. Затем мир вокруг нее задвигался вдвое медленнее. Как ни странно, страха она не испытывала, а только одно удивление. Она видела фанатичные глаза, в которых горела ненависть; чувствовала, как он прицеливается и нажимает на спуск. Даже прозвучавший выстрел, казалось, не сразу достиг цели.

Тут к ней опрометью подбежал Дэни, и все вновь закрутилось с привычной скоростью.

– Тамара! – выкрикнул он, одновременно сделав прыжок, чтобы схватить ее и оттащить в безопасное место, и выстрелом из карабина свалив араба.

Но прежде араб успел выстрелить, и Дэни опоздал.

Рот Тамары раскрылся, глаза расширились, а в животе что-то взорвалось. Она почувствовала, что ее, словно мощным порывом ветра, откинуло назад. Она начала медленно оседать и наконец повалилась на спину, затем попыталась сесть, но снова рухнула на землю с распростертыми, как у распятой, руками.

Забыв обо всем, Дэни перепрыгнул разделявшие их шесть футов.

Тамара хотела было поднять голову, но тщетно. Тогда она в замешательстве посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Дэни, – пробормотала она, – что случилось?

– Тебя ранили, дорогая. Ш-ш-ш-ш… – Его голос показался ей приглушенным, как будто в ушах у нее была вата.

– Ребенок, – невнятно прошептала Тамара и, подняв руку, с такой силой схватила Дэни за рубашку, что он едва не задохнулся. – Наш ребенок! – На глазах у нее выступили слезы. – Ре-бе-е-е-нок… – Ее рука отпустила воротник и упала. Она замерла.

Стояла безлунная ночь, и это было им на руку – свет луны мог их выдать.

Сейчас, когда приближался назначенный час, мужчины начали готовить оружие. Весь день они спали, укрывшись в тени гор, которые впитывали жар солнца и поглощали раскаленный воздух. Потом, когда температура резко упала и стало холодно, они терпеливо прождали почти до самого утра. Над пустыней нависла напряженная, жутковатая тишина.

В оазисе было не так тихо, но тревога ощущалась и там: над головой терлись друг о друга листья финиковых пальм; внизу неспокойно ворочалось во сне стадо коз, да время от времени рычала, принюхиваясь, собака. Три раза под покровом ночи Дэни бесшумно ускользал от своих, чтобы произвести рекогносцировку оазиса; в последний раз, час назад, он незаметно прокрался почти в самый его центр. То, что он там увидел, не обрадовало, но немного успокоило его. На страже стояли трое мужчин; двое спали, а третий беззаботно курил.

Дэни удовлетворенно кивнул: они явно не ждут ответного удара, в противном случае часовые на стали бы так себя вести.

Растворившись в темноте, он вернулся к своим бойцам.

– Подождем, пока не кончится утренняя молитва, – спокойно сказал он с терпением настоящего охотника.

Мужчины поняли. Они будут ждать до рассвета, когда муэдзин созовет правоверных мусульман на утреннюю молитву. Дэни был ожесточен, и в его сердце не было жалости, так же, как не было ее и в сердцах арабов. Атака начнется после того, как будут произнесены молитвы: людям из Аль-Найяфа пригодится эта возможность примириться с Богом.

Когда заря осветила на востоке небо, Дэни собрал вокруг себя мужчин.

– Око за око, – мрачно сказал он. – Один сожженный дом, трое убитых и шестеро раненых. Ни больше, ни меньше. – Он взглянул на Шмарию.

– Да будет так, – молвил тот.

Они бесшумно разошлись в разные стороны, окружая оазис и занимая выбранные заранее позиции. И, затаившись там, стали молча ждать, пока проснется оазис. Наконец одна за другой открылись двери, оттуда начали выходить люди, принимаясь за обычные утренние дела. Женщины несли кувшины с водой. Из труб заструился дым. Затем муэдзин взобрался по ступеням на минарет крошечной каменной мечети и призвал правоверных на утреннюю молитву. Эхо монотонно разнесло его распевную речь. Все, включая часовых, оставили свои дела, почистились – как требует ритуал – и повернулись на юго-восток в сторону Мекки. Затем опустились на колени и вознесли молитву. В Аль-Найяфе все было спокойно. Все было хорошо.

Двенадцать бойцов из Эйн Шмона дважды перепроверили свое оружие. Дэни выглянул из-за скалы, готовясь произвести первый выстрел – сигнал для атаки, которая начнется спустя двадцать секунд. Мойше Караван, чья позиция была ближе всех к домам, перелил бензин из канистры в бутылку, заткнул горлышко смоченной в бензине тряпкой и держал наготове спички. Завидев Наймуддина, Шмария почувствовал, как волна вины и тревоги пробежала по нему, и склонил голову в безмолвной молитве. Он был рад, что Дэни решил дождаться окончания утренней молитвы. Семьи тех, кому будет суждено погибнуть, смогут, по крайней мере, утешить себя тем, что их возлюбленные попали в рай.

Молитва кончилась, и обитатели Аль-Найяфа вернулись к своим повседневным делам, пребывая в счастливом неведении в отношении готовящегося нападения. Трое часовых, собравшись вместе, курили и болтали, повесив на плечи винтовки, не зная, что представляют собой удобную мишень.

– Они помолились, – сквозь зубы сказал сам себе Дэни. – Сейчас посмотрим, готовы ли они умереть. – Он выстрелил в воздух, чтобы предупредить женщин и детей о необходимости спрятаться, затем сосчитал до двадцати. Крики ужаса сотрясли тишину, матери хватали своих детей и в панике разбегались, мужчины метнулись в дома за оружием. Захваченные врасплох, трое часовых открыли наугад пальбу, по-прежнему продолжая безрассудно стоять тесной группой. В одно мгновение они были убиты наповал. Дэни удовлетворенно кивнул сам себе. Все шло именно так, как он задумал: убитые часовые послужат отмщением за убитых в Эйн Шмона; оставалось поджечь один дом и ранить четверых.

Он прикрыл Мойше в то время, как его друг стремительно рванул вперед, держа в руках горящую бутылку. Мойше взял на заметку дом, куда не вбежали ни одна женщина и ни один ребенок, и, домчавшись до него, швырнул бутылку внутрь. Взрыв последовал мгновенно. Оранжевый огненный шар выбил дверь, и дом превратился в кромешный ад.

Прикрывая Мойше, Дэни простреливал пространство вокруг с целью ранить, но не убить. Крики и вопли женщин и детей были криками ужаса, а не боли, в этом Дэни был уверен. Он дал своим людям совершенно четкие указания: не стрелять в женщин и детей.

К этому времени мужчины Аль-Найяфа успели схватиться за оружие и открыть ответный огонь: вспышки выстрелов возникали то тут, то там. Мойше вскрикнул, когда пуля настигла его, но рана оказалась царапиной, и он, пригнувшись, бросился в безопасное место.

В доме, принадлежащем миролюбивому Наймуддину и его жене Йехан, оружия не было, и поэтому они не открывали ответный огонь. При звуке первого выстрела Наймуддин потянул жену вниз на пол и велел не подниматься. Лицо его было искажено тревогой, в голосе звучала ярость.

– Это Абдулла навлек на нас беду! – бушевал он, затем поспешил из дома, чтобы попытаться остановить безумие. Несколько мгновений спустя шальная пуля, раздробив ему плечо, заставила его пошатнуться и тяжело рухнуть на землю. Заслышав, как он вскрикнул от боли, Йехан позабыла о его приказе и, выбежав из дома, оттащила мужа в безопасное место. Увидев, что задеты лишь мягкие ткани, она возблагодарила Бога и немедленно поставила на огонь воду.

Абдулла был в ярости. Он предвкушал ответное нападение, прекрасно понимая, что смерть невинных – лучшее средство разжечь ненависть. Поскольку он никогда не расставался с оружием, атака евреев не застала его врасплох: нырнув за низкую стену, он первым открыл ответный огонь. Абдулла предупреждал часовых, что им следует быть настороже, но они подвели его. Увидев, как они упали, он проклял их: они заслужили смерть, проявив небрежность. И он очень надеялся на то, что они отправились прямиком в ад.

Но ответный налет шел не так, как надеялся Абдулла. Евреи оказались осмотрительными стрелками. Насколько он мог видеть, не пострадала ни одна женщина и ни один ребенок. Он снова выругался. Стрельба уже стихала.

И в этот момент на глаза ему попалась малышка Иффат, его единокровная племянница. Она сидела прямо перед ним, съежившись за каменной стеной в каких-то двадцати пяти футах от него. Он воровато оглянулся. Его никто не видел; все остальные либо спрятались, либо были заняты стрельбой. Она будет достойной жертвой, необходимой для того, чтобы развязать траур по погибшим и довести ненависть к евреям до высшей точки, когда ее ничто уже не сможет сдержать.

Он прицелился и нажал на курок. Затем опустил винтовку, и довольная улыбка расплылась по его лицу. В ее смерти обвинят евреев.

Дэни вел учет; в тот момент, как он насчитал три смертельных выстрела, четыре ранения и сгоревший дом, он подал своим людям сигнал к отступлению. Двое ухватили под мышки Мойше и потащили его за собой. Они ушли так же внезапно, как появились. Налет продолжался менее двух минут.

Шмария не сделал ни одного выстрела.

Как только мужчины вернулись с ответного набега, Дэни прямиком отправился в лазарет.

– Ее состояние стабилизировалось, – сказал ему доктор Саперштейн.

– Можно ее увидеть?

– Хотя это и противоречит здравому смыслу, я дам вам пять минут. – Доктор предостерегающе поднял палец. – Ни минутой больше. Я не хочу, чтобы она утомлялась.

– Сейчас даже пять минут – это подарок судьбы, – сказал Дэни.

Он прошел в комнату, придвинул к кровати стул и опустился на него, с отвращением вдыхая тяжелый запах медикаментов; ему не понравилось и то, как неподвижно и прямо лежала Тамара – голова ее располагалась в самом центре подушки. У него замерло сердце, он было подумал, что она умерла. Поза ее слишком напоминала позу трупа, белые простыни были слишком гладкими и похожими на саван. Он впервые заметил несколько серебряных прядей в ее светлых шелковистых волосах. Ее белая как мел кожа натянулась и стала совсем прозрачной.

«Она кажется постаревшей», – подумал Дэни, и его охватила нежность при мысли о том, какой притягательной она будет для него и в шестьдесят пять, и в семьдесят лет. По-прежнему красивой, но очень хрупкой и только, может быть, излишне худой.

Как-то во время их медового месяца она принялась поддразнивать его:

– А ты будешь меня любить, когда я стану старой и уродливой? – Они оба тогда посмеялись.

Из глаз у него выкатилась слеза и медленно побежала по щеке. «Да, да, буду», – мысленно поклялся он.

Он просунул под простыню руку и нежно сжал ее кисть, испытывая боль оттого, какой вялой она показалась ему, но вместе с тем и огромное облегчение, потому что рука была теплой. Она была жива.

– Тамара, – его тихий, чуть громче шепота, голос напоминал сдавленный хрип.

Она лежала неподвижно и дышала так бесшумно, что ему приходилось прислушиваться, чтобы убедиться – ее легкие все еще работают.

«Очнись, дорогая моя, – мысленно заклинал ее Дэни. – Прошу тебя, ты должна выкарабкаться! Я не смогу без тебя жить. Не смогу…»

– Дорогая. Дорогая! – Он сжал ее пальцы, отчаянно надеясь почувствовать отклик.

Тамарины веки дрогнули, и она медленно, очень медленно открыла глаза.

– Дорогая, ты меня слышишь?

Она чувствовала такую слабость, так была сбита с толку. Попыталась поднять голову, но каждое движение требовало таких огромных усилий, а у нее совсем не было сил… нет, она не может шевельнуться. Тамара повела глазами – это тоже потребовало огромных усилий, – стараясь охватить взглядом как можно больше всего. Но все вокруг было погружено во мрак и окутано серым туманом. Она слышала… голоса. Нет, это был один голос – далекий, искаженный и бессвязный. Именно он проникал все глубже и глубже в ее сон, этот голос и чье-то прикосновение.

Она заставила себя сосредоточиться, пытаясь разогнать туман, но он стал только гуще и переместился в сторону, приняв неясные очертания какого-то лица наподобие тех, что представляют себе дети, когда смотрят на облака.

Губы ее слегка приоткрылись, но почти не шевельнулись.

– Дэ…ни? – еле слышным шепотом скорее выдохнула, чем проговорила она.

– Да, Тамара, дорогая моя. Это я. – Его голос звучал приглушенно, как сквозь подушку. Она скорее почувствовала, чем расслышала его. Почему он говорит так тихо?

– Дэ…ни, – с огромным усилием повторила Тамара, на этот раз чуть громче.

Говорить было так трудно! Губы отказывались переводить в слова мысли, которые возникали в ее сознании. Каждый вздох давался с таким трудом. «Где я? Почему я не могу шевельнуться? Откуда этот туман? Что со мной случилось?»

– Слава Богу, Тамара. – На этот раз Дэни говорил более отчетливо. – Ох, слава Богу.

Она почувствовала, как он поднял ее руку и поднес ее к… да, к своим губам. Она попыталась улыбнуться, но тщетно.

И все же это было какое-то подобие улыбки, и Дэни сразу это понял. Ему захотелось прыгать от радости.

– Не волнуйся, любимая. Все в порядке, – сказал он, слезы катились по его щекам. – Доктор Саперштейн говорит, что ты скоро поправишься. Самое страшное уже позади. Благодарю тебя, Господи!

Она устала. Так устала! Усталость навалилась на нее. Такая страшная усталость. Какие тяжелые веки…

Еще одна мысль мелькнула в голове, и на этот раз она ухватила ее прежде, чем та исчезла.

– Ребенок.

– С ребенком все прекрасно, дорогая! Просто прекрасно! – Слова Дэни обрушились на нее таким неудержимым потоком, что большая их часть пронеслась мимо, слившись во что-то совершенно неразборчивое. – Как мы и хотели, дорогая. Девочка. – Он вновь сжал ее пальцы. – Конечно, она родилась раньше срока, но не сдается. Такая стойкая. Такая выносливая. Совсем как ты.

Тамара пристально смотрела на него, досадуя на то, что его черты вновь задвигались, превращаясь в расплывчатое облако. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь помешал ветру разорвать это облако на маленькие клочки.

– Д-девочка? – прошептала она.

– Да, девочка!

– Н-не умерла?

– Нет, дорогая, нет. Она очень даже жива! Как только ты немного окрепнешь, я принесу ее тебе, чтобы ты смогла ее подержать! Доктору Саперштейну пришлось… Не важно.

Он едва не сказал: «Оперировать тебя… Он практически вырезал ее из тебя, потому что твое чрево было пробито пулей».

– Она великолепна, дорогая, – продолжал Дэни, – настоящий ангелочек. Правда, с темными волосами.

– Темными?

Он кивнул, расплываясь от радости в улыбке, а слезы по-прежнему катились у него из глаз.

– Черными как смоль – хотя, конечно, они еще совсем коротенькие.

Тамара больше не могла удерживать открытыми веки. Они были такими тяжелыми… ох, такими тяжелыми. И туман снова сменился тьмой, а его слова ускользали от нее, и она не могла их поймать. Она попыталась вспомнить, что именно он ей сказал, но слова уже улетучились.

Но теперь ее сон был спокойным. И на губах застыла улыбка Моны Лизы.

Дэни почувствовал чью-то руку на своем плече. Он поднял голову. Это был доктор Саперштейн.

– Ваши пять минут истекли.

Дэни осторожно опустил Тамарину руку и прикрыл ее простыней.

– С ней все будет в порядке, – с нежностью произнес он. – Правда? – Вглядываясь в лицо доктора, он искал подтверждения своим словам.

Доктор Саперштейн кивнул.

– Да, с ней все будет в порядке. – Он похлопал Дэни по спине. – А теперь давайте пройдем в другую комнату. Вам пора уделить немного внимания и своей дочери.

Неожиданно в голове у Дэни мелькнула страшная мысль.

– Доктор, это же не сон, правда? Доктор Саперштейн рассмеялся.

– Надеюсь, что нет, потому что если это сон, то, значит, он снится нам обоим.

– Знаете, что я вам скажу, доктор? Доктор покачал головой.

– Вы прекрасны! – Обхватив двумя руками голову доктора, Дэни притянул его к себе и звучно поцеловал в губы. – Я вас люблю! – И танцующей походкой вышел из комнаты.

В жизни бывают дни, когда ничто плохое просто не может произойти.