КНИГА ТРЕТЬЯ

I

Через открытую решетку выходящей в сад двери лениво вползал воздух, напоенный ароматом цветущего по ночам вьющегося растения вроде винограда, которое оплетало наружную стену спальни. Пробежала — клац-клац — о'ой-ана, снова крикнула, предсказывая дождь, а Брен лежал без сна и думал, что, будь он поумнее, поднялся бы и закрыл решетку и дверь, прежде чем заснуть. Ветер скоро переменится с восточного на западный, нахлынет воздух с моря и выстудит комнату. Для свежести вполне хватит вентиляционной системы. Однако ночь была душная, нагоняла вялость, он лежал и дожидался перемены ветра, дожидался без сна, а первые отблески молний отбрасывали тень решетки на шевелящуюся кисею гардины.

Фигуры на панелях решетки представляли Фортуну и Случай — бачжи и начжи. Тень от лоз снаружи шевелилась под легким бризом, который наконец наконец-то! — надул гардину, обещая прогнать жару и духоту.

Следующая вспышка осветила тень атеви, словно на террасу снаружи была внезапно трансплантирована статуя. Сердце Брена остановилось на миг, когда он увидел эту тень на блеклом пузыре вздувшейся кисеи, на террасе, где никто не мог оказаться в нормальных обстоятельствах. Брен застыл на мгновение, а потом соскользнул с кровати.

Следующая вспышка высветила решетку, уже сдвинутую дальше назад, и незваного гостя, входящего в комнату.

Брен сунул руку под матрас и выхватил спрятанный там пистолет — сцепил руки, вытянутые на матрасе, как учил его айчжи, и нажал на спусковой крючок. Отдача ударила по рукам, вспышка пламени ослепила, скрыв и ночь, и неизвестного. Он выстрелил еще раз, просто для устрашения, в слепую тьму, в звенящую тишину.

А потом не мог даже шевельнуться. Не мог перевести дух. Он не слышал, чтобы кто-то упал. Подумал, что промахнулся. Белые прозрачные гардины вдували внутрь прохладный ветер, очищающий спальню.

Руки, стискивающие пистолет, онемели. Уши заложило, он не услышал бы сейчас никакого звука слабее грома, слабее, чем скрежет замка в дверях спальни — охранники открывают своим ключом, подумал он.

А может, и не охранники… Он перевернулся, оперся спиной на боковину кровати и, зажав вытянутые руки между коленями, нацелил ствол на середину дверного проема — но тут внутренняя дверь с грохотом распахнулась, в лицо ударили свет и тень.

Охранники айчжи не тратили времени на расспросы. Один бросился бегом к решетчатой двери и выскочил наружу, во двор, под струи начинающегося дождя. Другой — безликая, посверкивающая металлом тьма — завис башней, выворачивая у него из рук пистолет.

Появились другие охранники; а тем временем Банитчи — это его голос звучал над головой — забрал пистолет.

— Обыскать территорию! — приказал Банитчи. — Позаботьтесь об айчжи!

— Табини невредим? — спросил Брен, ошеломленный и дрожащий. — С ним все нормально, Банитчи?

Но Банитчи говорил по карманной рации, раздавая дальнейшие приказы, и был глух к его вопросам. С айчжи наверняка все в порядке, убеждал себя Брен, иначе Банитчи не стоял бы здесь, разговаривая с наружной охраной так спокойно, так уверенно. Он слышал, как Банитчи отдает приказания, слышал, как чей-то голос ответил, что на крышу никто не забирался.

Брен боялся. Он знал, что пистолет у него находится незаконно. Банитчи тоже это знал, и Банитчи мог его арестовать — Брен боялся, что тот так и сделает; но вот Банитчи спрятал рацию, вот Банитчи подхватил его под голые руки и усадил на край кровати.

Через садовую дверь вошел другой охранник — это оказалась Чжейго. Она всегда работала в паре с Банитчи.

— Там кровь. Я предупредила охрану у ворот.

Выходит, я кого-то подстрелил… Чжейго выскользнула обратно в сад — а его начало трясти. Банитчи включил свет и вернулся к нему — атева, черный, гладкокожий; желтые глаза сузились, тяжелая челюсть хмуро и грозно выдвинута вперед.

— Это айчжи дал мне пистолет, — сказал Брен, прежде чем Банитчи успел обвинить его.

Банитчи постоял, пристально глядя на него, наконец проговорил:

— Это мой пистолет.

Брен был смущен. Он сидел голый, покрытый гусиной кожей, в конце концов шевельнулся и натянул на колени одеяло. Он слышал суету во дворе, Чжейго кричала на других охранников.

— Это мой пистолет, — с ударением повторил Банитчи. — Разве могут у кого-то появиться сомнения, что это мой пистолет? Вас разбудил шум. Я лежал, подстерегая убийцу. Я выстрелил. Что вы видели?

— Тень. Какую-то тень, проходящую через гардины.

Его снова передернуло и затрясло. Он вдруг понял, какой был дурак, когда стрелял прямо по открытой двери. Пуля могла пролететь через весь сад, до самой кухни. Могла отлететь рикошетом от стены и попасть в кого-нибудь, спящего в другом помещении. Перенесенное потрясение до сих пор отдавалось в руках и ушах, сильное, как запах порохового дыма в воздухе, совершенно не место этому запаху возле меня, в моей комнате…

Дождь припустил с мстительной яростью. Банитчи снова вытащил рацию, поговорил с теми, кто обыскивал здание и территорию, со штабом охраны, солгал им — заявил, что это он стрелял, увидев неизвестного, который направлялся в комнату пайдхи, нет-нет, пайдхи не пострадал, только напуган, не нужно будить айчжи, если он не слышал выстрелов. Но стражу надо удвоить и обыскать все до южных ворот, пока, сказал Банитчи, дождь не смыл следы.

Наконец Банитчи выключил рацию.

— Зачем они пришли сюда? — спросил Брен.

Он понимал, что это были убийцы; но чтобы какой-то обыкновенный убийца решился войти в дворцовый комплекс, где повсюду были охранники, где сон айчжи охраняли сотни усердных защитников? Такого не сделал бы никто в здравом уме.

А убивать меня, Брена Камерона, когда айчжи на вершине полной власти, когда все най'айчжиин утвердились в своих домах и поддерживают Табини, какой в этом смысл? Где тут выгода для человека в здравом уме?

— Нади Брен! — Над ним стоял Банитчи, сложив большие руки, глядя на него сверху вниз — словно разговаривал с беспомощным ребенком. — Подробно: что вы видели?

— Я уже сказал вам. Просто тень, входящую через гардины.

Его встревожил настойчивый тон этого вопроса. Это ведь все могло мне просто присниться. Может быть, я поднял на ноги весь дворец и переполошил охрану всего-навсего из-за страшного сна. Собственно, я ведь и был уже на грани сна, я теперь сам уже не знаю наверняка, что именно видел.

Но там была кровь. Так сказала Чжейго. Я действительно подстрелил кого-то.

— Это я стрелял, — сказал Банитчи. — Нади, встаньте и вымойте руки. Дважды вымойте, лучше даже трижды. И держите двери в сад на замке.

— Да ведь они стеклянные!

До этой ночи он чувствовал себя в полной безопасности. Айчжи подарил ему пистолет две недели назад. Айчжи учил его пользоваться этим оружием, сам, в своем деревенском доме в Тайбене, и никто об этом не знал, даже Банитчи, а уж меньше всех, конечно, убийца — если мне не приснилось, что кто-то входит в комнату, раздвигая гардины, если я не подстрелил незадачливого, ни в чем не повинного соседа, который душной ночью вышел в сад глотнуть свежего воздуха.

— Нади, — снова сказал Банитчи, — пойдите вымойте руки.

Брен не мог шевельнуться, не мог он думать в эту минуту об обычных повседневных делах, не мог сообразить, что случилось, — или почему, Господи, почему вдруг айчжи сделал мне такой беспрецедентный и настораживающий подарок, несмотря на всеобщий запрет и на то, что охрана строго учитывает разрешения и правила?..

А Табини-айчжи только сказал: «Держите его под рукой». И Брен все боялся, что слуги найдут пистолет у него в комнате.

— Нади!

Банитчи на него сердился.

Брен встал — голый, дрожащий — и пошел в ванную, шлепая босыми ногами по ковру. Его все сильнее и сильнее мутило.

Последние шаги он уже не прошел, а пронесся, отчаянно ворвался в туалет — и едва успел; его вывернуло, он вырвал все, что было в желудке, он чувствовал жуткое унижение, но ничего не мог с собой поделать — трижды его скручивали болезненные спазмы, пока он смог наконец перевести дух и слить воду.

Ему было стыдно, он сам себе был противен. Он набрал воды в раковину и принялся отмывать и скрести руки, снова и снова, пока не исчез запах порохового дыма и остался только свежий аромат мыла и вяжущего вещества. Он надеялся, что Банитчи уже ушел совсем или, может быть, вышел позвать ночных слуг, чтобы убрали ванную.

Но когда он выпрямился и протянул руку за полотенцем, он обнаружил в зеркале отражение Банитчи.

— Нади Брен, — сказал Банитчи траурным тоном. — Сегодня мы вас подвели.

Эти слова его поразили и обеспокоили, действительно обеспокоили, потому что исходили от Банитчи, который никогда еще прежде так не унижался. Брен вытер лицо, голову, с которой текла вода, но в конце концов вынужден был посмотреть в лицо Банитчи, черное, желтоглазое лицо, бесстрастное и сильное, как у каменного божества.

— Вы вели себя отважно, — снова заговорил Банитчи, и Брен Камерон, потомок космоплавателей, представитель шести поколений, вынужденно прикованных к земле в мире атеви, воспринял эти слова, как пощечину.

— Я его не достал. И кто-то там ходит на свободе, с пистолетом или…

— Мы не достали его, нади. Это не ваша работа — «доставать его». Не сталкивались ли вы с кем-нибудь необычным? Не видели чего-нибудь ненормального до сегодняшней ночи?

— Нет.

— Откуда вы достали этот пистолет, нади-чжи?

«Он что, думает, я вру?»

— Мне его дал Табини…

— Из какого места вы достали пистолет? И что, этот человек двигался очень медленно?

Теперь он понял, о чем спрашивает Банитчи. Он набросил полотенце на плечи, завернулся — холодно, на дворе гроза, ветер задувает в комнату. Над городом ударил гром.

— Из-под матраса. Табини велел держать его под рукой. И я не знаю, насколько быстро он двигался — в смысле, убийца. Я просто увидел тень, соскользнул с кровати и схватил пистолет.

Брови Банитчи слегка приподнялись.

— Слишком много телевидения, — проговорил Банитчи с ничего не выражающим лицом и положил руку ему на плечо. — Отправляйтесь обратно в постель, нади.

— Банитчи, что происходит? Почему Табини дал мне пистолет? Почему он сказал…

Пальцы на плече сжались сильнее.

— Ложитесь в постель, нади. Больше вас никто не побеспокоит. Вы увидели тень. Вы позвали меня. Я выстрелил два раза.

— Но я мог попасть в кухню!

— Весьма вероятно, что одна пуля попала. Будьте добры припомнить направление выстрела, нади-чжи. Разве это не вы сами учили нас?.. Держите.

К полному изумлению Брена, Банитчи вытащил из кобуры свой пистолет и протянул ему.

— Положите к себе под матрас, — сказал Банитчи и покинул его — вышел из спальни в коридор и прикрыл за собой дверь.

Замок щелкнул — а он остался стоять посреди спальни в чем мать родила, с пистолетом Банитчи в руке; мокрые волосы липли к плечам, с них капало на пол.

Он засунул пистолет под матрас, на то же место, где прятал прежний, потом, понадеявшись, что Чжейго придет с другой стороны, захлопнул решетку, а за ней и стеклянную дверь, преградив путь холодному ветру; да и брызги дождя перестали попадать на гардины и ковер.

Вновь раскатился гром. Брен насквозь промерз. Он неловко попытался поправить постель, потом вытащил из гардероба толстый халат, надел на себя, выключил свет в комнате и, кутаясь в просторное одеяние, забрался под спутанные простыни. Свернулся клубочком, но дрожь не унималась.

«Ну при чем тут я? — спрашивал он себя снова и снова. — Мыслимое ли дело, чтобы я вдруг представил собой для кого-то настолько серьезную помеху, что этот неизвестный согласился рискнуть собственной жизнью, лишь бы избавиться от меня?»

Он не мог поверить, что поставил себя в подобное положение, он ни разу не уловил и намека на такой полный профессиональный провал со своей стороны.

Возможно, убийца подумал, что я — самый беззащитный обитатель садовых апартаментов, и потому моя открытая дверь представилась злоумышленнику простой и удобной дорогой к кому-то другому, может быть, во внутренние коридоры и дальше, к самому Табини-айчжи.

Но там ведь столько охраны! Это совершенно безумный план, а убийцы, по крайней мере профессиональные наемные убийцы, отнюдь не безумцы и вовсе не склонны идти на такой риск.

Убийца мог просто перепутать комнату. Возможно, кого-то важного поместили в гостевых покоях на верхней террасе сада. Брен о таком событии ничего не слышал, но иначе в садовом дворе вообще не нашлось бы никого подходящего — охранники, секретари, шеф-повар, старший счетовод, ну и он сам — пешки, которые не могли никому встать поперек дороги.

Но Банитчи оставил свой пистолет вместо подаренного айчжи, того, из которого Брен стрелял. Теперь-то, с прояснившимися мозгами, он понимал, почему Банитчи забрал тот пистолет с собой и почему Банитчи заставил его вымыть руки — на случай, если шеф службы безопасности не поверит представленному Банитчи докладу, на случай, если шеф безопасности пожелает допросить пайдхи и пропустить его через соответствующие процедуры в полицейской лаборатории.

Он от души надеялся, что будет от этого избавлен.

Шеф безопасности не имеет материалов против меня — насколько я знаю и не имеет повода обследовать меня, если я сам был предполагаемой жертвой преступления, и не имеет (опять же, насколько я знаю) причин подвергать сомнению доклад Банитчи, ведь в некоторых отношениях Банитчи по рангу выше, чем шеф службы безопасности.

Но тогда… кому понадобилось вламываться ко мне в комнату? Размышления вновь и вновь возвращались по кругу к этому вопросу — и к леденящему тело сквозь матрас пистолету, который оставил Банитчи. Это был опасный поступок. Кто-нибудь может решить все-таки допросить меня. Кто-нибудь может обыскать комнату — и найдет пистолет, который наверняка удастся проследить до Банитчи, тут уж вся общественность крик подымет, все кому не лень. Благоразумно ли было со стороны Банитчи так поступать? Мог ли Банитчи сознательно принести себя в жертву, чего я никак не хочу, причем из-за какой-то неприятности, которую, может быть, я сам и вызвал?

Брену даже пришло в голову усомниться в честности Банитчи — но Банитчи и его молодая напарница Чжейго нравились ему больше всех остальных телохранителей Табини, именно они охраняли его персонально, когда каждый день стояли рядом с Табини, и если бы что задумали, то имели все возможности совершить любое злодейство против самого айчжи — а тем более против земного человека, отнюдь не такой важной и незаменимой персоны…

О боги, нет, их подозревать просто глупо. Банитчи не хотел, чтобы я пострадал. Банитчи ради меня пошел на прямую ложь. И Чжейго тоже так поступила бы — пусть не ради меня, но ради Табини, ведь я — пайдхи, Переводчик, айчжи во мне нуждается, а это достаточно весомая причина и для Банитчи, и для нее. Табини-айчжи воспримет случившееся очень серьезно, Табини немедленно начнет расследование, перевернет все вверх дном…

А я, черт побери, вовсе не хочу, чтобы вся цитадель стояла на ушах из-за этой истории. Я не хочу оказаться на виду, не хочу оказаться ключевой фигурой атевийской междуусобицы или кровной мести. Шум вокруг персоны пайдхи плохо отразится на его положении среди атеви. Сведет на нет мою эффективность, в тот самый миг, как политика полезет в зону моего личного влияния, а политика не замедлит влезть в такое дело — да что там влезть, она тут же прыгнет с ногами, как только весть будет объявлена в телевизионных новостях. У каждого будет свое мнение, у каждого — своя теория, и все это просто сокрушительно отзовется на моей работе.

Брен все плотнее сворачивался под холодной простыней, пытаясь собраться с мыслями, но отвлекал пустой желудок, а от запаха порохового дыма мутило. Можно позвать, чтобы принесли какое-нибудь успокоительное, ночной персонал доставит все, о чем ни попросишь, или по первому требованию поднимет моих собственных постоянных слуг, но Мони и Тайги, бедняг, и так уже, наверное, вытащили из постелей и терзают идиотскими вопросами: «Это вы стреляли в пайдхи? Это вы оставили его дверь незапертой?»

Служба безопасности, вероятно, перетряхивает список работников дворца, вламывается в комнаты ночного персонала и вообще каждого, с кем я имел дело, — как будто хоть кто-то во всем крыле может сейчас спать. Выстрелы, наверное, прокатились громом вниз с холма и до самого города, телефонные линии перегружены, железнодорожная станция уже перекрыта и будет полностью очищена к утреннему наплыву пригородных жителей, едущих на работу в столицу… И Брен вовсе не пытался себе льстить: просто он уже уже видел, что получается, когда охрана Табини поднята по тревоге.

Ему хотелось горячего чаю с крекерами. Но этим только затруднишь работу охраны — не время посылать кого-то бегать взад-вперед с личными поручениями по коридорам, которые сейчас обыскивают.

А дождь тем временем стучал в стекло. И надежд, что убийцу поймают, становилось все меньше и меньше.

Мони и Тайги появились утром с завтраком на тележке — и сообщением от главы персонала, что Табини-айчжи желает видеть его на ранней аудиенции.

Для Брена это не было большим сюрпризом. Предвидя вызов, он принял душ, побрился и оделся без помощи слуг еще до рассвета — не полностью, лишь в привычные мягкие брюки и рубашку, — и сам заплел волосы в косу сзади. Включил телевизор еще до их прихода и послушал утренние новости: опасался, что дело уже получило огласку, но, к своему удивлению, не услышал даже мимолетного упоминания об этом случае, только репортаж о ночной буре с грозой, которая вызвала град в местечке Шиги и повредила черепичные крыши в Уингине, а потом с ревом унеслась на открытые равнины.

Как ни странно, это замалчивание его разочаровало и даже уязвило. К человеку в комнату вламываются убийцы, и человек, несмотря на искреннее желание оставаться в тени для всего внешнего мира, все-таки где-то в глубине души надеется услышать подтверждение, что была попытка незаконного проникновения в резиденцию айчжи, этакое отфильтрованное сообщение — или, еще лучше, что незваный гость находится в руках айчжи и подвергается допросу.

Но ничего подобного — во всяком случае, в телевизионных новостях; а Мони и Тайги поставили на стол завтрак без единого вопроса или замечания о том, что произошло ночью в садовом дворе, не поинтересовались, почему в ванной по полу разбросаны полотенца. Просто передали сообщение, поступившее из главного управления персонала, и тут же принялись устранять всякий беспорядок в помещении, словно бы ничего больше не замечая, и даже намеком не упомянули о каких-то неприятностях или слухах, разносящихся по коридорам дворца.

Прошлой весной в водяном саду у наследника заместителя айчжи провинции Талиди был убит дальний родственник, в споре из-за старинного ружья, — так коридоры комплекса гудели от разговоров на эту тему несколько дней.

Но только не сегодня утром. Доброе утро, нанд' пайдхи, как вы себя чувствуете, нанд' пайдхи? Еще ягод? Чаю?

И только под конец Мони, обычно немногословный, сказал, опустив глаза:

— Мы очень рады, что вы в полном здравии, нанд' пайдхи.

Брен проглотил кусочек какого-то фрукта, удовлетворенный и умиротворенный.

— Вы слышали суматоху ночью?

— Нас разбудил охранник, — сказал Тайги. — Вот только тогда мы узнали, что что-то случилось.

— Так вы ничего не слышали?

— Нет, нанд' пайдхи.

А что ты себе вообразил — что в грозу, среди грома, в шуме проливного дождя и завывании ветра резкий треск пистолетных выстрелов как-то выделится? Тем более, что пистолет стрелял в помещении, а не снаружи… К утру фигура в дверях уже полностью представлялась сном, ночным кошмаром, в котором детали постепенно меняются и уменьшаются. Полное молчание слуг относительно ночного происшествия нервировало, даже заставило усомниться в собственной памяти… а заодно в том, что он правильно понимает атеви, даже самых близких знакомых.

И сейчас он обрадовался, услышав вполне разумное объяснение. Значит, звуки выстрелов просто не дошли до двора прислуги, расположенного ниже по склону, у древних стен. Наверное, гром все перекрыл. Наверное, когда разразилась гроза и убийца попытался проникнуть в дом, гремело очень сильно, — у него-то в ушах выстрелы эти отдались, как трубы Страшного суда, но это вовсе не значит, что весь остальной мир тоже находился в его комнате и все слышал.

Но Мони и Тайги хотя бы добросовестно беспокоятся; наверное, сбитые с толку его человеческим поведением (или своими представлениями о поведении людей), они просто не знают, что еще сказать, — так ему казалось. Выходит, когда сам окажешься в центре событий, собрать слухи не так просто. Когда дело коснулось жизни и смерти, любые сведения становятся важными и значительными; покажи, будто знаешь что-то, — и тут же заявится какой-нибудь чиновник и начнет задавать вопросы, потому-то никто из его окружения не хочет распускать слухи — точно так же он сам не хотел, чтобы какие-то рассуждения о нем исходили от слуг: окружающие могут ведь подумать, что слуги обладают какой-то информацией.

И сами Мони и Тайги вовсе не хотели еще раз услышать стук в свои двери и выдержать второй круг расспросов среди ночи. Вообще-то говоря, предательство и слуги — это классическое клише в пьесах атеви. И пусть в данном случае такое предположение просто смехотворно — но это вовсе не означает, что они не ощутят на себе бремени подозрений, не почувствуют страха (для Брена очень даже понятного страха) перед не высказанными напрямую обвинениями, которых не опровергнешь никакими свидетельствами.

— Я надеюсь, что все уже кончено, — сказал он им. — Мне очень жаль, надиин. Я верю, что больше полиция вас не станет беспокоить. Я знаю, что вы — честные люди.

— Мы глубоко ценим ваше мнение, — сказал Мони, и оба поклонились. Пожалуйста, будьте осторожны.

— Делом занимаются Банитчи и Чжейго.

— Это очень хорошо, — сказал Тайги и поставил перед ним омлет.

Итак, он доел завтрак и надел свое лучшее летнее пальто — с кожаным воротником и кожаной отделкой впереди.

— Пожалуйста, не задерживайтесь в коридорах, — сказал Тайги.

— Обещаю, — ответил он.

— А разве там нет охранников? — спросил Мони. — Давайте вызовем службу безопасности.

— Чтобы дойти до аудиенц-зала? — Они и вправду обеспокоены, теперь-то он понял — когда прорвалась плотина молчания. И почувствовал еще большую благодарность. — Заверяю вас, в этом нет никакой необходимости. Наверное, это был какой-то совершенный безумец, может, прятался где-нибудь в бочке. На властителя Муриду убийцы могли напасть средь бела дня в водяном саду но не на меня. Уверяю вас. Когда личная охрана айчжи так и роится вокруг совершенно невероятно. — Он взял свой ключ и сунул в карман брюк. — Просто следите за замками ближайшие несколько дней. Особенно со стороны сада.

— Да, нади, — отозвались они и поклонились снова — встревоженные, решил он, они ведь правда были встревожены, когда пришли, просто не афишировали своего настроения, у атеви такое не принято.

Это напомнило Брену, что ему тоже не следует проявлять своего беспокойства внешне. Он вышел за дверь с веселым видом…

И чуть не уткнулся прямо в черную униформу — с нахмуренным атевийским лицом высоко вверху.

— Нанд' пайдхи, я здесь для того, чтобы сопроводить вас в зал, сообщил офицер охраны.

— Вряд ли в этом есть необходимость, — сказал Брен.

Но сердце его замерло на несколько секунд. Этого человека он не знал в лицо. Да нет, профессиональный убийца не осмелится переодеться в такую униформу, это скажется на всей его последующей жизни, — и Брен пошел с офицером, дальше, в коридоры комплекса, мимо столика обычной местной охраны, в главную зону здания — вдоль заполненной людьми колоннады, где гулял свежий ветер, прохладный после ночного дождя.

Древняя кладка не один век впитывала в себя солнечный свет и тени. Крепостные стены Бу-чжавида, цитадели и правительственного комплекса, протянулись по высокому холму, выше расползшихся городских кварталов Шечидана и чуть в стороне от них — а внизу, под этими стенами, отели и гостиницы сейчас переполнены. Сегодня утром начинается происходящая раз в три года публичная аудиенция, она привела в город сотни провинциальных властителей, чиновников из городов, местечек и округов — они приехали на поездах, на подземных железных дорогах, но последнюю милю от отелей, окружающих кольцом древний Бу-чжавид, все пройдут пешком, все эти толпы с петициями в руках будут подниматься по террасам каменной церемониальной дороги, проходящей под укрепленными Вратами Обещания Справедливости и бегущей на последней прямой широкими, разделенными грядками цветов полосами к обновленным Девятистворчатым Дверям, — сплошной поток высоких, широкоплечих атеви с черной как ночь кожей и лоснящимися черными косами, некоторые в богатых пальто, окаймленных золотом и атласом, некоторые в простых крепких одеждах — но явно самых парадных, какие у них есть. Профессиональные политики окажутся здесь плечом к плечу с простым торговым людом, властители Ассоциаций — со взволнованными неопытными просителями, и все будут нести свои обвязанные разноцветными ленточками петиции, свернутые в трубку и запечатанные сургучом, а вместе с ними маленькие букетики цветов, которые они положат на столы в фойе, — старый обычай для теплого сезона.

Заполненный запахами цветов и недавнего дождя холл в конце открытой колоннады звенел от голосов — атеви встречали знакомых или занимали очередь к секретарям-регистраторам, на чьих столах, установленных в просторном нижнем вестибюле, вырастали груды документов и петиций.

Земной человек, пробивающийся через этот бурлящий хаос по своим дворцовым делам, был обыденным зрелищем для придворных — светлокожая небольшая фигурка, на добрую голову ниже толпящихся вокруг атеви, подчеркнуто консервативного вида, с простой косичкой без лент и в кожаном наряде — необычным был сопровождающий его полицейский, но никто на них не пялился, кроме деревенского люда и частных просителей.

— Гляди! — крикнул какой-то ребенок и показал на него пальцем.

Расстроенный родитель так шлепнул по оскорбительно вытянутой руке, что под сводчатыми потолками разнеслось звонкое эхо. Атеви оглянулись. И притворились, что не видят ни Брена, ни его охранника.

Не привлекая к себе неучтивых взоров, проходили через холл властители провинций в сопровождении собственных помощников и телохранителей, а также гвардейцев айчжи. Брен шел со своим полицейским сопровождающим, все в той же притворной невидимости, слегка обеспокоенный после детского выкрика, но без всякой опаски: охранники айчжи демонстративно маячили на виду, стояли у каждой двери и на каждом повороте — обычная предосторожность в день аудиенции.

При такой всем видной и близкой охране он смог любезно распрощаться с полицейским конвоиром у маленькой Шепчущей двери, небольшой секции одной из величественных церемониальных дверей, через которую можно было незаметно и без официального доклада пройти в заднюю часть аудиенц-зала. Он проскользнул внутрь и тихо прикрыл дверь за собой, чтобы не мешать уже начавшейся церемонии.

«Опоздал!» — испугался он. Мони и Тайги не разбудили его заранее, просто пришли в свое обычное время, не имея на этот счет особых приказов и, наверное, опасаясь сделать что-то необычное, когда у его двери стоит полицейский охранник. Он понадеялся, что это не противоречило желанию Табини, и поторопился к приемному столу — узнать свою очередь в слушаниях.

В зале находился Банитчи в усеянной металлическими заклепками черной форме личной охраны айчжи. Банитчи остановил его, прикоснувшись к руке.

— Нади Брен! Вы спали?

— Нет, — признался он. И спросил с надеждой: — Вы его поймали?

— Нет, нади. Была гроза. Нам не повезло.

— Табини знает, что случилось? — Он бросил взгляд в сторону возвышения, где Табини-айчжи разговаривал с правителем Броминанди, ведя одну из частных бесед по приглашению. — Думаю, я у него на повестке дня. Он хочет говорить со мной? Что мне ему сказать?

— Правду — только один на один. Это ведь был его пистолет, не так ли?

Брен бросил на него обеспокоенный взгляд. Если Банитчи усомнился в его словах, то вчера ночью он этого не показал.

— Я сказал вам правду, Банитчи.

— Я в этом уверен, — сказал Банитчи, но когда Брен хотел продолжить путь к столу секретаря, чтобы назвать свое имя, как собирался, Банитчи поймал его за рукав и потянул назад.

— Не надо официально регистрироваться.

Банитчи кивнул в сторону возвышения, все еще придерживая его за рукав, и повел к ведущим наверх ступеням.

Там заканчивал изложение своего дела Броминанди, най-айчжи провинции Энтайлл. Броминанди, в черных волосах которого уже пробивалась седина, а руки сверкали бесчисленными кольцами — и украшениями, и знаками достоинства — мог бы камень заговорить до скуки, но стоящие рядом охранники никак не находили деликатного способа оттеснить правителя в сторонку.

Табини кивнул в ответ на слова Броминанди, кивнул вторично и наконец сказал:

— Я поставлю ваш вопрос перед советом.

Звучало это до ужаса похоже на очередное повторение дела о правах на реку Алучжис, спора между двумя провинциями в верхнем течении и тремя провинциями в нижнем течении, которые использовали воду из этой реки для орошения. Эта каша варилась уже пятьдесят лет, с прошениями и встречными прошениями. Брен сложил руки перед собой и остановился рядом с Банитчи, опустив голову, стараясь выглядеть незаметно — насколько это возможно для земного человека при дворе атеви.

Наконец Табини-айчжи принял от Броминанди неизбежную петицию (или это была контр-петиция?), увесистый свиток со многими лентами и печатями, и передал ее своим помощникам по законодательным делам.

В эту минуту Брен как бы невзначай поднял глаза на Табини и встретил ответный взгляд, который призывал их с Банитчи подняться на несколько ступенек, к креслу айчжи, во время короткого перерыва — привилегированные ранние просители пока что вертелись в толпе и сплетничали, в сводчатом бело-золотом зале стоял приглушенный гомон.

Табини спросил, не теряя времени:

— Брен, вы знаете, кто это был? Какие-то мысли есть?

— Никаких, айчжи-ма, абсолютно. Я в него стрелял. Промахнулся. Банитчи велел говорить, что стрелял он.

Взгляд переместился с него на Банитчи. Желтые глаза Табини были очень светлыми, даже призрачными при определенном освещении — и устрашающими, когда он гневался. Но сейчас он как будто не сердился и не обвинял ни одного из них.

Банитчи объяснил:

— Это устраняет все вопросы.

— И никаких предположений, зачем он пытался к вам проникнуть?

— Ограбление — надо быть последним дураком. Свидание…

— Нет, — отрезал Брен, которому стало неловко от такого предположения, но Табини его знал — впрочем, знал и то, что женщины-атеви проявляют к нему некоторое любопытство, и это не раз вызывало шутки по его адресу.

— Значит, не какая-то обожательница.

— Нет, айчжи-ма.

Брен от души надеялся, что дело не в женщине, — не давала покоя кровь, которую Чжейго нашла снаружи на террасе, пока дождь не хлынул вовсю.

Табини-айчжи прикоснулся к его руке, извиняясь за неуместную шутливость.

— Никто не зарегистрировал официально. Это серьезное дело. Я воспринимаю его серьезно. Будьте осторожны, не забывайте запирать замки.

— Садовая дверь — стеклянная, — сказал Банитчи. — Но замена ее вызовет подозрение.

— А проволока не вызовет, — сказал Табини.

Брен был встревожен и озадачен. Можно оправдать такую смертоносную защиту на окнах и дверях айчжи. Но иметь ее у себя Брен согласился бы лишь с самыми серьезными оговорками.

— Я займусь, — сказал Банитчи.

— Да я сам на нее наступлю! — запротестовал Брен.

— Не наступите, — сказал Табини. И повернулся к Банитчи: — Займитесь. Сегодня же утром. На всех дверях. Чтобы отключалась его ключом. Поменяйте замки.

— Айчжи… — начал Брен.

— У меня сегодня длинный список, — сказал Табини, что означало: заткнись и сядь на место, а когда Табини-айчжи говорит таким тоном, спорить не приходится.

Они спустились с возвышения. Брен остановился на четвертой ступеньке это было его обычное место.

— Вы оставайтесь здесь, — подчеркнул голосом Банитчи. — Я принесу вам новый ключ.

— Банитчи, кто-то хочет моей смерти?

— Выглядит именно так, разве нет? Я лично сомневаюсь, что это была любовница.

— Вы знаете что-то такое, что мне не известно?

— Сколько угодно. Что вас интересует?

— Моя жизнь.

— Не забывайте о проволоке. Садовая сторона будет включаться тоже ключом. Я передвину вашу кровать, чтобы не стояла напротив двери.

— Сейчас лето. Жарко.

— Все мы испытываем какие-нибудь неудобства.

— Я хочу, чтобы мне объяснили, что происходит!

— Не надо было отвергать дам. Некоторые воспринимают это с большой обидой.

— Вы несерьезны.

Да, Банитчи говорил несерьезно. Банитчи просто очередной раз уклонился от ответа. Банитчи, черт его подери, точно что-то знает. Брен стоял и злился, а Банитчи бодрым шагом отправился превращать его комнату в смертельную ловушку: устанавливать защитные маты перед дверьми и смертоносные проволоки, которые замкнут цепь, если глупый землянин забудет про все на свете и спросонья кинется захлопывать садовую дверь, когда вдруг начнется дождь.

Ночные события его напугали. А сейчас он просто бесился, кипел от злости, потому что ему исковеркали жизнь и жилище, лишают возможности свободно уходить в город и возвращаться — нетрудно догадаться, что его ждет: охрана, ограничения, запреты, угрозы… без всякой, черт побери, причины, кроме какого-то психопата, который, наверное, просто не любит земных людей — один Бог знает почему. Другого объяснения он не находил.

Брен опустился на ступеньку, где по своему рангу имеет право сидеть пайдхи-айчжи, и начал слушать последнюю частную аудиенцию перед началом официальной аудиенции — может, что-то из услышанного даст какую-нибудь ниточку, по крайней мере, подскажет, нет ли более важных, политических причин для беспокойства, но, судя по тому, что Банитчи, кажется, утаивает от него какую-то информацию, да и Табини молчит — сам, вероятно, что-то знает, но не хочет говорить — похоже, действительно все сводится к неизвестному атеви-одиночке с личными причинами для недовольства.

Никакой лицензированный убийца не стал бы связываться с заказом на устранение землянина, присутствие которого при дворе айчжи было важным элементом, предусмотренным Договором, — пусть без права носить оружие, но тем не менее официального придворного, приближенного и лично близкого к айчжи Западной Ассоциации. Никакой профессионал в здравом уме не принял бы такого заказа.

А тогда остается какой-то случайный идиот, напавший на пайдхи, наверное, как на символ, или же безумец, обозлившийся из-за внедрения в жизнь атеви земной техники… либо по какой-то другой, столь же далекой от понимания причине — кто знает? Кому по силам выследить такого?

Утешает только, что если покушение совершил не лицензированный убийца, то сделал это сам псих — или нанятый психом любитель, который не сумел получить лицензию, — такой может скосить невинного прохожего по ошибке, чем, собственно, и опасен.

Но Банитчи, в отличие от большинства телохранителей айчжи, имеет лицензию. С ним так просто не потягаешься. И с Чжейго тоже. Ночная гроза оказалась для посетителя чистой находкой — то ли он сознательно рассчитал, что дождь смоет все следы на гравии и цементе садовых дорожек, то ли просто повезло; дуракам, как известно, везет.

Но теперь везение убийцы кончилось. Его ищет Банитчи. И если посетитель — Брен считал, что фигура была мужская, — оставил след ноги на клумбе или отпечаток пальца где-нибудь, то дело его плохо.

Во-первых, он не решится пойти к легально практикующему врачу. А врач ему понадобится, ведь на террасе была кровь. Брен надеялся, что подпортил удовольствие от жизни этому убийце, который явно не ожидал такого приема. А больше всего он надеялся, что теперь, когда за дело взялся Банитчи, жизнь перестанет доставлять удовольствие тому, кто нанял убийцу, если такой наниматель существует… может, до такой степени перестанет, что он разорвет контракт…

Но тут отворились двери. Стражи и церемониймейстеры впустили в зал толпу, и секретарь принял из рук гофмаршала гору обвешанных ленточками и печатями петиций, аффидевитов[7] и заявлений.

В отношениях между атеви и людьми были некоторые странные тонкости. Нельзя же осуждать атеви за приверженность к традиционным процедурам, таким неудобным и неуклюжим, как эти горы свитков… и, в конце концов, у них действительно есть записи в компьютерах. Их вводят секретари в фойе.

Но попробуй попросить атеви использовать гражданские номера или номера дел! Сначала убеди их, что личные номера, которые присвоил им компьютер, достаточно благоприятны и сочетаются со всей их прочей нумерологией[8]. Убеди их, что изменение этих номеров вызывает хаос и потерю записей потому что если дела оборачиваются плохо, атева сваливает вину на свой неудачный номер и требует его немедленного изменения.

Придумать коды для провинций, просто чтобы облегчить компьютерный поиск? А благоприятны ли эти числа, или же это злонамеренная попытка двора шечиданского айчжи принизить значение провинций и ограничить их власть?

Дальше, конечно, появились ужасные слухи, что печатание имен все равно создает номера в компьютере, числа нечестные и несомненно злонамеренные, что явно свидетельствует о сговоре айчжи с людьми из космоса, которые принесли на эту землю коварные устройства.

Конечно, не все, что люди принесли на эту землю, подвергалось анафеме. Телевидение стало просто неистребимой привычкой. Полеты на самолетах становились все более важным удобством; правда, провинциалы с боязливой решимостью летали по принципу «посмотри разок и держись подальше», хотя после нашумевшей катастрофы у моста Уэйнати айчжи издал указ о неукоснительном представлении полетных планов.

Слава всем богам атеви, что Табини-айчжи совершенно нерелигиозный человек…

На каждое дело, представляемое вниманию айчжи, отводилось время, отмеряемое одним переворотом песочных часов, — за это время проситель должен был кратко изложить суть своей просьбы. В основном это были дела деревенские, некоторые касались торговли, несколько петиций затрагивали проекты общественных работ — шоссе и дамбы, мосты и гавани — третьи относились к правам на охоту и рыболовство, которые принадлежали Ассоциациям, объединенным влиянием айчжи. Выдвижение проектов, конкретные детали ассигнований и финансирования относились к ведению двух палат законодательного собрания — хасдравада и ташрида; такие законопроекты сам айчжи не мог выдвигать, он их лишь одобрял или отклонял. Но при всем при том — поверить невозможно! — все равно требовалась личная печать айчжи и его личное заслушивание.

Ярким примером рассматриваемых дел были заявления о регистрации смертельной вражды — в этот день их было подано два, причем одно подала женщина против своего бывшего мужа, за незаконное обращение в свою пользу ее имущества.

— Лучше обратитесь в суд, — прямо сказал Табини. — Вы получите свои деньги обратно, частями, путем отчисления из его доходов.

— Нет уж, лучше я его убью, — сказала женщина.

— Зарегистрируйте, — сказал Табини, отпустил женщину движением руки и перешел к следующему делу.

Вот потому-то земляне предпочитали свой анклав, изолированную территорию на Мосфейре. Мосфейра была островом, находилась под человеческим управлением, в компьютерах содержались никем не оспариваемые числа, и законы не допускали кровной мести в качестве альтернативного средства разрешения конфликтов.

Однако, между прочим, на все шестьдесят так называемых провинций и на все — по заниженным оценкам — триста миллионов населения, находящегося под рукой айчжи, хватало одной-единственной тюрьмы, и обычно в ней содержалось в ожидании суда или слушания не более пятидесяти лиц, которые не могли быть отпущены под подписку о невыезде. Имелось несколько психиатрических лечебниц для тех, кто нуждался в таком лечении. Было еще четыре трудовых лагеря для неисправимо антисоциальных лиц — таких, например, что брали функции убийц в собственные руки после отказа гильдии, которая честно отвергала незаконные заказы.

Здравомыслящие, законопослушные атеви просто избегали склочников. Атева старался разводиться вежливо. Атева старался не вступать в конфронтацию со своими естественными противниками и не ставить их в неловкое положение. Слава Богу, атеви обычно предпочитали переговоры или, как последний разумный выход перед официальным объявлением смертельной вражды, физическую схватку без оружия — чего людям тоже следовало избегать. Земной человек, высокий и сильный, все равно был на голову ниже ростом и на треть легче, чем средний атева, мужчина или женщина — и для людей это была дополнительная причина предпочитать свою человеческую юрисдикцию.

Брен явно досадил какому-то лицу, не соблюдающему правил. Мысли его все время возвращались к этому объяснению. Никто не зарегистрировал смертельную вражду. Враги обязаны были известить его, это одно из самых строгих требований регистрации, но никто не проявил по отношению к нему даже обычного раздражения — а теперь Табини устанавливает в его жилище смертоносную защиту.

Ночной инцидент все еще прокатывался тревожными волнами в душе, перестраивая привычный ход мыслей, пока Брен не сообразил внезапно, что совершенно напрасно чувствует себя в полной безопасности, расхаживая по здешним коридорам. Профессиональные убийцы не склонны к публичной работе и не стремятся к широкой известности — но бывали случаи, когда нож выныривал из безликой толпы, когда жертву внезапно сталкивали с лестницы…

И многие властители держали у себя в штате лицензированных убийц, с которыми Брен ежедневно сталкивался в толпе, совершенно ни о чем не беспокоясь, — до этой минуты…

Некий пожилой господин принес сорок шестое дело, которое касалось, вкратце, просьбы о присутствии айчжи на региональной конференции по городскому развитию. Эта петиция легла в общую кучу, для архива.

Брен сам не раз говорил айчжи — и, как он знал, его предшественники говорили то же самое, — что в один прекрасный день архив завалится под тяжестью печатей, лент и бумаги, все десять этажей здания длиной во весь квартал рухнут в клубах пыли… Но на сегодняшний прием это была последняя петиция. Секретарь не вызвал следующего просителя. Стол перед ним, похоже, опустел.

Но, как оказалось, это было не последнее дело. Табини подозвал секретаря, который принес изукрашенную сверх обычного бумагу, отягощенную красной и черной лентами — знаком высокого благородства.

— Регистрация Намерения, — поднявшись, объявил Табини, чем перепугал помощников и многочисленных свидетелей.

Секретарь развернул перед собой документ и зачитал:

— «Табини-айчжи против неизвестных лиц, которые, без регистрации Намерения, нарушили мир в моем доме и принесли угрозу причинения вреда персоне пайдхи-айчжи, Брена Камерона. Если из этого проистечет вред для любого гостя или же лица из состоящих при моем дворе, причиненный этими лицами или любым другим лицом, злоумышляющим против пайдхи-айчжи, я лично объявляю намерение зарегистрировать смертельную вражду за осквернение безопасности моего крова, через посредство Банитчи из города Дачжошу провинции Талиди в качестве моего зарегистрированного и лицензированного агента. Я публично объявляю настоящее Намерение и повелеваю опубликовать и поместить в общественных записях с его печатями, его подписями и знаками».

Брен был глубоко потрясен. Он почувствовал себя нечистым и подозрительным, когда отовсюду начали поворачиваться головы и зазвучал говор — комментарии и вопросы посыпались сразу же, как только Табини-айчжи покинул возвышение и прошел мимо него со словами:

— Будьте благоразумны, нади Брен.

— Да, айчжи-ма, — пробормотал он и отвесил глубокий поклон, чтобы скрыть смущение.

Аудиенция была окончена. Табини прорезал широкий проход через толпу, направляясь к боковым дверям и внутренним коридорам, Чжейго устремилась вслед за Табини вместе с отрядом приближенных и телохранителей.

Брен двинулся прочь своим путем, со страхом думая о длинной дороге через внешние коридоры и гадая, находился ли в зале совершивший покушение или его наниматель и ждет ли его самого полицейское сопровождение снаружи.

Но на пути у него возник Банитчи и пошел рядом, провожая через Шепчущую дверь и по открытым для публики коридорам.

— Табини объявил Намерение, — сказал Брен, гадая, знал ли Банитчи заранее, что задумал Табини.

— Не удивляюсь, — сказал Банитчи.

— Я должен ближайшим самолетом улететь на Мосфейру.

— В высшей степени глупо.

— У нас другие законы. И на Мосфейре атева резко выделяется. А попробуйте найти убийцу в этой толпе.

— Вы ведь даже не знаете точно, что это был кто-то из нас.

— Тогда это был такой чертовски широкоплечий землянин, каких я в жизни не видел… прошу прощения.

Если ты пайдхи-айчжи, то не должен произносить бранных слов, по крайней мере в открытом для публики коридоре.

— Это был не землянин, я знаю точно.

— Вы знаете, кто входил в вашу комнату. Однако вы не знаете, кто его нанял. И Мосфейра не свободна от контрабанды, как известно пайдхи. Связи, о существовании которых мы не знаем, создают весьма опасные возможности.

Спряжение глаголов в языке атеви не указывает на грамматический род. «Входил, нанял» могло означать и «входила, наняла». Имелись, в отличие от земного языка, и «бесполые» личные местоимения, общие для мужского и женского рода. Политики и персонал айчжи пользовались такими грамматическими формами традиционно и привычно.

— Я знаю, где мне будет безопаснее.

— Табини вы понадобитесь здесь.

— Зачем?!

Значит, айчжи собирается предпринять что-то кроме рутинных дел? Это новость. Он ничего не слышал. Банитчи имел в виду какое-то дело, о котором Брену никто не говорил.

А ведь пару недель назад Табини проявил беспрецедентный каприз: вооружил Брена и целых два часа лично тренировал у себя в охотничьем домике. Они шутили, стреляли по дыням, насаженным на колья, а потом поужинали вместе, так что у Табини было предостаточно времени предупредить его, если надвигалось что-то особенное, кроме обычных заседаний совета и собраний комиссий, в которых положено участвовать пайдхи.

Они свернули за угол. Банитчи, как не преминул отметить Брен, словно не слышал его вопроса. Вышли в колоннаду. За колоннами поднимались светлые и ровные стены древнего Бу-чжавида, поток людей на ступенях теперь лился в обратную сторону, вниз. Атеви, которые записались на аудиенцию, получали номера, и айчжи будет принимать их в порядке очереди.

Но когда они свернули в пустой коридор, ведущий к садовым апартаментам, Банитчи дал Брену два ключа.

— Пользоваться надо только этими ключами, — сказал он. — Будьте любезны, не перепутайте их со старыми. Старые тоже действуют. Только они не отключают проволок.

Брен встревоженно глянул на него — но и этого Банитчи, кажется, не заметил.

— А вы не можете просто отбить охоту этому ублюдку? Нагнать на него страху. Он не профессионал. Извещения не было…

— Я действую в пределах моей лицензии, — ответил Банитчи. — Намерение объявлено. Разве не вы сами это сказали? Дурак он будет, если попробует снова.

У Брена замутило в желудке.

— Банитчи, черт побери…

— Я предупредил слуг. Честные и разумные слуги, пригодные для работы в этом доме, отныне будут спрашивать разрешения войти. Ваши апартаменты теперь не отличаются от моего жилища. Или квартиры Чжейго. Я себе сам меняю простыни.

Как ни хорошо он знал Чжейго и Банитчи, но понятия не имел, что они у себя дома подвергаются такому риску. Впрочем, если говорить о них или о Табини, это имело смысл. Но стеречь так пайдхи?

— Я полагаю, — говорил дальше Банитчи, — что дубликаты ваших ключей не ходят по рукам. Никаких дам. Никаких… гм… прочих связей. Вы ведь не стали бы рисковать?

— Нет!

Банитчи тоже его знал, знал, что у него есть связи с женщинами на Мосфейре, во-первых, а во-вторых, что Брен не склонен к тому, что Банитчи назвал бы «ночь на одну свечку». А на более основательное общение здесь у пайдхи-айчжи не было времени. Ни на долгие романтические маневры, нежные или оскорбленные чувства, долгие разговоры при встрече и прощании — а самое главное, он избегал риска: не хотел, чтобы кто-то торговал его влиянием и пытался подтолкнуть его в том или ином деле. Даже на Мосфейре его подруги не задавали вопросов. И не ждали от него большего, чем букет цветов, телефонный звонок или вечер в театре.

— Просто подумайте, не давали ли вы кому-то ключей.

— Не такой я дурак.

— В Бу-чжавиде таких дураков полно. Я уже поговорил с айчжи достаточно строго.

Дайте атеви одну-другую техническую новинку, и они порой соединят их так, как не пробовали земляне за всю свою историю — изобретатели, выходя за рамки своего социального окружения, комбинировали идеи таким образом, какого вы никогда не ожидали и уж никак не желали, ни по социальным последствиям, ни по техническим. «Проволока» была одним из таких примеров. Вспомните, что атеви имеют пристрастие к изобретениям, относящимся к личной защите, вспомните, что атевийские законы не запрещают использования смертоносных устройств, — и спросите себя, как далеко они продвинули другие новинки и какие виды их использования не особенно афишируют.

Пайдхи старался предвидеть такие вещи. Пайдхи старался идти голова в голову с каждой технической новинкой и каждой новой статьей словаря в известной вселенной, но разные мелочи постоянно ускользали от его внимания, и процесс этот все ускорялся — утечка знаний, рекомбинация известных предметов в вещи, совершенно не поддающиеся контролю землян.

А самое главное, атеви вовсе не были лишены способности делать технические открытия и изобретения чисто своими силами — и без особых усилий благоразумно сохраняли их в тайне. Это не очень болтливый народ.

Остановились у двери. Брен воспользовался ключом, который дал ему Банитчи. Дверь открылась. Ни защитный мат, ни проволока не были видны.

— На высоте лодыжки и черная, — сказал Банитчи. — Но сейчас она опущена и деактивирована. А вы и в самом деле воспользовались нужным ключом!

— Вашим ключом. — Брену не нравились шуточки Банитчи. — Но я не вижу мата.

— Он под ковром. Не вздумайте ходить босиком. Поранитесь до крови. На проволоку легко наступить. Пока она отключена, по ней можно ходить. Но только не босиком, даже когда отключена.

Брен едва разглядел проволоку. Прошел по мату. Банитчи остался на другой его стороне.

— Эта штука пробивает через изоляцию, — сказал Банитчи. — И через кожу обуви, когда включена. Не трогайте ее, пайдхи-чжи, даже когда она отключена. Заприте дверь и не бродите по коридорам.

— У меня сегодня во второй половине дня совет по энергетике.

— Вы захотите сменить пальто, нади. Подождите здесь Чжейго. Она вас проводит.

— Зачем это? Меня что, будут провожать, куда я ни пойду? На меня нападет министр общественных работ? Или застрелит начальник Водного управления?

— Благоразумие, благоразумие, нади Брен. Чжейго — остроумная спутница. И она в восторге от ваших коричневых волос.

Он был возмущен.

— Вам все эти гадости доставляют удовольствие! Это не смешно, Банитчи.

— Простите меня. — Банитчи тут же стал безукоризненно серьезен. — Но все же развлекайте ее. Сопровождение — страшно скучное занятие.